Ганнибал. Бог войны Кейн Бен
– Будь я проклят, почему бы и нет?
Он нырнул в палатку и вернулся с амфорой под мышкой.
– Та, какую ты украл из палатки квартирмейстера? – прошептал Урций, прекрасно зная, что это она.
Раздались аплодисменты, и Квинт осклабился. Боги, о чем он думал? Амфора была такой тяжелой, что юноша еле тащил ее во тьме. Если бы его поймали…
– Не могу сказать, – ответил он с ухмылкой. – Ну, кто хочет попробовать?
Предложение было встречено одобрительным ревом. Жизнь не так плоха, решил Квинт. Он жив. Живы Урций, Коракс и прочие. И они не будут убиты в ближайшем будущем, вот что действительно здорово.
Связаться с Элирой оказалось не так просто, как надеялся Ганнон. Его обязанности – обучение своих солдат и солдат других командиров – оставляли ему мало свободного времени. Прошло несколько дней после празднеств, прежде чем появилась возможность разыскать пекарню. Сначала все пошло хорошо. Найти ее оказалось легко: пара вопросов прохожим привели молодого человека прямо к ее дверям. Настоящее возбуждение охватило его, когда он ждал у входа час, потом два, но время шло, и пришлось признать, что будет чистой удачей, если Элира придет, пока он там. Ганнон понял, что ему нужен человек, который бы ждал каждый день. Боги, как хотелось, чтобы здесь был Мутт и его солдаты! Было бы проще всего приказать двоим подежурить снаружи. Его нынешние бойцы казались толковыми, но никому нельзя было доверить такое задание. Похищение двух наложниц Гиппократа повлечет за собой суровое наказание – его отношения с Аврелией вряд ли признаются смягчающим обстоятельством. Никогда Ганнон не чувствовал себя таким одиноким. Ему пришла мысль подкупить пекаря, веселого толстяка, чье пузо говорило, что он и сам наслаждается своей снедью, но это показалось слишком рискованным. Город жил слухами о вражеских шпионах и войсках, которые хотят перейти на сторону римлян. Ни на кого нельзя было положиться, и меньше всего – на незнакомого человека.
У Ганнона была и другая причина для осторожности. Установление способа связи с Аврелией могло помочь в достижении цели, но он так и не понимал, как вызволить ее, ребенка и Элиру из дворца. Даже если решить эту с виду неразрешимую задачу, что делать дальше? Долг перед Ганнибалом велел ему оставаться в городе, а это стало бы крайне опасно.
Прошла неделя. Потеря такого количества солдат гарантировала, что римляне притихнут. Эпикид был вроде бы доволен, как Ганнон обучает войска, и занят, как никогда. Предложение юноши принять большее участие в защите города – уловка, чтобы раздобыть сведения для Ганнибала, – вежливо отклонили, и Ганнон прикусил язык. Он при любой возможности ходил в пекарню, но Элиру так ни разу и не увидел. В отчаянии юноша зашел в храм Зевса, один из многих в Сиракузах. Несколько серебряных монет, вложенных в руку одного из жрецов, обеспечили жертвоприношение жирного ягненка и то, что бог услышит его мольбу, чтобы его подруга «нашла путь к нему».
Спокойствие, снизошедшее на Ганнона после жертвоприношения, испарилось, как только он покинул храм. У входа стояла толпа таких же просителей. Когда он протолкался между ними – человеком с воспаленными глазами, пришедшим искать излечения, и обезумевшей матерью, принесшей больного младенца, – его охватила горечь. Здесь все было так же, как в храмах Карфагена и, заподозрил он, в храмах всех богов во всех землях под солнцем. Нищие, хворые, умирающие, завистливые и скорбящие приходили с разнообразными жертвоприношениями, от денег до пищи, стеклянной и глиняной посуды, – и что получали взамен? Банальные слова от жрецов… Ганнона подмывало добавить «и больше ничего», но он не посмел. Только боги могли ему помочь. Это они устроили ему встречу с Аврелией. Они не допустят – не могут допустить, – чтобы все осталось как есть. Ганнон повторял это себе сто раз в день, но его все равно глодали сомнения.
Прошло еще несколько дней. Однажды вечером юноше показалось, что он мельком увидел возлюбленную на балконе, но он не посмел махнуть ей рукой, боясь, что кто-нибудь увидит. В бессильной ярости Ганнон решил поговорить с Клитом, своим единственным другом в Сиракузах. Сделав это, он отдаст свою жизнь в его руки, но теперь уже юноша был согласен на такой риск. Если не начать действовать, Аврелия останется вечно страдать от унижений в руках Гиппократа.
Он постучал в дверь Клита в тот же день, взяв с собой небольшую амфору вина и кусок лучшего окорока, какой можно купить за деньги. Из-за подарков Клит принял его еще радушнее. Предоставив Ганнону единственный табурет, он ловко сломал восковую печать на горлышке амфоры и налил две чаши. Подняв тост друг за друга, они выпили.
– Голоден? – Клит ткнул пальцем в окорок, который выложил на стол.
– Давай займемся им позже, когда вернемся из таверны.
Клит усмехнулся.
– Ага, мы идем в город, да?
– Да, было бы неплохо. Мои солдаты говорят, что есть хорошее местечко на задней улочке в Ахрадине. По общим отзывам, туда стоит сходить.
– «Трезубец Посейдона»! Ты про это место?
Ганнон ощутил легкое разочарование.
– Ты был там…
– Я переступал порог каждой таверны в Сиракузах. – Клит отхлебнул вина. – Впрочем, буду счастлив сходить туда еще раз. Особенно если ты платишь!
– Таково мое намерение, – подмигнул Ганнон. Он поколебался в нерешительности, но мысль об Аврелии заставила его продолжить. – Хочу попросить об одном одолжении.
Клит поставил чашу.
– Я как раз гадал, что у тебя на уме. Если это не нанесет вреда моему городу…
– Ничего такого, – быстро проговорил Ганнон.
– Тогда сделаю все, что в моих силах, – с широким жестом сказал Клит.
– Может быть, узнав, ты бы так не сказал.
– Ха! – Клит поднял руку, останавливая его. – Мне нужно еще вина.
Снова наполнив чаши и сделав большой глоток, он жестом предложил Ганнону продолжать.
– Помнишь ту римскую девушку, женщину, о какой я тебе рассказывал?
– Не так давно? Думаю, что помню… Та, которая замужем?
– Да. – Ганнон почувствовал, как его охватывают горячие чувства, но совладал с ними. Нужно, чтобы голова была холодной. – Она здесь. В Сиракузах.
– Шутишь!
– Нет. Видел ее около двух недель назад.
– Так вот почему ты так озабочен! Задумал, как бы ее трахнуть, да? – Клит зашелся хохотом, но, увидев, что Ганнон не присоединился, нахмурился. – Конечно. Она римлянка и не может свободно расхаживать по городу. Позволь угадать… Она пленница или рабыня, так?
Ганнон кивнул.
– Это будет нетрудно устроить. Положение командира среднего звена дает некоторые привилегии. Я пойду с тобой посмотреть, какой болван ее купил. Если ударить его несколько раз головой об стену, он увидит, как разумно будет продать ее тебе. Естественно, за гроши.
– Спасибо. Ты хороший друг, Клит. Но все не так просто.
– Почему же?
Ему пришлось бросить кости и рискнуть надеждой.
– Потому что ее владелец – Гиппократ.
У Клита захватило дыхание.
– Ты шутишь.
– Хотел бы я, чтобы это была шутка.
– Ты знаешь, что я поклялся служить Гиппократу и Эпикиду, обоим, не жалея сил, до самой смерти. – Голос Клита звучал твердо. Он уже связал себя обязательством.
– Раньше ты говорил, что Гиппократ может быть… – Ганнон помолчал, подыскивая слово. – Неприятным. Меня беспокоит, что он проделывает с Аврелией самые отвратительные вещи. Я не могу остаться в стороне и ничего не делать. Я должен освободить ее. – Клит ничего не говорил, и страх Ганнона возрос. – Здесь ничего общего с войной против римлян и моей верностью правителям. Если дойдет до такого, я умру, защищая ваш город. Клянусь тебе могилой моей матери.
Его слова потонули в зияющем молчании между ними.
– Будь я проклят, Клит, это женщина, которую я люблю, – сказал Ганнон.
