Исповедь Камелии Соболева Лариса

– Мы не по вашему делу, господин студент, – предупредил Зыбин, очевидно, желая расслабить узника.

– Весьма удивлен, – скрестив руки на груди усмехнулся Постник. – Но полиция просто так арестантов не посещает.

– Совершенно верно. Скажите, вы хорошо знали Юлиана Шарова?

– Достаточно хорошо, – ответил Постник. – Этот-то что натворил?

– Он убит, сударь, – прямо сказал Виссарион Фомич и прищурился, изучая, какое впечатление произвела новость на Постника.

А тот опустил углы тонких губ – вот и вся реакция, но поинтересовался, правда, вяло:

– Как он убит и где?

– Шарова нашли на улице с единственным проколом в груди.

– То есть он убит точь-в-точь как отец?

– А вы знали его отца?

– Лично знаком не был, куда уж нам-с со свиным-то рылом к благородным господам, – усмехнулся Постник, покосившись на Марго. – Но по рассказам Юлиана составил мнение о нем. Кажется, его фамилия... Долгополов?

– Совершенно верно. И что же вам говорил об отце Шаров?

– Прошу простить, кто ваша спутница? – спросил Постник.

– Ее сиятельство графиня Ростовцева занимается благотворительностью, она пришла посмотреть, как содержатся арестанты, – нашелся Зыбин. – Говорите при ней.

– Да тут и нет секретов, – хмыкнул Постник, вцепившись хищными, полными ненависти глазами в Марго. – Сам по себе Юлиан неплохой человек, да только, прожив в нищете всю жизнь и узнав, чей он сын, возгордился и переменился до крайности. В жилах моих, говорил, дворянская кровь течет, я теперь вознесусь. Он возлагал на отца большие надежды, надо сказать, тот не отказался от него, но под давлением его маменьки. Юлиан старался понравиться отцу, заискивал перед ним, услужливость свою показывал... сужу по его же рассказам. В то же время знал цену Долгополову, но надеялся его обхитрить.

– А что Шаров говорил про убийство отца?

– Так это целая история, я, признаться, не думал, что она так скверно закончится, посмеивался над ним и его папенькой...

– Так что за история?

– Разрешите закурить? – спросил Постник Марго, та закивала, мол, разрешаю. Он достал трубку и кисет, набил ее табаком. – Доводилось ли вам слышать о женщине, которая ищет мужчин на улицах?

– В красной юбке, синем жакете, шляпе с перьями? – перечислил приметы Зыбин. – И весьма искусна в любви?

– Стало быть, знаете о ней, – удовлетворенно обронил Постник, затягиваясь дымом. Видно, обрадовался, что не придется долго распространяться об уличной девке. – Да, говорят, искусница, но я, признаться, не верю россказням о ней. Она отлична от других шлюх лишь тем, что ловко дурачит народ, придумав свое лицо...

– Позвольте заметить, – сказал Зыбин, – лица ее как раз никто не видал.

– В том и есть манок, что никому она лица не показывает, – возразил Постник. – В борделе много не заработаешь, да и выбора там не предоставят. А на улице, окружив себя таинственностью, тем самым возбудив к себе интерес... Деньги получаются другие, да и выбирать имеется возможность. Весьма недурно придумано, эта особа чрезвычайно умна.

– И что же случилось с этой особой? – терял терпение Зыбин.

– Долгополов тоже охотился на нее, однажды встретил, а она не пошла с ним. Его досада взяла и, понимая, что она откажет ему во второй раз, он пошел на хитрость. Уговорил Юлиана... впрочем, уговаривать не пришлось, сынок готов был угождать отцу во всяком подлом деле. Долгополов вызвал его из имения... он ведь назначил Юлика управляющим...

– Да-да, мне то известно.

– И послал на улицу ночью, чтоб сынок привел шлюху... пардон, мадам... на квартиру, которую снял для Юлиана. Представьте, он привел ее туда, а Долгополов прятался за ширмой. Она погасила лампу, Юлиан тихонько выскользнул из квартиры и пошел к маменьке. А потом Долгополова нашли убитым. Что уж там произошло на квартире, мне неизвестно, но Юлиан уверял, будто убила отца та женщина.

– Почему же Юлиан решил, что непременно она убила? – вставил Зыбин. – Его ведь при том не было.

– А кому ж еще убить? Не Юлиану же! Без отца он вернулся б к маменьке и нищете, что в его планы никак не входило. Первое время Юлиан дрожал от страха, что на него подумают, едва не умер, несчастный. А потом успокоился.

– Что же его успокоило?

– Юлиана никто не видел на той квартире, приезжал он туда только в пятницу вечером, а в субботу и воскресенье даже убираться никто не приходил, в понедельник рано утром он уезжал. В общем, некому было указать на него, а поскольку отца не стало, то места он тоже б в скором времени лишился. Когда зачитали завещание, Юлиан рассердился, что отец ему мало оставил.

– Пять тысяч мало? – изумился Зыбин.

– Ну так... – ухмыльнулся Постник. – Алчному сколько ни дай, ему все мало будет. И пришла Юлиану подлая идея, как добыть денег. Догадайтесь, у кого?

– У кого же? – не стал догадываться Виссарион Фомич.

– У той женщины, – оскалился Постник.

– Которую он привел к Долгополову?

– Совершенно верно. Юлиан считал ее убийцей, правда, о причинах, почему она это сделала, не догадывался. Каждую ночь он отправлялся на улицы искать ее, а однажды прибежал ко мне весь в поту и до крайности возбужденным...

На щеках Юлиана алел румянец, капли пота стекали с висков. Постник, до этого читавший книжку из запрещенных, догадался, что бежал он через весь город пешком – на извозчике экономил.

– Ты все лежишь? – излишне громко воскликнул Юлиан. – Экий ты, право! Так и жизнь пройдет, лежебока. Есть что попить?

– Молоко и взвар на окне в кувшинах, – сказал Постник, уложив книжку на живот. – Откуда ты взмокший такой?

Юлиан пил взвар прямо из кувшина, запрокинув голову, потом отдышался и утерся рукавом, глядя с улыбкой на друга.

– Нашел я ее, нашел! – проговорил Юлиан и вдруг заорал от счастья, сжав кулак: – Ааа!

– Оглушил, ей богу, – ворчливо произнес Постник. – С утра так орать... переполошишь соседей. Кого нашел-то?

– Как! Ты запамятовал? Шлюху, что батюшку моего убила. Да, нашел. Теперь не уйдет от меня, выследил я ее! Знаю, где живет, кто такая... все про нее знаю, все. Почитай, три ночи подряд не спавши провел, однако не зря. Нынче с ней встречу устрою.

Он смеялся, будто отыскал клад, зарытый еще при монголах. Постник закинул руки за голову и глядел с оскорбительным сочувствием на растрепанного друга, который допил взвар, крякнул громко, после чего плюхнулся на стул. Он не смотрел на Постника, погрузился в свои мысли, видимо, представлял встречу и что из этого выйдет. Глупая физиономия Юлиана напоминала блаженных.

– Кто она? – полюбопытствовал Постник.

– Э, нет, – расхохотался друг. – А как слово еще кто услышит? До времени нельзя его вслух говорить, я то наверное знаю. Но тебе скажу, как дело слажу. Ух, Вася, быть мне богачом, она за все заплатит, возвернет то, что у меня отняла.

– Богачом? – усмехнулся Постник. – Ты, видать, умом тронулся? Полагаешь, у шлюхи есть состояние? Чего ж она на панель ходит?

– То мне неизвестно, за какой надобностью на панель выходит, но состояние у ней имеется, поверь.

– Ох, Юлик, глуп ты без меры. Шантаж – дело грязное и подлое, как правило, выгоды шантажист не получает. Ну, а ежели не даст она тебе денег?

– Не даст? – хихикнул тот. – Даст. Даст и еще сверху положит. За убийство батюшки расплачиваться надобно, я ей полицией пригрожу, она и даст. А подлость... Нам, маленьким человекам, благородство не по карману-с. После стану благородным, когда денег с нее возьму. Мы с тобой завтра же отметим мою удачу в лучшем ресторане. Шампанское пить будем, так-то.

– И ушел, – закончил Постник довольно равнодушно, будто ему нисколько не жаль погибшего друга. – Приплясывая, ушел, дурья башка. А на следующий день меня арестовали. Стало быть, его, как папеньку?..

Виссарион Фомич утвердительно кивнул:

– Одним ударом-с. – Он подумал с минуту и задал последний вопрос: – Юлиан ни намеком не обмолвился, где живет гулящая девица?

– Ни намеком, – ответил Постник. – Вы, никак, думаете, она его убила?

– А у вас иное соображение на сей счет?

– Нет у меня соображений. Неужто девица легкого поведения способна убить? Я, признаться, такого не слыхал. Юлиан слаб был, однако с женщиной справился бы. Нешто он не видел намерения его убить?

– Благодарю вас, господин студент, – поднялся Зыбин.

Он галантно предложил руку Марго, которая не ожидала от него подобной учтивости. Она с удивлением положила руку в перчатке на ладонь Зыбина и поднялась. Второй раз он держал ее руку, но на балу она не чувствовала его силищи, а сейчас, опираясь, почувствовала, хоть он и не сжимал ее пальцы. Этот старик обладал недюжинной физической силой, равно как и внутренней, а ведь при первом знакомстве мнение о нем одно: толстая развалина, неуклюжий увалень, скучный и ехидный. На службе он строг, суров, криклив, грубиян, брюзга, но все это маскировка, догадывалась Марго. Идя к карете, она исподволь наблюдала за его лицом, видя преображение. Это был новый человек, углубленный в мысли, серьезный настолько, что позабыл о спутнице. Его мимические морщины слегка разгладились, в глазах пульсировали искры предвкушения, когда близко завершение важного дела. Он был самим собой, естественным. Когда карета тронулась, Марго не пришлось задавать ему вопросов, Виссарион Фомич заговорил сам:

– Итак, подозреваемая живет у Оболенской.

– Подозреваемая? Вы сомневаетесь, что она убила? В рассказ Постника укладывается и Казарский, который тоже искал встречи с этой женщиной.

– Вину, ваше сиятельство, надобно доказать, а до той поры девица легкого поведения – подозреваемая. Вот теперь можно и Неверова допросить.

– Не сегодня, вы его не застанете, вечера Орест проводит вне дома – в клубах, салонах, с друзьями. Он светский человек.

– Ну, завтра с утра допрошу.

– Объясните ему, что и его жизнь в опасности, ежели он встречается с Камелией. Думаю, после этого он расскажет вам о ней.

Зыбин повернулся к Марго всем корпусом, вновь его физиономию окрасила насмешка, а тон ехидство:

– А вы что же, ваше сиятельство, со мной к Неверову не поедете?

– Разумеется, нет, – с сожалением вздохнула она, не обратив внимания на неприятные перемены в нем. – При мне он не станет говорить.

Зыбин шевельнул бровями: мол, как знаете. Но Марго была права, к тому же она отдавала отчет, где ей можно появляться, а где – ни в коем случае. Это качество графини Виссариону Фомичу пришлось по душе, многие дамы на ее месте не упустили б возможности покрасоваться, представляясь важной особой, которой даже начальник следственных дел потакает. Всю дорогу до его дома он молчал, и только когда карета остановилась, вдруг сказал:

– Что же это за предмет?

– О чем вы? – осведомилась Марго.

– Коим убивают? Ну да ладно, возьмем девицу – узнаем. Благодарю вас, ваше сиятельство, уважили старика, до дому доставили.

И чмокнул ручку, затем, плутовски сощурившись, легонько похлопал по ней. Марго в ответ улыбнулась, сжав его пальцы:

– Я всегда рада оказать вам услугу, Виссарион Фомич.

Зыбин по-медвежьи выбрался из кареты, помахал на прощанье. Марго была довольна: постепенно ей удавалось приручить старика. Не так уж он плох, а что до его скверного характера... Виссарион Фомич умело обманывал окружающих, не показывая себя истинного, потому что хитер и умен, ведь людям открывать слабости нельзя, они обязательно воспользуются ими для достижения своих целей.

Остаток ночи пролетел на одном дыхании, и было еще темно, когда Афанасий Емельянович начал одеваться. Ему следовало вернуться засветло, ведь нехорошо выйдет, если кто-нибудь из домашних увидит, как он забирается в окно собственного дома. Одевался на ощупь, поглядывая на ту, которая всегда пряталась за темнотой, у него росло желание видеть ее глаза, губы, тело, но показываться она отказывалась. Елагин оставил попытки увидеть ее – всему свое время, а оно привязывало их друг к другу, что с каждой ночью чувствовалось все острее.

Афанасий Емельянович повязал галстук, надел жилет и, застегивая пуговицы, упал локтем на подушку, чтоб быть ближе к лицу незнакомки, ведь она так и осталась неизвестной, без имени. Она лежала безмятежно, будто спала, но он знал, что не спит. В этой чарующей тишине, когда молчание являлось залогом понимания, неуместна громкая речь, поэтому голос Елагина был едва слышен:

– Вы обещали подумать о моем предложении, но ничего не говорите.

– Я подумала, – ему в тон ответила она, коснувшись ладонью его щеки. – День оставляю вам, а ночь беру себе.

– Означает ли это отказ?

– А зачем нам день? Он не принесет вам исполнения тех желаний, которыми вы так бредите. Да и нужно ли вам разрушение, которое неминуемо?

– Разрушение? – не понял Елагин.

– Да. Вы разрушите себя и тех, кто рядом с вами. Нынче у нас нет обязательств, но согласись я, они появятся. В скором времени все станет обыденным, мы – другими. Потом придет скука, за ней разочарование и стыд. Сейчас вы свободны, я тоже, каждый из нас может прекратить свидания, когда пожелает.

– Я не прекращу... я люблю вас.

Она вздрогнула, словно ее ужалили, приподнялась и замерла. Во время минутной паузы у Афанасия Емельяновича не проходило ощущение, что она разглядывает его – не странно ли? Что она видела в темноте, которую слабо разбавлял тлеющий фитилек лампы? И вдруг невинный поцелуй. Так целует мать ребенка – в лоб, а то, что она сказала, находилось за пределом разумного:

– Вы очень хороший, но любить не нужно, не связывайте себя.

– Как? Вы не хотите, чтоб вас любили?

Елагин опешил. Всякая женщина грезит о любви, поклонении, заботе, прочном положении, что так же естественно, как снег зимой, а дождь весной. Почему же ей это не нужно? Что вообще она хочет? Пока он находился в растерянности, ее голос звучал ровно, без красок, это была одна баюкающая интонация:

– Любовь – это наваждение, обман себя, но когда об обмане даже не догадываются. Она проходит, и проходит довольно скоро, у некоторых людей остается привязанность, а у многих и этого не бывает. Не хочу, чтоб вы обманывались, не хочу и я обманываться.

– То, что вы говорите, тоже обман, – заметил он. – Надеюсь, со временем вы перемените свои взгляды.

– Со временем? Время меняет не взгляды, а людей. Идите, вам пора.

Афанасий Емельянович действительно не мог больше оставаться – стремительно приближался рассвет. Ему были непонятны ее сумрачные убеждения, в них чувствовалась пугающая ущербность, и он мог бы поспорить с ней, переубедить, но на это уйдет время. В следующий раз, решил Елагин, на прощанье оставил на ее лице горячие поцелуи и ушел.

– Это зашло слишком далеко, – сказала Камелия самой себе, подскочила и стала наспех одеваться.

Марго редко залеживалась до обеда, она ранняя пташка. К неудовольствию прислуги, она вставала чуть позже слуг и вмешивалась во все домашние дела. Но в это утро Марго дала себе волю понежиться в постели, тем более что погода была пасмурной. Она поднялась, когда муж уехал на службу. Марго позавтракала, повозилась с Митенькой, проверила успехи Анфисы, которая с трудом, словно выполняла поденную работу, барабанила по клавишам рояля.

– Недурно, – похвалила ее Марго. – А что, Анфиса, писем не было?

– Нет, барыня. Я сама проверяю почту.

Марго огорчилась, она с нетерпением ждала писем от Сурова Александра Ивановича и брата Мишеля, а они все не приходили. Но долго грустить Марго не умела, переключилась на Анфису:

– Как проходят занятия с господином трагиком?

– Уж не знаю, что вам ответить... – Горничная покраснела и, смутившись, сложила руки на коленях.

– Ну-ка, говори, – приказала Марго.

– Господин трагик пожелали научить меня... целоваться. – Она поморщилась, будто он предложил ей выпить стакан водки. – Не понарошку.

– Целоваться? Это еще зачем? На сцене не целуются, только делают вид, да и то редко.

– Вот и я им о том же, – с жаром сказала возмущенная Анфиса. – А они лезли ко мне своей препоганой рожей... водкой от них несло... так почитай графин выпили. Сидят и пьют, когда я читаю.

– Ну и что ты?

– Я его, барыня, по роже кулаком... Они упали. Ругались.

– Ах-ха-ха-ха... – залилась Марго смехом, представив сцену. – Так-таки кулаком? Ты прелесть, Анфиса! Правильно сделала!

Но девушка вдруг всхлипнула:

– Они сказали, что меня, дремучую и невежественную, в театр не возьмут. А хороших театров в городе более нет, одни любительские.

– Не возьмут? – приподняла бровки Марго. – Это мы еще посмотрим. Не реви. Графине Ростовцевой никто не отказывает, а коль откажут, пожалеют. Актеришку мы проучим, ты только слушайся меня и станешь артисткой нашего театра. Теперь одеваться, Виссарион Фомич уже должен вернуться от Неверова.

Выглянув в окно, а там падал редкий снег, Марго оделась по погоде – тепло. Стоя у зеркала, она приладила на голову шляпку, опустила на глаза тонкую вуаль и попросила Анфису:

– Подай мне шляпную шпильку. – Анфиса копалась в поисках шпильки, хотя их у Марго было множество. – Да что ж ты так долго?

– Сейчас, барыня... Вот эта подойдет.

Марго взяла шпильку, улыбнувшись Анфисе – девушка из простых, а всегда подбирает аксессуары точно к наряду, что говорит о природном вкусе. Она хотела закрепить шпилькой шляпку в волосах, но вдруг застыла...