Зоя Стил Даниэла
— Доктор мне не нужен. — Заплетя косичку, графиня с трудом улеглась. В комнате было холодно, ужасно болели колени.
— Мне не нравится ваш кашель.
— Для такой старой перечницы и это — благо. Доказывает по крайней мере, что я еще жива.
— Не говорите так.
После смерти Федора графиня впервые вслух упомянула о том, к чему постоянно возвращалась мыслями. Потеря верного слуги мучила ее так же сильно, как и то, что она знала: денег у них почти не оставалось и взять их было негде.
Зоя тоже надела ночную рубашку, выключила свет и легла, крепко прижавшись к бабушке и согревая ее в эту студеную декабрьскую ночь теплом своего тела.
Глава 19
Доктор, к которому Зоя повела Евгению Петровну, успокоил ее: никакого туберкулеза, обыкновенный бронхит. За такую отрадную новость никаких денег было не жалко, но отдать пришлось почти все, что у них было. Даже этот «доктор для бедных», бравший очень умеренный гонорар, оказался им не по карману.
Но, возвращаясь с бабушкой домой в машине князя Владимира, бросавшего на девушку многозначительные взгляды, Зоя ничего ей не сказала, но и участия в светском разговоре принимать не стала.
Придя с репетиции, она нашла, что Евгения Петровна выглядит лучше и бодрей — должно быть, прописанное доктором лекарство от кашля уже начало оказывать свое действие.
Антуан был на кухне. Ему удалось раздобыть курицу — большая удача: был обеспечен ужин на сегодня, да еще и суп можно было сварить. Накрывая на стол, Зоя думала: «Интересно, а приходится ли Маше ломать себе голову над такими проблемами? Цыпленок стал для меня настоящей роскошью…» Будь Маша рядом, они бы вместе посмеялись над подобным оборотом событий. Но Маша была далеко, и поделиться этим курьезным наблюдением было не с кем.
— Добрый вечер, Антуан, — улыбнулась она. — Спасибо вам за доктора.
— Совершенно зряшная трата денег, — заметила Евгения Петровна, сидевшая у огня. В довершение удач князь Марковский привез им дров.
— Бабушка, вы говорите глупости.
Полакомившись цыпленком, которого аппетитно зажарил Антуан, они выпили чаю. Потом бабушка ушла к себе, а квартирант задержался на кухне — ему явно хотелось продолжить вчерашний разговор. Он стал рассказывать, как в детстве радовался Рождеству, и даже глаза у него разгорелись при этом воспоминании: присутствие Зои было ему очень приятно.
— А у нас в России Рождество отмечают позже — седьмого января. Устраивают крестные ходы… Наверно, сейчас ничего этого нет… Но мы с бабушкой пойдем в здешнюю православную церковь… — сказала Зоя, зная, что сочельник в Париже не принесет ей радости: в церкви со свечами соберутся ее неприкаянные соотечественники, и каждый будет с горечью вспоминать навсегда утраченный мир. Ей совершенно не хотелось появляться в церкви, но бабушка наверняка не примет никаких отговорок. И подарков не будет — их не на что купить, в кармане — ни одного су.
Но когда пришло Рождество, ее ожидал приятный сюрприз: Антуан купил ей в подарок теплый шарф, пару перчаток и крошечный флакончик ее любимых духов, о которых она как-то однажды упомянула мимоходом, а он, оказывается, запомнил. Да, это были те самые духи, которые когда-то подарила ей Маша, и, когда Зоя, отвинтив крышечку, ощутила знакомый аромат, на глазах у нее выступили слезы: благоухание так живо напоминало все, что было ей так дорого, — и прежде всего Машу. Слезы медленно катились у нее по щекам, и в неосознанном, безотчетном, детском порыве она обвила руками шею Антуана и поцеловала его. Это был сестринский поцелуй, но Антуан весь задрожал оттого, что девушка оказалась так близко. Евгения Петровна, наблюдавшая за ними, тоже не смогла сдержать слезы. Еще совсем недавно она не допустила бы и мысли о возможности брака, но надо было признать: Антуан — честный, добрый, работящий человек, и Зое было бы с ним хорошо… Только вчера еще он говорил с нею об этом, и она дала ему свое благословение, ибо чувствовала, что слабеет с каждым днем. Ей было страшно оставить Зою в этом мире одну… Пусть выйдет за него замуж, и тогда она спокойно ляжет в могилу. Зоя, однако, даже не подозревала об этом замысле и поцеловала Антуана, движимая лишь чувством благодарности. Евгении же Петровне он подарил шаль и книгу русских стихов. Зоя очень сокрушалась, что они со своей стороны смогли подарить ему всего лишь блокнот и книгу о России.
Она наткнулась на нее на лотке букиниста на Кэд'Орсе: книга была по-французски, и она подумала, что Антуану она понравится. Он и в самом деле обрадовался, хотя, конечно, не так, как она духам.
Евгения Петровна, забрав свои подарки, неслышно удалилась к себе и тихо прикрыла за собой дверь, мысленно пожелав квартиранту удачи: хоть бы Зоя оказалась благоразумна и не отвергла его!..
— Антуан, как вам не совестно? Вы, наверно, истратили на нас все, что у вас было, — сказала Зоя, поправляя длинной кочергой дрова в камине. — Это безрассудно, но ужасно мило с вашей стороны. Я вам так благодарна… Буду хранить ваш подарок для самых торжественных случаев. — Она уже решила, что надушится только через две недели, на Рождество, а до тех пор даже не откроет флакончик.
Антуан сел рядом с нею и глубоко вздохнул, стараясь унять свое волнение: еще никогда в жизни ему не было так страшно, как сейчас, подле этой девушки, которая была на тринадцать лет младше его. Никогда — даже под Верденом.
— Зоя, я хотел поговорить с вами… — начал он, чувствуя, как ладони его стали влажными.
Она взглянула на него с удивлением:
— О чем же?
— О том… — Сердце его колотилось. — О том, что я… я люблю вас. — Последние слова он произнес еле слышно.
— Что? — переспросила Зоя, думая, что ослышалась.
— Я люблю вас, люблю с того дня, как поселился здесь. Мне казалось, вы замечаете это…
— Что я должна была заметить? — Зоя была и изумлена и раздосадована. Он все испортил! После его дурацкого признания она не сможет относиться к нему как прежде, их добрым отношениям конец. — Да ведь вы же меня совсем не знаете!
— Мы с вами прожили под одной крышей целых два месяца, это большой срок… И если вы ответите согласием, ничего не изменится, мы будем жить как жили, просто вы переберетесь ко мне в комнату.
— Какая прелесть! — Зоя прошлась из угла в угол. — Просто переберусь к вам в комнату, а в остальном — все по-прежнему… Да как вам в голову могло прийти подобное?! Мы живем впроголодь, ни у вас, ни у меня ни гроша за душой, а вы вознамерились жениться!
С какой стати?! Я не люблю вас, не знаю вас… Вы меня не знаете… Мы с вами чужие друг другу люди, Антуан!
— Но почему же? Мы друзья… Многие удачные браки начинались с этого…
— Я в это не верю. Я хочу любить того, за кого выйду замуж, понимаете? Любить! Любить до безумия, до полного самозабвения!.. Я хочу, чтобы это было возвышенно и романтично.
Она почти кричала, хотя видела, что лицо Антуана выражает глубокую печаль, но остановиться уже не могла, да и обращены были эти слова не столько к нему, сколько к жестокой и несправедливой судьбе, которая свела ее с этим человеком, подарившим ей ее любимые духи.
— А вот ваша бабушка считает, что мы можем быть счастливы вместе… — пробормотал в растерянности Антуан. Этого говорить не следовало: Зою точно подкинуло в воздух от слепой ярости.
— Вот и женитесь на моей бабушке! А я вообще не желаю выходить замуж! По крайней мере сейчас, когда вокруг царят голод, холод, смерть! Все бьются в жестокой нужде, все несчастны и больны, а вы в подобных обстоятельствах решили вкусить радостей супружества! Отличное начало, нечего сказать!
— Все это значит только одно: вы меня не любите, — произнес Антуан спокойно, всем своим видом показывая, что готов снести и это. Неожиданно его спокойствие подействовало на Зою отрезвляюще: она села рядом и взяла его за руку.
— Нет, Антуан, не люблю. Но вы мне очень симпатичны, я думала, мы стали настоящими друзьями, и никогда даже не подозревала, что… Вы ведь никогда не заводили об этом речь, я и не догадывалась… — Глаза ее наполнились слезами.
— Я не осмеливался, Зоя… Но, может быть, вы все же обдумаете мое предложение и дадите ответ потом?
Но она печально покачала головой:
— Нет, я не могу. Это будет нечестно по отношению и к вам, и ко мне. Мы оба заслуживаем иной участи. — Она обвела взглядом убогую комнатку и вновь взглянула ему в глаза:
— Если бы мы любили друг друга, все это не имело бы никакого значения. А так — имеет.
Я не могу быть вашей женой, Антуан, я вас не люблю.
— Но можно ведь попробовать… — Странно было слышать эту детскую интонацию в устах человека, так жестоко битого жизнью.
— Нет, нельзя, извините меня. — И Зоя, оставив на столе шарф, перчатки и флакончик, ушла в свою комнату, без стука притворив за собой дверь.
Антуан огляделся по сторонам и тоже ушел к себе, выключив предварительно свет в гостиной. Может быть, она передумает, может быть, Евгения Петровна сумеет уговорить ее… Она ведь на его стороне… Но в глубине души он сознавал, что его удел — не любовь, а безнадежное отчаяние.
Войдя в спальню, Зоя подошла к окну и, глядя в сад, принялась раздеваться. Графиня, не видя с кровати ее лица, почувствовала, что она беззвучно плачет, но, когда внучка обернулась к ней, глаза ее сухо блестели от негодования.
— Зачем вы это затеяли, бабушка? Зачем вы его ободряли? Это жестоко с вашей стороны. — Вспомнив страдальческие глаза квартиранта, она ужаснулась. Но выйти за него из жалости было бы еще ужасней. Она ведь тоже живой человек… А сердцу, как известно, не прикажешь.
— Это не жестоко, а разумно. Ты должна выйти замуж, Антуан по крайней мере берег бы тебя, заботился о тебе. Он не проходимец, и он любит тебя.
— Но я-то его не люблю!
— В твоем возрасте девушки сами не знают, чего хотят.
Евгения Петровна опасалась, что внучка продолжает вздыхать по американцу, который был вдвое старше ее и с ноября не подавал о себе вестей.
— Я знаю, что хочу выйти замуж за того, кого полюблю. Неужели это надо объяснять? — Со слезами на глазах она уселась на единственный стул, взяв на колени Саву.
— В наших с тобой бедственных обстоятельствах одной любви мало. Будь благоразумна, Зоя. Я уже стара, здоровье мое ухудшается с каждым часом. Мне недолго осталось. А что будет с тобой? Чем ты будешь заниматься? Танцевать в балете? Ждать в одиночестве старости, когда ноги перестанут гнуться? Выбрось дурь из головы, пока не поздно! Скажи ему «да» и заставь себя полюбить его!
— Как вы можете так говорить!
— Могу, представь себе. Могу, ибо прожила жизнь и знаю, когда надо сражаться, когда — сдаваться, а когда накинуть на чувства узду. Неужели ты думаешь, я не хотела бы, чтобы ты вышла за прекрасного принца и жила с ним во дворце на Фонтанке? Но принцы подались в таксисты, и нет больше ни Фонтанки, ни России. Что у нас есть, Зоя, то и есть, и больше уже, боюсь, не будет ничего. Надо смириться. Я не хочу оставлять тебя одну, без защиты…
— Но я же не люблю его!
— Это в данном случае не имеет значения, — скорбно покачала головой Евгения Петровна. — Выходи за него замуж — не раскаешься.
«Но он уродливый, хромой калека!» — захотелось ей крикнуть, но в глубине души Зоя знала, что ни хромота, ни увечье, ни уродство не стали бы препятствиями, если бы… Если бы она его любила. А так, выйдя за него, она обречет себя на вечное прозябание, на всегдашнее убожество… От одной мысли о близости с ним ее охватывал ужас. Иметь от него детей? Нет! Ей не нужны ни эти дети, ни он сам. Это невозможно.
— Это невозможно, — повторила она вслух. — Я не могу.
— Нет, можешь. И должна, должна сделать это — ради меня. Тогда я умру спокойно, зная, что есть человек, который защитит тебя…
— Да от чего он меня защитит? От голода? Он такой же нищий, как я: мы будем голодать вместе. Вы этого хотите? Он не в силах будет переменить мою жизнь, да я и не хочу этого! По мне, лучше уж голодать одной, чем стать женой нелюбимого.
— Не руби сплеча, дитя мое, подумай хорошенько.
Прошу тебя… ради меня — подумай еще раз. — Евгения Петровна глядела на нее умоляюще, и Зоя не выдержала — слезы ручьем хлынули у нее из глаз.
Но когда наутро она подошла к Антуану, слез не было и в помине.
— Я хочу, — сказала она, — чтобы между нами не осталось недоговоренностей. Хочу, чтобы вы знали: я никогда не буду вашей женой, Антуан. Будем считать, что вчера ничего не было.
— Это невозможно. Я не могу оставаться с вами под одной крышей, если вы будете знать, как сильно я люблю и желаю вас.
— Но раньше-то могли? — Неужели они лишатся жильца?
— Раньше было по-другому. Раньше вы не знали о моих чувствах, теперь — знаете.
— Я притворюсь, будто ничего не слышала, — совсем по-детски сказала Зоя.
Антуан печально улыбнулся.
— Нет, так не пойдет… Но ответьте мне, Зоя, ваше решение бесповоротно? Может быть, вы все-таки подумаете?
— Нет. Я не хочу тешить вас несбыточными надеждами. Я не стану вашей женой. Никогда.
— Вы любите другого? — Антуан знал, что у нее есть друг, но не думал, что между ними существуют серьезные отношения.
— Антуан, я пока люблю только свою мечту, но не хочу предавать ее. Исчезнет она — я останусь ни с чем, а это — единственное мое достояние.
— Вот кончится война, и станет легче. У нас была бы своя квартира… — У него тоже была своя мечта, но как несоразмерно мала была она рядом с Зоиной.
Она покачала головой, и на этот раз он поверил.
— Тогда я должен уехать.
— Ради бога, Антуан, не делайте этого, бабушка не переживет! А я постараюсь не попадаться вам на глаза.
— Бабушка не переживет… — повторил он. — А вы?
Вы будете по мне скучать?
Минуту она молча смотрела на него, а потом грустно ответила:
— Я думала, вы — мой друг.
— Да, я ваш друг, есть и буду. Но остаться здесь не могу. — У него сохранились еще какие-то крохи собственного достоинства.
Днем он принялся собирать свои пожитки, и Зоя, испугавшись, умоляла его остаться, обещая все, что угодно, кроме того, что было надо ему. Без тех денег, что платил Антуан за комнату, без провизии, которую он покупал, положение их делалось совсем отчаянным. «Это выше моих сил», — отвечал он на все уговоры. Евгения Петровна обещала воздействовать на внучку, заставить ее переменить свое решение, но Антуан знал, что надежды нет, ибо смотрел в Зоины глаза и слышал, как звучит ее голос. Она была права. Нельзя связывать свою судьбу с человеком, которого не любишь, — это недостойно настоящей женщины. «Будет лучше, если я уйду, — твердил Антуан, — завтра же подыщу себе другое жилье».
Вечером снова состоялся тяжкий разговор с бабушкой.
— Ты упускаешь единственную возможность выйти замуж.
— Я вообще не хочу замуж, — со слезами отвечала Зоя.
Наутро она обнаружила, что Антуан ушел, захватив свои вещи и оставив на столе три потрепанные кредитки и придавленную тем самым флакончиком духов записку, где он желал ей счастья.
Евгения Петровна расплакалась, а Зоя спокойно сунула деньги в карман.
Глава 20
Последующие две недели в квартире возле Пале-Рояля царило уныние. Балетная труппа была отпущена на три недели, и, несмотря на то что они просили князя Марковского подыскать им квартиранта, никто больше не появлялся. Сокрушаясь от того, что наделала Зоя, Евгения Петровна, казалось, старела с каждым днем и, хотя старушка стала меньше кашлять, заметно сдала. Почти ежедневно она корила Зою из-за Антуана, а их финансовое положение стало настолько тяжелым, что вскоре после Нового года Евгения Петровна с трудом спустилась по лестнице, и князь Владимир повез ее к ювелиру на улицу Камбон.
Это была почти бесполезная поездка, но графиня понимала, что выбора нет. Она осторожно развернула привезенный сверток и достала золотой портсигар Константина и три серебряные сувенирные коробочки из коллекции внука. На них были изображения военных орденов, выгравированные надписи и имена его друзей; на одной была изображена крошечная лягушка, а на другой — цепочка белых слонов из эмали.
Все эти вещи были ему когда-то дороги, это были подарки друзей. Графиня в свое время пообещала Зое, что никогда не продаст эти вещи.
Ювелир сразу определил, что это были произведения искусства работы Фаберже, он уже видел больше дюжины подобных.
— Я не могу предложить вам за них много, — извинился ювелир, и сумма, которую он написал, вызвала у графини слезы, но на что-то жить было надо. А она так надеялась, что дорогие сердцу вещицы им удастся сохранить!
— Простите, мадам.
Она молча, с достоинством кивнула, не находя слов, и взяла ту маленькую сумму, которую ей предложили.
На полученные деньги можно было продержаться почти неделю, если не покупать ничего лишнего.
Князь Владимир заметил, что старушка была бледна, когда вышла от ювелира, но, как всегда, не стал задавать лишних вопросов. Он просто отвез ее домой, остановившись по пути, чтобы купить буханку хлеба и крошечного цыпленка. Когда они вернулись, Зоя ждала их: вид у нее тоже был измученный.
— Где ты была? — спросила она, усаживая бабушку в кресло.
Князь Владимир пошел вниз за дровами.
— Владимир возил меня кататься.
Но Зоя подозревала что-то неладное.
— Кататься?
Графиня хотела сказать «да», но слезы навернулись ей на глаза, и она заплакала, чувствуя себя усталой, старой и никому не нужной. Она даже не могла позволить себе умереть. Ей еще надо было заботиться о Зое.
— Бабушка, что ты сделала? — вдруг испугалась Зоя, но старушка уже вытерла слезы кружевным платочком, который сохранился у нее со старых времен.
— Ничего, дорогая. Владимир был настолько добр, что предложил отвезти нас сегодня вечером в собор Александра Невского.
Был канун Рождества, и Зоя знала, что все русские в Париже будут там, но она была не уверена, что бабушке стоит идти в церковь на вечернюю службу. Может быть, ей лучше остаться дома. Но у бабушки был непреклонный вид, когда она выпрямилась и улыбнулась Владимиру, который вернулся с дровами.
— Ты уверена, что выдержишь, бабушка?
— Конечно. — И какое это теперь имело значение? — Я никогда в жизни не пропускала полуночную рождественскую службу.
Но они-то знали, что в этом году это будет тяжело для обеих женщин. После стольких потерь служба напомнит им о прошлогоднем Рождестве, которое они отмечали на родине в кругу родных. И Зоя весь день думала о Маше, о всех остальных, справлявших Рождество в Тобольске.
— Я вернусь в одиннадцать часов, — пообещал князь, уходя.
Зоя собиралась надеть свое лучшее платье, а бабушка выстирала и отгладила единственный приличный кружевной воротничок к черному платью, которое Зоя купила ей.
Это был далеко не самый веселый канун Рождества в тихой квартире, и пустая комната Антуана как будто смотрела на них с укором. Несколько дней назад Евгения Петровна предложила ее Зое, но та отказалась.
После Федора и Антуана ей не хотелось жить в той комнате, и она предпочла находиться вместе с бабушкой, пока они не найдут квартиранта.
Вечером Зоя приготовила цыпленка, аппетитно зажарив его в крошечной духовке. Надо было бы, конечно, сварить из него суп, но это было единственное, что они могли себе позволить, и обе изо всех сил старались не вспоминать о роскошных праздничных застольях в особняке на Фонтанке. Они всегда собирались дома в канун Рождества, затем в полночь всей семьей шли в церковь, а на следующий день ехали в Царское Село, чтобы поздравить августейших родственников. Теперь же вместо этого они радовались цыпленку, говорили о войне, вспоминали о князе Владимире; делали все, чтобы уйти от собственных мыслей. Когда Зоя услышала тихий стук в дверь, ей пришло в голову, что это новый квартирант, которого прислал князь Марковский.
Но это было не лучшее время для делового визита; и Зоя была поражена, когда услышала знакомый голос… не может быть… но это был именно он. Она распахнула дверь и замерла, глядя на вошедшего. Перед ней стоял Клейтон в полном обмундировании, со сверкающими эполетами и кокардой, с серьезным лицом, но с сияющими глазами.
— Счастливого Рождества, Зоя!
Она не видела его четыре месяца, но капитан знал, как дорог им этот праздник, и приложил все усилия, чтобы вовремя уехать из Шомона и отпраздновать его вместе с ними. Ему дали отпуск на четыре дня, и он хотел провести их вместе с Зоей.
— Можно мне войти?
Она стояла в дверях пораженная, не в силах произнести ни слова, глядя на него в безмолвном удивлении.
— Я… О боже… это действительно вы?
— Похоже на то.
Он улыбнулся и слегка наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. Их отношения до его отъезда не заходили дальше этого, но Клейтону очень хотелось заключить ее в объятия. Он почти забыл, какая она красивая, и вот девушка стояла перед ним, стройная и грациозная.
Она пошла вслед за ним, с восторгом глядя на его широкие плечи и прямую спину; сердце ее забилось от радости, когда он поздоровался с бабушкой, а затем вынул из сумки бесценные для них сокровища. Там были свежие бисквитные пирожные, коробка шоколада, три больших толстых батона колбасы, головка свежего сыра, яблоки и бутылка вина из собственных запасов генерала Першинга. Это была неописуемая роскошь по сравнению с тем, чем они питались последние месяцы. Зоя смотрела на него широко раскрытыми, счастливыми, полными обожания глазами.
— Счастливого Рождества, графиня, — тихо сказал капитан. — Я скучал без вашего общества.
Но только сейчас Зоя поняла, что она-то испытывала гораздо более сильные чувства, чем скука.
— Спасибо, капитан. Как дела на войне? — спокойно спросила Евгения Петровна, наблюдая за внучкой.
В душе она очень обрадовалась приезду капитана. Это был тот человек, о котором мечтала Зоя. Это было совершенно очевидно.
И вот он приехал, мужественный и красивый, и крошечная гостиная сразу стала как-то меньше.
— К сожалению, война еще не кончилась, но мы стремимся к этому. Надеюсь, что через несколько месяцев ситуация изменится к лучшему.
Остатки их ужина еще были на столе и теперь казались нестерпимо жалкими. Зоя голодными глазами смотрела на шоколад. Она засмеялась, предлагая бабушке шоколадку, а затем, как голодный ребенок, быстро съела сразу две, и Клейтон рассмеялся. Он был так счастлив, что видит ее.
— Впредь буду знать, что вы так любите шоколад, — пошутил он, осторожно взяв ее за руку.
— А?.. Чудесно!.. Большое спасибо…
Евгения Петровна засмеялась, наблюдая за внучкой: она снова была такой юной и счастливой. И в этот момент капитан встретился глазами с графиней.
Она постарела за последние четыре месяца, обе женщины похудели, устали, переутомились, но все же Зоя не утратила своей красоты. Ему так хотелось просто обнять ее и прижать к себе.
— Садитесь, пожалуйста, капитан, — сказала Евгения Петровна, которая выглядела гордой и элегантной, несмотря на возраст, болезни и постоянные жертвы ради Зои.
— Благодарю. А дамы собираются сегодня вечером в церковь?
Он знал, что это было их традицией. Зоя рассказывала ему, как в России празднуют Рождество, и ему хотелось пойти с ними. Он сделал все возможное, чтобы быть вместе с ними в эту ночь, и Зоя выразительно кивнула, глазами спрашивая бабушку.
— Не хотите ли присоединиться к нам, сэр? — поинтересовалась Евгения Петровна.
— С удовольствием. — Он открыл бутылку вина, Зоя достала бокалы, которые капитан подарил им летом, и молча смотрела, как он разливает вино. Это было как в сказке: Клейтон, стоящий здесь в парадной форме. Как видение… И вдруг на память пришел Антуан.
Она ведь ему сказала, что не может выйти замуж за человека, которого не любит. А теперь она знала, что любит! Теперь было ясно, что ни возраст, ни общественное положение Клейтона не играют никакой роли. Это было глупо, конечно. Он не писал целых два месяца. Она не имела понятия, что он чувствовал по отношению к ней, и вообще, интересовала ли она его.
Зоя знала только, что он был благородным и добрым и что он снова вошел в ее жизнь в канун Рождества.
Больше она не знала ничего. Но наблюдавшая за ними Евгения Петровна знала намного больше, даже больше, чем стоявший здесь Клейтон.
Князь Владимир приехал вскоре после одиннадцати. Он пообещал отвезти женщин в церковь и был поражен, увидев Клейтона. Графиня познакомила мужчин, и Владимир пристально вгляделся в лицо капитана, гадая, кто он и что здесь делает. Все было ясно по сияющим глазам Зои. Создавалось впечатление, что она жила последние месяцы только ради того, чтобы дождаться этого момента.
Клейтон прошел за девушкой на кухню и, пока Евгения Петровна наливала вино князю, осторожно взял ее за руку и медленно привлек к себе. Он держал ее в объятиях, закрыв глаза, а его губы мягко касались ее шелковистых волос.
— Я ужасно скучал по тебе, малышка… Я хотел написать тебе, но не мог. Место, где располагался наш штаб, засекречено. Это чудо, что меня вообще отпустили сюда. — Он вплотную занимался разработкой планов Першинга для американских экспедиционных войск. Потом он оторвался от нее и взглянул на Зою сверху вниз своими теплыми синими глазами. — А ты хоть немного скучала?
Она не могла отвечать, едва удерживая слезы. Жизнь была такой трудной: бедность, недоедание, холодная зима, война. Все это было кошмаром, и теперь вдруг появился он: с пирожными, вином и сильными, обнимавшими ее руками.
— Мне вас очень не хватало. — Зоя произнесла эти слова шепотом и отвела глаза. Она боялась даже взглянуть на него; он мог слишком многое понять по ее глазам. Но с ним она чувствовала себя настолько спокойно, как будто ждала его всю жизнь. Но тут они услышали вежливое покашливание в дверях кухни и обернулись.
Это был князь Владимир, который с завистью смотрел на них.
— Нам пора в церковь, Зоя Константиновна. — Он заговорил с ней по-русски и на мгновение встретился глазами с Клейтоном. — Вы пойдете с нами, сэр? Дамы идут на полуночную службу.
— Мне бы очень хотелось. — Он взглянул на Зою. — Как вы думаете, бабушка не будет возражать?
— Конечно, нет. — Зоя ответила за двоих, прежде всего за себя, а в это время думала о том, где он остановился. Она хотела предложить ему комнату Антуана, но вполне резонно решила, что бабушка сочтет это неприличным. Хотя теперь это не имело значения. Что значит прилично или неприлично, когда у тебя нет ни еды, ни денег, ни тепла и мир, в котором они жили прежде, канул в небытие? Кого волновало приличие? Теперь это все казалось Зое таким глупым.
Клейтон осторожно взял ее за руку и повел из кухни.
Сава последовала за ними в ожидании чего-нибудь вкусного, и Зоя, протянув руку, дала собаке кусочек драгоценного бисквита.
Бабушка пошла одеваться, а Зоя сняла свое изношенное пальто с вешалки у дверей, в то время как мужчины ждали их, вежливо беседуя о войне, о погоде и о возможности окончания войны в ближайшие месяцы.
Князь Марковский старался найти в американце что-нибудь неприятное. Конечно, американец был слишком стар для Зои, и со стороны графини было бы глупо позволить внучке увлечь себя. Когда кончится война, капитан вернется в Нью-Йорк и забудет красивую девушку, с которой проводил время в Париже. Но князь в глубине души не мог осуждать американского офицера. Девушка была слишком хороша. Князь до сих пор не мог спокойно смотреть на Зою, хотя уже больше месяца ухаживал за одной из подруг своей дочери. Она была из хорошей семьи, которая приехала в Париж прошлой весной и, как многие эмигранты, зарабатывала шитьем. Она и дочь ждали его в церкви.
Клейтон помог старой графине спуститься вниз, а Владимир пошел к такси. Они медленно ехали по тихим улицам, и Клейтон, любуясь ночным Парижем, поминутно останавливал свой взгляд на Зое. Весной она казалась более оживленной.
Собор Александра Невского был уже полон, изнутри раздавалось мелодичное пение. Войдя, они услышали тихий гул голосов. Сладко пахло ладаном, в соборе было тепло, и Зоины глаза наполнились слезами, когда она, оглянувшись, увидела знакомые лица и услышала русскую речь. Ощущение было такое, будто они снова были дома, лица от длинных свечей казались живыми и теплыми. Князь протянул одну свечку старой графине, другую Клейтону, а Зоя взяла свечку у маленького мальчика. Он посмотрел на нее с застенчивой улыбкой и пожелал счастливого Рождества.
Она вспомнила о других праздниках Рождества, других временах… о Маше и Ольге, Татьяне и Анастасии… тете Алике и дяде Ники… и о маленьком Алексее… Каждый год они вместе встречали светлый праздник Рождества… И когда Зоя попыталась прогнать воспоминания, Клейтон взял ее за руку, как будто почувствовал, что она грустит. Капитан впервые был в православном храме, хор привел его в восторг. Слезы медленно текли по щекам мужчин, а многие женщины плакали навзрыд, вспоминая покинутую Родину. Для Зои это было почти невыносимо: запахи, звуки и чувства были так мучительно знакомы. Закрыв глаза, она представила, что рядом стоят родители, брат… Она снова чувствовала себя ребенком, стоя рядом с Клейтоном, пытаясь представить себя все еще в России.
А после службы множество знакомых подходили к ним. Мужчины кланялись и целовали руку Евгении Петровне, простые люди низко кланялись, некоторые на мгновение становились перед ней на колени, друзья, не стесняясь, плакали и обнимались. Клейтон был растроган увиденным. Зоя представила его своим знакомым. Очень многие лица Зоя видела не в первый раз, хотя некоторых она и не знала. Графиню же и ее внучку знали все. В церкви были Великий князь Кирилл, а также некоторые другие родственники Романовых, все в старых одеждах, изношенной обуви и с озабоченными лицами. Им было нелегко без своего привычного великолепия, и в то же время не прийти они не могли — это было как путешествие в прошлое, которое всем им хотелось вернуть и о котором они будут вспоминать всю жизнь.
Стоявшая рядом с Владимиром Евгения Петровна выглядела изможденной. Она стояла, выпрямив спину, и приветствовала всех, кто подходил к ней. Был ужасный момент, когда Великий князь Кирилл приблизился к ней и заплакал, как дитя. Оба не могли от волнения сказать ни слова, и Евгения Петровна молча перекрестила его. Тогда Зоя осторожно взяла бабушку за руку и, взглянув на Владимира, молча повела ее из церкви к такси. Графиня с тяжелым вздохом откинулась на сиденье, глаза ее говорили о многом.
— Это была красивая служба, — тихо сказал Клейтон, тронутый сверх всяких слов. Он почувствовал значительность, гордость, страдания и скорбь этих людей. Как будто все они в молчаливом согласии молились за своего царя, за его жену и детей. Клейтона интересовало, получала ли Зоя известия от Марии, но он не хотел спрашивать в присутствии Евгении Петровны. Это было слишком болезненно. — Спасибо, что позволили мне пойти с вами.
Когда они вернулись домой, Клейтон проводил их наверх, а Владимир разлил остатки вина. Видя печальные глаза и усталое лицо Евгении Петровны, Клейтон пожалел, что не захватил бренди, оно могло подбодрить усталую графиню. Он снова разжег камин и погладил Саву, а Зоя дала собаке еще кусочек бисквита.
— Тебе надо лечь спать, бабушка.
— Сейчас пойду. — Ей хотелось побыть с ними, предаться воспоминаниям. — Счастливого Рождества, дети. Благослови вас господь. — Она пригубила вино и медленно встала. — Я покидаю вас. Я очень устала.
Клейтон видел, что двигается Евгения Петровна с большим трудом. Вскоре ушел и князь, напоследок взглянув с неподдельной завистью на Клейтона, который беззаботно улыбнулся ему в ответ. Счастливчик: красивая, необыкновенная девушка не сводила с него глаз.
— Счастливого Рождества, Зоя. — Глаза князя были печальны: полуночная служба произвела на него сильное впечатление.
— Счастливого Рождества, князь Владимир.
Он поцеловал ее в обе щеки и поспешил вниз к автомобилю. Дочь с подругой ждали его дома. Как только дверь закрылась, Зоя молча повернулась к Клейтону. Все было так горько и так сладко: старое и новое, радость и печаль. Воспоминания и реальность… Константин… Николай… Владимир… Федор… Антуан…
И вот теперь Клейтон… Глядя на него, она вспоминала их всех. Волосы девушки сверкали, точно золото, в отблесках огня. Капитан тихо подошел к ней, взял ее руки в свои и, не говоря ни слова, обнял и поцеловал ее.
— Счастливого Рождества. — Он сказал это по-русски, так, как слышал много раз в соборе Александра Невского.
Она ответила ему так же, и потом он долго стоял, держа ее в объятиях. Он нежно поглаживал ее волосы и слушал, как потрескивает огонь, а Сава спала у их ног.
— Я люблю тебя, Зоя…
Раньше капитан не говорил ей этого, он хотел быть уверенным в своих чувствах. Однако уже с сентября, когда расстался с Зоей, знал, что ее любит.
— Я тоже люблю тебя, — едва слышно произнесла она. — О, Клейтон… я люблю тебя… — Но что будет дальше? Идет война, а потом он может в любой момент уехать из Парижа и вернуться в Нью-Йорк. Впрочем, сейчас не стоило думать об этом. Да Зоя и не могла.
Он усадил ее на кушетку, и они сидели, держась за руки, как два счастливых ребенка.
— Я так волновался за тебя. Как бы мне хотелось все это время быть здесь.
А теперь у них всего четыре дня — крошечный островок счастливых мгновений в беспокойном море, которое могло в любой момент поглотить их.
— Я знала, что ты вернешься. — Она улыбнулась. — По крайней мере я на это надеялась. — Зоя была очень рада, что не позволила бабушке уговорить себя выйти замуж за Антуана. Если бы послушалась, то к моменту возвращения Клейтона она могла бы уже быть замужем за Антуаном или даже за Владимиром. Такое просто невозможно было представить.
— Ты знаешь, я неоднократно пытался вырваться. — Он вздохнул и вытянул длинные ноги на мрачном цветном ковре, который еще больше обветшал за последние месяцы. Все в квартире выглядело тусклым, старым, изношенным, за исключением сидевшей рядом с ним красивой девушки с зелеными глазами и рыжими волосами, с лицом как у бесподобной камеи, лицом, о котором он мечтал эти месяцы, несмотря на все доводы, которые приводил сам себе, чтобы забыть ее.
— Я слишком стар для тебя, Зоя. Тебе нужен спутник жизни помоложе, чтобы он вместе с тобой открывал мир, чтобы он сделал тебя счастливой.
Но кто мог быть вместо него? Сын какого-нибудь русского князя, у которого нет ни гроша? Правда заключалась в том, что ей нужен был человек, который мог бы позаботиться о ней, и ему страстно хотелось стать для нее таким человеком.
— Я счастлива, Клейтон. Я никогда не была так счастлива… — Зоя с серьезным видом повернулась к нему. — Это не имеет значения, стар ты или молод.
Значение имеет только то, что мы чувствуем. Меня не волнует, богат ты или беден и сколько тебе лет. Если любишь, то все это не имеет значения.
— Но иногда это важно, малышка. — Он был старше и мудрее ее. — Сейчас тяжелое время, ты потеряла все, идет война, ты здесь, в чужой стране. Мы оба здесь чужие… Но позже, когда все встанет на свои места, ты посмотришь на меня и спросишь себя: «Что я делаю рядом с этим человеком?» — Он робко улыбнулся. — Война любит шутить. Я уже не раз убеждался в этом.
— Для меня эта война будет длиться вечно. Я не смогу вернуться домой… Некоторые думают, что когда-нибудь мы вернемся, но теперь в России произошла еще одна революция. Там все изменится навсегда. И сейчас мы здесь. Теперь это — наша жизнь, это — реальность. — Зоя серьезно посмотрела на Клейтона. В свои восемнадцать она показалась ему сейчас совсем взрослой. — Я знаю только, что я очень люблю тебя.
— С тобой я чувствую себя молодым, маленькая Зоя. — Он снова прижал ее к себе, и она почувствовала его теплоту и силу — все то хорошее, что она чувствовала давным-давно, когда отец прижимал ее к себе.
— А я с тобой чувствую себя ужасно счастливой. — Она сама поцеловала его, и он еще сильнее стиснул ее в своих объятиях, но потом постарался сдержать себя. Он слишком долго мечтал о ней, стремился к ней, нуждался в ней и сейчас с трудом сдерживал свои желания. Он встал, подошел к окну, посмотрел в сад, а затем медленно повернулся к ней. Он приехал в Париж специально, чтобы увидеть эту девушку, а теперь вдруг испугался того, что может произойти.
А Зоя была уверенна и спокойна, она точно знала, что правильно поступает, выбрав его. Когда она посмотрела на капитана, глаза ее увлажнились.
— Я не хочу делать ничего, о чем ты потом пожалеешь, малышка, — сказал капитан, а затем спросил:
— Ты танцуешь на этой неделе? — Она покачала головой, и он улыбнулся:
— Хорошо, значит, у нас до моего возвращения в Шомон будет время, а сейчас мне лучше уйти.
Было уже три часа ночи, но она не чувствовала усталости, когда провожала его до дверей; Сава шла за ними.
— Где ты остановился?
— На сей раз генерал очень любезно предоставил мне дом Огдена Миллза. — Именно там они встретились впервые, в красивом особняке на рю де Варенн, на левом берегу Сены, где они гуляли в саду во время приема в честь русского балета.
— Могу я зайти за тобой завтра утром?
Она радостно кивнула.
— Я приду в десять. — Клейтон еще раз поцеловал ее в дверях, чувствуя, что начинается какая-то другая, новая жизнь.