Ганнибал. Бог войны Кейн Бен
– Половину хочу сейчас.
Остальные придвинулись поближе к нему, и Ганнон заметил, что некоторые положили руки на ножи. Маленькие ублюдки… Он напрягся, готовясь драться.
– Не валяйте со мною дурака, ребята. Даю вам три золотых сейчас – как жест доброй воли. Это больше, чем вы увидите за год своего воровства. Остальное, как я и сказал, получите, когда дело будет сделано. Если вас это не устраивает, то катитесь все в Гадес.
Медведь посмотрел на своих дружков.
– Если схватитесь за оружие, – угрожающе проговорил Клит, – мы выпустим половине из вас кишки, прежде чем успеете вдохнуть, а остальным – как только успеют.
Медведь, насупившись, посмотрел на Клита, потом на Ганнона. Оба ответили такими же горящими взглядами. Подумав, пацан рассмеялся.
– Я пошутил. Сделка хороша. Вы заплатите мне у храма Деметры в Ахрадине в начале третьей стражи.
– Ты разумнее, чем выглядишь, – проскрипел Клит. – А теперь, если хотите заработать золото, лучше поглядывайте за улицами вокруг, чтобы мы заблаговременно узнали, что они идут. Мы останемся здесь. Сообщайте нам.
С хмурым видом Медведь погнал свою шайку из переулка.
– Маленький засранец продаст душу, лишь бы получить барыш, – сказал Ганнон.
– Как и любой из городских низов, – ответил Клит, и юноша знал, что он прав.
– Гиппократ накажет свою стражу? – спросил он, выразив тревогу, о которой они уже дважды говорили раньше.
Сопровождающие Аврелию и Элиру, скорее всего, ни в чем не виновны перед этими женщинами.
– Их наверняка высекут, но, думаю, этим все и ограничится. В настоящий момент обученные солдаты – бесценный товар. Кроме того, золото, которое ты мне дал, с лихвой компенсирует их наказание. Прослежу, чтобы им тайно передали деньги от неизвестного доброжелателя.
Они приготовились ждать как можно дальше от обоих выходов из переулка. Ганнон смотрел в одну сторону, Клит – в другую. Заговорщики выбрали это место с большой осторожностью. Узкий проход был полон мусора и нечистот, и поэтому сюда редко кто-нибудь заходил, разве чтобы опорожнить ночной горшок, но их вполне могли обнаружить и здесь. Два человека с повязками на лицах неизбежно привлекут внимание. И все же приятели не снимали повязки из опасения, что мальчишки увидят их лица. Вдобавок Ганнон беспокоился, что Аврелию будет сопровождать слишком много солдат, или что они выйдут из других ворот, или не выйдут вообще. Ожидание действовало на нервы. Разговоры пришлось свести к минимуму, и поэтому не оставалось ничего, кроме как размышлять. Настроение Ганнона не улучшала вонь дерьма и мочи, и ощущение их под ногами на каждом шагу. Он сосредоточил мысли на снятой Клитом комнате над таверной на западном краю города. Известие о сбежавших женщинах не сразу достигнет того района. Если повезет, хозяин таверны ничего не заметит. Он был знакомый Клита, замешанный в кое-каких темных делишках. Клит собирался сказать, что Аврелия и Элира – флейтистки, прячущиеся для запретных встреч с ним самим и его другом (Ганноном). Через какое-то время карфагенянин прогнал из головы и эти мысли. Нынешняя часть их плана тоже была полна риска. А все должно пройти по плану, иначе – беда. «Боги, сражаться на войне легче», – угрюмо подумал юноша.
– Идут!
Перед ним стоял один из самых маленьких подручных Медведя – оборванец с выпученными глазами и копной курчавых черных волос.
– Ты уверен?
Малыш самоуверенно пожал плечами.
– Я увидел двух женщин; одна несла маленькое тело, завернутое в холст. С ними двое солдат. Это вам нужно?
С возбужденно застучавшим сердцем и печалью об Аврелии Ганнон взглянул на Клита.
– Должно быть, они.
– Всего два солдата! Как хорошо… Далеко? – спросил Клит, подойдя к Ганнону.
– В нескольких кварталах. Скоро появятся.
– Медведь и остальные на местах? – спросил Ганнон.
– Да. Мы хотим получить наше золото.
– Получите, если выполните свою работу.
– Не бойтесь. – Мальчишка ощерился, показав коричневые неровные зубы. – Я дам знать Медведю, когда они окажутся в тридцати шагах от входа во двор. – Вложив в рот большой и указательный пальцы, он издал тихий свист. – Я сделаю так, но гораздо громче. Сразу же выкатят воз, и мы с ребятами бросимся на солдат.
– Хорошо. Вечером увижусь с Медведем в Ахрадине, как договорились. Тогда он и получит деньги.
– Я передам ему, – сказал оборванец через плечо, рысцой пускаясь прочь.
Клит подтолкнул Ганнона.
– Нервничаешь?
– Дерьмо! Еще бы!.. А ты нет?
– Мои кишки горят, будто съел тарелку несвежих мидий. – Клит искоса взглянул на него. – Зато бодрит, клянусь бородой Зевса!
– Ага, я тоже чувствую подобное, – сказал Ганнон с натянутой улыбкой.
Лучше делать что-то по любви, а не ради мести, верности государству или какой-то другой из мириада причин, по которым сражаются люди. Если все пройдет хорошо, он воссоединится с Аврелией. Ганнон глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. В бою выживают бойцы с холодной головой, а те, кто чрезмерно возбужден, погибают.
– Я хватаю девушку-рабыню… Элиру, да? А ты бери Аврелию и мальчика.
– А если Медведю с дружками не удастся повалить солдат?
Клит наклонился, покопался в навозе и достал один, а потом и второй обломок кирпича.
– Воспользуемся этим. Ради всех богов, постарайся не убивать их.
Он двинулся к выходу из переулка и остановился шагах в десяти – на достаточном расстоянии, чтобы его случайно не увидел какой-нибудь прохожий, но все же близко, чтобы выбежать, если понадобится. С начала войны Ганнон бессчетное количество раз ждал в засаде. Время растягивалось, угол зрения сужался, как будто впереди был узкий туннель, во рту пересыхало, ладони потели, а в кишках чувствовалась слабость. И все же никогда он так не нервничал. Конечно, юноша знал причину – дело касалось Аврелии, – но не мог заставить свое сердце стучать медленнее. Он начал тревожиться. Если слишком переживать, можно все испортить. И этой мысли было достаточно, чтобы начать нервничать. Закусив изнутри щеку, Ганнон дал резкой боли отвлечь его от всего остального. Затем остановился и вроде как бездумно случайно поскреб грязную лодыжку.
– Они в пятидесяти шагах, – прошипел он и замолк.
Волнение Ганнона, наверное, было хорошо заметно, потому что Клит сжал ему локоть.
– Все будет хорошо.
Карфагенянин судорожно сглотнул.
– Да.
– Мы не знаем, как быстро они двигаются. Я сосчитаю до тридцати, и приготовимся.
Ганнон кивнул.
– Раз. Два. Три.
Клит продолжал считать, а Ганнон не отрывал глаз от части улицы, которую мог видеть в узком промежутке между домами. Мимо проковылял старик, опираясь на палку. В доме напротив женщина высунулась, чтобы выбить коврик на железных перилах балкона.
– Свежие горячие колбаски! Только что приготовлены! Кто хочет? – кричал лоточник.
– Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать.
В вышине неба презрительно кричали чайки, и им откликались другие. Мимо прошел тот курчавый мальчишка, не взглянув в переулок. Какой-то мужчина провез тележку со скобяным товаром, что-то бормоча себе под нос про ее вес. Две девушки остановились полюбоваться чем-то в примыкающей к переулку лавке, болтая о том, кто угадает, какой стражник стоит у ворот.
– Двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать семь. Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать, – проговорил Клит.
Оба молчали. Глядя на улицу, они сделали пару шагов. В ушах у Ганнона стоял шум, сердце отчаянно колотилось.
– Фьюуууу-фюить!
Свист оказался гораздо громче, чем карфагенянин мог ожидать от маленького оборванца.
Началось.
«Баал-Хаммон, позаботься о нас. Баал-Сафон, дай нам твою защиту и твою силу!» – молился Ганнон, когда они подошли к выходу из переулка.
Тра-та-та.
Слева донесся стук колес по булыжнику. Пока что Медведь исполнял свою роль, но глаза Ганнона выискивали не воз – они лихорадочно осматривали улицу справа. Юноша чувствовал, что Клит сзади делает то же самое, однако проклятый жрец с компанией загораживали обзор. В десяти шагах впереди стояли трое мальчишек, плохо притворяясь, что рассматривают товары, выставленные у входа в столярную мастерскую. Еще двое на другой стороне улицы играли в кости. Остальные, наверное, были с Медведем.
– Берегись! – послышался мужской крик.
Грохотание колес стало громче, последовали крики и шум, и Ганнон услышал, как воз ткнулся в стену дома на их стороне улицы. Медведь хохотал. «Получилось!»
Но Ганнону было совсем не весело. Если стража Аврелии увидела это, они могут повернуться и убежать.
К его несказанному облегчению, солдат протолкнулся мимо жреца. За ним с каменным лицом прошла Аврелия с маленьким полотняным свертком. Следом – Элира, а за нею – второй стражник, его Ганнон смутно припомнил.
Из-за спины донеслось злобное ругательство.
– Агафокл! Если он меня заметит, я пропал.
«Дерьмо!» – подумал Ганнон. Второй стражник был знакомым Клита, это его они встретили с группой рабынь. В их предприятии возник дополнительный риск.
По сигналу за спиной у них появился Медведь со своей ватагой. Они налетели на первого солдата, который презрительно рассмеялся:
– Не заставляйте меня надрать вам задницу!
Он не видел остальных ребят, которые неслись к нему с обеих сторон.
– Помните, что я вам говорил, – крикнул Медведь своим товарищам.
Бросившись на стражника, пока тот не успел опомниться, он схватил его под коленку и дернул. Солдат повалился навзничь, а четверо мальчишек вскочили на него, колотя руками и ногами.
Ганнон и Клит выскочили на улицу. Элира завизжала, но Аврелия как будто не замечала, что происходит. Агафокл отпихнул их локтем, и его рука потянулась к копису.
– Что происходит, забери вас Гадес? – заревел он. – Маленькие ублюдки!
Это противоречило тому, чему учили Ганнона, – не терять из виду врагов, с которыми столкнулся, – но он не отрывал глаз от Аврелии. Женщина по-прежнему словно не замечала происходящего. Так продолжалось, пока карфагенянин не подбежал к ней и она не увидела его. С печальной улыбкой возлюбленная подняла свой сверток.
– Это Публий. Ты бы полюбил его.
– Аврелия! Пошли… – Он схватил ее за локоть.
– Мне нужно передать его кому-то у ворот. Мне не позволили выходить из города. Посмотреть, как его сожгут.
Ганнон не учел, что горе могло так ошеломить ее.
– Мы совершим обряд после, – ласково проговорил он и потянул ее прочь. – Сейчас же надо идти. Скорее!
Она не двигалась, и юношу охватила паника. Первый солдат был у него за спиной. Судя по болезненным вскрикам и радостным воплям ребят, он получал хорошую трепку, но Агафокл, которого тоже повалили, как-то умудрился снова встать на ноги и увидел, что происходит. Только героическое усилие Медведя, который перерезал ножом его перевязь и отбросил меч в сторону, не дало воину вмешаться в драку с оружием. Но и без меча он двинулся в направлении Ганнона. Медведь с тремя товарищами окружили его, но Агафокл отмахнулся от них, как от надоедливых ос. В отчаянии Ганнон выхватил у Аврелии Публия. Она потрясенно вскрикнула, а он прошипел:
– За мной! – после чего повернулся и побежал к переулку, не отрывая глаз от Клита с Элирой в дюжине шагов впереди.
Ганнон уже почти добежал до переулка, когда заметил, что Аврелии за спиной нет. Развернувшись, он ошеломленно увидел, как она выхватила у одного из мальчишек нож и вонзила Агафоклу в пах под птериги. Тот завопил от боли, а она с криком: «Сын шлюхи!» ударила его ножом еще дважды.
– Что она делает? – закричал Клит.
– Не знаю, – ответил Ганнон.
Агафокл упал на колени, кровь хлестала из его ран. А женщина в совершенном спокойствии подошла к первому солдату, который все еще лежал на земле; ее клинок поднялся и опустился, поднялся и опустился, и крик несчастного перешел в бульканье и затих. Со звоном металла о камень она выронила нож и наконец взглянула в сторону на Ганнона. Карфагенянин снова вышел из переулка.
– Сюда! – позвал он.
Лицо Аврелии оставалось безмятежным, пока она шла – не бежала – к нему. Вокруг царила сумятица. Мальчишки скрылись с глаз, но лавочники стояли в дверях и, вытянув шеи, наблюдали за происходящим. Кто-то подошел к Агафоклу, чтобы помочь, но другой прохожий стоял в оцепенении, словно зачарованный внезапной вспышкой насилия.
– Скорее! – сказал Ганнон, натягивая повыше скрывающую лицо повязку.
Когда Аврелия подошла к нему, Клит бросил на нее раздраженный взгляд и вместе с Элирой направился по переулку.
– Пошли, скорее!
– Не смотри под ноги, – сказал Ганнон. – До другого конца недалеко.
– Я знала, что ты придешь, – выдохнула она.
– Как я мог не прийти, зная, что ты пленница? Извини, что получилось так долго. – Его взгляд упал на ношу в руках, на Публия. – Если бы я успел раньше!..
Клит бежал, петляя, от места засады. Он выбирал переулки между большими улицами. Теперь оба сняли повязки с лица и не привлекали внимания прохожих, но Ганнон на всякий случай завернул Публия в старый плащ Элиры. Извилистый маршрут объяснялся тем, что их провожатый потерял ориентацию, и так продолжалось до тех пор, пока они не вышли на главную артерию города, ведшую к Эпиполам, западной части Сиракуз, где Клит пришел в себя. И сразу напустился на Аврелию.
– Зачем ты убила тех двух людей? – спросил он по-латински. – Они стерегли тебя, а не вели на казнь.
– А тебе какое дело? – огрызнулась она с большей страстью, чем ожидал Ганнон.
– Они сиракузцы, как и я. Я даже был знаком со старшим. Не было нужды их убивать. Мальчишки и так их отвлекли.
– Агафокл не только выбрал меня в наложницы Гиппократу. Он заставил меня возлечь и с ним. И был со мною отнюдь не нежен. Элира тоже натерпелась от него и от второго солдата… Что теперь скажешь?
Глаза Аврелии пылали, а лицо исказилось гневом.
– Понятно, – удрученно проговорил Клит. – Очень жаль.
Но Ганнон был рад, что Агафокл мертв.
– Они теперь никому ничего не скажут, и это снижает шансы, что нас найдут.
– Пожалуй, и я не очень любил Агафокла, – пожав плечами, признался Клит. – В любом случае, теперь уже ничего не поделаешь. Будем надеяться, что у Гиппократа есть другие заботы, кроме мести за убийство своих слуг.
Разговор затих. Вскоре они добрались до снятой Клитом комнаты. Сиракузец пошел вперед и, никого не обнаружив, махнул им рукой. Они поднялись по шаткой лестнице, не показавшись на глаза хозяину.
– Чем меньше он будет знать, тем лучше, – сказал Клит Ганнону, вводя его в тесную темную каморку, где было лишь две койки, стол и стул. У крохотного окошка, выходившего на улицу внизу, стоял ночной горшок. – Не очень шикарно, но сгодится.
– Спасибо, – рискнула выговорить на плохом греческом Элира.
– Простите, что была резка с вами, – сказала Аврелия. – Я очень благодарна за помощь. Эта комната, может быть, и не очень просторна, но она наша, и мы на свободе. Вы не представляете, как сильно мы хотели сбежать оттуда.
Клит в ответ наклонил голову и сказал Ганнону:
– Оставляю вас здесь.
Приятель схватил его за плечо.
– Прими мою благодарность, брат, – и шепотом добавил: – Нам нужно похоронить, а лучше кремировать ребенка. Как думаешь, это возможно?
– В стенах города? У тебя когда-нибудь бывают задачи попроще? – Клит вздохнул. – Ладно, предоставь дело мне. Поговорим позже… или завтра.
Когда Клит ушел, Ганнон положил Публия на одну из коек.
– Мы устроим ему похороны, как только будет возможно.
На Аврелию снова снизошло спокойствие.
– Что теперь?
– Не знаю. Много зависит от того, как отнесется к этому Гиппократ.
Лучше всего остаться здесь, решил он. Да и куда можно податься? У него в Сицилии нет друзей, кроме Клита.
– Может, стоит покинуть Сиракузы? – спросила Аврелия. – Известно, что есть тайные тропы, ведущие из города.
Юноша закашлялся.
– Вероятно, дойдет и до этого, но пока нам лучше оставаться здесь.
– Потому что нас будут разыскивать?
– И поэтому тоже. А еще потому, что Ганнибал послал меня служить Эпикиду, – чувствуя неловкость, ответил Ганнон и с еще большей неохотой добавил: – и Гиппократу.
Женщина ничего не ответила, что усилило его неловкость, и карфагенянин подумал, что, может быть, она не хочет быть с ним. Может быть, она хочет только воссоединиться со своим мужем, чтобы вместе скорбеть об умершем ребенке. Ему следует уважать это желание.
– Через пару дней все успокоится. Я постараюсь найти лодку, которая отвезет вас к римским позициям. Там позаботятся, чтобы ты добралась до своего мужа, – уныло проговорил он.
– Луций, наверное, умер. Но даже если и нет, я не вижу смысла возвращаться к нему. – Она подошла к Ганнону и одну за другой положила руки юноши себе на плечи. – С тех пор как ты появился у нашего дома в Капуе, я хотела быть только с тобой.
Сердце Ганнона отчаянно застучало. Смутно сознавая, что Элира отошла к окну, чтобы не мешать влюбленным, он обнял Аврелию и глубоко вдохнул ее запах.
– О, боги на небесах! Вот о чем я всегда мечтал. Жаль, что все получилось таким образом. После всего случившегося…
Аврелия приложила палец к его губам, чтобы он ничего не говорил, и прошептала:
– Обними меня. Когда я здесь с тобой, то чувствую себя в безопасности.
Глава XIII
Известие о смерти двух стражников и побеге Аврелии и Элиры дошло до Гиппократа вскоре после того, как Ганнон вернулся в казарму. Говорили, что правитель в ярости, но, к облегчению Ганнона, его гнев не перешел в энергичные действия. Патрули в городе на какое-то время были удвоены, и множество городских беспризорников были схвачены и подвергнуты пыткам, но этим все и ограничилось. Со временем Ганнон заключил, что Медведь и его дружки остались на свободе, а если и были схвачены, то не могли сказать ничего такого, что поставило бы под удар его или Клита. Аврелия и Элира оставались в безопасности в своей комнате.
На третий день Клит рассудил, что не будет большой опасности, если Ганнон выведет возлюбленную за городские стены, чтобы кремировать Публия. Он заранее проверил список часовых, чтобы там не оказалось тех, кто задержал Ганнона по его прибытии. Если его с Аврелией остановят, можно сказать, что они муж и жена, с ними заболевший сын, а Элира – служанка. После побега Аврелия вновь обрела душевное равновесие, но, отправившись вместе с Ганноном и Элирой в скорбный путь, не выдержала.
– Если бы и Квинт был здесь, – шептала она.
Ганнон беспомощно посмотрел на нее.
– Он здесь, в Сицилии, – сказала она, разразившись потоком слез и прижимая к себе сверток с малышом.
Элира тоже заплакала. Ганнон инстинктивно подошел, чтобы обнять Аврелию, но из страха, что она может счесть его порыв неуместным, остановился. Впрочем, немного погодя он ее все-таки обнял. Она не остановила его, и так Ганнон пошел рядом, положив руку ей на талию. Чувствуя прилив печали, что не видел ребенка живым, он все время поддерживал ее. Казалось нелепо, что Квинт где-то здесь на острове, но, по крайней мере, они никогда не встретятся. Ганнон не хотел такой возможности, особенно учитывая свои чувства к Аврелии.
К счастью, они легко прошли через охраняемые ворота. Однако стражники несколько раз повторили зловещее предостережение: при малейшей опасности вход в Сиракузы закроется без предупреждения. Поэтому стоять за стенами было неспокойно. Карфагенянин все время ожидал, что сейчас появится вражеский дозор. Но, несмотря на осаду, все здесь осталось таким же, каким было до неудавшегося римского штурма – и жизнь, и смерть. С высоты своего вала вражеские часовые могли видеть всех, кто идет по дороге на север, но страх перед архимедовыми машинами не давал им ничего предпринять. Поэтому и похороны проводились таким же образом, как и до осады, среди бесчисленных вытянувшихся целой улицей надгробий.
Там были придорожные прилавки, где можно было купить религиозные безделушки, дрова для костра, жертвенных животных и даже что-нибудь поесть. Свои услуги предлагали жрецы, ораторы и профессиональные плакальщики. Музыканты играли погребальные мелодии на флейтах и лирах. Прорицатель в засаленной кожаной шапке обещал удачу в гадании по внутренностям любых животных. Шлюхи и прочие опустившиеся личности собирались вокруг ухоженных надгробий. Это во многом напоминало Карфаген, хотя не было разукрашенных масок, отправляющихся вместе с умершими в загробную жизнь. И опасения Ганнона постепенно рассеялись. Он, Аврелия и Элира были всего лишь тремя скорбящими в толпе. Никто не обращал на них внимания, и римляне тоже.
Несколько серебряных монет обеспечили сложенный костер; его поддерживал сын человека, продавшего дрова и угли. Вскоре жар от костра заставил их отступить. Ганнон и Элира встали чуть сзади Аврелии, которая так замкнулась в собственном мире, что не замечала спутников. Они оставались там некоторое время; воздух наполняли музыка, стоны плакальщиков и голоса бродячих торговцев.
– Жизнь бывает так жестока, – наконец выговорила Аврелия.
Ганнон придвинулся ближе и мрачно ответил.
– Да. У меня нет детей, но могу себе представить, что такое потерять ребенка.
Новые слезы покатились по ее щекам, и спустя некоторое время она сказал:
– Я говорила не только о моем бедном Публии. Два месяца назад у меня умерла мать. Сразу после этого Луций был страшно изувечен в Регии. Последнее, что я слышала о нем, – это что он несколько дней не приходил в сознание. Потерять одного любимого человека достаточно тяжело, но двоих – в том числе мужа? А Квинт, вероятно, всего в нескольких милях отсюда…
Ганнону было неловко говорить о Квинте. Он снова положил руку ей на талию.
– Я не знал, что твоя мать умерла. Мне очень жаль.
– У нее в животе росла опухоль. И мама угасла за несколько недель.
– Атия была добрая женщина. Наверное, твой отец до сих пор скорбит.
Горький смех.
– Как же! Откуда ему знать? Он тоже умер. Погиб при Каннах.
– Проклятье!.. Извини, Аврелия. Мой отец тоже погиб в тот день.
Она сжала ему руку.
– А твои братья?
– Хвала богам, уцелели. Отправляясь в Сицилию, я оставил их в добром здравии.
– Хорошо, что у тебя есть близкие родственники. – Ее голос стал задумчивым. – Ты когда-нибудь думаешь о Квинте? Он где-то на острове, ты знаешь. Может быть, совсем рядом…
– Я задумывался, не может ли он быть здесь, – сказал Ганнон, понимая, что его отношения с Аврелией теперь не позволяют рассматривать Квинта как врага. Неужели он когда-то считал его врагом? – Да сохранят его боги.
…Потребовалось несколько часов, чтобы сжечь тело Публия, и еще столько же, чтобы угли достаточно остыли. К тому времени Ганнону уже страстно хотелось укрыться за стенами. После столь долгого пребывания на войне казалось глупым оставаться на такой открытой позиции. То, что римляне никогда не нападали на эту дорогу, вовсе не означало, что не попытаются теперь. И все же солнце почти село, когда они направились обратно в Сиракузы. Аврелия прижимала к груди урну с прахом своего ребенка. Дорога уже опустела, и они оказались среди последних, кто вошел в город, прежде чем ворота закрылись на ночь.
Постепенно повышенная осторожность из-за убитых Аврелией солдат угасла. Жизнь превратилась в рутину. Аврелия с Элирой стали выходить из дому. Они никогда не отходили далеко, но, как говорили Ганнону, это было лучше, чем сидеть взаперти день и ночь. Юноша навещал любимую каждый день, порою даже по два раза. Иногда с ним приходил Клит. Урна и самодельная рака в углу напоминали о том, что ушло, но Аврелия пребывала если не в веселом, то хотя бы в ровном настроении и грустила чуть меньше, чем раньше. Подумав, что женщинам нужно как-то отвлечься от своего заключения, Ганнон купил им котенка – мяукающий комочек рыжеватой пятнистой шерсти. К его облегчению, они сразу в него влюбились. Аврелия назвала его Ганнибал за привычку нападать на их ноги из-за ножки койки.
Ганнону это показалось смешным, и даже Клит не выражал особого недовольства появлением зверька. Вскоре все они стали подолгу играть с Ганнибалом, давая ему гоняться за волочащимся клочком шерсти или катать его по полу. Ганнон мало кому признался бы в этом, но забота о крошечном существе стала приятным отвлечением от военной рутины.
Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что это не продлится долго. С тех пор как юноша поступил в войско Ганнибала, он научился ничего не принимать как должное. Жизнь была неопределенной, а уж война… Безжалостная, непредсказуемая и гораздо более свирепая. Однако жизнь в Сиракузах и освобождение Аврелии убаюкали Ганнона, дали ему иллюзию безопасности. Да, город находился в осаде, но об этом можно было забыть. Кроме присутствия солдат на улицах и недостатка кое-каких продуктов, жизнь протекала, как обычно. Когда через три недели пришло известие, что на южном побережье острова высадился Гимилькон, карфагенский полководец, с тридцатью тысячами солдат, Ганнону пришлось осознать реальность. Через день его вызвали во дворец. И несмотря на то, что юноше предстояло воевать, дух его воспрял. Если когда-нибудь и выпадет шанс разузнать что-то полезное для Ганнибала, то только сейчас.
Запланированный Гиппократом и Эпикидом ответ на карфагенскую высадку все переменил. Ганнон не мог отрицать, что действительно имело смысл отправить часть их сил Гимилькону. Прорвать осаду было бы легче, если дружественные войска нанесут массированный удар по римлянам с тыла, в то время как гарнизон сделает вылазку, чтобы ударить с фронта. И все же приказ Гиппократа отправиться вместе с ним означал, что Ганнону придется покинуть Аврелию. В отношении поставленной Ганнибалом задачи это было хорошее известие, – но и Клиту тоже приказали выступать.
Озабоченный после возвращения из дворца, Ганнон пришел поговорить с Клитом. Тот, насупив брови, посмотрел на него.
– Оставь ее здесь.
– После всего, через что она прошла?
– Она, как и Элира, стойкая женщина. Они поддержат друг друга. Гиппократа можно не опасаться, так как именно он возглавляет экспедицию. Даже если Эпикид узнает о ее существовании, сомневаюсь, что ему есть до нее дело. Какие еще опасности могут быть, кроме обычных, свойственных жизни в городе? Мы заплатим хозяину комнаты, чтобы кто-нибудь за ними присматривал. Этого больше, чем достаточно, друг мой. Она едва успеет заметить твое отсутствие, как ты уже снова будешь с нею, вместе с Гиппократом скинув легионы Марцелла в море.
– А если взять ее с собой?
Клит насмешливо посмотрел на него.
– Войско сопровождают только поварихи и шлюхи. Обычно они совмещают обе эти профессии. А другим женщинам не место среди солдат.
– Знаю, но…
– Это будет не легкая прогулка в поисках врага, – предупредил Клит. – У проклятых римлян могут быть войска повсюду в прибрежной зоне. Мы будем идти быстро, и всякий, кто не выдержит, останется сзади. Представь, что может случиться с Аврелией, если она отстанет.
Ганнон слишком хорошо знал, какая начнется резня, когда «вражеские» солдаты наткнутся на тех, кто отстал. Положение Аврелии как благородной римлянки будет для них ничто.
– Да, ты прав, – со вздохом сказал он.
– Не бойся, в городе она будет в безопасности. В большей, нежели с нами.
Ганнон неохотно кивнул.
Но он не рассчитывал на столь бурную реакцию Аврелии, когда рассказал ей о своей отлучке.
– Я не останусь. И Элира тоже. – Она выслушала объяснения Ганнона, как опасно быть в войске в походе, но ответила: – Мне все равно. Риск оправдан.
– Ты не представляешь всего риска, – раздосадованно сказал Ганнон.
– Я не собираюсь сидеть в этой комнате, пока ты будешь в походе и неизвестно, когда вернешься, если вернешься вообще.
Он вспыхнул.
– Я запрещаю тебе!
Женщина отшатнулась.
– Извини, Аврелия. Я бы не хотел ничего другого, как взять тебя с собой, но это слишком опасно. Если б не было выбора, мы бы обдумали и такой вариант, но выбор есть – ты можешь остаться здесь с Элирой в относительной безопасности. А через несколько месяцев я вернусь.
У Аврелии задрожал подбородок, но она не стала дальше спорить.
– Ладно. Ты должен поклясться, что вернешься. Если не вернешься, я не знаю, что мне делать.
– Клянусь, – сказал Ганнон в надежде, что боги слушают их и пребывают в добром настроении.
Аврелия как будто удовлетворилась этим. Поправив прическу, она поманила его подойти поближе.
– Раз тебя не будет какое-то время, нам надо познакомиться поближе…
Когда они покинули Сиракузы, уже настало лето с голубым небом, ярким солнцем и палящей жарой. Был пятый день их похода по холмистой местности на юго-запад от Сиракуз, в прекрасную плодородную область крестьянских хозяйств и виноградников. Однако у Ганнона не было времени любоваться пейзажем. Его часть располагалась в середине колонны из восьми тысяч солдат, и огромные тучи пыли от идущих впереди мешали видеть окружающее. Юноша вытер пот, стекавший из-под войлочного подшлемника, и его пальцы тут же побурели от влажной пыли. «Как в аду», – подумал он. В горле пересохло от жажды, губы потрескались, и казалось, что он спекается заживо в своем бронзовом нагруднике. Ему отчаянно хотелось оказаться на ложе с Аврелией. Но она осталась в Сиракузах, а он был здесь…
Пока от войска Гимилькона не было известий, и это означало, что их марш продолжится. Лучше не думать о том, что, когда они соединятся с Гимильконом, придется пройти весь путь в обратном направлении. Но, по крайней мере, там будут карфагенские командиры, и среди них могут оказаться знакомые. Увидеть своих было бы весьма приятно. Ганнон надеялся, что Ганнибал останется доволен посланием, какое он отправил ему с карфагенской триремой, отбывшей на юг Италии. В послании сообщалось об отряде и их миссии соединиться с Гимильконом. Юноша также надеялся, что Гимилькон и Гиппократ поладят друг с другом, иначе его деятельность сильно затруднилась бы. Мало что так влияет на поражение, как разлад между командирами. К счастью, их конница не видела войск противника после ночного отбытия из Эвриала, самой западной части сиракузских укреплений. Местные конники никогда не были в столь долгом походе, и это тревожило Ганнона. Насколько далеко они оторвались от колонны? Однако его тревоги насчет того, что они окажутся жертвой римской засады, постепенно улеглись. Каждый день было одно и то же. Утро встречало их приятной прохладой, и они успевали свернуть лагерь. Если рядом был ручей или речка, солдаты выпивали воды, сколько могли, прежде чем отправиться дальше. Первая пара часов марша была сносна, но потом наступала самая знойная часть дня – почти невыносимая пытка. Огненный шар солнца вытягивал из людей силы, обжигал кожу, заставлял потеть.
В середине дня устраивался короткий привал, чтобы немного поесть и сделать пару глотков теплой, как кровь, воды. Это придавало немного сил, а потом – опять изнурительный марш, пока они не добирались до места, где следовало построить лагерь. «Построить?» – презрительно думал Ганнон. Их сумбурный лагерь не строили, а собирали наполовину, как игрушечный деревянный домик, который выбросил, недоделав, какой-нибудь ребенок. Юноша так пока ни разу и не увидел законченного защитного рва, ни разу не наблюдал хоть какой-нибудь порядок в рядах палаток. Все делалось наспех, кое-как. Но наибольшую тревогу вызывало то, что по вечерам Гиппократ выставлял слишком мало часовых. Ганнон пару раз указывал ему на это, и его поддерживал Клит. На второй раз стратег велел им заткнуться, пригрозив, что иначе заставит их заткнуться навсегда. Вот так. «Мои молитвы исполнятся, когда мы соединимся с Гимильконом, – решил Ганнон, – а пока, Баал-Сафон, держи римлян подальше. Пусть мы услышим о них только после соединения с Гимильконом».
– Откуда берутся эти проклятые мухи? – ворчал Амфий, самый безобразный солдат в подразделении Ганнона, отмахиваясь от облачка маленьких черных точек над головой. – Как они меня любят!
– Они чувствуют, что ты мешок дерьма, – подколол Деон, его лучший друг и известный в подразделении шутник.
Все, кто услышал, расхохотались.
– Им бы надо собраться вокруг тебя, потому что ты жопа, – откликнулся Амфий. – Большая, жирная и волосатая.
Снова насмешливые возгласы.
– Я тоже тебя люблю, Амфий, – ухмыльнулся Деон.
Ганнон не вмешивался. Солдаты проходили сорок стадий в час, и грубые перепалки вроде этой были в порядке вещей. В некотором роде он даже полюбил их – острые шутки помогали поддерживать боевой дух в течение долгого времени в пыли и зное.
Читать бесплатно другие книги:
