Страна дураков Стукало Сергей
Крюка била крупная дрожь.
В его правой руке была крепко зажата бритовка от безопасного бритвенного станка. Кисти рук и правая сторона лица – густо измазаны кровью. Крови было много и её крупные капли продолжали лениво стекать с пальцев горе-любовника.
Крюк, путаясь в сползших до самых щиколоток шерстяных гетрах, шагнул вперёд. Затем раздраженно взбрыкнул правой, а после и левой ногой. Волочившиеся позади него гетры вылетели вперёд. Надломившись в пятке, они упали на лежащий на полу ковёр. Их горловины всё ещё были надеты на ступни Крюка, и на какое-то время показалось, что он обут в громадные башмаки Чарли Чаплина, которые по непонятной причине сдулись как проколотый воздушный шарик.
– Короче так… – сказал Крюк отстранённо, – Я ей все дела порезал!
Находившиеся в зале курсанты и девицы в ужасе застыли.
Крюк же, мелко переступая, двинулся в сторону стоявшего у двери свободного кресла. Неловко, стараясь не запачкать его кровью, присел на самый краешек. Примостил локти на подлокотник, а окровавленные кисти рук, скрестив, свесил наружу. Пальцы правой руки разжались, и бритвочка, порхая как металлическая бабочка, упала на лакированный паркет.
«Ничего себе на случку сходили… – заторможено подумал Второй. – Теперь и из училища и из партии попрут… Съездил, называется в Киев за высшим образованием. И Крюк хорош! Вот отмочил!!! Сколько раньше не пил, а маньячить его вроде не тянуло. Теперь хорошо, если на всех разом не повесят зверское убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору…»
Второй обвёл взглядом всю, пребывавшую в устойчивом ступоре, компанию.
"Пожалуй, надо всё, что еще можно, начинать разгребать, – пришло ему в голову. – Пока девицы не устроили истерику с царапаньем лиц и визгами на весь дом. Пока ещё никто не зациклился на собственном и, вполне возможно, крайне невыгодном для всех присутствующих, видении ситуации".
– Всем молчать! – внезапно рявкнул он. – Без моего разрешения никому со своих мест не сходить!
Затем отбросил книгу, рывком выскочил из кресла и буквально вихрем влетел в спальню.
На широкой двуспальной кровати ничком лежала обнажённая рыхлая девица.
Вся её спина и филейная часть были густо залиты кровью. На спине, причудливо переплетясь, лежали, истерзанные бритовкой и пропитанные красным, лиф и огромные трусики из плотной ткани. Судя по всему, пьяный Крюк не мог снять их со своей заснувшей дамы и, по пьяному делу, не нашел ничего лучше, чем просто срезать первым подвернувшимся под руку острым предметом.
– Хана! – отметил про себя Второй и внутренне похолодел. – А впрочем он мог её до смерти и не зарезать… Вон она какая толстая да упитанная! Через такой "слой утеплителя" до жизненно важных органов бритвочкой так просто не доскребёшься…
– Горячей воды сюда! И чистое полотенце! – крикнул он оставшимся в зале.
Там разом зашевелились, забегали.
Вскоре бледная хозяйка квартиры, с полотенцем на плече, внесла в спальню оранжевый таз с горячей водой.
– Я туда немного марганцовки бросила, – почему-то виновато сказала она.
Второй намочил полотенце, отжал его и подошёл к неподвижной толстухе.
Ему ещё не приходилось прикасаться к обнаженной девушке. Тем более заниматься врачеванием лиц противоположенного пола. Хотя чего ещё ожидать от девственника?
Впрочем, вида крови Второй не боялся.
Он склонился над толстухой. Убрал с её спины изрезанные лиф и трусики. Мягкими промакающими движениями мокрого полотенца стёр следы крови с её лопаток. Порезов не было.
Второй сполоснул полотенце и уже не церемонясь, оттёр широкий зад толстухи.
С тем же результатом.
Затем он переместился к вмятой в подушку голове пьяной девушки. Наклонился и прислушался.
Толстуха безмятежно спала. Мало того, она даже слегка похрапывала.
Склонившаяся рядом хозяйка квартиры подняла на Второго испуганные глаза.
– Она что, живая? – спросила она. – А кровь тогда откуда?
– От верблюда! – невпопад ответил Второй и бросился в зал, расталкивая столпившихся в дверях курсантов и их подруг.
Сидящий на кресле Крюк был уже совсем плох.
С его нещадно изрезанных острой бритовкой рук на паркет натекла полуметровая в поперечнике лужа крови.
Упавшая ранее бритва почему-то плавала на ее поверхности.
На следующий день, на завтраке, Крюк щеголял в парадке и в свежих бинтах.
Каждый палец на его руках был перевязан. Бинтов, делавшие утреннюю перевязку медсёстры, не пожалели, и столь броско выглядевший пострадалец был в центре внимания.
– Как девственность, Крюк? – спрашивали его. – Без наркоза не дался?
– С зубами, попалась, родимая?..
– Крови много было?..
– В этом деле без крови не бывает, – назидательно отвечал смущенный Крюк, – такое дело… Девственность!
15.12.2003 г.
Корчма
(Потерянный – I)
Витя Кнутов закончил Томское связи.
Томичи, это в Войсках Связи было известно, знанием матчасти не отличались. Более того – связная матчасть повергала их в первобытный ужас.
Не жаловали томичи своим пытливым вниманием и личный состав. Порой создавалось впечатление, что они не испытывают ничего такого, эротически пытливого и трепетного, ни к одному одушевлённому или неодушевлённому предмету окружающей действительности.
Были они, как на подбор, какие-то инертные, заторможенные – как не от мира сего.
Редкие исключения только подчеркивали их общую взаимную похожесть.
О бестолковости томичей ходили легенды. Мало того, становившиеся основой этих легенд казусные случаи приключались с ними на каждом шагу. Иногда казалось, что выпускников томского связи сглазили. Основательно и поголовно.
Витя Кнутов был, без сомнения, из той же, притягивающей приключения обоймы.
Чудил он, по обыкновению, в состоянии подпития. Не по злобе, и даже не из желания самоутвердиться. Просто в пьяном Вите просыпался неутомимый и изобретательный Дух Противоречия. Втравив Витю в очередную историю, Дух раскаивался и ненадолго затихал…
Как-то Витю взяли третьим в близлежащую корчму.
Ходить по венгерским кабачкам в одиночку было скучно, да и как-то не принято – мало ли как могут отнестись местные к подвыпившему советскому офицеру? Случаи, когда какой-нибудь мадьяр подходил к столику, отбирал и выливал на его поверхность содержимое только что пригубленной офицером кружки пива, а потом, демонстративно медленно, выводил пальцем в образовавшейся луже цифры "56", – были не такой уж и редкостью.
И плевать ему, что обижать пьющего пиво военного – страшный грех.
Ну да Бог им, мадьярам, судья.
В корчме было хорошо.
С мягким шелестом работала вентиляция.
Негромко играла приятная музыка. Застеленные чистенькими скатёрками столики прятались в прохладном полумраке.
Бармен на пивной пене не экономил. Неторопливая чинная процедура наполнения пузатых кружек пузырящимся янтарём выглядела почти ритуалом. А всякий мало-мальски устоявшийся ритуал – пронимает и обязывает.
Лейтенанты Серёга Серых и просто Серёга, недавние выпускники-погодки Киевского училища, атмосферой корчмы прониклись сразу. Заказав себе светлого "Виллагошшор" с солёной соломкой, они выбрали один из пустовавших столиков, уселись и обстоятельно приступили к дегустации. Если бы не подчеркнутая аккуратность в одежде и нездешняя внятность физиономий лейтенантов, то сторонний наблюдатель, пожалуй, не отличил бы их от аборигенов. Жители небольшого венгерского городка поход в корчму праздником не считали и, в отличие от офицеров и прапорщиков, одевались просто.
Витя, к неудовольствию своих спутников, взял к пиву не соломки, а водочки. Уже через полтора часа он чувствовал себя орлом – вальяжно откинувшись на спинку стула и далеко отставив правую ногу, полным неприязни взглядом поминутно окидывал сидящих за соседними столиками мадьяр, щурился и, наставив на них указательный палец, презрительно цедил:
– Су-у-уки! Хххвашшисты! Вашшшего Пиночета маму!!!
Каждую уничижительную реплику Витя запивал светлым пивком. Перед ним уже стояло три опорожнённых кружки и три пустых пятидесятиграммовых рюмочки.
Чаша терпения Серёг переполнилась, когда Витя внезапно ещё дальше выставил ногу и подсёк пожилого мадьяра, направляющегося к своему столику с четырьмя кружками пива в руках.
Мадьяр, исполнив виртуозный пирует, на ногах устоял. Мало того, он даже и извинился перед Витей за допущенную неловкость.
– Так ты, сосок обрыганный, ещё и драться не хочешь? – удивился Витя.
Серёги же, энергично замахав руками, дали понять остановившемуся венгру, что инцидент исчерпан. Товарищ выпил лишнего, но больше не будет.
Так хорошо начавшийся вечер пропал. Мероприятие надо было сворачивать, пока Витя не отмочил чего похлеще.
Пьяно протестующего Витю вывели из корчмы.
С криком, – Пиво подошло к концу, причем сразу всё! – он вырвался, мгновенно расстегнул ширинку, пристроился к стоявшей у входа бетонной урне, и напрудил её до краёв.
Чадивший доброй полусотней окурков сосуд зашипел и изошёл зловонным аммиачным паром. Пар мгновенно всосался висевшим над урной вентилятором вовнутрь питейного заведения.
Находившиеся в корчме любители пива возмущённо загалдели.
– Смываемся! – сориентировался Серых и подхватил оплывающего у приконченной урны Витю под мышки.
Второй Серёга пристроился с другой стороны, и через четверть минуты вся троица была в квартале от растревоженной корчмы.
– Хрен теперь пустят! – с досадой заметил Серых, кивнув подбородком в направлении бестолково суетящихся у входа корчмы самоназначенных мстителей.
– Да, уж! – не сбавляя шага, согласился его друг, – Слышь, Серж, у меня предложение! Может, возьмём этого дауна за руки и ноги? А то он ботинки до дыр протрёт.
Пописавший Витя и в самом деле настолько «погрузился в астрал», что совсем не перебирал конечностями.
– Не твои, не жалей! – ответил Серых. – Он же их не жалеет! Впрочем, если есть такое желание, можешь переть его сам. На горбу!
Второй Серёга только вздохнул – желания не было.
Ближе к окраине городка надышавшийся свежего воздуха Витя начал подавать признаки жизни. Он завертел головой, прокашлялся и вдруг заливисто залаял на лениво тявкнувшую из-за ближайшего забора мадьярскую псину.
Пёс на секунду опешил, но затем гулким басом возмущенно заухал в ответ. Скоро к нему присоединилось все псиное население мадьярской окраины. Окраина превратилась в один сплошной лающий ад.
Витя тоже не унимался. Его визгливый дискант чётко выделялся из общего собачьего хора.
На осветившихся балконах по одному стали появляться встревоженные владельцы прилегающих к дороге особняков.
– Ходь водь? (Что случилось? Как дела? – венгерск.) – спрашивали они друг друга.
Успевшие вникнуть в ситуацию отвечали:
– Череди пичаба! Оросул! Совьет лактаньок, курва!!! (не будем переводить)
– О чём это они? – полюбопытствовал ещё не успевший нахвататься местных идиом Серёга.
– Матерятся, – пояснил сквозь стиснутые зубы Серых.
– Лофос кел? – добавил он в полный голос, и показал возмущённым жителям окраины средний палец правой руки.
Завидев на одном из балкончиков здоровенного мадьяра, лениво переломившего стволы охотничьего ружья, Сереги прибавили шаг.
– Треснуть его чем тяжёлым, что ли? – тоскливо спросил один из них, встряхивая продолжавшего лаять Витю, – Гавкает, гад, а ног не переставляет…
– Чем треснуть? У меня ничего такого нет! – отозвался другой. – Разве что моськой об асфальт?
Услыхав про асфальт, Витя замолк, сделал обиженное лицо и укоризненно покосился на обоих Серёг.
Оставшиеся до военного городка два километра лейтенанты преодолели без приключений.
При подходе к части Витины ботинки, наконец, протёрлись. Обнажившимися ногтями обеих ног Витя ощутил наждачно твёрдый быстрый асфальт, и это ему не понравилось.
Он заперебирал ногами, вырвался из рук своих товарищей, и, часто хлопая полуоторванными подошвами, понёсся вдоль бетонного забора. Проснувшийся инстинкт подсказывал, что вожделенная норка, где его, наконец, оставят в покое, уже близка.
У спортивного городка свежая дорожная насыпь поднималась почти до середины бетонного ограждения гарнизона. Запыхавшийся Витя остановился в самой верхней её точке, и, расслабившись, кулем перевалился через забор. Плиты бетонной дорожки приняли его, отозвавшись фарфоровым звуком.
Перелезшим вослед Серегам явилась идиллия: Витя лежал на спине, широко раскинув руки, и безмятежно спал.
– Вставай, обормот! – буркнул один из Серёг и пнул его в пятку.
Второй ничего не сказал, но тоже пнул.
Витя поджал ноги, перевернулся на живот, и с трудом поднялся.
Неловко загребая стёртыми носками влажные опилки, он добрёл до шеренги турников, присел, пукнул, прыгнул и с недовольным выражением лица повис на старой покрытой точками ржавчины перекладине.
– Дальше не пойду, тут спать буду! – заявил он.
– Непгавда Ваша, батенька! – ответил ему Серых картавым голосом вождя мирового пролетариата и сильно дёрнул за ногу.
Витя продолжал висеть.
Серых чертыхнулся, подёргал упрямца за брючной ремень. Безрезультатно. Тогда он подпрыгнул и повис на Вите, уцепившись руками за ворот его куртки и обхватив ногами за бока.
Витя висел.
– Показываю! Кун-фу! Школа выпускного клапана! – сказал второй Серёга и ткнул Витю в бок жёстким пальцем. Тот незамедлительно разжал руки и плюхнулся в наполненную опилками яму поверх висевшего на нём товарища.
Утром на разводе Серёги стояли свежими и бодрыми, смотрели беззаботно и весело.
Витя чадил перегаром, был небрит, пасмурен и ликом скорбен.
Игра в потеряшки
(Потерянный II)
Среди сослуживцев и прочего личного состава Витя был известен под кличкой «Потерянный».
Кто первым назвал Витю Потерянным – оставалось неизвестным. Кличка возникла как-то сама собой, без привязки к сколь либо заметному событию. Многим казалось, что Витя прибыл для прохождения службы уже с этой кличкой. Впрочем, чего только в армии не бывает…
Стригся Витя крайне редко, поэтому фуражка едва держалась на его шевелюре. По обыкновению непрошибаемый лейтенант имел невозмутимое выражение лица, а, впав в меланхолию, вообще переставал реагировать на любые внешние раздражители.
Когда в части кипела работа, и все были заняты делом «по самое не могу», – любимым номером Вити было сбежать с порученного ему участка. Словно усердно метящий свою территорию пёс, беглый Витя начинал озабоченно прохаживаться по гравийным дорожкам учебного центра. Вид у прогуливающегося Вити был донельзя целеустремленный: слегка ссутулившись, он передвигался широким размашистым шагом, по-наполеоновски заложив руку за отворот шинели. Со стороны казалось, что озабоченный лейтенант Витя спешит куда-то с крайне ответственным заданием.
Иллюзия быстро рассеивалась. Обнаружив, что гравий перестал похрустывать, а под ногами возник отмытый до невообразимой чистоты асфальт, Витя останавливался. Возмущенно бормотал себе под нос нечто невразумительное, выполнял чёткий разворот кругом и возобновлял движение. В противоположенном конце дорожки ситуация повторялась.
"Мотать круги" Витя мог часами. Впрочем, будем справедливы: направление движения он периодически менял, сворачивая на ответвляющиеся от основной дорожки тропинки.
Иногда Витин путь проходил за учебным корпусом, и тогда вид внезапно появившегося из-за угла лейтенанта вносил сумятицу в стайки отлучившихся на перекур молодых солдат. Они судорожно прятали в рукава шинелей недокуренные сигаретки, и напряжённо застывали, ожидая выволочки.
Напрасно те, кто был в курсе, шептали, что это Потерянный, и бояться нечего.
Лишь когда отрешенно-серьезный Витя проносился как Летучий Голландец мимо – напряжение спадало. Впрочем, ощущение потусторонности происходящего ещё долго не покидало молодых солдат.
Однажды молодой солдатик из Витиного взвода ошивался по каким-то своим солдатским делам вблизи караульного городка. Возникший из-за угла Витя, стал к нему приближаться стремительным похрустывающим шагом. Остекленевшие глаза лейтенанта недвусмысленно указывали, что он в очередной раз впал в прогулочный транс.
Солдатик посторонился, пропуская отца-командира, и, когда Витя поравнялся с ним, рывком приложил ладонь к срезу косо сидящей пилотки и восторженным воробьиным дискантом выдал:
– Здравия желаю, товарищ лейтенант!
Эффект от его внезапного приветствия напомнил картинку из старой детской игры, в которой после слов «… морская фигура замри!» – все играющие замирают в самых живописных позах.
Витя застыл на полушаге. С поднятой в стремительном броске правой ногой. С правой рукой за отворотом шинели. Если бы не ветерок, качавший ветки ближайших деревьев и изредка хлопавший полами Витиной шинели, то представшая картина напоминала бы цветную голограмму.
Солдат от такого зрелища опешил.
Несколько томительных секунд Витя оставался в описанном нами неудобном положении. Затем его правая нога вернулась на шаг назад и, нащупав оставленную было твердь, утвердилась на спрессованном мелком гравии. Не вынимая руки из недр шинели, Витя в два коротких рывка повернул голову направо.
Его взгляд несколько раз попытался сфокусироваться на солдате… Тщетно. Бездна не отпустила. Однако какая-то, сохранившая вялое восприятие реальности, часть Витиного сознания сработала, и он тускло поинтересовался:
– Закурить есть?
– Нет… – растерянно ответил воин и впал в окончательный ступор.
Для разъяснения сложившейся ситуации проясним три момента:
Первый: молодой солдат не курил. Не приобрёл пока такой пагубной для лёгких привычки. О чём, не далее как вчера, лейтенант Витя недрогнувшей рукой сделал соответствующую запись в "Журнале бесед".
Второй: отец-командир проигнорировал приветствие подчинённого. А отвечать на воинское приветствие – это не столько воинский этикет и требование уставов, сколько рефлекс. Причём весьма стойкий. А отсутствие рефлексов у человека в форме бывает только тогда, когда он покойник.
Третий: никогда, ни при каких обстоятельствах, уважающий себя офицер не станет "стрелять" у нищего солдата сигаретку. Тем паче у солдата-первогодка.
Не дождавшийся сигаретки Витя не обиделся. Он в два приема привёл голову в исходное положение, глаза его сфокусировались на гравийной дорожке, в окружающем ментальном пространстве что-то почти ощутимо щёлкнуло, и прогуливающийся Витя возобновил прерванное движение.
– Чего ты? – толкнул в бок продолжающего пребывать в ступоре солдата подошедший товарищ.
Очнувшись, тот пожал плечами, покачал головой, неопределённо улыбнулся и, мотнув подбородком в сторону удаляющегося лейтенанта, восторженно прошептал:
– Потерянный!..
Гамбургер
(Der Hamburger)
Гамбургер уже изобрели, но как он выглядит в то время ещё никто не знал. Знали об этом только там – «за бугром».
У нас тогда еще и "Макдоналдсов"-то нигде не было.
Из наших первыми гамбургеры распробовали "выездные".
Лейтенанты Шевчук и Тонких были выездными.
Полдня они мотались по Будапешту, прикупая в преддверии отпуска аппаратуру и презенты многочисленным родственникам. Устали и проголодались.
Очень кстати подвернулся киоск, в котором торговали горячими гамбургерами.
Такие киоски очень напоминали привычные для нас, ещё с дореволюционных времён, круглые афишные тумбы. За одним исключением, что непосредственно внутри тумбы размещалась продавщица, микроволновка, кассовый аппарат и запас соответствующих полуфабрикатов.
В венгерской столице такие киоски были единственными местами, к которым выстраивались очереди.
В очередь встал сызмальства способный к иностранным языкам Шевчук, а с коробками и пакетами, аккуратно уложенными нашими героями на случившуюся рядом садовую скамейку, остался постоять Тонких.
Очередь продвигалась медленно, и Шевчук довольно продолжительное время замыкал собой её хвост. Он поминутно перемигивался со своим, как и он, проголодавшимся товарищем, изредка показывая скупыми жестами, что и как они сделают с вожделенными гамбургерами и тем пивом, которое уже ожидало своего часа в одном из пакетов.
И то правда – купленные магнитофоны и усилители следовало обмыть незамедлительно.
Беззвучная беседа лейтенантов была прервана приближением пожилой пары.
Граждане Союза угадывались в ней издалека. Как по характерной напряженности фигур пенсионеров, явно ожидающих непременной провокации или вербовки, так и по нетипичной для Европы отутюженности одежды и подчеркнуто официального её стиля.
И действительно – приблизившаяся пара переговаривалась на русском.
Ну не столько переговаривалась, сколько переругивалась.
И, что характерно, переругивалась довольно громко.
Следует заметить, что не только у нас иностранные туристы галдят как стая вспугнутых ворон. Раздражающей простых обывателей громкоголосицей грешат и наши, гостящие за рубежом, соотечественники.
Пожилая чета приятным исключением не была.
– Старый козёл! – приглушённо, но удивительно отчетливо третировала своего спутника интеллигентного вида старушка. – Вот скажи, куда, куда мы идём? Обрадовались! Припёрлись в Европу! Заказов понабрали, как идиоты! А где это у них всё продается, и спросить не у кого! И что теперь делать? Куда теперь идти?
Дождавшийся паузы в её монологе супруг терпеливо, судя по всему уже не первый раз, попытался урезонить свою половину:
– Люся, успокойся! Сейчас спросим у кого-нибудь, и нам всё расскажут.
– Как же, расскажут! Покажут! С собой дадут! – сварливо отвечала та. – Тут тебе не наше болото! Здесь все не по-нашему говорят! Вот на каком, интересно, языке ты их спрашивать собрался?
Старик досадливо поморщился, но изначально взятого успокаивающего тона не сменил.
– На немецком спрошу!
– На немецком? – не на шутку возмутилась старушка. – На каком таком немецком? Это же Венгрия! И живут здесь мадьяры! И говорят они на венгерском, к твоему сведению!
– Какая же ты у меня тёмная, Люся! – буркнул явно начавший раздражаться старик. – Это бывшая Австро-Венгрия! И это с нами у них закрытая граница! А с Австрией – открытая! Электрички без остановки на таможенные дела туда-сюда ходят. А наши местные ровесники так те все поголовно в своё время Гитлеру служили! Вот и посуди!!!
– Всё равно! Что ты, старый пень, по-немецки с войны, кроме "хенде хох", помнишь? – не сдавалась его жена. – И у кого, интересно, спрашивать-то собрался?
Старик поджал губы, осторожно освободился от руки вцепившейся в него супруги. Упрямо шагнул вперед и, указав подбородком в сторону Шевчука, небрежно бросил:
– Да вот хотя бы у этого молодого человека!
Шевчук с готовностью повернулся к приближающемуся соотечественнику. Дальнейшего он никак не ожидал…
Дед расправил плечи, взгляд его стал суровым и требовательным, в голосе внезапно прорезался металл…
– Guten Tag, junger Mann! Sagen Sie bitte, – обратился он к Шевчуку на довольно неплохом немецком. – Wie komme ich zur Rakotsi-StraЯe? Wir brauchen Geschдfte! Wir mьssen Einkдufe machen![1]
Опешивший лейтенант, ни секунды не медля, указал рукой в требуемом направлении и машинально ответил на том же языке.
– Sie mьssen hier nach rechts, Vдterchen! Und dann die zweite StraЯe nach links einbiegen! Dort gibt es viele Geschдfte! Sowohl des Kaufes! Da kцnnen Sie alles kaufen! Die Augen werden auf die Stirn hervortreten!!![2] – отвечая, он успел мельком, для себя, отметить, что старичок, судя по всему, всю войну где-нибудь во фронтовом СМЕРШе пленных немцев с садовыми ножницами в руках (или чем их там тогда было принято пугать) допрашивал. Вон как на языке Гёте и Шиллера до сих пор чешет! – Тот ещё, надо полагать, фрукт!
Дед расплылся в горделивой улыбке.
Довольно оглянулся на опешившую бабку…
Судя по его дальнейшим действиям – он решил закрепить свой триумф.
– Danke, junger Herr! Ich bedanke mich recht herzlich![3] – продолжил он.
Затем старый СМЕРШевец отступил на шаг, приложил руку где-то между сердцем и желудком, низко поклонился и, распрямившись, продолжил уже на русском языке:
– Спасибо Вам, молодой человек, от русского человека! Большое человеческое спасибо!
Шевчук немедля отвесил такой же поклон.
– Пожалуйста, дедушка! – ответил он на том же самом чистейшем русском. – Вам через два перекрёстка – налево! Как раз будет квартал супермаркетов! Всё что надо и не надо – найдёте! Да сразу всё не хватайте – приглядитесь сначала к товару, к ценам! Удачных Вам покупок!
Дед поражённо застыл.
До не менее поражённой бабки понемногу стал доходить истинный смысл ситуации. Так получилось, что к лейтенанту Тонких дед стоял спиной… А вот его супруге вытиравший счастливые слёзы и томно сползавший по коробкам с усилителями напарник Шевчука был виден как на ладони. Она схватила супруга за рукав и потащила его, упирающегося, в сторону указанной Шевчуком Ракоци… Дед не сразу, но стал вырываться.
– Люся! – восторженным дискантом восклицал он раз за разом. – Во даёт! ВО, МЛЯ, ДАЁТ!
Его супруга, окончательно разуверившись в своём языковом инкогнито, шипела на него тихо и невнятно.
25.01.2005 г.
Закавказье, час быка
или Минотавры ВВС
Шёл 1991-й год. Грузия, смущённо шаркая ножкой, бормотала на разные голоса о собственной самостийности и лукаво строила глазки центральному союзному правительству. У власти уже был Гамсахурдиа, а антисоветские и антирусские митинги не прекращались ни на день. Но до реального отделения было ещё далеко, и особенно нетерпеливые грузинские мачо, вообразив себя крутыми диверсантами, занялись мелкими пакостями.
Одни, собравшись в стайки по пять-восемь человек, били физиономии одиноким припозднившимся офицерам и их, отлучившимся в магазин или в парикмахерскую, жёнам. Другие – резали и жгли идущие к "оккупационным" воинским частям магистральные и внутригородские кабели. При этом частенько страдали и родные грузинские сугубо гражданские связные магистрали, но народным мстителям было не до тонкостей совместной прокладки кабеля и уж совсем не до мудростей вполне доступных специалистам схем внутригородских коммуникаций. Собственная безнаказанность кружила головы, а погибшие во время "диверсионных акций" по собственной глупости соратники требовали немедленного отмщения.
В то время никто не вдавался в частности. И когда абсолютно условный Резо, слегка промахнувшись, перепиливал ножовкой не связной, а совсем на него не похожий силовой кабель, то в молниеносном, украшенном высоковольтными разрядами, вознесении, без сомнения, были виноваты коварные русские. А если не менее абстрактный Гиви, подсветив себе зажигалкой у связного кабельного колодца, взлетал на воздух – он тоже объявлялся жертвой коварного КГБ. Революционно настроенные сподвижники не подозревали, что, согласно действующим правилам, чугунную крышку колодца надо откидывать в сторону, а не оставлять её лишь слегка сдвинутой прямо на его проёме. Что перед началом работ колодец положено проветривать, и даже после проветривания под землёй нельзя пользоваться открытым огнём. Революционеров не волновало, что в колодец, как на грех, просочился метан из соседней много лет не чиненой газовой магистрали.
Коллеги-диверсанты так и бросили вполне реального Гиви на месте его героической кончины, обезглавленного чугунной крышкой, взлетевшей словно пушечное ядро над стволом-колодцем, успев лишь, в панике и спешке, произнести прощально-скорбное "шени деди могеткхан".
Есть на Кавказе такая традиция – говорить что-нибудь велеречивое и торжественное у тела погибшего товарища.
Приехавшие на место аварии связисты-линейщики долго не могли решить с чего начать: с ремонта порванных взрывом газа кабелей, или с сообщения о своей уникальной находке и принятия связанных с ней мер.
Командование Закавказского военного округа, скованное продажной нерешительностью Москвы, печально взирало на все эти безобразия. Но связь, есть связь. Отсутствие связи – это потеря управления. А потеря управления фронтом одной из своих армий или армейским корпусом – это большое безобразие. В военное время за это дело можно даже под суд не попасть: грамотный супостат ни за что не упустит возможности безнаказанного избиения ослепшего и оглохшего противника.
Между тем ремонт разорванной кабельной магистрали – это долгое и дорогое занятие. Проблему надо было решать. И светлые умы вспомнили, что именно для таких ситуаций в штатном расписании военного округа предусмотрен самолёт-ретранслятор.
Начиненный связной электроникой Ан-26-й, по замыслу связных стратегов, должен был воспарить над территорией военного округа (в военное время – фронта), и соединить расчлененные группировки достаточным количеством качественных радиорелейных каналов.
Но это теория. На практике всеми забытый полупустой Ан-26-й использовался лётным начальством как личное такси. По будням в 12.00, взяв "утомившихся на службе" ВВСовских командиров и начальников штабов на борт, 26-й брал резвый разбег по Новоалексеевской бетонке и через сорок минут приземлялся на мысе Цхакая. На самом берегу самого Чёрного моря. На послеобеденном разводе загоревшее и перекусившее шашлыками начальство, проделав обратный путь, грозно орало на вверенный ему личный состав. Смысл изрекаемого сводился к тому, что оно, это начальство, служит родине не покладая рук и без обеда… а посему и остальным надо усилить, нажать и вообще…
Как на самом деле обстояли дела на ниве начальственного рвения знали все, но, по сложившейся традиции, было положено сочувственно кивать и брать под козырек. И все дружно кивали и брали.
Два штатных прапорщика-связиста за годы службы на ретрансляторе научились бесподобно вымачивать шашлыки, виртуозно сервировать столики и стойко переносить бесчувственное вэвээсовское начальство с "поля боя" в родное "воздушное такси", а из него – по домам. Умели ли они когда-нибудь работать на штатных релейках и радиостанциях – история умалчивает. Но, если и умели, то, за долгие годы нецелевого использования ретранслятора, навык был прочно забыт.
Читать бесплатно другие книги:
