Бортовой журнал 4 Покровский Александр

Глупый я тогда был, так что сейчас прошу у того немца прощение за ту свою грубость.

При чем здесь Сталинград? Человеческая психика не рассчитана на ужас, всякие бывают выверты.

Люди звереют, у них внутри все переворачивается.

А кто остается человеком на войне – тому низкий поклон.

Это великие люди. И все равно – немцы они или русские.

Многие же с тем багажом ненависти на всю жизнь остались. Такие люди-калеки.

На войне всякое бывает. И предатели на войне были.

Своих же выдавали, предавали, расстреливали.

Палачи. У них руки по локоть в крови. Вдохновенные убийцы.

Это чудовища. Война же рождает не только героев.

К солдатам они не относятся. Хорошо бы их не хоронить рядом.

Я встречался в Германии с Клаусом Фрицше. Он попал в плен в самом начале войны, а потом написал об этом книгу. Он до сих пор хорошо говорит по-русски. Он благодарен русским, спасавшим его в плену.

Люди людьми должны оставаться, несмотря ни на что.

Вот и мы научились хоронить своих врагов. Похороны же врагов прежде всего имеют отношение к собственной доблести. Молодец тот священник.

Я это не понимаю! Что это? Как это? Почему это?

Только саммит провели по энергобезопасности, с Московского проспекта всех вымели и люки канализационные по дороге заварили, а потом тетушку Ангелу вместе со всей остальной сворой долго уговаривали и везде возили, показывая, как у нас статуи блестят. И что теперь? Все коту в одно место? Потому что нам и рыбку хочется съесть, и на хвост не сесть?

А хвост, кстати, в последнее время ведет себя совершенно непотребно!

Это как у дерева и мха. Симбиоз. Все питают друг друга, но потом вдруг мох говорит дереву, что если и дальше так пойдет, то он дереву все соки, блин, перекроет. А мы-то почти в ВТО. Сами напросились: «Можно между вашими задницами и наша втиснется?» – на что нам: «Можно!» – и мы втиснулись, а теперь прилетает кол размером с Буратино, который долго, летая, раздумывает, а потом с очень сложным пируэтом он как тюкает нам в нашу только что втиснувшуюся задницу!

А эти ведут переговоры с теми почти девять часов. Вот это работа! Вот это да!

Я представляю себе, как если б я пришел к своему старпому Гаврилову и сказал бы ему, что у меня не получается нефть поставить в Германию, а пока я это говорил бы, старпом наливался бы дурной кровью, раздувался бы, как жаба, а потом бы как рявкнул: «Чего ты не можешь? Куда ты не можешь? Как ты не можешь? Почему ты яйца до сих пор жевал? Не можешь, иди на… (один мужской орган)! Кто там мешает? Что вы все время слюну сглатываете? Несете тут какую-то... (ерунду)! Бациллы вам на... (один мужской орган) мешают? Размножились они там? Им там жить позволили, так они вгрызаться начали? Так, что ли? Так? Смойте их себе! Мазью помажьте, если они человеческую речь не понимают, и чтоб завтра же они все там попередохли! б... (женщина, обманщица своего мужа)!

Эта ваша немецкая тетушка сейчас к Чавесу отправится! И он ей привезет! Нефть (куэфть)!

Они там всей Венесуэлой построятся в колонну по одному и принесут ей во рту через море, б… (женщина, обманщица своего мужа)!

Что вы тут трясетесь! Что вы мне по телевизору показываете на всю страну (куйню куйневую)! Что, б... (женщина, обманщица своего мужа), вам всем делать нечего? Не можете делать, сосите... (один мужской орган)! Понятно я выражаюсь? Или дополнительно объяснить, как надо себя вести в светлое Христово Воскресение! И я бы тут же все понял. Я бы отправился и удовлетворил бы тетушку Ангелу по самое это самое на несколько веков вперед!

И не только нефтью, б… (женщина, обманщица своего мужа)!

Чем я занят?

Я занят жизнью – беготней и стенаньями. Кроме того, я должен:

размышлять, собирая сведения, анекдоты и слухи, вплетать в них свои собственные истории, пестовать предания, отсеивать чепуху,

наносить визиты важным особам, отбиваться от особ неважных,

а еще – писать панегирики, пасквили и обследовать всякую всячину – документы, рукописи, письма, свитки, изучение которых поминутно требует справедливость.

Я хотел бы поговорить о соображениях частных и общественных.

Вот берется какое-то лицо, довольно узнаваемое, и у него – у лица – спрашивают: «Как вы относитесь к существующему положению? Какие у вас на сей счет соображения?» – и оно, то лицо, сейчас же раздувается от собственной значимости и начинает говорить: «Как ни желательна существующая форма управления для общественных объединений большого размера, она имеет множество всяких неудобств для объединений бесконечно малых, что служит, по моим наблюдениям, лишь источником беспорядка и неприятностей!» – «А, – говорят ему, – на ваш пронзительный взгляд, выродилась ли власть?» – «Власть? – оживляется он. – Конечно же, выродилась! Вот она выродилась и вот!» – после этих слов лицо утомляется и замирает.

Потом оно находит слово «демократия» и слово «свобода».

Побаловавшись ими слегка, оно откладывает их, как старого плюшевого мишку, лишенного к тому времени одного уха, в сторону и приступает к обеду.

Обед всегда становится на пути свободы и демократии.

Чиновники отличаются от других людей. Чем они отличаются? Всем. Всей своей внутренностью.

Мне даже кажется, что есть просто гомо сапиенс, а есть гомо чиновникус.

Тут рассказали одну историю. Рядом с одним небольшим городком в самой середине России растет реликтовый лес. Этот лес – настоящее чудо, охраняемое до недавнего времени государством.

Но вот пришло другое время, и местные чиновники решили продать лес на вырубку, а на освобожденной территории построить что-то вроде хранилища, может быть, даже отходов.

И жители городка встали на дыбы.

Их борьба длилась очень долго, то утихая, то разгораясь вновь, но вот в один прекрасный день рядом с опушкой леса появилась дереводробильная техника.

Что-то чиновники сказали людям в тот самый момент, когда они окружили эту чудо-технику.

В ту же ночь вся техника сгорела дотла, и тло то было такого свойства, что всем стало ясно – сработали профессионалы.

Поджигателей скоро нашли. Ими оказались те, кто прошел все горячие точки.

Был суд, но жители города ясно дали понять, что если там чего, то и всем станет очень худо.

Народ получил по три года условно, и теперь лес тот никто не трогает.

Вот так в одном маленьком городе сильно пострадало наше чиновничество.

А в Петербурге, на Московском проспекте, рядом со станцией «Московские ворота», там, где есть пешеходный переход, кто-то видел такую сцену: весь проспект расчистили для проезда высокого начальства, дорога опустела, а на пешеходном переходе скопилась толпа.

Толпа терпеливо ждала, пока проедут благодетели.

Ждать пришлось долго – почти двадцать минут. Толпа увеличивалась с каждым мгновением.

Наконец кто-то вступил на проезжую часть, и, как это бывает, толпа хлынула – не остановить.

Люди текли и текли через дорогу, но тут подскочила машина автоинспекции. Она направилась прямо в толпу, уперлась в нее, и из опущенного стекла высунулась раскрасневшаяся физиономия блюстителя порядка: «Куда поперли, козлы?» – сказала та физиономия в сердцах.

«Сам ты козел!» – послышалось в ответ.

Кто первым ударил кулаком по капоту машины, неизвестно, но сейчас же на машину обрушился град ударов. Она сдала назад, и люди прошли.

Вы знаете, иногда достаточно одного только слова, и все различия между гомо сапиенс и гомо чиновникус вырвутся наружу.

Мне написали, что украли у меня слово «поелику». И еще народу не понравилось, что я о Рюрике выразился слишком прямолинейно.

Автор этого письма сообщил мне, что просмотрел фильм о раскопках на Готланде. Там показывали раскопки могил знатных людей. «…Они были покрыты камнями с рунами. Модно сейчас прослеживать по ДНК родственников до самой Люси. Так вот, взяли пробу со среза зубов (там лучше всего ДНК сохраняется) и выяснили, что почти у всех родственники из Монголии или Азии. Археологи в шоке. Хотя такие авторы, как Демин, Петухов, давно предсказывают открытие расселения руссов по Европе вплоть до Иберии и Британии. А автор Драгункин, в свою очередь, местами очень убедительно доказывает первичность русского языка по отношению к европейским и некоторым азиатским («5 сенсаций. В начале было слово, и слово было русским»).

А грузины считают, что все сначала были грузинами, а армяне – армянами.

Да все вообще вышли с Тибета (есть и такая теория, и она тоже медицинская), и у всех одна мать, Ева (те же медики установили, что мать-то у всех народов была одна).

Археологи всегда в шоке, а историки всегда пишут на заказ. А слово «руссы», встречающееся в арабских летописях, повествующих о событиях IX века, появилось только в X веке. То есть только в X веке арабы написали о том, что же происходило в IX на территории современного Новгорода.

Там же пишется о различиях между руссами, или россами, и славянами.

Так что это они потом перемешались.

Кстати, когда снимали фильм о Пугачевском бунте, то настоящие русские лица нашли только в Польше. Доказывать первичность русского языка по отношению ко всем остальным языкам можно, конечно, но дело это бесполезное. Слов в языке в том самом начале, когда было только слово, подозреваю, было немного.

А торговля уже велась. И торговцы говорили на своем языке. Вот из соседнего языка слова и брали.

Чтоб друг друга понимать.

Современный русский язык очень молод. И до него было еще несколько тоже русских языков.

И они сильно различаются. Вот старый английский новому англичанину еще понять можно, а вот язык времен Рюрика современному русскому человеку понять почти невозможно. Ну? И что будем брать за эталон русскости?

А все, что я написал о Рюрике, было изложено в английском исследовании эпохи викингов. И составляли это исследование на основании археологических раскопок.

Англичанам верю больше, потому что их демократии более 700 лет. И законы они если и принимают, то не отменяют через год. И задним числом законы не вводят в силу, оттого и законопослушны они и не с таким удовольствием подтасовывают факты. Первичность русского языка по отношению к другим языкам можно, конечно, доказывать. И можно делать это очень убедительно. Хорошо бы при этом до расовой чистоты не достучаться.

А слово «поелику» не мое. Оно из словаря Даля. Просто нравится оно мне.

Означает оно то же самое, что и «поколику», то есть «до коли» (до того, что колет, то есть до боли) или «доколе» – насколько, то есть до какой меры. Так что «поелику уж?» – это по-нашему «сколько ж можно?»

А великие открытия на манер того, что все начиналось в этом мире с русских, еще впереди.

Почему я так думаю? «Понеже пожвакать оным дюже хотца» (так как жрать им очень хочется).

Мне тут рассказали одну историю.

Случилось это где-то в 60-е годы прошлого столетия на одной украинской ферме, неподалеку от Киева. Работал на этой ферме племенной бык Сурко. Работал понятно кем.

Тогда быки со своими прямыми обязанностями справлялись в целом самостоятельно, но поскольку объемы работ были очень велики, а сроки ограничены, то требовалась им в этом деле помощь.

Для оказания помощи к этому быку давным-давно приставили некого Кузьмича. Помогал он очень. Отличительной и нехарактерной для того времени чертой Кузьмича была длинная борода, которой, впрочем, он безмерно гордился. В общем, работа шла слаженно и методично.

Так вот.

Настало-таки время Кузьмичу уходить со службы. Дружно проводили. А на смену прислали совершенно неопытного молодого ветеринара, только что из-за парты. То есть некоторым нюансам работы с быками, прямо скажем, он не обучался.

Жизнь на ферме идет своим чередом. К Сурко привели корову. А как ему помогать?! Корова мычит, бык ревет, а все чешут репы… М-да. Стали звать Кузьмича, мол, приди, покажи молодому специалисту, что да как делается.

Чего ж не показать? Пришел Кузьмич, качаясь. Надо полагать, уход отмечался им уже не первый день!

Начался процесс. Сурко громоздится на корову, Кузьмич берет хозяйство быка и ориентирует его в нужном направлении. Но как-то так нечаянно его борода, зацепившись понятно за что, устремляется в аналогичном направлении с хозяйством и с первых же движений начинает активно участвовать в довольно длительном процессе репродукции… И участвовала она в нем до самого конца.

Надо понимать, что голова Кузьмича при этом вынужденно двигается сообразно фрикциям Сурко. Вжжжик-вжжжик, вжжжик-вжжжик!

Когда бычий производитель с чувством выполненного перед Родиной долга отвалил от коровы, Кузьмичу полегчало. Ему даже стало очень хорошо. Изможденный, он обхватил обеими руками свою героическую бороду, рывком отправил ее вниз и выдохнул: «Ну и наттрахались мы с тобой сегодня, Сурко!»

А бороду он потом сбрил.

Чем бы я занялся на старости лет? Я бы занялся собственными усадьбами, домами, постройками, амбарами, лабазами, погребами, конюшнями, фруктовыми садами, оранжереями с дивностями, цветниками, задними дворами, фасадами, кариатидами, эркерами, огородами, пустырями, домиками для гостей и для фермеров, охотничьими угодьями, пахотными землями, лугами, поймами, пастбищами, болотами, выгонами, лесами, лужайками, перелесками, канавами, топями, ручьями и прудами, заброшенными и не очень.

Мной задумана книга под названием «Мертвые уши». Она будет полностью посвящена миру чиновников.

Интересно, не купят ли они ее у меня на стадии замысла? Тысяч за тридцать долларов я бы ее продал.

Люблю я старинные здания. Люблю их блистательный вид.

«Папа! – кричит мне маленький Сашка. – Смотри, какая красота!»

И правда, красота. Красота такая, что не сдержать улыбку – она во все лицо.

Прага, Мадрид, Лондон, Киев, Стокгольм.

А в Стокгольме многое разрушили. Была такая мода – рушить старое и строить эти ужасные стеклянные коробки. А вот Прага или Лондон – ни-ни. Там разрушить – все равно что себе руку отрубить.

И в Киеве очень ко всему бережно сейчас относятся.

Мне нравится.

Там, если старинное строение совсем ветхое, то вокруг построят новое здание, но оно так гармонично впишет в себя старое, что только одно сплошное загляденье.

А у нас в Петербурге рушат вот.

Даже собрались и решили: что можно рушить, а что нельзя.

Я понимаю – это очень правильные специалисты.

А по мне, так если до 1917 года стояло, так и не рушьте, но это только на мой взгляд.

У них взгляд другой. Они найдут аргументы.

Верю – все они, те аргументы, будут очень грамотные и согласованы будут в пятидесяти местах.

А в Лондоне все решала бы королева. Она бы сказала: «Нет!» – и все опять нашли бы аргументы. Совершенно в духе ее решения.

Вот поэтому я и люблю английскую королеву.

Я люблю ее «нет» по поводу сноса старинных зданий.

Вот ведь какие дела, Екатерина Великая была немка, а строила, строила, строила – до сих пор стоит, и все помнят, кто строил и как.

А тут – концов не найти. Уходят, как караси в тину. Кто снес? Почему снес? И где тот архитектор, что воздвиг потом эту стеклянную штуку? Почему его фамилии нет на торце?

Должна быть фамилия. И не только того, кто воздвиг, но и того, кто снес и разрешил снести.

Чтоб потомки знали, что такой-то и такой-то совершенно бескорыстно, то есть по природной недостаче и ущербности собственного разума разрешил снести, а вот этот ломал, крушил старинное здание, а вот тот уже и воздвиг чудо чудное, а купил потом чудо вот этот, заплатив смешные деньги за то, чтоб мы потом мучались, на все это глядючи.

Ну как же. Фамилии должны быть.

Потомки знать должны.

Хочется поскорее взять в руки что-нибудь крупное и сейчас же низвергнуть его в тартарары!

Рассказали мне историю. Есть у нас в Питере ИТМО – Институт точной механики и оптики. Выпускают из него компьютерных гениев.

В этом институте, как и во многих других уважаемых всеми вузах, сохранили в свое время военные кафедры.

Чтоб, значит, юные гении учились там военному делу два с половиной года.

И вот полгода тому назад начали они сдавать выпускные экзамены в надежде получить наконец свое унылое лейтенантство (факультет «Компьютерные технологии и управление»).

Ан нет! Не вышло. Половину на экзаменах срезали и на сборы, на корабли ВМФ, они не поехали.

То есть два с половиной года учили детишек за государственный счет, но не выучили их военной премудрости (всей военной кафедре ставим оценку «кол», и они возвращают в казну свои зарплаты), и теперь они готовятся в армию идти, но солдатами.

Я поинтересовался: а что же такого военного не смогли выучить гении за такое долгое время.

Оказалось, что первый год они готовились по курсу «морские котики», а потом их переучили на корабельных артиллеристов.

Вот это да!

Люди, способные разориентировать крылатые ракеты на полном скаку, сбить с пути спутники и взломать секреты любых военных ведомств, готовились к использованию в военное время, как… ломовые диверсанты.

Здорово!

Только диверсантам не надо иметь такую огромную голову. Достаточно просто ее иметь, а еще хорошо бы, чтоб кулаки в раковину не помещались не только из-за своей величины, а из-за того, что у них со временем перепонки между пальцами выросли.

Ну, Родина, обалдеть!

Значит, берем золото и делаем из него молоток, а потом этим самым молотком обычные гвозди в стену начинаем заколачивать! Причем потом выяснится, что и не надо было туда заколачивать!

А мамы детишек, которые успели, помчались на кафедру и… (о взятках ни слова) отвоевали некоторым лейтенантское звание, после чего экзамен у них приняли.

А тем мамам, которые не успели, объяснили, что сверху (!) приказали принять в лейтенанты только половину. Из пятидесяти, например, сделать двадцать пять!

То есть дело совершенно не в том, что они сначала не могли усвоить то, как можно человеку под водой глотку перерезать или как хвосты подводным лодками минировать, а потом еще до них никак не доходили законы баллистики – просто никому такое учение на хер не нужно было.

То бишь военная кафедра при этом знатном высшем учебном заведении способна была обучить людей только тому, чего сама умеет: бесшумно дневальных ночью в казармах воровать или из пушки пулять.

А вот проникать в чужие военные секреты и спутники с дороги сбивать – это военные кафедры научить не могут. Поэтому и принимают экзамены не у всех. Остальные пойдут служить солдатами – нужники пойдут чистить.

Браво!

Я плыву. Я плыву во сне. Долго перебирая руками и ногами. Я знаю, как можно плыть очень долго. Надо, чтоб рука была как деревянная. Надо все время говорить себе: «У меня деревянные руки. Они никогда не устанут».

И зачем в детстве надо было оплывать этот остров?

Это был большой остров, и я плыл полдня, а потом полдня шел назад.

Было жуткое пекло, перед глазами вырастали круги.

Если долго плывешь, то любой предмет потом получает над собой сияющий венец. Так изменяется зрение от соли. Потом, через много лет, я уже не смогу плыть в море без защитных очков. А тогда мог. Я долго плыл.

Я оплывал вокруг Нарген. Это высокий скалистый остров в Бакинской бухте. Мимо него шли пароходы. Я слышал, как они идут. В воде ясно ощущается звук винтов. Его чувствует кожа. Вода живая. Там, далеко в море, это как-то очевидно. Она выпуклая, из-за поверхностного натяжения. Поэтому вдалеке от берега ты как на вершине холма.

К берегу легко плыть. Это как с горы бежать – легко и страшно. Еле успеваешь перебирать руками и ногами.

Если плывешь больше двух часов, то к тебе подплывают рыбы. Нахальные рыбы. Они могут укусить. Меня кусали, торкались в ноги, в лицо.

Надо резко выбросить им навстречу руку – они отпрянут в сторону, а вдруг ты ядовитый.

Рыбы сопровождают тебя немного, а потом отстают – у каждого в море свое место, и на чужое место никто не любит заплывать.

Если мне приснилось, что я плыву в детстве, значит, я устал и мне пора в отпуск. Мне давно пора в отпуск. Вот такая дребедень. Я не был в отпуске целую вечность.

Жалко все это бросать.

То есть сеешь, сеешь, а потом вдруг нападет на тебя такая жалось относительно этих брошенных где попало зерен, что подумаешь, а может, лучше все тут прополоть, в смысле того, чтобы всю почву пропустить через сито и собрать разбросанные зерна назад.

Потому что жаль.

А вдруг напрасно?

А вдруг все пустое, и никогда в этом месте не пойдет дождь, и умрут все твои семена, окаменеют, и разроют их ровно через тысячу лет сумасшедшие археологи, разроют, обнаружат и скажут: «Так ведь все уже было! Был и смысл, и толк, и понимание! Все уже происходило однажды! И люди были, а у этих людей были мысли, вот только упали они не туда, а сюда – и не взошли!»

То есть мне грустно, господа мои хорошие!

Не выпить ли мне чего-нибудь, поворачивающего ум?

Бомжи есть и в странах Европы, но там их не столько, сколько у нас, и от них не пахнет.

Там они живут и кормятся при церкви.

Похоже, государство выделяет на это деньги, потому что у бомжей здоровый вид.

А возможно, в тех палестинах церковь и сама способна потратиться на дело благое.

Может быть, когда-нибудь, не сразу, не вдруг, не с места сорвавшись, и наша златокудрая храмовня займется заблудшими душами, не обрекая их на примитивное попрошайничество у своих ворот?

Это ведь тоже агнцы божьи.

Так чего бы их не призреть?

Чего бы к ним не прийти, не подать им свою холеную руку не только ради истовых лобзаний?

А вдруг и это дело зачтется слугам Всевышнего при подсчете только им уготованных сковородок?

Вдруг этих противней в царстве Аида будет для них выделено гораздо поменьше, а в чистилище сократится количество помещений с надписью «спецобслуживание»?

И чудовище с головой шакала, взвешивая их легкие сердца на весах справедливости, разве что только разочарованно крякнет? Вот было бы славно! Ужо, как хорошо!

И я бы в таком случае при посещении святилища всеблагого не стал бы обращать свое неуемное внимание на раскормленность его служителей, и на то, с какой ловкостью они прячут подношения прихожан в бездонные карманы своих уютных ряс, и на то, как они пьют коньяк в миру – ловко-ловко, ну совсем как мудрые прапорщики из вещевой части.

Право дело, было бы хорошо!

А каким добром засветились бы их очи, и хмурость, сестра каждодневной зевоты, покинула бы их чело.

У них было бы дело – врачевать эти исковерканные души. Они возвращали бы человеческий облик тем, кто его давно уже лишился.

Всего лишь несколько коек, баня, смена белья и столовая, взамен, скажем, на колку дров, а ведь каков результат: и поиски смирения столь удачно были бы завершены, и пища для него обнаружена.

А то ведь воспарит скоро это сонмище пастухов человеков над стадами своими, а случившийся ветер того и гляди унесет их в невыразимую даль.

Интересно, зачем нам нужна подводная лодка? Такая здоровая дурища, которая может пойти и убить города. На ней все искусственное – даже воздух. Нет, не так. Надо говорить, что на ней, прежде всего, есть искусственный воздух, и это главное. Главное – воздух. Мне приснилось, что нам не хватает воздуха. Я бежал по коридорам, по бесчисленным коридорам и распахивал двери, бросался к окнам, а воздуха не было.

Я проснулся в поту. Было тихо. Остановились вентиляторы, вот поэтому мне и приснилось, что исчез воздух.

Интересно, мы же не любили лодку. Мы не любили море, походы, мы все это не любили, а потом, через много лет, оказалось, что это приходит к тебе во сне, и ты снова идешь по бесконечным коридорам и спускаешься по трапам, и это самый лучший и крепкий сон. Ты идешь, идешь, ты ищешь чего-то, ты поднимаешься и опускаешься, ты ныряешь в проемы, ты исчезаешь за бесконечными дверями. Тебе вдруг становится страшно. Страшно оттого, что ты не понимаешь, что же ты ищешь, а потом приходит на ум – это сон, и сейчас же тебе становится ясно, что ты счастлив.

Люди – это самое ценное, что есть в России, а на подводных лодках служат очень хорошие люди. Это штучный товар. Уникальный. И они должны знать о своей уникальности.

При Министерстве обороны создали общественный совет, куда вошли знаменитые артисты, режиссеры и разные прочие уважаемые люди.

Я это не понимаю.

Я многого чего, наверное, не понимаю в этой жизни, но как артисты будут помогать в создании новой армии, – это я особенно не понимаю.

Мне говорят, что они будут выезжать в войска.

То есть как артисты на сцене они интереса почти уже не представляют, но вот выехав в войска.

Вообразите себе только: приезжает в войска. Сухово-Кобылин! Знаменитейший человек!

Наконец! Наконец в войсках его увидят вживую! От этого можно оцепенеть, благоговея!

Значит, на время посещения войск Сухово-Кобылиным все там цепенеют и на этот период бытия перестают бить солдату морду, потому что невозможно одновременно и бить и цепенеть.

Вот за это спасибо! Большое, огромное, нечеловеческое!

Я даже могу выйти перед всем этим общественным советом и поклониться в пояс персонально каждому его участнику.

А что такого? Если они могут заниматься делами армии, совершенно презрев сцену, то почему бы мне не стать на это время артистом? Я, к примеру, чувствую в себе запал. Они возьмутся за устав, а я – за роль Меркуцио.

Уж я-то вас рассмешу, уж я-то вас потешу, будьте уверены!

Я ведь, в сущности, очень потешный!

И забавный!

Я очень забавный, господа общественный совет!

О Зевс Громовержец! О Дева Мария! О Николай Угодник, покровитель всех моряков!

Мама моя! Вот ведь как все в этой жизни налаживается!

Значит, жить по уставу самостоятельно армия уже не в силах, так ей помогут служители муз!

Искусство, господа, однако, великая сила!

И все пристроены.

Все чем-то заняты.

Пенсионеры стоят в очереди, для того чтобы отказаться от лекарственных трав, а актеры на ночь будут учить не монолог Чацкого.

Они будут учить наизусть иное: «Заслышав лай караульной собаки…»

Первомайский суд Мурманска оправдал капитана траулера Валерия Яранцева, обвиненного в незаконном задержании норвежских таможенников, но наложил на него штраф в 100 тысяч рублей за браконьерство.

Ну что ж, по идее все должны быть довольны, кое-что из обвинений сняли, но и строгость проявили, оглядываясь на иноземцев.

И только Яранцев недоволен – хочет судиться дальше.

Я бы на его месте не стал бы это делать. Наша Фемида раздражительная женщина.

И потом, она же все сделала как надо – и пожурила, и не утопила. Так что не стоит гусей-то дразнить.

Надо клич бросить по России-матушке: «Братцы! Пострадал за дело государево! Сто тыщ хотят у меня лихоимцы тяпнуть! Не дайте погибнуть, потому как дети малыя!» – и сразу счет именной.

Я первый ему денег пошлю.