Он уже видел, как стража Гиппократа приходит арестовать его. И был ошеломлен, когда Клит расхохотался.
– Что такого смешного?
– Твоя жгучая страсть, друг мой. Твои старания убедить меня, что твое желание не повлияет на военные усилия.
– Так ты поможешь мне?
– Как я могу не помочь? Ведь ты помог бы мне освободить мою возлюбленную, разве нет? Если бы это не противоречило твоей войне против Рима?
– Баал-Хаммон мне свидетель, помог бы! – с жаром подтвердил Ганнон.
– Значит, я прав. Нам нужен план, – заявил Клит. – Но особенно не надейся. Одно то, что нас двое, еще не значит, что все получится. Более вероятно, что у нас на глазах Гиппократа сбросят со стены.
Мрачное предупреждение не удержало Ганнона от улыбки. Теперь он был не один.
Глава X
– К этому можно привыкнуть, – сказал Матвей, подставив лицо склоняющемуся к горизонту солнцу. – Теплое солнышко днем. Приятный ветерок с моря. Никаких командиров в пределах видимости.
– Как и долбаных сиракузцев, – добавил Урций, плюнув с деревянной стены в направлении осажденного города.
Квинт не собирался спорить с товарищами. И правда, в последние недели жизнь немного успокоилась, но после ужаса неудачного штурма Сиракуз солдаты не видели в этом ничего плохого. Кроме того, было большой удачей, что командующий Марцелл не взял их часть с собой, когда недавно отправился преподать урок городам, объявившим себя союзниками Сиракуз. Мегару Гиблейскую он взял штурмом и сжег в назидание тем, кто бросает вызов Риму. Хотя победу и рассматривали как нечто большее, чем возвращение одного городка, римляне понесли большие потери… Хватит думать об этом! Временами Квинт задумывался, не сдают ли у него нервы, отчего испытывал стыд. Он не признавался в этом ни одной живой душе, даже Урцию. Но теперь вспыхнул.
– Нам бы не помешало встретить вражескую атаку, – сказал он с жаром.
– А? – Матвей посмотрел на него, как на сумасшедшего. – С какого перепою тебе этого захотелось?
– Солдаты коснеют, если не видят активных действий, – огрызнулся Квинт.
– Спятил, – сказал Матвей, постучав по голове. – Меня вполне устраивает еще немного побыть в стороне от сражений.
Раздраженный и немного обеспокоенный, что кто-то разглядит правду под его бравадой, Квинт немного прошел вдоль укрепления. Секция, какую они охраняли, располагалась близ основного лагеря и включала одни из проделанных через равные промежутки ворот, выходивших на Сиракузы. Ворота открывались, только когда посылали дозор проследить за возможной активностью противника. К счастью, такое случалось редко. До сих пор солдаты испытывали разумное почтение к смертоносным устройствам Архимеда. «Зачем рисковать жизнью солдат на ничейной земле, когда не планируется никакого штурма стен? – думал Квинт. – Марцелл не такой дурак. Он временно бережет силы для того времени, когда они понадобятся».
Ходили слухи, что в Сицилию направляется флот из Карфагена. Говорили, что он высадит войска на юго-западе. Это имело смысл. Там, на побережье, располагались города Гераклея и Акрагас, и почти до окончания предыдущей войны они служили оплотом Карфагену. Если слухи имели под собой основание, Марцелл не станет принимать вызов, решил Квинт. Несомненно, поэтому он и стал покорять городки вроде Мегары Гиблейской. Если слишком большая часть острова перейдет к Сиракузам и Карфагену, положение римлян в Сицилии окажется тяжелым для обороны, особенно если скоро прибудут тысячи карфагенян.
– Ставлю обол, что знаю, о чем ты думаешь, – откуда-то справа и сзади донесся голос Урция.
Квинт обернулся; ему не понравилось, что он не услышал приближения друга, и его по-прежнему раздражали собственные мысли.
– Ни о чем особенном.
– Врешь.
Уязвленный Квинт открыл рот, чтобы дать язвительный ответ, но Урций опередил его:
– Все мы забиваем себе голову дерьмом, с ужасом думая о еще одном сражении, брат.
Юноша посмотрел в обе стороны вдоль вала; к счастью, там никого не было.
– Кто сказал, что я думал об этом? – с пылом спросил он.
– Это ясно как день при взгляде на твое лицо, Креспо. Почему? Да потому что все мы до одного думаем о том же! Тразименское озеро и Канны были ужасны, и мы никогда их не забудем, но побоище в гавани было чуть ли не хуже. Все утонувшие… – Урций состроил гримасу. – Человек не может без ущерба для себя видеть такие вещи. Снова испытать тот кошмар никому не захочется. Это нормальная реакция. У нас всех на душе одно и то же.
Он крепко сжал другу локоть. Квинта распирала масса чувств. Страх. Облегчение и гордость, что у него есть такой друг, как Урций. Любовь к человеку, который видит его слабость и не осуждает за нее.
– Когда придет время идти и сражаться снова, твои яйца съежатся, но ты будешь сражаться вместе с нами, верно?
– Конечно! – ответил Квинт.
Несмотря на возможный исход – смерть, – было бы невообразимо повести себя иначе. Товарищи значили для него все.
Урций перехватил его взгляд.
– И мы будем рядом с тобой. Что бы ни случилось.
Квинт прислонил свой пилум и щит к парапету и неуклюже обнял приятеля.
– Ты хороший друг.
– Как и ты для меня, – ответил тот, обнимая его в ответ.
Юноша почувствовал, как в уголках его глаз выступили слезы.
– Я и не знал, что вы парочка моллисов! – воскликнул Матвей.
Вместо ответа Квинт и Урций сделали непристойный жест.
– Берегись, а то и тебя оприходуем! – с плотоядной улыбкой предостерег Квинт.
В это время Марий, еще один из их новых товарищей, издал свист, означавший «идет начальство», и все с внезапным интересом стали наблюдать, что происходит за валом.
Простучали шаги по ближайшей лестнице, и Квинт рискнул посмотреть влево. Поднимался кто-то незнакомый.
– Ребята, глядите! Это не из наших, – проговорил он краем рта.
Урций двинулся вдоль вала, как и полагается часовому. Его друг остался на месте в надежде, что командир, кто бы он ни был, не задержится здесь надолго.
К его досаде, шаги вновь пришедшего остановились рядом с ним. Квинт оглянулся и отдал салют.
Подошедший, центурион, критически осмотрел солдата. Он был чисто выбрит, с квадратным подбородком, лет сорока.
– Вольно.
– Чем могу служить? – спросил Квинт, становясь «вольно».
– Значит, это Сиракузы, – сказал центурион, рассматривая стены вдали. – Укрепления внушительные.
– Так точно.
– И неудивительно: полагаю, они простояли полтысячелетия… Ты принимал участие в штурме?
«Он пришел с подкреплениями», – удивленно подумал Квинт.
– Так точно.
– Все было так плохо, как говорят?
– Так точно. – Юноша старался забыть, как погибли Волк и Невезучий, но не получалось.
Центурион хмыкнул.
– Вы только что прибыли, центурион? – рискнул спросить Квинт.
– Да. Сенат прислал нас из Цизальпинской Галлии.
Квинт вдруг ощутил к центуриону родственное чувство.
– Вы тоже были при Требии?
На лице прибывшего мелькнула досада.
– Нет. Я находился в Виктумуле, в городке к западу от Плацентии. Во время сражения при Требии мне пришлось остаться за его стенами.
– Я помню Виктумулу. Ганнибал разграбил этот город после Требии. Вам повезло выжить.
Тут лицо центуриона потемнело. «Почему ему это не понравилось?» – удивился Квинт и попытался спасти ситуацию:
– Наверное, Фортуна улыбнулась вам в тот день, как и нам в гавани под Сиракузами.
Лицо центуриона немного смягчилось.
– Богиня удачи в лучшем случае капризна, но когда пала Виктумула, она, наверное, была в хорошем настроении.
– И с тех пор вы воевали с галлами?
– Да, с теми грязными дикарями. Будет неплохо для разнообразия повоевать с сиракузцами. Я слышал, тут можно убить и гуггу… Было бы здорово. – У центуриона загорелись глаза.
– Конечно, – бесстрастно проговорил Квинт.
Не стоило говорить, как его порадовало время, когда строили вал вокруг Сиракуз.
– Пера!
