Россия в Первой мировой войне Головин Николай

КРИЗИС В БОЕВОМ СНАБЖЕНИИ

Кризис, который переживался Россией в течение войны в области боевого снабжения, хорошо всем известен. Причины этого кризиса двух родов.

Одни лежат в области объективных условий российской действительности, о которых мы говорили в первой книге.

Другие должны быть отнесены к неумению «предвидеть» и «организовать» наших руководящих кругов.

Дать исчерпывающую картину снабжения нашей армии всеми видами боевого снабжения не представляется возможным. Ни рамки предпринятого нами труда, ни сохранившиеся исторические материалы этого не позволяют. Но дать общее представление все-таки можно. Это-то мы и попытаемся сделать.

Уже через четыре месяца после начала войны Русская армия стояла перед катастрофой. «Размер потребностей, — пишет бывший генерал-квартирмейстер Ставки генерал Данилов^{135}, — превзошел все самые широкие предположения, и потому удовлетворение их встречало все возраставшие затруднения. Тыл не поспевал за фронтом, и армия с каждым днем уменьшалась в своем составе, как равно уменьшалась степень ее обеспеченности. Мы стояли перед безусловной необходимостью коренного обновления нашей вооруженной силы».

«Наш мобилизационный отдел, — пишет несколько дальше тот же автор, — много поработал над тем, чтобы усовершенствовать систему приведения войск на военное положение… но вопросы о поддержании армии в дальнейшем на уровне боевых требований, а тем более о последовательном развитии ее мощи в период самой войны остались почти незатронутыми. Между тем именно в этой работе и лежало реальное воплощение идеи вооруженной нации и всенародной войны, идеи, которая должна была быть положена в основу военной подготовки всякого современного государства, желающего обеспечить себе военный успех»^{136}.

ВИНТОВКИ

Первым по времени своего обнаружения кризисом был кризис в снабжении винтовками.

Согласно мобилизационному плану, предполагалось:

а) иметь к началу войны в войсках и запасах 4 500 000 винтовок в готовом виде;

б) развить в течение войны производительность казенных заводов до 700 000 винтовок в год.

В действительности же потребовалось:

а) на вооружение армии по окончании ее мобилизационного развертывания около 5 000 000 винтовок;

б) для последующих призывов — около 5 500 000 винтовок;

в) для пополнения убыли, считая по 200 000 в месяц, в течение 3 лет войны — около 7 200 000 винтовок.

Следовательно, согласно мобилизационному предположению, было бы достаточно иметь: 4 500 000 + (700 000 х 3) = 6 600 000.

Оказалось же нужным: 5 000 000 + 5 500 000 + 7 200 000 = 17 700 000 винтовок^{137}.

Таким образом, действительные потребности армии превзошли мобилизационные расчеты более чем на 150%. 11 миллионов винтовок не хватало, и их откуда-то нужно было получить.

В нижеприводимой таблице указано, в какой мере и откуда это требование армии было выполнено. 

Из этой таблицы мы видим, что 35% потребности в винтовках так и не было покрыто.

Недохват в винтовках тормозил укомплектование пехоты. «Вследствие отсутствия винтовок, — пишет генерал Данилов, — войсковые части, имея огромный некомплект, в то же время не могли впитывать в себя людей, прибывавших с тыла, где, таким образом, люди без пользы накапливались в запасных частях, затрудняя своим присутствием обучение дальнейших очередей. К концу ноября (1914 г.), например, в запасных войсках имелся обученный в большей своей части контингент в 800 000 человек, в то время как Действующая армия страдала от ужасающего некомплекта. Бывали такие случаи, что прибывавшие на укомплектование люди должны были оставаться в войсковых частях при обозах вследствие невозможности поставить их в ряды по отсутствию винтовок»^{139}.

В 1915 г. это явление приобретает характер катастрофы. Насколько велика была эта катастрофа, можно судить из прилагаемой к этой главе копии донесения британского военного агента своему правительству. Это свидетельство одного из представителей наших союзников очень показательно. Составитель упоминаемого донесения приходит к выводу, что во всей Русской армии, растянувшейся от Ревеля до Черновиц, в начале октября 1915 г. имелось только 650 000 действующих ружей[76].

Трудно на словах передать всю драматичность того положения, в котором оказалась Русская армия в кампанию 1915 г. Только часть бойцов, находящихся на фронте, была вооружена, а остальные ждали смерти своего товарища, чтобы, в свою очередь, взять в руки винтовку. Высшие штабы изощрялись в изобретениях, подчас очень неудачных, только бы как-нибудь выкрутиться из катастрофы. Так, например, в бытность мою генерал-квартирмейстером 9-й армии я помню полученную в августе 1915 г. телеграмму штаба Юго-западного фронта о вооружении части пехотных рот топорами, насаженными на длинные рукоятки; предполагалось, что эти роты могут быть употребляемы как прикрытие для артиллерии. Фантастичность этого распоряжения, данного из глубокого тыла, была настолько очевидна, что мой командующий, генерал Лечицкий, глубокий знаток солдата, запретил давать дальнейший ход этому распоряжению, считая, что оно лишь подорвет авторитет начальства. Я привожу эту почти анекдотическую попытку ввести «алебардистов» только для того, чтобы охарактеризовать ту атмосферу почти отчаяния, в которой находилась Русская армия в кампанию 1915 года.

Трагические последствия недостатка в винтовках увеличивались еще тем, что Военное министерство Сухомлинова долго не хотело внять голосам, исходившим с фронта. Приученное в мирное время к чисто бюрократическим приемам, оно, конечно, не могло найти в себе мужества прямо смотреть в глаза надвигавшейся катастрофе. Характерным примером этого отсутствия «живого» отношения к делу может служить следующий пример.

Мобилизационным планом не была предусмотрена организация достаточно мощных мастерских для капитального ремонта винтовок. Когда этот вопрос обрисовался во всю свою величину, то Военное министерство не нашло ничего лучше, как взвалить капитальный ремонт оружия, который не мог быть выполнен средствами самих войск и местных (окружных) мастерских, на ружейные заводы. Эти заводы (Тульский, Ижевский и Сестрорецкий) как раз в это время переживали крайне трудное положение: они должны были развертывать свое производство новых винтовок в размерах обрисовавшейся потребности армии. «Заводы, конечно, протестовали против такой работы, так как, занимаясь приготовлением лишь новых винтовок и направив на усиление выпуска их все без остатка свои средства, как механические, так и личного состава, они только в явный ущерб для своего основного дела, особенно в фазе столь трудного его развертывания, могли бы, что называется, “выжать” у себя часть помещений, станков и мастеровых для подкинутого им детища. Но их заставили это сделать вместо того, чтобы сразу же в широком масштабе поставить капитальный ремонт ручного оружия в ружейных мастерских окружных артиллерийских складов, а кроме того, устроить несколько специальных мастерских в районах военных действий. Все это и было сделано впоследствии, но, к сожалению, с немалым запозданием, отчего заводы не избегли получения этих нарядов, сильно затормозивших их главную работу»^{140}.

Нежелание Военного министерства своевременно увидеть надвигающуюся катастрофу вредно отразилось и на своевременности покупки винтовок за границей. Уже в сентябре 1914 г. Главное артиллерийское управление, убедившись в невозможности удовлетворить потребности армии в винтовках при помощи своих ружейных заводов, приступило к розыску в союзных и нейтральных государствах каких-либо винтовок, хотя бы и не новейших систем и даже не под свой патрон (но в последнем случае, конечно, обеспеченных патронами). Но начавшиеся уже переговоры по приобретению за границей готовых ружей были приостановлены по приказанию военного министра генерала Сухомлинова под предлогом, что будто бы невозможно допустить на одном театре военных действий нескольких калибров винтовок^{141}. Только после телеграммы 15/28 декабря начальника Штаба Верховного главнокомандующего, в коей передавалось повеление покупать винтовки за границей, не стесняясь калибром, было наконец приступлено к покупкам. Но три месяца было потеряно, причем с января 1915 г. заграничные рынки были уже заняты нашими союзниками и нашими врагами.

Не лишено интереса отметить здесь то, что высшие штабы, и в особенности наше Военное министерство, в очень мрачных красках рисуют небрежное отношение русского солдата к находящейся в его руках материальной части.

«В мирное время, — пишет генерал Данилов^{142}, — мы настойчиво учили солдата беречь винтовку. Мы говорили ему, что в бою, почувствовав себя раненым, он, прежде чем отправиться на перевязочный пункт, обязан сдать свою винтовку и патроны на сбережение ближайшему начальнику или просто соседу. Войсковые части различными положениями обязывались вести строгий учет вооружению, а сбор оружия и предметов боевого снабжения на полях сражения входил в непременные обязанности хозяйственных органов различных инстанций. К сожалению, все эти мудрые правила с выходом армии на войну были основательно забыты, и можно было бы привести ряд вопиющих примеров легкомысленного отношения к вопросу о сбережении предметов вооружения и снаряжения. Утеря, порча и оставление оружия не преследовались или преследовались недостаточно. Припоминается, например, рассказ одного начальника дивизии, которому удалось легко собрать несколько сот брошенных винтовок при обыске селений по пути следования частей дивизии. Установлению столь пагубного отношения к предметам огромнейшей военной ценности, между прочим, содействовало правило, согласно которому, роты пополнения должны были прибывать из запасных частей в войска в полном вооружении и походном снаряжении. Таким образом, части оказались непосредственно не заинтересованными в сборе и сохранении винтовок и предметов снаряжения. Вскоре, однако, Военное министерство, в ведении которого оставались главнейшие заготовки для нужд армии, было вынуждено отказаться от этого правила за полным истощением имевшегося запаса винтовок и ввиду затруднений, возникших в вопросе о его пополнении…»

Чем дальше в тылу сидит критик, тем строже бичует он строевой состав армии за его небрежность и тем мрачнее рисует он картину. Нам предстоит еще возвратиться к этому вопросу в дальнейшем, здесь же мы считаем нужным остановиться на рассмотрении его существа. Несомненно, что русский солдат вследствие его меньшей культурности относился менее бережно к находящейся на его руках материальной части, нежели солдат французский, британский, американский или немецкий. Малой сознательности его в политической жизни соответствовало непонимание громадного государственного значения проявления каждым бойцом величайшей заботы к своему вооружению, так как в современных массовых армиях каждый случай отсутствия бережливости множится на миллионы. В этом отношении малое распространение образования среди толщи населения России тяжело отражалось на боевой силе нашей армии, но эта отрицательная особенность нашей армии должна была быть учтена руководящими верхами. Между тем именно этого и не было сделано. Из второй половины приведенной выше выдержки из книги генерала Данилова мы видим, что сам автор уже переносит часть своего обвинения со строевого состава на Военное министерство, не сумевшее «предусмотреть», а потому установившее несоответствующий порядок (посылка маршевых рот с полным числом ружей).

Пишущему эти строки пришлось близко видеть работу строевого состава Русской армии в течение всей войны. Мы считаем себя вправе утверждать, что нападки на недостаточное внимание строевого начальства к вопросам о сохранении вооружения, как правило, несправедливы. Полки делали все, что было в их возможности, но беда в том, что высшие штабы не учитывали всей ограниченности этих возможностей и не помогали делом, а только писали и требовали. В течение 1915 и 1916 гг. автор этой книги, будучи генерал-квартирмейстером IX армии, а затем начальником Штаба VII армии, организовал ряд армейских летучих команд по сбору оружия, ряд передвижных и ряд местных оружейных мастерских для того, чтобы оказать реальную помощь войсковым частям. Деятельность этих организаций, нашими положениями не предусмотренная, разгрузила работу войсковых частей и сразу же изменила бывшую до того картину беспорядка; VII и IX армии ставились в пример прочим и, думаю, в отношении заботливости о сохранности оружия и прочей материальной части не уступали армиям наших союзников и врагов. Вопрос заключался, таким образом, прежде всего в умении сверху «организовать порядок», а не только писать выговоры и приказания, подчас неисполнимые.

Не было и послабления со стороны строевого начальства, о котором упоминает генерал Данилов. Во многих корпусах был отдан приказ отказывать в перевязке легкораненым в тех случаях, когда они являлись на перевязочные пункты, бросив свое оружие. Кажется, что дальше некуда было идти. Несомненно, что степень внимательного отношения к своему оружию с началом войны сильно упала. Но ведь с мобилизацией кадровый солдатский состав быстро потонул в миллионах запасных, по большей части утративших солдатский облик и представлявших собой забывших военное воспитание мужиков. Когда же по мере убыли в пехоте начали прибывать наскоро обученные укомплектования, положение дела изменилось еще к худшему. При не продуманном Военным министерством устройстве запасных частей в нашу пехоту вливался солдатский состав без всякого военного воспитания, не только не приученный к порядку, но часто считавший беспорядок нормальным положением вещей. Кто, как не наше Военное министерство, должно было учесть в мирное время слабую сторону наших народных масс, требовавших более долгого военного обучения, нежели более культурный западноевропейский солдат? Кто, как не Военное министерство, должно было обеспечить нашу армию более многочисленным унтер-офицерским составом, дабы око ближайшего начальника солдата все время за ним следило? Мы имели случай указывать, с каким невниманием относилось в мирное время к этому вопросу наше Военное министерство. С объявлением же войны это отношение приобретает уже характер государственного преступления.

«Нашими мобилизационными расписаниями, — пишет генерал Данилов, — срочно служившие унтер-офицеры запаса не были взяты на особый учет, и потому вместо того, чтобы при мобилизации быть выделенными в особые запасные части для прохождения повторных унтер-офицерских курсов, они поступали на укомплектование войсковых частей наравне с рядовыми. В результате в начале войны в ротах оказался переизбыток людей унтер-офицерского звания, которые, оставаясь на должностях рядовых, несли двойные потери и, таким образом, были использованы нерасчетливо. Что касается подготовки нового унтер-офицерского состава в запасных частях, то попытка эта дала совершенно неудовлетворительные результаты. Люди прибывали в части без должного опыта, знания, воспитания и авторитета, почему оказывались для назначения на вакантные унтер-офицерские должности непригодными»^{143}.

Автору лично известен случай, когда при мобилизации в строю роты в числе рядовых стояли семнадцать унтер-офицеров. Каждый, хоть немного знающий быт Русской армии, понимает, что всякий прибывший из запаса унтер-офицер должен был бы расцениваться на вес золота. Все эти люди, столь нужные именно для нашей армии с ее малокультурным солдатским составом, были выбиты в первых же боях. Вот где лежит истинное объяснение вышеприведенных слов генерала Данилова, в которых он, обвиняя наши войска в небрежном отношении к оружию, говорит: «К сожалению, все эти мудрые правила с выходом армии на войну были основательно забыты…»

ПУЛЕМЕТЫ

Согласно мобилизационному заданию, в Действующей армии и в ее тыловых запасах должно было состоять 4990 пулеметов. В действительности же в июле 1914 г. не хватало для удовлетворения плановой потребности 883 пулеметов. Ввиду этого Главное артиллерийское управление предписало начальнику Тульского оружейного завода, в составе которого имелся единственный на всю Россию пулеметный отдел, усилить до крайней степени всю производительность с тем, чтобы к 1 января 1915 г. недостающее число пулеметов было бы закончено и сдано. Это и было выполнено.

В первых же боевых столкновениях даже каждый рядовой боец мог убедиться в до крайности возросшем значении пулеметного огня, поэтому достойно удивления блаженное спокойствие, в котором пребывали генерал Сухомлинов и его ближайшие сотрудники в вопросе о снабжении армии пулеметами. В действительности же было, о чем беспокоиться. Предусмотренных по плану 4990 пулеметов, из которых 454 составляли 10-процентный запас, для 3 000 000 Действующей армии было немного. На самом же деле ко дню объявления войны имелось налицо в войсках и в запасе 4152 пулемета. Ежегодное же производство пулеметов было предусмотрено нашим мобилизационным планом лишь в размере возобновления 10-процентного запаса, т.е. 454 пулемета в год.

Между тем пулеметное производство являлось одним из самых сложных и вместе с этим долго устанавливаемых производств. Оно являлось гораздо более сложным, нежели ружейное; так, требуемая в нем предельная точность достигала 0,0005 дюйма, в то время как в ружейном эта точность равнялась 0,001; некоторые же части пулеметного замка не терпели никакого допуска и должны были пригоняться «впритирку», т.е. должны были изготовляться с точностью лекал. Отсюда понятно, какое огромное значение имело заблаговременное предвидение потребности в пулеметах, так как постановка пулеметного производства требовала не месяцев, а полтора-два года. Но Военное министерство Сухомлинова упорно молчало в течение всего первого года войны и не давало своему довольствующему органу, Главному артиллерийскому управлению, никаких указаний ни относительно ожидаемой общей (единовременной) потребности в пулеметах, ни по вопросу об увеличении норм ежемесячного снабжения.

Только со вступлением в должность военного министра генерала Поливанова Военное министерство очнулось от своего летаргического сна и в сентябре 1915 г. заявило требование к Главному артиллерийскому управлению на 12 039 пулеметов. Через три недели это требование было увеличено и доведено до 31 170 пулеметов. Для выполнения этого требования давался 15-месячный срок, что приводило к заданию ежемесячно доставлять в армию 2078 пулеметов.

К счастью, Главное артиллерийское управление по собственной инициативе с начала войны приняло ряд энергичных мер для расширения своего пулеметного производства и довело его в 1915 г. до средней — 350 пулеметов в месяц, подготовляя увеличение этой месячной нормы в 1916 г. до 1000 пулеметов.

Но этого увеличения производства оказывалось уже недостаточно. Пришлось обратиться к заграничным заказам. К этому же времени вся производительность, не только нормальная, но и повышенная, всех заграничных пулеметных заводов была уже занята нашими союзниками и нашими врагами. Приходилось принимать исключительные меры, дабы как-нибудь проталкивать наши заказы.

А тем временем требования на пулеметы все росли и росли.

В нижеследующей таблице указано то число пулеметов, которое в действительности Русская армия получила. 

Для того чтобы составить себе представление, какого же числа пулеметов не хватало Русской армии, необходимо принять во внимание их износ и потерю. Ввиду того, что норма пулеметов, приданных войскам в течение войны, быстро растет, интересующая нас недохватка пулеметов все время увеличивается. Поэтому мы приурочим решение вопроса к началу 1917 г., когда наша Ставка окончательно сформулировала потребность Русской армии в пулеметах, определив ее в размере 133 000 пулеметов. Налицо состояло к 1 января 1917 г. всего 16 300 пулеметов. Это составляло всего 12% потребности армии.

РУЖЕЙНЫЕ ПАТРОНЫ

Правильный расчет запаса ружейных патронов, исходящий из наличия в мобилизованной армии винтовок и пулеметов, показывал, что этот запас должен был бы достигать 3 346 000 000 штук. Но Военное министерство Сухомлинова при помощи чисто канцелярского трюка сократило эту норму запаса до 2 745 000 000 штук. Этим способом оно подводило мобилизационную норму к количеству имевшегося налицо запаса (2 446 000 000), сокращая, таким образом, фактическую нехватку в ружейных патронах с одного миллиарда на 300 миллионов^{144}.

Однако подобная укладка норм, выработанных наукой, в прокрустово ложе бюрократических ухищрений должна была при первом же столкновении с жизнью привести к катастрофе.

Так оно и случилось. К сожалению, недостаток в ружейных патронах не был обнаружен Ставкой в начале войны. «Объясняется это тем, — пишет генерал Данилов^{145}, — что в первый период войны, особенно на Галицийском фронте, где действовала главная масса нашей армии, успех в боях обеспечивался по преимуществу артиллерийским огнем. Эти условия, естественно, уменьшали расход винтовочных патронов и сберегали имевшийся у нас запас военного времени. Вследствие изложенного, несмотря на то что мы начали войну с нехваткой винтовочных патронов в 300 миллионов[77] штук и отпустили в 1914 г. сербской армии до 200 миллионов патронов, несмотря на то что мы должны были считаться с недостаточной производительностью наших патронных заводов и встретили затруднения в изготовлении пороха соответствующего сорта, — несмотря на все это, у нас в первые месяцы войны в центральных складах все же сохранился в неприкосновенности большой запас винтовочных патронов, который и позволил беспрепятственно пополнять текущий расход в войсках, даже тогда, когда потребность в патронах значительно возросла. Но этого запаса патронов, с которыми войска научились обращаться бережливо лишь путем горького опыта, хватило только до начала 1915 года; с наступлением его картина резко изменилась к худшему. Впоследствии пришлось даже пустить в ход взамен новых патронов с остроконечными пулями запас старых тупоголовых патронов, что должно было значительно сказаться на понижении действенности ружейного огня».

Вот как рисуется картина с «высот» Ставки. Для смотрящих снизу эта картина была гораздо мрачнее. Как только тыловые склады заметили перебои в пополнении своих запасов ружейных патронов, они начали придерживать отпуск их в войска. В снабжении последних почувствовались еще более сильные перебои. Один из таковых автору пришлось лично пережить уже в ноябре 1914 г., т.е. на четвертом месяце войны. IX армия, генерал-квартирмейстером которой был в это время автор, подошла к Кракову. Здесь она была контратакована двумя австрийскими армиями. Как раз в критические два дня боя произошел перебой в снабжении ружейными патронами. В результате многие войсковые части оказались близки к катастрофе, так как были корпуса (например, XXV), в которых, считая и носимый на людях запас, оставалось на винтовку всего 25 патронов. Только меры исключительного порядка спасли тогда IX армию от катастрофы.

В 1915 г. положение с ружейными патронами стало очень плохим. О пополнении войсковых запасов не приходилось и думать. Сколько было случаев, что развитие удачных операций приходилось останавливать из-за экономии в патронах.

Помнцтся следующий случай в сентябре 1915 г. Он имел место в той же IX армии, в которой автор продолжал состоять генерал-квартирмейстером. IX армия перешла в контрнаступление между реками Серетом и Стрыпой против наседавших на нее австро-венгров. Успех был огромный. В течение пяти дней было захвачено более 35 000 пленных и сделан прорыв шириной в 60 километров. За этой зияющей дырой у противника не было вблизи ни одной свежей дивизии. Последние могли быть подвезены только из соседних армий по железной дороге. IX же армии удалось сосредоточить для использования прорыва две пехотные дивизии и две кавалерийские дивизии. Но беда была в том, что ружейные патроны были на исходе. Командующий армией генерал Лечицкий вызвал к аппарату Юза Главнокомандующего Юго-западным фронтом генерала Иванова и умолял его прислать на грузовиках один миллион ружейных патронов. Генерал Иванов отказался, и намеченная операция должного развития не получила, так как посылать войска без патронов генерал Лечицкий считал преступной авантюрой.

Нужно было пережить хотя бы один из подобных инцидентов, чтобы понять, как революционный яд накапливался в душе участников боевых действий.

Если Ставка, державшаяся в слишком большом моральном отдалении от войска, чувствовала с опозданием их действительные нужды, то в Петрограде, в Военном министерстве, пульса войны совсем не чувствовали. Шла только увеличившаяся переписка, в значительной мере имевшая своей целью оправдаться от сыпавшихся нареканий и свалить вину на другого. Таким виновным «стрелочником» являлись всегда войска. Так и в данном случае. Прежде всего стали ссылаться на небрежное отношение войск к казенному имуществу. Даже такой вдумчивый работник, как генерал Маниковский, представлявший собою редкое исключение среди военно-чиновничьего Петрограда, и тот не избег этого соблазна. На странице 122 1-й части его книги «Боевое снабжение Русской армии в 1914–1918 гг.» мы встречаем следующие строки:

«…Следует отметить совершенно недопустимую, перешедшую всякие границы и явно преступную расточительность в расходовании, вернее, в расшвыривании ружейных патронов на фронте. Иного выражения, как расшвыривание, и подобрать нельзя для охарактеризования того безумного обращения с ружейными патронами, которое после первых же неудач на германском фронте стало наблюдаться в наших войсках. Из свидетельства участников, из донесений начальствующих лиц и из отчетов заведующих артиллерийскими снабжениями ярко обрисовывается картина позорного распутства, допущенного в этом отношении командным составом, к тому времени, правда, очень ослабленным в своей кадровой части убылью убитыми и ранеными и сильно разбавленным разного рода скороспелыми пополнениями. Под впечатлением сокрушительного “завесного” огня, неизменно направляемого немцами в тыл наших позиций при каждой их атаке у наших войск сложилось убеждение, что на своевременное пополнение патронов сквозь такие завесы даже в ночное время по ходам сообщения рассчитывать нельзя, а поэтому-де, мол, это надо делать заблаговременно, и притом с возможным избытком. Поэтому загодя забивались патронами не только назначенные для этого ниши и погребки, но самые окопы, блиндажи и ходы сообщения; патроны кучами сваливались за окопами; наконец, из ящиков с патронами сооружались траверсы и даже бруствера. Нечего и говорить, что о какой-либо экономии (хотя бы только разумной и целесообразной) при самой стрельбе уже не могло быть и речи, а чего стоила при таких условиях эта стрельба — больно и говорить.

При таком положении дела, естественно, всякое передвижение вызывало потерю всех этих патронных запасов, которые в случае отступления легко попадали в руки противника, в случаях же (редких) наступления оставлялись, как были, на тех же местах и или терялись здесь, или попадали в руки разных темных спекулянтов… (Так, полевой генерал-инспектор артиллерии во время одной из своих поездок на фронт нашел на небольшом участке недавно оставленной позиции около 8 миллионов вполне исправных патронов.)

Такой разврат, естественно, передался с передовых позиций в тыловые части фронта, и повсюду началось безумное мотовство ружейных патронов. На них не смотрели как на драгоценную часть боевого оружия, а как на какой-то ненужный и часто обременительный хлам, который поэтому можно и не очень беречь, а при случае, например, при отступлении, и прямо бросить. Все протесты и обращения Главного артиллерийского управления к высшему командному составу армии и все грозные по этому поводу приказания из Ставки особого действия не имели.

А принятая потом мера — в виде назначения денежных премий за доставленные патроны и гильзы в расчете на поощрение к добросовестному сбору их, дала результаты неожиданные: начались хищения патронов из складов, парков, позиционных хранилищ и даже из своих носимых запасов самими бойцами ради получения за них обещанных денег. Наконец, дошло до того, что патрон обратился в “денежную единицу” на прифронтовом рынке и предметы солдатского обихода — табак, папиросы, чай и т.п. — наряду с деньгами расценивались и покупались за известное количество патронов».

Мы привели эту длинную выдержку из книги генерала Маниковского, ибо она ярко характеризует отношение нашего тыла к войскам. Мы не впадем в преувеличение, если будем утверждать, что ни в одном из воевавших государств не проявлялась столь строгая требовательность сверху вниз, а также с тыла вперед, как в России. Чем ниже был ранг человека и чем ближе стоял он к неприятелю, тем больше от него требовали; никакие его ошибки или недостатки ему не прощались. Всегда во всем, в конце концов, виноват был он. Совершенно упускалось из виду, что масштаб требований должен был быть как раз обратный. Внизу и впереди стоял массовый боец — человек миллионов. Несомненно, что этот массовый боец нес на себе отпечаток тех низов народа, из которых пришел. И русский солдат вместе со своим геройством принес свою темноту и непонимание «общих» интересов. Дело начальников всех степеней было учесть его недостатки и предусмотреть, как их парализовать. Казалось бы, что в вопросе снабжения ружейными патронами для Русской армии должна была быть установлена большая норма, чем средняя норма, выработанная наукой; мы видели выше, что сделано было как раз обратное. Когда же жизнь наказала за непредусмотрительность верхов, последние в целях самооправдания начали сейчас же искать виновных внизу. Заинтересованность тыловых обвинителей, естественно, приводила к утрате чувства меры. Внимательное прочтение обвинений генерала Маниковского, представляющих собою голос Главного артиллерийского управления, сразу же обнаруживает несправедливое отношение. Он протестует против того, что при организации обороны войска заботились о том, чтобы заблаговременно и с возможным избытком обеспечивать себя ружейными патронами. А как же иначе поступать? Воюют ведь не для сохранения огнестрельных припасов, а для поражения противника. Войска совершенно правильно учитывали, что в случае неприятельской атаки их окопы будут отрезаны артиллерийским огнем, а ходы сообщения уничтожены. И мы, их начальники, так и учили их. Ведь мы же требовали от солдат жертвы жизнью; нельзя же при этом ограничивать их в средствах борьбы. В случае потери окопов часть находившихся патронов попадала к неприятелю, но окопы не сдавались добровольно, а после кровавой борьбы. Нельзя воевать и ценить материальную часть дороже человеческих жизней. К сожалению, таково было отношение тыла к армии. Вышеприведенная Всеподданнейшая записка 28 членов Особого совещания по обороне это констатирует[78].

Сбор патронов в тех случаях, когда наши войска переходили в наступление (и в противоречие генералу Маниковскому скажем, случаях частых, а не редких), должен был быть организован высшими штабами (корпусов и армий). Там, где это имело место, патроны эти не терялись. Правда, что именно в области всякого рода организации мы более всего и грешили неведением. Но все-таки такой мрачной картины, которую рисует генерал Маниковский, до марта 1917 г. не было. Конечно, были исключения, но только исключения. Правота наших слов доказывается тем, что если подсчитать расход ружейных патронов в Русской армии, то он не превосходит норм этого расхода в армиях наших союзников и врагов. Несправедливость утверждений генерала Маниковского объясняется тем, что он писал свою книгу в то время, когда Россия находилась под игом большевиков. Вся же литература последних, касающаяся минувшей войны, ярко окрашена тенденцией показать, что старая Русская армия развалилась уже до революции.

Рисуя ужасающую картину хищения патронов, генерал Маниковский не упоминает, что это относится к периоду, когда в 1917 г., с началом революции, началось разложение Русской армии; он не упоминает о том, что этот развал ускорялся бессовестной пропагандой большевиков, учивших солдат бросать оружие и уходить домой; в создавшейся обстановке измены Родине и убийств командного состава продажа и хищение патронов представляли собой сравнительно небольшое зло; это было лишь одно из выполнений лозунга, брошенного в темные народные массы: «Грабь награбленное».

Всех этих оговорок генерал Маниковский, конечно, не мог сделать. Да, может быть, он и сделал, но большевистская цензура их не пропустила.

Вышеочерченная психология наших тылов не благоприятствовала быстрому исправлению ошибок в мобилизационных предположениях. Последние же грешили не только недостаточностью размеров запаса ружейных патронов, но и тем, что самое производство патронов в военное время было рассчитано совершенно не соответственно масштабу войны. Согласно мобилизационному плану, считалась достаточной общая годовая производительность наших трех патронных заводов (Петроградского, Луганского и Тульского частного) в 550 000 000 в год. В действительности же средняя месячная потребность нашей армии в ружейных патронах достигала 250 000 000, т.е. истинная годовая потребность превосходила предположения почти в 6 раз.

Крайнее форсирование работы вышепоименованных трех патронных заводов утроило их производительность. Поднялся вопрос о постройке нового патронного завода, но решение этого вопроса затянулось до апреля 1916 г.

Заграничные заказы патронов вследствие запоздания помещения их встретили большие затруднения; заграничный рынок был уже перегружен заказами воюющих государств.

В нижеприводимой таблице указаны числовые данные о снабжении Русской армии ружейными патронами. 

Изучая эту таблицу, мы можем заключить, что в окончательном итоге потребность нашей армии в ружейных патронах была удовлетворена. В самом деле, 3 года войны потребовали около 9 миллиардов патронов, дано же армии было 9,5 миллиарда. Но в эту картину кажущегося благополучия должны быть введены две существенные поправки.

Во-первых, соответственное потребностям поступление ружейных патронов началось лишь в 1916 г. Непредусмотрительность и запоздание в принятии нужных мер со стороны нашего Военного министерства заставило армию пережить в 1915 г. сильный кризис в снабжении ружейными патронами.

Во-вторых, самая потребность в ружейных патронах исчислялась на основании их расходования в армии. Но в Русской армии все время не хватало винтовок (35% ее потребности так и не было удовлетворено), а число находившихся на ее вооружении пулеметов составляет только 12% того, что требовалось, по мнению Ставки, в конце 1916 г. Таким образом, удовлетворить в 1916 и 1917 гг. потребность Русской армии в ружейных патронах удалось только потому, что потребности в винтовках и в пулеметах не были удовлетворены.

АРТИЛЛЕРИЯ

АРТИЛЛЕРИЙСКИЕ ОГНЕПРИПАСЫ

Едва начались боевые действия, как с обоих фронтов и из Ставки Верховного главнокомандующего буквально градом посыпались в Военное министерство требования, одно другого настойчивее и тревожнее, на пушечные патроны. Чтобы дать некоторое представление о быстроте, с которой разразился кризис в снабжении нашей артиллерии огнестрельными припасами, мы приведем только некоторые из телеграмм, которые сотнями посыпались в Петроград в первые же два месяца войны.

Первый бой на Северо-западном фронте разыгрался 7/20 августа 1914 г. (21-й день мобилизации) у Гумбинена. Здесь 6,5 пех. дивизии генерала Ренненкампфа[81] столкнулись с 8,5 немецкой пех. дивизией генерала Притвица. Уже через три дня (10/23 августа) начальник снабжения Северо-западного фронта шлет военному министру следующую телеграмму (№ 409):

«Крайне упорные бои 1-й армии потребовали огромного расхода трехдюймовых патронов. Генерал Ренненкампф требует подачи ста восьми тысяч шрапнелей и семнадцати тысяч ста гранат, равно пятидесяти шести миллионов винтовочных патронов. Могу дать ему и даю последний запас: две тысячи гранат, девять тысяч шрапнелей и семь миллионов винтовочных патронов. Главнокомандующий приказал просить Вашего содействия скорейшей высылке на пополнение израсходованных».

28 августа/11 сентября 1914 г. (42-й день мобилизации) начальник снабжения Юго-западного фронта шлет военному министру телеграмму № 272, в которой указывается на крайнюю нужду в артиллерийских патронах армий, завязавших в Галиции сражение с австро-венгерскими армиями:

«В дополнение к № 262 и 270. Бой напряженный идет по всему фронту — расход патронов чрезвычайный, резерв совершенно истощается. Безотлагательное пополнение необходимо, положение критическое. Прошу экстренной высылки пушечных шрапнелей, хотя бы и не целыми парками, а отдельными вагонами, направляя их в Брест — Здолбуново. Необходимо отправление их экстренными поездами».

В тот же день (28 августа/11 сентября) начальник Штаба Верховного главнокомандующего телеграфирует военному министру (телеграмма № 577):

«Расход патронов, особенно пушечных, чрезвычайно громадный, необходима экстренная подача Юго-западному фронту местных легких, винтовочных, мортирных, горных парков, не стесняясь их номерами. Во избежание роковых последствий прошу решительного содействия. На места мною командированы генералы Ронжин[82] и Кондзеровский[83]».

На следующий день, 29 августа/12 сентября 1914 г. (43-й день мобилизации) Главнокомандующий Юго-западного фронта генерал Иванов посылает непосредственно военному министру крайне тревожную телеграмму (№ 1014):

«Отпуская последние легкие и полевые патроны местных парков, убедительно прошу выслать экстренно хотя бы сто пятьдесят тысяч легких пушечных и двадцать пять тысяч полевых гаубичных патронов, в противном случае придется остановить операции по недостатку боевых припасов артиллерии. На днях представлю соображения ближайшей местной потребности».

В тот же день (29 августа/12 сентября) начальник Штаба Верховного главнокомандующего подтверждает военному министру телеграммой № 652 критическое положение армий Юго-западного фронта:

«Положение снабжения пушечными патронами положительно критическое. Вся тяжесть современных боев — на артиллерии. Она одна сметает смертоносные пулеметы противника и уничтожает его артиллерию. Пехота не нахвалится артиллерией, однако последняя достигает этого чрезмерным расходом патронов. Непрерывные шестнадцатидневные и более бои нарушают теоретические расчеты. Питание Юго-западного фронта уже идет за счет Северного и Одесского округов. Безотлагательная помощь необходима. Без патронов нет успеха. Для выяснения положения этого вопроса и громадных требований войск были командированы лично на фронт генералы Кондзеровский и Ронжин. Оба, имея все цифровые материалы, личными переговорами с начальством тыла убедились в справедливости тревожных симптомов, грозящих катастрофой, быть может, в последнюю минуту поражения противника. Наискорейшая помощь в этом деле безусловно и неотложно необходима. Убежден лично, что в этом залог окончательного успеха над австрийцами».

8/21 сентября 1914 г. (53-й день мобилизации) Верховный главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич счел нужным обратиться непосредственно к Государю (телеграмма №4141):

«Уже около двух недель ощущается недостаток артиллерийских патронов, что мною заявлено было с просьбой ускорить доставку. Сейчас генерал-адъютант Иванов доносит, что должен приостановить операции на Перемышле и на всем фронте, пока патроны не будут доведены в местных парках хотя бы до ста на орудие. Теперь имеется только по двадцать пять. Это вынуждает меня просить Ваше Величество повелеть ускорить доставку патронов».

Так началась война.

В первое время удовлетворение требований армии о подаче огнестрельных припасов при наличии запасов, заготовленных в мирное время, могло встречать затруднение лишь в отношении срочности выполнения этих требований. Благодаря энергии нашего артиллерийского ведомства готовность наших местных парков была значительно ускорена, и в течение первых четырех месяцев войны, т.е. к концу ноября 1914 г., все 112 легких парков, наличие коих предусматривалось мобилизационной подготовкой, были поданы на театр военных действий.

К этому времени накопился уже и некоторый опыт для определения действительной месячной нормы пушечных патронов при более или менее удовлетворительном питании нашей артиллерии. А именно — считалось необходимым иметь до 300 выстрелов в месяц на каждую легкую пушку, что за округлением должно было составить по одному местному парку на корпус нормального состава, или ежемесячно 50 парков на всю Действующую армию, из расчета наличного числа пехотных дивизий на театре военных действий^{159}.

Выполнение этого задания было непосильно для нашего Артиллерийского ведомства. Мы говорили уже в нашей книге, насколько маломощна была наша военная промышленность и насколько отсутствовала подготовка ее развертывания в военное время. Развитие этой промышленности требовало продолжительного времени, в течение которого наши запасы пушечных патронов обречены были на катастрофическое падение. Достаточно сказать, что в течение декабря 1914 г. и первых месяцев 1915 г. мы могли ожидать к поступлению на пополнение расхода в пушечных патронах к легким пушкам ежемесячно не свыше 12 парков, что составляло менее 25% потребности в них. В еще худшем положении находился вопрос о пополнении огнестрельными припасами тяжелой артиллерии. И если этот вопрос не приобрел столь же острой формы, как вопрос об обеспечении боевыми припасами легкой артиллерии, то лишь потому, что количество полевых тяжелых батарей в нашей армии было совершенно ничтожное и пользование ими составляло для наших войск как бы исключение. Тяжелой же артиллерии и совсем не было. Таким образом, со стороны нашего Военного министерства требовалось проявление сверхэнергии.

Как раз этого и не было. Руководители нашего Военного министерства во главе с Сухомлиновым не желали считаться с требованиями жизни. Первым делом они стали искать виновных, и таковыми оказались опять войска. В этом отношении крайне характерны различные доклады лиц, причастных к работе в Военном министерстве и посылаемых в войска для расследования патронного голода. Вывод, который можно было сделать из этих докладов, тот, что войска слишком много стреляют. Теперь, когда мы знаем данные опыта наших врагов и союзников, это заключение поражает своим полным непониманием современного боя.

В № 1, 2 и 3 «Красного архива» опубликована переписка генерала Сухомлинова с начальником Штаба Верховного главнокомандующего генералом Янушкевичем. Чтение этих писем показывает, насколько переживаемый в армии кризис мало отражался на самочувствии военного министра. Интриги в высшем бюрократическом мире, личные счеты с неугодными лицами, благотворительная деятельность его супруги занимают несравненно большее место, чем ответы на просьбы о помощи армии, изложенные в письмах начальника Штаба Верховного главнокомандующего.

Да и эти ответы всегда неосновательны и по большей части противоречат действительности. В этих ответах генерал Сухомлинов тоже пробует оспаривать нужды армии, ссылаясь на своих непосредственных корреспондентов, явно желающих подслужиться к всесильному военному министру сообщениями угодных ему сведений. Так, например, в одном из своих писем он пишет генералу Янушкевичу, что начальник Штаба III армии генерал Добророльский, который пользовался большим благоволением военного министра, написал ему, что армия вполне достаточно снабжена огнестрельными припасами. Это вызывает со стороны генерала Янушкевича в письме от 20 февраля^{160}реплику: «…Сейчас — самая тревога — патроны. Их нет. Добророльский дал Вам легкомысленную справку и теперь кается в опрометчивости. По 2–3 раза в день фронт просит патронов, а их нет. Жутко на душе».

В результате генерал Сухомлинов очень долго пребывает в самодовольном упоении замечательно выполненной им подготовкой к войне, и в то время, когда из армии несутся буквально вопли отчаяния, он продолжает везде уверять, что снарядов у нас достаточно.

Вполне беспристрастный иностранный свидетель, уже неоднократно нами цитированный, генерал Нокс записывает в начале 1915 г. свои наблюдения^{161}:

«Секретничанье русских официальных кругов и в то же время упорное желание представить создавшееся положение вещей вполне благополучным до крайности затрудняют представителям союзников своевременно и верно сообщать своим правительствам о потребностях России. Вот пример: 25 сентября генерал Жоффр запросил телеграммой британское и российское правительства — позволяют ли существующие огнестрельные запасы продолжать долго войну с тем же напряжением, как до сих пор, а если нет, то как предполагается организовать снабжение. Французский посол изложил этот вопрос российскому правительству в официальном письме. 28 сентября русский военный министр ответил, что боевое снабжение не внушает опасений и министерство приняло все меры для получения всего, что нужно. В то же время французский военный агент из неофициальных источников узнал, что ежемесячное производство артиллерийских снарядов равняется всего 35 000. К глубокому сожалению, он не имел возможности доказать, что к тому времени потребности фронта достигали размеров 45 000 снарядов в день…

Если генерал Сухомлинов побеспокоился бы правильно оценить истинное положение вещей в конце сентября, то он бы узнал, что боевых припасов хватает всего на два месяца войны, и он сразу предпринял бы действительные меры для помещения нужных заказов за границей…

Спустя год я узнал из достоверного источника, что в середине октября генерал Кузьмин-Караваев, старый и уважаемый человек, подавленный ответственностью, которую он нес как начальник Главного артиллерийского управления, на докладе у генерала Сухомлинова заплакал, заявив, что Россия вынуждена будет окончить войну из-за недостатка в снарядах. Военный министр ответил ему: “Убирайтесь вон! Успокойтесь!” И заказы за границей не были сделаны».

С весны 1915 г. для Русской армии наступила, в полном смысле слова, трагедия. Как раз эта кампания ознаменовалась перенесением со стороны Германии ее главного удара с французского театра на русский.

То, что пережила Русская армия в летние месяцы 1915 г., не поддается описанию.

На массовый, «барабанный» огонь мощной артиллерии противника она могла отвечать лишь редкими выстрелами своей и без того во много раз менее численной артиллерии. Были периоды, в которые в некоторых армиях разрешалось выпускать в день не более десятка снарядов на орудие.

Вот воспоминания начальника одной из самых доблестных наших дивизий^{162}:

«Весна 1915 года останется у меня навсегда в памяти. Великая трагедия Русской армии — отступление из Галиции. Ни патронов, ни снарядов. Изо дня в день кровавые бои, изо дня в день тяжкие переходы, бесконечная усталость — физическая и моральная; то робкие надежды, то беспросветная жуть.

Помню сражение под Перемышлем в середине мая. Одиннадцать дней жестокого боя 4-й стрелковой дивизии… одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывающей целые ряды окопов вместе с защитниками их. Мы почти не отвечали — нечем. Полки, истощенные до последней степени, отбивали одну атаку за другой — штыками или стрельбой в упор; лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы… два полка почти уничтожены одним огнем…

Господа французы и англичане! Вы, достигшие невероятных высот техники, вам небезынтересно будет услышать такой нелепый факт из русской действительности.

Когда после трехдневного молчания нашей единственной шестидюймовой батареи ей подвезли пятьдесят снарядов, об этом сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с радостью и облегчением…»

21 марта/3 апреля начальник Штаба Верховного главнокомандующего генерал Янушкевич, сообщая в письме^{163} генералу Сухомлинову о нашем дальнейшем отступлении, пишет:

«Свершился факт очищения Перемышля. Брусилов[84] ссылается на недостаток патронов — эту bete noire Вашу и мою… Из всех армий вопль — дайте патронов…»

Несомненно, что катастрофический характер, который приняла для России кампания 1915 года, в значительной мере обусловливался снарядным голодом.

Зимою 1915–1916 гг. снарядный кризис начал проходить. И к летней кампании 1916г. наша легкая артиллерия оказалась уже в удовлетворительной мере обеспечена огнестрельными припасами. Труднее было со снарядами для легких гаубиц и для тяжелой артиллерии, но вопрос этот не обострялся, так как количество этого рода орудий было все время значительно меньше нужной для армии нормы.

Теперь попытаемся установить в числовых величинах рост потребности нашей армии в артиллерийских припасах в различные периоды войны.

Выше мы видели, что в ноябре месяце Ставка исчисляла эту потребность в 50 парков, т.е. приблизительно 1500 000^{164} выстрелов в месяц.

Генерал Поливанов в первые же дни своего вступления в должность военного министра, т.е. в июне 1915 г., определил эту потребность уже в 100 парков в месяц^{165}, т.е. в 3 000 000 выстрелов.

Осенью 1916 г. Ставка исчисляет месячную потребность для легких пушек в 4 400 000, а для легких гаубиц и тяжелых орудий — в 800 000, т.е. в итоге 5 200 000 выстрелов в месяц. Генерал Маниковский, рассматривая в своем труде^{166} эти требования Ставки, считает их преувеличенными. Для доказательства своего утверждения он приводит расход снарядов в летнюю кампанию 1916 г. Действительно, этот расход не превосходит 2 000 000 в месяц. Весьма вероятно, что некоторое преувеличение в расчетах Ставки для легкой артиллерии и есть. Оно являлось естественным психологическим последствием пережитой в 1915 г. катастрофы. Но, с другой стороны, генерал Маниковский упускает из виду то обстоятельство, что в 1916 г., хотя Русская армия и вышла из катастрофы в снабжении снарядами, она все-таки не была удовлетворена в требуемой степени. Из личного опыта участия в четырехмесячном сражении в Галиции в качестве начальника Штаба VII армии могу засвидетельствовать, что мы никогда не получали просимого нами количества снарядов. Каждое наше требование, хотя и основанное на тщательном расчете, сильно сокращалось. Таким образом, расход в летнюю кампанию 1916 г. является не нормальным расходом, а урезанным.

В конце декабря 1916 г. Ставка составила расчет потребности в артиллерийских снарядах на период 12 месяцев 1917 г. для представления на Междусоюзническую конференцию. В этом расчете потребность в легких снарядах была уменьшена, но потребность в выстрелах для гаубичной и тяжелой артиллерии увеличена; первая исчислялась равной 3 500 000, вторая — в 915 000; итого — 4 415 000 выстрелов в месяц.

В таблице на следующей странице указывается рост снабжения артиллерии припасами в различные периоды войны.

Интересно сравнить, пишет генерал Маниковский^{167}, число выстрелов, считавшееся достаточным для ведения войны (мобилизационные запасы), с тем количеством, которое фактически пришлось подать на фронт и которое, как известно, все же не удовлетворило заявленной оттуда потребности:

3-дм … 6,4 млн. и 60,1 млн.

средн. калибра … 0,6 млн. и 11,7 млн.

Вместе с тем из приведенной ниже таблицы мы видим, что львиная доля рассматриваемого нами снабжения была выработана отечественными заводами. ⁴/₅ патронов для 3-дм пушек, ³/₄ выстрелов для средних калибров дала русская промышленность. Как видно отсюда, заграничная помощь была во много раз меньше, чем принято думать. Только для крупных калибров ³/₄ снарядов приходило от союзников. Но это объясняется исключительно тем, что и большинство орудий крупного калибра приходилось выписывать из-за границы.

Для того чтобы отдать себе отчет, какое героическое усилие должна была приложить наша отечественная промышленность, дабы достигнуть указанных в таблице результатов, достаточно сравнить их с той производительностью, к которой были подготовлены наши заводы в мирное время. В результате непродуманной нашей мобилизации к началу войны к поставкам 3-дм снарядов были готовы только два завода (Златоустовский и Ижевский) с месячной производительностью в 25 000 снарядов каждый, а всего 50 000 снарядов в месяц^{168}. На самом же деле в последние месяцы наша промышленность довела эту производительность до 2 000 000 снарядов, т.е. в 40 раз больше того, чем это предполагалось. Не меньшее превышение действительно сделанной работы над предположенной мобилизационными расчетами мы видим и для средних и крупных калибров.

Примечания:

Страницы: «« « 4567891011 » ... »»