Зоя Стил Даниэла

Глава 28

Чтобы собрать свои вещи, ей потребовалось несколько часов. Она уложила самовар, книги, бабушкино шитье, ее шали, свои платья и их кружевную скатерть, но больше почти ничего не было. Все остальное Зоя раздала — князю Владимиру, нескольким друзьям и священнику собора Александра Невского.

Они попрощались с князем, она пообещала писать.

А через несколько дней она стояла в мэрии рядом с Клейтоном, где их объявили мужем и женой. Это было как во сне: она смотрела на него, а по ее щекам медленно текли слезы. Она потеряла все — а теперь даже собственное имя. У нее был только Клейтон. По дороге в гостиницу Зоя так к нему прижималась, что казалось, будто она боится, что он снова передумает.

Они провели еще два дня в Париже, а затем поехали на поезде в Швейцарию, где решили провести медовый месяц; Зоя призналась Клейтону, что ей очень хочется снова увидеть перед отъездом Пьера Жильяра.

Они ехали до Берна два дня с бесконечными остановками, но, когда она проснулась в последний день путешествия, у нее замерло сердце. Покрытые снегом вершины гор приветствовали ее, и на мгновение Зое показалось, что она снова в России.

Жильяр встретил их на вокзале, и они поехали к нему домой. Жена Жильяра была няней детей Романовых. Она со слезами поцеловала Зою, и весь обед прошел в воспоминаниях. Им было что вспомнить — и горе, и радости объединяли этих людей.

— Когда вы возвращаетесь в Екатеринбург? — тихо спросил Клейтон, когда Зоя с женой Жильяра ушли смотреть фотографии.

— Как только соберемся с силами. Жизнь в Сибири тяжело далась моей жене. Я не хочу, чтобы она снова со мной ехала. Мы договорились встретиться с Гиббсом и посмотреть, сможем ли мы выяснить еще что-нибудь.

— Разве теперь это имеет значение? — Клейтон говорил совершенно откровенно. Ведь все уже было позади, и не имело смысла цепляться за трагическое прошлое. Он часто говорил об этом Зое. Жильяром же владела навязчивая идея. Впрочем, понять его было можно: в течение двадцати лет он был неразлучен с царскими детьми, он вложил в них всю свою жизнь.

— Для меня — да. Я не успокоюсь, пока не узнаю все, пока не найду тех, кто выжил.

Клейтону эта мысль показалась неожиданной.

— Разве это возможно?

— Я в это не верю. Но я должен удостовериться, иначе я никогда не успокоюсь.

— Вы их очень любили.

— Мы все их любили. Это была удивительная семья; даже некоторые охранники в Сибири смягчались, когда узнавали их поближе. Приходилось постоянно менять охрану, чтобы поддерживать строгие порядки. Это постоянно срывало планы большевиков. Николай был добр ко всем, даже к тем, кто разрушил его империю. Не думаю, что он простил себя за то, что отрекся от престола в их пользу. Он постоянно читал книги по истории и говорил мне, что когда-нибудь мир скажет о нем, что он не исполнил своего долга… отступился… Эта мысль наверняка мучила государя…

Это была попытка проникнуть в душу человека. Попытка заглянуть в то особое время, которое никогда ни для кого из них не вернется. Величие русской истории затмевало даже то, что Клейтон мог предложить Зое в Нью-Йорке. Но он знал, что она там будет счастлива. Она больше никогда не будет мерзнуть и голодать. Это по крайней мере он мог ей обещать. Он уже подумывал о покупке нового дома. Его собственный кирпичный дом в конце Пятой авеню вдруг показался ему слишком маленьким.

Молодожены провели в Берне три дня, а затем Клейтон повез Зою в Женеву и Лозанну.

Они вернулись во Францию в конце февраля и взяли билеты на пароход «Париж» до Нью-Йорка. Из четырех высоких труб в безоблачное небо подымался черный дым. Это был великолепный корабль — гордость французского флота, корабль, простоявший на приколе все три года, что шла война.

Почти всю дорогу Зоя напоминала восторженного ребенка. Она немного поправилась, и глаза ее снова ожили. Несколько раз они ужинали за капитанским столиком и танцевали до поздней ночи. Она даже чувствовала себя виноватой из-за того, что так веселится; она потеряла много близких людей, но теперь Клейтон не позволял ей об этом думать. Он хотел, чтобы она смотрела только вперед, где их ждала новая, совместная жизнь. Он говорил о доме, который они построят, о людях, с которыми ей предстояло встретиться, о детях, которые у них будут. Впереди у нее была целая жизнь. Ей было двадцать лет, и жизнь для нее еще только начиналась.

А в ночь перед прибытием в Нью-Йорк она вручила ему свадебный подарок, который для него берегла. Вещица все еще была завернута в бабушкин шарф. Клейтон задохнулся от изумления, когда увидел пасхальное яйцо работы Фаберже. Когда он раскрыл его, Зоя поставила крошечного золотого лебедя на столик и показала, как он действует, — Это самая красивая вещь, какую я когда-либо видел! Нет, пожалуй, есть еще одна… еще красивее, — сказал он, улыбаясь.

Зоя расстроилась — ведь ей так хотелось; чтобы он оценил ее подарок. Это была ее единственная реликвия, единственное, что связывало ее с прошлой жизнью.

— И что же это?

— Ты, любовь моя. Ты самый красивый и самый лучший подарок.

— Глупый! — Она рассмеялась. Всю ночь они предавались любви, а на рассвете на горизонте показалась статуя Свободы, и пароход пришвартовался в Нью-Йоркском порту.

Глава 29

Зоя стояла на палубе и с трепетом наблюдала, как «Париж» швартуется на Гудзоне. Владельцы гордились, что у них самые длинные сходни в мире. На Зое был черный костюм от Шанель, который ей купил Клейтон перед отъездом из Парижа. К тому времени мадам Шанель перебралась на улицу Камбон, и ее модели выглядели более привлекательными, чем у Пуаре, хотя сама она еще не была столь знаменита. На голове у Зои была изящная шляпка в тон костюму, волосы были собраны в тугой узел; поначалу шляпка казалась Зое очень элегантной, однако сейчас она почувствовала себя бедно одетой: на дамах были дорогие платья и меха, а такого количества ювелирных украшений она не видела с тех пор, как уехала из России. У нее же было только узкое золотое обручальное кольцо, которое в мэрии надел ей на палец Клейтон.

Здесь, в отличие от Гавра, шампанское не подносили: французские корабли должны были подчиняться недавно введенному запрету на спиртное, который действовал на протяжении последних трех миль перед заходом в порт; спиртное подавали только в нейтральных водах, а на американских пароходах не подавали вовсе, что привело к росту популярности французских и британских линий.

Очертания Нью-Йорка совершенно потрясли Зою.

Здесь не было ни церквей, ни куполов, ни шпилей — древнего изящества России, — ни грациозной красоты Парижа. Этот город был современным, живым, энергичным, и она чувствовала себя совсем юной, идя за Клейтоном к его «Испано-Сюизе».

— Ну как, малышка? — Клейтон не сводил с нее счастливых глаз, пока они не свернули на Пятую авеню и не подъехали к дому, в котором он жил когда-то со своей первой женой. Небольшой, но элегантный дом был построен по проекту Элси де Волф — де Волф и жена Клейтона были близкими подругами; по ее проекту строились дома Асторов и Вандербильтов в Нью-Йорке, а также многие дома их друзей в Бостоне.

— Клейтон, это великолепно!

Целая эпоха отделяла их от заснеженных дорог, по которым когда-то Зоя на тройке ездила в Царское Село. По улицам сновали пролетки и автомобили, женщины красовались в ярких, отороченных мехом пальто, их сопровождали высокие стройные мужчины.

У всех был радостный и возбужденный вид, и глаза у Зои заблестели, когда она вышла из машины и взглянула на кирпичный дом. Конечно, он был меньше, чем дворец на Фонтанке, но, по американским стандартам, он все же был очень большим, а когда она вошла в отделанный мрамором холл, две служанки в серых форменных платьях, накрахмаленных передниках и шапочках взяли у нее пальто. Зоя застенчиво им улыбнулась.

— Это миссис Эндрюс, — спокойно произнес Клейтон, представляя ее служанкам и пожилой кухарке, которая вышла из кухни в сопровождении еще двух девушек. Дворецкий был англичанином, и виду него был очень суровый; в доме чувствовались отличительные признаки того, что так нравилось миссис де Волф: смесь французского античного стиля с модерном. Клейтон уже предупредил Зою, что она может изменить все, что захочет, — ему хотелось, чтобы она чувствовала себя здесь дома. Но ничего переделывать Зоя не собиралась. Ей понравилось то, что она увидела, особенно широкие балконные двери, выходящие в заснеженный сад. Она, как ребенок, захлопала в ладоши, и он, рассмеявшись, повел ее наверх, в спальню с розовыми атласными покрывалами на постелях и великолепными канделябрами. Была тут и специально для нее выделенная туалетная комната, стены которой тоже были задрапированы розовым атласом; встроенные стенные шкафы сразу же напомнили Зое комнату ее матери. Все это великолепие никак не вязалось с несколькими Зоиными платьями, которые служанка уже успела распаковать и повесить.

— Боюсь, прислуга ожидала большего, — засмеялась она, переодеваясь в своей туалетной комнате к обеду.

Она только что выкупалась в роскошной мраморной ванне — не чета той, крошечной, в конце коридора, в квартирке у Пале-Рояль, которой приходилось пользоваться наравне с соседями. Все было как во сне; она даже не представляла, насколько богат ее суженый, ее спаситель, сколь высоко его положение в нью-йоркском обществе. По его мундиру и скромному поведению трудно было предположить такое.

— Почему ты не говорил мне обо всем этом?

— Это бы ничего не изменило.

Клейтон знал, что она его полюбила совершенно бескорыстно, и это тоже доставляло ему радость. К счастью, он не попался в сети к стареющим дебютанткам или дочкам подруг матери, разведенным или недавно овдовевшим, которые охотились за богатыми мужьями из благородных семей. Он прекрасно подходил для этой роли, но для Зои намного важнее было то, что он любил ее всем сердцем, что он спас ее от голодной смерти.

— Я всегда смущалась, когда рассказывала тебе о жизни в Санкт-Петербурге… Боялась, что ты сочтешь все это излишеством…

— О да, — засмеялся он, — очаровательным излишеством… как и моя обворожительная жена.

Она с изяществом облачилась в дорогое шелковое платье, однако Клейтон тут же вновь раздел ее.

— Клейтон!

Но она не сопротивлялась, когда он взял ее на руки и отнес обратно на постель. Они каждый вечер опаздывали к ужину — к вящему неудовольствию дворецкого.

Слуги не питали к Зое добрых чувств, и она даже слышала, как они шепчутся у нее за спиной. Они прислуживали ей, но неохотно и при всякой возможности упоминали его прежнюю жену. Горничная умудрилась даже оставить журнал «Вог» в ее туалетной комнате, раскрытый на той странице, где Сесиль Битон восторженно рассказывала о своем последнем платье и о приеме, который она устроила своим друзьям в Виргинии.

— Она была красива? — тихо спросила мужа Зоя однажды вечером, когда они сидели у камина в их спальне. Здесь, в отличие от парижской квартирки, камин служил лишь украшением и для обогрева не использовался.

Зоя не раз с грустью вспоминала о князе Владимире, вынужденном дрожать от холода в своей неотапливаемой квартире, о других своих друзьях, умирающих от голода в Париже. Она чувствовала себя неловко за все то, что дал ей Клейтон.

— Кто? — переспросил, не поняв ее, Клейтон.

— Твоя жена.

— Ее звали Маргарет. Она очень хорошо одевалась, когда хотела. Но это можешь делать и ты, моя маленькая Зоя. Кстати, мы еще не занялись твоими покупками.

— Ты меня слишком балуешь. — Она робко улыбнулась и покраснела, и это тронуло его до глубины души.

— Ты заслуживаешь намного больше, чем я смогу дать тебе, — сказал он, заключая Зою в объятия.

Ему хотелось возместить ей все то, что она потеряла, все, что она выстрадала в Париже после бегства из России. Царское пасхальное яйцо было выставлено на камине в их спальне рядом с фотографиями его родителей в красивых серебряных рамках и тремя крошечными изящными золотыми статуэтками, принадлежавшими его матери.

— Ты счастлива, малышка?

Ответом ему была ее сияющая улыбка.

— Как я могу не быть счастливой?

Он представил ее своим друзьям, повсюду водил с собой, но оба они чувствовали молчаливую неприязнь других женщин. Зоя была красива, молода и в новых дорогих нарядах выглядела великолепно.

— Почему они так не любят меня? — Ей не раз становилось не по себе оттого, что женщины умолкали, когда она входила, старались ее избегать.

— Просто завидуют, — спокойно ответил Клейтон.

Он был прав, но в конце мая от тех слухов, которые распространялись, пришел в ярость и он. Кто-то сказал, что Клейтон Эндрюс женился в Париже на дешевой танцовщице… Кто-то даже вскользь упомянул «Фоли-Бержер», а какой-то пьяница в клубе даже спросил, танцевала ли она канкан, и Клейтон с трудом сдержался, чтобы не ударить его.

На приеме одна дама, наблюдая, как танцует Зоя, спросила другую даму, правда ли, что она была проституткой в Париже.

— Вполне вероятно. Достаточно посмотреть, как она танцует!

С помощью Клейтона она в совершенстве освоила премудрости фокстрота. И он, гордясь красавицей женой, кружил ее по залу, отчего присутствовавшие ненавидели ее еще больше. Ей было двадцать лет, у нее была тонкая талия, изящные ножки и личико ангела. А когда заиграли вальс и они медленно закружились по залу, слезы навернулись ей на глаза: она смотрела на Клейтона, думая о том вечере, когда они встретились, и с болью вспоминала более далекие дни.

Закрывая глаза, она снова видела себя в Санкт-Петербурге… танцующей с отцом или с красавцем братом в мундире Преображенского полка… или даже с императором Николаем в Зимнем дворце. Она вспомнила, что ей предстоял первый выезд на бал в день ее совершеннолетия и выезд этот так и не состоялся, но теперь воспоминания эти уже не казались такими мучительными. Теперь, после всего, что он для нее сделал, она могла даже смотреть на фотографии Маши с печальной улыбкой, но без слез. Ее друзья и все, кого она любила, навсегда останутся у нее в сердце.

— Я так люблю тебя, малышка… — шепнул он, когда они в июне танцевали на балу у Асторов, и она внезапно остановилась и замерла, как будто увидела призрак. Ее ноги приросли к полу, лицо побледнело, и Клейтон прошептал, обращаясь к ней:

— Что случилось?

— Не может быть…

Он почувствовал, как похолодела ее рука, которую он держал в своей. В комнату в это время входили высокий, поразительно красивый мужчина с хорошенькой женщиной в ослепительно синем платье.

— Ты знаешь их?

Но она не могла говорить. Это был князь Оболенский или кто-то очень на него похожий, а женщина с ним — Великая княгиня Ольга, тетка молодых Великих княгинь, которая каждое воскресенье привозила их в город на завтрак к бабушке, а затем к Зое на чай во дворец на Фонтанке.

— Зоя!

Он испугался, что она упадет в обморок, но в этот момент женщина взглянула на нее, вскрикнула от удивления и поспешила к ним. Зоя тоже вскрикнула и бросилась в ее объятия.

— Дорогая… это ты?.. О, моя маленькая Зоя!.. — Прекрасная Ольга прижимала ее к себе, и обе плакали от радости, переполненные трогательными воспоминаниями о родственниках, которых они потеряли, а в это время Клейтон и князь Оболенский с интересом наблюдали за ними. — Но как ты здесь оказалась?

Зоя сделала низкий реверанс и повернулась, чтобы представить своего красивого мужа.

— Ольга Александровна, разрешите представить вам моего мужа, Клейтона Эндрюса.

Клейтон поклонился и поцеловал руку Великой княгине; Зоя объяснила, что Ольга — младшая сестра русского царя.

— Где ты была с тех пор, как… — Глаза их встретились, и Ольга осеклась. Они не виделись с тех пор, как покинули Царское Село.

— Я была в Париже с бабушкой… она умерла на Рождество.

Великая княгиня вновь обняла девушку, а все в зале наблюдали за ними, и через несколько часов распространилась невероятная новость: жена Клейтона Эндрюса оказалась русской графиней. Басни о «Фоли-Бержер» мгновенно прекратились. Теперь в обществе пересказывали истории князя Оболенского о великолепных балах во дворце на Фонтанке.

— Ее мать была самой красивой женщиной на свете.

Конечно, холодная, как все немки, весьма нервная, но необыкновенно красивая. А отец ее был просто очаровательным человеком! Ужасно, что его убили. Как много хороших людей отправилось на тот свет!

Он произнес эти слова с грустью, слегка пригубив бокал с шампанским. Зоя до конца вечера не отходила от Ольги. Та жила в Лондоне, а в Нью-Йорк приехала навестить друзей. Она остановилась у князя Оболенского и его жены, урожденной Алисы Астор.

По Нью-Йорку молниеносно распространились слухи о Зоином происхождении, ее семье, родственных связях с царем, и она моментально стала любимицей общества. Сесиль Битон комментировала в газете каждый ее шаг, их приглашали во все дома. Люди, которые раньше избегали ее, теперь горячо полюбили.

Элси де Волф сначала собиралась перестроить дом Клейтона. Однако вместо этого сделала молодоженам другое заманчивое предложение. Она и ее друзья купили несколько старых ферм на Ист-Ривер и обновили старые дома на Саттон-плейс. Пока этот район не котировался, но Элси понимала, что после окончания реконструкции он станет очень модным.

— Позвольте мне обустроить один из особняков для вас с Клейтоном.

Она занималась отделкой и украшением дома для Уильяма Мэй Райта, биржевого маклера, и его супруги Кобины. Но Зоя предпочитала оставаться в их уютном кирпичном особняке на Пятой авеню.

Свой первый прием Зоя устроила в честь Великой княгини Ольги перед возвращением той в Лондон, и после этого ее положение в свете установилось окончательно. Ей предназначалось судьбой стать любимицей Нью-Йорка, к огромному удовольствию ее мужа.

Он исполнял все ее желания и по секрету попросил Элси де Волф обустроить для них дом на Саттон-плейс. Это был элегантный особняк, и, когда Зоя увидела его, у нее глаза расширились от изумления. Он не был столь же вычурным, как новый дом Райтов, где они были накануне на приеме, на котором встретились с Фредом Астором и Таллалом Бэнкхедом. Самым невероятным в этом особняке была ванная комната, отделанная норкой, — подобных излишеств в доме Эндрюсов, естественно, не было. Он был весьма изящным, с мраморными полами, прекрасным видом, комнатами с высокими потолками и предметами старины, которые, по мнению Элси де Волф, должны были понравиться молодой русской графине. Зою стали называть именно так: «русская графиня», но она хотела, чтобы ее звали «миссис Эндрюс». Мысль кичиться своим титулом казалась ей нелепой, хотя видно было, что американцам это нравится.

К тому времени в Нью-Йорке появилось множество эмигрантов, приехавших в Америку из Лондона и Парижа, а некоторые попали сюда прямо из России и теперь рассказывали о своем бегстве с душераздирающими подробностями: в России свирепствовала гражданская война; Белая и Красная армии в жестокой борьбе пытались захватить власть над многострадальной нацией. Но русские белогвардейцы в Нью-Йорке нередко вызывали у Зои раздражение. Конечно, среди них были люди действительно благородного происхождения, многих из них она знала лично, но находились и такие, кто присваивал себе титулы, каких у них в России и быть не могло. Каждый второй был или князем, или княгиней, или графиней. Зоя была поражена, когда на одном приеме ее представили княгине якобы родом из царской семьи, в которой она мгновенно узнала модистку, делавшую шляпки для ее матери. Зоя, разумеется, промолчала, а потом эта женщина умоляла ее не раскрывать ее происхождения вечно ноющим русским.

Зоя и сама устраивала приемы для многих русских аристократов, в прошлом друзей ее родителей. Но прошлое кануло в Лету, и никакие разговоры, никакое притворство или мучительные воспоминания не могли его воскресить. Ей хотелось смотреть в будущее, стать неотъемлемой частью той жизни, которую она вела. И только на Рождество Зоя позволила себе роскошь удариться в горькие воспоминания, она страстно шептала старинные православные молитвы, стоя в церкви рядом с Клейтоном и держа свечу, которая так ярко горела в память о тех, кого она любила и потеряла. Рождество навевало тяжкие мысли, но к тому времени она уже девять месяцев жила в Нью-Йорке, и у нее для Клейтона был потрясающий сюрприз.

Зоя дождалась, пока они вернулись домой из церкви, и, уже лежа в их огромной постели под балдахином, после любовных утех сообщила ему новость.

— Что? — Клейтон был потрясен до глубины души и тотчас испугался, что мог ей что-либо повредить. — Почему ты мне сразу не сказала? — Глаза его горели, а у нее на глазах блестели слезы радости.

— Я сама узнала всего два дня назад. — Она украдкой засмеялась, будто хранила самый важный секрет в мире. С тех пор как ее предположения подтвердил врач, у нее было такое чувство, что она поняла истинный смысл жизни. Больше всего ей хотелось иметь ребенка от Клейтона, и она радостно поцеловала мужа, который с обожанием смотрел на нее. Ей еще нет двадцати одного года, и у них уже будет ребенок!

— Когда это произойдет?

— Еще не скоро. Не раньше августа.

Он предложил, что переберется в другую комнату, чтобы не мешать ей спать, но она лишь рассмеялась.

— Только попробуй! Если ты переберешься в другую комнату, я переберусь вместе с тобой!

— Так и будем путешествовать по спальням… — засмеялся он.

Благодаря Элси де Волф в спальнях в новом доме недостатка не было. Весной Зоя попросила ее приготовить детскую комнату. Она сделала ее бледно-голубой с веселыми фресками и изящными кружевными занавесками. Эта работа увлекала миссис Волф; ей претило стремление Кобины Райт подражать Роллсам, куда больше ей импонировали сдержанные взгляды Зои на то, что подходит детям. Зоя всегда демонстрировала достоинство и хороший вкус, привитый ей с детства, и многое сделала сама в новом доме на Саттон-плейс. Здесь царили покой и изысканная красота, о которой говорили все. Эндрюсы давно продали дом на Пятой авеню и наняли новых слуг.

В тот день, когда Алексею Романову, милому Беби, исполнилось бы семнадцать, у них родился первый ребенок — сын. Роды прошли легко, и зычный крик здорового мальчика весом восемь фунтов донесся до отца, который нервно вышагивал под дверями комнаты, где находилась роженица.

Когда Клейтона наконец впустили, Зоя уже засыпала с крошечным херувимом на руках. У малыша были рыжие волосы, как у матери, круглое личико, он лежал в обрамлении кружев. И слезы радости потекли по щекам Клейтона, когда он увидел малыша.

— О, он такой красивый… он так похож на тебя…

— Только цветом волос, — сонно прошептала Зоя.

Доктор дал ей снотворное, и она, засыпая, взглянула на мужа:

— У него твой нос.

Малыш выглядел как крошечный бутон розы на личике ангела, и Клейтон засмеялся и погладил шелковистые рыжие волосики, а Зоя умоляюще взглянула на мужа с молчаливым вопросом в глазах:

— Давай назовем его Николаем?

— Как ты скажешь. — Ему нравилось это имя, к тому же он знал, как много оно значило для нее. Так звали и царя, и ее погибшего брата.

— Николай Константинович… — прошептала она, радостно взглянув на него, и тотчас уснула; обожающий муж еще долго смотрел на нее, а затем, благодаря судьбу, на цыпочках вышел из комнаты. Теперь и у него есть сын… сын! Николай Константин Эндрюс.

Прекрасно звучит, сказал он про себя, и поспешил вниз выпить бокал шампанского.

— За Николая! — произнес он тост, говоря с самим собой, а затем с улыбкой добавил:

— За Зою!

Глава 30

Следующие несколько лет пролетели как один миг: люди, веселье, приемы. Зоя, к ужасу мужа, сделала короткую стрижку, начала было курить, но затем одумалась, решив, что это глупо. Сесиль Битон постоянно писала о ней и о замечательных приемах в их летнем доме на Лонг-Айленде.

Они видели последнее выступление Нижинского в Лондоне, и Зоя расстроилась, когда услышала, что он сошел с ума и помещен в венскую психиатрическую клинику. Балет, впрочем, перестал быть частью ее жизни, хотя она и ходила на премьеры с Вандербильтами или с Асторами. Они жили активной светской жизнью: ходили на поло, на балы, сами устраивали приемы и только в 1924 году, когда Зоя обнаружила, что снова беременна, стали вести более размеренный образ жизни. Однажды в их доме на Лонг-Айленде побывал после игры в поло принц Уэльский. Зоя на этот раз плохо переносила беременность, и Клейтон очень надеялся, что у них будет дочь. Пятидесятидвухлетний отец мечтал о дочери.

Она родилась весной 1925 года, когда Жозефина Бейкер стала предметом всеобщего увлечения в Париже.

Сердце Клейтона забилось от радости, когда он впервые увидел девочку. У нее были такие же огненно-рыжие волосы, как у ее матери и у брата Николая, и она тотчас же громогласно заявила о своем присутствии. Хотя девочка начинала горько плакать, если малейшие ее желания не исполнялись, она стала любимицей отца с момента рождения. Александру Марию Эндрюс крестили в рубашке, которая служила для этой цели уже четырем поколениям Клейтонов.

Сшита она была во Франции во время войны 1812 года, и в ней девочка выглядела как настоящая королева.

Цвет волос Саша унаследовала от матери, глаза — от Клейтона, зато характером она была ни на кого не похожа. В два года малышка уже командовала всеми, даже братом. Ники, как его называли дома, унаследовал мягкость и доброту отца и живой юмор Зоиного брата. Им все восхищались, и его все любили.

Саша же в свои четыре года стала настоящим деспотом, командовала даже отцом. Старая Сава с ужасом убегала, когда девочка сердилась. Собаке было уже 12 лет, и она по-прежнему жила в доме, вечно крутилась у Зоиных ног и не отходила от маленького Ники, которого обожала.

— Саша! — вне себя от ужаса кричала мать, когда, вернувшись домой, обнаруживала, что дочь нацепила ее лучшие жемчуга или вылила на себя целый флакон ее любимых духов, которые Клейтон всегда дарил ей. — Никогда так не делай!

Даже няня, молодая француженка, которую они привезли с собой из Парижа, с трудом с ней справлялась.

На маленькую графиню не действовали ни упреки, ни ласки, ни уговоры.

— Она ничего не может с собой поделать, мама, — словно бы извинялся за нее Николай. К тому времени ему исполнилось восемь лет, и он был красив, как его отец. — Она ведь девочка. А девочки любят носить красивые вещи. — Он встретился с Зоей глазами, и она улыбнулась. Он был таким добрым, таким отзывчивым, так был похож на Клейтона. Она любила их всех, но именно Александра — Саша, как все ее называли, — испытывала ее терпение.

Вечером они собирались идти в знаменитый «Коттон-клаб» на танцы, а всего несколько месяцев назад они побывали в бесподобном особняке на Парк-авеню у неподражаемого Конде Наста. Разумеется, там были Коул Портер и Элси де Волф, которая уговаривала Зою построить дом на Палм-Бич, но у Зои была нежная кожа, и она не любила солнца — ей вполне достаточно было ежегодных поездок на Палм-Бич к Уитнисам, В тот год Зоя покупала туалеты у Лелонга и была в восторге от его очаровательной жены княгини Натальи, дочери Великого князя Павла, русской, как и Зоя.

А Таллал Бэнкхед не раз упрекал Зою, что она мало пользуется косметикой.

В те годы модными стали костюмированные балы, Клейтону они особенно нравились. Ему было 57 лет, и он безумно любил свою жену, что не мешало ему часто подшучивать над ней, говоря, что теперь, в свои тридцать, она наконец «подходит ему по возрасту».

Гувер был избран президентом, победив на выборах губернатора Нью-Йорка Алфреда Смита. Калвин Кулидж решил не выставлять снова свою кандидатуру.

А губернатором Нью-Йорка стал Франклин Рузвельт, интересный мужчина с умной, хотя и не очень красивой женой. Но Зое нравилось ее общество, и ей всегда было приятно, когда Рузвельты приглашали их на обед. Они вместе были на премьере «Каприза». Клейтону пьеса показалась скучной, а вот Зое и Элеоноре она понравилась. Потом они вместе с удовольствием смотрели «Уличные сцены», получившие Пулитцеровскую премию. Клейтон же признался, что ему больше по душе кино. Он был в восторге от Колин Мур и Клары Боу. А Зоя восхищалась Гретой Гарбо.

— Тебе просто нравятся иностранцы, — подшучивал он, однако сама Зоя больше уже никому иностранкой не казалась; она уже десять лет жила в Нью-Йорке и стала полноценной американкой. Она обожала театр, балет и оперу и в январе взяла с собой на «Кавалера роз» Ники, который был потрясен, увидев женщину, игравшую мужскую роль.

— Но это же девушка! — громко прошептал он, и сидевшие в соседней ложе заулыбались. Зоя сжала его ручку и, как могла, объяснила мальчику, что вокальная партия написана для женского голоса. — Это отвратительно, — заявил малыш и сел на место, а Клейтон улыбнулся: он-то, пожалуй, был согласен с сыном.

Николая куда больше интересовали полеты Линдберга. А Клейтон и Зоя получили приглашение на свадьбу Линдберга с Анной, дочерью посла Морроу, — было это в июне, незадолго до отъезда на Лонг-Айленд.

Дети любили проводить лето на Лонг-Айленде, да и Зое нравились длительные прогулки вдоль берега с Клейтоном или с друзьями, а иногда и в одиночестве — вспоминались летние каникулы в Крыму, в Ливадии.

Эти воспоминания по-прежнему посещали ее, и довольно часто. Образы ушедших близких все еще жили в ее сердце, но память о них постепенно стиралась, и иногда она с трудом вспоминала их лица. В спальне на камине в рамках работы Фаберже стояли фотографии Марии и ее сестер. Но больше всех Зоя любила фотографию, где все они висели вниз головой, любил эту фотографию и маленький Николай, он знал всех Зоиных родственников по рассказам матери. Ему нравилось слушать, какими они были, что они говорили и делали, об их детских шалостях, и его удивляло, что у него и у царевича день рождения в один и тот же день.

Он любил рассказы и о «печальных событиях», как он называл их… рассказы о дедушке, который, вероятно, был очень хорошим, и о забавном Николае, в честь которого был назван. Мать рассказывала ему об их досуге, о шутках, о ссорах и уверяла сына, что она дралась с Николаем почти так же часто, как и он с Сашей.

Мальчик считал, что в свои четыре года сестра «слишком много себе позволяет». Этой же точки зрения придерживались и другие домочадцы. Сашу сверх всякой меры избаловал отец, но ругать девочку в его присутствии никто не решался.

— Она еще маленькая, Зоя. Не обижай ее.

— Клейтон, в двенадцать лет Саша превратится в чудовище, если мы не будем воспитывать ее сейчас.

— Дисциплина — для мальчиков, — возражал Клейтон, но у него не подымалась рука наказывать и Николая. Впрочем, Николай был сама доброта, в то лето он ни на шаг не отходил от родителей.

Английский король Георг выздоровел, и Зое становилось не по себе, когда она видела его фотографии.

Он был настолько похож на своего двоюродного брата, Николая II, что у Зои всякий раз начиналось сильное сердцебиение. Его внучка Элизабет была всего на год моложе Саши.

В то лето на Николая неизгладимое впечатление произвело выступление в Нью-Йорке Иегуди Менухина. Ребенок изумительно играл на скрипке и был всего на три года старше Николая, который был потрясен искусством своего сверстника и еще долго, к радости Зои, вспоминал его.

Клейтон же часами просиживал на берегу, читая «На Западном фронте без перемен»; в то лето он увлекся также игрой на бирже. С марта акции то подымались, то резко падали, и некоторые наживали на этом целые состояния. Везло и Клейтону: за последние два месяца он подарил Зое два бриллиантовых колье; а в августе из Вены до них дошло известие — умер Дягилев. Казалось, для Зои закрылась еще одна, столь важная страница ее жизни.

— Если бы не Дягилев, — сказала она Клейтону во время прогулки, — мы действительно умерли бы с голоду. Больше ведь я ничего не умела. — Она с грустью посмотрела на Клейтона, и он взял жену за руку, вспоминая, какой тяжелой была тогда ее жизнь, в какой ужасной квартире она жила, ведя полуголодное существование. Это было нелегкое время, но оно ушло в прошлое, и Зоя с улыбкой взглянула на мужа. — А потом появился ты, любимый… — Она никогда не забывала, что спас ее он.

— Нашелся бы еще кто-нибудь.

— Никого я не смогла бы полюбить так, как тебя, — прошептала она. Он наклонился поцеловать ее, и они долго стояли, прижавшись друг к другу, в ярких отблесках летнего заката. На следующий день они возвращались в Нью-Йорк. Николаю надо было идти в школу, а Саше предстояло впервые пойти в детский сад: Зоя в отличие от Клейтона считала, что ей полезно пообщаться с другими детьми. Впрочем, в таких вопросах Клейтон полностью доверял жене.

Вскоре после возвращения в Нью-Йорк Клейтон и Зоя снова обедали у Рузвельтов, которые и сами только что вернулись из своего летнего дома в Кампобелло. А спустя неделю Эндрюсы устраивали у себя прием в честь открытия зимнего сезона. Был, как всегда, князь Оболенский, были и многие другие — сливки нью-йоркского общества.

Сентябрь пролетел незаметно — в приемах, премьерах и балах, и вот наступил октябрь. Обеспокоенный тем, что его акции падают, Клейтон позвонил Джону Рокфеллеру, но тот уехал на несколько дней в Чикаго, и предстояло дожидаться его возвращения. А еще спустя две недели советоваться с Рокфеллером было уже поздно: акции Клейтона продолжали стремительно падать. Зоя не знала, что муж вложил в них все свои сбережения. Ведь раньше все шло хорошо, и Клейтон был уверен, что сможет укрепить материальное положение семьи.

До 24 октября все лихорадочно продавали акции, все, кого знал Клейтон, находились в панике. Сам же Клейтон, побывав в тот день на бирже, пришел в отчаяние; впрочем, на следующий день положение стало еще хуже; понедельник же обернулся новой трагедией: прогорели акции более чем на 16 миллионов, и к вечеру Клейтон понял, что разорен. Биржа, бессильная остановить неистовую продажу акций, закрылась только в час ночи, но для Клейтона все было кончено: он уже потерял все, что имел. У них с Зоей остались теперь только дома и то, что было внутри. Клейтон шел домой пешком, на душе у него скребли кошки.

Вернувшись, он не мог смотреть Зое в глаза.

— Что случилось, милый? — Зоя увидела, что лицо мужа было серым. Она сидела у зеркала и расчесывала свои великолепные вновь отросшие волосы — модные стрижки Зое не нравились. Войдя в комнату, Клейтон уставился на камин невидящим взором, а затем медленно обернулся к жене.

— Что случилось? — Выронив щетку, Зоя бросилась к нему. — Клейтон… Клейтон, что случилось?!

Он посмотрел ей в глаза, и ей тут же вспомнился взгляд отца, когда убили Николая.

— Мы потеряли все, Зоя… все… я сделал глупость…

Он попытался объяснить ей, что произошло, она слушала его с широко раскрытыми глазами, а потом крепко обняла за шею.

— О боже!.. Как я мог поступить так глупо!.. Что мы теперь будем делать? — восклицал Клейтон.

У нее зашлось сердце. История повторялась… Но тогда она была одна и выжила, а теперь они вместе.

— Мы продадим все… Мы будем работать… Мы выживем, Клейтон. Не переживай.

Но он вырвался из ее объятий и нервно зашагал по комнате в ужасе от мысли, что они разорены, что мир вокруг рушится.

— Ты сошла с ума! Мне пятьдесят семь лет… Что, по-твоему, я смогу делать? Работать таксистом, как князь Владимир? А ты снова вернешься в балет? Не валяй дурака, Зоя… Мы разорены! Разорены! Дети умрут с голода… — Он плакал, и, когда она взяла его руки в свои, они были холодными как лед.

— Они не умрут от голода. Я могу работать, ты тоже. Если мы продадим то, что у нас есть, мы сможем прожить несколько лет. — Одни бриллиантовые колье могли бы обеспечить им кров и пропитание надолго.

Но Клейтон с отчаянием покачал головой, ибо понимал сложившуюся ситуацию намного лучше, чем жена.

Он уже видел человека, выбросившегося из окна собственной конторы. И потом, она ничего не знала о тех огромных долгах, которые он наделал, полагая, что сможет вскоре расплатиться.

— И кому, интересно знать, ты все это продашь?

Тем, кто потерял все, до последней рубашки? Все бесполезно, Зоя…

— Не правда! — спокойно сказала она. — Мы вместе, у нас есть дети. Когда мы убегали из России, у нас не было ничего, кроме лошадей дяди Ники и драгоценностей, которые мы зашили в подкладку нашей одежды, и все-таки мы выжили. — Они оба одновременно подумали об убожестве ее парижской квартирки, а ведь теперь у нее был он и дети. — Подумай о том, что потеряли другие… подумай о дяде Ники и тете Алике… Не плачь, Клейтон… по сравнению с тем, что пережили они, наше положение не так уж плохо, согласись, любимый…

Клейтон по-прежнему не мог сдержать рыданий.

В тот вечер за обедом он почти ничего не говорил.

Она пыталась что-то придумать, строила планы, прикидывала, что продать и кому. У них было два дома, множество антикварных вещей, которые Элси де Волф, теперь леди Мендл, помогла им купить, драгоценности, картины, вещи… список был бесконечным. Чего она ему только не предлагала, чего только не придумывала — но он тяжелой походкой поднялся наверх, в спальню, и не слушал, что она ему говорит. Зоя ужасно боялась за Клейтона. Это был и в самом деле страшный удар, но, пережив столько всего, она не желала сдаваться. Она поможет ему, поможет пережить случившееся, если понадобится, она будет мыть полы…

Тут она прислушалась, и ей показалось, что Клейтон вышел из комнаты. Он уже несколько минут не отвечал ей.

— Клейтон?

Она вошла в спальню, облачившись в одну из тех кружевных ночных сорочек, которые он привез ей в прошлом году из Парижа… Клейтон лежал на полу у кровати; Зоя подбежала к нему и осторожно перевернула мужа на спину. Но он смотрел на нее невидящими глазами.

— Клейтон! Клейтон!

Она истошно закричала, похлопала его по щекам, попыталась протащить по полу, как будто все это могло вернуть ему жизнь. Но Клейтон не двигался, он не видел и не слышал ее. Клейтон Эндрюс умер от разрыва сердца, не будучи в силах пережить случившееся… Зоя опустилась на колени и, взяв обеими руками его голову, заплакала, она смотрела на мужа и не верила своим глазам. Человека, которого она любила, больше не было. Он покинул ее. Оставил в одиночестве и в нищете. Мечта, ставшая ее жизнью, внезапно обернулась кошмаром.

Глава 31

— Мама, почему умер папа? — Саша не отрываясь смотрела на Зою своими огромными голубыми глазами, когда они на «Испано-Сюизе» возвращались с кладбища. На похоронах был весь Нью-Йорк, но Зоя никого и ничего не видела. Она и сейчас, в машине, плохо понимала, что к чему, и невидящим взором смотрела на поникших детей сквозь тяжелую черную вуаль.

Во время похорон Николай стоял рядом с матерью — маленький мужчина держал ее за руку и тихо плакал, когда хор запел берущую за душу «Аве Мария».

За последнюю неделю с жизнью расстались многие; одни покончили жизнь самоубийством, другие, как и Клейтон, умерли от удара. Зоя не боялась за себя, она горевала — как бы там ни было, она лишилась его.

— Не знаю, любимая… Не знаю почему… Он перенес ужасное потрясение и… улетел в рай к богу. — Зоя всхлипнула. Николай внимательно слушал.

— Теперь он будет с дядей Ники и тетей Алике? — тихо спросил он, и Зоя встретилась с ним глазами.

Она всегда говорила ему, что они живы, но зачем?

Какое это теперь имело значение? Все, кого она любила, умерли… все, кроме ее детей. Выйдя из машины, она прижала их к себе и поспешила в дом. Домой она не пригласила никого, она не хотела никого видеть, ей не хотелось ничего объяснять, ничего рассказывать. Достаточно уже того, что пришлось сказать детям. Зоя решила подождать несколько дней, она уже сказала прислуге, что они вольны уходить. Она решила оставить только одну служанку и няню, готовить она сможет сама. И шофер собирался уйти, как только она продаст машины. Он пообещал помочь ей. Он знал несколько человек, которым нравились «Альфа-Ромео» Клейтона и «Мерседес», которым пользовалась она; продать же «Испано-Сюизу» не составляло труда. Правда, Зоя сомневалась, остались ли состоятельные люди, которые могли бы купить такие дорогие автомобили.

Старая Сава подошла к ней и лизнула ей руку, как будто она все понимала. Зоя села в спальне у камина, глядя на то место, где он умер всего несколько дней назад. Казалось невероятным, что он умер… что Клейтона больше нет… Теперь ей предстояло так много сделать. Она позвонила адвокатам на следующий же день после его смерти, и они пообещали все ей объяснить.