Страна дураков Стукало Сергей

Ещё через полмесяца пришла Выписка из Приказа Начальника Генерального Штаба Вооружённых Сил СССР. Высочайшим эдиктом до всех заинтересованных лиц было доведено, что Петрович наказан. Он был предупрежден о неполном служебном соответствии «ЗА ПОПЫТКУ УГОНА ИСКУССТВЕННОГО СПУТНИКА ЗЕМЛИ».

23.10.2002 г.

Удмурт

« УДМУРТЫ (самоназвание – удморт, укморт), один из народов финно-угорской языковой группы, сформировавшийся как этнос на территории современной Удмуртской Республики…»

Кандидатов на поступление было пятеро.

Четверым из них было по семнадцать лет, и только одному – восемнадцать. Припозднился в свое время со школой. Впрочем, с кем не бывает…

Отвечавший за оформление их личных дел офицер привычно сверял заполненные анкеты и биографии с данными официальных документов. Он уже привык к тому, что волнующиеся мальчишки постоянно допускают ошибки. Что в муках рожденные первые самозаполненные абитуриентами бумаги непременно имеют расхождения с данными паспортов, комсомольских билетов, характеристик и прочих свидетельств их состоятельности…

Звание офицер имел капитанское. Фамилия его была Балтаев, и личностью был он по-своему незаурядной. Работал Балтаев в районном военкомате. И работал, надо сказать, с душой. С фантазией работал. Любил он свое дело. И получалось всё у него как-то на удивление легко и красиво, ладно так и очень душевно получалось…

Он вселял надежду, и он же был её гарантом.

У многих было ощущение, что это не в военных училищах принимают вчерашних мальчишек в курсанты. Казалось, что именно сам Балтаев единолично вершит это таинство.

В глазах родителей абитуриентов простой военкоматовский капитан олицетворял собой обещанную заботу власти о простых людях. А то, что эта забота была направлена именно на их мальчиков – воспринималось с особенным теплом. Много ли надо было советскому человеку для счастья? Особенно такому, у которого подрастали сыновья?

Капитан напоминал им легендарного участкового – инспектора Анискина, досконально знавшего каждого жителя во вверенном ему участке, невзирая на пол, видовую принадлежность к животному миру и сложившиеся отношения с уголовным и административным законодательством.

К вежливому, подтянутому, всегда невозмутимому и внимательному капитану родители абитуриентов и уже состоявшихся курсантов питали самые теплые чувства. Они сравнивали с ним свое подросшее чадо и тихо млели, доходя до кондиции в соусе честолюбивых грёз.

Память у Балтаева была феноменальная. Он годами помнил прошедших через его руки абитуриентов, а также имена и отчества их родителей. Он знал, где и кем работает каждый из родителей его крестников, и, при необходимости, всегда умел найти для них успокаивающие и греющие душу слова.

В углу его кабинета стояла простая армейская тумбочка, на которой специально для родителей его мальчишек, на простеньком подносе в постоянной боевой готовности стояли фарфоровый чайничек со свежезаваренным зеленым чаем и хрустальная вазочка с печеньем.

Балтаев был добрым семейным ангелом капитанского звания.

А кто сказал, что таких не бывает?

* * *

Сидевшие напротив капитана мальчишки понимали рутинный характер происходящего действа, но все равно волновались. Их не успокаивали ни данные накануне заверения о том, что все будет нормально, ни исключительно хорошая репутация капитана, ни даже его явно доброжелательный настрой.

Мало ли, что может не понравиться военкоматовскому чиновнику в их бумагах…

Балтаев, сверяясь с листком автобиографии, быстро листал очередной паспорт.

Он удовлетворенно хмыкнул и уже было отложил проверенный документ, но что-то там ему не понравилось, и капитан снова его открыл. Сличил какую-то графу с соответствующей строкой в автобиографии, нахмурился и недовольно постучал по лежащему на столе стеклу шариковой ручкой.

Сашка Ладыкин, тот самый восемнадцатилетний абитуриент, как и его товарищи, внимательно следил за манипуляциями капитана… Он насторожился и замер, узнав зеленокожую обложку своего паспорта.

Когда явно озадаченный Балтаев вдруг прихлопнул на шее невидимого комара, Сашка вздрогнул.

Ему почему-то показалось, что разом прихлопнули все его мечты.

Спустя какое-то время капитан коротко кашлянул. Иронично взглянул на заметно побледневшего Сашку. И кашлянул еще раз…

– Так какой ты там, говоришь, национальности? – нейтральным тоном спросил он.

– Ру-ру-русский…

– А что же это у тебя, ру-ру-русский, в паспорте "удмурт" написано?

– Г-где?

– В паспорте! В главном таком документе гражданина СССР, который твою, сидящую напротив меня, личность удостоверяет. Я непонятно спросил? – развеселился Балтаев.

– Где? – зациклило Сашку.

Балтаев, не торопясь, раскрыл паспорт на нужной странице, развернул его и в таком виде протянул через стол в направлении Сашки. Со своих стульев привстали все пять мальчишек и с любопытством (Сашка с недоумением) уставились на раскрытые перед ними страницы.

В пятой графе черным по светло-зеленому значилось "удмурт". Каллиграфичность записи не оставляла абсолютно никаких сомнений в правильности прочтения.

– Так ведь это… Русский я, – жалобно заметил Сашка, – ошибка это…

– И ты, конечно, первый раз этот каприз природы в своем паспорте видишь? – уточнил Балтаев.

– Угу…

– Угу-угу, – передразнил он Сашку, – в шестнадцать лет паспорт получил, и за два года так в него и не заглянул? Что же теперь с тобой, бедолага, делать? А давай-ка, по-быстрому свою автобиографию переписывай. Пиши "удмурт" – и дело с концом! А то, пока паспорт менять будешь, да доказывать в милиции, что не верблюд – все сроки просрочишь. И пролетишь с училищем, как фанера над Парижем. Давай-ка переписывай!

Балтаев ухватил из аккуратной стопки бумаги самый верхний листок, щелчком запустил его по столу в сторону Сашки и дробно катнул вдогонку ручку.

– Так ведь это … – почти расплакался Сашка. – Не хочу быть удмуртом! Это же на всю жизнь потом! А родителям, что я скажу? А?

– У нас все национальности равны! – резонно заметил Балтаев. – Вот я, например, таджик: и ничего – живу! До капитана дослужился, через год – майором буду!

– Так Вы – настоящий таджик! Вам и терять нечего! А мне-то с какой радости удмуртом становиться? – не сдавался Сашка.

– Аполитично рассуждаешь, Ладыкин! – голосом Саахова-Этуша из "Кавказской пленницы" ответил Балтаев. – На съезде, помнишь, что сказали? Мы все теперь одна новая историческая общность – "советский народ"! Пока училище закончишь, глядишь, пятую графу вообще отменят! Всё к тому идёт. Так что, зря ты упорствуешь! Пиши "удмурт", а то мне тут отправку дел задержишь и все показатели испортишь!

У Сашки повлажнели глаза.

– Не хочу удмуртом, хочу русским остаться!

– Ну что с тобой, горемыка, поделаешь? – сдался капитан. – Давай уж я тебе бумагу в милицию от военкомата выправлю. С просьбой о содействии. Пусть немного ускорятся и помогут будущему офицеру. Два дня тебе на всё. Больше дела держать не смогу. Сроки отправки заканчиваются. А медкомиссию в Центральном военкомате я тебе отдельно организую. С обычными призывниками. Попрошу там докторов… Согласен?

Сашка благодарно закивал.

– Но ты уж там, в милиции, не выступай! Веди себя корректно. Кайся, кивай… Не только свои, но и все родительские документы прихвати… Главное, не спорь с ними, с милицией. А то они военных не очень любят. Не должны, в принципе, нагадить, но всё же… Справку из ЖЭКа о прописке еще сегодня взять не забудь! Всё понятно? Ну… свободен!!!

Сашка кивнул, попрощался и пулей вылетел из кабинета. Балтаев же, выудив из стопки на столе очередной паспорт, принялся за его изучение.

– Ну-тс, кто тут у нас еще… афроамериканцем числится? – спросил он у оставшихся абитуриентов. – Что притихли? Страшно? То-то же!!!

* * *

На следующий день у кандидатов на поступление в училища была медицинская комиссия.

Когда наша четверка появилась у временно оборудованных под медицинские нужды кабинетов Центрального военкомата, их уже ждал Сашка Ладыкин.

Вид у него был понурый и какой-то виновато-пришибленный.

Здороваясь, он старательно отводил взгляд и при этом бормотал нечто совсем невразумительное, вялую ладошку подавал для рукопожатия как-то неуклюже…

– Ты что, Саньк, решил-таки паспорт не менять? – поинтересовались у него товарищи. – Решил в удмурты подписаться? Или сразу, прямым ходом в эту… как её… новую историческую общность?

– А в паспорте напишут "общественное животное"! Правда, Саньк?

– Не решил, – ответствовал смущенный Санка. – Я это… того… Удмурт я, оказывается…

Товарищи его от такого заявления опешили. В обозначившейся паузе Сашкин голос звучал как-то особенно тоскливо…

– Вот, жил себе, жил… А оказалось, что я какой-то грёбаный удмурт!.. И всего-то побыл русским – восемнадцать лет… Теперь удмуртом жить буду. До самой смерти… – и, совсем ни к месту, неизвестно в чей адрес, с надрывом добавил. – Падлы!..

* * *

За день до этого возбужденный событиями в военкомате Сашка прибежал домой с предельно озабоченным выражением лица. Он мельком взглянул на настенные часы, уже двадцать лет исправно выуживавшие висевшую на длинной цепочке латунную гирьку.

Часы показывали половину второго.

Мать была на работе.

Отец, выспавшийся после ночной смены и вполне довольный жизнью и погодой, жизнерадостно блаженствовал за тарелкой борща.

– Ты что такой взъерошенный? – спросил он Сашку в промежутке между двумя ложками и с хрустом надкусил дольку чеснока.

– Да вот, бать, боюсь, как бы моё училище медным тазом не накрылось …

– Это ещё почему?

– Ошибка в паспорте обнаружилась. Национальность у меня там не та записана. В милиции напутали…

– А ты, балбес, куда два года смотрел? – поинтересовался батя. – Теперь, сын, это дело, надо полагать, менять придётся? И, небось, совсем срочно? …

– Да вот, придётся…

– "Вот" под себя не постелешь, и шубу из "вота" не сошьешь, – резонно заметил отец.

– Да понимаю я, понимаю, – ты не трави мне душу, а лучше паспорт свой и матери дай. И скажи, где мое свидетельство и прочие бумаги у нас лежат, – мало ли что понадобится? Сейчас пообедаю и побегу брать справку о прописке в ЖЭКе. А завтра, с утра, в паспортный стол поскачу.

– Да вон, в шкатулке в серванте всё и лежит. Бери что надо и действуй, скакатель… Кстати, а какую там тебе национальность в паспорт-то впендюрили?

– О, пап, это вообще песня! В "удмурты" меня записали!

– Ага, – сказал отец меланхолично, съел пару ложек борща и уточнил. – А ты кем хотел быть?

– Как кем? – не понял Сашка. – Русским, конечно!!!

Третьей ложкой отец поперхнулся.

– Странное дело, сын. Мать – удмуртка, я – удмурт… Ты-то какого хрена вдруг русский?

Послесловие:

Владимир Иванович Даль как-то сказал: "Ни призвание, ни вероисповедание, ни сама кровь предков не делают человека принадлежащим к той или иной народности. Дух, душа человека – вот где надо искать принадлежность его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа – мыслью. Кто на каком языке думает, тот тому народу и принадлежит. Я – думаю по-русски.".

09.03.2005 г.

С обучением на японском

Всё началось со сдачи экзамена по Теории связи.

На принимавшей экзамен кафедре было несколько адъюнктов и докторант – ВВУЗ готовил не только военных инженеров, но и научные кадры. Кому-то из этих "кадров" срочно потребовался подробный перевод патента, умыкнутого где-то по-случаю нашими разведчиками. Краткой аннотации на русском языке к заказанному по соответствующей пересылке материалу оказалось недостаточно.

Надо, значит надо.

В армии понятия "невозможно" не существует. Четырём курсантам-отличникам, вместо подготовки и сдачи экзамена, было предложено перевести этот патент.

С иностранного языка.

За соответствующее вознаграждение. Т. е. за пятерку в зачетке.

Курсанты сразу же согласились. Когда студенты, а тем более военные студенты, отказывались от халявы? Пусть и заслуженной упорной учебой в семестре, но халявы? Было озвучено, что того патента всего-то четыре машинописных листа.

В училище изучали всего два иностранных языка – английский и немецкий, но библиотечные фонды содержали словари всех технических держав, имелись словари и просто мало-мальски способных воевать государств. Даже такие экзотичные как русско-арабские и арабо-русские. И так вплоть до суахили.

Любой словарь – это лишь разновидность справочника, а какой инженер не сумеет воспользоваться справочником?

Но халява не прокатила. Пахать пришлось не разгибаясь.

Патент оказался на японском языке.

Первые же страницы словаря повергли самодеятельных переводчиков в шок.

Оказалось, что в Японии принято иеролиграфическое письмо. Впрочем, это было известно заранее. Кроме того было известно, что иероглифы в качестве материального носителя японской письменности были заимствованы из Китая. Не было известно лишь точное количество этих самых иероглифов… Более двух с половиной тысяч! И это притом, что для среднего европейца два наугад взятых иероглифа похожи так же, как два наугад взятых японца. Или китайца, если быть ближе к упомянутому восточному первоисточнику.

Впрочем, хрен редьки…

Курсантам повезло – патент был написан слоговыми иероглифами!

Дело в том, что в VIII–IX веках в Японии, для упрощенного написания документов, были приняты две разновидности слогового фонетического письма. Катакана и хирагана. Базовые иероглифы характерных слогов-слов были в них предельно упрощены, и теперь можно было собирать слова из слогов. Как мозаику. Или, если хотите, паззл. Грамотный японец вполне узнавал начертание прототипа, знакомое со времен третьего тысячелетия до н. э.

Известно, что проще всего приживается и не вызывает отторжения то, что упрощает жизнь. Слоговое письмо жизнь упрощало, а потому отторжения не вызвало и прижилось.

Впрочем, сфера употребления катаканы и хираганы была довольно узка. И в 1969 году, специально для документов техногенного характера, была принята ещё одна версия упрощённого слогового письма. В этой версии базовых слогов оказалось немногим больше двухсот пятидесяти. Злые языки говорили, что это было сделано в угоду производителям японских печатных машинок, захотевшим сэкономить на количестве клавиш.

Через несколько дней перевод японского патента был завершён. По ходу мытарств горе-переводчики понавыписывали себе кучу нужных и не очень нужных японских слов. Естественно, с переводом. Получилось что-то вроде словаря-разговорника. Со странной, для взгляда со стороны, направленностью. Лингвисты, те, что не лишены чувства юмора, назвали бы его словарём эстетствующего, но при этом технически подкованного оккупанта-мародёра.

Чего только в этом словаре не было!

Начинался он со слов "онна – юваку-суру – рэмбо-суру – самэру" (женщина – соблазнить – любить – слинять). Плавно переходил к джентльменскому набору для пристрастного допроса плененного самурая, начинавшегося с тривиального "рётэ-о-агэро" (руки вверх!). Затем следовали давно набившие оскомину команды ежедневного распорядка дня (только уже на японском), и заканчивался "разговорник" приятными слуху словами: "тя-но-ю" (чайная церемония), "рабу" (любовь) и "сисю" (сборник стихов).

Спустя пару месяцев словарик скопировало себе подавляющее большинство любопытных до всего необычного курсантов. Развлечением это было или способом отвлечься от рутины – понимайте как хотите.

Ежевечерние разгоняющие скуку упражнения с "тарабарским" разговорником привели к тому, что понемногу весь курс научился вполне сносно командовать и посылать друг друга на языке Страны Восходящего Солнца.

Время неумолимо. Всё бы так и осталось забытым казусом, коими полна жизнь любого военного связиста. Но…

По замене из Афганистана в училище на кафедру автомобильной подготовки и систем электропитания прибыл новый преподаватель. Подполковник. В роскошной шитой фуражке-капелюхе с красным околышем.

Следует заметить, что, носившие чёрные околыши связисты, к "красным шапочкам" относились с изрядной долей презрения. Не было для связиста большего позора, чем принудительное водружение на его голову фуражки с красным "петушиным" околышем. Не счесть числа взысканий, полученных упрямцами "за нарушение единообразия формы одежды", как и не счесть числа отказавшихся от карьерного роста, связанного с непременным надеванием на голову описанного головного убора в очередном месте службы.

Вместе с тем, указывать чужакам, что в нашем инженерном монастыре сей кошмар, цветов пожарной машины, не носят, было как-то не принято. Не поверите, но и военные люди бывают по своему деликатными…

Вот и проходил кафедральный подполковник в красной шапочке достаточно долго, чтобы заступить в наряд дежурным по училищу. Естественно в том самом режущем связистский глаз головном уборе.

Заступил и стоит себе вечером на крыльце курсантской столовой, этаким красношапочным соколом с деловым и важным видом и принимает рапорты старшин, приведших свои курсы на ужин.

– Заводите! – коротко бросает он после каждого рапорта, и курсанты, один за другим, заходят в просторную разгороженную массивными арочными колоннами столовую.

Заметим однако, что строем на ужин в училище ходили только младшие курсы. Старшекурсники просачивались по одному за спиной того же дежурного, пользуясь тем, что вход в столовую был возможен не только с улицы, но и из подъезда старого корпуса, со старинной мраморной лестницы, ведущей вверх, к учебным аудиториям, библиотекам, казармам и т. д. И, соответственно, – привычным путём из аудиторий и библиотек к вечерней каше с кусочком порционного мяса.

У тех же, кто попадал на ужин из общежития и из новых корпусов, был свой оригинальный способ проникновения в столовую. Издалека завидев переминающегося на крыльце дежурного, группа старшекурсников быстро сбивалась в компактный строй, кто-нибудь из них командовал:

– Шагом… марш!

И самонародившееся подразделение, расшаркавшись, в полном соответствии со Строевым уставом, в сторону довольно таки формального ритуала и олицетворяющего этот ритуал дежурного по училищу, попадало вовнутрь столовой.

Так было всегда.

Но подполковник был не в курсе. Мало того, он об этом даже не подозревал. И поэтому, когда третья подряд группа курсантов доложила, что семнадцатый курс для приема пищи прибыл, – ему захотелось разобраться. И навести порядок. Уставной.

Лучше бы он этого не делал.

– Та-а-ак, товарищи курсанты… – сурово сказал подполковник, – и сколько у вас этих самых семнадцатых курсов? Давайте разберёмся!

Курсанты опешили.

Старшие курсы трогать по мелочам было не принято.

К этому привыкли и воспринимали как должное. Это стало традицией. Поэтому раздавшаяся из середины строя реплика ни в коей мере не была попыткой оскорбить подполковника, да и произнесена она была с искренне растерянными интонациями.

– Ты глупый от старости или с детства? – спросил голос из строя.

Подполковник побагровел, а на несдержанного на язык шикнули. Его дёрнули за ремень, и весь строй, не сговариваясь, сделал в сторону дежурного виноватые лица.

Подполковнику надо было сделать вид, что инцидент исчерпан, но он повысил голос.

– Вы хоть понимаете, кто вы, а кто я?! – рявкнул он.

– А как же! – тихо, но очень отчётливо ответил ему всегда скромный и вежливый Лешик Бондаренко. – Ты "ангел с яйцами"!

Следует объясниться: у автомобилистов более чем своеобразная эмблема: два высоко воздетых роскошных крыла, шоферская баранка между ними, от неё вниз рулевая стоечка, заканчивающаяся перекладиной заднего моста с двумя внушительными колёсами по краям. Не надо обладать особо изощренной фантазией, чтобы узреть в описанной эмблеме озвученного крылатого осеменителя.

После фразы Лёшика дежурному по училищу стало плохо. Он был уже не рад. Ни за устав, ни, тем более, за себя. Перед дежурным явственно замаячила угроза, раз и на всю оставшуюся в училище службу, получить не самую благозвучную кличку.

– Готовьтесь! – нашёлся подполковник. – Я самым тщательным образом проверю выполнение вашим курсом распорядка дня! Готовьтесь!

Он раздраженно махнул рукой, и курсанты направились в столовую.

На вечернюю поверку подполковник не пришёл. А вот за двадцать минут до подъема нарисовался на четвертом этаже курсантского общежития.

Его уже ждали.

Все.

Дежурный по курсу вполголоса доложил, что происшествий не случилось, и испросил разрешения поднять старших комнат. Дабы обеспечили организованный подъем и построение.

Подполковник разрешил.

Старших и старшину курса разбудили.

Незаметно прошло ещё десять минут. Пришло время подъёма.

– Ку-у-урс «ки-сё»! (подъем!) – внезапно гаркнул лениво следивший за стрелкой часов дневальный.

Дежурный по училищу недоумённо вытаращился.

"Показалось, – подумал он, – или курсантик зело косноязычен, или… Показалось!!!"

Между тем в комнатах общежития, в просторечии незатейливо именовавшихся камерами, раздались дублирующие команды:

– Ки-сё! Ки-сё! Ки-сё! – надрывались дурными голосами старшие комнат.

"Дуркуют! – подумал дежурный по училищу. – Началось! Вот она та самая курсантская "проверка на вшивость", о которой предупреждали на кафедре!

Вставший вместе со старшими комнат и скучавший в коридоре старшина рывком открыл ближнюю от дежурного комнату. В ней, не смотря на суету в соседних, было подозрительно тихо. Через плечо старшины дежурный увидал безмятежно спящих старшекурсников. Старшина, ругнувшись себе под нос, набрал в грудь побольше воздуха и, специально для сонь, гаркнул:

– Татиагару, ёвамуси! (подъём, бабы!).

– Сорэ-ва е кунай дэс, сэнсэй! (нехорошо, начальник!) – не открывая глаз, заметил один из курсантов. – Мацу (ждать) полчасика, а?

– Сорэ-ва е ий дэс! (ан, нет – хорошо!) – ответил старшина. – Кунай ёко-ни нару! (хорош валяться!) Татиагару, имбайфу! (подъем, бл… женщины нехорошего поведения!). Татиагару, дзёро! (вырезано цензурой).

Через три минуты одевшиеся курсанты стояли в коридоре общежития в относительно ровном строю.

– Нарэ-э-э! (равняйсь!) – протяжно скомандовал дежурный по курсу.

Курсанты перестали переговариваться, и замерли, повернув головы налево.

– Ки-о цукэ! (смирно!) – резко и отрывисто продолжил дежурный. – Касира миги! (равнение направо!).

Он привычно выбросил ладонь к обрезу пилотки, чётко повернулся налево и двинулся к дежурному по училищу.

Тот живо представил, как ему будут докладывать на этом непонятном языке о том, что подъем произведён, и курс готов следовать на зарядку. Дежурному окончательно стало не по себе. Он судорожно замахал рукой, показывая, чтобы дежурный докладывал старшине.

– Касира хидари! (равнение налево!) – нашёлся тот и развернулся в направлении к старшине.

– Модору каэру! (прекратить движение; идти назад!) – тут же отозвался старшина. – Отонасику наса!.(вернитесь на место!).

Дежурный по курсу буквально испарился, а старшина вопросительно повернулся к подполковнику.

– Отправляйте людей на зарядку! – мгновенно отреагировал тот и мысленно перекрестился. Ему было уже совсем нехорошо.

– Ку-у-урс! – скомандовал старшина. – Сусуму! (идти вперед!).

– Ику! Ику! (марш-марш; иди-иди) – подгонял он проходящих мимо курсантов.

Вскоре они, один за другим, быстро исчезли в провале узкой лестницы.

Момент, когда ушел старшина, впавший в ступор дежурный пропустил.

– Э-э-эээ… – сказал он, придя в себя, и упёрся взглядом в стоявшего у тумбочки дневального.

Дневальный старательно вытаращился в ответ. В его взгляде не читалось ничего, кроме беспредельной готовности немедленно, точно и в срок выполнить любое распоряжение дежурного по училищу.

– Э-э-эээ… – наконец решился дежурный. – А на каком это вы… языке?

– На японском, товарищ подполковник! – звонко отчеканил дневальный, и ничего, ни единая мышца, не дрогнула у на его лице.

– А… чего это? На японском? – жалобно спросил дежурный. – Зачем это?..

Стоявший на высокой квадратной подставке и без того рослый дневальный доверительно склонился к самому уху подполковника.

– Так ведь эта… – с таинственным видом сообщил он. – У нас курс того… с обучением на японском языке!

– ???

– Сами понимаете… – продолжил дневальный. – Япония – держава электронная, а мы – училище связи. Инженерное. Электроника, радиоволны и всё такое… Там – готовятся! – показал он пальцем в бетонное перекрытие. – Уже скоро…

Не так давно вернувшийся из Афганистана подполковник-автомобилист удивился, но не очень. Он, скорее, восхитился. Япония – это вам не первобытный пропылённый Афган! В Японии и машины-иномарки, и сакура с Фудзиямой. И, изящные, как фарфоровые статуэтки, японки. Красота, однако… Подполковник представил свою неизбежную замену в ГСВЯ (Группу советских войск в Японии), собственную "Хонду" серебристого цвета в гараже, и у него захватило дух.

* * *

Начальника училища дежурный встречал, как ему и было положено, у ворот КПП.

Когда черная волга бодрого дедка, генерала-майора и Героя Советского Союза в одном лице, Михаила Корнеевича Пилипенко, въехала на территорию училища, – дежурный как раз проверял, как на нём сидит его "красная шапочка". Он дождался, когда правая, прочерченная молнией генеральского лампаса, нога начальника коснётся асфальта, и протяжно скомандовал.

– Смииир-р-рна! – раздалось над плацем, и звонкое эхо разом подняло в воздух стаю воробьев, сидевшую на росших вдоль плаца каштанах.

Дед, по своему обыкновению, рапорт дежурного недослушал.

– Всё нормально? Без замечаний? – бросил он, проходя мимо дежурного.

У того определённо был невезучий день. Вместо того, чтобы ответить утвердительно, он задумался. И вспомнил. И встрепенулся.

– Так точно! – ответил он вдогонку начальнику и неожиданно пожаловался. – Вот только старший курс в столовую ходит мелкими группами. И хамят. На сделанные замечания…

Начальник на секунду остановился.

– Какой курс? – спросил он. – Номер курса?

Но, наблюдая следы явных затруднений на лице дежурного, махнул ладошкой, повернулся и направился в сторону нового учебного корпуса. Туда, где находился его рабочий кабинет.

Дежурному стало неловко. Подполковник до сих пор не разобрался в принятой в училище нумерации курсов. Он не просто путался – номера курсов категорически не задерживались в его голове. Нежелание выглядеть в глазах героя войны законченным идиотом просто разрывало подполковника на части, и он нашёлся!

– Вспомнил! Товарищ генерал! – закричал он вдогонку. – Вспомнил! Это курс, который на японском языке обучается!

Дед остановился. Медленно повернулся к дежурному.

– На японском? – бесстрастно переспросил он. – Где?

– На четвёртом этаже! – невпопад выдал дежурный.

– Ага… – сказал дед понимающе. – Ага! – и отправился в свой кабинет.

Через полчаса подполковника с дежурства сняли, но домой не отпустили.

Его повезли.

В окружной госпиталь.

К психиатру.

На беседу.

Катакана и хирагана….

15.10.2003 г.

Кубик Рубика

Светлой памяти моих однокурсников Сергея Петрука и Дмитрия Катерухина Алексею Саченко, моему однокурснику – моя персональная благодарность за толчок к написанию этого рассказа..

« Венгерский инженер Эрне Рубик (изобретатель кубика Рубика) придумал новую головоломку. Изобретение представляет собой чугунную болванку, закрепленную на деревянной палочке. По свидетельству игравших, без особого труда ломает практически любую голову».

(анекдот)

В те времена кубик Рубика был жутким дефицитом.

Он несколько лет пылился среди прочих "трофеев" венгерской жизни Димки, но должного применения так и не находил.

Димка даже успел несколько раз съездить в отпуск к родителям в Венгрию. Генерал Катерухин, его отец, служил в то время в Южной Группе войск, дислоцировавшейся в Венгерской Народной Республике, которая, как известно, и была той самой Венгрией. Упомянутый кубик Димка привёз из одного из отпусков. За послеотпускными хлопотами и плотно прижавшей его учёбой, он напрочь забыл о своем приобретении. Всплыло оно через два года, на старшем, выпускном, курсе.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Как выйти замуж за олигарха? Особенно, если в тебе почти центнер живого веса и молодость давно позад...
Однажды муж предложил Наташе выпить вина у камина. Но вечер перестал быть томным, когда он сообщил, ...
«Больно» – резкая, жесткая, эмоциональная и остроугольная история любви, написанная в интригующей ли...
Он снова победил. Храмовники наказаны, его главный враг бежал из дворца, правящая династия спасена. ...
Уолтер Алистер красив, образован, богат и выше всего ставит душевное спокойствие. Его мечта – домик ...
Если твои имена и прозвища уже давно стали легендой, если они внушают страх и уважение каждому, если...