Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай
Но разве есть в жизни, творящейся по воле Господней, что-либо лишенное поучительности?
Ни Дежнев, ни Хабаров, ни Поярков, ни Стадухин не знали в подробностях того, что происходило на западных рубежах государства, да, может быть, и не думали об этом, занятые своим делом.
А делом их было отнюдь не присоединение новых земель.
Конечно, каждому, кто отправлялся в неизведанный путь, давался наказ: «Смотреть накрепко… и расспрашивать про те реки подлинно, как те реки словут и отколева вершинами выпали и… пашни у них (местных жителей) есть ли и хлеб родица ли».
Но это попутно, а прежде всего казаки должны были думать о промысле пушнины. Только в 1626 году вышло на промысел по Тунгускам более полутысячи человек. Каждый промысловик добывал за сезон до трехсот соболей.
Соболиный промысел приносил огромный доход. Только в Ленском остроге десятинная казна, поступавшая целиком в собственность царя, составила в 1638–1641 годах более двенадцати с половиной тысяч соболей, а всего мехов было вывезено из этого острога за два с половиной года на 200 тысяч рублей.
И кто знает, не эти ли «соболиные» деньги и помогали содержать армию, заслонявшую западные и южные рубежи государства?
Получалось, что землепроходцы, поднимавшиеся по «соболиным» рекам, не только продвигали к океану восточную границу, но помогали удерживать и западный рубеж.
Мутнеет в ледоход вода в реке, а к июню она становится совсем черной, и только в августе, если вода не прибывает из-за дождей, видно становится запущенную снасть…
И так из года в год.
Сходно с человеческой жизнью совершается течение реки, берущей свой исток в окружающих Байкал горах, а далее рассекающей всю Сибирь, чтобы восьмью руслами излиться в Северный Ледовитый океан…
Казаки принесли якутам города и земледельческую культуру, но взамен и сами перенимали у якутов культуру северного жительства.
Изучая историю русского землепроходчества XVI–XVII веков, понимаешь, что идея дальнейшего продвижения на северо-восток не могла бы осуществиться без уроднения опыта северных народов, живущих на северных территориях полноценной жизнью в любых экстремальных природно-климатических условиях.
Это понимали землепроходцы, и они перенимали опыт местных народов в самом процессе текущей жизни. Смешанные якутско-русские семьи стали обычным явлением уже в начале 40-х годов XVII века.
Такой была и семья великого землепроходца Семена Ивановича Дежнева.
Нелепо думать, что это от жены своей Абакаяды или от ее родни набирался он знаний, позволивших совершить ему в 1648 году беспримерный поход, повторить который и столетие спустя не сможет оснащенная самыми передовыми европейскими знаниями и снаряжением экспедиция Витуса Беринга. Однако еще нелепее думать, что опыт совместной якутской северной жизни не учитывался Семеном Ивановичем в его многолетней службе на реке Анадырь.
Его женитьба и его семейная жизнь – это не просто личная жизнь казака Дежнева и якутки Абакаяды, это еще и приобретение опыта освоения Арктики, опыта, который иначе, кажется, и не мог быть приобретен.
6
«И сказывают они (юкагиры) про себя, что-де их бесчисленно – людей много… что волос на голове, а соболей, де у них много, всякого зверя и рыбы в той реке много…»
Этой «скаской» начиналось освоение Колымы…
Летом 1643 года одиннадцать казаков – Михаил Стадухин, Семен Дежнев, Дмитрий Зырян, Фофанов, Шестаков, Гаврилов, Артемьев, Прокофьев, Немчин, Федоров, Коновалов – поплыли на новую неведомую реку.
В самом устье Колымы на протоке, называемой ныне Стадухинской, казаки поставили зимовье. Затем это зимовье было перенесено вверх по реке и стало называться Верхне-Колымском.
«Колыма-река велика есть, – рассказывал потом в Якутске Стадухин, – идет в море так же, что и Лена, под тот же ветер, и по той Колыме-реке живут колымские мужики…»
Стадухин не скупился на краски, расписывая вновь открытую реку. Он знал, что от этих рассказов зависит многое. Ведь именно так и шло тогда освоение Дальнего Востока…
Из трудных и дальних странствий израненные, обмороженные землепроходцы привозили вместе с «соболиной» казной и «скаски», которые сразу становились известными всем. Завороженно внимали им промышленные люди, собираясь в далекий путь.
В 1645 году после возвращения Стадухина в Якутск здешняя таможенная изба пропустила «за море» для торга и промысла на Колыме более полутысячи человек, столько же ушло и летом следующего года, а в 1647 году в Нижне-Колымском и Верхне-Колымском зимовьях открылась первая ярмарка.
Хлеб стоил здесь непомерно дорого – до десяти рублей за пуд, зато меха – столь же непомерно дешево. Новые и новые толпы промышленников стекались сюда, и тесно становилось землепроходцам на обжитой уже реке. Снова пора было собираться в далекий путь, за новыми землями, за новыми «скасками».
Сказками прибывала тогда Русская земля…
А в 1645 году в Нижнеколымске распространился слух о реке Погыче.
Подхваченный шатавшимися без дела казаками, этот слух обрастал легендами. Говорили уже, что и соболи-то на Погыче самые добрые – черные…
Не мешкая, Стадухин поехал в Якутск, но слух обогнал его.
Казалось, не люди, а ветер, шумящий в верхушках деревьев, разносит вести.
Когда в 1646 году Стадухин добрался наконец до Якутского острога, Иван Ерастов собирал здесь экспедицию на далекую Погычу. Уже и воевода одобрил затею, начертав на росписи: «Взять к делу и переписать, всякие снасти готовить, а чево в казне нет, то велеть купить таможенному голове».
С трудом удалось Стадухину перехватить инициативу.
Впрочем, и других конкурентов, желающих обогатиться в неведомых землях, было немало. Летом этого же года из устья Колымы пошли промышленные люди Есейка Мезенец и Семейка Пустозерец «на море гуляти в коче». Отважные мореплаватели дошли до Чаунской губы и попытались наладить меновую торговлю с местными чукчами. С грузом моржовых клыков вернулись они на Колыму.
Погычу промышленники не нашли, но «рыбий зуб», рассказы о необыкновенном обилии его лишили покоя многих казаков.
Сказочные богатства мерещились им впереди.
7
О заветной реке Погыче думал и Семен Дежнев.
Он знал, что еще в 1639 году казаки вышли на берег Охотского моря. Наверное, слышал и сказку Колобова – казака из отряда Москвитина:
«А шли Алданом вниз до Май реки восьмеры суток, а Маею рекою вверх шли по волоку семь недель, а из Май реки малою речкою до прямого волоку в стружках шли шесть ден… И вышли на реку Улью на вершину, да тою Ульею рекою вниз стругом плыли восьмеры сутки и на той же Улье реке, зделав лодью, плыли до моря… пятеры сутки. И тут, на устье реки, поставили зимовье с острожком».
Об Охотском зимовье Дежнев то же знал.
Еще зимою 1641 года вместе с Андреем Горелым он пытался пробиться туда с Оймякона, но путь преградили ламунские тунгусы, и пришлось возвращаться назад, в отряд Михайлы Стадухина. Кстати, тогда и перебили всех казачьих лошадей пришедшие следом за Дежневым и Горелым тунгусы.
Дежневу не повезло, но три года спустя на Охотское зимовье пробрался казачий голова Василий Поярков. Правда, пришел он в Охотск совсем с другой стороны – с юга. Предваряя будущий поход Ерофея Хабарова, Поярков прошел по Зее и по Амуру и, выйдя в море, по морю добрался до устья Охоты. Соединился здесь с отрядом Ивана Москвитина.
Стремительно и неуклонно, смыкая своими путями пространство, исследовали землепроходцы устройство дальневосточной земли. Белым пятном оставался только северо-восток континента. Там находилась заветная река Погыча, до которой никто пока не мог добраться.
Дежнева отличало необыкновенно острое чувство неведомого пространства, и поэтому он яснее других представлял себе вставшую перед казаками задачу.
Дежнев знал, что река Охота, текущая на восток, впадает в море.
Но и Индигирка, по которой спускались они, тоже впадала в море, только уже на севере, хотя почти рядом с «вершиной» Охоты зарождается ее исток. Не значит ли это, что и вся земля, уходящая гигантским мысом на северо-восток, омывается водою моря?
Мезенец и Пустозерец не заметили и признаков Погычи: вдоль крутого, каменистого берега плыли они… Так, может быть, этот берег и есть край того гигантского камня, который служит водоразделом Индигирки и Охоты, Колымы и Погычи? Может быть, с него и сбегает Погыча, только в другую, как и Охота, сторону?
Уверившись в своей догадке, Дежнев подал летом 1647 года челобитную об отпуске его в «новую землицу». Он брал на себя ответственность за экспедицию и обязывался доставить в государеву казну двести восемьдесят пять соболей. Если бы это не удалось ему, казна имела право взыскать с него стоимость обещанной пушнины. Такие случаи бывали, дело доходило даже до описи имущества у казака.
Вместе с Дежневым активное участие в подготовке экспедиции принимал и купец Федот Алексеев Попов-Холмогорец.
Летом 1647 года корабли ушли в плавание. Но «в тое поры был на море лед непроходимый», и кочи вернулись назад.
На следующий год Дежнев и Алексеев уговорились идти снова, но положение неожиданно осложнилось. На должность приказчика острога, который поставит экспедиция, претендовал теперь и Герасим Анкундинов – беспокойный, пронырливый человек.
Дежнева спасло то, что в плавании минувшего года, хотя само это плавание и оказалось неудачным, достаточно ярко проявились его организаторские способности, воля и смелость. Промышленники, составлявшие ядро будущей экспедиции, отстояли своего вожака.
12 июня 1647 года от пристани в Нижнеколымске отошло шесть кочей. Подул попутный ветер, наполняя паруса, весело побежали суденышки по студеному морю.
Чуть позже отплыл от пристани и седьмой коч.
Герасим Анкундинов все же пустился в плавание на свой страх и риск.
Шли, не останавливаясь, – и днем и ночью.
А и что ж не идти, если дул в паруса попутный ветер, если и ночью было светло и далеко видно вперед…
Ни Дежнев, радовавшийся удачному началу плавания, ни Анкундинов, все еще злившийся, что упустил инициативу, не знали, что совсем скоро неважными станут все эти заботы, которыми жили они в Нижнеколымске. Не ведали они, что перед лицом грозных опасностей примирятся они, но и это не спасет их.
И никто не знал, что только каждому десятому казаку удастся добраться до заветной Погычи, а девяти из каждого десятка суждено упокоиться или в морской пучине, или в глухих снегах.
Не знали, не могли знать этого отважные люди, устремившиеся в неведомое…
Не знали они, что такой страшной сказки еще никому дотоле не приходилось складывать. За каждое слово этой сказки предстояло платить своими жизнями.
8
Погода благоприятствовала плаванию.
В 1662 году, уже вернувшись в Якутск, Дежнев напишет свою сказку – челобитную на имя царя Алексея Михайловича:
«И я, холоп твой, с ними, торговыми и промышленными людьми шли морем, на шти кочах, девяносто человек; и прошед Анадырское устье, судом божиим те наши все кочи море разбило, и… людей от того морского разбою на море потонуло и на тундре от иноземцев побитых, а иные голодною смертью померли, итого всех изгибло 64 человека…»
Семен Дежнев. Скульптура Б. Бродского
Дорогою ценой покупались великие географические открытия в XVII веке…
Но смело шли в неведомую даль русские люди, и по вечерам над бескрайним морем, в котором затерялись их утлые суденышки, поднималась кроваво-красная луна. Жутковато было наблюдать, как зловеще меняются ее очертания. Луна то сплющивалась в овал, то становилась похожей на человеческий череп.
Михайло Стадухин, двинувшийся следующим летом вслед за Дежневым, видел горестные следы пути своего товарища, которого он и не числил уже в живых.
Невдалеке от корякских юрт штормом разбило два дежневских коча. Измученные моряки с трудом добрались до берега и сразу же вынуждены были вступить в бой с коряками. Лишь немногим из них удалось отбиться. Коряки показали Стадухину место, где пытались перезимовать уцелевшие мореплаватели.
На низком, покрытом галькою берегу темнел сруб.
Пригнувшись, Стадухин с трудом протиснулся внутрь. В полутемном, более похожем на землянку, чем на избу, помещении лежали мертвые люди. Лица их уже покрылись зеленой плесенью.
Коряки рассказали Стадухину и о «камне-утесе», который тянется по берегу так далеко, что никто из людей не знает конца этому камню. Стадухин подумал и приказал поворачивать кочи назад. Стадухин был практическим человеком, и для него, пусть и привычного к Заполярью морехода, риск дальнейшего плавания показался непомерно большим. Тем же летом Стадухин вернулся в Нижнеколымск.
А Дежнева не остановили первые неудачи.
Отважно продолжал он плавание, каждый день которого стоил казакам все новых и новых жертв. Через Берингов пролив прошло всего три судна. Два дежневских коча и один анкундиновский.
«Тот нос вышел в море гораздо далеко, – запишет многие годы спустя Дежнев. – А живут на нем чукчи добре много. А против того носу на островах живут люди, называют их зубатыми, потому что пронимают они сквозь губу по два зуба немалых костяных. А лежит тот нос промеж сивер на полуношник, а с русскую сторону носа признана вышла речка, становье тут у чукоч делано, что башни из кости китовой, а нос поворачивает кругом, к Анадырь реке…»
Он писал это, не понимая, что впервые в истории ему удалось обогнуть северо-восточный выступ континента и пройти из Северного Ледовитого океана в Тихий, совершить подвиг, который многие десятилетия так никто и не сможет повторить.
Неприветливо встретил Тихий океан мореплавателей, рискнувших войти в него с северного хода.
Ураган обрушился на суденышки. Коч Анкундинова выбросило на скалистый берег, и Дежневу с трудом удалось спасти часть команды. Между тем ветер не стихал, и ночью последние два коча потеряли друг друга.
Судьба судна, которое вел Федот Алексеев, не установлена.
Недолго длилось плавание и самого Дежнева.
Ветром прибило судно к Олюторскому полуострову…
Мореплаватели проскочили обетованную Погычу – реку Анадырь и высадились уже на территории нынешней Камчатской области.
«Я, холоп твой, от тех товарищей своих остался всего двадцатью четырями человеки… А на Анадырь реку доволокся всего двенадцатью человеки».
Эти двенадцать человек и построили Анадырский острожек.
«А река Анадырь не лесна и соболей по ней мало… а иного черного лесу нет никакого, кроме березнику и осиника… от берегов лесу не широко, все тундра да камень… А государевых всяких дел писать не на чом, бумаги писчей нет… Милосердный государь, царь… пожалуй меня, холопа своего, за мое службишко к тебе, великому государю, и за подъемы, и за раны, и за кровь, и за морские разбои, и за всякое нужное терпение своим великого государя, хлебным и денежным жалованием за прошлые годы со 151 и по 170 год (с 1643 по 1662 год. – Н.К.) мой заслужной оклад сполна, чтобы мне, холопу твоему, в кабальных долгах на правеже убиту не быть и впредь бы твоей, великого государя, службы не отбыть и в конец не погибнуть! Царь, государь, смилуйся, пожалуй!»
Этим отчаянным: «Царь, государь, смилуйся, пожалуй!» – кончаются и другая, и третья, и четвертая челобитные Семена Дежнева.
Обычные, стандартные формулировки, принятые при обращении к царю… Но как сходно с отчаяннейшим вскриком звучат они в дежневских сказках!
Прошедший сквозь бесконечные пространства тайги и тундры, сквозь непроходимые льды северных морей и жестокие штормы Тихого океана, этот отважный землепроходец, искусный мореплаватель и воин, сотни раз заглядывавший в лицо смерти, – этот человек боится погибнуть под кнутами «на правеже»!
Больно сжимается сердце, когда читаешь «скаски» Дежнева.
И сейчас, многие столетия спустя, ощущаешь волнение, которое охватывало его, когда пытался он вложить в немудреные слова свой долгий и трудный путь.
Голос Дежнева сбивается, путаются эпизоды. Не закончив один, Дежнев начинает рассказывать другой, а потом снова возвращается к первому. Мучительно трудно было вместить в слова все, что довелось пережить…
Из посвиста стрел, из завываний вьюги, из шума моря складывались его сказки, как, впрочем, и сама русская речь.
Пройдут немногие годы, и младший устюжанин Владимир Атласов, заняв дежневскую должность приказчика Анадырского острога, предпримет свой поход на Камчатку.
Еще несколько десятилетий – и люди уже другой, Петровской эпохи попытаются повторить плавание Дежнева и не смогут сделать этого, но самому Дежневу не дано было осознать величие совершенного им подвига. Впрочем, не задумывались о значении своих подвигов и тысячи других землепроходцев, бесстрашно шедших когда-то впереди него.
Но пройдет столетие, и историк Миллер, участник Второй Камчатской экспедиции, отыщет в архивах Якутской приказной избы дежневские «скаски», и поразятся потомки величию и мужеству духа, явленного в судьбе простого казака…
И весть о стародавнем подвиге казака Дежнева поможет молодым офицерам молодого русского флота Семену Челюскину, Никифору Чекину, Дмитрию и Харитону Лаптевым, командовавшим северными отрядами экспедиции, совершить свои подвиги.
Дежнев не задумывался о грядущей славе, начиная свою службу приказчика в поставленном им самим Анадырском остроге.
И конечно, разглядывая 8 января 1654 года морозное солнце, уходящее за Анюйский хребет, не мог он знать, что там, на западном рубеже государства, начинается великий день: Переяславская рада принимает решение о воссоединении Украины с Россией.
Мертвые вершины Анюйского хребта отделяли его от родины, и оттуда ждал Дежнев подмоги, твердо веря, что и сюда, на край земли, придут русские люди…
9
В 1662 году Дежнев первый раз едет в Москву.
Знаменательно совпадение.
В этот же год возвращается в Москву из сибирской ссылки мятежный протопоп Аввакум. Шесть лет назад вместе с отрядом воеводы Афанасия Филипповича Пашкова его отправили в Даурскую землю, присоединенную к России походом Ерофея Хабарова. Самого Хабарова незадолго до этого, закованного в железо, увезли в Москву, где, впрочем, он был помилован и даже пожалован чином сына боярского.
Аввакум на год раньше Дежнева добрался до Москвы.
Дежнева задерживали, тщательно и придирчиво проверяя, цела ли казна, которую он вез в столицу. Только в 1665 году он приехал в Москву.
Приветливо встретили Дежнева в столице. Челобитные его были удовлетворены. За девятнадцать лет службы Дежнев сполна получил все свое жалованье: сто двадцать восемь рублей, один алтын, четыре деньги.
Сумма показалась дьякам Сибирского приказа настолько значительной, что они не решились выплатить ее без разрешения царя и боярского приговора. Царь Алексей Михайлович выплату разрешил.
Треть суммы Дежнев получил деньгами, а две трети – сукном.
24 января он стал обладателем семидесяти метров сукна и тридцати восьми рублей денег. Получалось, что в год он зарабатывал по два рубля да по три с половиной метра сукна. Не слишком-то дорого обошлось казне приобретение «восточного угла» державы. Особенно если вспомнить, что стоимость моржовой кости, собранной Дежневым на Анадыре и привезенной им в Москву, была оценена в семнадцать тысяч рублей.
Еще поверстали Семена Ивановича Дежнева за двадцатипятилетнюю службу, «за кровь, за раны, за ясачную прибыль» в чин казачьего атамана.
И еще раз ездил в Москву Семен Иванович…
Бушевала тогда на юге страны крестьянская война Степана Разина. Дежнев плыл по сибирским рекам, а в это время по Волге поднимались войска Степана Разина, и колокольным звоном, хлебом и солью встречали повстанцев Саратов и Самара…
Когда с немалым – он вез соболиную казну – бережением перевалил Дежнев через Камень, повстанцев уже разгромили, и в июне 1671 года казнили в Москве Степана Разина.
Жестоко расправились и с другими участниками восстания.
Плыли, покачиваясь на речной воде, плоты с виселицами. Черными стаями кружилось над плотами воронье.
Горькой и, может быть, самой трудной была эта последняя дорога якутского казака Семена Дежнева.
В конце 1671 года Дежнев сдал в Сибирский приказ «соболиную» казну и сразу заболел.
Здесь, в Москве, он и умер.
Было ему около шестидесяти лет…
Богдан Хмельницкий, протопоп Аввакум, Степан Разин, Семен Дежнев…
Казалось бы, и нет в этих судьбах ничего общего, кроме того, что жили эти люди в одно время, кроме того, что все они поднимались из самой глубины народной жизни, поднимались, чтобы навеки остаться в истории государства.
Различны и устремления их, и цели, достижению которых отдали они свои жизни.
Человек, воссоединивший Украину с Россией, и один из крупнейших деятелей раскола… Казачий атаман, потрясший с неведомой доселе силой основы государства, и землепроходец, вышедший на северо-восточный рубеж державы…
Эти люди столь различны по своим убеждениям и деяниям, что просто не соединяются в сознании. Но вместе с тем каждый из них – живое свидетельство неисчерпаемости сил народа.
XVII век вообще характерен взлетом национального самосознания. Начало его озарено подвигом Нижегородского ополчения под предводительством гражданина Минина и князя Пожарского, середина – борьбою Богдана Хмельницкого, склон этого века оглашен плачем гениального Аввакума.
Его голосом, его словами, донесшимися из горящего скита, плакала вся уходящая Русь, та Русь, что должна была погибнуть во имя новой, рождающейся в огне и крови России.
Подъемом национального самосознания объясняются и подвиги землепроходцев. Трудно выделить наиболее значительные. Трудно назвать наиболее достойные имена.
Каждый совершал свой подвиг, и каждый подвиг был необходим, становился звеном в цепи тех событий, что слились в единый общенациональный подвиг, выведший Россию на берега океана.
Книга вторая
Тишайшая национальная катастрофа
(власть)
Могут ли русские сказать после этого слово, чтобы защищать или оправдывать узурпацию, которая совершена в их стране? Их собственная Церковь замкнула свои уста. Но, может, правительство русское захочет пойти назад? Увы, нет! Правительства, раз совершившие апостасию, нелегко идут обратно; они идут к разрушению.
Уильям Пальмер
Глава первая
Урядник сокольничего пути
День был переполнен солнцем и высоким небом, в бесконечную глубину которого медленными кругами уходила соколиная охота. Вот в малую точку превратилась птица, застыла там на недосягаемой вышине. И казалось, напрягается, будто тетива, небесная синь, дрожит, и вот стрелою, пущенною с неба, устремился кречет на добычу, ударился сверху, но добивать не стал, снова пошел ввысь, натягивая небесную тетиву, застыл и снова – стрелою вниз.
Вот она, красная соколиная охота царская!
Утки падали сразу, сраженные страшными ударами, а с лебедями и гусями завязывались у соколов отчаянные единоборства. Не давая соколу ударить сверху, уходили птицы в высоту, исчезали из глаз охотников. Но стремительней их ввинчивался в небесную высь сокол и снова зависал над жертвой, как стрела в натянутой тетиве небесного лука, падал на птицу, неся неминучую смерть. С бессильно обвисшими крыльями валился из поднебесья лебедь, а сокол, перегнав задержавшуюся в небе добычу, опускался на рукавицу сокольничего, марая ее стекающей с когтей лебединой кровью, и замирал так, глядя на падающего к ногам царского коня лебедя. Круглые глаза были у сокола, неподвижно-черные.
Утешала эта полевая потеха душу государя. Веселила его сердце сия птичья добыча, высокий соколиный лет. И, возвращаясь во дворец, глядя на сияющие в лучах вечернего солнца купола московских церквей, ощущал государь соколиную легкость и силу в своем теле.
Молод и уверен в себе был Алексей Михайлович – первый из Дома Романовых царем родившийся государь. Великие дела предстояло совершить ему, и любовью и радостью была переполнена душа…
1
Соколиная охота – это не просто развлечение молодого царя Алексея Михайловича, это образ его мысли, его мироощущения…
«Государь, царь и великий князь, Алексей Михайловича всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, указал быть новому сему образцу и чину для чести и повышения его государевы красныя и славныя птичьи охоты, сокольничья чину. И по его государеву указу никакой бы вещи без благочиния и без устроения уряженого и удивительного не было, и чтоб всякой вещи честь, и чин, и образец писанием предложен был. Потому, хотя мала вещь, а будет по чину честна, мерна, стройна, благочинна – никто же зазрит, никто же похулит, всякой похвалит, всякой прославит и удивится, что и малой вещи честь, и чин, и образец положен по мере. А честь и чин и образец всякой вещи большой и малой учинен потому: честь укрепляет и возвышает ум, чин управляет и утверждает крепость. Урядство же уставляет и объявляет красоту и удивление, стройство же предлагает дело. Без чести же малится и не славится ум без чину же всякая вещь не утвердится и не укрепится, бесстройство же теряет, дело и воставляет безделье. Всякий же, читателю, почитай, и разумевай, и узнавай, а нас слагателя похваляй, а не осуждай».
Это наставление взято нами из «Книги, глаголемой урядник, новое уложение и устроение чину Сокольничьего пути», составленной при непосредственном участии самого Алексея Михайловича.
«Что всякой вещи потреба? – рассуждает государь. – Мерение, подобие образцу, составление, укрепление; потом в ней или около ее благочиние, устроение, уряжение. Всякая же вещъ без добрыя меры и иных вышеписаных вещей бездельна суть и не может составиться и укрепиться. Паче же почитайте сию книгу, красныя и славныя птичьи охоты, прилежныя и премудрыя охотники, да многие вещи добрые и разумныя узрите и разумеете. Аще с разумом прочтете, найдете всякого утешного добра; аще же ни, наследите всякого неутешного зла». И разве только об устройстве соколиной охоты мысли юного царя?
Мерение, подобие образцу, составление, укрепление – это программа его государственной деятельности, это то, в чем более всего нуждалась его, составляемая из молитв и сказок держава…
2
Если непредвзято посмотреть на жизнь Руси в XVI–XVII веках, мы обнаружим, что наряду с государственным строительством, ратными заботами, производительным трудом, как самостоятельная – организующая и все определяющая – сила присутствует в этой жизни и святость.
Святость на Руси была тогда явлением обычным.
Святого можно было встретить на русских дорогах, на улицах русских городов. Святые совершали молитвенные подвиги и юродствовали, обличая и сильных мира сего, если отступали они от православной морали. Святые возводили монастыри и писали книги, формируя, как сказали бы сейчас, национальную доктрину России…
Мысль Аристотеля, что первое дело государства есть забота о религии, реализовывалась в русской общественной мысли XVII века не на уровне осознания полезности Церкви, а на уровне невозможности иного, неправославного устроения Руси.
Святые были тогда везде, святость пронизывала и организовывала русскую жизнь, помогая преодолевать самые немыслимые трудности, освещая жизнь, какой бы беспросветной она ни казалась. Святые приходили на помощь в самых различных обстоятельствах жизни, без участия святых и не мыслилась эта жизнь.
Из этой Святой Руси произрастал и царь Алексей Михайлович.
Уже само его рождение связано с молитвами святого…
Семейная жизнь отца Алексея Михайловича, царя Михаила Федоровича, вследствие интриг Салтыковых, о которых мы рассказывали, оказалась не очень-то счастливой. Первый брак с Марией Владимировной Долгорукой длился всего несколько месяцев. Второй раз Михаил Федорович женился только на двадцать девятом году, и от этого брака с Евдокией Лукьяновной Стрешневой поначалу рождались дочери, пока не призван был в Москву святой Елеазар Анзерский помолиться о даровании наследника. И до тех пор не отпускали святого Елеазара из Москвы, пока и не родился Алексей Михайлович…
Царь Алексей Михайлович. Портрет из «Титулярника». 1672 г.
Произошло это долгожданное событие в 1629 году.
Всея Руси самодержец родился, когда еще не оправилась толком после Смуты страна, когда молодой династии Романовых не исполнилось и шестнадцати лет.
Шестнадцать лет было и самому Алексею Михайловичу, когда во время молитвы умер его отец, и Земский собор избрал Алексея Михайловича на престол.
Рожденный по молитвам святого, под присмотром святых и находился этот русский царь.
Однажды на охоте в звенигородском лесу насел на государя медведь. Тогда Алексей Михайлович и с жизнью уже прощался, ибо, думая вытащить нож, только пустые ножны ухватил.
Слава Богу, святой Савва Сторожевский явился.
Уложил топором зверя…
Тогда Алексей Михайлович не понял, кто его спаситель. Исчез тот, пока выбирался государь из-под мертвого зверя.
И только 19 января 1652 года, когда обретены были мощи преподобного Саввы Сторожевского, почившего больше двух веков назад, сыскалась разгадка.
Только взглянул Алексей Михайлович на образ святого и сразу признал своего спасителя. Это же святой Савва в лесу к нему на помощь являлся!
И ведь все, все Господь вымоленному святым Елеазаром Анзерским царю дал. И здоровье, и силу, и сердце доброе, и разум, знающий меру всякому удовольствию.
Уже в молодые годы понимал Алексей Михайлович, что «всякая вещь без меры бездельна суть и не может составиться и укрепиться…».
Вот бы и утешать свое сердце соколиною потехой, забавляться веселием радостным, выезжая в поле нелениво и бесскучно, чтобы не забывали соколы премудрую и красную свою добычу!
3
В шестнадцать лет державою ли править?
В Боярской ли думе председательствовать, внимая скучным речам? В бумагах ли пыльных копаться, когда молодое тело на вольный простор тянется?
И винить ли себя молодому государю, что легко и доверчиво переложил он все многотрудные обязанности царские на плечи дядьки своего, Бориса Ивановича Морозова?
Все как бы само собою совершалось.
Держава росла, прибывая великими соболиными реками…
Иконы чудотворные являлись повсюду…
Заводы строились…
Армия крепла – как раз в 1647 году, когда женился государь на Марии Ильиничне Милославской, новый Устав ввели в армии – «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей».
Ну а главное – на глазах слабел страшный враг России – Польша!
Весною 1648 года началось восстание под предводительством Богдана Хмельницкого, и уже 16 мая в урочище Горохова Дуброва близ Корсуня повстанцы разгромили польско-шляхетскую армию коронного гетмана Николая Потоцкого и польного гетмана Мартына Калиновского.
И семейная жизнь, хоть и началась она вроде как у отца с отставки невесты, упавшей в обморок на смотринах, складывалась удачно, потому как любимый наставник Борис Иванович Морозов другую невесту подыскал – Марию Ильиничну Милославскую. А себе в жены ее сестру взял.
И вот, когда так хорошо, так складно все устраивалось, когда первые месяцы только и потешился с молодой женой восемнадцатилетний царь, государевы заботы крепкою мужицкой рукою схватили под уздцы его коня, требуя выдать на расправу ближних слуг!
И выдал их царь Алексей Михайлович.
И судью Земского приказа Леонтия Плещеева, и думного дьяка Назария Чистого, и окольничего Петра Траханиотова. Только свояка Бориса Ивановича Морозова и удалось отстоять, да и то, спрятав в Кириллове монастыре.
И произошло это первое в правление Романовых восстание как раз в тот год, когда совершил свое знаменитое плавание Семен Дежнев, в тот год, когда совершил Ерофей Хабаров свой поход в Приамурье.
4
Все понимал Алексей Михайлович.
Понимал, что подвел, подвел его любимый наставник.
Как с цепи сорвался – такая обуяла жадность. Соляным налогом всю страну обложил. Да так обложил, что и вздохнуть нельзя стало.
Удалить его от дел на время пришлось.
И хотя и не лежало молодое сердце к скучному бумажному делу, а пришлось воедино свести законы, чтобы больше плещеевских беззаконий не случалось в Московском государстве, чтобы каждый подданный от последнего стрельца до ближайшего боярина меру своей власти знал.
Э.Э. Лисснер. Восстание у стен Кремля 3 июля 1648 г.
Уже 16 июля 1648 года, сразу после пожара, в огне которого и Петровка, и Дмитровка, и Тверская, и Никитская, и Арбат начисто выгорели, советовался молодой государь с патриархом Иосифом, со всем Священным Собором, с боярами, окольничими и думными дьяками, чтобы прежние великих государей указы и боярские приговоры на всякие государственные и земские дела вместе собрать и, сообразуясь с правилами Святых апостолов и Святых Отцов, а также с законами греческих царей, свести воедино в Соборное уложение, дабы Московского государства всяких чинов людям, от большого до самого малого, суд и расправа во всяких делах одинаковы были… Под присмотром князя Никиты Ивановича Одоевского составили Уложения и утвердили на Соборе 1649 года. А в ноябре того же года пришло в Москву посольство от Богдана Хмельницкого, начались переговоры о воссоединении Украины с Россией.
Трудно Алексею Михайловичу в царскую лямку впрягаться было, но и всей стране нелегко приходилось.
Шумели восстаниями Новгород и Псков, изнемогали в неравной борьбе с польскими панами единокровные православные на Украине – вторая война Богдана Хмельницкого в 1651 году началась. Зимними вечерами любил молодой государь слушать сказки, которые верховые нищие, в царском дворце жившие, рассказывали. О Польше странники Божии тоже немало говорили. Рассказывали, будто в Варшаве на кладбище, где преступников казнят, у одного покойника полилась кровь из уха, а другой мертвец высунул из могилы руку, пророча большие беды для Польши.
В феврале 1651 года снова Земский собор собирали, думали, как с Польшей быть, начинать войну или погодить, решили ждать, еще маленько сил подкопить, пищалей побольше да пороха в Голландии закупить.
С Варшавой, однако, смелее говорить стали, потребовали у польского короля, чтобы всех, кто неправильно титул российского государя пишет и пропуски в нем допускает, покарал лютой смертью. Титул у Алексея Михайловича длинный был, на одном листе целиком не уместится – небось и в Москве не каждый грамотей мог его правильно написать, но от польского короля строго потребовали, чтоб без ошибок писали. Через два года, 1 октября 1653 года, Земский собор, принимая решение о войне с Польшей, вспомнит о пропусках. Эти пропуски в титуле и объявят причиной войны.
«Мы, великий государь, – объявил тогда в Успенском соборе Алексей Михайлович, – положа упование на Бога и на Пресвятую Богородицу и на московских чудотворцев, посоветовавшись с отцом своим, с великим государем, святейшим Никоном патриархом, со всем освященным собором и с вами, боярами, окольничими и думными людьми, приговорили и изволили идти на недруга своего польского короля».
Читать бесплатно другие книги:
