Я научила женщин говорить Ахматова Анна
- Я не была здесь лет семьсот,
- Но ничего не изменилось.
- Все так же льется Божья милость
- С непререкаемых высот,
- Все те же хоры звезд и вод,
- Все так же своды неба черны,
- И так же ветер носит зерна,
- И ту же песню мать поет.
- Он прочен, мой азийский дом,
- И беспокоиться не надо...
- Еще приду. Цвети, ограда,
- Будь полон, чистый водоем.
7. Явление луны («Из перламутра и агата...»)
А. К.
- Из перламутра и агата,
- Из задымленного стекла,
- Так неожиданно покато
- И так торжественно плыла, —
- Как будто «Лунная соната»
- Нам сразу путь пересекла.
Стихотворение посвящено композитору Алексею Федоровичу Козловскому (1905—1977), писавшему музыку к «Поэме без героя» и «Прологу».
8. «Как в трапезной – скамейки, стол, окно...»
- Как в трапезной – скамейки, стол, окно
- С огромною серебряной луною.
- Мы кофе пьем и черное вино,
- Мы музыкою бредим…
- Все равно...
- И зацветает ветка над стеною.
- В изгнанье сладость острая была,
- Неповторимая, пожалуй, сладость.
- Бессмертных роз, сухого винограда
- Нам родина пристанище дала.
9. «Какая есть. Желаю вам другую...»
- Какая есть. Желаю вам другую —
- Получше. Больше счастьем не торгую,
- Как шарлатаны и оптовики...
- Пока вы мирно отдыхали в Сочи,
- Ко мне уже ползли такие ночи,
- И я такие слышала звонки!
- Не знатной путешественницей в кресле
- Я выслушала каторжные песни,
- А способом узнала их иным...
- . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В Ташкенте Ахматова некоторое время жила в «балахане» (верхней надстройке) на улице Жуковского. Галина Козловская вспоминает: «Для меня балахана на Жуковского навсегда связана со строчками: «Как в трапезной – скамейки, стол, окно с огромною серебряной луною». <…> Те четверо, на кого глядела огромная луна, были: Анна Андреевна, Надежда Яковлевна Мандельштам, мой муж и я» (Козловская Г. Л. Ахматова в Ташкенте).
- Над Азией – весенние туманы,
- И яркие до ужаса тюльпаны
- Ковром заткали много сотен миль.
- О, что мне делать с этой чистотою,
- Что делать с неподкупностью простою?
- О, что мне делать с этими людьми!
- Мне зрительницей быть не удавалось,
- И почему-то я всегда вклинялась
- В запретнейшие зоны естества.
- Целительница нежного недуга,
- Чужих мужей вернейшая подруга
- И многих – безутешная вдова.
- Седой венец достался мне не даром,
- И щеки, опаленные пожаром,
- Уже людей пугают смуглотой.
- Но близится конец моей гордыне:
- Как той, другой – страдалице Марине, —
- Придется мне напиться пустотой.
- И ты придешь под черной епанчою,
- С зеленоватой страшною свечою,
- И не откроешь предо мной лица...
- Но мне не долго мучиться загадкой:
- Чья там рука под белою перчаткой
- И кто прислал ночного пришлеца?
Еще одно лирическое отступление
- Все небо в рыжих голубях,
- Решетки в окнах – дух гарема…
- Как почка, набухает тема.
- Мне не уехать без тебя, —
- Беглянка, беженка, поэма.
- Но, верно, вспомню на лету,
- Как запылал Ташкент в цвету,
- Весь белым пламенем объят,
- Горяч, пахуч, замысловат,
- Невероятен...
- Так было в том году проклятом,
- Когда опять мамзель Фифи[60]
- Хамила, как в семидесятом.
- А мне переводить Лютфи,
- Под огнедышащим закатом.
- И яблони, прости их, Боже,
- Как от венца в любовной дрожи,
- Арык на местном языке,
- Сегодня пущенный, лепечет.
- А я дописываю «Нечет»
- Опять в предпесенной тоске.
- До середины мне видна
- Моя поэма. В ней прохладно,
- Как в доме, где душистый мрак
- И окна заперты от зноя
- И где пока что нет героя,
- Но кровлю кровью залил мак...
Cмерть
I. «Я была на краю чего-то...»
- Я была на краю чего-то,
- Чему верного нет названья...
- Зазывающая дремота,
- От себя самой ускользанье...
II. «А я уже стою на подступах к чему-то...»
- А я уже стою на подступах к чему-то,
- Что достается всем, но разною ценой...
- На этом корабле есть для меня каюта,
- И ветер в парусах – и страшная минута
- Прощания с моей родной страной.
III. «И комната, в которой я болею...»
- И комната, в которой я болею,
- В последний раз болею на земле,
- Как будто упирается в аллею
- Высоких белоствольных тополей.
- А этот первый – этот самый главный,
- В величии своем самодержавный,
- Но как заплещет, возликует он,
- Когда, минуя тусклое оконце,
- Моя душа взлетит, чтоб встретить солнце,
- И смертный уничтожит сон.
Новоселье
1. Хозяйка
Е. С. Булгаковой[61]
- В этой горнице колдунья
- До меня жила одна:
- Тень ее еще видна
- Накануне новолунья,
- Тень ее еще стоит
- У высокого порога,
- И уклончиво и строго
- На меня она глядит.
- Я сама не из таких,
- Кто чужим подвластен чарам,
- Я сама... Но, впрочем, даром
- Тайн не выдаю своих.
2. Гости
- «...ты пьян,
- И все равно пора нах хауз...»
- Состарившийся Дон Жуан
- И вновь помолодевший Фауст
- Столкнулись у моих дверей —
- Из кабака и со свиданья!..
- Иль это было лишь ветвей
- Под черным ветром колыханье,
- Зеленой магией лучей,
- Как ядом, залитых, и всё же —
- На двух знакомых мне людей
- До отвращения похожих?
3. Измена
- Не оттого, что зеркало разбилось,
- Не оттого, что ветер выл в трубе,
- Не оттого, что в мысли о тебе
- Уже чужое что-то просочилось, —
- Не оттого, совсем не оттого
- Я на пороге встретила его.
«Когда уехала Елена Сергеевна Булгакова, занимаемую ею комнату передали Анне Андреевне. Это был дом на Жуковского, 54. В главном здании дома жили писатели Уткин, Луговской, Погодин и другие. В глубине двора было строение, к которому с наружной стороны была пристроена лестница, ведшая наверх, на так называемую «балахану». Там была большая комната со сплошным окном во всю длину. В противоположность «кассе» – много света и пространства. Свое новоселье Анна Андреевна отметила стихотворением «Хозяйка», которое дается в цикле «Новоселье». <…>
Посвящено оно Елене Сергеевне Булгаковой. Долго я не могла понять, почему Ахматова назвала ее колдуньей. Лишь много поздней узнала, что в Ташкенте (вместе с Фаиной Григорьевной Раневской) Ахматова читала роман «Мастер и Маргарита». И кто знает, может быть, читала в этой самой комнате на балахане».
Галина Козловская. «Ахматова в Ташкенте»
4. Гибель
- Как будто страшной песенки
- Веселенький припев
- Идет по шаткой лесенке,
- Разлуку одолев.
- Не я к нему, а он ко мне —
- И голуби в окне...
- И двор в плюще, и ты в плаще
- По слову моему.
- Не он ко мне, а я к нему —
- во тьму,
- во тьму,
- во тьму.
«Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни...»
- Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни
- На краешке окна, и духота кругом,
- Когда закрыта дверь, и заколдован дом
- Воздушной веткой голубых глициний,
- И в чашке глиняной холодная вода,
- И полотенца снег, и свечка восковая
- Горит, как в детстве, мотыльков сзывая,
- Грохочет тишина, моих не слыша слов, —
- Тогда из черноты рембрандтовских углов
- Склубится что-то вдруг и спрячется туда же,
- Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже...
- Здесь одиночество меня поймало в сети.
- Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий,
- И в зеркале двойник не хочет мне помочь.
- Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь.
Ташкент зацветает
- Словно по чьему-то повеленью,
- Сразу стало в городе светло —
- Это в каждый двор по привиденью
- Белому и легкому вошло.
- И дыханье их понятней слова,
- А подобье их обречено
- Среди неба жгуче-голубого
- На арычное ложиться дно.
- –
- Я буду помнить звездный кров
- В сиянье вечных слав
- И маленьких баранчуков
- У чернокосых матерей
- На молодых руках.
«Это рысьи глаза твои, Азия...»
- Это рысьи глаза твои, Азия,
- Что-то высмотрели во мне,
- Что-то выдразнили подспудное
- И рожденное тишиной,
- И томительное, и трудное,
- Как полдневный термезский зной.
- Словно вся прапамять в сознание
- Раскаленной лавой текла,
- Словно я свои же рыдания
- Из чужих ладоней пила.
На Смоленском кладбище
- А все, кого я на земле застала,
- Вы, века прошлого дряхлеющий посев!
- . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Вот здесь кончалось все: обеды у Донона,
- Интриги и чины, балет, текущий счет...
- На ветхом цоколе – дворянская корона
- И ржавый ангелок сухие слезы льет.
- Восток еще лежал непознанным пространством
- И громыхал вдали, как грозный вражий стан,
- А с Запада несло викторианским чванством,
- Летели конфетти, и подвывал канкан...
Три осени
- Мне летние просто невнятны улыбки,
- И тайны в зиме не найду,
- Но я наблюдала почти без ошибки
- Три осени в каждом году.
- И первая – праздничный беспорядок
- Вчерашнему лету назло,
- И листья летят, словно клочья тетрадок,
- И запах дымка так ладанно-сладок,
- Все влажно, пестро и светло.
- И первыми в танец вступают березы,
- Накинув сквозной убор,
- Стряхнув второпях мимолетные слезы
- На соседку через забор.
- Но эта бывает – чуть начата повесть,
- Секунда, минута – и вот
- Приходит вторая, бесстрастна, как совесть,
- Мрачна, как воздушный налет.
- Все кажутся сразу бледнее и старше,
- Разграблен летний уют,
- И труб золотых отдаленные марши
- В пахучем тумане плывут...
- И в волнах холодных его фимиама
- Сокрыта высокая твердь,
- Но ветер рванул, распахнулось – и прямо
- Всем стало понятно: кончается драма,
- И это не третья осень, а смерть.
«Когда я называю по привычке...»
- Когда я называю по привычке
- Моих друзей заветных имена,
- Всегда на этой странной перекличке
- Мне отвечает только тишина.
Надпись на поэме «Триптих»
- И ты ко мне вернулась знаменитой,
- Темно-зеленой веточкой повитой,
- Изящна, равнодушна и горда...
- Я не такой тебя когда-то знала,
- И я не для того тебя спасала
- Из месива кровавого тогда.
- Не буду я делить с тобой удачу,
- Я не ликую над тобой, а плачу,
- И ты прекрасно знаешь почему.
- И ночь идет, и сил осталось мало.
- Спаси ж меня, как я тебя спасала,
- И не пускай в клокочущую тьму.
«– На днях я видела экземпляр Нечкиной, – сказала Анна Андреевна. – <…> Там я нашла надпись, сделанную мною в Ташкенте в 44 году. Я о ней наглухо забыла... Я вам ее прочту, только помните, и дайте мне слово, что она никогда не прилипнет к «Поэме»... И зачем это я, дура, сходной строфой ее написала? Другой не нашла?
Она произнесла короткое стихотворение, горестное, открытое, будто дала мне потрогать рукою свою беззащитность и боль. <…>
Я думаю, это впервые за все существование поэзии поэт обращается с мольбой о помощи не к другу, не к людям вообще, не к природе, не к Богу, а к собственному своему творению. Поэт просит помощи у созданной им Поэмы.
- Спаси ж меня, как я тебя спасала...
В этих стихах, что редкостно в поэзии Ахматовой, нет никакой опоры на реальный мир, никаких внешних конкретностей – ни облаков, ни бессмертника, ни муфты, ни хлыстика, ни сада, ни дома, ни набережной, ни птиц, ни Петропавловской крепости, ни мостов, ни закатов – одно раздумье, оканчивающееся мольбой:
- Спаси ж меня, как я тебя спасала...
Хотелось бы мне когда-нибудь понять, догадаться – чем преображена фраза, воспроизводящая интонацию совершенно обыденную, домашнюю даже, словно выговор ребенку:
- И ты прекрасно знаешь, почему...
Что превращает ее из прозаического упрека в торжественную жалобу, в какую
то музыку стона... То место, на котором строка эта поставлена в стихе? Анна Андреевна сказала мне, что оно было написано в 44 году, в Сочельник. Я запомнила все стихотворение мгновенно, от слова до слова, будто оно всегда жило во мне; записала его на чистом листке и дала Анне Андреевне проверить и подписать».
Лидия Чуковская. «Записки об Анне Ахматовой». Запись 11 июня 1955 г.
«Всего прочнее на земле печаль
И долговечней – царственное Слово...»
«Лучше б я по самые плечи...»
- Лучше б я по самые плечи
- Вбила в землю проклятое тело,
- Если б знала, чему навстречу,
- Обгоняя солнце, летела.
15 мая 1944 г. Ахматова прилетела из Ташкента в Москву, а 1 июня приехала поездом в Ленинград. Вскоре произошел разрыв с В. Г. Гаршиным.
«Наше священное ремесло...»
- Наше священное ремесло
- Существует тысячи лет...
- С ним и без света миру светло.
- Но еще ни один не сказал поэт,
- Что мудрости нет, и старости нет,
- А может, и смерти нет.
«Последние строчки предполагают, по крайней мере, два разных прочтения. «Поэт не сказал» этого, потому что мудрость есть, и старость есть, и смерть есть, а опровержение их, или, точнее, победа над ними,– дело не поэзии, а веры. Однако, благодаря нескольким приемам – сопоставлению «мудрости» со «старостью», рассчитанная неожиданность которой, чтобы не сказать – некорректность, имеет целью вызвать читательскую растерянность; и введению утверждающе-сомневающегося «а может» – на передний план выступает другой смысл: «поэт не сказал» этого, а мог бы. Мог хотя бы рискнуть. Последняя строчка – синтаксически самостоятельная, лукавый вопрос: если поэзия в самом деле светит во тьме, то, может, и смерти нет? К этому можно прийти, только назвав ремесло священным, и священное – ремеслом. «Священное ремесло» не делает разницы между словами, вдохновленными Богом и вдохновленными Аполлоном. В таком случае шестистишие может иметь в виду и Екклесиаста (глава II, ст. 13, 14, 16; глава XII, ст. 1), не впрямую оспаривая его. Но если кончает Екклесиаст тем, что «всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно или худо»,– то почему же «ни один не сказал поэт», не дерзнул сказать, слов надежды до суда? – вот на что, похоже, намекает стихотворение. «I’ll give thee leave to play till doomsday, я разрешаю тебе играть до Судного дня» – любимое место Ахматовой в «Антонии и Клеопатре», предсмертное обращение царицы к преданной служанке».
Анатолий Найман. «Рассказы о Анне Ахматовой»
Последнее возвращение
Лагерная песня
- У меня одна дорога:
- От окна и до порога.
- День шел за днем – и то и се
- Как будто бы происходило
- Обыкновенно – но чрез всё
- Уж одиночество сквозило.
- Припахивало табаком,
- Мышами, сундуком открытым
- И обступало ядовитым
- Туманцем…
«И, как всегда бывает в дни разрыва...»
- И, как всегда бывает в дни разрыва,
- К нам постучался призрак первых дней,
- И ворвалась серебряная ива
- Седым великолепием ветвей.
- Нам, исступленным, горьким и надменным,
- Не смеющим глаза поднять с земли,
- Запела птица голосом блаженным
- О том, как мы друг друга берегли.
«На стеклах нарастает лед...»
- На стеклах нарастает лед,
- Часы твердят: «Не трусь!»
- Услышать, что ко мне идет,
- И мертвой я боюсь.
- Как идола, молю я дверь:
- «Не пропускай беду!»
- Кто воет за стеной, как зверь,
- Кто прячется в саду?
«Кого когда-то называли люди...»
- Кого когда-то называли люди
- Царем в насмешку, Богом в самом деле,
- Кто был убит – и чье орудье пытки
- Согрето теплотой моей груди...
- Вкусили смерть свидетели Христовы,
- И сплетницы-старухи, и солдаты,
- И прокуратор Рима – все прошли
- Там, где когда-то возвышалась арка,
- Где море билось, где чернел утес, —
- Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой
- И с запахом священных роз.
- Ржавеет золото, и истлевает сталь,
- Крошится мрамор – к смерти все готово.
- Всего прочнее на земле печаль
- И долговечней – царственное Слово.
Cinque[62]
Baudelaire[63]
- Autant que toi sans doute, il te sera fidle,
- Et constant jusqu’ la mort.
1. «Как у облака на краю...»
- Как у облака на краю,
- Вспоминаю я речь твою,
- А тебе от речи моей
- Стали ночи светлее дней.
- Так, отторгнутые от земли,
- Высоко мы, как звезды, шли.
- Ни отчаянья, ни стыда
- Ни теперь, ни потом, ни тогда.
- Но, живого и наяву,
- Слышишь ты, как тебя зову.
- И ту дверь, что ты приоткрыл,
- Мне захлопнуть не хватит сил.
2. «Истлевают звуки в эфире...»
- Истлевают звуки в эфире,
- И заря притворилась тьмой.
- В навсегда онемевшем мире
- Два лишь голоса: твой и мой.
- И под ветер с незримых Ладог,
- Сквозь почти колокольный звон,
- В легкий блеск перекрестнх радуг
- Разговор ночной превращен.
3. «Я не любила с давних дней...»
- Я не любила с давних дней,
- Чтобы меня жалели,
- А с каплей жалости твоей
- Иду, как с солнцем в теле.
- Вот отчего вокруг заря.
- Иду я, чудеса творя,
- Вот отчего!
4. «Знаешь сам, что не стану славить...»
- Знаешь сам, что не стану славить
- Нашей встречи горчайший день.
- Что тебе на память оставить,
- Тень мою? На что тебе тень?
- Посвященье сожженной драмы,
- От которой и пепла нет,
- Или вышедший вдруг из рамы
- Новогодний страшный портрет?
- Или слышимый еле-еле
- Звон березовых угольков,
- Или то, что мне не успели
- Досказать про чужую любовь?
5. «Не дышали мы сонными маками...»
- Не дышали мы сонными маками,
- И своей мы не знаем вины.
- Под какими же звездными знаками
- Мы на горе себе рождены?
- И какое кромешное варево
- Поднесла нам январская тьма?
- И какое незримое зарево
- Нас до света сводило с ума?
Лирическим толчком к написанию этого цикла послужили встречи с сэром Исайей Берлином (1909—1997), который в 1945—1946 гг. был 2-м секретарем британского посольства в СССР.
«Осенью того года, на гребне волны взаимных симпатий между союзниками в только что окончившейся войне, в Москву советником посольства на несколько месяцев приехал известный английский филолог и философ Исайя Берлин. Его встреча с Ахматовой в Фонтанном Доме вызвала, по ее убеждению, все вскоре обрушившиеся беды – и убийственный гром, и долгое эхо анафемы 1946 года, и даже, наравне с фултонской речью Черчилля, разразившуюся в том же году «холодную войну». Эта встреча переустроила и уточнила – подобно тому как это случалось после столкновения богов на Олимпе – ее поэтическую вселенную и привела в движение новые творческие силы. Циклы стихов «Cinque», «Шиповник цветет», 3-е посвящение «Поэмы без героя», появление в ней Гостя из Будущего (прямо), и поворот некоторых других стихотворений, отдельные их строки (неявно) связаны с этой продолжавшейся всю ночь осенней встречей и еще одной, под Рождество, короткой, прощальной, с его отъездом, «повторившим», с поправкой на обстоятельства, отъезд Анрепа, и с последовавшими затем событиями».
Анатолий Найман. «Рассказы о Анне Ахматовой»
Надпись на портрете
Т. В—ой
- Дымное исчадье полнолунья,
- Белый мрамор в сумраке аллей,
- Роковая девочка, плясунья,
- Лучшая из всех камей.
- От таких и погибали люди,
- За такой Чингиз послал посла,
- И такая на кровавом блюде
- Голову Крестителя несла.
Стихотворение посвящено известной балерине Татьяне Михайловне Вечесловой (1910—1991).
Вторая годовщина
(Простые рифмы)
- Нет, я не выплакала их.
- Они внутри скипелись сами.
- И все проходит пред глазами
- Давно без них, всегда без них.
- . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Без них меня томит и душит
- Обиды и разлуки боль.
- Проникла в кровь – трезвит и сушит
- Их всесжигающая соль.
- Но мнится мне: в сорок четвертом,
- И не в июня ль первый день,
- Как на шелку возникла стертом
- Твоя «страдальческая тень».
- Еще на всем печать лежала
- Великих бед, недавних гроз, —
- И я свой город увидала
- Сквозь радугу последних слез.
«Мир не ведал такой нищеты...»
- . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Мир не ведал такой нищеты,
- Существа он не знает бесправней,
- Даже ветер со мною на ты
- Там, за той оборвавшейся ставней.
- . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
К пятидесятилетию лит<ературной> деятельности. Лекции
Ахматова и борьба с ней
<…> Я, уже бессчетное количество раз начисто уничтоженная, снова подвергалась уничтожению в 1946 дружными усилиями людей (Сталин, Жданов, Сергиевский, Фадеев, Еголин), из которых последний умер вчера, а стихи мои – более или менее живы, но имя мое в печати не упоминается (может быть, по старой и почтенной традиции), и о вышедшей в 1958 году книжке «Стихотворения» не было ни одного упоминания. <…>
Считаю не только уместным, но и существенно важным возвращение к 1946 году и роли Сталина в постановлении 14 августа. Об этом в печати еще никто не говорил. Мне кажется удачной находкой сопоставление того, что говорилось о Зощенко и Ахматовой, с тем, что говорили о Черчилле. Абсолютно невозможно приводить дословные цитаты из Жданова, переносящие нас в атмосферу скандала в комунальной квартире. С одной стороны, новая молодежь (послесталинская) этого не помнит, и нечего ее этому учить, а не читавшие мои книги мещане до сих пор говорят «альковные стихи Ахматовой» (по Жданову) – не надо разогревать им их любимое блюдо. Здесь совершенно неуместен объективный тон и цитирование, должно чувствоваться негодование автора [что-нибудь вроде: «мы отказываемся верить нашим глазам», «невозможно объяснить, почему о женщине-поэте, никогда не написавшей ни одного эротического стиха...»] по поводу того, что некто, считающий себя критиком, пишет непристойности. Ругательные статьи были не только в «Культуре и жизни» (Александровский централ), но и во всей центральной и периферийной прессе – четырехзначное число в течение многих лет. И все это в течение многих лет давали нашей молодежи как назидание. Это был экзаменационный билет во всех вузах страны.
Зощенко и Ахматова были исключены из Союза писателей, то есть обречены на голод.
После постановления 1946 года занималась темой «Пушкин и Достоевский» и «Гибель Пушкина». Тема первая огромна. Материала бездна. Сначала я просто теряла голову, сама не верила себе. Ирина Николаевна Томашевская всегда говорит, что это лучшее из всего, что я сделала. (Сожгла со всем архивом, когда Леву взяли 6 ноября 1949 г.)
Все места, где я росла и жила в юности, больше не существуют: Царское Село, Севастополь, Киев, Слепнево, Гунгенбург (Усть-Нарова).
Уцелели: Херсонес (потому что он вечный), Париж – по чьему-то недосмотру и Петербург – Ленинград, чтобы было, где преклонить голову. Приютившая то, что осталось от меня в 1950 году, Москва была доброй обителью для моего почти по смертного существования.
<1963>
Городу Пушкина
И царскосельские хранительные сени...
Пушкин
1. «О, горе мне! Они тебя сожгли...»
- О, горе мне! Они тебя сожгли...
- О, встреча, что разлуки тяжелее!..
- Здесь был фонтан, высокие аллеи,
- Громада парка древнего вдали,
- Заря была самой себя алее,
- В апреле запах прели и земли,
- И первый поцелуй…
Ранняя редакция этого стихотворения была опубликована в «Звезде» (1946, №1). А вскоре появилась еще одна публикация – в документах, предшествовавших ждановскому докладу и постановлению «О журналах «Звезда» и «Ленинград»». Г. Александров и А. Еголин, авторы «Докладной записки Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову о неудовлетворительном состоянии журналов «Звезда» и «Ленинград»» от 7 августа 1946 г., сообщали: «Симпатии и привязанность Ахматовой на стороне прошлого». В подтверждение приводился полный текст стихотворения:
- Мой городок игрушечный сожгли,
- И в прошлое мне больше нет лазейки.
- Там был фонтан, зеленые скамейки,
- Громада парка царского вдали.
- На Масленой – блины, ухабы, вейки,
- В апреле запах прели и земли,
- И первый поцелуй...
Лидия Чуковская рассказывает о том, как Ахматова в 1958 году переделывала опальное стихотворение «Мой городок игрушечный сожгли…» при подготовке книги, выходившей впервые после указанного постановления 1946 года.
«Совершенно искаженным оказалось стихотворение:
- Мой городок игрушечный сожгли,
- И в прошлое мне больше нет лазейки...
Можно ли точнее определить Царское Село – этот мнимый город? Он, действительно, город по всем правилам: мощеные улицы, каменные дома, чугунные решетки, и в то же время он игрушечный, невсамделишный: домики и деревья расставлены на полу или на столе прилежной детской рукой; расставлены правильно, ровно, аккуратно,– только все маленькое, ненастоящее, хотя и железная дорога – как настоящая, и будка на путях совсем настоящая, и даже сторож из будки выскакивает с настоящим флагом...
- Мой городок игрушечный сожгли,
- И в прошлое мне больше нет лазейки...
Ахматова говорит о городе своей юности, который сожгли немцы. Но начальство пpиpeвнoвалo ее к слову «прошлое» (ведь прошлое – это всегда «проклятое царское прошлое»); ах, ты ищешь туда лазейку?
Анна Андреевна, пробуя всякие замены, по-моему, совершенно испортила стихотворение. Было оно интимное, горькое, заветное, стало какое-то крикливо-патетическое:
О, злодеи!..
От обиды я не запомнила.
Исчезла «лазейки» (на рифме), а с нею и все последующее зашаталось. После моих укоризн, Анна Андреевна, к моему великому счастию, сделала так:
- Мой городок игрушечный сожгли,
- И в юность мне обратно нет лазейки.
Не в проклятое прошлое, а в юность – так, может быть, пройдет?»
Лидия Чуковская. «Записки об Анне Ахматовой». (Запись 26 марта 1958 г.)
В конечном счете Ахматова все же отказалась и от «городка игрушечного», и от «лазейки» – за первым стихотворением диптиха «Городу Пушкина» закрепилась начальная строка «О, горе мне! Они тебя сожгли...»
2. «Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли...»
- Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,
- Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ.
- Одичалые розы пурпурным шиповником стали,
- А лицейские гимны всё так же заздравно звучат.
- Полстолетья прошло... Щедро взыскана дивной судьбою,
- Я в беспамятстве дней забывала теченье годов, —
- И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собою
- Очертанья живые моих царскосельских садов.
Три стихотворения
1. «Пора забыть верблюжий этот гам...»
- Пора забыть верблюжий этот гам
- И белый дом на улице Жуковской.
- Пора, пора к березам и грибам,
- К широкой осени московской.
- Там всё теперь сияет, всё в росе,
- И небо забирается высоко,
- И помнит Рогачевское шоссе
- Разбойный посвист молодого Блока...
2. «И, в памяти черной пошарив, найдешь...»
- И, в памяти черной пошарив, найдешь
- До самого локтя перчатки,
- И ночь Петербурга. И в сумраке лож
- Тот запах и душный и сладкий.
- И ветер с залива. А там, между строк,
- Минуя и ахи и охи,
- Тебе улыбнется презрительно Блок —
- Трагический тенор эпохи.
3. «Он прав – опять фонарь, аптека...»
- Он прав – опять фонарь, аптека,
- Нева, безмолвие, гранит...
- Как памятник началу века,
- Там этот человек стоит —
- Когда он Пушкинскому Дому,
- Прощаясь, помахал рукой
- И принял смертную истому
- Как незаслуженный покой.
«Опять подошли “незабвенные даты”...»
- Опять подошли «незабвенные даты»,
- И нет среди них ни одной не проклятой.
- Но самой проклятой восходит заря…
- Я знаю: колотится сердце не зря —
- От звонкой минуты пред бурей морскою
- Оно наливается мутной тоскою.
- И даже сегодняшний ветреный день
- Преступно хранит прошлогоднюю тень,
- Как тихий, но явственный стук из подполья,
- И сердце на стук отзывается болью.
- Я все заплатила до капли, до дна,
- Я буду свободна, я буду одна.
- На прошлом я черный поставила крест,
- Чего же ты хочешь, товарищ зюйд-вест,
- Что ломятся в комнату липы и клены,
- Гудит и бесчинствует табор зеленый.
- И к брюху мостов подкатила вода? —
- И всё как тогда, и всё как тогда.
- Все ясно – кончается злая неволя,
- Сейчас я пройду через Марсово Поле,
- А в Мраморном крайнее пусто окно,
- Там пью я с тобой ледяное вино,
- И там попрощаюсь с тобою навек,
- Мудрец и безумец – дурной человек.
«Любовь всех раньше станет смертным прахом...»
- Любовь всех раньше станет смертным прахом,
- Смирится гордость, и умолкнет лесть.
- Отчаянье, приправленное страхом,
- Почти что невозможно перенесть.
«Не повторяй – душа твоя богата...»
- Не повторяй – душа твоя богата —
- Того, что было сказано когда-то,
- Но, может быть, поэзия сама —
- Одна великолепная цитата.
«Готовя комментарий к различным изданиям, приходилось нередко сталкиваться с нераскрытой цитатой из Данте, Шекспира, Байрона. По телефону звоню специалистам. Специалисты цитату не находят. Это вовсе не упрек – по опыту знаю, как трудно в обширном наследии писателя найти именно ту строку, которая вдруг кому-то понадобилась.
Остается позвонить Анне Андреевне. Анна Андреевна любила такие вопросы (их задавала ей не я одна) – она называла это своим справочным бюро. Иногда она определяла цитату сразу, не вешая телефонную трубку. Иногда говорила, что для ответа требуется некоторый срок. Не помню случая, чтобы цитата осталась нераскрытой».
Лидия Гинзбург. «Ахматова. Несколько страниц воспоминаний»
«Из книг, постоянно вовлеченных в творчество Ахматовой, под рукой всегда были по многу раз перечитанные, с запомненными наизусть фрагментами, Библия, Данте, Шекспир, Пушкин; Бодлер, Нерваль; древние, в особенности Гораций. Есть загадочная притягательность в снова и снова повторяемом ахматоведами ее четверостишии, притягательность большая, чем у эффектно выраженной в нем мысли:
- Не повторяй – душа твоя богата —
- Того, что было сказано когда-то,
- Но, может быть, поэзия сама —
- Одна великолепная цитата.
Начинаясь перекличкой с Баратынским («Не подражай: своеобразен гений»), стихотворение неожиданно превращается в рубай и тем самым производит впечатление «восточной мудрости», то есть чего-то вневременного, анонимного; и достигает оно этой цели изящным, непредсказуемым ходом: последнее слово его, ключевое «цитата», именно повторяя две первые рифмы, опровергает слово первое, смысловой зачин. Построение четверостишия дает некоторое представление об искусно и постоянно применявшемся Ахматовой методе заимствований, ссылок, отражений, ауканья».
Анатолий Найман. «Уроки Ахматовой»
«Пусть мой корабль пошел на дно...»
(Из цикла «Сожженная тетрадь»)
- Пусть мой корабль пошел на дно,
- Дом превратился в дым...
- Читайте все – мне всё равно,
- Я говорю с одним,
- Кто был ни в чем не виноват,
- А впрочем, мне ни сват, ни брат.
- . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Как в сердце быть уколотым
- И слышать крик: умри!
- Что по Фонтанке золотом
- Писали фонари?
Музыка
Д. Д. Ш.
- В ней что-то чудотворное горит,
- И на глазах ее края гранятся.
- Она одна со мною говорит,
- Когда другие подойти боятся.
- Когда последний друг отвел глаза,
- Она была со мной в моей могиле
- И пела, словно первая гроза,
- Иль будто все цветы заговорили.
Стихотворение посвящено Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу.
«Не мудрено, что похоронным звоном...»
- Не мудрено, что похоронным звоном
- Звучит порой непокоренный стих
- Пустынно здесь! Уже за Ахероном
- Три четверти читателей моих.
- А вы, друзья! Осталось вас немного,
- Последние, вы мне еще милей...
- Какой короткой сделалась дорога,
- Которая казалась всех длинней.
Рисунок на книге стихов
- Он не траурный, он не мрачный,
- Он почти как сквозной дымок,
- Полуброшенной новобрачной
- Черно-белый легкий венок.
- А под ним тот профиль горбатый,
- И парижской челки атлас,
- И зеленый, продолговатый,
- Очень зорко видящий глаз.
Приморский сонет
- Здесь всё меня переживет,
- Всё, даже ветхие скворешни,
- И этот воздух, воздух вешний,
- Морской свершивший перелет.
- И голос вечности зовет
- С неодолимостью нездешней.
- И над цветущею черешней
- Сиянье легкий месяц льет.
- И кажется такой нетрудной,
- Белея в чаще изумрудной,
- Дорога не скажу куда...
- Там средь стволов еще светлее,
- И всё похоже на аллею
- У царскосельского пруда.
Эпиграмма
- Могла ли Биче словно Дант творить,
- Или Лаура жар любви восславить?
- Я научила женщин говорить...
- Но, Боже, как их замолчать заставить!
Летний сад
- Я к розам хочу, в тот единственный сад,
- Где лучшая в мире стоит из оград,
- Где статуи помнят меня молодой,
- А я их под невскою помню водой.
- В душистой тиши между царственных лип
- Мне мачт корабельных мерещится скрип.
- И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
- Любуясь красой своего двойника.
- И замертво спят сотни тысяч шагов
- Врагов и друзей, друзей и врагов.
- А шествию теней не видно конца
- От вазы гранитной до двери дворца.
- Там шепчутся белые ночи мои
- О чьей-то высокой и тайной любви.
- И все перламутром и яшмой горит,
- Но света источник таинственно скрыт.
Поэт («Подумаешь, тоже работа...»)
- Подумаешь, тоже работа, —
- Беспечное это житье:
- Подслушать у музыки что-то
- И выдать шутя за свое.
- И чье-то веселое скерцо
- В какие-то строки вложив,
- Поклясться, что бедное сердце
- Так стонет средь блещущих нив.
- А после подслушать у леса,
- У сосен, молчальниц на вид,
- Пока дымовая завеса
- Тумана повсюду стоит.
- Налево беру и направо,
- И даже, без чувства вины,
- Немного у жизни лукавой,
- И все – у ночной тишины.
Читатель
- Не должен быть очень несчастным
- И главное скрытным. О нет! —
- Чтоб быть современнику ясным,
- Весь настежь распахнут поэт.
- И рампа торчит под ногами,
- Все мертвенно, пусто, светло,
- Лайм-лайта позорное пламя
- Его заклеймило чело.
- А каждый читатель как тайна,
- Как в землю закопанный клад,
- Пусть самый последний, случайный,
- Всю жизнь промолчавший подряд.
- Там все, что природа запрячет,
- Когда ей угодно, от нас.
- Там кто-то беспомощно плачет
- В какой-то назначенный час.
- И сколько там сумрака ночи,
- И тени, и сколько прохлад,
- Там те незнакомые очи
- До света со мной говорят,
- За что-то меня упрекают
- И в чем-то согласны со мной...
- Так исповедь льется немая,
- Беседы блаженнейший зной.
- Наш век на земле быстротечен
- И тесен назначенный круг,
- А он неизменен и вечен —
- Поэта неведомый друг.
«Не мешай мне жить – и так не сладко...»
- Не мешай мне жить – и так не сладко.
- Что ты вздумал, что тебя томит?
- Иль неразрешимая загадка
- Ледяной звездой в ночи горит?
- Или галереями бессонниц
- Ты ко мне когда-то приходил?
- Иль с давно погибших белых звонниц
- Мой приезд торжественный следил?
- В прежних жизнях мы с тобою счеты
- Плохо подвели, о бедный друг!
- Оттого не спорится работа,
- Сухо в горле, кровь бормочет что-то
- И плывет в глазах кровавый круг.
- Иль увидел взор очей покорных
- В тот для памяти запретный час,
- Иль в каких-то подземельях черных
- Мертвой оставлял меня не раз.
- И при виде жертвы позабытой
- Места не найти тебе теперь...
- Что там – окровавленные плиты
- Или замурованная дверь?
- В самом деле – сотни километров,
- Как ты и сказал мне, – сущий вздор,
- И знакомый с детства голос ветра
- Продолжает наш старинный спор.
«Не стращай меня грозной судьбой...»
- Не стращай меня грозной судьбой
- И великою северной скукой.
- Нынче праздник наш первый с тобой,
- И зовут этот праздник – разлукой.
- Ничего, что не встретим зарю,
- Что луна не блуждала над нами,
- Я сегодня тебя одарю
- Небывалыми в мире дарами:
- Отраженьем моим на воде
- В час, как речке вечерней не спится,
- Взглядом тем, что падучей звезде
- Не помог в небеса возвратиться,
- Эхом голоса, что изнемог,
- А тогда был и свежий и летний, —
- Чтоб ты слышать без трепета мог
- Воронья подмосковного сплетни,
- Чтобы сырость октябрьского дня
- Стала слаще, чем майская нега...
- Вспоминай же, мой ангел, меня,
- Вспоминай хоть до первого снега.
«Я давно не верю в телефоны...»
- Я давно не верю в телефоны,
- В радио не верю, в телеграф.
- У меня на всё свои законы
- И, быть может, одичалый нрав.
- Всякому зато могу присниться,
- И не надо мне лететь на «Ту»,
- Чтобы где попало очутиться,
- Покорить любую высоту.
«Хвалы эти мне не по чину...»
- Хвалы эти мне не по чину,
- И Сафо совсем ни при чем.
- Я знаю другую причину,
- О ней мы с тобой не прочтем.
- Пусть кто-то спасается бегством,
- Другие кивают из ниш,
- Стихи эти были с подтекстом
- Таким, что как в бездну глядишь.
- А бездна та манит и тянет,
- И ввек не доищешься дна,
- И ввек говорить не устанет
- Пустая ее тишина.
Последнее стихотворение
- Одно, словно кем-то встревоженный гром,
- С дыханием жизни врывается в дом,
- Смеется, у горла трепещет,
- И кружится, и рукоплещет.
- Другое, в полночной родясь тишине,
- Не знаю откуда крадется ко мне,
- Из зеркала смотрит пустого
- И что-то бормочет сурово.
- А есть и такие: средь белого дня,
- Как будто почти что не видя меня,
- Струятся по белой бумаге,
- Как чистый источник в овраге.
- А вот еще: тайное бродит вокруг —
- Не звук и не цвет, не цвет и не звук, —
- Гранится, меняется, вьется,
- А в руки живым не дается.
- Но это!.. по капельке выпило кровь,
- Как в юности злая девчонка – любовь,
- И, мне не сказавши ни слова,
- Безмолвием сделалось снова.
- И я не знавала жесточе беды.
- Ушло, и его протянулись следы
- К какому-то крайнему краю,
- А я без него... умираю.
Из цикла «Ташкентские страницы»
«В ту ночь мы сошли друг от друга с ума...»
- В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
- Светила нам только зловещая тьма,
- Свое бормотали арыки,
- И Азией пахли гвоздики.
- И мы проходили сквозь город чужой,
- Сквозь дымную песнь и полуночный зной, —
- Одни под созвездием Змея,
- Взглянуть друг на друга не смея.
- То мог быть Стамбул или даже Багдад,
- Но, увы! не Варшава, не Ленинград, —
- И горькое это несходство
- Душило, как воздух сиротства.
- И чудилось: рядом шагают века,
- И в бубен незримая била рука,
- И звуки, как тайные знаки,
- Пред нами кружились во мраке.
- Мы были с тобою в таинственной мгле,
- Как будто бы шли по ничейной земле,
- Но месяц алмазной фелукой
- Вдруг выплыл над встречей-разлукой...
- И если вернется та ночь и к тебе
- В твоей для меня непонятной судьбе,
- Ты знай, что приснилась кому-то
- Священная эта минута.
Мартовская элегия
- Прошлогодних сокровищ моих
- Мне надолго, к несчастию, хватит.
- Знаешь сам, половины из них
- Злая память никак не истратит:
- Набок сбившийся куполок,
- Грай вороний, и вопль паровоза,
- И как будто отбывшая срок
- Ковылявшая в поле береза,
- И огромных библейских дубов
- Полуночная тайная сходка,
- И из чьих-то приплывшая снов
- И почти затонувшая лодка...
- Побелив эти пашни чуть-чуть,
- Там предзимье уже побродило,
- Дали все в непроглядную муть
- Ненароком оно превратило.
- И казалось, что после конца
- Никогда ничего не бывает...
- Кто же бродит опять у крыльца
- И по имени нас окликает?
- Кто приник к ледяному стеклу
- И рукою, как веткою, машет?..
- А в ответ в паутинном углу
- Зайчик солнечный в зеркале пляшет.
«Хулимые, хвалимые!..»
- Хулимые, хвалимые!
- Ваш голос прост и дик.
- Вы – непереводимые
- Ни на один язык.
- Надменные, безродные,
- Бродившие во тьме,
- Вы самые свободные,
- А родились в тюрьме.
- Мое благословение
- Я вам сегодня дам.
- Войдете вы в забвение,
- Как люди входят в храм.
«И меня по ошибке пленило...»
- И меня по ошибке пленило,
- Как нарядная пляшет беда...
- Все тогда по-тогдашнему было,
- По-тогдашнему было тогда.
- . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Я спала в королевской кровати,
- Голодала, носила дрова,
- Там еще от похвал и проклятий
- Не кружилась моя голова...
Эхо
- В прошлое давно пути закрыты,
- И на что мне прошлое теперь?
- Что там? – окровавленные плиты
- Или замурованная дверь,
- Или эхо, что еще не может
- Замолчать, хотя я так прошу…
- С этим эхом приключилось то же,
- Что и с тем, что в сердце я ношу.
Античная страничка
I. Смерть Софокла
Тогда царь понял, что умер Софокл.
Легенда
- На дом Софокла в ночь слетел с небес орел,
- И мрачно хор цикад вдруг зазвенел из сада.
- А в этот час уже в бессмертье гений шел,
- Минуя вражий стан у стен родного града.
- Так вот когда царю приснился странный сон:
- Сам Дионис ему снять повелел осаду,
- Чтоб шумом не мешать обряду похорон
- И дать афинянам почтить его отраду.
II. Александр у Фив
- Наверно, страшен был и грозен юный царь,
- Когда он произнес: «Ты уничтожишь Фивы».
- И старый вождь узрел тот город горделивый,
- Каким он знал его еще когда-то встарь.
- Всё, всё предать огню! И царь перечислял
- И башни, и врата, и храмы – чудо света,
- Как будто для него уже иссякла Лета,
- Но вдруг задумался и, просветлев, сказал:
- «Ты только присмотри, чтоб цел был Дом Поэта».
«Недуг томит – три месяца в постели...»
- Недуг томит – три месяца в постели.
- И смерти я как будто не боюсь.
- Случайной гостьей в этом страшном теле
- Я, как сквозь сон, сама себе кажусь.
Из цикла «Черные песни»
Слова, чтоб тебя оскорбить...
И. Анненский
I. «Прав, что не взял меня с собой...»
- Прав, что не взял меня с собой
- И не назвал своей подругой,
- Я стала песней и судьбой,
- Сквозной бессонницей и вьюгой.
- . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Меня бы не узнали вы
- На пригородном полустанке
- В той молодящейся, увы,
- И деловитой парижанке.
II. «Всем обещаньям вопреки...»
- Всем обещаньям вопреки
- И перстень сняв с моей руки,
- Забыл меня на дне...
- Ничем не мог ты мне помочь.
- Зачем же снова в эту ночь
- Свой дух прислал ко мне?
- Он строен был, и юн, и рыж,
- Он женщиною был,
- Шептал про Рим, манил в Париж,
- Как плакальщица выл…
- Он больше без меня не мог:
- Пускай позор, пускай острог...
- Я без него могла.
Петербург в 1913 году
- За заставой воет шарманка,
- Водят мишку, пляшет цыганка
- На заплеванной мостовой.
- Паровик идет до Скорбящей,
- И гудочек его щемящий
- Откликается над Невой.
- В черном ветре злоба и воля.
- Тут уже до Горячего Поля,
- Вероятно, рукой подать.
- Тут мой голос смолкает вещий,
- Тут еще чудеса похлеще,
- Но уйдем – мне некогда ждать.
Царскосельская ода
Девятисотые годы
А в переулке забор дощатый...
Н. Г.
- Настоящую оду
- Нашептало... Постой,
- Царскосельскую одурь
- Прячу в ящик пустой,
- В роковую шкатулку,
- В кипарисный ларец,
- А тому переулку
- Наступает конец.
- Здесь не Тёмник, не Шуя —
- Город парков и зал,
- Но тебя опишу я,
- Как свой Витебск – Шагал.
- Тут ходили по струнке,
- Мчался рыжий рысак,
- Тут еще до чугунки
- Был знатнейший кабак.
- Фонари на предметы
- Лили матовый свет,
- И придворной кареты
- Промелькнул силуэт.
- Так мне хочется, чтобы
- Появиться могли
- Голубые сугробы
- С Петербургом вдали.
- Здесь не древние клады,
- А дощатый забор,
- Интендантские склады
- И извозчичий двор.
- Шепелявя неловко
- И с грехом пополам,
- Молодая чертовка
- Там гадает гостям.
- Там солдатская шутка
- Льется, желчь не тая...
- Полосатая будка
- И махорки струя.
- Драли песнями глотку
- И клялись попадьей,
- Пили допоздна водку,
- Заедали кутьей.
- Ворон криком прославил
- Этот призрачный мир...
- А на розвальнях правил
- Великан-кирасир.
Родная земля
1922
- И в мире нет людей бесслезней,
- Надменнее и проще нас.
- В заветных ладанках не носим на груди,
- О ней стихи навзрыд не сочиняем,
- Наш горький сон она не бередит,
- Не кажется обетованным раем.
- Не делаем ее в душе своей
- Предметом купли и продажи,
- Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
- О ней не вспоминаем даже.
- Да, для нас это грязь на калошах,
- Да, для нас это хруст на зубах.
- И мы мелем, и месим, и крошим
- Тот ни в чем не замешанный прах.
- Но ложимся в нее и становимся ею,
- Оттого и зовем так свободно – своею.
Слушая пение
- Женский голос, как ветер, несется,
- Черным кажется, влажным, ночным,
- И чего на лету ни коснется —
- Все становится сразу иным.
- Заливает алмазным сияньем,
- Где-то что-то на миг серебрит
- И загадочным одеяньем
- Небывалых шелков шелестит.
- И такая могучая сила
- Зачарованный голос влечет,
- Будто там впереди не могила,
- А таинственной лестницы взлет.
«Что у нас общего? Стрелка часов...»
- Что у нас общего? Стрелка часов
- И направление ветра?
- Иль в глубине оснеженных лесов
- Очерк мгновенного кедра.
- Сон? – что как будто ошибся дверьми
- И в красоте невозвратной
- Снился ни в чем не повинной – возьми
- Страшный подарок обратно...
Последняя роза
Вы напишете о нас наискосок.
И. Б.
- Мне с Морозовою класть поклоны,
- С падчерицей Ирода плясать,
- С дымом улетать с костра Дидоны,
- Чтобы с Жанной на костер опять.
- Господи! Ты видишь, я устала
- Воскресать, и умирать, и жить.
- Все возьми, но этой розы алой
- Дай мне свежесть снова ощутить.
«Вот она, плодоносная осень!..»
- Вот она, плодоносная осень!
- Поздновато ее привели.
- А пятнадцать блаженнейших весен
- Я подняться не смела с земли.
- Я так близко ее разглядела,
- К ней припала, ее обняла,
- А она в обреченное тело
- Силу тайную тайно лила.
Через 23 года
- Я гашу те заветные свечи,
- Мой окончен волшебнейший вечер, —
- Палачи, самозванцы, предтечи
- И, увы, прокурорские речи,
- Всё уходит – мне снишься ты,
- Доплясавший свое пред ковчегом.
- За дождем, за ветром, за снегом
- Тень твоя над бессмертным брегом,
- Голос твой из недр темноты.
- И по имени! Как неустанно
- Вслух зовешь меня снова... «Анна!»
- Говоришь мне, как прежде, – ты.
«Всё в Москве пропитано стихами...»
- Всё в Москве пропитано стихами,
- Рифмами проколото насквозь.
- Пусть безмолвие царит над нами,
- Пусть мы с рифмой поселимся врозь,
- Пусть молчанье будет тайным знаком
- Тех, кто с вами, а казался мной,
- Вы ж соединитесь тайным браком
- С девственной горчайшей тишиной,
- Что во тьме гранит подземный точит
- И волшебный замыкает круг,
- А в ночи над ухом смерть пророчит,
- Заглушая самый громкий звук.
«Земля хотя и не родная...»
- Земля хотя и не родная,
- Но памятная навсегда,
- И в море нежно-ледяная
- И несоленая вода.
- На дне песок белее мела,
- А воздух пьяный, как вино,
- И сосен розовое тело
- В закатный час обнажено.
- А сам закат в волнах эфира
- Такой, что мне не разобрать,
- Конец ли дня, конец ли мира,
- Иль тайна тайн во мне опять.
Памяти B. C. Срезневской
- Почти не может быть, ведь ты была всегда:
- В тени блаженных лиц, в блокаде и в больнице,
- В тюремной камере и там, где злые птицы,
- И травы пышные, и страшная вода.
- О, как менялось всё, но ты была всегда,
- И мнится, что души отъяли половину,
- Ту, что была тобой, – в ней знала я причину
- Чего-то главного. И всё забыла вдруг...
- Но звонкий голос твой зовет меня оттуда
- И просит не грустить и смерти ждать, как чуда.
- Ну что ж! попробую.
В Выборге
О. А. Л-ской
- Огромная подводная ступень,
- Ведущая в Нептуновы владенья, —
- Там стынет Скандинавия, как тень,
- Вся – в ослепительном одном виденье.
- Безмолвна песня, музыка нема,
- Но воздух жжется их благоуханьем,
- И на коленях белая зима
- Следит за всем с молитвенным вниманьем.
Последний день в Риме
- Заключенье не бывшего цикла
- Часто сердцу труднее всего,
- Я от многого в жизни отвыкла,
- Мне не нужно почти ничего, —
- Для меня комаровские сосны
- На своих языках говорят
- И совсем как отдельные весны
- В лужах, выпивших небо, – стоят.
Из «Дневника путешествия»
Стихи на случай
- Светает – это Страшный суд.
- И встреча горестней разлуки.
- Там мертвой славе отдадут
- Меня – твои живые руки.
«А как музыка зазвучала...»
- А как музыка зазвучала,
- Я очнулась – вокруг зима;
- Стало ясно, что у причала
- Государыня-смерть сама.
«Пусть даже вылета мне нет...»
- Пусть даже вылета мне нет
- Из стаи лебединой...
- Увы! лирический поэт
- Обязан быть мужчиной,
- Иначе все пойдет вверх дном
- До часа расставанья —
- И сад – не сад, и дом – не дом,
- Свиданье – не свиданье.
«Поэт не человек, он только дух...»
- Поэт не человек, он только дух —
- Будь слеп он, как Гомер,
- Иль, как Бетховен, глух, —
- Все видит, слышит, всем владеет...
Pro domo mea[64]
1. «Один идет прямым путем...»
- Один идет прямым путем,
- Другой идет по кругу
- И ждет возврата в отчий дом,
- Ждет прежнюю подругу.
- А я иду – за мной беда,
- Не прямо и не косо,
- А в никуда и в никогда,
- Как поезда с откоса.
2. «Но я предупреждаю вас...»
- Но я предупреждаю вас,
- Что я живу в последний раз.
- Ни ласточкой, ни кленом,
- Ни тростником и ни звездой,
- Ни родниковою водой,
- Ни колокольным звоном —
- Не буду я людей смущать
- И сны чужие навещать
- Неутоленным стоном.
3. «Забудут? – вот чем удивили!..»
- Забудут? – вот чем удивили!
- Меня забывали сто раз,
- Сто раз я лежала в могиле,
- Где, может быть, я и сейчас.
- А Муза и глохла и слепла,
- В земле истлевала зерном,
- Чтоб после, как Феникс из пепла,
- В эфире восстать голубом.
Черепки
You cannot leave your mother an orphan.
Joyce[65]
I. «Мне, лишенной огня и воды...»
- Мне, лишенной огня и воды,
- Разлученной с единственным сыном...
- На позорном помосте беды,
- Как под тронным стою балдахином...
II. «Семь тысяч и три километра...»
- Семь тысяч и три километра...
- Не услышишь, как мать зовет
- В грозном вое полярного ветра,
- В тесноте обступивших невзгод.
- Там дичаешь, звереешь – ты милый! —
- Ты последний и первый – ты наш.
- Над моей ленинградской могилой
- Равнодушная бродит весна...
III. «Вот и доспорился яростный спорщик...»
- Вот и доспорился яростный спорщик
- До енисейских равнин,
- Вам он бродяга, шуан, заговорщик,
- Мне он – единственный сын...
IV. «Кому и когда говорила...»
Леон Фелипе. Дознание
- «...И кто-то приказал мне —
- Говори! Припомни все...»
- Кому и когда говорила,
- Зачем от людей не таю,
- Что каторга сына сгноила,
- Что Музу засекли мою.
- Я всех на земле виноватей
- Кто был и кто будет, кто есть...
- И мне в сумасшедшей палате
- Валяться – великая честь.
«И вовсе я не пророчица...»
- И вовсе я не пророчица,
- Жизнь светла, как горный ручей,
- А просто мне петь не хочется
- Под звон тюремных ключей.
Вереница четверостиший
1. Бег времени
- Что войны, что чума? – Конец им виден скорый,
- Им приговор почти произнесен.
- Но кто нас защитит от ужаса, который
- Был бегом времени когда-то наречен?
2. Имя
- Татарское, дремучее
- Пришло из никуда,
- К любой беде липучее.
- Само оно – беда.
3. «За такую скоморошину...»
- За такую скоморошину,
- Откровенно говоря,
- Мне свинцовую горошину
- Ждать бы от секретаря.
4. «А, тебе еще мало по-русски...»
- А, тебе еще мало по-русски,
- И ты хочешь на всех языках
- Знать, как круты подъемы и спуски
- И почем у нас совесть и страх.
5. К стихам
- Вы так вели по бездорожью,
- Как в мрак падучая звезда.
- Вы были горечью и ложью,
- А утешеньем – никогда.
6. «В каждом древе распятый Господь?..»
- В каждом древе распятый Господь?
- В каждом колосе тело Христово,
- И молитвы пречистое слово
- Исцеляет болящую плоть.
7. «Взоры огненней огня...»
- Взоры огненней огня
- И усмешка Леля...
- Не обманывай меня,
- Первое апреля!
8. Конец демона
- Словно Врубель наш вдохновенный,
- Лунный луч тот профиль чертил.
- И поведал ветер блаженный
- То, что Лермонтов утаил.
9. «За меня не будете в ответе...»
- За меня не будете в ответе,
- Можете пока спокойно спать.
- Сила – право, только ваши дети
- За меня вас будут проклинать.
10. «О своем я уже не заплачу...»
- О своем я уже не заплачу,
- Но не видеть бы мне на земле
- Золотое клеймо неудачи
- На еще безмятежном челе[66].
11. «И было сердцу ничего не надо...»
- И было сердцу ничего не надо,
- Когда пила я этот жгучий зной...
- «Онегина» воздушная громада,
- Как облако, стояла надо мной.
12. «…И на этом сквозняке...»
- …И на этом сквозняке
- Исчезают мысли, чувства…
- Даже вечное искусство
- Нынче как-то налегке!
13. «И скупо оно и богато...»
- И скупо оно и богато,
- То сердце… Богатство таи!
- Чего ж ты молчишь виновато?
- Глаза б не глядели мои!
14. «И слава лебедью плыла...»
- И слава лебедью плыла
- Сквозь золотистый дым.
- А ты, любовь, всегда была
- Отчаяньем моим.
15. «Я всем прощение дарую...»
- Я всем прощение дарую
- И в Воскресение Христа
- Меня предавших в лоб целую,
- А не предавшего – в уста.
16. «И клялись они Серпом и Молотом...»
- И клялись они Серпом и Молотом
- Пред твоим страдальческим концом:
- «За предательство мы платим золотом,
- А за песни платим мы свинцом».
Песенки
1. Дорожная, или Голос из темноты
- Кто чего боится,
- То с тем и случится, —
- Ничего бояться не надо.
- Эта песня пета,
- Пета, да не эта,
- А другая тоже
- На нее похожа...
- Боже!
2. Застольная
- Под узорной скатертью
- Не видать стола.
- Я стихам не матерью —
- Мачехой была.
- Эх, бумага белая,
- Строчек ровный ряд.
- Сколько раз глядела я,
- Как они горят.
- Сплетней изувечены,
- Биты кистенем,
- Мечены, мечены
- Каторжным клеймом.
3. Любовная
- А ведь мы с тобой
- Не любилися,
- Только всем тогда
- Поделилися.
- Тебе – белый свет,
- Пути вольные,
- Тебе зорюшки
- Колокольные.
- А мне ватничек
- И ушаночку.
- Не жалей меня,
- Каторжаночку.
4. Лишняя
- Тешил – ужас. Грела – вьюга,
- Вел вдоль смерти – мрак.
- Отняты мы друг у друга…
- Разве можно так?
- Если хочешь – расколдую,
- Доброй быть позволь:
- Выбирай себе любую,
- Но не эту боль.
5. Прощальная
- Не смеялась и не пела,
- Целый день молчала,
- А всего с тобой хотела
- С самого начала:
- Беззаботной первой ссоры,
- Полной светлых бредней,
- И безмолвной, черствой, скорой
- Трапезы последней.
6. Последняя
- Услаждала бредами,
- Пением могил.
- Наделяла бедами
- Свыше всяких сил.
- Занавес неподнятый,
- Хоровод теней, —
- Оттого и отнятый
- Был мне всех родней.
- Это всё поведано
- Самой глуби роз.
- Но забыть мне не дано
- Вкус вчерашних слез.
Шиповник цветет
Из сожженной тетради
And thou art distant in humanity.
Keats[67]
«Вместо праздничного поздравленья...»
- Вместо праздничного поздравленья
- Этот ветер, жесткий и сухой,
- Принесет вам только запах тленья,
- Привкус дыма и стихотворенья,
- Что моей написаны рукой.
1. Сожженная тетрадь
- Уже красуется на книжной полке
- Твоя благополучная сестра,
- А над тобою звездных стай осколки
- И под тобою угольки костра.
- Как ты молила, как ты жить хотела,
- Как ты боялась едкого огня!
- Но вдруг твое затрепетало тело,
- А голос, улетая, клял меня.
- И сразу все зашелестели сосны
- И отразились в недрах лунных вод.
2. Наяву
- И время прочь, и пространство прочь,
- Я все разглядела сквозь белую ночь:
- И нарцисс в хрустале у тебя на столе,
- И сигары синий дымок,
- И то зеркало, где, как в чистой воде,
- Ты сейчас отразиться мог.
- И время прочь, и пространство прочь…
- Но и ты мне не можешь помочь.
3. Во сне
- Черную и прочную разлуку
- Я несу с тобою наравне.
- Что ж ты плачешь?
- Дай мне лучше руку,
- Обещай опять прийти во сне.
- Мне с тобою как горе с горою...
- Мне с тобой на свете встречи нет.
- Только б ты полночною порою
- Через звезды мне прислал привет.
4. «И увидел месяц лукавый...»
- И увидел месяц лукавый,
- Притаившийся у ворот,
- Как свою посмертную славу
- Я меняла на вечер тот.
- Теперь меня позабудут,
- И книги сгниют в шкафу.
- Ахматовской звать не будут
- Ни улицу, ни строфу.
5. «Дорогою ценой и нежданной...»
- Дорогою ценой и нежданной
- Я узнала, что помнишь и ждешь.
- А быть может, и место найдешь
- Ты – могилы моей безымянной.
6. Первая песенка
- Таинственной невстречи
- Пустынны торжества,
- Несказанные речи,
- Безмолвные слова.
- Нескрещенные взгляды
- Не знают, где им лечь.
- И только слезы рады,
- Что можно долго течь.
- Шиповник Подмосковья,
- Увы! при чем-то тут...
- И это все любовью
- Бессмертной назовут.
7. Другая песенка
- Несказанные речи
- Я больше не твержу,
- Но в память той невстречи
- Шиповник посажу.
- Как сияло там и пело
- Нашей встречи чудо,
- Я вернуться не хотела
- Никуда оттуда.
- Горькой было мне усладой
- Счастье вместо долга,
- Говорила с кем не надо,
- Говорила долго.
- Пусть влюбленных страсти душат,
- Требуя ответа,
- Мы же, милый, только души
- У предела света.
8. Сон
Сладко ль видеть неземные сны?
А. Блок
- Был вещим этот сон или не вещим...
- Марс воссиял среди небесных звезд,
- Он алым стал, искрящимся, зловещим, —
- А мне в ту ночь приснился твой приезд.
- Он был во всем... И в баховской Чаконе,
- И в розах, что напрасно расцвели,
- И в деревенском колокольном звоне
- Над чернотой распаханной земли.
- И в осени, что подошла вплотную
- И вдруг, раздумав, спряталась опять.
- О август мой, как мог ты весть такую
- Мне в годовщину страшную отдать!
- Чем отплачу за царственный подарок?
- Куда идти и с кем торжествовать?
- И вот пишу, как прежде без помарок,
- Мои стихи в сожженную тетрадь.
9. «По той дороге, где Донской...»
- По той дороге, где Донской
- Вел рать великую когда-то,
- Где ветер помнит супостата,
- Где месяц желтый и рогатый, —
- Я шла, как в глубине морской...
- Шиповник так благоухал,
- Что даже превратился в слово,
- И встретить я была готова
- Моей судьбы девятый вал.
10. «Ты выдумал меня. Такой на свете нет...»
- Ты выдумал меня. Такой на свете нет,
- Такой на свете быть не может.
- Ни врач не исцелит, не утолит поэт, —
- Тень призрака тебя и день и ночь тревожит.
- Мы встретились с тобой в невероятный год,
- Когда уже иссякли мира силы,
- Все было в трауре, все никло от невзгод,
- И были свежи лишь могилы.
- Без фонарей как смоль был черен невский вал,
- Глухонемая ночь вокруг стеной стояла...
- Так вот когда тебя мой голос вызывал!
- Что делала – сама еще не понимала.
- И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом,
- По осени трагической ступая,
- В тот навсегда опустошенный дом,
- Откуда унеслась стихов казненных стая.
11. В разбитом зеркале
- Непоправимые слова
- Я слушала в тот вечер звездный,
- И закружилась голова,
- Как над пылающею бездной.
- И гибель выла у дверей,
- И ухал черный сад, как филин,
- И город, смертно обессилен,
- Был Трои в этот час древней.
- Тот час был нестерпимо ярок
- И, кажется, звенел до слез.
- Ты отдал мне не тот подарок,
- Который издалека вез.
- Казался он пустой забавой
- В тот вечер огненный тебе.
- А он был мировою славой
- И грозным вызовом Судьбе.
- И он всех бед моих предтеча, —
- Не будем вспоминать о нем!..
- Несостоявшаяся встреча
- Еще рыдает за углом.
12 . «Пусть кто-то еще отдыхает на юге...»
Ты опять со мной, подруга осень!
Ин. Анненский
- Пусть кто-то еще отдыхает на юге
- И нежится в райском саду.
- Здесь северно очень – и осень в подруги
- Я выбрала в этом году.
- Живу, как в чужом, мне приснившемся доме,
- Где, может быть, я умерла,
- И, кажется, тайно глядится Суоми
- В пустые свои зеркала.
- Иду между черных приземистых елок,
- Там вереск на ветер похож,
- И светится месяца тусклый осколок,
- Как финский зазубренный нож.
- Сюда принесла я блаженную память
- Последней невстречи с тобой —
- Холодное, чистое, легкое пламя
- Победы моей над судьбой.
13. «Ты напрасно мне под ноги мечешь...»
Читать бесплатно другие книги:
