Наваждение Стил Даниэла

Франсуа знал, что перелом произойдет не сразу, что будут еще сожженные фермы и вырезанные семьи, но в конце концов индейцы проиграют. Ему не хотелось видеть, как это произойдет, но, как человек мужественный, он не мог закрывать на правду глаза. Индейцы были обречены.

— Я тоже скучал по тебе, — шепнул Франсуа, целуя ее волосы.

Потом он с легкостью подхватил ее на руки и внес в дом. В кухне было прохладно, поскольку в отсутствие Сары в доме никто не топил. Как только Франсуа опустил Сару на пол, она принялась хлопотать у плиты, разводить огонь, чтобы согреться и приготовить еду.

Сара все еще была одета в купленное в Бостоне темно-голубое бархатное платье, которое надела на прием в честь Дня Благодарения, и, глядя на нее, Франсуа увидел, что платье это почти одного цвета с глазами Сары — только глаза ее мерцали и искрились радостью, которая была адресована ему одному. И другой такой красивой женщины он не видел ни в Париже, ни в Бостоне, ни в Дирфилде, ни среди ирокезов. Даже Плачущая Ласточка не могла бы сравниться с Сарой — особенно сейчас, когда счастье осветило ее тонкие черты.

Франсуа любил ее. Он полюбил Сару неожиданно и сильно, и теперь во всем белом свете для него не существовало других женщин. Еще недавно ему казалось, что в его возрасте подобное чувство уже невозможно, но сейчас он чувствовал себя так, словно вновь стал пылким двадцатилетним юношей.

Так оно, наверное, и было. Франсуа начинал новую жизнь, оставляя в прошлом свои сорок с лишним лет, свои потери и горечь ожесточенного сердца.

Не в силах сопротивляться своим желаниям, он приблизился к Саре и обнял ее. Он целовал ее, чувствуя, как она отвечает ему с такой же безрассудной страстью, какую испытывал и он. И если Франсуа это казалось и прекрасным, и удивительным, то для Сары ничего удивительного в этом не было. Как ни пыталась она обмануть себя, ее сердце и душа принадлежали Франсуа уже давно. Пока его не было, она горячо молилась о том, чтобы пули и томагавки врагов пощадили Франсуа, и горько жалела, что не сказала ему перед отъездом всего, что хотела.

Но теперь, когда он вернулся и они могли принадлежать друг другу, она смогла сказать ему «люблю» и повторить это слово еще много-много раз, пока он нес ее на руках в спальню. Она еще никогда по-настоящему не любила ни одного мужчину, поэтому, когда он протянул к ней руки, Сара затрепетала. Франсуа был так нежен, что страх ее улетучился, и, пока он осторожно снимал с нее голубое бархатное платье и укладывал под одеяла, Сара чувствовала себя маленькой девочкой, которую любят и о которой заботятся.

Потом, быстро сбросив свои замшевые штаны и рубаху, лег рядом с ней.

— Я люблю тебя, Сара, — прошептал он чуть слышно, и впервые Сара подумала о нем не как о суровом, похожем на индейца воине, а как о мужчине, которого она любит и который принадлежит только ей.

Он больше не пугал ее, как когда-то. Напротив, сейчас Франсуа был с нею сама нежность и доброта, и Сара не испытывала ничего, кроме жгучего наслаждения, пока он медленно скользил по холмам и равнинам ее тела, и волшебство его невидимых в темноте пальцев пробуждало в Саре какие-то новые, доселе неизведанные и бездонные источники любви и страсти. Лежа в его объятиях, она негромко постанывала от наслаждения, и он, отозвавшись на эту негромкую мольбу, вошел в нее, ибо — как и она — хотел ее слишком сильно и слишком давно. И, прижимая к себе ее гибкое теплое тело, Франсуа понял, что они созданы друг для друга, и сознание этого наполнило счастьем его суровую душу.

Потом они долго лежали в объятиях друг друга, не в силах разжать руки, словно боялись выпустить то, что досталось им в награду за долгие годы несчастий и лишений. Их сердца стучали в унисон, и Сара счастливо улыбалась, глядя в его лицо, едва видимое при свете звезд.

— Я никогда не знала, что возможно такое счастье, — прошептала она.

— Это дар, — так же тихо ответил Франсуа, еще крепче прижимая ее к себе, — великий дар богов своим детям. Он — один для всех, но для всех — разный.

Сара ничего не ответила. В его объятиях так хорошо. Еще некоторое время она прислушивалась к ровному дыханию Франсуа, потом закрыла глаза и незаметно для себя заснула. Франсуа тоже задремал — чутко, как индеец, но если он и просыпался ночью, то только для того, чтобы еще раз почувствовать ее нежное тепло или прикрыть одеялом обнажившееся плечо Сары.

Когда, проснувшись ранним свежим утром, они поглядели друг другу в глаза, оба поняли, что отныне они — одно и будут вместе всегда.

Следующие несколько недель были для них поистине волшебными. Будучи свободен от всех обязательств как перед своими индейскими друзьями, так и перед белыми, Франсуа никуда не спешил и мог оставаться с Сарой столько времени, сколько сам пожелает. Каждый день они ходили к водопаду, а когда выпал снег, Франсуа стал учить Сару ходить на снегоступах, которые он сплел из гибких веток ивы и подбил густым лисьим мехом. По вечерам он рассказывал ей индейские легенды, многие из которых не слышал еще ни один белый, кроме него, однако больше всего времени они проводили в постели, в объятиях друг друга, занимаясь любовью или беседуя. Все, что они переживали в эти дни, было так значительно и прекрасно, что каждый стремился поделиться с другим своими чувствами.

Они не строили никаких планов на будущее, поскольку были счастливы своим сегодняшним днем, и все же каждое, даже случайное упоминание о том, что они будут делать потом, согревало Саре душу надеждой на будущую долгую жизнь, полную любви и взаимопонимания. И когда Франсуа снова упомянул ей о своем намерении взять ее с собой к ирокезам, когда сойдет снег, Сара буквально расцвела. Снег в этих краях таял только весной, а до весны была еще целая вечность, и целая вечность ждала их после.

Что касалось Франсуа, то он почти не думал о таких вещах. Жизнь с краснокожими научила его их простой и незамысловатой мудрости: для него Сара была женой, и, как бы далеко в будущее он ни заглядывал, его женой она оставалась и там.

Через две с небольшим недели после начала их совместной жизни Франсуа как-то особенно торжественно предложил ей пройтись к водопаду, и Сара заметила, что лицо у него было очень значительным. По пути он не произнес ни слова, если не считать нескольких советов, касающихся ее умения управляться со снегоступами. Но даже когда Франсуа показывал ей, как следует особым образом выворачивать ступню, чтобы стряхнуть налипший снег, его лицо оставалось отрешенным и сосредоточенным, и Сара попыталась угадать, о чем он думает в эти минуты. Возможно, решила она, Франсуа вспоминает Плачущую Ласточку и своего сына, убитых гуронами, однако она ошиблась.

Когда они дошли до водопада, над которым вставал легкий водяной пар, Франсуа сам сказал ей о том, ради чего он привел ее сегодня сюда.

Остановившись на небольшой площадке, которую они расчистили в снегу во время прежних прогулок к водопаду, он взял ее за руку и тихо сказал:

— Слушай меня, Сара!.. Теперь мы с тобой муж и жена не только в наших собственных глазах, но и перед богом. Тот человек, за которым ты была замужем в Англии… у тебя нет перед ним никаких обязательств. Ни один бог не захотел бы, чтобы твоя жизнь была нескончаемой пыткой. Бог освобождает тебя от клятвы, которую ты когда-то принесла перед Его алтарем. Ты заслужила свою свободу и свое счастье.

Он немного помолчал и продолжил, по-прежнему не выпуская ее руки:

— Я тоже не хочу связывать тебя узами брака, но я хотел бы взять твое сердце, а тебе навеки отдать свое. С сегодняшнего дня я буду твоим мужем до самой смерти — в этом я клянусь своей честью и своей жизнью!

Сказав так, он низко поклонился Саре и, достав из кармана тоненькое золотое колечко, надел ей на палец. Это кольцо, выменянное им на несколько кип бобровых шкур, он уже давно хотел подарить Саре, но не осмеливался. Теперь же, как ему казалось, настал самый подходящий момент.

— Если бы я мог, Сара, я дал бы тебе свой титул и свои земли, но пока это невозможно. Но знай: и я сам, и все, что у меня есть или будет, отныне принадлежит тебе.

Сара стояла потупившись и разглядывала золотое кольцо на пальце, пришедшееся ей впору.

Узкая полоска золота была украшена несколькими мелкими бриллиантами, которые играли даже при неярком зимнем свете, и Сара увидела, что это самое настоящее обручальное кольцо. Ей оставалось только надеяться, что женщина, носившая его прежде, была счастлива и что подарок Франсуа тоже принесет ей счастье. Когда же Сара подняла глаза, чтобы взглянуть на него, то по выражению его лица и устремленному на нее взгляду Сара поняла, что он дарит ей нечто гораздо большее, чем просто кольцо. Отныне он действительно становился ее мужем, и Сара была счастлива назвать его так.

— Я люблю тебя, муж мой, — прошептала она, не сдерживая слез, которыми наполнились ее глаза.

Сара очень жалела, что у нее нет кольца, которое она могла подарить ему, но это, конечно же, не имело значения. Она готова была отдать ему всю себя — свое сердце, душу, саму жизнь и свое доверие, и Франсуа понимал, что это поистине бесценный дар, самое дорогое, что может один человек подарить другому.

Обменявшись у водопада клятвами, они медленно вернулись на ферму и снова занялись любовью, даже и не вспомнив об ужине.

На рассвете, когда Сара проснулась в его объятиях, она взглянула на золотое обручальное кольцо на своем пальце и поцеловала Франсуа ласково и страстно.

— Ты сделал меня счастливой, — сказала она едва слышно и, перекатившись на кровати, уселась на него верхом. — Покажи, как ты меня любишь.

На следующее утро, когда они, сидя в кровати, пили чай с кукурузными лепешками, Франсуа вдруг спросил, как Сара отнесется к тому, что будут говорить о них люди, когда узнают, что они живут вместе.

— Никак, — честно ответила Сара. — Думаю, если бы меня действительно волновало, что говорят обо мне люди, я бы осталась в Англии и никогда не рискнула отправиться в Америку.

Она действительно так думала, но Франсуа считал, что им надо быть осторожными. С его точки зрения, незачем было самим призывать себе на голову неприятности, хотя он знал, что рано или поздно их тайна выплывет наружу и пересудов не избежать. Впрочем, он надеялся, что пережить это здесь, в Шелбурне, им будет гораздо проще, чем если бы они жили в гарнизоне.

Их умение хранить тайну подверглось серьезной проверке перед Рождеством, когда полковник пригласил их — отдельно Сару и отдельно Франсуа — на праздничный ужин в дирфилдский гарнизон. Они выехали в Дирфилд вместе, но постарались появиться там в разное время. Встретившись в зале, где обычно проводились все гарнизонные приемы и торжественные ужины, они сделали вид, будто удивлены встречей, но эта хитрость не совсем удалась. При всем их показном равнодушии друг к другу они слишком часто обменивались взглядами и улыбками, в которых читалось чувство, не имевшее ничего общего с праздным интересом. Будь здесь искушенная миссис Стокбридж, и их тайна оказалась бы немедленно раскрыта, но гарнизонные дамы, к счастью, не обладали светской проницательностью. И все же Сара знала, что долго дурачить людей им не удастся. Рано или поздно их обязательно увидят вместе, и тогда ее репутацию можно было считать погибшей. Но, как она сказала Франсуа несколько ранее, пока они вдвоем, такая вещь, как репутация, нисколько ее не заботила.

После приема они вернулись на ферму и снова зажили счастливой мирной жизнью, наполненной любовью и хлопотами по хозяйству, которые неожиданно обрели для Сары новую прелесть. Однажды морозным зимним днем, когда она как раз обкалывала лед в ручье, чтобы достать немного воды, из леса выехали два всадника. Одного из них Сара узнала сразу — это был старый индеец из племени нантикоков, служивший в форте проводником. Второй всадник был белым, и по его одежде Сара сразу поняла, что это не солдат и не траппер.

Судя по его сизому носу и ледяной корке вокруг рта, он промерз до костей, однако взгляд его, направленный прямо на Сару, был колючим и острым.

Сначала белый незнакомец показался Саре не особенно грозным. Это был тщедушный, сутулый, узкоплечий человечек, сидевший на лошади так, словно это была табуретка в конторе писца, — однако под его взглядом ей почему-то стало неуютно.

В самом появлении этого незнакомого белого было что-то зловещее, и Сара с беспокойством оглянулась по сторонам. Увы, Франсуа еще утром уехал в ближайший форт, чтобы пополнить запасы пороха и свинца, и мальчики-работники уехали с ним. Впрочем, присутствие индейца-проводника немного успокоило Сару.

Тем временем странный всадник подъехал прямо к ней и, неловко спешившись, спросил:

— Имею ли я честь видеть пред собой графиню Бальфор, урожденную Сару Фергюссон де Милль?

Услышав свое полное имя в этом месте и при таких обстоятельствах, Сара онемела от изумления и испуга. Хотя о ней ходило в Бостоне множество слухов, еще никто не осмелился прямо спросить ее, кто же она такая.

Первым побуждением Сары было назваться чужим именем, но потом она передумала, да к тому же индеец мог с легкостью обнаружить ее неловкий обман.

— Да, так меня звали когда-то, — ответила она и гордо выпрямилась, держа пешню наперевес, как копье. — Что вам угодно, сударь?

— Меня зовут Уокер Джонстон. Я — нотариус из Бостона, угол улицы Эппл и Корона-стрит… — Бедняга попытался поклониться, но не смог — так он закоченел дорогой, но, несмотря на это, Сара не спешила приглашать его в дом. Во всяком случае, не раньше, чем она узнает, что ему нужно. Что касалось старого индейца, то он, выполнив свою задачу, казалось, вовсе потерял интерес к происходящему. Соскочив с лошади, он повел ее в конюшню, чтобы задать ей корм и дать отдых перед обратной дорогой.

— Может быть, мы пройдем внутрь? — спросил человечек, стуча зубами.

— Что у вас за дело ко мне, мистер Джонстон? — повторила Сара, как будто не слыша его вопроса.

Ей самой не было холодно, но руки у нее почему-то начали дрожать.

— У меня к вам письмо. От вашего мужа.

В первое мгновение Сара удивилась, не поняв, от кого письмо — может быть, от Франсуа, и только потом она сообразила, кого имеет в виду мистер Джонстон.

— Он в Бостоне? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Разумеется, нет, сударыня. Ваш муж — в Англии, однако в данном случае я выполняю именно его поручение. Его сиятельство граф Бальфор списался с нью-йоркской юридической фирмой и поручил ей поиски его беглой жены. Когда вас разыскали — не без труда, позволю себе заметить, — мне поручили передать вам письмо и получить ответ.

Он говорил таким тоном, как будто Сара должна была извиниться за то, что доставила столько хлопот некой «нью-йоркской юридической фирме».

Гнев, охвативший ее, помог ей справиться со своей неуверенностью, и она спросила гораздо более уверенным тоном:

— Что ему от меня нужно?

Она сомневалась, что старик индеец и этот плюгавый нотариус сумеют перекинуть ее через седло и ускакать с ней в Бостон; скорее уж этого человека наняли, чтобы он пристрелил ее. Это тоже было маловероятно, и все же в глубине души Сара чувствовала страх.

— Мне это неизвестно, так же как и вам, но я узнаю, поскольку мне поручено прочесть вам письмо его сиятельства. Может быть, мы все-таки пройдем в дом?

Сара поняла, что перед ней человек гораздо более твердый и решительный, чем ей показалось с первого взгляда. Не сказав ни слова, она жестом указала ему на тропинку и пошла следом. Об индейце она не беспокоилась — она знала, что он сумеет сам о себе позаботиться.

— Ну хорошо, — сказала она, когда нотариус, с трудом выпростав негнущиеся руки из рукавов толстого шерстяного пальто, выпил подряд две чашки горячего чая. — Где же письмо?

При этих ее словах нотариус напыжился, слов но растопырившая перья старая ворона, и, нацепив на нос крошечное пенсне, строго посмотрел на нее. Впрочем, в теплой комнате стекла тотчас запотели, и только протерев их полой сюртука, Джонстон достал наконец письмо.

— Позвольте, я прочту его сама, сэр, — властно сказала Сара, протягивая руку. Этот жест лучше всех верительных грамот свидетельствовал о ее благородном происхождении и высоком титуле, и нотариус заробел. Не сказав ни слова, он протянул ей плотный конверт, и Сара приняла его, усилием воли сдержав предательскую дрожь в руках.

Сломав сургучную печать с оттиском герба Бальфоров, Сара медленно развернула письмо. Почерк Эдварда она узнала сразу, а то, что он нисколько не стеснялся в выражениях, нисколько не удивило ее. Совершенно очевидно, что ее дерзкий побег привел Эдварда в ярость, и не было такого проклятья, какое он не обрушивал на ее голову. Впрочем, не чурался он и обычных ругательств, из которых «бесплодная шлюха» было, пожалуй, самым мягким.

Лишь в конце первой страницы его богатый запас бранных слов начал иссякать, и Эдвард наконец перешел к делу. Он написал Саре, что отказывается от нее, однако уже в начале второй страницы он напомнил ей, что она не получит от него ни пенни и что вряд ли ей удастся вернуть себе даже остатки материнского наследства и земли отца.

Это, впрочем, тоже не удивило Сару — Эдвард уже давно грозил, что напишет завещание таким образом, что она останется нищей — без титула и без денег. Кроме того, он собирался возбудить против нее судебное преследование по обвинению в краже драгоценностей — о том, что они когда-то принадлежали матери Сары, в письме не упоминалось — или даже в государственной измене, поскольку она обокрала пэра Англии. Но Сара знала, что это пустая угроза, поскольку Массачусетс более не принадлежал английской короне, и Эдвард ничего не мог сделать, кроме как поносить ее изустно и в письмах. Зато он мог обратиться в суд в Англии, а это значило, что она уже не сможет вернуться в родную страну.

Далее Эдвард просил ее не забыть, что, куда бы она ни поехала, в какой бы глуши ни укрылась, она не сможет выйти замуж, покуда жив ее законный супруг, если только ей не хочется, чтобы ее обвинили в двоемужестве. Если же у нее будут дети и они выживут, что казалось Эдварду крайне маловероятным, то все они будут считаться незаконнорожденными.

Это была не самая приятная перспектива, однако Сара уже давно обдумала этот вопрос, и теперь он вызывал у нее скорее досаду, чем настоящий страх. Она знала, что не сможет выйти замуж, пока Эдвард жив; то же было известно и Франсуа, но они оба, похоже, были вполне способны пережить это. Таким образом и эта угроза Эдварда была для нее пустым звуком.

Третья страница письма удивила Сару. Эдвард писал о Хэвершеме. Сначала он выражал ей свое удивление по поводу того, как это она не догадалась захватить с собой своего тайного обожателя, и называл своего брата бесхребетным червем, недоноском и презренным отродьем славного рода Бальфоров. Далее он довольно туманно ссылался на его «убитую горем идиотку-вдову» и четырех «сопливых сироток». Сара не сразу поняла, в чем дело, но, когда она прочла еще несколько строк, вопрос разъяснился. Как писал Эдвард, с полгода назад, когда двое сводных братьев отправились охотиться на уток, с Хэвершемом произошел «несчастный случай».

Для Сары этих сведений было больше чем достаточно, чтобы заподозрить неладное. Эдвард терпеть не мог Хэвершема, да и тот никуда бы с ним не пошел без достаточно важной причины.

Очевидно, побуждаемый завистью, ревностью или одному ему ведомыми чувствами, Эдвард заманил Хэвершема куда-то в уединенное место и застрелил.

Это было очень на него похоже, и Сара почувствовала, как от жалости у нее сжимается сердце.

Ей оставалось только утешаться мыслью, что Хэвершем не страдал перед смертью.

В одном из последних абзацев письма Эдвард грозил, что сделает своим наследником одного из своих незаконнорожденных сыновей, который и получит все его состояние, земли и графский титул.

Ей же он желал вечно гореть в адском огне.

В конце письма он подписался своим полным именем — сэр Эдвард Гаррик, граф Бальфорский, пэр Англии, — как будто Сара и без того не знала, с кем она имеет дело. Увы, она знала это слишком хорошо — знала, на какие гнусности и зверства он способен. Сара и раньше ненавидела его, но теперь, когда ей стало известно, как Эдвард обошелся со своим сводным братом, ее ненависть разгорелась с новой силой.

— Ваш наниматель — бесчестный убийца, — промолвила Сара, возвращая нотариусу письмо.

— Вы ошибаетесь, — высокомерно ответил законник. — Моим нанимателем является нью-йоркская юридическая контора «Брукс и Пембертон», и я действую по их поручению. Что касается вашего мужа, то с ним я никогда не встречался.

Он был явно не в духе, и Сара не осмелилась возразить. Сердито сверкая глазами сквозь стекла пенсне, нотариус спрятал письмо Эдварда и тотчас достал другое.

— Вы должны подписать вот это, — сказал он, протягивая ей плотный лист бумаги, и Сара неуверенно взяла его в руки, еще не представляя себе, что это может быть. Стоило ей, однако, взглянуть на первые строки, как она сразу все поняла. Это был официальный документ, из которого следовало, что Сара добровольно отказывается от каких бы то ни было притязаний имущественного и иного свойства к графу Бальфору или к его наследникам в случае, если последний скончается. Иными словами, Эдвард хотел, чтобы она сама отказалась от земель, титула, денег, которые у нее еще был шанс отсудить после его смерти даже в случае, если бы он лишил ее всех наследственных прав по завещанию.

Но Саре ничего из этого не было нужно. Не так уж ее волновали титулы и богатства, коль скоро у нее были Франсуа и этот ее дом. То обстоятельство, что отныне она не сможет официально иметь титул графини, только позабавило ее. Можно было подумать, что для того, чтобы работать в огороде и собирать коренья в лесу, ей так уж было необходимо именоваться «ваше сиятельство».

— Хорошо, — сказала она. — Я подпишу.

И, стремительно поднявшись со стула, Сара вышла в комнату, где у нее хранились перо, чернильница и ящичек с мелким речным песком. Расписавшись, она посыпала свою подпись песком и, смахнув песчинки на пол, вернулась в кухню.

— Вот, возьмите, — сказала она, протягивая нотариусу документ. — Как я полагаю, на этом вопрос исчерпан, и вы не станете и дальше обременять меня своим присутствием. Я…

В этот момент за окном мелькнула стремительная тень, которая показалась Саре достаточно грозной, хотя она и не успела разглядеть ее как следует. Быстрым движением Сара схватила стоявшее за кухонной дверью ружье и взвела курок.

Увидев это, чиновник побледнел.

— Прошу вас, не надо… — дрожащим голосом проговорил он. — Вы же знаете, что я ни в чем не виноват. Я просто исполняю поручение… Должно быть, вы сделали что-то такое, что рассердило вашего супруга, но я тут ни при чем!

Но Сара только отмахнулась от него. Болтовня нотариуса мешала ей слышать, что происходит снаружи. Не успела она, однако, повернуться к входной двери, как та распахнулась и в кухню ворвался Франсуа. В своем зимнем индейском костюме, расшитом бусами и украшенном лисьими хвостами, с ожерельем из костей и ракушек, которые побрякивали и постукивали при каждом его движении, в головном уборе из развевающихся перьев — уезжал он в меховой шапке, но теперь в его распущенных волосах торчало штук семь ярких перьев, некогда принадлежавших петуху, которого они зарезали на Новый год, — он производил ужасное впечатление. Должно быть, поняла Сара, оставшийся снаружи старый проводник рассказал Франсуа о миссии мистера Джонстона, а может, он сам догадался, в чем дело. Во всяком случае, костюм его был явно предназначен для устрашения городского жителя, и своей цели Франсуа моментально достиг.

Нотариус побледнел и поднял руки, а Франсуа, войдя в роль, приказал Саре встать к стене, потом указал ей на незваного гостя.

— Моя — убить бледнолицую собаку! — прорычал он, намеренно коверкая слова.

Сара стояла неподвижно, словно парализованная ужасом. На самом деле она прилагала огромные усилия, чтобы не расхохотаться и не испортить игру.

— Я боюсь, — прошептала она наконец.

— Выходи! — грозно приказал Франсуа нотариусу, указывая ему на дверь с таким видом, словно собираясь забрать перепуганного мистера Джонстона с собой.

— Быстро!

Схватив свое пальто, нотариус выскочил за дверь и бросился прямо к своему проводнику, который сидел у коновязи, жуя маисовую лепешку.

Сара, вышедшая из кухни следом за Франсуа, который, подмигнув, принял у нее из рук ружье, видела, что старый нантикок едва сдерживает смех. Он прекрасно знал, кто такой Франсуа, и находил весь этот маскарад с петушиными перьями весьма забавным. Нотариуса он сопровождал от самого Бостона, и хотя мистер Джонстон почти не разговаривал со своим проводником, старый индеец почувствовал, что намерения у него недобрые. Так он и сказал Франсуа, который, увидев в конюшне чужую лошадь, не на шутку встревожился.

— Туда! — Франсуа указал законнику в сторону конюшни, где стояла брошенная им лошадь, и мистер Джонстон сразу его понял. Путаясь в полах своего длинного пальто, он вывел лошадь во двор и с проворством белки вскарабкался в седло. Он начал было приходить в себя, но, увидев в руках Франсуа ружье, снова побледнел.

— Эй, стреляй в него, парень! — крикнул он проводнику тоненьким, срывающимся голосом. — У тебя же есть мушкет!

— Моя не может стрелять краснокожий брат, — последовал лаконичный ответ находчивого нантикока.

Франсуа тем временем вскочил на спину своего коня и, туго натянув повод, заставил его рыть копытами снег, словно собираясь броситься в погоню за юристом. Этого мистер Джонстон уже не выдержал. Он отчаянно заколотил каблуками по бокам лошади, и та понеслась к лесу, возмущенно взбрыкивая и подкидывая зад. Уже через минуту они исчезли в лесу, и Франсуа издал громкий воинственный клич, который, надо полагать, еще добавил нотариусу прыти.

Старый следопыт не выдержал. Он захохотал, хлопая себя ладонями по коленкам, и на глазах у него выступили слезы. Только потом он спохватился, вспомнив, что старому мудрому воину подобает сохранять невозмутимость и выдержку. Сдержанно попрощавшись с Франсуа, индеец вскочил в седло и поскакал вдогонку за Джонстоном.

Франсуа спрыгнул с коня на землю и, широко ухмыляясь, стал вытаскивать из волос петушиные перья, но Сара отнюдь не разделяла его радости.

— Это было глупо! — упрекнула она Франсуа. — Что, если бы у этого человека было оружие?!

— Я бы убил его, — честно ответил Франсуа. — Его проводник Сухая Ветка сказал мне, что этот тип приехал сюда из самого Бостона, чтобы при чинить тебе зло. Упорствуя в этом, он, безусловно, заслужил самое суровое наказание. Кстати, кто это был? — Он пристально поглядел на Сару. — Жаль, что я так задержался. Надеюсь, он не успел сообщить тебе ничего дурного? Что он хотел от тебя?

В его голосе прозвучала такая трогательная забота, что Сара смягчилась.

— Пожалуй, даже к лучшему, что ты не вернулся раньше, — сказала она, вспоминая эффектное появление Франсуа. — Как только бедняга доскачет до гарнизона, он расскажет, что в тылу наших войск действует многочисленная индейская банда под предводительством свирепого вождя Петушиное Перо.

— Если он действительно так думает, — возразил Франсуа, — он не остановится в Дирфилде, а помчится прямиком в Бостон. И никогда больше не удалится от него дальше чем на полмили. Так кто же это был?

— Адвокат Эдварда. Он приехал, чтобы лишить меня моего графского титула, — ответила Сара с улыбкой. — Отныне я просто леди Сара, хотя, быть может, это кое-кого разочарует.

Франсуа нахмурился.

— Когда-нибудь ты будешь графиней де Пеллерен — я уже давно это решил. Что еще он хотел?

— Он привез мне письмо от Эдварда. Мой бывший муж грозится лишить меня наследства. Впрочем, я все равно бы его не получила, так что это не имеет значения.

Единственное, что имело для нее значение, это смерть Хэвершема, и Сара рассказала Франсуа о своих подозрениях.

— Какой негодяй! — с чувством сказал Франсуа. — Мне очень не нравится, что он пронюхал, где ты прячешься.

— Он никогда здесь не появится, — успокоила его Сара. — Эдвард хотел только унизить меня, лишить чего-то, что, как ему кажется, имеет для меня значение. Он так и не понял, что не властен надо мной. — Сара вздохнула. — Единственное, о чем я действительно сожалею, так это о смерти Хэвершема. Его жена осталась вдовой с четырьмя дочерьми на руках, и хотя о ней есть кому позаботиться, я ей не завидую. Впрочем, сейчас мне кажется, что этого я втайне ожидала все время. Эдвард и Хэвершем ненавидели друг друга с самого детства, а в последние годы Эдвард к тому же вбил себе в голову, будто я неравнодушна к его младшему брату.

— Тебе еще повезло, что он не убил тебя, — заметил Франсуа, крепко обнимая Сару. — И мне тоже повезло…

Он терпеть не мог, когда кто-то или что-то напоминало ей о ее бывшем муже, и жалел, что не присутствовал при разговоре Сары с его посланцем. К счастью, она, похоже, была не очень опечалена, и даже известие о смерти деверя она восприняла сдержанно. И Франсуа постепенно успокоился, положив себе не думать об этом больше, чем думала Сара.

Следующий месяц, не омраченный никакими неожиданностями и неприятными сюрпризами, прошел для них в беззаботном блаженстве, которое оба черпали в своей счастливой близости. Наступил февраль, и Франсуа предложил Саре совершить путешествие к его индейским друзьям, не дожидаясь, пока сойдет снег. Он считал, что сугробы не слишком задержат их в пути, зато Сара получит совершенно незабываемые впечатления, увидев страну ирокезов в ее зимнем убранстве.

Сара с радостью взялась за подготовку к путешествию. Они готовили подарки для Красной Куртки и других индейцев, покупали в Шелбурне бусы, ножи, ярды разноцветной тесьмы и прочие ценимые краснокожими мелочи, чтобы обменять на изделия индейских мастериц. Наконец они отправились в путь, оставив ферму на попечении Патрика и Джона, и уже через несколько дней прибыли к становищу индейцев-сенека.

Франсуа был откровенно рад встрече со своими краснокожими братьями, и Сара поняла, что жизнь с индейцами была его собственной жизнью.

Ей тоже нравилась их прямодушная честность, неизменное достоинство и гордость, которые они сумели сохранить, несмотря на нашествие бледнолицых. Не без удивления Сара узнала, что в своей среде индейцы любят пошутить и посмеяться, хотя прежде ей казалось, что сдержанность является едва ли не самой характерной чертой этой расы.

Их удивительные легенды и сказания, их разукрашенные вышивкой изделия, их мудрость и познания коренных жителей лесов и равнин притягивали Сару, словно магнитом, и она мечтала если не приобщиться к этой удивительной культуре, то хотя бы познакомиться с ней поближе.

Как того требовали обычаи сенека, Франсуа много времени проводил на мужской половине Длинного дома, и Сара волей-неволей оставалась с женщинами. С любопытством и легкой завистью она следила за ловкими руками индейских мастериц, которые долгими зимними вечерами собирались у костра и, сплетничая и пересмеиваясь, тачали мокасины, украшали вышивкой колчаны и рубашки, нанизывали на нити просверленные раковины и бусы. Ей тоже хотелось научиться изготавливать эти изящные и красивые вещи, и она старалась перенять некоторые приемы, которыми пользовались индианки.

Однажды вечером к Саре подошла одна пожилая индианка и, сев у костра и взяв ее за руку, долго-долго с ней говорила. Старуха плохо говорила по-английски, и Сара, разбиравшая только отдельные слова, слегка встревожилась. Впрочем, по глазам старой женщины она видела, что старуха не желает ей зла.

К счастью, в это время вернулся Франсуа. Эту старую женщину он знал: она приходилась сестрой верховному шаману рода, и женщины племени часто обращались к ней за толкованием снов и примет. Кроме того. Сломанная Лиственница славилась как искусная врачевательница.

Сара попросила Франсуа перевести, что говорит ему старая женщина, и он обратился к ней на индейском наречии. Но, выслушав речь старой индианки, Франсуа вдруг нахмурился и посмотрел на Сару долгим пристальным взглядом.

— В чем дело? — немедленно спросила Сара, которую взгляд Франсуа напугал еще больше, чем бормотание старой предсказательницы.

— Она говорит, что ты пребываешь в великом страхе и тревоге, — негромко сказал Франсуа. — Это правда? Чего ты боишься?

Возможно, подумал он, Сара боится своего бывшего мужа, но Эдвард Бальфор действительно мало что мог сделать, пока она оставалась в Новом Свете. Возвращаться же в Англию Сара не собиралась, и оба знали, что с этой стороны ей ничто не угрожает. Быть может, это был один из тех женских иррациональных страхов, которые не поддаются объяснению, однако, насколько Франсуа успел узнать Сару, она не была подвержена подобного рода слабостям.

— Сломанная Лиственница говорит, что ты приехала издалека и что ты пережила много горя, — продолжал он, и Сара невольно вздрогнула. Это соответствовало действительности, но откуда могла знать об этом старая женщина, которая видела ее впервые в жизни?

— Ты действительно чего-то боишься, любимая? — ласково спросил Франсуа, и она, улыбнувшись, покачала головой.

Но старая ирокезка отличалась редкой проницательностью и, возможно, действительно обладала какими-то мистическими способностями. Казалось, она поняла, о чем говорят Франсуа и Сара.

В ее глазах сверкнул какой-то непонятный огонек, и она снова что-то сказала.

— Она говорит, что скоро тебе предстоит пересечь реку… Ту самую реку, которой ты всегда боялась. В твоей прошлой жизни ты тонула в ней столько раз, сколько пальцев на руке, и еще один, но на этот раз ты не умрешь, и переправа пройдет благополучно. Сломанная Лиственница говорит, что ты поймешь ее слова, если как следует подумаешь над ними.

Тут Сара побледнела, а прорицательница, не сказав больше ни слова, поднялась и ушла к себе.

Некоторое время спустя Сара и Франсуа вышли из Длинного дома и отправились побродить по лагерю, чтобы спокойно поговорить. Когда они отошли от Длинного дома на порядочное расстояние, Франсуа осторожно поинтересовался у Сары, что могла иметь в виду старая прорицательница. Он лучше чем кто бы то ни было знал, что Сломанная Лиственница редко ошибалась, хотя верно истолковать ее речи было подчас нелегко.

— Чего ты боишься? — спросил Франсуа и привлек Сару к себе. В меховой парке, оленьих штанах и вышитых мокасинах она выглядела, как очаровательная маленькая скво, и ему захотелось поскорее вернуться в Длинный дом, чтобы заняться с нею любовью, но он чувствовал, что Сара действительно что-то от него скрывает.

— Ничего я не боюсь! — с вызовом ответила Сара, но ее слова прозвучали неубедительно. Она лгала, и Франсуа во что бы то ни стало решил узнать, в чем дело.

— Ты что-то скрываешь от меня, — удрученно сказал он. — Что случилось, Сара? Тебе здесь не нравится?

Они собирались тронуться в обратный путь через несколько дней, но, если бы Сара захотела, Франсуа готов был выехать в Шелбурн хоть завтра.

Впрочем, он был почти уверен, что дело в чем-то другом. Они прожили в Длинном доме сенека уже несколько недель, и до сих пор Сара была всем довольна и казалась счастливой.

— Я люблю тебя, ты же знаешь… — промолвила Сара, думая о чем-то своем.

— Может быть, это я чем-то тебя огорчил? — продолжал допытываться Франсуа, понимая, что жизнь, которую они вели в индейской общине, не могла не показаться Саре непривычной, странной.

Он допускал, что, очутившись здесь, Сара начала больше тосковать о той, другой жизни, которую она когда-то вела в Бостоне или даже в Англии.

И все же его не оставляло чувство, что дело в чем-то другом, гораздо более важном и значительном.

Подумав об этом, он еще крепче прижал ее к себе и, поглядев Саре прямо в глаза, увидел, что она улыбается.

— Я не выпущу тебя, пока ты не ответишь, — сказал он полушутя-полусерьезно. — Я не допущу, чтобы у тебя были от меня какие-то секреты.

— Я давно собиралась сказать тебе… — начала Сара неуверенно, и Франсуа в страхе замер, боясь, что это может быть что-то такое, что навсегда отнимет их друг у друга. Он чувствовал, что не вынесет этого. Что, если она захочет оставить его? Что будет с нею тогда? И что будет с ним самим?!

— Кое-что случилось, — промолвила она тихо.

Значит, понял Франсуа, старуха не ошиблась.

— Что, что случилось?! — воскликнул Франсуа с испугом. Вернее, попытался воскликнуть, поскольку слова, вырвавшиеся из его рта вместе с парком дыхания, прозвучали не громче шепота. От страха и тревоги сердце едва не выскакивало из груди Франсуа, а по спине побежала струйка холодного пота.

— Я… я не знаю, что тебе сказать, — ответила Сара, и ее прекрасные глаза наполнились слезами. — Я не могу… не могу…

Она всхлипнула и не смогла продолжать. Перехватившая ее горло судорога была такой сильной, что Сара с трудом могла дышать. Плечи ее затряслись от беззвучных рыданий, но Франсуа продолжал нежно прижимать ее к своей широкой груди, и в конце концов Сара рассказала ему все.

— Я… я не могу иметь от тебя детей. Мне их просто не выносить! А ты должен, должен иметь сыновей, но я не в состоянии дать тебе того, чего бы мне хотелось…

Ее слова тронули Франсуа чуть ли не до слез, но он вовремя вспомнил, что он — мужчина.

— Для меня это совсем не важно, любимая, ты же знаешь!.. — попытался утешить он Сару. — Пожалуйста, не надо плакать.

Но все его усилия были напрасны — Сара продолжала горько рыдать в его объятиях.

— Все мои дети умерли, — всхлипывала она, прижимаясь лицом к его теплой кожаной куртке. — У меня было шестеро — шестеро! — детей, и ни один из них не выжил.

И она рассказала ему всю свою историю, рассказала обо всех своих неудачах, о горе, которое она испытала, рыдая над трупиками умерших мальчиков и девочек, а под конец оглушила Франсуа фразой, которая прозвучала для него подобно удару грома, хотя и была произнесена тихим, прерывистым шепотом.

— И я знаю, что этот ребенок тоже умрет! — заливаясь слезами, произнесла она, и Франсуа наконец понял, что могло тревожить и пугать ее в последние недели.

Отстранив ее от себя, он поглядел на Сару, и на лице его сменяли друг друга недоверие, удивление и страх.

— Ты беременна? — спросил он шепотом, и Сара с несчастным видом кивнула.

— О боже! Милая моя, бедная моя Сара! — вырвалось у него. — Не бойся, в этот раз все будет хорошо, вот увидишь! Я не позволю случиться ничему плохому!

Это последнее замечание было довольно глупым, поскольку он мало что мог сделать, и, осознав это, Франсуа снова прижал Сару к себе. Теперь он знал, чего она боялась, и от сознания собственного бессилия ему захотелось заплакать. Потом он вспомнил слова старухи прорицательницы и ухватился за них, как за свою единственную надежду.

— Помнишь, что сказала Сломанная Лиственница? — спросил он, обнимая Сару за плечи и слегка встряхивая. — Помнишь? Она сказала, что ты тонула столько раз, сколько пальцев на руке, и еще один — шесть раз! А сколько твоих детей умерло?

Тоже шесть! Но она сказала, что на этот раз переправа через реку пройдет благополучно. Ты не должна бояться, любимая! Сломанная Лиственница никогда не ошибается! С тобой этого больше не случится. У тебя… у нас будет сын или дочь!

— Она сказала только, что я не умру, — напомнила ему Сара, в душе которой, впрочем, снова проснулась надежда. — А ребенок? Что будет с моим ребенком? С нашим ребенком? Почему в этот раз все должно быть иначе, чем раньше?

— Потому что я буду с тобой, — мягко ответил ей Франсуа. — Я стану заботиться о тебе. Я буду делать для тебя отвары и настои из целебных трав, которые используют индианки, и ты станешь круглой и толстой. А потом ты родишь здоровенького, пухленького мальчика или девочку, похожую на тебя.

Говоря это, он улыбнулся, и Сара прильнула к нему всем телом, чувствуя его тепло и черпая в нем уверенность и силу.

— Твоя жизнь изменилась, Сара, — продолжал Франсуа негромко. — Теперь все будет по-другому и у тебя, и у меня тоже. И мы, и наш ребенок — мы все начинаем новую жизнь!

Она поверила ему, поверила, что теперь все изменилось, а Франсуа, неожиданно спохватившись, спросил ее строго:

— Когда это случится?

— Думаю, в конце лета, — смущенно ответила Сара и потупилась. — Быть может, в начале сентября.

Первые признаки беременности она заметила после Рождества. С тех пор прошло уже почти три месяца, но она все не решалась открыться Франсуа, нося в себе свое беспокойство. И теперь, когда она поделилась с ним своими тревогами, ей сразу стало легче. К тому же… к тому же она почему-то верила старой, мудрой предсказательнице.

После этого они вернулись в Длинный дом, где индейцы выделили им спальню. Ложась рядом с Сарой, Франсуа нежно обнял ее, и она быстро заснула. Он же еще долго не спал, вглядываясь в лицо Сары, все еще хранившее следы слез, и его сердце полнилось нежностью и любовью. Прежде чем уснуть, Франсуа долго просил христианских и индейских богов явить милосердие и благословить Сару и их дитя.