Центурион взглянул вниз. То же сделал Квинт. Внизу сидел на коне другой центурион, держа в поводу другого коня.
– В чем дело? – спросил Пера.
– Я тебя обыскался. Вызывают. На закате надо быть на совещании у командования. Марцелл хочет нас видеть. Ты готов?
– Да.
Ничего не сказав Квинту, Пера спустился по лестнице.
«Похоже, жесткий человек», – подумал Квинт. Он не знал, почему, но Пера ему не понравился.
Урций подошел к нему раньше, чем центурион добрался до своего товарища.
– Чего ему было нужно?
– Как обычно: посмотреть на Сиракузы.
– Значит, новичок?
– Да. Он и его часть прибыли из Цизальпинской Галлии. Они не сражались при Требии, и это, похоже, его больная мозоль.
Тут Пера оглянулся, и у Квинта похолодело в животе. «Дерьмо! Надеюсь, он это не услышал!»
– У вас прекрасный конь, – крикнул он, чтобы отвлечь внимание, указывая на вороного жеребца с белыми бабками.
Пера скривил губы.
– Что понимает в лошадях рядовой гастат?
Уязвленный, Квинт вспыхнул. Он скакал верхом с юных лет, может быть, вероятно, в отличие от Перы. Юноша сам решил пойти в пехоту, но в подобных случаях, когда не мог открыть слишком много, чтобы не быть разоблаченным, в нем вскипало возмущение. Не подумав, Квинт ответил:
– В детстве у нас было несколько лошадей.
– Умеешь скакать верхом? – В голосе Перы слышалось недоверие.
Квинт ощущал на себе взгляд Урция и понимал, что друг безмолвно умоляет его немедленно закончить разговор. Но им овладел какой-то демон. Плевать на Перу. Этого высокомерного болвана.
– Умею. И неплохо.
Пера взглянул на своего товарища и усмехнулся.
– Слыхал? Мы наткнулись на гастата, которому следует быть в коннице!
Второй центурион рассмеялся.
– Прекрасная находка! Может быть, тебе стоит устроить с ним гонку?
– Это мысль! – Пера снизу посмотрел на Квинта. – Что скажешь? Ты и я, сегодня вечером. Гай, – он кивнул на товарища, – даст тебе своего коня. Дашь?
– Конечно, – подтвердил центурион.
– Спасибо, но не смогу, – ответил Квинт, чувствуя, что ситуация быстро выходит из-под контроля.
Лицо Перы посуровело.
– Почему же?
– Рядовой не может соревноваться с центурионом, – ляпнул Квинт.
– Может, если ему прикажут, – прорычал Пера. – Хочешь, чтобы я сходил и поговорил с твоим командиром?
Квинт был почти уверен, что Коракс пошлет Перу куда подальше, но в таком случае сам он почувствует себя мальчиком, который ищет у папы защиты от хулигана. И снова самолюбие взяло верх.
– Нет, не надо. Я поскачу с вами.
– Креспо! Ты спятил? – прошептал Урций.
– Тогда до вечера, – сказал Пера. – Здесь, при смене второй стражи. Мы поскачем за валом.
– Хорошо, центурион.
Уже поняв, что сделал глупость, Квинт смотрел вслед двоим всадникам. Они перешучивались друг с другом.
– Вот болван! – воскликнул Урций. – О чем ты думал?
– Кем он себя возомнил? – злобно ответил Квинт. – Отец посадил меня на коня, когда я еще не умел ходить. Я обгоню его, как черепаху.
– Может быть. Но не сделаешь этого! Неужели ты такой идиот? Это же центурион! Такие, как ты и я, – ничто в сравнении с ним.
– Кувшин прав, – сказал подошедший Матвей. – Если ты его обгонишь, он тебе устроит веселую жизнь.
Марий тоже что-то проворчал, выражая согласие.
Квинт сердито кивнул, неохотно соглашаясь.
– Да, я слышу.
Его товарищи были правы. Соперничать с Перой было безрассудством. Придется дать центуриону победить. Его уныние еще углубилось, и на какое-то время Квинт пожалел, что отказался от своего привилегированного положения всадника четыре года назад. Но очень скоро сожаление прошло. «Если б я остался в коннице, у меня бы не было моих товарищей, и Коракс не был бы моим командиром, – подумал он. – Разве этого не достаточно?» Однако его наполнила горечь, когда он представил грядущую гонку. Ему придется не только проиграть, но и пережить унижения со стороны Перы…
Квинт проклял себя за то, что не умеет держать язык за зубами.
– Готовы? – спросил Гай, центурион, с которым раньше приходил Пера.
Уже стемнело, и римские укрепления четко виднелись в свете луны. Если присмотреться, можно было разглядеть ходящих там туда-сюда часовых. Из лагеря с другой стороны доносились обычные ночные звуки: ржание боевых коней, людские голоса и взрывы хохота.
Верхом на коне Гая, спокойном гнедом жеребце с роскошной гривой, Квинт ощутил, как от напряжения сжало горло, и только кивнул.
– Давно уже готов, – с ухмылкой сказал Пера, сидя на своем жеребце в десяти шагах справа от юноши.
– Как и договорились, вы поскачете до воткнутого в землю факела – вон там, в пятистах шагах – и обратно. Первый, кто достигнет этой линии, – Гай указал мечом на землю у себя под ногами, – будет победителем. Согласны?
– Да, – ответили оба.
– Тогда – на счет «три», – объявил он.
Прекрасный вечер, подумал Квинт. Прохладно, но не слишком. Ни ветерка. Чистое небо с большой луной, дающей яркий свет. Земля, где им предстояло скакать, была в основном ровной. Он заранее прошел здесь пешком и заметил не много мест, где лошадь могла сломать ногу. Идеальные условия для гонки. Неудивительно, что весть о ней быстро распространилась. Более сотни солдат собрались посмотреть. Несмотря на то что такие вещи запрещались – особенно за осадным валом, – было и много пехотных командиров: опционов, тессерариев и центурионов. Квинту показалось, что он заметил и Коракса в плаще с капюшоном, и не знал, хорошо это или плохо, что центурион не попытался воспрепятствовать его участию в гонке.
Многие проталкивались сквозь толпу, делая и принимая ставки. С лица Квинта не сходила полуулыбка. Если б его противником был не Пера, он отдал бы Урцию все деньги и велел поставить на него, простого гастата, который выступил против центуриона. Конечно, юноша не сделал ничего подобного. Вместо этого он будет скакать, как будто бы стараясь победить, но под конец проиграет. Победа над Перой может доставить ему момент славы, но иметь центуриона врагом будет крайне опасно. Будь оно все проклято! Лучше беречь свой покой.
– Раз… – произнес Гай.
Квинт наклонился вперед и погладил свою лошадь по морде. У него есть шанс пустить ее рысью чуть раньше сигнала. Это было спокойное животное, но он не сомневался, что, если захочет, оно обойдет скакуна Перы, хотя тот казался резвее.
– Постарайся, малыш, – прошептал он. – Не упади и не покалечься, а то мне придется отвечать перед твоим хозяином.
– Два…
Квинт взглянул на Перу; тот тихо произнес какое-то ругательство в его сторону. Как и на сопернике, на нем была лишь легкая шерстяная туника, перепоясанная ремнем. Он также сжимал в правой руке хлыст – его Квинт никогда не любил применять.
– Три!
Несмотря на требования товарищей Квинта соблюдать тишину, зрители тихонько зашумели. В надежде, что о гонке не станет известно высшему начальству, которое оставалось не в курсе, Квинт погнал коня к пятнышку света – факелу, отмечавшему место разворота. Рядом Пера уже орудовал хлыстом, со свистом и треском хлеща по конским бокам. Вороной вырвался вперед, и Пера, торжествуя, оглянулся через плечо на противника.
– Давай! Мы не можем дать этому сыну шлюхи оторваться, – шептал Квинт своему гнедому.
Он дернул поводьями, и, к его восторгу, конь радостно откликнулся, стуча копытами по земле все быстрее и быстрее. Когда они преодолели примерно половину дистанции, Квинт прикинул, что расстояние между ним и Перой сократилось. Колышущийся на легчайшем ветерке огонь факела был уже ясно виден. Прежний демон вернулся, и Квинт оскалил зубы. Ведь не будет никакого вреда, если Перу немного попугать? В конечном итоге центурион все равно выиграет.
– Скорее! – подбодрил он своего гнедого. – Ты можешь догнать противника. Я знаю, что можешь.
Конь храбро прибавил ходу. «Он резвее, чем казалось», – радостно подумал Квинт, чувствуя, как в ушах шумит ночной воздух, и снова улыбнулся. Пера встревоженно оглянулся.
Когда до факела оставалось шагов сто, Квинт и его жеребец догнали вороного. Бок о бок, на расстоянии вытянутой руки, они мчались к точке разворота. Юноше доставляла большое удовольствие злоба на лице центуриона. «Неужели он еще не понял, что я на самом деле могу его победить?»
Трах! Квинт услышал щелчок, и в то же мгновение его щеку обожгло болью. Все поплыло перед глазами, и он чуть не потерял равновесие. От падения спасло только то, что он крепко ухватился за поводья, и конь инстинктивно замедлил бег.
– Ты кусок дерьма! – крикнул Пера. – Я тебе покажу!
Пока юноша приходил в себя, конь центуриона рванулся вперед, к факелу. Поднеся руку к горящей щеке, Квинт вздрогнул, ощутив под пальцами липкую кровь. Пера явно хотел победить, но молодой гастат не ожидал, что этот ублюдок воспользуется хлыстом как оружием. Раскаленная добела ярость обуяла его, и он заколотил пятками по бокам гнедого. Тому словно передалось желание всадника догнать Перу, и он снова устремился вперед; копыта застучали по твердой земле в завораживающем ритме. Квинт жалел, что у него нет копья, чтобы метнуть его, или какой-то другой возможности сбить Перу с коня и растоптать в кровавое месиво. Несмотря на стучащую в висках кровь, юноша понимал, что такой ответ привел бы к смертному приговору. И как же ему захотелось тогда выиграть гонку и преподать Пере урок верховой езды! Гнедой был великолепен; к моменту разворота он уже мог поравняться с вороным.
Квинт глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Выиграть у Перы было немыслимо. Лучше скакать, чуть придерживая коня. Он покажет себя молодцом, примет насмешки от Перы и друзей, и вся гонка станет ему горьким уроком. Потом выпьет амфору вина с товарищами, и это поможет стереть из памяти печальный эпизод.
Его благие намерения подверглись испытанию, когда чуть погодя он увидел, как Пера придержал коня и развернул его назад, не доскакав добрых сорок шагов до факела. И пока гнедой приближался к отметке, Пера на своем скакуне уже мчался назад, навстречу им, к финишной линии.
– Эй! – возмущенно закричал юноша. – Это нечестно!
– А кто проверит? – прорычал соперник, пролетая мимо.
И Квинт забыл обо всем, кроме желания победить.
– Й-ах! – закричал он, посылая гнедого вперед. – Давай!
Конь радостно откликнулся, устремившись к факелу еще быстрее, чем ему удавалось раньше. Он не проявил никакого страха, повернувшись так близко от пылающего факела, что жар пламени обжигал. В пятистах шагах мерцание света отмечало линию, где находились зрители и Гай. Квинт скосил глаза на Перу. Его фигура вырисовывалась на фоне света впереди, и сердце юноши заколотилось о ребра.
– Он далеко, мой храбрец, – сказал солдат, пока гнедой набирал скорость, потерянную при развороте. – Не знаю, сможешь ли ты его догнать. Однако если сможешь, я разыщу для тебя самую сладкую траву во всей Италии. И еще целый мешок яблок. Сможешь?
Копыта тут же застучали еще чаще, и Квинт прямо-таки влюбился в коня. Гнедой хотел победить! Сжав его бока бедрами, юноша наклонился к самой гриве, как делал в детстве, когда соревновался со своим отцом на широких полях около дома. Впрочем, ему никогда так не хотелось победить в гонке, как сейчас, отчего последующее краткое время растянулось в вечность.
Квинт чувствовал тепло коня под собой, его дыхание, учащенное и поверхностное, звучащее в такт стуку копыт; видел луну и сверкающие на небосводе звезды, темную полосу слева, которая была римским валом, и мерцание огней на далеких стенах Сиракуз с другой стороны. Но все его внимание сосредоточилось на силуэте Перы и его вороного. Говнюк!
Читать бесплатно другие книги:
