Исповедь Камелии Соболева Лариса
– Думаете, пройдет? – с надеждой первый раз за вечер посмотрел на него Елагин.
– Пройдет, уж поверьте. Я не вправе учить вас, но позволю себе заметить: любить просто так невозможно, пусть даже за искусство в постели. Мало этого, мало. Потому угар пройдет и потом станет стыдно перед собой в первую очередь.
Помолчали. Галицкий подкинул дров в топку, вздохнул. При всем его уважении к Елагину он не смог удержаться от назидательности:
– Признаюсь, я за подобные дела отправил жену в деревню. Видеть ее не желаю. Никогда. А вы... вы умны, талантливы, неужто отдадите себя на волю страстям? Подумаете, каково жене вашей, она-то не может наказать вас и отправить в деревню, небось, терпит. Славная она у вас, к тому же красавица. А представьте, когда б она вам изменила...
– Бог с вами, – вяло отмахнулся Елагин. – Глаша на такое никогда не решится. Потому-то и мучаюсь, Мирон Сергеевич, что виноват перед нею. Днем казнюсь, а ночью бегу туда, к другой.
– Это наваждение. Пройдет, вы сильный, справитесь. Поезжайте за границу непременно с Глафирой Григорьевной. Там забудете свою ночную кукушку.
– Неплохая идея, – безрадостно произнес Елагин. – Мда, наваждение... наверно.
Марго, приставив ухо к дверной щели, слушала, что происходит в комнате, где трагик учил горничную актерству. Видимо, Анфиса яростно отбивалась от приставалы:
– Да уберите же руки, сударь!
– Я только поправлю твое тело, милая, – шептал трагик.
– Да не надобно поправлять, вы скажите, я сама поправлю, а вы лучше пейте свою водку...
– Что ж ты такая дикая, моя курочка?
– Вовсе я вам не курочка. Сударь, отойдите, а то враз кулаком по харе...
– Кто ж так выражается, глупая? А еще в актрисы надумала податься. Ты как есть неотесанная девица. А ты девица, или с барином того этого?.. Да не бойся, я тебя всему научу...
Анфиса взвизгнула, Марго решила, что более не следует тянуть, вошла. Цезарев завалил девушку на канапе.
– Браво, господин трагик! – сказала она, тот вмиг подскочил, смутился. – Из какой это роли?
– Пардон, мадам... – тряхнул он кудрями. – Я упал-с... споткнулся... о ковер... знаете ли...
– Стыдно врать, – уличила его Анфиса. – Господин трагик приставали ко мне, за все места хватали.
– Стало быть, так-то вы учите мою Анфису актерству, – холодно произнесла Марго. – Мы более не нуждаемся в ваших услугах. (Он с извинениями двинул к выходу.) Стойте, господин трагик. Ежели вы станете чинить препятствия моей Анфисе при поступлении в труппу театра, ваша жизнь превратится в настоящий трагифарс. Я вас уничтожу, запомните это хорошенько. А теперь убирайтесь вон.
Трагик пулей вылетел из комнаты, женщины рассмеялись, ведь тактика была оговорена до мелочей.
– Нет, право, он негодяй, – сквозь смех говорила Марго. – Ничего, Анфиса, я найду тебе другого учителя, ты поступишь в театр, обещаю. Теперь займись фортепьяно с мадемуазель Каролиной, а я поеду к Виссариону Фомичу.
Недавно прибывшая в город мадам Сюзо отвечала самым строгим требованиям клиенток, которые не только смотрят на качество заказа, но и на саму модистку. Безупречно одетая и причесанная по последней моде, приветливая мадам выслушала стенания «несчастного отца» с глупейшей улыбкой, кивала и кивала, а ее признание было еще глупее:
– Я мало знать по-русски.
– Хм! – раздосадовался Зыбин. – Так бы сразу и сказала. А я по-французски говорю примерно как она.
– Моя гувернантка тоже уверяет, что не понимает русского языка, когда ей это выгодно, – шепнула ему Марго. – Мадам...
Она объяснила, чего хочет господин, показала два наряда, француженка захлопала глазами и что-то сказала.
– Чего она лопочет? – осведомился Зыбин.
– Нам повезло, – разволновалась Марго. – Эту одежду шили в ателье мадам Сюзо.
– Похвалите ее работу и эдак невзначай спросите, для кого она шила. Мол, дочь принесла, а не сказала, чья одежка...
– Это грубо, – заметила Марго.
– Да врите, врите поболее. Когда врут много, не сразу разберешь, где наврали.
Марго затараторила по-французски, ну, а Виссарион Фомич и без перевода понял ответ мадам: Надин Оболенцевой.
Они оставили мадам Сюзо в полнейшем замешательстве, так как долго объясняли, как хотят копию наряда и... не сделали заказ.
– Я так и думала, что Надин не воспользуется своей модисткой, – сказала Марго в карете. – Но вы были правы, когда не спрашивали в лоб, иначе мадам Сюзо не сказала б, кому шила. Она новенькая в нашем городе, только завоевывает клиентов, а имя Надин кое о чем говорит. Ну, вот и все, Виссарион Фомич.
– Не все, – коротко бросил он.
– Не все?! – ахнула Марго. – Что же вы еще хотите?
– Доказательств.
– Но доказательства получены.
– Не горячитесь, ваше сиятельство, – лениво, впрочем, как и всегда, бубнил Зыбин. – Совокупность улик с мотивами и есть доказательства, а тут не все гладко-с. Ваш покорный слуга (и не съязвил при том) стар и мудр, много видал преступников и на глазок определяет, есть ли почва для обвинения. Оболенцева... Хм! Молода, красива, богата, развратна. А надобно доказать, что она убила, ибо ничего нет страшнее несправедливости, за пособничество которой грядет божья кара.
Марго открыла рот: что тут мудрить, когда все ясно? С другой стороны, она сделала в Зыбине новое открытие – он предан долгу, но не хочет брать греха на душу, поэтому осторожен. И это ленивый, грубый, неучтивый старик, которому, как казалось, лишь пироги да пуховики по нраву. В то же время у него не заплывший жиром ум, он ратует за справедливость. Не может же в одном человеке умещаться столько противоположностей!
– Но почему вы сомневаетесь? – спросила Марго, желавшая понять, что у него засело в голове.
– Да, все указывает на Оболенцеву, скорей всего так и есть. Однако существует еще одна женщина, и у нее мотив уничтожить Долгополова с сыном куда более существенный.
– Кто? – замерла Марго.
– Вики Галицкая.
Марго просто упала на спинку, а если б стояла, то наверняка грохнулась бы на мостовую. Да, летняя история ей показалась детской забавой, но после нее Марго вообразила себя сведущей в сыскном деле. Единственное, что она вымолвила, так это:
– Но против Вики нет улик, зато их с лихвой хватает против Надин.
– А где вы покупаете шляпки?
Все же он способен удивлять ее, переключаясь на незначащие темы, хотя Марго дала себе слово ничему не удивляться, а думать, зачем это Зыбину.
– В Петербурге, Москве и за границей, – ответила она.
– Мне нужны местные мастерицы.
– Извольте, – догадалась она для чего ему шляпницы, – я непременно достану адреса.
– Да, Маргарита Аристарховна, ежели Галицкая покупала шляпу, то с Оболенцевой подозрения снимутся, несмотря на улику.
17
Она распахнула дверцу и сразу назвала таксу:
– Триста рэ секс-услуги.
– Все-все за триста? – вступил в торг Артем.
– А тебя на все-все хватит?
– Меня-то хватит, тебя б хватило.
– Я выносливая, если клиент платежеспособный.
– Повернись. (Она повернулась спиной, приподняла юбку, показав зад.) Дороговато берешь, я цену знаю. Двести.
– Один сеанс, – согласилась она. – И то за молодость скидку делаю, старым козлам я не уступаю.
– Ладно, я не жадный, лезь. Посмотрю, на что ты способна, может, и на штуку расколюсь.
Сев рядом с ним, она зажмурилась от света, загоревшегося в салоне, запротестовала:
– Блин, ослепил. Выключи свет! Или тебе не в кайф секс в темноте?
– Я только посмотреть, – выключив свет, сказал Артем. – Мне не всякая подходит, красивых люблю.
– И как? Подхожу тебе?
– Угу. Ну-с, приступим?
Вот и первая для нее неожиданность: клиент потребовал отработать, не отходя от кассы, она растерялась:
– Че, прямо здесь? На улице?
– Мы в машине, а не на улице. – Артем потрепал ее по щечке. – Бабки сразу или потом?
– Сразу.
Артем достал кошелек, раскрыл его перед носом простипомы, а денег там тьма (все купюры фальшивые), протянул две сотни:
– За первый сеанс.
– Давай отъедем в темный уголок, чтоб никто не мешал. А то ходят и ездят тут разные. Менты, к примеру. Мне неохота к ним в обезьянник. Здесь недалеко пустырь, там никто не помешает.
– Знаю, знаю, – не возражал он, заводя мотор.
Ехал, не выпуская из виду ни одно ее движение, и думал: «Как же она вышла, что ее ребята не заметили? Почему прозевали? А на пустыре, возможно, нас ждут сообщники, но убивать будет она». Тем временем пассажирка достала небольшую и плоскую бутылку, отвинтила пробку, протянула ему:
– Давай за встречу? Чтоб нам было суперхорошо.
– За рулем не пью, – отказался он.
– Иди ты! Это коньяк. Потенцию поднимает.
– У меня с потенцией полный порядок.
Вторая для нее неожиданность: клиент не стал пить. Значит, сначала она поила коньяком, ослабляла реакцию, а потом...
– Э, ты что делаешь? – Артем одной рукой убрал ее руки, расстегивающие ремень на джинсах.
– Чего испугался? – рассмеялась она. – Я тебе такой кайф обеспечу прямо на дороге...
– Что врежемся. У меня тачка дорогая, новая, я не хочу угробить ее даже ради кайфа.
Третий раз случился сбой, она присмирела, видимо, обдумывала, как ей быть в такой неординарной ситуации. Тем временем Артем подъехал к пустырю, но на него не заехал, заглушил мотор, включил громче музыку.
– Ну, начнем, Танька?..
Лика не спала, она всегда плохо спит, кода Артема нет дома. Снова наступила ночь, снова он не позвонил и не пришел. Лика не решалась сама позвонить Артему, зная, как ему это не нравится, он так и говорит:
– Не смей звонить, не доверяешь, давай расстанемся.
Расстаться? Ни за что! Никогда! Лика подозревала, что у него есть женщина, с которой он и проводит ночи. В воображении она рисовала ее, пытаясь угадать, чем та, другая, привлекла Артема, мысленно сравнивала с собой. Но как сравнить, не зная точно, какая она? Как развернуть его к себе? Только терпением. Пусть он остается с ней из жалости, а все же остается. Пройдет время и он поймет, что ему нужна Лика, не может не понять. Терпение, терпение...
Но от бессилия и ревности Лика плакала, мало веря, что все изменится. Так она проводила много ночей, понимая: он старается бывать у нее все реже и реже. Она приняла таблетку снотворного, прописанного врачом, легла. Врачи... Артем заставил ее пойти к врачам, она честно сходила и что? Наплели, будто у нее невроз, будто бы она не отвечает за свою жизнь, мол, ей помогут вернуться к себе. Но не спросили, хочет ли она вернуться к себе? Зачем ей возврат, если Артема рядом не будет? Подруга консультировалась у психолога (самой стыдно было сходить), тот подтвердил диагноз и сказал, что страх утратить Артема, а с его стороны жалость к ней и боязнь, что она убьет себя, приведут обоих к садомазохистским комплексам. В конечном счете, он возненавидит Лику, она станет ему физически противна, самое разумное – отпустить его. Глупости все это, любовь нельзя ненавидеть. А раз Артем боится за ее жизнь, значит, тоже любит, это же как дважды два. Любит, просто из мужского упрямства не хочет это признавать, иначе ему было бы безразлично, что станет с Ликой. Терпение... Сколько женщин отвращают от себя мужчин слезами, нытьем, упреками, Лика не повторит глупые ошибки, она возьмет Артема терпением.
– Не отпущу, – шептала она. – Никому не отдам.
Не спала и София. Тревога нет-нет да сжимала сердце до боли, потом оно долго щемило. Вон и ветер поутих, казалось, тревогу нагоняет он. А в голову ничего не лезло, кроме: что там, на городских улицах? Обойдется или... Почему, собственно, мыслями она там, с ним? Он ей никто, а она с ним. Пора бы окончательно разобраться в переживаниях, но пугало, что внутренние разборки утяжелят состояние, возможно, правда о себе не придется по душе. Вообще-то, правду она уже знала, но знать и признать – да, так есть, – разные вещи. София упорно отвлекалась, не желая признаний, которые потребуют принятия решений, а за решениями грядут перемены. Перемены... Их все остерегаются, это зыбкая почва, никто не гарантирует, что ты не провалишься. И все-таки перемены близко, но не сейчас, сейчас София...
Дописывала последние сцены
Городские мастерицы наловчились делать шляпки не хуже столичных, при том не повторяя модели. К счастью, их в городе было немного. Разнообразие изумляло, у Зыбина зарябило в глазах, но траурных головных уборов имелось в наличии мало, все они отличались от улики. Мода установилась на маленькие шляпки с перьями, цветами, лентами, бантиками, рюшами. Шляпа Надин отличалась широкими полями и строгостью, перья на ней падали сзади и вниз, а также были длинными, чего не позволяла мода. На этот раз Виссарион Фомич не брал Стешкин капот с облезлыми перьями, предоставив Марго говорить с мастерицами, ведь интерес пожилого человека к женским шляпкам вызовет подозрения. Ее сиятельство доставала убор Надин и говорила:
– Мне нужна мастерица, изготовившая эту шляпу.
В третьей мастерской продавщица сказала:
– Такие шляпы делает Анна Середа, ее магазин на Торговой площади.
На площади, едва Марго, опираясь на руку Виссариона Фомича, вышла из кареты, как сразу и сжала его пальцы:
– Глядите!
В витрине магазина красовалась почти такая же шляпа, как шляпа Оболенцевой, лишь с небольшими изменениями. Например, те же перья были много короче, а тулью украшала брошь с плоским агатом. Покупателей встретила сама хозяйка, Марго решила построить диалог по-другому:
– Скажите, сударыня, вон та шляпа, черная... – указала она на витрину, – для каких целей?
– Я изготовила ее как образец, чтобы дамы видели мои возможности, а образец должен отличаться, не так ли? Она черная, чтобы бросалась в глаза. Да, подобные уборы не в моде, однако, ваше сиятельство, Европа начинает отдавать предпочтение широким полям. Поверьте моему слову, вскорости эти шляпы вытеснят маленькие.
– Интересно. – Марго прошлась к витрине, обернулась. – А кто-нибудь покупал эти шляпы?
– Я и не надеялась, что их купят, до нас новые веяния доходят с большим опозданием. Но две шляпы прямо с витрины забрали-с, только просили перья приладить длинные.
– Да? – оживилась Марго, улыбнувшись. – Мне нравится ваш убор, для траурной церемонии он как нельзя кстати, но... Как я поняла, вы знаете дам в нашем городе, раз узнали меня. Кому вы продали эти шляпы? Я боюсь очутиться в неловком положении, ежели в одном месте появятся три дамы в одинаковых уборах...
– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, мои шляпы не повторяются, различия весьма заметны. А купили их...
Надин Оболенцева ненавидела все, что ограничивало ее свободу, своих тюремщиков тоже, выказывая им свое отношение при первой же возможности. Она с детства жила в несвободе, попросту в цепях узника. Сначала строгие родители, не дававшие шагу ступить без их ведома, затем муж – отвратительный старик. Умер он два года назад, Надин возблагодарила бога, что ее пытка длилась всего одиннадцать лет, могло быть хуже. Если б не подруга, учившая ее терпению и стойкости, она давным-давно тихо ушла б из жизни, это и было б освобождением от цепей. Но сумрак не вечен, как не вечна человеческая жизнь. Умер муж, с ним ушла в могилу непосильная ноша страданий, Надин получила долгожданную свободу, которую смело взяла в руки и теперь бравировала ею, шокируя общество.
Сейчас ей грозила новая несвобода, полная лишений, нужна была помощь. А как помочь себе, если Надин очутилась в полной изоляции? Выход из безнадежного положения она наметила сразу – только как осуществить план, когда за ней по пятам ходит полицейский, если даже распоряжения слугам она отдавала при нем? Но раздевала и одевала Надин горничная без фараона, ночью и пришла идея.
– Ты должна оказать мне услугу, – сказала она горничной утром. – Я отблагодарю тебя, хорошо отблагодарю.
– Какую?
– Хочу, чтоб ты отнесла записку...
– Та не пущают.
– Молчи, дура! – зашипела Надин. – Приданое получишь, замуж выйдешь за достойного человека.
– Как же мне отсель выбраться?
– Я все продумала – в окно убежишь. Держи записку... Да гляди, не дай бог она попадет в руки полиции. Хоть съешь, а не отдавай, поняла?
Надин на ухо горничной сказала адрес, дала денег на извозчика и велела воспользоваться окном прачечной, которое выходило на безлюдную улицу.
Коробка со шляпой лежала на противоположном сиденье, Марго же смотрела в сторону, в общем-то, никуда, тогда как Виссарион Фомич бубнил своим противным басовитым голосом с нудной, совершенно безразличной интонацией:
– В жизни, Маргарита Аристарховна, много такого, что не вмещается в наши представления, уж я-то знаю наверняка. Иной раз так запутаешься, что день с ночью не различаешь, крутишь положение во все стороны, опосля выходит: ларчик-то просто открывается...
– Шляпа ничего не значит, – бросила Марго.
– Не значит-то не значит, а все едино значит, – невразумительно высказался Зыбин. – Меня занимает, почему две дамы купили шляпы в одном и том же магазине? Совпадение это или же...
– Ах, оставьте, Виссарион Фомич, ваши домыслы имеют мало оснований.
– Я, Маргарита Аристарховна, не имею привычки торопиться, посему подвергаю сомнению всяческую мысль. Обещаю вам непременно продумать логическую линию, опосля приму решение.
Марго резко повернулась к нему всем корпусом – у нее появилась надежда:
– Много ли вам понадобится времени... подумать?
– Полагаю, до завтрашнего утра.
– А потом что?
– Там поглядим.
Куда уж он глядеть собирался, Марго над этим не стала ломать голову, так как поняла, что у него уже выстроилась общая картина преступления, осталось соединить детали. Она не вслушивалась в его бухтение, а думала о том, что дорога какая-то длинная, словно ей не будет конца, но у всякой дороги конец есть, Виссарион Фомич, открыв дверцу, спросил:
– А вы куда сейчас?
– Домой, куда ж еще, – ответила Марго и, когда Зыбин входил в полицию, а карета тронулась, она крикнула кучеру: – Гони, Гаврила, что есть мочи...
В самом большом магазине, где торговали мануфактурой, Прасковья Ильинична помогала дочери выбрать ткань на новое платье. Приказчик ловко отматывал кусок от рулона, его прикладывали к груди девушки, та долго смотрелась в зеркало, потом требовала размотать другой рулон, сравнивала.
Прасковье Ильиничне наскучили капризы дочери, она предоставила право выбора ей, сама же медленно и бесцельно бродила неподалеку, разглядывая иные товары.
– Не желаете ли, ваша милость, кружева поглядеть? – услужливо предложил молодой человек с зализанными волосами. – Давеча привезли из самого городу Брюсселю-с.
– Нет-нет, благодарю вас, – отказалась Прасковья Ильинична и повернулась, чтоб отойти.
Но на ее пути стоял мужчина, стоял до неприличия близко. Она непроизвольно вздрогнула.
– Вы?! – изумленно произнес Елагин.
Прасковья Ильинична опустила ресницы, затем в замешательстве огляделась по сторонам и снова подняла на него глаза, в которых перемешались мольба и страх, растерянность и опустошение.
– Это вы, – сказал Елагин. – Я узнал вас... Это вы...
– Простите, сударь... – хрипло выговорила она, сглотнула волнение. – Вы меня с кем-то спутали.
– Нет, – покачал он головой. – Я не мог обознаться. Глаза... голос... ваш профиль... лоб... губы... Я их запомнил. Я знаю вас так же хорошо, как вы себя.
Прасковья Ильинична обошла его и двинула к выходу, Елагин кинулся за ней, на ходу торопливо говоря:
– Уйдете и все?
– Чего же вы хотите? – взяв себя в руки, сухо спросила она.
– Скажите хотя бы, как вас зовут...
– Вы компрометируете меня, сударь.
– Нет-нет, я не хочу вам зла... Только скажите, как...
– Маман! – крикнула дочь, видя, что мать уходит. Она подлетела к ним. – Маман, мы же не выбрали...
– Сама подбери ткани, дорогая, – сказала Прасковья Ильинична. – Мне нездоровится, я еду домой.
Елагин запрыгнул в извозчичью коляску, в чем был – в костюме.
– За той каретой! Живо!
– Тулупом прикройтесь, господин хороший, – стегнув лошадь, крикнул извозчик. – А то морозно...
– Гони, тебе говорят!
– Вас дожидается ее сиятельство графия Ростовцева, – сообщил лакей. – В голубой гостиной чай изволят пить.
– Ростовцева?
Расстегивая меховое пальто, Прасковья Ильинична поспешила в гостиную, гадая, чем еще ознаменуется день, начавшийся столь неудачно. Марго не пила чай, как уверял лакей, а стояла у окна, на звук она быстро повернулась, и ее напряженно-драматичное лицо не понравилось Долгополовой.
– Добрый день, Маргарита Аристарховна, – поздоровалась Прасковья Ильинична. – У вас беда стряслась?
– Нет, – чуть слышно произнесла Марго, потупившись. Ах, как же ей было неловко начинать разговор на скользкую тему. – Беда у вас...
Долгополова хотела сбросить пальто, но слова молодой женщины ее насторожили, заставили замереть:
– Какая еще беда?
Вдруг Марго кинулась к ней:
– Вам необходимо уехать. Срочно... в сей же час.
– Уехать? – еще больше растерялась Прасковья Ильинична. – Не понимаю вас.
– Вы раскрыты. Зыбин догадался, что Камелия вы, обещал приехать завтра... чтобы... арестовать... У вас мало времени.
Тяжело ей давались слова, к тому же она поступала дурно по отношению к Виссариону Фомичу, попросту предавала его. Марго, незыблемо стоявшая на позиции, что за проступок человек обязан понести наказание хотя бы в назидание другим, действовала вопреки здравому смыслу. Да-да, она всей душой не хотела, чтоб Прасковья Ильинична предстала перед судом. Конечно, это глупо, тем не менее каждый человек совершает в течение жизни немало глупостей.
Долгополова не кинулась собираться, а опустилась на канапе, задумчиво и неторопливо стягивая с пальцев перчатки. О чем она думала – Марго определить не могла, но ее лицо стало отрешенным, глаза сосредоточенно-спокойными.
– Собирайте вещи, я помогу... – робко проговорила Марго. – Прасковья Ильинична... вы слышите меня?
– Вы очень добры, Маргарита Аристарховна, – тихо сказала она. – Бежать? Но куда?
– Сначала из города, – живо ответила Марго. – А потом за границу...
Вдруг до гостиной долетел громкий стук, кто-то барабанил в дверь, будто в этом доме нет колокольчика. Марго подхватилась, мигом очутилась у окна, громко ахнула и процедила сквозь зубы:
– Старый негодник! Обманул меня! – Она кинулась назад, схватила Долгополову за руки, потянула, поднимая. – Быстрее. Они уже здесь!
– Кто?
– Полиция! Зыбин! Есть черный ход?
– Не один, целых четыре, – горько усмехнулась Прасковья Ильинична, ничего не делая для своего спасения.
– Бегите! – выталкивала ее за дверь Марго. – Я отвлеку их. Бегите ко мне домой, а ночью вас вывезут из города.
Прасковья Ильинична как будто согласилась, сжала ее пальцы в знак благодарности и побежала в конец коридора. Марго, приблизившись к парадной лестнице, слушала топот ног. Но каково же было удивление Зыбина, когда он встретил ее:
– Что сие значит, сударыня?
– Я жду Долгополову, – солгала Марго, не краснея.
– За какой такой надобностью? – прищурился Зыбин.
– Предложить помощь, – на этот раз она не солгала.
– А лакей сказал, что Долгополова только что приехала.
– Неужели? – подняла брови Марго. – Сижу в гостиной уж с полчаса, сюда никто не заходил. Может, лакей не доложил обо мне? Я услышала шум и вышла.
– Ищите в доме, – бросил он через плечо полицейским и вздохнул, глядя с укором на ее сиятельство.
Суетливые шаги не отвечали ее внутреннему состоянию, ибо на губах Прасковьи Ильиничны блуждала улыбка, говорившая о внутреннем благополучии. Она нашла способ избежать позора, поэтому торопилась и одновременно замечала все вокруг.
Ну, вот, пришла зима, а солнце яростно слепило глаза, будто в преддверии весны. Да и птицы заливались по-весеннему голосисто, народ – радостный и нерадостный, в заботах и праздный, – сновал туда-сюда. Так будет всегда...
Прасковья Ильинична ступила на мост, взялась рукой за парапет и шла, сгребая тонкий слой искристого снега, к середине. Всего на минуту остановилась, подняла лицо к небу, зажмурилась. А затем решительно подняла юбку...
– Стойте! – закричала Елагин и толкнул в спину извозчика. – Вперед!
Прасковья Ильинична слышала его, узнала голос, но не остановилась, а перелезла через парапет. В ужасе вскрикнула какая-то женщина, проходившая по мосту. Елагину казалось, извозчик едет слишком медленно, он соскочил с коляски на ходу, в этот момент Прасковья Ильинична повернулась к нему и, одной рукой держась за парапет, вторую вытянула вперед, останавливая его:
– Не подходите!
Она не приказывала, а просила, Елагин только перешел с бега на шаг, но двигался к ней, быстро говоря:
– Прошу вас, не делайте этого. Не знаю, что вас толкнуло сюда... может быть, то, что я узнал вас... Обещаю, никто не узнает!
– Нет-нет, вы не причем, – заверила она. – Просто все имеет свой конец. Не надо подходить ближе.
Елагин остановился, теперь он делал по маленькому шашку, надеясь заговорить ее и успеть схватить:
– Я увезу вас туда, где никто не найдет. Положений без выхода не бывает, поверьте. Вы можете рассчитывать на меня...
– Я знаю. У меня не было счастья и радостей, меня никто не любил, все это я получила от вас. Вы согрели меня... и довольно. Знайте: я ни о чем не жалею...
Раздался прерывистый свисток городового, к ним бежали люди, так ведь нарушение общественного порядка: дама из благородных забралась на ту сторону парапета, того и гляди – упадет.
– Прощайте, – сказала Прасковья Ильинична. – Я освобождаю вас от себя.
Елагин сделал рывок и поймал руками... воздух. Она упала спиной на тонкий лед, который легко проломился, а потом кусочки сомкнулись и дрожали в полынье. Афанасий Емельянович ударил кулаками по парапету, отчаянно закричав... Боль, это она кричала.
18
– Танька? – выговорила она, как показалось Артему, подавленно. – Ты назвал меня Танькой?
– Не нравится? – засмеялся он. – Ну, Танюха, Таня...
Читать бесплатно другие книги:
