День мертвых Грубер Майкл
– Вон там есть «Хардиз», – сообщил Мардер и показал пальцем.
– Ну да, но насколько я помню, бара у них не предусмотрено. А я бы выпил перед ужином, как принято у цивилизованных людей. Давай ключи.
На миг Мардера охватила безотчетная паника. Ситуация уплывала у него из рук вместе со всеми тщательно продуманными планами.
– Ну давай, Мардер. Я подыщу какое-нибудь местечко, перекусим, пропустим по парочке и снова в путь.
– Я думал переночевать на стоянке для трейлеров и стартовать утром.
– А смысл? Ну да, у тебя видок хреноватенький, но я-то свеженький как огурчик. Ты забываешь, что у нас два водителя и спальный прицеп. Пока один позади дрыхнет, другой ведет. Так мы будем в Мексике послезавтра.
У Мардера не осталось сил на споры. Скелли уселся за руль и погнал по шоссе, удаляясь от залитой светом автострады. Уж это точно что-то напоминает, утомленно думал Мардер, развалившись на сиденье: когда едешь по черной дороге и не знаешь куда.
Опять Таиланд. Он ехал в трехтонном грузовичке с двумя другими парнями из своего подразделения. Ни имен, ни лиц он вспомнить не мог; просто тройка пинбольщиков, взявших увольнение, уставших пялиться в экраны и желающих развлечься.
Посовещавшись, они проигнорировали район солдатских баров и борделей, облепивших потную тушу Нахрен-Фена, словно вошки, и двинули на юг, в тропическую ночь. Они отправились на поиски настоящего Таиланда, хотя молодого Мардера и поддельный приводил в трепет. Его взросление пришлось на конец пятидесятых и начало шестидесятых в одном из католических приходов Бруклина, и весь его подростковый сексуальный опыт сводился к возне с плохими девчонками из его же квартала, причем острота ощущений притуплялась ужасом перед беременностью и строгими заветами старой церкви, отнюдь не поощрявшей распущенность. И вдруг он перенесся в общество, где о половой воздержанности и не слышали. Даже окрестности авиабазы, сильно американизированные, будоражили кровь – ах, эти смуглые девушки, эти гибкие, податливые тела! Так что же ожидало его в глубине страны, где все должно быть по-настоящему? Они ехали и ехали, и внезапно наступила тропическая ночь, а они все ехали, то и дело сбиваясь с пути, а дорога становилась все хуже, приходилось переправляться через ручьи; ребяческая удаль гнала их все дальше в теплую бархатную тьму, и вот впереди показались огни.
Впереди показались огни. Скелли сбросил скорость, присматриваясь. Это был придорожный бар – неприглядная бетонная коробка. Крошечные окна освещались неоновой рекламой пива, на дворе перед зданием торчали волосатые мужики и их вовсю дымящие подруги с туповатыми лицами. Тут же рядком выстроились тюнингованные «Харлеи», отражая хромированными рамами цветные сполохи рекламы. Скелли проехал мимо, но тут же притормозил; Мардер сказал:
– Давай не здесь, Скелли.
Но тот, конечно, уже выруливал задним ходом на стоянку, стараясь встать подальше от мотоциклов. Мардер не стал даже утруждать себя пререканиями. Вместо этого он наведался в прицеп и вышел оттуда во фланелевой рубашке навыпуск.
– Знаешь, – проговорил Скелли, – тут у них вряд ли есть дресс-код.
– Я замерз, – отозвался Мардер, и его спутник походкой нахального коротышки двинулся по стоянке, махая рукой и покрикивая озадаченным байкерам: «Добрый вечер, добрый вечерочек, джентльмены». То же повторилось и внутри, в помещении с низким потолком, пропитанном табачной вонью и застарелым пивным духом. В задней части бара бильярдный стол, из музыкального автомата гремит песня Мерла Хаггарда, за стойкой – мужеподобная крашеная блондинка, вся в татуировках, а над ней – большой конфедератский флаг.
Заходя в незнакомый бар в незнакомом месте, чувствуешь себя не в своей тарелке… И вновь без спроса пробудилась память – воспоминание о том, как они впервые встретились со Скелли. Это случилось в баре, который они разыскали в городишке километрах в сорока от периметра авиабазы – большой открытой хибаре, возвышавшейся над землей на столбах. Ржавая жестяная крыша, разбитый бамбуковый пол, в воздухе – сладкий душок рисового вина и те характерные кухонные запахи, которые в этой части Азии были повсюду: древесного угля, рисового отвара, запеченного мяса, маслянистых приправ. Цветные фонари едва разгоняли мрак. Когда они трое вошли, на них посмотрели все присутствующие, и далеко не дружелюбно. Обстановка заведения состояла из стойки – точнее, тиковых досок, уложенных на бочки из-под нефтепродуктов, – пары круглых столов, переделанных из кабельных барабанов, и горстки разномастных ротанговых табуретов. За одним из столов сидели четверо мужчин, трое – щуплые, низкорослые, смуглые, коротко подстриженные. Одеты они были в поношенные клетчатые рубашки и шорты, сделанные из маскировочных костюмов.
Монтаньяры, подумал он. Вживую он их видел в первый раз, но кое-что слышал – это были представители горных племен, сражавшиеся под началом ЦРУ и спецвойск. Об этом красноречиво говорили латунные браслеты у них на запястьях. На рынках в Сайгоне продавались грубые копии, их носили многие американские солдаты, но эти браслеты походили на подлинные – тонкие, с затейливой гравировкой. Четвертый оказался американцем – низенький парень с толстым приплюснутым носом и внушительными мускулами, явно солдат, хотя он и отпустил волосы длиннее, чем принято в армии. На нем была форменная светло-зеленая рубашка, каких Мардеру еще не доводилось встречать, с обрезанными и уже расползающимися рукавами. У него тоже имелся браслет.
езнакомец коротко взглянул на троих вошедших, в полной тишине произнес какую-то фразу на гнусавом щебечущем языке, и бар взорвался смехом. Смеялись две официантки, смеялась, разевая черную дыру рта, беззубая женщина за стойкой, смеялись монтаньяры и все прочие мужчины, и всем это казалось ну просто уморительным. Мардеру хотелось знать, в чем суть шутки, но он слишком смутился, чтобы спрашивать. Один из спутников, оценив ситуацию, потянул его за рукав. Может, не стоит…
Однако Мардер смело прошел к стойке, показал три пальца, сказал: «Бир хап», и женщина, хихикая в кулак, извлекла на свет три бутылки «Сингхи». Попивая пиво, Мардер то и дело посматривал на американца. Хотя тот не шумел и не буйствовал, все внимание в баре было сосредоточено на нем. Официантки ловили каждое его словечко; три монтаньяра со всей очевидностью считали его солнцем, вокруг которого вращаются они сами. Мардер никогда еще не сталкивался с подобным человеком, но читал о таких – прирожденных лидерах и бойцах, ничуть не похожих на его собственных начальников, которые больше напоминали мелких бюрократов. Лоуренс Аравийский из фильма привел его когда-то в восхищение – и вот он в реальной жизни.
Взглянув в очередной раз в сторону американца, Мардер обнаружил, что тот тоже смотрит на него. Голубые глаза, но взгляд блеклый, непроницаемый, как у его спутников; равнодушный, чуть враждебный, но только чуть, словно чтобы показать, что Мардер слишком незначительная фигура и не стоит тратить на него силы. Почувствовав, что краснеет, Мардер сосредоточился на пиве и тихой нервной болтовне своих приятелей. Быстро прикончив бутылку, он без труда убедил их поискать какое-нибудь более гостеприимное заведение.
Как выяснилось, из еды в байкерском баре подавали только фасованные шкварки и орешки, а также содержимое больших стеклянных емкостей, заполненных мутной жидкостью, в которой плавали маринованные яйца и свиные ножки. Скелли принялся восполнять потраченные калории пивом «Джекс» и стопками «Джима Бима». Мардер посасывал выпивку из собственной бутылки, в душе готовясь к неизбежному. Полдюжины байкеров играли в бильярд, еще с десяток сидели у стойки или за столами. Чужаков они игнорировали, но не выпускали из виду, поджидая подходящего случая. Громила в усеянной заклепками джинсовой жилетке, восседавший на соседнем табурете, то и дело подталкивал Мардера. То же самое, скорее всего, творилось и со стороны Скелли – там сидел косматый пузан с татуировкой в виде эсэсовского черепа на загривке. Перейти к активным действия будет совсем не сложно.
– Мадам, а что это у вас за флаг такой? Что он символизирует?
Скелли указывал на знамя конфедератов; говорил он громко и с рафинированными интонациями выпускника элитной школы с Восточного побережья – как ни удивительно, он и в самом деле им был.
– Это флаг повстанцев. – Стих перестук бильярдных шаров; начали подтягиваться люди из задней части помещения, так что аудитория у Скелли набралась солидная.
Мардер достал из кармана сотенную купюру, сложил ее, подсунул под пивную бутылку и потихоньку двинулся к выходу.
Скелли изволил полюбопытствовать, с чего бы это приличному питейному заведению выставлять напоказ символ ужасной измены, более того – символ богатеев, считавших себя вправе трахать беспомощных рабынь, пускай кожа у многих из них была белее, чем у людей в этом баре, а потом продавать прижитых дочерей в бордели – хотя нет, сначала они давали попользоваться сводными сестрами своим сыновьям. Да, пусть же гордо реет славное знамя – символ права трахать собственных сестер, – напоминая о том, что бедных идиотов обманом заставили проливать кровь за это право; по мнению Скелли, Бобби Ли[9] и всех прочих предателей в чине выше майора следовало бы вздернуть на самом высоком…
Первым замахнулся мистер Череп. Мардер не раз видел Скелли в деле и всегда поражался, насколько же тот быстр – он и сейчас оставался идеальной машиной для причинения боли. Просто для Скелли время бежало чуть стремительней, чем для всех остальных, и – до определенных пределов – алкоголь его не замедлял.
Удар пришелся в воздух, потому что Скелли уже пригнулся и вогнал кулак байкеру в пах. Тот с воплем повалился набок, эпично извергая содержимое желудка. Мистер Жилет попытался вцепиться Скелли в шею, но вместо этого загадочным образом оказался в воздухе и обрушился на соседний стол. К этому моменту барменша вытащила из-под стойки обрезанную бейсбольную биту и нацелилась на голову Скелли. Тот отвел удар левой рукой, тут же перехватил биту и рванул женщину на себя. Ее лицо с ужасным хрустом впечаталось в стойку, брызнула кровь, окропив оставленную Мардером сотню, а у Скелли теперь была бита.
Он просто пошел с ней на толпу – то есть навстречу гибели, потому что там было не меньше дюжины людей, вооружившихся киями, стульями, бутылками, в одном случае даже толстой велосипедной цепью, но тут Мардер достал из-за пояса свой навороченный пистолет и пальнул в потолок.
Все застыли, и на секунду в баре стало тише, чем в музее изящных искусств. Скелли обернулся и вопросительно посмотрел на друга, слегка нахмурясь, – как ребенок в песочнице, которого позвали домой. Мардер подскочил к нему, обхватил свободной рукой и крикнул:
– Простите моего друга, у него до сих пор башку клинит после Вьетнама. Вьетнама, мать его! На стойке деньги, мы угощаем. Извините за неудобства.
Он потащил Скелли к двери. Люди на стоянке попятились, увидев пистолет, но Мардер был уверен, что хотя бы у одного тоже найдется пушка и воспользуется он ею с минуты на минуту.
Раздался первый выстрел, мимо прожужжала пуля. Мардер в ответ разнес обе неоновые вывески. Байкеры бросились врассыпную. Он отпустил Скелли, они вместе добрались до кемпера и укрылись за ним от толпы.
– Давай ключи, – сказал Мардер.
– Я тебя умоляю! – откликнулся Скелли, после чего нырнул в кабину с пассажирской стороны, перебрался на водительское сиденье и завел мотор. Мардер шмыгнул следом, и машина сорвалась с места. Послышались новые выстрелы, в бока и зад кемпера заколотили пули.
Потом Скелли дал по тормозам и с силой крутанул руль, заставив «Форд» одним махом развернуться. На кошмарное мгновение автомобиль завис в неустойчивости, затем все четыре колеса врезались в асфальт, и они снова рванули в сторону бара, набирая скорость. Ветровое стекло пробила пуля, но Скелли протаранил защитной решеткой шеренгу «Харлеев», и те повалились, как костяшки домино, – одни отбросило прочь, другие угодили под увесистые колеса пикапа. Стрельба возобновилась: Мардер слышал, как пули стучат по его новенькому кемперу.
Скелли сделал еще один разворот, вылетев на шоссе и попутно сбив дорожный знак. Мардер сполз на коврик и закрыл голову руками. Снизу – жуткий металлический скрежет, сверху – пальба. Мардер в буквальном смысле начал молиться, одновременно смеясь – про себя – над абсурдом происходящего.
Теперь они мчались в направлении автострады. В зеркале заднего вида полыхало пламя – вероятно, рванул бензобак у одного из мотоциклов. Поразительно, но никому не удалось продырявить им шины, никто не угодил в них самих, в бензобак или баллон с пропаном. Мардер принял нормальную позу. Скелли сказал:
– Черт, а знаешь что? Жрать хочется. Я бы заглянул в «Хардиз». Что думаешь?
– «Хардиз» был бы самое то, – ответил Мардер. – Я не против.
Его разбудило солнце, бьющее в глаза. Точнее, луч – яркий и тонкий, как лазер, он проникал в прицеп через пулевое отверстие. Мардеру не сразу удалось вспомнить, где он и как тут очутился. Машина не двигалась. Слышно было только завывание ветра и, где-то вдалеке, бренькающее кантри. Он слез с кровати и спустился в основной отсек. Ну что ж, вот тебе и покупка – хорошо же он вложил четырнадцать тысяч. Почти все окна оказались разбиты, мебель – в выбоинах от пуль. Пол был усеян осколками стекла, щепками и розовыми клочками изоляции. Если же забыть про косметический ущерб, то функциональных повреждений трейлер не понес: освещение работало, холодильник холодил, унитаз поглощал мочу, душ давал воду. Мардер скинул одежду и сполоснулся.
Облачившись в чистую футболку, джинсы и потертые кожаные гуарачи, он вышел на улицу. Оказалось, что кемпер припаркован на небольшой стоянке с видом на общественный пляж или что-то подобное. Должно быть, маслянистая зеленоватая зыбь волн, накатывающих на берег, – это Мексиканский залив. Вдоль горизонта серой кляксой полз большой военный корабль. Скелли было не видать.
Мардер достал «Айфон», чтобы определить свое местоположение. Проигнорировав многочисленные поступившие сообщения, он сверился с мобильной картой и обнаружил, что находится близ 90-й автострады, в парке недалеко от Паскагулы, штат Миссисипи. За ночь и утро Скелли проехал больше семисот миль. Сейчас, наверное, выжат как лимон – и где он, интересно?
Поскольку трейлер теперь не запирался, а оставлять деньги и оружие без присмотра было нельзя, Мардер занялся легкой уборкой. Он зарядил телефон. Вооружившись метелкой и совком, которые шли в комплекте с прицепом, очистил пол и прочие поверхности от стекла и другого мусора, приготовил себе кружку растворимого кофе на плитке и съел упаковку холодной жирной картошки фри, оставшейся с предыдущей ночи. Подкрепив таким образом силы, он разместился на пассажирском сиденье, включил радио и начал ждать.
Ждать Мардер умел. Собственно, этому он научился у Скелли, давным-давно. Скелли говорил, что выживание в бою во многом зависит от того, знаешь ли ты, когда можно двигаться, а когда нет. И не двигаться – то есть замирать и будто бы исчезать – было очень сложно, особенно крупным, беспокойным, пугливым американцам. Однако Скелли выработал в себе это умение, а вслед за ним и Мардер – под его усердным руководством.
Он ждал в грузовике. Жара еще только набирала силу – было рано, едва-едва забрезжила заря. Мардер получил приказ явиться к командиру части, подполковнику Хонусу Фолджеру по прозвищу «Хани». Фолджер практиковался на стрельбище Нахон-Фанома. Он придерживался установки, что каждый человек под его командованием должен хорошо стрелять и при исполнении служебных обязанностей всегда иметь при себе личное оружие, хотя вероятность того, что авиационщикам доведется отражать атаку на базу, была невелика – более того, смехотворна. Так или иначе, все пинбольщики служили под его началом, и всем им приходилось практиковаться, не исключая и самого командира. Вот и сейчас он стоял в стандартной позиции и палил из сорок пятого, а его порученцы благоговеющей кучкой выстроились позади огневого рубежа.
Когда он закончил, разрядил оружие и убрал его в изящную плечевую кобуру, адъютант властным жестом поманил Мардера; тот выскочил из машины, бодрым шагом подошел к офицеру, отдал честь и доложил о прибытии.
Смерив его взглядом, подполковник указал на кобуру с армейским сорок пятым у него на бедре.
– Умеешь стрелять из этой штуки, сынок?
– Так точно, сэр, – ответил Мардер.
– Тогда давай.
Техники установили на десятиметровой отметке новую мишень в форме человеческого силуэта, и после семи выстрелов Мардера в ее голове осталась единственная рваная дыра.
Мясистое красное лицо Хани озарилось улыбкой.
– Видите? Вот чего можно достичь, если потренироваться чуток, – с издевкой бросил он своим адъютантам, затем, понизив голос, обратился к Мардеру: – Ты же не в долбаных ВВС научился так стрелять, правда?
– Никак нет, сэр. Я в детстве стрелял. Много.
– Ты ведь из сельской местности?
– Никак нет, сэр. Из Бруклина.
Подполковник удивленно крякнул.
– Иди-ка сюда, мне надо с тобой поговорить.
Они прошли туда, где под полосатым зонтиком, явно не из военных запасов, стоял стол и нескольку стульев, и присели.
– Мардер, я уже давно поглядываю на тебя, – сказал Хани. – Ты парень смышленый и вроде бы не робкого десятка. У меня на такие вещи чутье. Ты не для того создан, чтоб всю войну протаращиться в экран. Я прав?
– Так точно, сэр.
– Тогда скажи мне, что ты думаешь, сынок. Имеется в виду, про «Иглу Уайт» и «Альфу». У нас в ВВС полагают, что это отличная программа, что она изменит ход войны. Чтобы вести бои на юге, чарли[10] требуется по триста тонн в день, и если мы задушим каналы поставки, то Вьетконг зачахнет и распадется. И нам это по силам, по силам! Если на какой-то точке Тропы пернет мышка, то я хочу об этом знать, и если это мышка-коммуняка, хочу сбросить на нее бомбу – и не куда-нибудь рядом, заметь, а прямо на нее. Так скажи мне, сынок, почему я до сих пор не могу этого сделать? Почему, черт побери, эти грузы до сих пор просачиваются к ним?
– Не могу знать, сэр. У нас в разведке я на самом конце пищевой цепи.
– Потому я тебя и спрашиваю, рядовой. Я хочу знать, как это выглядит из окопов.
– Что ж, сэр, – проговорил Мардер после некоторых раздумий, – первая проблема – это сама идея Тропы. Это ведь не тропа никакая, а целая сеть дорожных путей, которая постоянно расширяется и совершенствуется стараниями армии рабочих. Тут достаточно посмотреть на карты, сэр. Плюс датчики разбрасываются с самолетов – вроде бы над дорогами, но только приблизительно. Какие-то, теоретически, уходят в землю, как дротики; другие зацепляются парашютами за деревья и остаются там висеть. Но точно мы этого не знаем. Тут дело случая. А вторая проблема в том, что вьетконговцы не дураки. Они наверняка знают про датчики; может быть, даже разобрали их на части и выяснили, как они работают. Насколько можно судить, они нашли уже целую кучу и перенесли туда, где пользы от датчиков никакой. Ну и вообще, вы вот сказали «задушить». По сути, у нас тут наставлено компьютеров на миллионы долларов, и авиатехники не меньше, и все ради того, чтобы можно было сбросить бомбу на какой-нибудь русский грузовик времен Второй мировой и подорвать партию риса, которой цена тысяча долларов. Я что хочу сказать – а вдруг у нас кончатся деньги раньше, чем у них рис?
Подполковник нахмурился.
– А тебе не кажется, что это немножко выходит за рамки твоей компетенции, рядовой Мардер?
– Так точно, сэр. Как я и говорил, но вы сами попросили меня…
– Да, да, но в остальном ты, пожалуй, прав. Очень проницательно, Мардер. Вижу, я не ошибся на твой счет. А теперь позволь спросить вот что: как это исправить? Как добиться, чтобы мы знали положение каждой единицы техники в этой твоей сети? Что нам для этого нужно?
– Не знаю, сэр. Ежедневно обновляемый график поставок и маршрутную карту Центрального управления по делам Южного Вьетнама?
Фолджер расхохотался.
– Да, это все бы решило. Но раз уж так не получается, – сынок, сейчас я скажу тебе одну вещь, о которой в этих краях знает от силы человек десять, – есть у нас на уме кое-что не хуже этого. Наши разработали новый тип датчика, не больше стандартного софтбольного мяча. Его закладывают в землю прямо возле Тропы, и когда по ней проходит техника или живая сила, датчик отправляет данные о скорости и векторе движения. То есть точное местоположение объекта. Что думаешь об этом, Мардер?
– Звучит здорово, сэр. И кто же их будет закладывать?
– КОВПВ[11] поручило это группе спецназначения – ты же слышал про так называемых «зеленых беретов» и их союзничков из джунглей? Я настаивал, что ВВС и сами способны проникнуть куда надо и разместить датчики, но мне, увы, отказали. В сущности, войну ведут наземные войска, и им позволяют поступать как им заблагорассудится. И все-таки в одном пункте мы добились своего. КОВПВ уполномочило группы связи ВВС США действовать совместно со спецназом – проверять аппаратуру по размещении и обслуживать ретрансляторы.
– Ретрансляторы, сэр?
– Да, это нечто вроде усилителей сети. У мячиков не особо большой диапазон, и по техническим причинам, в которые я не буду вдаваться, их сигнал необходимо переправлять на стационарные установки, а с них уже на EC-121[12]. Установки эти переносные, их нужно будет закапывать в строго определенных точках дорожной сети, и эта задача естественным образом ложится на наши плечи. Строго говоря, на техников-добровольцев, которые проникнут в джунгли вместе со спецназовцами и их друзьями-монтаньярами и сделают что положено. Ты же понимаешь, что это означает? У нас наконец-то появится настоящая электронная сеть из датчиков, расположенных по всей протяженности сети в определенных позициях. И ничто уже не просочится на юг без нашего ведома. По сравнению с тем, что мы имеем сейчас, точность вырастет на порядок. Расколошматим этих сволочей к чертовой матери. И еще кое-что: техник обязан будет следить, чтобы установка МОТСов производилась должным образом.
– Мопсов, сэр?
– Модулей обнаружения транспортных средств. Мячиков. Нам ведь не надо, чтобы наши маленькие друзья разбрасывали их как попало?
– Никак нет, сэр. Так, поправьте меня, если я чего-то не понял. От этих техников-добровольцев требуется безо всякой поддержки отправиться в самое враждебное нам место на земле в компании самых опасных людей, какие у нас только есть, и внедрять там не опробованные толком технологии. Если технология сработает, то на этих добровольцах сосредоточится внимание всей Вьетнамской народной армии, и, кроме того, данным добровольцам будет поручено шпионить за самыми опасными людьми, какими мы располагаем, а эти самые люди будут защищать их от ВНА. Я нигде не ошибся, сэр?
Полковник смерил его долгим взглядом. Мардер ответил тем же.
– А ты, я вижу, откровенный сукин сын, Мардер.
– Так точно, сэр. Стараюсь. Это экономит время, и вообще, если б вам было надо, чтобы вам задницу лизали, то на это у вас есть вон те парни.
Он широким жестом обвел поджидавших статистов.
– И недалекий от наглости, что уже чревато.
– Так точно, сэр, но я пытаюсь не переступать этой грани. Вы мне показались прямым человеком, с которым можно поговорить начистоту. И вы, и я знаем, что это задание не сильно отличается от самоубийства. Если же о положительных моментах, то добровольцы, естественно, будут повышены в звании и получат надбавку за особо опасные условия службы.
– Естественно. Но еще прошу учесть, что если кто-то из этих добровольцев попадет в беду, на эвакуацию будут брошены все силы Седьмой воздушной армии.
– Отрадно слышать, сэр. В таком случае с радостью записался бы в добровольцы. Кстати говоря, у этой миссии есть название, сэр?
– Да, мы называем ее «Железный тунец», – сказал Хани Фолджер. Он встал; встал и Мардер. – Начальству немедленно докладываешь, что у тебя новый приказ, – добавил он, напряженно всматриваясь в горизонт, словно мог бы разглядеть ту самую Тропу, если б как следует постарался. – И вот еще что, Мардер. Чтобы, мать твою, никому ни слова.
Мардер воспроизвел этот разговор в памяти и остался приятно удивлен тем, что ему это еще по силам. Так ли все происходило на самом деле, он не смог бы сказать. Он помнил, как ощущались в руке те маленькие устройства, которые они сразу же окрестили «мопсами», помнил этот сизифов труд, тяжесть ретрансляторов на своей спине. Образ Хани Фолджера слился с другими: все в том же чине подполковника он уволился из ВВС в 1971-м и ушел в военную промышленность; устроившись в «Рейтеон»[13], сколотил состояние, баллотировался в конгресс от Аризоны, победил, а потом, как и многие сенаторы, пошел на дно из-за ссудосберегательного скандала[14]. Мардеру вспомнилось, какое выражение – испуганного оленя в свете фар, как и у всех остальных, – было на его лице, заметно прибавившем в мясистости, когда он выходил из зала суда после оглашения обвинительного акта. Этот кадр врезался в память сильнее, чем встреча под полосатым зонтиком на стрельбище в Нахрен-Фене, которая изменила его жизнь.
На стоянке был припаркован еще один автомобиль – большой «дом на колесах», из которого чуть ранее и доносилась музыка. Постепенно прибывали другие машины, легковушки и кемперы. Мардер пытался вспомнить имена остальных добровольцев из своей группы – высокого бледного парня из Теннесси и итальянца из Провиденса, которого они звали Землекопом. Землекоп и?..
Пока он предавался размышлениям, распахнулась задняя дверь «дома на колесах», и на пороге возник Скелли, а вслед за ним – блондинка средних лет со взъерошенными волосами и загорелым лицом. Она нежно обняла Скелли, и над стоянкой разнесся ее звонкий смех, заглушив крики чаек. Затем вышла еще одна женщина – с такой же соломенной шевелюрой, но уже не похожая на хорька, даже хорошенькая, и немного моложе первой. Сестры, судя по всему.
Скелли помахал им на прощанье, сестры послали ему по воздушному поцелую и помахали в ответ. Усевшись на водительское место, он вставил ключ зажигания и поинтересовался:
– Как насчет завтрака, шеф? Я голодный, как лошадь.
– А что, завтрак не входил в пакет услуг?
Пикап взревел и пришел в движение.
– Нет, у нас нашлись другие занятия, – сказал Скелли. – Кстати говоря, это были сестры Кроумер из Амарилло. Санни и Банни. Тоже путешествуют по этому славному краю, совсем как мы с тобой.
– Так зрелые же не в твоем вкусе, разве нет?
– Вкус тут ни при чем, шеф. Тут скорее было одно из «деяний милосердных»[15], как говорите вы, католики. Думаю, эти леди уже какое-то время не имели удовольствия пребывать в обществе серьезного джентльмена. А еще они добрые христианки. Сколь же часто взывали они к имени Господню во время наших совместных трудов! Знаешь, надо было и тебя позвать. Отзывчивость этих дам растопила бы твое холодное-холодное сердце. Ого, а вот и «Панкейк-Хаус».
– Сильно же им приспичило, если согласились на старикашку, – заметил Мардер, когда они парковались на стоянке перед рестораном.
– Знаешь, Мардер, такое жестокосердие тебе не к лицу. По правде сказать, у них имелись все необходимые вспомогательные устройства и препараты; некоторые из них оскорбили бы чувства такого унылого консерватора и католика, как ты, так что лучше умолчу о них.
Они вышли из машины, и Мардер сразу направился к столику, с которого хорошо просматривалась стоянка. Усевшись, он заговорил:
– Кстати, о Санни и Банни. Я тут думал о старине Хани Фолджере. Помнишь такого?
Скелли наморщил нос.
– А, этот дурила. С чего ты вспомнил-то о нем? Ты же никогда не думаешь о войне.
– Не знаю. Может, из-за общения с тобой открылись шлюзы памяти. Только в ней полно всяких дырок. Взять вот тех двух ребят, с которыми я проходил подготовку. У одного была кличка Землекоп…
– Свинокоп Ласкалья. Эдвард Дж. Другой – Хейден, Форд Т. Его звали то Пеструшкой, то Пегим – из-за той белой фигни в волосах.
– А мне ведь кличку так и не дали, да? Ты вот вроде был Череп…
– Нет, кажется, не дали. Мы тебя звали просто Мардером. Ты для клички был слишком пресный, прятал все под пончо, если мне память не изменяет. Человек-загадка. И сейчас таким остался.
– В отличие от тебя – весь нараспашку, как южное небо.
– Именно так, – кивнул Скелли, а потом с ослепительной улыбкой обратился к официантке: – Да, мисс, мне черный кофе и стопку блинов – высотой с тебя, красавица.
3
Кармел Мардер рассекала воды бассейна имени Зесигеров при МТИ; ее длинные руки отмахивали метр за метром, а мыслями овладело зудящее беспокойство. Она понимала, что это все из-за недостатка сосредоточенности, что настоящие чемпионы во время тренировок думают только о совершенствовании своих движений, однако Кармел была не из таких. Она готовилась к соревнованиям по вольному плаванию на восьмисотметровой дистанции, дававшейся ей лучше всего, – а значит, должна была каждый день наведываться в этот прекрасный, олимпийского класса, бассейн и проходить эту дистанцию не менее десяти раз. Будучи ответственной до неприличия, она редко пропускала тренировки, но отдавала себе отчет в том, что у нее нет воли к победе, отличающей истинного чемпиона; когда ты просто не можешь думать ни о чем другом, кроме (как сказал один чемпион, и сказал правильно) питания, сна и плавания.
Она же, напротив, думала о массе всяческих вещей, думала о них и тогда, когда заканчивала четырнадцатую пятидесятиметровку, – увеличивая, вероятно, свое время на несколько лишних долей секунды, создавая обратную психическую тягу, неуловимо тормозившую движение тела сквозь воду. Работу тоже как-то надо было уместить сюда – между плаванием и перекусами. Она входила в группу, трудившуюся над будущим промышленного производства – в форме 3D-принтера, или робота, умеющего воспроизводить самого себя. Теоретически достаточно оставить такого малютку в открытом поле, снабдив его источником питания и сырьем, и спустя какое-то время у вас будет комплекс, способный изготовлять все, что только можно изготовить из металла и пластика, и практически в любых масштабах, если запрограммировать исходные машины так, чтобы они производили увеличенные копии самих себя. Конечно, 3D-принтеры существовали уже много лет, но, по сути, это были игрушки для создания прототипов и художественных изделий. Ее группа работала над производством реальных предметов, начиная с самих машин. Проект назвали «Эшер» в честь знаменитого рисунка Маурица Эшера, на котором рука художника рисует саму себя, рисующую руку.
Работа никогда не отпускала ее, преследовала во снах, вмешивалась в нечастые романтические отношения. («О чем ты думаешь?» – спрашивали ее с улыбкой, и она отвечала: «Ни о чем». Но думала о работе – то есть обо всем.) Теперь, однако, ее осаждали беспокойные мысли, никак не связанные с работой: где папа? И чем он занят?
Шестнадцать кругов. Она в одно движение, как выдра на камень, выскользнула на кромку бассейна и проверила время финального круга по наручным часам. 8:29:12. Лучше, чем почти у всех прочих женщин на планете Земля, не считая примерно сотни особ, которые выступали на международных соревнованиях и практически все без исключения могли проплыть восьмисотметровку менее чем за 8 минут 20 секунд. Кармел вздохнула и дала телу почувствовать боль, а мышцам наполниться молочной кислотой, позволила дыханию вернуться к нормальному ритму.
Потом она встала, поправила купальник, прикрыв оголившийся полумесяц ягодицы, и стянула очки с купальной шапочкой, явив миру бледно-зеленые глаза и темно-рыжие волосы с пробором посредине, торчавшие короткими космами. Она подхватила полотенце и журнал тренировок и двинулась к раздевалке; сведущий в профессиональном плавании человек без труда разглядел бы, что у нее идеальное для пловчихи тело: небольшая голова, широкие плечи, скромные грудь и бедра, руки как лопаты, ноги как плавники. И еще это лицо.
– Приветик, Стата, – окликнул ее молодой человек в коридоре, еще один завсегдатай бассейна, тоже направлявшийся к раздевалке. Она помахала ему, но поболтать не остановилась. Когда люди спрашивали, откуда у нее такое странное прозвище, она отвечала уклончиво – семейное, мол, и, в общем-то, не кривила душой, поскольку кличку придумал ее старший брат. Но позже, если человек ей нравился и они оставались наедине, Кармел принимала позу: на голове зеленая поролоновая корона с зубцами, в поднятой правой руке – фонарик, на сгибе левой – толстая книга, а на лице суровое выражение.
В ответ обычно доносилось «Мать твою» или изумленный хохот, поскольку Кармел Беатрис Мария Мардер-и-д’Арьес, с ее широким лбом, массивным и прямым как стрела носом с толстой переносицей, с глубоко посаженными глазами и тяжелыми веками, с пышными лепестками губ, выглядела в точности (за вычетом цвета лица – розовато-золотистого, а не зеленого от патины) как статуя Свободы. Ее внешность одновременно завораживала типичных обитателей инженерных лабораторий МТИ и приводила их в ужас, что вполне устраивало Кармел: она предпочитала воспринимать своих коллег-мужчин бесполыми, как будто они были грубоватыми, но все равно милыми младшими братьями. Преподаватели и заезжие гении ее тоже не интересовали. Когда ей хотелось отношений, то проблем с этим не возникало, но счастливчиков она выбирала там, куда эти чудики не заглядывали, подальше от университетских районов Кембриджа.
Она сменила купальник на джинсы, высокие кеды «Конверс» и рубашку-сафари – цвета хаки, со множеством карманов, забитых разнообразными вещами, без которых Кармел чувствовала себя голой: нож, инструменты, ручка «Ротринг», блокноты, сотовый, всяческие гаджеты. Она перешла Масс-авеню и направилась к третьему корпусу, где делила крошечный кабинет с аспиранткой китайско-вьетнамского происхождения по имени Карен Лю и где базировался проект «Эшер». Лю, как и всегда, была на месте, в ушах – наушники-капельки, все внимание приковано к модели руки-манипулятора на экране. Стата уселась за собственный компьютер и взялась за дело, прерванное ради тренировки: разработку руки-манипулятора с тремя пальцами, предназначением которой было извлекать детали из емкости для спекания, подставлять их под воздушную струю, чтобы сдуть стальную пыль, далее перемещать в печь, доставать оттуда по мере готовности и передавать на сборочное устройство. Как и с прочими узлами «Эшера», основная проблема сводилась к следующему: все части машины должны изготавливаться самой машиной в рамках того же самого трехмерного производственного процесса. Все обязано быть простым и при этом – работать. По отдельности достичь этих целей не составляло труда; добиться обеих сразу – это уже инженерия с большой буквы. Пример того, что в лаборатории называли «афоризмами доктора Шу».
Она включила монитор, вызвала таблицы, в которых сопоставлялись прочность, вес и стоимость различных материалов, а также их пригодность для 3D-процессов, и стала делать заметки, затем запустила проектировочную программу и опробовала эти комбинации в своих наработках. Но ни одна из них не подошла, а значит, ей придется переделывать проект с нуля, и никакого прототипа у нее к понедельнику не будет. Доктор Шумахер одарит ее печальным, разочарованным взглядом и ничего не скажет, что в каком-то смысле даже хуже, чем длинная отповедь, а затем обратится к следующему члену группы – возможно, Лю, – чей проект будет безупречным.
Лю издала вопль, сорвала наушники и проговорила что-то по-китайски – судя по тону, ее мама таких выражений не одобрила бы.
– Что это означает? – спросила Стата.
Покраснев, Лю закатила глаза.
– Это означает «кто-то подмешал лобковых волос в ростки фасоли». Знаешь, когда что-то не складывается из-за единственной мелочи. Как говорят американцы?
– Муха в сиропе? В чем проблема?
– В том, что пространство, отведенное для этого манипулятора, слишком мало. Я могла бы использовать составной рычаг, но тогда деталь получится чересчур сложной, собирать такую – зубная боль, да?
– Головная боль, – машинально поправила Стата. Она уставилась через плечо Лю на огромный экран. Минуту спустя ее осенило.
– Можно использовать два манипулятора поменьше, сверху и снизу. Это подойдет.
– Два манипулятора? А так получится?
– Конечно. Это же 3D-печать, материал – не главный ограничитель. Они должны зеркалить друг друга, но это уже раз плюнуть.
– Раз плюнуть, – повторила Лю. – Да, вижу. Спасибо, Стата!
Она водрузила наушники на место и вновь сконцентрировала свой сверхчеловеческий интеллект на экране. Мыслить вне рамок у Лю получалось так себе, но в их пределах ей не было равных.
– Не за что, – сказала Стата и обратила взгляд к собственному экрану. Проблемы других людей она решала с легкостью, в отличие от своих, так уж сложилось. Но нет, это глупо, ни к чему впадать в отчаяние, жалеть себя – это для дураков, соберись и двигайся дальше. Одна из любимых фраз ее отца. И еще одна: если застрял – не бейся лбом о стену; устрой перерыв, займись любимым делом и предоставь подсознанию искать разгадку. Кармел пыталась проделать подобное с плаванием, но на самом деле спорт был такой же трудной работой – это не какой-нибудь дешевый романчик и не прогулка в лесу.
Она нажала клавишу. С мелодичным звуком открылось новое окно.
– Вызов – папа, – распорядилась Кармел.
Пауза, дрожащие гудки – и голос робота сообщил ей, что абонент в данное время недоступен. Она дождалась сигнала голосовой почты и попросила отца перезвонить ей. И едва не добавила, что беспокоится, но удержалась. Хотя так оно и было. Она пыталась дозвониться до него уже три дня, и без всякого успеха. Разумеется, Кармел знала, как отследить местоположение мобильного телефона, и воспользовалась эим знанием, однако в последний раз телефон Ричарда Мардера появлялся в сети в Паскагуле, штат Миссисипи, и с тех пор либо оставался на том же месте, либо был выключен. Стата понятия не имела, чем ее отец мог бы заниматься в городе на Заливе и почему не выходил на связь.
Она решила, что настало время прибегнуть к программе, о которой ее отец не знал – и которая была не совсем легальной. Впрочем, как и все технически продвинутые люди ее поколения, Кармел придерживалась довольно широких взглядов на законность и тайну частной жизни. Программа использовала брешь в системе регистрации операций по кредитным картам одного крупного банка. Кармел подключилась к личному компьютеру, запустила программу и выяснила, что на этой неделе отец кредиткой не пользовался. Более того, не обнаружилось никаких расходов, связанных с поездкой, – ни авиабилетов, ни брони в гостиницах, ни наземного транспорта. Она знала, что Ричард Мардер никогда не возил с собой больших сумм наличными – а значит, либо у него имелась другая карточка, о которой Кармел не было известно, либо он изменил своим привычкам, либо же (что невозможно) путешествовал без всяких трат. Проверить другие карты, оформленные на его имя, оказалось несложно и не так уж незаконно, и результат был тот же – ничего.
Это не на шутку ее встревожило. Такую вот ненавязчивую и доброжелательную слежку за отцом она вела уже несколько лет, особенно – последние три года, со смерти матери. Ей доводилось слышать о людях, свихнувшихся после кончины супруга или супруги: они спускали деньги на самые странные вещи, связывались с дурными типами. Поэтому Кармел хотела знать, что у ее отца на уме, – учитывая, что он уже водил знакомство по меньшей мере с одним дурным человеком. Конечно же, она пыталась следить и за Патриком Френсисом Скелли, но все без толку. Согласно всеведущему Интернету, такого человека не существовало: ни кредитных карточек, ни банковского счета, ни даже электронной почты.
Вдруг ей подумалось, что отец мог уехать вместе со Скелли. Раньше он так не поступал, так с чего бы начинать теперь? Скелли был рядом все ее детство – приезжал на праздники, дарил ей большие и в основном неуместные подарки. Родные, особенно мать, относились к Скелли как к непослушному, но все же любимому псу; его всегда встречали радушно, но всерьез не воспринимали. Для детей Мардеров он был союзником в стане взрослых – тем, кто всегда поможет с запретными удовольствиями: фильм с недетским рейтингом, первый глоток бурбона, честный разговор о сексе и о прочих нехороших вещах, о которых детям знать не положено, секретный урок вождения в десять лет. Дядюшек у них не имелось: Мардер был единственным ребенком в семье, а их мать сильно отдалилась от мексиканских родственников, так что вакантное место занял Скелли. Дети знали, что во Вьетнаме он спас их отцу жизнь и потому был ответственен за их существование; это вызывало некое безотчетное восхищение, но кое-что передалось им и от отца – легкая робость, неясная скука. Стата сомневалась, что он по собственной воле остался бы с Патриком Скелли дольше чем на один долгий вечер. Так где же он тогда?
Выругавшись под нос, она закрыла шпионскую программу и стерла все следы ее использования из университетской сети. Затем отправила на свой ноутбук последнюю версию проекта – этакое обязательство для себя самой. Возможно, она поработает над проектом позже, когда… когда – что? Когда избавится от этого нервозного чувства, от томления в мыслях и конечностях, когда выяснит, где ее отец и чем он занят.
И тут же ей подумалось, что один-единственный звонок может разрешить проблему и с отцом, и с напряжением – которое, как она понимала теперь, имело сексуальную природу, по крайней мере, отчасти. Как и многие женщины ее поколения и склада ума, Стата относилась к своему телу и его потребностям с инженерной точки зрения. Она знала, что ей нравится и как это заполучить; единственная сложность – заполучить это без лишних проблем, то есть с минимальными эмоциональными затратами. Когда-нибудь она перезапустит программу, чтобы обзавестись супругом и детьми, но не сейчас. Ее озадачивали разговоры о том, что достойных мужчин уже не осталось, потому что сама находила их в избытке. Когда женщины из образованной прослойки говорили такое, они скорее имели в виду, что не осталось достойных мужчин из высшего среднего класса с заработком, выражающимся в шестизначных цифрах, которые не были бы при этом слизняками-метросексуалами, придурочными трудоголиками или геями. Может, и так, но Стате не требовалось от ее любовников ни диплома достойного колледжа (или даже школьного аттестата), ни престижной, доходной работы. Ей достаточно было чувства юмора, хорошего тела, оригинальности, практической сметки и того факта, что она им нравится. Среди последних ее парней были повар, автогонщик, главный механик этого автогонщика, детектив бостонской полиции и судостроитель.
Она скомандовала компьютеру:
– Вызов – Мик.
Это был коп.
Мардер решил сделать остановку в Батон-Руж, полагая, что в столице Луизианы отыщутся мастера, способные залатать пулевые отверстия в автомобиле. Так оно и оказалось. В «Кузовах Боба» на автостраде «Эйрлайн», в грязном маленьком офисе, достаточно было помахать пачкой купюр, чтобы упомянутый Боб уяснил суть: никакой страховки, никаких записей, никаких налогов, двойная плата за однодневную работу, начиная с этой самой минуты.
Договорившись обо всем, он переместился в «Макдоналдс» через дорогу. День выдался жаркий и обещал стать еще жарче – насыщенный, липкий зной при выцветшем ясном небе, характерный для штатов у Залива; как раз тот климат, который Мардер очень и очень не любил. Он ничего не имел против жары, пока было сухо, ему нравилось попечься на солнышке, а вот вариться заживо – нет. За свою жизнь он уже вдосталь поварился – и во Вьетнаме, и летом в Нью-Йорке.
Перед рестораном он помедлил и заглянул в окно. В общественных местах Скелли всегда занимал стратегически выгодную позицию; на этот раз он выбрал кабинку в углу – с хорошим обзором улицы, впритык к стене и с запасным выходом неподалеку. Мардер задержался на миг, стараясь не попасть в поле зрения товарища, и понаблюдал за ним – глупо, конечно, но в обществе Скелли легко было заразиться паранойей.
Скелли попивал чай со льдом и царапал что-то дешевой шариковой ручкой в маленьком блокноте. Несмотря на жару, на нем была бежевая хлопчатобумажная куртка поверх футболки, на голове – старая бейсболка с эмблемой «Ред Сокс», надвинутая по самые глаза, скрытые за солнцезащитными очками «Вьярне». Зажав блокнотик в руке, Скелли запустил другую во внутренний карман и, к удивлению Мардера, достал оттуда телефон – толстую черную штуковину с антенной величиной с карандаш. Мардер вошел. С тех пор как выросли дети и вплоть до этой поездки, ему ни разу еще не доводилось бывать в фастфудовских забегаловках, и теперь, попав в здешний кондиционированный холод, вдыхая знакомый, слегка тошнотворный запах дешевой еды, он поклялся себе не возвращаться сюда и впредь. Он прошмыгнул на сиденье, прежде чем Скелли успел убрать телефон.
– А я думал, у тебя нет сотового, Скелли.
– Его и нет.
– А что за штуку ты только что засунул в карман – бублик? Или это твой персональный вибратор?
– Это спутниковый телефон.
– Да ну. И с кем же ты разговаривал?
– С одним парнем. Ну так что с этим Бобом? Починит он твой фургон? Не то чтобы я приветствую этот ремонт. По-моему, с дырками от пуль кемпер выглядел не таким старперским – матерая такая городская колымага.
– Там, куда мы едем, нам матерость ни к чему. Нам надо стать невидимками.
– Ну да, это я вроде как уяснил. Не объяснишь ли, для чего?
– И это спрашивает главный невидимка Америки. Все просто. Я не желаю, чтобы меня тревожили. И хочу, чтобы у меня было время спокойно поразмыслить в моем мексиканском убежище. Почему это так сложно понять?
– Потому что это хрень полная. Ты вооружен до зубов, платишь только наличными и не включаешь мобильник. Отсюда вывод: ты от чего-то убегаешь. Если б я знал, от чего, то наверняка смог бы помочь.
– Очень ценю это, Патрик, и позволь со всей серьезностью заверить тебя: ни от чего я не убегаю, не прячусь. Как и ты, я старею и склонен к чудачествам. Эта поездка – одно из них. Я тебя не приглашал, но раз уж ты здесь, уважай мое стремление к анонимности. Ты вот что скажи: как у тебя этим прекрасным утром обстоят дела с огневой мощью?
– Ты про пушку, что ли? Да ну, ни фига у меня нет! – И, после короткой паузы: – Только «зиг»[16], и все.
– О, превосходно. Больше всего на свете мне хотелось бы провести свой… свой отпуск в какой-нибудь тюрьме на юге.
Мардер чуть не сказал «остаток дней», но вовремя одумался.
– Угу, так вот почему ты мне и десяти слов не сказал с тех пор, как те ребята напали на нас в Жопе, штат Джорджия? Чтоб я не отрывал тебя от твоих сраных размышлений?
– Напали на нас? Напали? Ты вломился в байкерский бар и спровоцировал драку, да такую, что мне пришлось выручать тебя при помощи огнестрельного оружия, а потом разгромил на четверть миллиона…
– Во-первых, ты с кем вообще разговариваешь? С бабулей своей? «Выручил», мой друг, неподходящее слово. «Вмешался» – тут не поспорю, «раззадорил» – да. Если б ты придержал свою пушечку в штанах, через три минуты все эти конфедератские засранцы были бы в отрубе. Ты же меня видел в деле.
– Видел. Когда тебе было двадцать три, тридцать…
– Ты на что намекаешь? Что меня списывать пора? Что все, кранты мне?
Голос Скелли достиг боевого диапазона громкости, пригодного для общения на фоне пальбы из мелкокалиберного оружия, и обычные посетители «Макдака» уже таращились на них, одни с жадным интересом, другие со страхом. Пухлый юнец в белой рубашке с бейджиком на груди достал мобильник.
Мардер резко встал.
– Да, ты старпер и пустобрех. Чтобы убедиться в этом, мы сейчас поймаем такси, разыщем бильярдный клуб, и я порву тебя в «девятку», пока Боб будет чинить мою пролетарскую колымагу.
– Размечтался, – сказал Скелли.
Вообще-то, Мардер лучше играл в пул, но за минувшие годы Скелли выходил победителем в большинстве случаев просто потому, что сильнее его хотел победить. Они условились сыграть одиннадцать партий, перевес в две победы – выигрыш, и Мардер затянул матч до двадцати трех партий, наслаждаясь все возрастающим беспокойством друга, но на последней расслабился и дал себя обыграть, получая не меньшее удовольствие от мальчишеского триумфа на лице Скелли. Сам он не отличался азартностью, хотя теперь подумывал временами, а не предстоит ли ему в оставшиеся дни схватка, ради победы в которой стоит отдать все, что у него есть. Было бы интересно.
В ресторанчике чуть дальше по шоссе подавали блюда из морепродуктов. Туда они и отправились и побаловали себя дарами моря, приготовленными по каджунским[17] рецептам, то есть сытно и со специями. Когда с этим было покончено, Мардер сказал:
– А почему бы тебе не позвонить Бобу и не спросить насчет грузовика? Он обещал в половине шестого.
Скелли покорно извлек свою дорогостоящую кирпичину и связался с мастером, потом вызвал такси. Боб оказался настоящим художником по части шпатлевки и краски. Все дыры были аккуратно заделаны, стеклянные секции либо заложены, либо заменены. Происхождение пулевых отверстий Боба не интересовало. Когда Скелли при нем поменял номера «Форда» на луизианские, он также не произнес ни слова.
В отличие от Мардера.
– Что за херня, позволь спросить?
– Небольшая подстраховка, так сказать. Как ты сам заметил, существует вероятность, что мы повредили кое-какое имущество этих фашистов, устроили пожар и так далее. Я подумал, что слушок мог дойти и до полиции.
– Где ты раздобыл номера?
– У одного знакомого.
– У знакомого? У какого еще?
– У того, который торгует поддельными номерами. Большего тебе знать не надо, Мардер. Выкинь из головы. Все документы в бардачке, оформлены на твое имя и так далее. Ну что, мы едем – или как?
После этого – бесконечные просторы Техаса. Мардер ехал всю ночь, периодически сворачивая с магистрали, чтобы перекусить в каком-нибудь местечке подальше от ресторанных сетей. Иногда попадались уютные заведеньица – например, китайский ресторанчик, в котором, удивительное дело, с нуля готовили вкуснейшие яичные роллы, а еще в одной забегаловке – божественные булочки. К западу от Сан-Антонио еда все более походила на мексиканскую, но все-таки не превращалась в нее. Мардер понял, что изголодался по блюдам, которые готовила когда-то его жена, – по кухне ее родной земли, куда он сейчас и направлялся.
Со времени его предыдущей поездки страна изменилась. Многие городки, которые в семидесятые выглядели процветающими и довольными собой, заметно истощали: витрины опустели, экономику душили отток населения, банкротство мелких фермеров и гипермаркеты. Общественная жизнь замыкалась в основном на футбольных командах из местных школ – на водонапорных башнях, на кирпичных стенах невысоких зданий, опаленных солнцем, висели большие щиты: ВПЕРЕД, «ПУМЫ»!», «ВПЕРЕД, «ЯСТРЕБЫ»!», «ВПЕРЕД, «БУНТАРИ!». На пыльных улочках городов, названных в честь пионеров и скотоводов девятнадцатого столетия, в честь героев Гражданской войны, теперь можно было встретить лишь немногих потомков этих мужей, куда больше попадалось смуглых людей и вывесок на испанском. Индейцы потихоньку возвращали свою землю, потому что у белых было все, кроме детей, а те, что были, хотели жить так, как показывают по телевизору, а не так, как живут в маленьких американских городках.
Мардер считал себя патриотом, но, как и у многих мужчин его возраста, его патриотизм относился к нации, которой как бы уже и не существовало. Очевидно, проект современности провалился; сейчас Мардер ехал в страну, где он провалился с особенным треском, – все эти великолепные идеи о пересадке религии, экономики, об импорте революции, индустриализации, образования, даже свободы, все они потерпели крах, либо же их пытались реализовать так коряво, что они и не могли сработать, не могли ничего изменить в древней натуре этого края и населяющего его народа. В итоге осталась причудливая, непостижимая страна, которую Мардер не понимал, но любил – как любил свою жену, не понимая ее.
Местность поднималась. Мардер покинул магистраль и по внутриштатной дороге углубился в горы Дейвиса. Он и забыл, что в Техасе есть горы, – но вот они: влажно, прохладно, всюду зелень и струящиеся ручьи, запах сосны и шалфея. Когда шоссе завело их в лесной парк, Мардер остановился на обзорной площадке.
– Славный уголок, – сказал Скелли. Вопреки обыкновению, он сидел на пассажирском месте: как правило, дневное время он проводил в фургоне, отсыпаясь и выполняя разнообразную работу, для которой требовались его навороченный ноутбук и телефон. Еще он утверждал, что стиль вождения Мардера его удручает. – Только Техас его не заслужил, конечно, – добавил Скелли. Он закурил новую сигарету и между затяжками стряхивал пепел за окно – для него верх уважительности. На пачке значилось «Мальборо», но сигареты в ней были без фильтра, скрученные вручную и пропитанные гашишным маслом.
– Не любишь Техас?
– Ага. Но я и другие штаты не люблю. Правда, я не бывал в Северной Дакоте, так что, может быть, она исключение, и там не кишат повсюду тупые, жирные, наглые, неразвитые, жадные, хнычущие, лицемерные уроды-американцы.
– Да ладно тебе, Скелли, не такие уж мы плохие.
– Нет, такие: жирные, удолбанные и опасные. Видел один постер? Фотография какого-то симпатичного пейзажа вроде этого и подпись: «Америка – это не только бомбы и жирдяи!» Неверная подпись.
– Мы уже говорили на эту тему.
– Да, говорили, и ты каждый раз мне продувал. Я вый-ду на пробежку. Хочешь со мной, толстопуз?
– У меня нормальный вес для моего возраста и роста.
– Да ты нежнее, чем творожный сыр. И не надейся меня тут бросить – ключи я возьму с собой.
Мардер смотрел, как он легкой трусцой удаляется по тропинке – как и всегда, без видимых усилий.
Ему вспомнилось, как он впервые столкнулся с этой легкостью и как возненавидел тогда Скелли. Одним утром 1969-го, в сухой сезон, их троица – Мардер, Хейден и Ласкалья – отправилась в путь на вертолете, несущем на борту всю необходимую аппаратуру и надежды на «Железного тунца». Таких маленьких бригад, составленных из техников ВВС, было с дюжину. Три недели они осваивались с оборудованием, теперь направлялись в базовый лагерь «зеленых беретов» для обучения действиям в джунглях. Прежде никто из них не бывал ни в джунглях, ни в вертолете. База назначения называлась «Бронко-1».
Вертолет приземлился на поляну, с него сгрузили тяжелые контейнеры с ретрансляторами и «мопсами» плюс их личное снаряжение и оружие, после чего машина взмыла в небо, оставив их одних посреди Вьетнама или, возможно, Королевства Лаос. Подробностей Мардер не помнил – только чувство абсолютной незащищенности, колыхавшуюся траву и темную опушку, от которой веяло угрозой. Воспроизвести в памяти лица двоих других он не сумел и на этот раз. Ласкалья был неспокойный, дерганый парень то ли из Провиденса, то ли из Бостона, Хейден – с Аппалач, даже более сдержанный, чем его апатичные земляки; молчаливый, чуть ли не инертный человек.
Из-за деревьев выступила группа невысоких смуглых мужчин в разной форме, на головах у одних были тропические шляпы с полями, у других – матерчатые повязки. Ласкалья с руганью схватился за «М16», но Мардер осадил его:
– Расслабься, чувак, это монтаньяры. Они на нашей стороне.
Читать бесплатно другие книги:
