Девять жизней черной кошки Соболева Лариса

Глава 1

– Ваше мнение, Василий Романович? – вдруг пробился в его сознание голос Сахно, председательствующего на совещании, которому, казалось, конец никогда не наступит.

Черкесов мигом проснулся. В это время кто-то включил свет, так как в конференц-зале стало темно из-за сумерек, а расходиться команды не поступало. Черкесов сощурил глаза от непривычно яркого света, сонно спросил:

– Что вы сказали?

– Нет, уважаемые, – развел руки в стороны Сахно, – так мы никогда не закончим. Мне что же, повторять по сто раз? Сегодня уже тридцатое декабря! Мы заседаем последний день перед рождественскими каникулами, а вы все о чем-то грезите. Будьте добры, ножки в стороны… – Кто-то громко хихикнул. – Я не в том смысле! Не о женских ножках думайте… я имею в виду – посторонние вопросы отодвиньте в сторону. А вы что подумали?

Ой, скукотень! Черкесов едва сдерживался, чтоб не зевнуть во весь рот.

– Предлагаю перенести вопрос о продаже завода на январь, когда выйдем после каникул, – сказал, поднявшись, один из прозаседавшихся.

И его дружно поддержали члены городской думы, состоящей всего-то из одиннадцати человек. Но эти одиннадцать человек никак не могли столковаться и толкануть якобы нерентабельный завод дяде со стороны.

– Ну и ладно, – собирая со стола документы, проворчал Сахно. – Прошу вас хорошо подумать и прийти к единому мнению…

– Которое заключается в том, чтобы дать согласие пустить завод с молотка, – сострил некто, наверняка из противоборствующей партии.

– А вот этого не надо! – нахмурился Сахно, недовольный тем, что городская дума не пришла к мирному урегулированию вопроса. – Не надо подкалывать меня. Некоторые, – подчеркнул он, – думают: тайное голосование, то да се… Не надейтесь. Желаю всем приятно встретить Новый год. До свидания.

Черкесов как юноша сбежал вниз, надел свою новую дубленку, пыжиковую шапку взял в руки и вышел на улицу. У здания администрации невольно замер.

Зимние сумерки… Они полны магии и очарования. Особенно когда к сумеркам присоединяется размеренное и неторопливое падение снежных хлопьев. И при этом ни ветра, ни слякоти, ни прочих каверз изменщицы-погоды. Нет, зима радовала умеренным морозом и снежным покровом, когда, казалось, сама природа город очищает. А вот весной начнется самая настоящая распутица. Несмотря на асфальт и тротуары, город станет напоминать болото или сточную канаву, потому что в последние годы дороги не ремонтировались. Да и армия уборщиков поредела – не хотят власти платить за уборку территорий, а бесплатно махать метлой и лопатой желающих нет. Но до весны еще ой как далеко. Сегодня же, под медленно падающими снежинками, тянуло побродить по сумеречным улицам, подумать… А возможно, совсем ни о чем не думать, просто бродить…

Крупные снежные хлопья мягко оседали на дубленке и волосах, а Черкесов так и не надевал шапку. Хотелось хоть сейчас ненадолго остановиться и насладиться покоем, падающим снегом, звездами в ясную погоду. А то все не хватает времени на такую лирику. Вон, похоже, и прохожим некогда притормозить – несутся на бешеной скорости, их не умиляет тихий снегопад, им надо притащить сумки с продуктами да елки домой, подготовиться к Новому году.

Зазвонил сотовый, не дав Черкесову возможности налюбоваться красотой. Он достал трубку и нехотя поднес к уху.

– Ты когда вернешься? – услышал скрипучий голос жены.

– Не знаю, – с честной интонацией соврал Черкесов. Врал он часто, особенно жене. – Только что объявили перерыв, я выскочил вдохнуть свежего воздуха, голова трещит. Думаю, приеду домой не скоро, вопросов накопилось…

– Поторопись, – произнесла она, плохо скрывая досаду. – Мама уже приехала, мне неудобно перед ней. Хоть раз в жизни появись дома вовремя.

Она отключилась от связи, не выслушав оправданий, которые были заготовлены давно и собирались слететь с уст мужа. Подозревает. Она всегда его в чем-нибудь подозревает. Иногда ему кажется, что жена про него знает все-все, но вслух высказывает только подозрения. Собственно, Черкесову от этого ни холодно, ни жарко. Пусть подозревает – да хоть выслеживает! – это ее личное дело. Был бы повод, а скандальчик он ей всегда закатит. Тут еще теща решила праздник испортить – прикатила. Ух, как народ прав, придумывая злые анекдоты про тещ! Интересно, существует хоть один мужик на свете, благоговеющий перед тещей? И существуют ли тещи, не заслуживающие секиры, яда, пули или хотя бы кулака в глаз? По мнению Черкесова, так всех тещ следует насильно согнать в концлагерь, оградить железным пятиметровым забором, по которому пустить ток в десять тысяч вольт, чтоб ни одна не выбралась на волю. Пусть они там пьют кровушку друг у друга. Нет, встречаться с тещей у него не было намерения. Во всяком случае, в ближайшие несколько часов. Вспомнив о времени, он посмотрел на часы – половина шестого. Пора разрядиться. Нахлобучив пыжиковую шапку на голову, он глубоко вдохнул морозного воздуха…

– Вася, тебе не жалко достояние города отдавать в чужие руки?

Опять двадцать пять – продолжение заседания! Черкесов повернулся на голос, состроив кислую мину:

– Прохор Никитич, давайте перестроимся на праздник. Сколько бы мы ни сотрясали воздух, завод отберут. Ну, банкрот завод, банкрот. О чем тут спорить?

– Банкротство-то липовое, – хмуро возразил Бубулин. – А это уголовщина.

– Политические силы в стране распределились так, что те, кто стоит ступенью выше, всегда правы и всегда со знаменем победы.

Прохор Никитич Бубулин – человек пожилой и постоянный оппонент думскому большинству, в которое входит и Черкесов. И тем не менее они сохраняли дружеские отношения.

– Так какого черта на нас давят? – справедливо возмутился он, нахмурив лохматые брови. – Столько часов штаны протирали, и все зря? Без нас бы и забирали.

– А это называется – демократия, – улыбнулся Черкесов. – Сначала наше мнение, потом барское разумение, вот и вся арифметика. Так сложилось, Прохор Никитич, что мы с вами очутились чуток ниже, нам и принимать условия. Есть же люди, сидящие ниже нас, и мы диктуем им, так ведь? Потом, наши-то обленились, работать не хотят. А придет человек со стороны и, вполне вероятно, поставит дело на ноги.

– Циничный подход к делу, – вздохнул с прискорбием Прохор Никитич. – Не видать этой стране возрождения, раз никому нет дела до ее богатств. Своим согласием мы отдадим завод в частные руки. А из бюджета города платят зарплату учителям, врачам… И пополняется казна градообразующими предприятиями, каким был до недавнего времени завод. И вдруг перестал быть таковым. Бессовестно. А как бы ты, Вася, посмотрел, если б твой завод какой-то пацан надумал отнять?

– Отрицательно, – отшутился Черкесов.

Бубулин безнадежно махнул рукой и пошел прочь, даже не попрощавшись. А Черкесов, вздохнув, подумал: порядочность и честность давно стали анахронизмами, эти качества поднимаются на смех, разумеется, за спинами обладателей сих достоинств. Над Прошей в думе потешались, называли за глаза дураком, придумали и кличку обидную – Бубуин, а некоторые звали его еще более конкретно – Бабуин. Взрослые люди, мужчины (в городской думе нет ни одной бабы, к счастью), а злословят за спинами, дают друг другу клички, интригуют по мелочи. Ну прямо как школьники, право слово, будто иных забот нет. Лично он, Василий Романович Черкесов, в думских интригах не участвует по одной причине – лень. И не отстаивает ничьи интересы, а удачно лавирует между оппонентами и ведет примиренческую политику. Ему что, больше всех надо? Революционеры нынче не в моде, да и хлопотно это – борьба за ненужную справедливость. Он предпочитает мирную жизнь и комфортабельный отдых. Депутатство для него – престиж, выгода, когда можно свои дела уладить, и дополнительный доход, хотя в доходах он особо не нуждается.

Стемнело. Черкесов сел в свою новую машину, выехал с места стоянки, предвкушая дивный вечерок в объятиях красотки Аллы. Буквально за поворотом он заметил на остановке прыгающего от холода приятеля. Неудивительно, что тот подпрыгивал на месте: куртка на нем далеко не зимняя, вместо сапог туфли, да и брюки по сегодняшней погоде могли бы быть поплотнее. Черкесов притормозил, приоткрыл дверцу и скомандовал:

– Федька! Бегом в машину!

Тот несказанно обрадовался, залез в салон и потер руки:

– Ну и холодина! Привет. Мне на Камчатскую. Тебе по пути?

– Даже если не по пути, доставим, – пообещал Черкесов. На него вдруг упало благодушие, такие моменты иногда случаются, важно их не упустить тому, кому обещаются золотые горы. – Одет ты слабовато для зимы. Знаешь что, подъедь ко мне… завтра утром, подкину кое-что из тряпок. А то так недолго и дуба дать.

– Мы не гордые, примем материальную помощь, – хмыкнул приятель.

– Ты посиди, а я в магазин заскочу, – паркуясь у обочины, сказал Черкесов.

Он вбежал в магазин купить провиант для чудного вечерка. С пустыми руками идти к любовнице как-то не с руки, Черкесов все же не бедный человек. Да и кто где видел бедного депутата? Даже в кино таких не показывают, значит, их вообще нет.

Продавщица уложила в пакет шампанское, вино, коньяк, минералочку и сок – топливо для подогрева страстей. В другой пакет последовали икра, кета, креветки, салями, бекон и копченая курица – для восстановления сил. Затем зефир в шоколаде и конфеты – на поддержание тонуса. Да еще ананас. Алка обожает всякие несъедобные экзотические фрукты, а Черкесова от ананасов и бананов воротит. Что еще? Сигареты для вдумчивой паузы! Он купил пачку себе и пять пачек Алле. Такие дорогие сигареты она не покупает, но курит только их, поэтому покупать приходится ему. Теперь все.

Расплачиваясь в кассе, он бросил взгляд через стеклянную витрину на улицу, туда, где стояла его любимица «Тойота Корола», он называл автомобиль «самураем». Заметив, что Федька уселся на сиденье водителя, усмехнулся. Да, этот железный конь восхитит кого угодно. Если б Черкесову поставили условие выбирать между Аллой, женой с детьми или «самураем», перед ним встала бы серьезная проблема. Нет, Аллу с женой можно сразу по боку, бабы нынче не дефицит. А вот насчет машины и детей… тут неизвестно, кто перевесит.

Он вышел из магазина с двумя увесистыми пакетами, и вдруг… рвануло.

Рвануло с такой силой, что задребезжали стекла магазина, а в киоске, который находился у обочины, они просто-напросто посыпались. В потемневшее небо взметнулся столб пламени с густым черным дымом, часть улицы осветилась адским огнем.

– Машина взорвалась! – пронеслось по толпе возле магазина.

Из магазина покупатели кинулись на улицу, наскакивая друг на друга, – все хотели посмотреть на бушующее пламя. Он перевел взгляд на обочину… там действительно неистово горела машина.

Василий Романович окаменел, открыв рот и вытаращив глаза. Кто же не окаменел бы, увидев родного и ненаглядного «самурая» в огне? А горел именно он! Горели пятнадцать штук «зеленых»! Горели так, словно это кипа бумаги, а не металл на колесах. Пламя гудело, черный дым валил, поднимаясь в небо, из салона в окна яростно вырывались желто-красные языки, как из огнемета, и тянулись к соседним машинам. Разве такое реально? Черкесов не верил глазам своим, посему не бежал в панике к «самураю», не рыдал, оплакивая утрату, а словно прилип ступнями к площадке у магазина. Слышались вопли, визг, крики, туда-сюда сновали люди. Владельцы соседних машин бросились спасать своих железных коней, заезжали прямо на тротуар…

– Человек! В машине человек! – доносились голоса с места взрыва. Некоторые пытались подойти ближе, да куда там!

Один Черкесов стоял на месте и смотрел на любимца, не понимая, почему тот горит. Кто-то выбежал из магазина с огнетушителем, толкнув при этом Черкесова. Василий Романович едва не упал, однако удержался на ногах и снова без эмоций уставился на горевшую машину. Его машину, купленную недавно за бешеные бабки!

– Заказуха, – услышал он за спиной сиплый мужской голос.

Голос привел Черкесова в чувство, он оглянулся. За ним стоял мужчина примерно его возраста – лет сорока – и бесстрастно смотрел на пожарище.

– Как? – прорезался голос у Черкесова. – Какая заказуха?

– Да ты что, сам не видишь? Гляди, как полыхает. А рвануло как! Не бензобак, уж поверь. Это бомба. И мощная. Полкило тротила. Да точно в машину подложили бомбу.

– Ну, вы загнули! – встрял в разговор еще один мужчина, наблюдавший за пожарищем от магазина. – Не полкило, всего-то грамм сто, даже меньше. Но с бомбой вынужден согласиться, вы правы – взорвалась бомба. А чья машина?

Черкесов рассеянно повернулся к пожарищу. Заказуха? Бомба? Смысл слов не доходил, однако мысли с натугой ворочались: «В мою машину подложили бомбу? Зачем? Там же Федька…» И пока он искал ответ на вопрос «зачем?», раздался еще один взрыв, от которого все вздрогнули.

– А вот теперь бензобак рванул, – сообщил мужчина с сиплым голосом.

Следом посочувствовала женщина за спиной:

– Кого ж это убили, а? Вот ироды, перед праздником человека грохнули!

Черкесова как подстрелили. Он, буквально физически ощутив осколок в сердце, будто тот отлетел от горевшего автомобиля и вонзился в грудь, на миг потерял способность соображать, едва не упав без чувств. Глубокими вдохами Черкесов унимал сердцебиение, глядя на горевшего «самурая». Вот зачем подложили бомбу – чтобы убить! И убили. Федьку! Нет, убили Черкесова. Значит, убили депутата городской думы, крупного предпринимателя города, который содержит телевизионный канал, спонсирует различные мероприятия, иногда помогает детскому дому и который собирался баллотироваться в областную думу. Убили Черкесова, которому легко давались земные блага, и потому ему казалось, что этому не будет конца. Убили местного политика, наделенного талантами дипломата и умеющего ладить со всяческой шушерой вроде нынешних руководителей города, а также с остальными кастами из многообразной человеческой породы. Убили человека, который…

Василий Романович мог бесконечно долго перечислять свои заслуги и способности, но… его убили. Взорвали, полагая, что именно он находится в машине. А там сидел Федька, друг детства, отец двоих детей, славный малый, перебивавшийся с копейки на копейку, потому что не умел жить, в отличие от Черкесова. Теперь Федьки нет, он догорает в огне, от него останется горстка обгоревших костей. А Черкесов по счастливой случайности остался жить. И благодарить ему надо жадную любовницу, к которой с пустыми руками лучше не соваться.

Приехала милиция, за ней «Скорая». У горевшей машины собиралось все больше народу, толпа стояла плотным кругом вокруг нее, и ментам пришлось разгонять ее. Черкесов вдруг – абсолютно бессознательно! – сдвинулся с места и пошел. Он шел и шел по улице, тупо глядя перед собой, не разбирая дороги, не зная конечной цели. Он думал о том, что остался жить, а Федька погиб.

Неизвестно, сколько времени брел Черкесов по улицам города, вдруг ставшего чужим и враждебным, и пришел на окраину, где ютились одноэтажные дома, а улочки были узкими и кривыми с выдолбленными дорогами и без тротуаров. Когда тротуар кончился, он, поскользнувшись на пригорке, съехал вниз на пятой точке. И – о, странность человеческой природы! – падая, Черкесов приподнял пакеты в руках, чтобы не разбились бутылки. Он врезался ногами в фонарный столб и с недоумением посмотрел на пакеты. Надо же – нес их от магазина, не замечая тяжести. Пальцы свело судорогой, настолько крепко он сжимал пакеты. Разве важны сейчас пакеты, бутылки? Его убили! Убили…

Черкесов с трудом разжал занемевшие пальцы, осмотрелся по сторонам. Тихо. Изредка раздавался лай собак. Темно. Здесь никто его не догонит. Так ведь за ним и не гнались. Его убили. Но вот придет он домой, потом выйдет на улицу… Те, кто взрывал «самурая», поймут, что не убили Черкесова, и предпримут новую попытку, тогда останутся от депутата городской думы и предпринимателя ножки да рожки, как от Федьки. Только сейчас до Василия Романовича дошло, что участь его предрешена. Но кем? Кто решил его убрать? За что? Подчиняясь единственному инстинкту – спастись, Черкесов схватил пакеты и торопливо зашагал к железнодорожному вокзалу.

Лишь в электричке, отъехав на значительное расстояние и наблюдая, как огни города уплывают все дальше и дальше, Черкесов задумался: а куда он едет? Билет он попросил в кассе на ближайшую электричку, и ему его дали «до конечной станции». Шел за теми людьми, кто спешил на поезд, так и сел. Ехал, покачиваясь в такт вагону, а перед глазами стоял горевший «самурай». И Федька, охваченный пламенем. А в ушах звучало: убили…

Очнулся Василий Романович, обнаружив, что поезд стоит слишком долго. Он изучил соседей. Рядом сидела дородная тетка с количеством сумок, которым нужны четыре руки, напротив обласкивала друг друга парочка, на них недовольно косился строгий мужчина интеллигентного вида в потертом осеннем пальто. Черкесов придвинулся к дородной тетке и тихонько спросил:

– Скажите, электричка остановится на станции Гороховка?

Тетка слегка отклонилась в сторону, изучая его с неподдельным изумлением. Безусловно, не знать, на какой поезд сел, может либо пьяный, либо чокнутый. Черкесову пришлось оправдаться тем, что пришло в голову:

– Мне сказали, что на маленьких станциях не останавливается…

– Экспресс не останавливается, а эта электричка остановится.

Он поблагодарил и отвернулся к окну, думая, что и на этот раз ему повезло, ибо попал на нужный поезд, а название станции вылетело из уст само по себе, но не случайно. Видимо, интуиция его ведет в место, где действительно Черкесов будет в безопасности. В Гороховке много лет жил в одиночестве его отец. Два года назад он умер, оставив небольшой дом сыну. Но продать его Василий Романович не смог – городских покупателей, желающих приобрести лачугу у черта на куличках в качестве загородного дома, не нашлось, местные тоже не горели желанием купить усадебку на самом краю деревни. Короче, наследие отца не принесло материальных благ и ветшало. У Черкесова прекрасная дача, так что дом отца оказался ненужным и ему. После бесплодных попыток выручить хоть немного за родовое гнездо он перестал ездить в Гороховку, не был там полтора года.

Черкесов вышел на станции один. Постоял, глядя, как в свете фонаря планируют крупные снежные хлопья. Если б он два с половиной часа назад сидел в машине, то сейчас не видел бы этих снежных точек, падающих в покое на землю, не знал бы, что смотреть на снег и ощущать себя живым – высшее благо. Он бы так и не понял, что страстно любит жизнь. Да, его бы уже целых два с половиной часа не было на свете! Интересно, что бы он чувствовал в небытии? Наверное, ничего. Мир существовал до него и будет без него. Это невероятно, но он жив. Жив! Осознав этот факт, Черкесов зашагал по проселочной дороге мимо заснеженной лесополосы с одной стороны и огромного поля с другой стороны к Гороховке – довольно крупной деревне.

Придя к дому на окраине – а с дома отца как раз и начиналась деревня, – Василий Романович огляделся по сторонам, с трудом открыл прогнившую калитку и очутился во дворе. Как ни был потрясен Черкесов, а все же сообразил, что оставит следы на снегу и новый снег может их не засыпать. Следы заинтересуют деревенских, а они суперлюбопытные люди и Василия Романовича обнаружат. Тогда он обогнул двор вдоль забора и соседской ограды и пробрался к крыльцу, ступая у самого основания дома. На крыльце Черкесов встал на колени, просунул руку в дыру сбоку между досками – там под кирпичом лежал ключ. Правда, ключ никак не хотел открывать проржавевший замок, и Черкесову пришлось изрядно потрудиться. Он даже взмок в своей дубленке-то, прежде чем разбухшая дверь со скрипом отворилась.

Войдя в сени, он заперся на задвижку, которую тоже сдвинул не без усилий. И только после этого, щелкнув зажигалкой и подняв ее над головой, осмотрел сени, словно не знал, куда идти. Неся оба пакета в одной руке, прошел в комнату. Холод стоял в доме зверский, пар валил изо рта. Черкесов поставил пакеты на пол, принялся искать старую керосиновую лампу со стеклянной колбой. Он боялся зажигать электричество, боялся, что его заметят соседи… Теперь он вообще боялся людей.

Лампа оказалась на том же месте, где держал ее отец. Дом не ограбили. Собственно, здесь нечего было взять. Черкесов после похорон отца из дома ничего не увозил – рухлядь ему не нужна. Керосин он нашел в бутылке на той же полке, где стояла лампа. Еле-еле зажег лампу, огонек едва тлел, давал мало света. Все же и этого света было достаточно, чтобы Черкесову стало легче. Поставив лампу на стол, он тяжело опустился на стул и замер. Ни о чем не думал, ничего не хотел, просто смотрел на огонек. И так сидел до тех пор, пока не замерзли ноги.

Черкесов достал из пакета коньяк, открыл его и выпил из бутылки добрую половину, выкурил подряд пять сигарет. После этого подошел к кровати, рухнул на нее, не снимая ни шапки, ни дубленки, ни обуви. Он ощущал дикую, нечеловеческую усталость. То ли она, то ли коньяк подействовали – Черкесов уснул, хотя в его положении людям наверняка не до сна…

Проснулся Василий Романович от холода. Холод пробрался под дубленку, костюм и рубашку, заледенели ноги. Черкесов сразу вспомнил вчерашний взрыв и собственный побег, неуклюже сел на кровати. Сквозь ставни просачивался дневной свет. Значит, уже утро. Он спустил ноги с кровати, поставил их на пол и пошевелил пальцами, те едва двигались. Как же согреться? На столе стоял коньяк.

Черкесов добрался до бутылки, отпил и поморщился. Да, пить натощак коньяк – не самая приятная штука. Он порылся в пакетах, достал копченую курицу, успевшую хорошо охладиться, и принялся поедать ее, медленно ворочая челюстями. Потрясение не прошло. Он вновь видел пылающий «самурай», думал о Федьке, ощущал огонь на теле, будто сам сидел вчера в горящей машине. Стало жарко. Не вытерев жирных от курицы рук, Черкесов растянул узел галстука, душивший его со вчерашнего вечера. Он съел половину курицы, запил минеральной водой и закурил. Сигареты покупал для вдумчивой паузы, вот и пришла она – пауза, когда необходимо подумать.

Разумеется, первые вопросы, посетившие его, были: кто и за что? Но сколько Василий Романович ни думал, ответа не находил. Непередаваемое чувство – не знать врага, покушавшегося на твою жизнь. А ведь кто-то прекрасно подготовился, подсунув бомбу в автомобиль, значит, враг у Черкесова крутой и крупный. Но кто он, кто? Кому Черкесов стал костью поперек горла?

Он подозревал всех, однако оснований для подозрений было слишком мало, ведь из-за незначительных размолвок убивать не станут. Убивают за большие дела – обман, мошенничество, крупное воровство, наконец – за место под солнцем. Безусловно, Черкесов немножко мошенник, немножко вор. Без обманов ни один предприниматель не выживал, место под солнцем он отвоевал тоже под девизом «Все средства хороши». Да только это мелочовка, и без него полно депутатов и предпринимателей, которых мало убить! Так что же сделал Черкесов не так?

И вдруг в его разгоряченном мозгу промелькнуло: а если ошиблись? «Самурая» он купил недавно, с рук, выторговав пару тысяч «зеленых». Хотя машина новая и навороченная, бывший хозяин машины торопился сбыть ее. Так, так… А что, если убить хотели бывшего хозяина «Тойоты Корола»? Как бы это узнать? Но сначала необходимо согреться.

Попробовал включить газовое отопление – газ отключен. Щелкнул выключателем – свет есть, ну и что? Черкесов перерыл дом в поисках отопительного прибора, но, кроме утюга и кипятильника на стакан, ничего не попалось в руки. Продолжил поиски в сенях, рыскал по полкам в надежде обнаружить что-нибудь подходящее, способное его согреть хоть чуточку. Ведра. Ну, наверное, можно попробовать из ведра соорудить нечто вроде «буржуйки». Только Черкесов не знал, как устроена «буржуйка». Тогда он поставил цинковое ведро на середину комнаты, подложив под него два камня, найденные в сенях. Эти камни отец использовал как гнет, когда солил капусту. Затем разбил табуретку и принялся поджигать дровишки в ведре. Бумага горела, а дровишки коптили, выдавая черный дым. Жаль, отец разрушил настоящую русскую печку, когда проводил газовое отопление. Хотя горящая печь – это дым из трубы. Дым увидят соседи, заинтересуются, кто пробрался в дом, милицию вызовут… Нет, печь Черкесову не нужна, а согреться нужно, иначе околеет.

Это стало его главной целью – согреться, потому он не обращал внимания на чад из ведра, наполняющий комнату. Он упорно добывал огонь, как первобытный обитатель пещеры. Когда чад распространился по комнате и стало щипать глаза от дыма, Черкесов открыл дверь в сени, но не отказался от мысли добыть огонь. И добыл. Дрова слабо занялись огнем, не переставая чадить. Черкесов придвинул «очаг» к столу, сел на стул и включил утюг. Подошва утюга быстро нагрелась, Черкесов уложил его между книгами подошвой вверх, поставил на нее ноги в носках и сосчитал сигареты. Их осталось две штуки, но есть еще целая пачка и пять пачек, предназначенных для Аллы. Он закурил. В таком чаду только дыма от сигарет не хватало, но не курить он не мог.

Дровишки постепенно высыхали, разгорались активней, меньше дымили. Да и ноги чувствовали тепло от утюга. Понимая, что это единственный его обогреватель, он отключил утюг, зажал в зубах новую сигарету и протянул над «очагом» руки. Вот что, оказывается, главное для человека – тепло. Прожил Василий Романович на свете тридцать восемь лет, отдыхал на лучших курортах, где солнце палит нещадно, а не знал, что зной – не самое страшное на свете. Страшен холод. Нельзя сказать, что Черкесов согрелся, а все же почувствовал себя лучше. Теперь можно подумать о том, как узнать новости о себе, убиенном.

Есть телевизор. Когда Черкесов был здесь последний раз, он работал. Но включить его не рискнул, наверняка внутри ящика все покрылось инеем, произойдет замыкание, и тогда станет жарко от пожара. Глаза непроизвольно остановились на радиоле, на крышке которой лежали пластинки. Он никогда не слышал, чтобы эти агрегаты горели. Черкесов встал, приблизился к радиоле, некоторое время постоял, раздумывая. Потом отыскал в инструментах отца отвертку, снял сзади радиолы щиток, оголив внутренности. Так по крайней мере будет видно, загорится внутри или нет. Включил…

Радиола заработала! Ламповый допотопный агрегат шестидесятых годов, который давно пора было сдать в музей, работал! Черкесов поискал нужную волну, а узнать городскую радиостанцию не составило труда, так как в машине он постоянно включал местное радио, вещавшее с раннего утра до поздней ночи. Знакомый хит слышался с минуту, потом заговорила диктор, однако это были новости из музыкальной жизни. Следовало подождать городских новостей. Черкесов то и дело поглядывал на светящиеся лампы радиолы, боясь, что она нечаянно взорвется. Прошло полчаса.

– А теперь последние новости, – начала диктор. Черкесов был весь внимание. – Громкое убийство. – Ага, это наверняка про него! – Вчера в шесть часов пятнадцать минут у супермаркета на улице Королева взорвалась машина депутата городской думы Черкесова Василия Романовича, который находился в это время в автомобиле. – Значит, он не ошибся, все думают, что он погиб. – По данным следственной группы, взорвалась бомба, которую неизвестные преступники установили под днищем автомобиля. По предположениям следователей, бомбу преступники привели в действие при помощи дистанционного управления. Прорабатывается несколько версий, главная из которых – предпринимательская деятельность Василия Романовича. – Чушь, да и только! Так подумал сам Василий Романович. – Напомним радиослушателям, что Черкесов занимал одно из ведущих мест в городе, не только вел активную политическую жизнь, но и управлял механическим заводом, имел иные предприятия, спонсировал городские мероприятия, помогал детям. В связи с убийством Черкесова заведено уголовное дело, ведется следствие. Мы будем информировать радиослушателей о расследовании. А теперь последние сообщения…

Черкесов отключил единственную связь с миром, проворчав:

– И это весь некролог? Негусто.

Вскипятив кипятильником минеральную воду, он пил, обжигая рот и не чувствуя этого. Черкесов думал, долго ли он так протянет и что ему делать? Именно сейчас пришло понимание, что теперь так, как раньше, уже не будет, все изменилось. Только вот в какую сторону? Ну, раз его не убили, это уже хорошо. Но что будет дальше? Как выбраться из кошмара, если страх за собственную жизнь засел под кожей и не дает вздохнуть? К кому обратиться за помощью? Ведь сам он не справится.

Возник следующий вопрос – а что конкретно он хочет? Бежать куда глаза глядят или узнать, кто организовал взрыв? Разумеется, следует бежать, потому что раскрыть тайного врага вряд ли удастся. У Черкесова ни с кем не было серьезных трений, он человек очень осторожный. Однако… кому-то крупно помешал. Если б у него были явные недруги, тогда он последил бы за ними, а так – бесполезно. Да и как следить? В городе его каждая собака знает, значит, следует рвать когти…

Приняв решение убраться подальше, Василий Романович ощупал карманы дубленки и пиджака, выложил все имеющееся на стол.

Итак, документов никаких! Водительские права, паспорт, пропуск на завод – все-все осталось в барсетке, а барсетка в «самурае». Он взял с собой в магазин лишь бумажник, чтобы купить провиант для романтического вечера. Василий Романович достал из ящика буфета сохранившиеся документы отца, надеясь отыскать полезные для себя бумаги, лихорадочно просмотрел их. Свидетельство о смерти, профсоюзный билет, подтверждение квалификации слесаря и красная книжечка, на которой выведено: «Ударник коммунистического труда». Ну и всяческие технические паспорта на телевизор, пылесос и так далее. Очень «ценные» документы!

Черкесов пересчитал деньги. В наличии осталось всего триста шестьдесят девять рублей с копейками. Далеко уедешь на эти деньги, очень далеко! Зато в кармане лежал газовый пистолет и сотовый телефон. М-да, ему бесспорно необходим пистолет в деревне! Лучше б документы прихватил. Кстати, в барсетке лежали и деньги, приличная сумма в евро и долларах. Ну, почему он не взял ее?!

Жизнь разделилась на настоящее и прошлое. От прошлого остался животный страх, что его убьют, стоит только появиться в городе. А в будущем сплошная неопределенность, отчего в душу прокрадывался новый страх.

Черкесов принадлежал к тем редким людям, которые никогда не знавали нужды, не тянули копейки от зарплаты до зарплаты даже в советские времена. Он довольно рано сообразил, что руководящий работник имеет массу преимуществ, потому посвятил себя сначала комсомолу, затем партии. Только осчастливил своим членством ряды партии и поступил в высшую партийную школу, как тут свалились перемены. Партию отменили, но… в креслах-то остались те же партийные руководители!

Черкесова, перспективного молодого человека, каждый из новостарых руководителей пытался переманить на свою сторону. Вот когда он научился дипломатии! Лавировал между противоборствующими сторонами, как лоцман, знающий подводные камни и скрытые течения лучше, чем землю. Он умело использовал своих боссов, добиваясь положения и материальных благ. Таким образом очутился в кресле директора завода, быстренько прибрал к рукам контрольный пакет акций, попутно занялся собственным бизнесом. Деньги, как известно, липнут к деньгам, прилипали они и к рукам Черкесова. А сейчас у него ничего нет, даже удостоверения личности. Куда ж податься? А мысль убраться подальше становилась идей фикс.

Что если продать дубленку? Вместе с пыжиковой шапкой? А какое сегодня число? Взглянув на часы, Черкесов горько усмехнулся: тридцать первое декабря. Завтра наступит новый год. Лишь после праздников можно будет попробовать толкануть дубленку и купить скромную куртку. Кстати, часы тоже стоят немало.

Как холодно! Черкесов нашел старые газеты, прогладил их горячим утюгом и, обернув ими ступни, сунул ноги в сапоги. К вечеру выключил свет и зажег лампу. Вся страна готовилась к встрече Нового года, готовился и Черкесов. Он поставил на стол бутылку шампанского, нарезал бекон, салями, открыл банку икры. Хлеба нет, без хлеба еда не еда, а недавно он этого не знал. Изредка включал радиолу, чтобы послушать новости о себе, однако о нем больше не упоминалось. Это называется – делай добро людям! Забывают о тебе сразу же, будто тебя и не было. А он, Черкесов Василий Романович, есть. И будет. Хочется верить, что будет.

Глава 2

Лиза напевала, накрывая на стол. Ей тридцать лет, телом она справная – как говорят в деревне, не полная, а все при ней, – белокожая, круглолицая, синеглазая, со светлыми длинными волосами, которые лежат на затылке тяжелым узлом. Ее шестилетняя дочка, тоже мурлыкая, лепила пельмени с ответственным видом, самостоятельно раскатывая скалкой тесто и кладя на плоские кружочки кусочки фарша. Когда Вероничка соединяла концы теста, она от напряжения замолкала, высунув язык. Лиза забавлялась ее потешным видом, звонко смеясь и чувствуя себя счастливой. Пельмени у дочки получались разнокалиберные, но Лиза нахваливала ее, девочка должна с охотой помогать матери. А вообще-то Вероничка идеальный ребенок, практически не доставляет хлопот. Люди удивляются и завидуют Лизе, мол, как получаются такие дети… Наверное, заслуга Лизы в том, что она воспитывает девочку любовью. Да ведь больше ей и некому отдать свою любовь.

Новый год! Замечательный праздник, когда кажется, что все неприятности остаются позади, а новый год обязательно принесет нечто необыкновенно прекрасное. Готовить много не пришлось – встречать Новый год они будут вдвоем. Лиза приготовила селедку под шубой и мясной салат, отварила курицу, зарубленную бабой Нюрой, живущей по соседству, нарезала немного колбасы и сыра, поставила на стол соленья. Для себя она налила в графин собственного вина, а для дочери сок из винограда «Изабелла». На горячее будут пельмени, их обожает маленькая Вероничка, ну и торт, приготовленный Лизой. Вот и все. Да на большее и денег нет, что, однако, вовсе не угнетало Лизу. Сельская учительница получает мало, на ее зарплату не разгуляешься. Помогает подсобное хозяйство, которое требует много времени и труда, только тут уж никуда не денешься, если хочешь жить по-человечески. Лиза родилась, выросла и училась в городе – окончила педагогический институт. Но работы в городе для нее не нашлось, как и для большинства молодых специалистов, а работать ей хотелось. Вот и поехала в деревню к деду. Потом он умер, оставив наследство внучке.

На улице послышался звук работающего двигателя автомобиля, затем мотор заглох, и вскоре кто-то постучал в окно. Вероничка удивленно взглянула на мать. Та тоже не ждала поздних гостей, да еще в новогоднюю ночь, и поторопилась открыть.

В дом ввалился Андрей – здоровенный, общительный. Правда, его немного портил большой шрам от ожога на левой стороне лица, но это не мешало деревенским девчатам, проходу ему не дававшим, – не женат же. Последнее время он подружился с Лизой, но причина их дружбы была не во взаимной симпатии, а деловой: осенью Андрей попросил помочь с английским, и Лиза, являясь единственным человеком в деревне, владеющим английским, занималась с ним в свободное время. Денег она не брала, ему же не к поступлению готовиться, а в Интернете и журналах читывать про новые технологии и прочее. Да только язык давался бывшему военному тяжко, поэтому Лиза часто просто переводила для него тексты. Правда, Андрей в долгу не оставался, одаривал Лизу и ее дочку щедрыми подарками. Ну, вот и вся дружба. А соседка баба Нюра называет Лизу дурой. Мол, давно пора мужика пригреть и баб от него отвадить.

– Гляди, мужик какой! – увещевала баба Нюра. – Давно он у нас? А хозяйство как поднял! Фермер! И зажиточный. Это ничего, что лицо маленько подпорчено. Вон девки за ним так и шныряют, а ты? Он же к тебе сам набивается. На кой мужику язык иностранный? Чтоб с тобой встречаться. Вот дура-то… Упустишь мужика! А ты ведь не молодая уже, шутка ли – тридцать годков…

Но Лиза не умеет пригревать, а тем более отваживать баб. Да и с чего баба Нюра решила, что ему необходимо «пригревание»? Кажется, он ни в чем не нуждается. И ни в ком. С Лизой вежливо и уважительно обходится, намеков с его стороны на какие-то отношения, о которых долдонит баба Нюра, не было. Собственно, Лиза не рассчитывает на крепкие отношения. Мать-одиночка – на деревне всеми осуждаемое явление до сих пор. Впрочем, к Лизе все относятся хорошо, а она привыкла рассчитывать лишь на себя, давно уже перестала лелеять надежду выйти замуж.

Андрей ввалился, как медведь, – шумно, внеся с собой в дом морозную свежесть и праздничную атмосферу. Он поставил свертки на комод, сбросил тулуп и громко сказал:

– Гостей не выгоните? А то ребята разбрелись кто куда, одному встречать Новый год как-то скучно. Так не выгоните?

– Нет, конечно, – рассмеялась Лиза. – Хотя не ждали. Ты проходи.

Он отдал ей большой пакет, произнес:

– Это на стол.

– Ну, зачем же… У нас все есть.

– Всего быть не может, а с пустыми руками в гости не ходят, – откликнулся он. Потом выбрав из груды пакетов коробку, упакованную в блестящую бумагу, подошел к Вероничке. – Как думаешь, Вероника, что поручил мне передать тебе Дед Мороз?

– Я большая, в Деда Мороза не верю, – сосредоточенно склеивая тесто, ответила девочка.

– Да ну! – удивился он. – А кто же тогда передал вот это?

Он содрал обертку с коробки, и… Вероничка ахнула, схватившись за щечки руками в муке. Кукла! Барби! Настоящая, с длинными белокурыми волосами!

– Мама! – воскликнула она. – Можно взять?

– Ну, бери, раз Дед Мороз передал, – вздохнула Лиза. – Только руки вымой. И щеки, они у тебя в муке.

Вероника умчалась к умывальнику, а Лиза пожурила Андрея:

– Зачем тратился? Эта кукла слишком дорого стоит.

– Так Новый год же… – улыбнулся он. – Знаешь, я в детстве всегда ожидал, что на Новый год получу какой-нибудь необычный подарок. Но не получал. Тебе помочь?

– Помоги. Лепи пельмени, а то теперь Вероничке не до них.

– Есть, лепить пельмени! – шутливо козырнул он и уселся за стол. – У, какие красавцы! На манты похожи.

Лиза начала распаковывать принесенное Андреем. Теперь на столе появились шампанское и коньяк, маслины и маринованные грибы, копчености.

…Андрей и еще двое офицеров, уволившихся из армии, приехали в деревню три года назад. Поселились втроем в одном доме, купленном по дешевке. Все трое не женаты, так что у одиноких баб с их появлением в деревне и головная боль появилась – как мужиков заарканить. А те взялись за дело смело, как отчаявшиеся люди берутся за все, за любую работу, когда речь идет о том, чтобы выжить. Взяли в аренду надел земли и развалившуюся ферму, которую отремонтировали сами. Поначалу деревенские крутили пальцем у виска, глядя на приезжих мужиков. Никто не верил, что у парней, не имеющих опыта в сельском хозяйстве, что-нибудь путное получится. Но… через три года начинающие фермеры превратились в самодостаточных людей, к которым теперь нанимаются на работу из всех окрестных деревень. Они разделили ферму на две части: в одной начали выращивать крупный рогатый скот, а во второй свиней на продажу. На мясо-то всегда спрос есть! Уже через год расширились – построили еще и небольшую птицеферму. А в новом году фермеры собираются запустить собственный перерабатывающий мясоцех.

Планы их простираются далеко, например, хотят закупить несколько коров молочной породы за границей. Конечно, не все у них гладко идет, и долги есть, случаются и убытки, но, как говорят, кто хочет, тот добьется. Андрей уже заговаривал, что помощь Лизы ему необходима как воздух. Ведь придется ехать за границу, а где переводчика брать? Своя-то переводчица не подведет…

Без пятнадцати двенадцать Лиза переоделась и пригласила Андрея и дочку к столу.

Черкесов открыл бутылку шампанского, налил в стакан и замер, глядя на пузырьки. Разве так он обычно встречал Новый год?

Пробило двенадцать. Черкесов выпил холодное шампанское и стал заедать икрой, зачерпывая ее чайной ложкой прямо из банки. Ради праздника все же пробовал включить телевизор, и сначала экран засветился, но потом что-то там щелкнуло, затрещало, изображение исчезло, и Черкесов поспешил ящик выключить. Из всех прелестей цивилизации у него остались электрический свет, который он, правда, не включал, чтоб никто не увидел, и радиола. Он подумал, что современному человеку невозможно жить без газа, телевизора, ванны… О, ванна! Горячая вода! А как хорошо было бы сейчас развалиться на чистой постели… Даже жену можно стерпеть вместе с тещей, только бы вернулось былое. Но… это невозможно. Однако и так жить невозможно.

Черкесов снял перчатки и подышал на руки. Ноги его стояли на утюге, однако тепло по телу не разливалось. Видимо, остыл он до последней клеточки. Кстати, если он тут сдохнет, то когда его найдут? Наверняка поздней весной или летом, когда… От неприятной мысли Черкесов подскочил, придвинул поближе к себе ведро и подкинул в тлеющие угли ножку от следующей табуретки. Нанизав креветку на шило, поднес ее к языку пламени.

– Не дождетесь, – бубнил он, обращаясь неизвестно к кому. – Я выживу. Я вам всем покажу! Что-нибудь придумаю. Я найду тех, кто меня убил, найду…

Одну за другой он поджаривал креветки и поедал их, не испытывая наслаждения.

Спал Черкесов на отцовской кровати, натянув на себя два холодных одеяла и укрывшись с головой. Приснились ему взрыв «самурая» да еще… собственные похороны, отчего он проснулся вскоре в холодном поту, а потом долго лежал, думая, как жить дальше. Бежать надо… А если к приятелю двинуть в Москву? Он занимает ответственный пост, способен помочь, у него есть связи. Дадут указание из центра отыскать убийц, а Черкесову приятель найдет пока временное местечко.

Приняв решение ехать в Москву, Василий Романович уже спокойнее отнесся к своему вынужденному затворничеству и незаметно заснул вновь. Уже без гадких сновидений.

Лиза уложила Вероничку, а новую куклу поставила на видное место, чтобы, засыпая, девочка видела ее. До сих пор Лиза сама шила для своей дочки игрушки, а еще рисовала на картоне и вырезала кукол, а малышка рисовала им одежки. Дорогих игрушек в доме не было.

Лиза вышла к Андрею, села за стол и отпила из бокала шампанского. Наступила неловкая пауза, хотя им было о чем поговорить. Но именно сейчас все темы куда-то делись, не шли на ум.

Безусловно, Лизу удивило появление Андрея. И насторожило одновременно. А он смотрел на нее открыто, не скрывая восхищения, что тоже смущало, потому что раньше он не вел себя так. Нет, разумеется, Лиза чувствовала, что нравится ему… Да и он нравился ей – человек-то хороший. Но это еще не повод. Однажды ее уже закрутил вихрь любви, а потом… осталась на бобах.

Вокруг Андрея и без Лизы девчат полно вертится – не пересчитать. Ходили слухи, что он захаживал сначала к одной из деревенских, потом к другой. Захаживал тайно, под покровом темноты, значит, не хотел, чтобы его посещения стали достоянием гласности. Только в деревне не спрячешься, быстро все становится известно. Сегодня к Лизе Андрей приехал открыто, машину оставил у ворот. Уже завтра об этом будут судачить, но, кажется, его не волнуют разговоры. А Лизу волнуют. Не может же он по-настоящему увлечься тридцатилетней женщиной? Для мужчины тридцать два года – это, можно сказать, начало жизни, а для женщины тридцать… Разве что в полюбовницы он ее наметил. Но Лизу не устраивает статус любовницы.

– Лиза… – произнес наконец Андрей проникновенно.

– Я постелила тебе в моей комнате, – поспешила она пресечь то, что витало в воздухе. – А сама лягу с Вероничкой.

Он усмехнулся, хитро сощурив глаза. Подлил себе коньяка, а Лизе шампанского, и… они вдруг разговорились. Лишь под утро разбрелись по комнатам.

Глава 3

Два дня спустя, рано утром, Черкесов трусцой – заодно и согрелся! – добежал до станции, сел в электричку и через сорок минут приехал в Ростов-на-Дону. Был он голоден, как бездомный пес, поэтому прежде выпил кофе и проглотил две сосиски в кафетерии, насладившись наконец вкусом хлеба. А потом решительно двинул на рынок.

Черкесов встал у ларьков с одеждой, набросив дубленку на плечи, а часы держал в руке. Людей было немного. Видимо, все еще праздновали, имея запас продуктов, а мимо промышленных товаров вообще редко кто проходил. Несмело, стыдясь – хотя его мало кто знает в этом большом городе, да и не ходит городское начальство по рынкам, – Черкесов протягивал часы прохожим. Один паренек остановился, спросил, сколько стоят.

– Две тысячи, – заикаясь, произнес Черкесов.

– Офонарел? – хмыкнул парень и потопал дальше.

– Но они стоят пять тысяч долларов!.. – хрипло крикнул вдогонку ему Черкесов. – А я за две… рублей…

– Эй! – выглянула из ближайшего ларька продавщица, отодвинув рукой свитера и кофточки. – А ну иди отсюда! Ишь, придумал! Втихаря возле меня толкать краденое… Пошел, пошел, а то милицию позову! Эй, милиция…

Ну и бабы есть на свете! Прямо как теща! Вот кого убивать следует. Черкесов, чувствуя себя униженным и оскорбленным, поспешил удалиться от сварливой мегеры. Он бродил по рынку, боясь остановиться. Наконец набрел на продавцов турецкими товарами. Тут-то и пришла в голову мысль: он подошел к девушке, закутанной в пуховый платок, обутой в валенки, пританцовывающей от холода.

– Купите у меня дубленку, – предложил Черкесов.

Она окинула его взглядом с ног до головы, осмотрела дубленку, спросила:

– А сам-то в чем ходить будешь?

– Куплю что-нибудь попроще. Видите ли, я нездешний… меня ограбили, я вынужден… пожалуйста… недорого продам. Она новая.

– Щас позову хозяина.

Она скрылась в недрах ларька, завешанного дубленками, кожаными пиджаками и пальто. Через минуту вышел низкорослый кавказец, жуя в зубах спичку. Держа руки в карманах, он обошел Черкесова, затем равнодушно произнес:

– Чей товар?

– Мой, – ответил Черкесов.

– Кто делаль товар?

– А… где сшита… Франция.

– Скока хатишь?

– Десять тысяч.

– Тири.

– Да ты что! Дубленка ж новая! Я и так даром отдаю! Мне купить надо взамен что-нибудь и добраться до Москвы… Билет стоит полторы штуки.

– В купе. А ты паедь плацкартом и не фирмений поезд, – нагло заявил торговец.

– Тогда шесть, – насупился Черкесов. – Не хочешь, продам в другом месте.

– Четири тисача.

– Пять! – разозлился Черкесов, ругая про себя кавказца: «Чурки чертовы, так и норовят русского человека объегорить, а еще нас не любят».

Сошлись на четырех с половиной тысячах, Черкесов скинул дубленку. Предложил торговцу и швейцарские часы, но тот предложил за них всего пятьсот рублей, что было просто невозможно. Решив продать часы в другом месте, Черкесов получил деньги, вприпрыжку помчался искать курточку. Нашел более-менее подходящую, на искусственном меху и с капюшоном. Примерно в такую курточку был одет несчастный погибший Федька. Черкесов раньше не то что не надевал подобное тряпье, но даже никогда и не подходил к рядам, где им торгуют.

Теперь предстояло попасть на поезд, а документов-то нет… Оставался один выход – ехать на вокзал и просить проводников подвезти, те документы не спрашивают. Черкесов сел в трамвай и добрался до вокзала, снова выпил горячего кофе и слегка отогрелся. Купил нормальные сигареты, Алкины курить он не мог, впечатление такое, будто одни ароматизаторы вдыхаешь. Но теперь он экономил – купил сигареты без фильтра. Вышел на улицу покурить. И вдруг…

– Предъявите ваши документы, – кто-то тронул его за плечо.

Черкесова обдало жаром, а перед глазами все поплыло. Он оглянулся, увидел двух молодых откормленных ментов. Это называется – стопроцентное невезение! Собственно, почему ментам не попросить документы? Рожа у Черкесова заросла щетиной, вид удручающий.

Один из милиционеров вежливо повторил просьбу и добавил:

– Мы не потому просим вас предъявить документы, что вы похожи на Хаттаба, просто положено проверять.

– Видите ли… – начал осторожно Черкесов. – Меня ограбили. Забрали вещи, документы…

– Та-ак… – протянул первый мент. – Значит, документов не имеется.

– Я еду домой, – начал объяснять Черкесов, надеясь все же, что его не задержат, но тут же услышал суровое:

– Пройдемте с нами.

Черкесов понуро поплелся за ментом, второй шел сзади. Прошли несколько метров, и тут, сам от себя не ожидая такого, Черкесов сорвался с места и побежал. Менты рванули за ним. Черкесов пробежал вдоль вокзала, но за остановкой троллейбусов его настигли, ведь он сильно ослаб, затащили за какой-то закрытый киоск.

– Ах, ты падаль вонючая… – прошипел первый мент и ударил Черкесова под дых.

Напал и второй. Они поупражнялись на Черкесове в боксе, а когда тот свалился на землю, били ногами. Затем обыскали. Забрали все деньги, шапку, мобильник, сняли часы. Пнули еще напоследок и ушли, пригрозив:

– Попробуй вякни, паскуда. В обезьянник определим, там тебе и вовсе потроха отобьют.

Черкесов лежал на заснеженной земле, пока не утихла немного боль в теле. Сел. И заплакал. Он плакал беззвучно и горько, утирая кровь с лица. Все, прощай, Москва, прощай, помощь приятеля. Хотя чем тот мог помочь, Черкесов плохо представлял. Так, рисовал, успокаивая себя, радужные картинки, подпитываясь надеждой. Он плакал, потому что очутился в безнадежном положении, потому что стал никем, потому что незнаком с тяготами жизни обычного человека. И было ему ужасно жалко себя. Мелькнула мысль: хорошо, что он не взял с собой пистолет, оставил его в отцовском доме. Нашли бы его менты – еще бы хуже, наверное, было. Он замерз, страшно замерз. Тяжело поднявшись, Черкесов натянул на голову капюшон куртки, поплелся на пригородный вокзал, сел в электричку и зайцем вернулся назад, в Гороховку.

Он медленно брел по проселочной дороге к деревне, засыпанной снегом, брел из последних сил, чувствуя боль не только в теле, но и внутри. А впереди его ждал дом отца, такой же холодный, как и все кругом. У него нет еды – Василий Романович за два дня съел даже ананас с бананами, – нет ни копейки, ничего нет. Оставалось только повеситься на галстуке. Но Черкесов хотел жить. Даже в этом ужасающем положении он хотел жить.

Наступили сумерки. Он совсем плохо соображал, когда, уже не таясь, добрался до дома и взялся за калитку. И тут увидел свет в окне у соседей. Молодая женщина что-то делала, то появляясь в освещенном проеме, то исчезая. Наверняка она накрывала на стол. Черкесов подумал, что там, в ее доме, тепло и уютно, там есть еда… Он уже совершенно бессознательно переставлял ноги, и они привели его на соседский двор. Но Василий Романович дошел всего-то до середины – силы оставили его, и он сначала рухнул на колени, промычал что-то бессвязно, а затем повалился лицом в снег…

Лиза надела фуфайку, накинула платок и выскочила во двор. Надо накормить козу, это прихотливое животное, ведь без молока-то никак нельзя. Корова – слишком хлопотно и много кормов требует, а коза хоть и капризная, все же с ней легче. И тут Лиза вскрикнула от неожиданности.

Посредине ее двора лежал ничком человек и не двигался.

Прежде всего она подумала о средствах обороны, а то ведь соседей не дозовешься: справа дом пуст, слева баба Нюра и дед Михей живут, они старики и глуховатые. Лиза огляделась по сторонам. Людей не заметила, да и деревенские собаки молчали, значит, поблизости нет чужих. Осторожно обогнув лежащего человека, Лиза прошла в сарай к козе, где хранились крестьянские орудия труда, схватила вилы и вышла.

Человек так и лежал. Пьяный? Лиза несмело приблизилась, боясь с его стороны ловушки, затем коснулась вилами спины. Мужчина не пошевелился. Да жив ли он? Лиза аккуратно, стараясь не поранить пришельца, просунула вилы под его грудь и постаралась перевернуть. Он застонал и слегка развернулся, Лиза увидела его лицо, узнала.

– Василий? – вырвался у нее возглас удивления. Она присела перед ним на корточки, дотронулась до щеки с кровоподтеком. И снова услышала лишь стон. Поднялась. – Как ты здесь оказался? И почему избит? Куда ж тебя деть?

Недолго думала. Взяла его под мышки и потащила в баню. Она не знала, долго ли он пролежал на снегу. Если обморозил лицо, то сразу в тепло нельзя. А в бане нормально, достаточно тепло и сухо. Понадобится – можно отогреть его по полной программе. Втащив Черкесова в предбанник, Лиза оставила его на пороге, открыла дверь в парную и заволокла туда. Подложив ему под голову мешок, побежала к соседям и попросила разрешения позвонить.

Баба Нюра и ее муж дед Михей – натуральные куркули, скаредные и зажиточные еще с молодости. Наверное, так и надо жить, зато у них дом со всеми удобствами, телефон, стиральная машина-автомат и прочее. Баба Нюра возит в город продавать яйца, кур и уток, которых рубит сама. Рубит и ей кур, ведь Лиза трусливая, крови боится, а уж убить живое существо, хоть и предназначенное в кастрюлю, рука у нее ни за что не поднимется.

Старики пили чай с конфетами и пряниками.

– Ну, звони, звони, – разрешила баба Нюра. – А кому?

– Алло, Андрей? – закричала в трубку Лиза, будто было плохо слышно. Непривычно ей уже было разговаривать по телефону, в деревне она им пользовалась крайне редко. – Извини, ты не мог бы срочно приехать ко мне? Спасибо, жду.

– А кто ж это у тебя, Лиза, намедни ночевал? – осведомился дед Михей и тут же зашипел на бабу Нюру: – Че толкаешься? Спросить нельзя? Не чужая она нам, соседка. Вон и Веронику нянчим…

Лиза смутилась. М-да, не хватало ей пустых пересудов по деревне.

– Да чего ж спрашивать! – степенно отпивая чай из пол литровой чашки, сказала баба Нюра. – Не знаешь, что ли, чья джипа? А туда же, все тебе расскажи. Ну, Лизонька, ты правильно делаешь. Мужика нынче всеми силами завлечь надо.

– Да никто его не завлекал, приехал нас с Вероничкой поздравить, – объяснила Лиза, краснея, и поспешила уйти.

Она выскочила на улицу, дошла до своей калитки и остановилась. Вскоре показался свет фар. Андрей выпрыгнул из машины, размашистым шагом приблизился, а она не знала, что говорить.

– Случилось чего? С Вероникой?

– Идем в баню, – выпалила Лиза и открыла калитку, пропуская Андрея.

Он опешил, однако прошел во двор, бормоча:

– А почему в баню?.. Ну, можно и там. Вероника ж не спит…