День мертвых Грубер Майкл
– Все ушли?
Вопрос исходил от Скелли, появившегося из кухни с чашкой кофе в руках.
– Да. Мы тут корчились под сапогами солдафонов, а ты все пропустил. Где пропадал?
– У Чикиты Феррар. Пристроил пушку у нее в свинарнике.
– Такого эвфемизма я еще не слышала, – включилась в разговор Стата. – Сам придумал?
– Дорогуша, я в буквальном смысле. Она жительница colonia, замужняя, четверо детей. Ее муж работает на нас, а вчера мы как раз распробовали ее свиней. – Он заговорил с Мардером: – Ну и как ты отделался от этой армии?
Мардер объяснил ему, и Скелли с одобрением посмотрел на Пепу.
– А вы можете быть полезной гостьей.
– Я вообще не желаю ни у кого гостить. Мне надо вернуться в Дефе, послезавтра у меня уже съемки. Сейчас переоденусь и вызову такси.
– Не советовал бы, – сказал Мардер. – Как вы сами мне говорили, служба такси принадлежит Куэльо. Вряд ли его водители довезут вас до аэропорта.
Тут же стало очевидно, что такая мысль ей и в голову не приходила, и Мардер только подивился, как эта женщина умудрялась так долго оставаться в живых. На лицо ее уже наползало паническое выражение, так что он как можно веселее сказал:
– У меня есть идея получше. Я обещал Лурдес свозить ее в Дефе, если она перестанет вести себя как стерва – и пока она вроде держится, так что мы можем все съездить в Мехико. Закажем чартерный рейс – только чтобы самолет принадлежал не Ла Фамилиа. Вы, я, Лурдес, Скелли… Стата, тебе тоже будем рады. Пройдемся с Лурдес по магазинам и поможем ей начать карьеру суперзвезды.
– Отличный план, только кто нас будет охранять? – сказал Скелли. – От насыпи в город ведет единственная двухполоска, и за ней наблюдают. Их даже с крыши видно. Конечно, мы могли бы сесть в твой пикап и пробиться с боем, но это чуток рискованно. Или купить лодку, как договаривались, и на ней дотянуть до гавани Карденаса. Но опять-таки проблема: как оттуда добраться до аэропорта? Надо думать, у Куэльо весь порт под колпаком, а такси, как вы уже говорили, сразу исключается.
– Ну и что же нам тогда делать, спец по безопасности? – спросил Мардер. – Доверяюсь твоей мудрости.
– Моя мудрость намекает, что вчера кое-какие ребята предлагали нам защиту, а мы отказались. Может, стоит пересмотреть решение?
– Ты про тамплиеров?
– А почему нет? – жизнерадостно бросил Скелли. – В конце концов, это их бизнес, и они уже в контрах с Ла Фамилиа. Мне кажется, тебе стоит связаться с Сервандо Гомесом.
Мардер улыбнулся журналистке.
– И ручаюсь, наша Пепа знает, как это сделать.
– Знаю. Только как вы собрались к нему ехать? Ястребы Куэльо присматривают за дорогой.
– Тогда придется ему нас навестить, – сказал Мардер.
На следующее утро в условленное время к casa подъехал белый внедорожник, и из него вышли двое мужчин.
Один был очень высоким, за шесть футов, и с таким огромным животом, что вряд ли видел свои ступни. С наголо обритой головой контрастировали усы, подстриженные в форме прямоугольника, до того густые и пышные, что походили на обувную щетку. Мардер прикинул, что ему где-то за сорок. Глаза у него были черные и бездушные, как у акулы. Несмотря на полноту, мягкотелым он не выглядел – казалось, что он сделан из какого-то плотного однородного вещества вроде воска, и, подобно старому воску, его кожа отличалась гладкой желтизной. У него был двойной подбородок и отвислые щеки, но при ходьбе они не тряслись.
Эль Гордо, подумал Мардер – и не смог подавить всколыхнувшегося страха. Это человек убил и замучил – или распорядился это сделать – бессчетное множество людей, и сейчас Мардер находился в его власти. Потом он припомнил, что его лучший друг перебил, скорее всего, еще больше людей, а сам он, в довершение ко всему, – эта мысль никогда не оставляла его – так и так может умереть в любую минуту, если лопнет мистер Тень, ну и чего тогда беспокоиться? И он почувствовал, как по лицу расползается идиотская улыбка.
Второй мужчина был ниже Эль Гордо, причем заметно, так что вместе они производили почти комический эффект, как парочка из старинного водевиля. У него было плоское смуглое лицо indio, под глазом – шрам, а волосы подстрижены аккуратным ежиком военного образца и прорежены по бокам. От его черных глаз тянулись линии, которые Мардер поначалу принял за морщины, но потом понял, что это татуировки – цепочки крошечных слезинок, чуть-чуть не доходящие до ушей. На обоих гостях были темные костюмы, белые рубашки и массивные золотые распятия на толстых цепочках.
Мардер встретил их в дверях.
– Дон Сервандо, как любезно с вашей стороны навестить меня. Полагаю, я должен извиниться.
Два пристальных взгляда.
– Да, когда мой дом посетили ваши эмиссары, я отослал их назад с визитной карточкой, чтобы стало ясно: со мной шутки плохи, и запугать меня не так-то просто. Надеюсь, вы не держите зла за это недоразумение. Вообще-то, я считаю, что мы могли бы совместно заняться прибыльными делами, и у меня есть два предложения. Прошу пожаловать в мой дом.
Через гостиную он провел их на террасу и усадил за столик под зонтом. Рядом стояло большое ведро с пивом и льдом. Мардер предложил гостям по бутылочке, но те отказались.
– Может, кофе?
– Чего вы хотите, сеньор Мардер? – спросил Эль Гордо.
Тогда он начал:
– Должно быть, вы слышали о том, что на днях на мой дом предприняли атаку некие люди, связанные с Ла Фамилиа.
Эль Гордо кивнул.
– Да. И я слышал, что вы применили пушку. Я хотел бы на нее посмотреть.
Голос у него оказался на удивление приятным, а речь – культурной. И Мардер вспомнил, о чем ему рассказывала Пепа: перед тем как его засосало в пучину narcoviolencia, Гомес был школьным учителем.
– Интересное происшествие. И это косвенно связано со вторым моим предложением. Но обо всем по порядку. Вы уже знаете, что я не тот, за кого себя выдаю. Если вы наводили справки, то выяснили, что я бывший литературный редактор из Нью-Йорка, умеренно обеспеченный, образцовый гражданин. Но это лишь часть правды. Во время Вьетнамской войны я участвовал в сверхсекретных операциях в Лаосе и впоследствии поддерживал некоторые связи, которые завел там. Скажите, вам знакомо имя Ван Манг?
Одна из кустистых бровей Эль Гордо на долю дюйма сдвинулась вверх.
– Слыхал.
– Да, так я и думал. Вам наверняка известно, что генерал Ван контролирует производство героина в той части Золотого треугольника[74], что приходится на север Лаоса. Он ввозит опиумную пасту из Мьянмы по старым каналам Кхун Са, затем переправляет очищенный продукт в Бангкок и на юг Китая, а оттуда курьеры по воздуху доставляют его в Америку и Европу. У генерала, однако, есть желание сократить расходы на посредников и на подкуп должностных лиц, неизбежные при такой схеме. Его бы больше устроило, скажем, по суше подвозить товар в Шэньчжэнь, там грузить в контейнеры и далее передавать какой-нибудь организации в Америке. Он подыскивает себе распространителя уже несколько лет, с тех пор как были разогнаны китайские банды, так что ухватится за первую возможность. Итак, хотели бы вы распространять первоклассный героин генерала Вана?
– Как его ввозить? – спросил Эль Гордо. – Через порт Карденаса не получится. Куэльо прибрал его к рукам.
– Да, я в курсе. Но Плайя-Диаманте пока что ему не принадлежит, и тут я перехожу ко второй части предложения. Генерал Ван, помимо прочего, располагает излишками оружия. Я имею в виду тяжелое вооружение – советское, китайское – и большое количество боеприпасов. Такую технику не купишь через подставных лиц в каком-нибудь аризонском магазинчике. Речь про пулеметы калибра 12,7, ракетные ПУ, автоматы, гранаты и даже минометы, если пожелаете. Как я понимаю, численностью Ла Фамилиа превосходит Лос Темплос в три раза, не говоря уже о других картелях, которые только и ждут, когда вы друг друга перебьете и можно будет занять ваше место. Будь у вас такое оружие, вас никто бы уже не тронул. Даже военные задумаются, прежде чем к вам соваться. Ну как, интересует вас что-нибудь из этого?
Гомес кивнул. Его спутник впился в Мардера глазами, словно пытался заглянуть ему в голову.
– Говоря откровенно, оружие интересует меня больше, чем героин, – произнес Гомес. – А ваш остров еще больше.
– Да, вы хотите построить тут казино. Только дело в том, что у меня на данный момент нет желания съезжать. Я планирую наладить тут бизнес.
– Игорный?
– Нет, ремесленный кооператив – буду поставлять керамические, металлические и текстильные изделия, а также картины на американский рынок. Такое предприятие может быть вам интересно. Я убежден, что спрос будет высок. Боюсь, кустарные промыслы Мичоакана скудно представлены за границей. Уверен, эти поделки будут расходиться, как тортильи в голодную пору.
– Сомневаюсь. Я предпочел бы казино. Собственно, вынужден буду настаивать на этом.
– Дон Сервандо, при всем уважении к вам я считаю, что здесь требуется определенная гибкость. Полулегальных казино вдоль побережья сколько угодно – в Акапулько, Пуэрто-Вальярте… Хотите казино – купите одно из этих. А я вам предлагаю, во-первых, уверенность в том, что Исла-де-лос-Пахарос не достанется Куэльо, во-вторых, возможность хорошо заработать на героине, в-третьих – и это самое главное! – средство избавиться от конкурентов и надежно защититься от всех дальнейших посягательств. Такой шанс выпадает раз в жизни. Я уже не говорю о том, что если вы откажете мне, то начальство с большой долей вероятности отправит меня с тем же предложением к Ла Фамилиа, картелю Синалоа или Лос Сетас.
– Если жив будешь, – произнес худой indio.
Мардер хлопнул ладонью по столу.
– Да мать же твою! Если жив буду? Значит, вы до сих пор уверены, будто имеете дело с каким-нибудь местным бизнесменишкой или мэром заштатного городишки? Ну ладно, валяйте – пристрелите меня, отрубите голову, делайте что угодно… только через неделю в вашу дверь залетит реактивная граната, а по тому, что останется, пройдется пулемет. Проявите же немного гибкости, дон Сервандо!
Последовало небольшое состязание в гляделки. Наконец Эль Гордо сказал:
– Сколько вы рассчитываете брать за продукт?
– Сорок штук за килограмм. В Нью-Йорке и Лос-Анджелесе за такое качество дают двести.
– И все равно сорок тысяч – это слишком дорого. Я плачу десять с каждого килограмма организации Арельяно Феликса за переброску через границу в Сан-Исидро, плюс десять-двадцать процентов уходят дилерам.
– Услуги Арельяно Феликса и прочих перевозчиков вам не понадобятся.
На восковом лице Эль Гордо появилась улыбочка.
– Не уверен, что вы осознаете всю сложность перевозки товара крупными партиями. У Арельяно Феликса и других перевозчиков налажены сети, которые строились годами: курьеры, водители, транспорт, взятки. Вот почему к ним обращаются и как они отрабатывают свою десятку за килограмм.
– Верно, только не забывайте про наш ремесленный кооператив. Каждую неделю отсюда будут отправляться машины, нагруженные горшками, ящиками с тканями и статуэтками, металлическими поделками и так далее. Ярко раскрашенные грузовики с водителями-indio. Время от времени в безделушки будут укладываться пакеты с вашим товаром. Никаких курьеров, глотающих кондомы с наркотой, и Арельяно Феликс вам больше не понадобится. Как и казино.
– О чем это вы?
– А вот о чем: допустим, наш горшечник Хуан перево-зит в месяц сорок горшков и получает плату за все сорок, но мы-то выставляем счета за четыре сотни очень дорогих горшков на имя фиктивных оптовиков, которые будут отправлять кооперативу славненькие чистенькие чеки из американских банков. И что может быть невинней, чем помогать бедным мексиканским ремесленникам сбывать их изделия на мировом рынке? А вот если вы откроете казино в Плайя-Диаманте, всем будет ясно – это лишь для отмывания денег. Fiscals насядут на вас в первый же день.
– Интересное предложение. Я его обдумаю.
– Хорошо. А я вышлю вам перечень оружия, которое мы можем предоставить, хотя генерал Ван, скорее всего, станет иметь дело только с теми, кто покупает у него «белого китайца»[75]. Как бы то ни было, я хотел бы обговорить с вами еще одну сделку, уже личного характера.
– Да?
– Да-да. Сейчас вы обеспечиваете защиту нескольким политическим партиям в этом регионе, то есть, как заведено в вашем бизнесе, защищаете их от самих себя. Я все это понимаю, но хотел бы попросить у вас реальной защиты для меня и моих людей. Если я буду убит или не смогу свободно передвигаться по окрестностям, то всех тех приятных вещей, о которых мы говорили, не будет. Естественно, я готов платить любые разумные деньги за подобную услугу.
Снова подал голос второй гость:
– Пять тысяч в неделю. Долларов, не песо.
Мардер смерил его взглядом.
– А вы кто, сеньор?
– Надо было представить вас друг другу, – сказал Эль Гордо. – Это Матео Рейес. В нашей организации сеньор Рейес отвечает за безопасность. Я так полагаю, у вас есть коллега с тем же кругом обязанностей?
– Да, – ответил Мардер, старательно скрывая радость. – Его зовут Патрик Скелли.
– Что ж, тогда стоит устроить встречу сеньорам Рейесу и Скелли.
– И что было потом? – спросил Скелли.
После ухода Гомеса и Рейеса они уселись возле бассейна. На улицах colonia кудахтали куры. В кронах деревьев галдели и ссорились зеленые попугаи, роняя на террасу плоды саподиллы.
– Я сказал, что устрою, а потом мы выпили. Рейес намекнул, что за охранные услуги полагается аванс, я достал пачку и отсчитал пять сотенных. Тогда Гомес встал… Бог мой, ну и здоров же он! Ростом хорошо за шесть футов, а весит фунтов за триста, не меньше. В общем, он пожал мне руку и сказал, что позвонит. Я спросил, есть ли у него мой номер, и он ответил: «Вы же мне прислали визитку, сеньор Мардер». И они ушли.
– Хорошо, тогда дело в шляпе. Такое впечатление, что ему интереснее оружие, чем наркота.
– Может, ему хватает собственного товара.
– Ага, но «белого китайца» не любить нельзя: это как «Сара Ли»[76]. Он не устоит.
– Не устоит? Патрик, я согласился на этот план, потому что ты уверял, будто это единственный способ заполучить покровительство Лос Темплос и свободу передвижений. Я еще спросил тебя, а как быть с тем фактом, что ни пушек, ни «китайца» у нас нет. И вот теперь мы пообещали бандиту, что привезем оружие и отборный героин. Соответственно, наш следующий шаг – это?..
Скелли бросил на него странный взгляд.
– Привезти пушки и наркоту, а ты как думал?
– Я серьезно.
– А я тоже серьезно, – сказал Скелли. – И не смотри на меня, как девчонка, которая впервые увидела член. А как еще ты хотел тут выживать – и заниматься тем, ради чего сюда приехал? Кстати, мы до сих пор это не обсудили. Ты попросил меня позаботиться о безопасности. Как профессионал я считаю, что это наилучший вариант.
– Да, но я думал, что можно просто заплатить.
– В смысле, как за чистку бассейна? Так дела не делаются, шеф. С какого рожна, по-твоему, я рассказал тебе про генерала Вана, оружие и наркоту?
– Ну не знаю, – замялся Мардер. – Может, чтобы все выглядело достоверно и я сошел за крутого парня?
– А тебе не приходило в голову, что эта банда мясников, как бы это выразиться, опечалится, если мы не выполним своих обязательств?
– Хочешь сказать, ты на самом деле можешь все это раздобыть?
– Ну да. Наркоту могу. Ты так и так хотел устроить этот кооператив. А насчет оружия посмотрим.
– О, Гомесу это не понравится. У него глазки так и заблестели, когда я заговорил про оружие.
– Мардер, пораскинь мозгами. Если бы у меня была такая огневая мощь и время на обучение наших ребят из colonia, то чихать бы я хотел на Гомеса и его интересы.
– Ты же развязываешь войну.
– Мы уже в состоянии войны, босс. Я всего лишь раздуваю ее, чтоб отогнать самых крупных псов – чтоб избавляться от нас им стало не с руки. Но можем просто собрать чемоданы и вернуться в Нью-Йорк – тебе решать.
– Я остаюсь.
– Отлично. – Скелли допил пиво и встал. – А я пока сяду на телефон и договорюсь насчет поездки в Мехико. И найду самолет. И катер куплю.
10
В тот же день у въезда на насыпь припарковались два пикапа тамплиеров, и когда появился Мардер на «Форде», они выстроились в колонну: один впереди, другой позади. Гостиница «Лас-Пальмас-Флоридас» оказалась меньше и невзрачней, чем помнилось Мардеру, хотя трудно было сказать, в чем причина – во времени, нерадивости хозяев или в отсутствии глянца, который сопутствует юности и любви. Перед входом по-прежнему возвышалось огненное дерево[77], но россыпи кроваво-красных лепестков под ним не было. Фонтан, что журчал и искрился на переднем дворе, пересох и превратился в свалку для оберток и пластиковых стаканчиков.
В вестибюле, как и раньше, было прохладно и темно, но появился какой-то затхлый, прогорклый запах, который родители его жены в свое время ни за что бы не потерпели. За стойкой, водрузив ноги на ящик, сидел толстый парень и читал про ftbol; он коротко взглянул на Мардера, когда тот вошел, но быстро вернулся к журналу. Столы в ресторанчике стояли те же и даже на тех же местах, но там, где раньше приятно поблескивал лакированный паркет, теперь лежала дешевая плитка раздражающего химически-синего оттенка. На стенах все еще висели медные светильники, но лампочек в них не было; вместо них зал освещала батарея длинных люминесцентных ламп, вделанных в оштукатуренный потолок. Терраса пустовала, если не считать каких-то желтых птичек, клевавших крошки с неподметенного пола.
Мардер вошел и сел за столик, который когда-то считал своим. Полиэтиленовую скатерть давно не протирали. Он посмотрел на дверной проем, в котором впервые предстала его взору Соледад д’Арьес. А что, если можно было бы – подумал он – вернуться в эту самую точку земного шара, в то далекое время, и записать в его тогдашнее сознание историю всех лет, что последовали за первым любовным всплеском? Выбрал бы тот юноша иной путь? Вряд ли. Он не смог бы так обойтись со своими детьми – не верилось, что смог бы. Нет, если бы теперешний Мардер явился, подобно Старому Мореходу[78], Мардеру тогдашнему и изрек бы умудренным басом: «Не делайте так, детишки!», то они только посмеялись бы над ним.
Или нет, он посмеялся бы; она бы подняла свои чудесные глаза, серьезные и ясные глаза, в которых сияла чистая душа, и сказала бы: «Да, я верю тебе, старый призрак: все закончится катастрофой. Я верю, что отец навсегда перестанет говорить со мной, если я сбегу с этим бедняком-гринго; верю, что никогда больше не увижу матери, но все равно не отступлюсь. Если мне суждено умереть за любовь, то готовьте могилу!» Она и в самом деле могла говорить подобные вещи – те, что на испанском звучали естественно и которым не поверил бы никто, будь они сказаны на американском английском, этом рассудительном, бесстрастном, расчетливом языке; могла и говорила, когда стала его женой, и он тоже научился у нее этому языку.
Потому он так до конца и не понял, что оторвал ее от корней. Она таила от него это знание, внушила ему, будто все ее истерики в Нью-Йорке – которые случались редко, но метко – только из-за того, что Мардер не способен на идеальную любовь.И Мардер всегда стремился к идеалу. Он полагал, что лучше страсть из-под палки, чем ее отсутствие, чем то полумертвое состояние, в котором он вернулся из Вьетнама и второпях женился на бедной Дженис, а потом укатил на «Харлее» на юг.
И это была не иллюзия, не видимость любви, за которой скрывается обыденное существование. Нет, эта любовь дошла до предела; их жизнь напоминала оперу – может быть, комическую, переполненную неземными эмоциями, внешне даже нелепую, но только внешне. Он пристрастился к шикарным жестам: дарил ей цветы и драгоценности, которых не мог себе позволить, возил на курорты – та же история – и в туры по Европе и Азии, куда угодно, только не в Мексику. В этом расточительстве был весь смысл – в абсурдности ситуации, когда мужчина, живущий на зарплату, покупает своей любимой такие подарки; например, дюжину гардений посреди нью-йоркской зимы, и только потому, что она обмолвилась, как сильно ей не хватает аромата гардений, проникавшего через окно в ее комнату, когда она была маленькой девочкой.
Вот почему Мардер ничего не сказал ей, когда разбогател на «Эппл»: чтобы сохранить видимость расточительства. Это было единственное, что он утаил от нее за всю жизнь, не считая той злополучной интрижки.
Ее же тайны, как выяснилось позднее, были куда серьезней. Он не подозревал о таблетках, о том, что его жена годами лечилась от депрессии. Она так ничего ему и не сказала и унесла эту тайну с собой, когда спрыгнула в метель с крыши, и Мардеру потом пришлось восстанавливать произошедшее по кусочкам. Она вела секретный дневник, хоть и нерегулярно – не более чем обрывки чувств, оседавшие время от времени среди поэтических переводов. Тяжкий стыд, к примеру, о котором Мардер и понятия не имел; муки изгнанницы, ежедневные оскорбления. Потому что если в Нью-Йорке вы встречаете латиноамериканку с двумя белыми детишками, то она может быть только гувернанткой, и отношение к ней в нашей великой демократической стране соответствующее. Он не знал о ее надеждах, что отец сменит гнев на милость, что с возрастом он смягчится, призовет к себе дочь и они вернутся в Плайя-Диаманте, что когда-нибудь она примет на себя заботу о родителях, как и подобает дочери. Да у него и мыслей таких не возникало, черт бы все побрал.
И надежды могли бы сбыться, не будь Эстебан де Аро д’Арьес таким гордецом, потомком peninsulares[79], чистокровных испанцев, и не живи он в Мичоакане в тот период, когда перемирие между мафиозными группировками закончилось и войны наркоторговцев выплеснулись на улицы, и не откажись он продавать свою гостиницу некоему jefe Ла Фамилиа. Но именно так сложилась его судьба. И вот одним воскресным утром он и его жена сели в свой скромный седан – скромный, потому что Эстебан д’Арьес отказался от сребреников Ла Фамилиа, – и направились в церковь.
На полпути какая-то машина столкнула их на обочину, и дона Эстебана под дулом пистолета вытащили из салона. Его жена храбро набросилась на похитителей и за это словила пулю. Серебро или свинец, как говорят в Мичоакане; дон Эстебан выбрал свинец – и в должное время получил то, что выбрал. Какая-то частичка этого свинца, метафорически выражаясь, пересекла северную границу, словно невидимый крохотный иммигрант, и впилась в сердце Марии Соледад Беатрис де Аро д’Арьес Мардер, убив и ее тоже – так же метафорически выражаясь.
И Мардер в это верил, потому что с похорон его жена вернулась (она настояла, что полетит одна – мыслимо ли было брать с собой совратителя-гринго, который, если задуматься, и стал причиной этой трагедии?) уже другим человеком. Поначалу он списывал все на шок от утраты обоих родителей сразу, но шли месяцы, годы, и в конце концов Мардер обнаружил, что женат на какой-то незнакомой женщине. К тому времени они уже остались вдвоем, дети учились в колледжах, и вечера, наполненные молчанием, становились все длинней и длинней. Она забросила работу, пристрастилась смотреть телевизор – американские каналы, неслыханное дело! – перестала готовить и одеваться. Он предложил обратиться к специалисту, она отказалась. Но все-таки обратилась, хоть и втайне – ради таблеток. Начала их принимать, успокоилась. И все же, насколько мог судить Мардер, это была уже не Чоле, любовь всей его жизни.
Краем глаза Мардер уловил какое-то движение – и это была она, одетая в голубое платье с белым фартуком, в котором всегда обслуживала посетителей. Он подумал: «Вот и лопнул мистер Тень; в мозгу открылось кровотечение, и у меня начинаются галлюцинации, так что сейчас она подойдет, поцелует меня и заберет в рай, и там мне наконец объяснят, почему так вышло, почему она оставила вместо себя живой труп и в чем я виноват. А может, и не в рай, учитывая обстоятельства ее смерти». На секунду-другую по лицу его расплылась улыбка, но затем безжалостный объектив реальности сфокусировался вновь. Перед ним была тощая неряха с кислой физиономией, вместо белого, до хруста выглаженного фартука – мятый, покрытый пятнами. Она спросила, чего ему угодно, и Мардер заказал кофе с эмпанадой[80], просто чтобы отделаться от нее.
Официантка вернулась с мутным, жидким кофе и фабричным пирожком, перегретым в микроволновке. Откусив кусочек и сделав единственный глоток, Мардер подсунул под тарелку сотенную купюру и вышел. Было ясно как день, что за хорошей кухней и обслуживанием в «Лас-Пальмас-Флоридас» больше не ходят; как они вообще умудряются держаться на плаву? Какой-то господин, явно нетрезвый и явно иностранец (рыжеволосый, круглолицый, средних лет), регистрировался у стойки в компании молодой женщины, с трудом балансировавшей в туфлях на четырехдюймовой платформе; на ней был шелковый шарф, повязанный наподобие топа, и юбка, которая едва прикрывала ее круглые высокие ягодицы. Мардер глядел им вслед, когда они удалились в номер, покачиваясь, хватаясь друг за друга и хихикая на двух языках.
Он спросил у портье, где найти Анхеля д’Арьеса. Юнец пожал плечами и снова взялся за чтение. Мардер выхватил журнал у него из рук, повторил вопрос и очень смутился, когда на лице несчастного парня мелькнул неподдельный ужас. Он вложил в журнал сотенную купюру, и портье кивнул на дверь с табличкой OFICINA.
Мардеру уже приходилось бывать в этой комнате. В прежние дни обстановка состояла из старомодного стола со сдвижной крышкой и ячейками для бумаг, застекленного книжного шкафа, двух деревянных картотек, вращающегося кресла, двух гнутых стульев из бара и дивана, набитого конским волосом, – на этом диване молодой Мардер тайно и с превеликим удовольствием миловался с девушкой своей мечты.
Сейчас на диване восседал Анхель, на стульях – двое молодых оболтусов, классических ni-nis. На экране большого настенного телевизора трое людей занимались сексом. Раньше на этом месте висел образ Богородицы Гваделупской в рамке под стеклом. В комнате пахло марихуаной и выдохшейся текилой.
Когда Мардер вошел, все глаза обратились к нему.
– Привет, Анхель, – сказал он.
– Чего тебе надо?
– Поговорить. Не мог бы ты выключить эту штуку и попросить своих друзей, чтоб они оставили нас на минутку?
Анхель не шевельнул и пальцем и снова уставился на экран. Свечение от копошащихся тел на экране окрашивало его лицо в нездоровый розовый цвет, как будто у него было что-то с кожей. Мардер встал перед телевизором и обратился к лоботрясам:
– Джентльмены, не будете ли так любезны?..
И сопроводил слова жестом, от которого распахнулась куртка и стала видна рукоять пистолета. Они вопросительно посмотрели на Анхеля, тот махнул рукой и произнес пару слов, позволивших им встать и неспешно выйти без ущерба для их жалкой чести.
Когда за ними захлопнулась дверь, Мардер ткнул пальцем в экран; Анхель взял пульт и приостановил порнушку. Тогда его гость заговорил:
– Анхель, ты знаешь, кто я такой?
– Да, ты живешь в большом доме на Птичьем острове. Я слышал, у тебя есть связи и мы будем с тобой делать дела.
– Я не об этом. Я о том, что был женат на твоей сестре.
Лицо мужчины приняло озадаченное выражение.
– На Хуаните?
– Нет, Соледад. Она уехала давным-давно вместе со мной. Ты тогда был совсем еще маленьким, лет пяти или шести. У тебя недоуменный вид – ты что, никогда не слышал про Соледад? Ни от родителей, ни от соседей, ни от родни?
Анхель пожал плечами.
– Да не то чтобы. А, теперь понятно, почему ты спросил меня про отца, когда мы были в доме Гусмана. Я еще гадал, с какой это стати. Ну да, Соледад… вроде припоминаю ее, но она была намного старше меня, и фотографий не осталось, а отец жутко злился, когда кто-нибудь из домашних заговаривал о ней. Короче, я думал, она давно умерла.
– Умерла, но не так давно, – сказал Мардер. Ему хотелось поскорей убраться отсюда, из этой непотребной пародии на место, которое почти сорок лет жило в его памяти как преддверие рая, – место, где Данте впервые увидел свою Беатриче.
Анхель опять пожал плечами. Мардер спросил:
– Как ты связался с тамплиерами?
– Тут ведь как бы их район. А до этого я работал на Ла Фамилиа.
– А ничего, что они убили твоих родителей?
– С матерью вышло по ошибке. С тем парнем разобрались.
– А как насчет отца?
– Он сделал свой выбор.
– И тебя это устраивает? Не смущает, что содержишь для бандитов дом свиданий? Вот такая у тебя жизнь, значи-т?
– А тебе-то какое дело? Ты и сам бандит, говорят.
– А такое дело, что ты мой cuado[81]. Семья, если ты не знал, – штука важная. А еще, когда я гляжу на твое лицо, то вижу и ее тоже. Может, ты ее и не помнишь, но она про тебя не забывала. На твой день рождения и Крещение всегда посылала деньги и подарки. А в ответ – ничего.
Лицо Анхеля смягчилось, как будто из-под толстого панциря бандита пытался пробиться давно пропавший человек.
– Знаешь, а если подумать, я ведь нашел какие-то фотки после смерти предков. Они где-то тут.
Он встал и, порывшись в картотечном шкафу, извлек оттуда черную рамку из картона.
– Она только на этой.
Мардер взял у него снимок. Это была студийная фотография большого формата, на которой все семейство представало в официальных позах, как было принято в те годы у мексиканцев с определенным положением. Дон Эстебан восседал на большом стуле; Кармела, его жена, стояла по правую руку, их дети Хуанита и Анхель – по бокам от матери, а старшая дочь, Мария Соледад, – по другую сторону отцовского трона, блистательная в своей невинности.
Чьи-то злые когти впились Мардеру в живот, стали раздирать горло. Он сказал – точнее, прохрипел:
– Анхель, можно взять ее на время?
И снова пожатие плечами.
– Черт, да забирай совсем, чувак. Теперь моя семья – Лос Темплос.
– Вижу, с возвращением к истокам не заладилось, – заметил Скелли, дожидавшийся в машине.
– А что, так заметно? Я-то его запомнил милым мальчуганом, а тут какой-то грязный бандюга, заправляющий борделем. Он дал мне вот это.
Скелли взглянул на фотографию.
– Ах, la familia d’Aris. Да, мой друг, девица просто загляденье. Хотя, говоря по совести, до нашей Лурдес ей все-таки далековато.
Он завел двигатель, и пикап тронулся в сторону дома.
Мардер снова вгляделся в снимок. Да, для идеала нос у нее был широковат, форма лица не строго овальная, глаза меньше, чем надо бы. И все же даже на фотографии чувствовалась живущая в ней поэзия, совершенная чистота прекрасной души. То, чего у Лурдес нет, подумал Мардер; то, что заставило его сердце екнуть в тот же миг, как он увидел ее. Заставило бы и сейчас, какой бы там у нее ни был нос.
– Кстати, о Лурдес, что еще за история с этой поездкой? Хочешь накупить ей шмоток и пристроить в сериал?
– Примерно так.
– Хе-хе, забавно. Как-то не подозревал в тебе любителя малолеток.
– Ах, так ты думаешь, что я решил приодеть шестнадцатилетнюю девчонку и помочь ей в жизни, потому что трахнуть ее хочу?
– А что, не хочешь? Ну я-то ой как хочу. И она тоже хочет. И какой-то пронырливый pistolero[82] вовсю этим пользуется, если я все правильно понял.
– О чем ты?
– По вечерам она снимает эту целомудренную школьную форму, натягивает топик, облегающие шорты и выбирается из дома с каким-то парнем лет под тридцать. Хихикает в чапарале, покрывальце расстилает на пляже, под утесом. И сладко так покрикивает. Вообще-то, от такого даже встает немного. Мне чуть ли не уши затыкать приходится.
– Что ж, это ее жизнь, – проронил Мардер после паузы. – Она мне не дочь.
– «С сожалением сказал он». Снова твой комплекс спасителя прорезался. Ты бы себя сдерживал, шеф. Многие не хотят, чтобы их спасали, а немало и таких, что и хотели бы, да не спасешь уже.
– Ну-ну, и ты у нас такой же страдалец-спасальщик, слыхали. А вообще, пошло все в жопу. Это Мексика.
Меж тем дочь Мардера с унылым видом стояла перед кузницей Бартоломео Ортиса. Она околачивалась здесь с самого утра, пытаясь как-то помочь с изготовлением орнаментальных дверных петель и кованых подсвечников, однако кузнец все более сердито твердил, что ее присутствие возле горна не требуется.
Она побрела по центральной улице colonia, которая больше чем когда-либо напоминала незатихающую строительную площадку и миниатюрную промышленную зону. Издали доносился шум бульдозера – там расчищали кустарник и разравнивали землю; чуть ближе выли моторные пилы, урчал дизельный генератор, жужжали гончарные круги, стрекотали ткацкие станки, и по всему разраставшемуся поселению разносился характерный звонкий стук, с которым ударяются друг о друга шлакоблоки. По-видимому, новые жители прибывали ежечасно: все эти люди имели сотовые телефоны и не замедлили донести до своих друзей и родственников, что какой-то чокнутый гринго раздает участки под дома и готов поддержать финансами всех, у кого есть поделки на продажу или желание трудиться.
Она вошла в гончарную мастерскую Роситы Моралес – навес, крытый ржавой рифленой сталью, под которым было даже жарче, чем на уличном солнцепеке. Стата ясно видела, как жар лентообразными волнами поднимается от печи для обжига, сверкавшей желтым глазом в полумраке. Росита как раз уселась за круг и заработала ножным приводом, и то, что изначально напоминало кучу навоза, под умелыми смуглыми руками стало превращаться в глиняный горшок с тонкими стенками – круглый, зауженный кверху, элегантный.
Стату всегда завораживал акт творения, человеческая способность создавать из ничего нечто прекрасное и полезное.
«Мне важно пройти через это, – сказала она себе, – это обязательно отразится на моей жизни». Только она пока не знала, как именно.
– Где вы научились этому? – спросила Стата.
– У матери, – ответила женщина, взяв законченный сосуд и поставив его на грубо сколоченную фанерную полку к другим необожженным горшкам. – А она у бабушки. В нашей семье всегда были гончары – с далеких-далеких времен, еще до прихода испанцев, когда мы жили у озер.
Стата разглядывала глазурованную керамику, что выстроилась рядком, – горшки разных размеров, каждый из которых предназначался для какой-то особой цели, для конкретного домашнего дела, и каждый был покрыт глазурью с оригинально исполненными переливчатыми черными фигурами на матовом белом фоне: женщина, обмалывающая кукурузу, ворон, цветок тыквы. «Мы больше этого не делаем, – подумала Стата, – не украшаем свои орудия труда – лепить цветок на кухонный комбайн нам показалось бы верхом безвкусицы. И все-таки есть в этом особое наслаждение – из обычных вещей делать прекрасные. У нас это тоже сохранилось, но называется теперь дизайном, что вовсе не то же самое».
– Моя мать продавала такие горшки на рынке в Гвадалахаре по пятьдесят песо. El patrn говорит, что я могу получать за каждый по сотне долларов, если продавать их comuna. Как думаешь, он серьезно?
– Думаю, да. Это произведения искусства. В Нью-Йорке я видела в дорогих магазинчиках горшки за двести, триста, четыреста долларов, и они были далеко не так хороши.
Росита пожала плечами.
– Дикость какая-то. Это же просто горшки. Можешь помочь мне, если хочешь. Надо загрузить вторую печь, а девочка, которая обчно мне помогает, уехала сегодня в Карденас с двоюродными сестрами.
– С радостью, – сказала Стата.
– Да, вот такую работу ты можешь выполнять, потому что она годится для женщин. Но от горна держись подальше. Говорят, если рядом крутятся женщины, то металл становится хрупким.
Несколько мгновений Стата стояла с раскрытым ртом, потом рассмеялась про себя. И подумала: «Ах, девочка, черт возьми, как же далеко от МТИ тебя занесло».
Три часа спустя Стата, разгоряченная, покрытая пылью и вымазанная глиной, вернулась в Каса-Фелис. Проходя мимо ворот, она заметила очередь из людей, терпеливо чего-то ожидающих в скудной тени декоративных деревьев. Ампаро и молодой человек, которого Стата раньше не видела, беседовали с первым мужчиной в очереди – indio в поношенных джинсах и чистой, но изорванной футболке. Он показывал Ампаро какую-то резную поделку из дерева. Направляясь в дом, Стата помахала им рукой, и Ампаро рассеянно помахала в ответ. Молодой человек поднял глаза, улыбнулся – белая вспышка на фоне темной кожи – и что-то записал в блокнот.
Стата пошла на кухню, рассчитывая выпить чего-нибудь прохладненького. Там еще одна незнакомка, крупная женщина средних лет, помешивала варево в горшке, над которым плавали восхитительные ароматы mole. Как выяснилось, ее звали Эванхелистой, она приходилась Ампаро двоюродной сестрой и приехала из Апатсингана помогать с хозяйством, поскольку Ампаро теперь с головой ушла в устройство comuna de los artesanos[83] и не успевала делать все сама. Стата с похвалой отозвалась о соусе, достала из холодильника пиво, поднялась в комнату, быстро ополоснулась в душе и надела спортивный купальник.
Потом она плавала. Количество кругов пришлось увеличить вдвое, потому что по длине бассейн не дотягивал до олимпийских стандартов; это немного напрягало, но по крайней мере можно было попрактиковаться в разворотах. Стата вспомнила, как в последний раз плавала в МТИ, как размышляла об отце и его планах; теперь она все знала, но волновалась за него еще больше, чем в прежнем своем неведении. Сам факт его переезда был странным, но то, чем он занимался здесь, тайная механика этих событий оставалась неясной – как и, осознала она внезапно, причины, которые удерживали здесь ее саму. Стата повидалась с отцом, убедилась, что он здоров и не безумней прежнего. Он стрелял в людей, люди стреляли в него – не самое обычное разрешение кризиса среднего возраста, но это его жизнь. Ей не хотелось уподобляться дочерям, которые из ложного чувства вины видят в родителях великовозрастных детей.
Она сделала сто кругов, не особенно заботясь о времени, сосредоточив внимание на совершенствовании разворотов. После финального круга – руки и ноги у нее горели, дыхание сбилось – Стата привычным движением, по-дельфиньи, выскользнула из воды. Она сидела на кромке бассейна и пыталась перевести дух, когда кто-то протянул ей полотенце.
Это был тот самый молодой человек, что стоял с Ампаро у ворот. Стата взяла полотенце, вытерла лицо и снова взглянула на незнакомца. Он выглядел и держался как юноша, но тонкие морщинки на смуглом лице свидетельствовали, что он не так молод, как кажется. На нем были потертые джинсы и рубашка с короткими рукавами; поверх жестких и черных как вороново крыло волос indio пристроились солнечные очки. Он радостно улыбнулся ей и проговорил:
– Впечатляюще. Никогда еще не видел, чтобы кто-то так плавал.
– Я много тренируюсь, – откликнулась она. – Мы знакомы?
Он протянул руку, Стата приняла ее. Ладонь у него была шероховатая и теплая.
– Теперь да. Я Мигель Сантана.
– Кармел Мардер, – произнесла она.
От Статы не ускользнуло, что он внимательно смотрит на нее, но при этом не было чувства, которое обычно возникало у нее под взглядом привлекательных мужчин – например, майора Наки. Сантана смотрел на ее лицо, а не на соски, которые из-за испарения влаги четко проступили сквозь тонкий нейлон ее «Спидо». Она встала, обернулась полотенцем и присела на краешек шезлонга. Сантана последовал за ней и примостился на другом.
Мгновение спустя на площадку перед бассейном вышла Пепа Эспиноса, облаченная в коротенький махровый халатик и бикини, которое поражало как яркостью расцветки, так и своими символическими размерами. Стата считала, что в возрасте сеньоры Эспиносы женщинам таких нарядов лучше не носить, но не могла не признать – этой все к лицу. Журналистка поприветствовала ее коротким кивком и направилась к другому концу бассейна. Там она достала из соломенной сумки телефон и принялась до кого-то дозваниваться. Стата отметила, что Сантана не смотрел вслед репортерше. Гей, что ли? Или просто из вежливости?
– Это вас я недавно видела с Ампаро? – спросила она.
– Да. Из Эль-Сьело и окрестных деревень приходит много народу, у нее небольшой завал с делами.
– А вы ей, значит, помогаете по административной части?
– Вроде того. У меня есть кое-какой управленческий опыт, так что она попросила меня помочь с распределением участков под жилье и поименной регистрацией, а также выяснить, кто каким ремеслом владеет. Вообще-то, в этих краях сильная ремесленная традиция. Тараски до недавних пор пребывали в изоляции, и их традиции сохранились в более-менее первозданном виде. И еще к нам многие переехали из Оахаки.
– Тараски – это индейцы?
– Да. Я тоже индеец, между прочим.
– Без шуток? Знаете, стыдно признаться, но раньше я индейцев не встречала, вы первый. Вот индийцев – да, там, где я живу, они повсюду. Но вы явно получили образование.
Читать бесплатно другие книги:
