Детский дом и его обитатели Миронова Лариса
Да нет же, было счастье!
Было!
И никто нас не лишит этой памяти. Какая-то дьявольщина начинала твориться вокруг, но мы не дадимся так просто. Нетушки!
Детей никому не отдам. И они останутся со мной, своей воспитательницей. Что на них нашло, не знаю. Разберёмся со временем. Не надо только делать поспешных выводов. Но я знаю – это не настоящее. Я знаю. А настоящее – то, что было тогда, в наши первые счастливые дни. В конце концов, всё определяется собственным мироощущением.
Мир остался тем же – изменилось мироощущение. И в моих руках – его вернуть на место. Вот и все проблемы. А потом – продолжить свой путь.
И больше нас уже ничто не собьет с курса.
Прошло ещё несколько дней, и я выписалась из больницы с длиннющим списком полезных рекомендаций. У психиатра я всё же побывала. Это было впечатляюще. Он меня попросил заполнить две анкеты: в одной, с помощью трёх десятков вопросов, анонимные доброжелатели пытались выяснить наличие у больного сексопатологии, в другой – с тем же количеством вопросов – угрозу или процветание паранойи.
Я заполняла анкеты долго и усердно, а психиатр, утомившись, наверное, умозрительным психоанализом, начал тихонько напевать:
«В парке Чанз распускаются розы…»
Однако когда я передала ему исписанные листы анкеты, он прочёл и петь перестал. Судя по недовольному и даже слегка разочарованному лицу, я поняла – придраться ему особо не к чему. Бездельничать он, судя по всему, не очень любил.
А он-то обрадовался, губёнки раскатал: какая рыбина в сети идёт! Куча скрытых пороков и букет предрасположенностей! Ладно, пусть кушает постное блюдо. В его возрасте уже пора переходить на диету.
– Всё-таки меня смущает… э-э-э… ваша ригидность, – неохотно выпуская меня из уже заготовленной ячейки в картотеке потенциальных психов, сказал он.
– А чем она вам так несимпатична? – для поддержания вежливого разговора, спросила я.
– Упёртые люди… знаете… это потенциальные шизофреники…
– А как же чувство ответственности за своё дело?
– Ну, это очень зыбкая грань…. И потом, эта ваша фанатичная вера…
Он пристально смотрит на меня, сложив руки перед собой.
– Ну, почему же фанатичная? Моя вера зиждется на прочном фундаменте убеждения, а убеждения – на конкретных знаниях. Их у меня, поверьте, немало.
– Вам нравится учиться?
– А вам?
– Ну… всему своё время. Поздно уже.
– Это жениться бывает поздно, а учиться…
Но я тут же прикусила язык – под его сердитым взглядом. Понесло! Вот чёрт…
– Так во что же вы верите? Или в кого?
– В человека, ваша медицинская светлость, – разозлилась я тупости этой подводки.
– Да? – вытянул шею он.
– И это – божественная вера.
– Вы настаиваете?
Он оживился, взял ручку и приготовился строчить– не всё потеряно.
– За свои убеждения готова драться на дуэли.
– Только не со мной. Терпеть не могу воинственных женщин! Брррр…
Можно подумать, кто-то и в самом деле предлагает ему «терпеть» амазонок! – подумала я, но вслух сказала старательно вежливо:
– Извините, я пошутила, женщина должна быть юной, нежной и трепетной, иначе она – не женщина.
– Интересная парадигма… Согласен – женщина должна быть ласковой, нежной, располагающей…
– Кому что бог послал.
– И это верно, – почему-то обрадовался он. – Иная так расположится, что и не знаешь…
– … как её нисположить.
– Точно, точно… Как вы на лету всё схватываете!
Он уже начал как-то странно поглядывать на меня. А я, распоясавшись до предела, решительно сказала:
– Так может, прямо сейчас и начнём?
– Что… начнём?
Он даже снял очки и посмотрел на меня прямо, но без всякого интереса и даже любопытства, как смотрят на какое-то скучное, но, возможно, опасное насекомое.
– Начнём корректировать тесты.
– У меня смена только началась… – совсем нескладно начал «косить» он. – А вообще буду рад. Заходите. Когда выпишетесь, конечно, – как-то вяло и скучно, совсем без энтузиазма, но всё-таки вежливо сказал он.
И тут же быстро подмахнул мне справку – всё в норме. Я пулей вылетела из кабинета – скорее вон, пока не передумал. Через час радостно покидала Сочинскую больницу, на душе было легко и радостно.
Ну, кажется, на этот раз пронесло. А ведь могло и очень печально для меня всё закончиться. Мои воспитанники, а также наши воспитатели встретили меня спокойно, по-доброму, без лишних вопросов и глупых советов.
Детям сказали, что у меня было плохо с сердцем.
Жара спадала, а с ней – ушло и наваждение, истаял морок… Дети опять становились теми же детьми – в меру непослушными, но вполне, однако, вменяемыми.
На взморье начиналось спокойное, воистину «золотое» время.
Глава 33. Ох уж эти души!
Однако оставаться на базе после того, что случилось, не было никакой возможности. Хозяйка даже речи не заводила об этом: наш отъезд в Москву – само собой, как говорится…
Я же чувствовала себя крайне неловко. Сотрудники базы, все без исключения, на мою погибель, меня искренне жалели.
Они-то знали от Хозяйки, что за «сердце» у меня было!
Стыдоба!
Особенно неловко было перед самой Хозяйкой. Она меня видела в состоянии далеко не из лучших – а если я ещё и бредила? Оййй…
Иногда я злилась – подумаешь, испортили заезд элегантной даме! Ну и что, что пару-тройку светских мероприятий из-за нас пришлось отложить?
Ходили слухи, что чуть ли не из клана верховного правителя кто-то собирался базу осчастливить своим присутствием…
А это не шуточки – под такое дело дали бы кучу денег из спецфондов – на благоустройство территории хотя бы.
Дело тоже нелишнее.
И вот всё сорвалось – из-за меня.
Перед самым отъездом Хозяйка снова пригласила к себе на беседу.
– Хотите совет? – спросила она.
– Спасибо.
– Спасибо – да? Или спасибо – нет?
– Ну, как же – нет, если мы живём в этом самом «да»?
– В чём живём?
Она пристально на меня посмотрела.
– В стране Советов.
Она улыбнулась, но лёгкая тень досады всё же пробежала по её лицу.
– Ладно, вас не переделаешь, я вижу. Я кивнула.
– Лучше и не пытаться.
Она, чуть насмешливо улыбнувшись, величественно прошествовала к высокому шкафчику, отомкнула маленьким ключиком резную дверцу – откидную доску, выставила на неё бутыль рома, рюмочку и, немного помолчав, плеснула, не глядя, из бутыли. Послышался странный жалобный звяк.
Она посмотрела длинным рассеянным взглядом поверх моей головы, потом быстро опрокинула рюмку, зажмурилась, слегка причмокнула, убрала бутыль, заперла дверцу, наконец, сказала:
– Приедете домой, сразу берите отпуск. Обязаны дать. Никаких отговорок не принимайте. Если что, действуйте напористо. Плюньте на всё и приводите свои собственные дела в порядок. А по осени возвращайтесь на кафедру.
– Куда?
– К своим академикам, в науку. Нечего гнить в этой зловонной дыре. В одиночку такую махину не своротить.
– Плетью обуха, хотите сказать?
– Ну, что-то так.
– Спасибо, золотой вы человек, – сказала я искренне. – Вы столько сделали для нас! Но…
– Никаких но! – она сердито махнула рукой. – Уж точно, завод озолотил ваш детский дом. Да только всё не впрок.
– Верно, верно…
– Только не очень понятно, кого больше – детей или саму вашу дирюгу.
– Вы даже знаете её прозвище?
– Я многое знаю. Из того, что вам никогда не узнать. И потому мой вам совет – уходите оттуда. И как можно скорее.
– Тамара Трофимовна! Я там не одна. Ещё ведь есть люди. И они тоже работают изо всех сил. Я не могу предать их, не говоря уже о своих воспитанниках. Не справимся сами, пойдём искать помощи – у вас, к другим шефам пойдём. Но будет исправлять положение. Всем миром. А вдруг да и справимся?
Она засмеялась мелким рассыпчатым смехом – будто стеклянные бусинки покатились по полу.
– Не надоело?
– Ничуть.
– Я за месяц с небольшим ошалела от ваших наглых деток, более избалованных тварей с роду не видывала.
Я вздохнула, сама не знаю – почему. То, что выделывала со мной она, можно было бы сравнить с маневрами морского судна – она то насильно тянула меня, стараясь развернуть против курса, то пыталась взять на буксир. Однако лечь на новый курс у судна никак не получалось.
– Если по правде, то и мне тоже всё осточертело – до невозможности. Но прикипела я к ним, понимаете? – сказала я.
– Понимаю – душой приросла, – усмехнулась Хозяйка.
– Это так.
– И что теперь?
– Не знаю, что мне удастся для них ещё сделать, но я буду стараться изо всех сил.
– А они остались? Силы, говорю, остались? Она засмеялась.
– Ещё целый пуд и маленький вагончик. Я семижильная. Они у меня в душе. Жилы эти…
– Ох уж эти души! – всплеснула она руками, совсем как какая-то патриархальная старушка. Тут только я заметила, как изменилась, постарела она за эти дни… – вы хоть понимаете, на что посягнули?
Я наивно улыбнулась и пожала плечами.
– Ни на что не посягаю, я просто пытаюсь исправить некоторые искажения нашей жизни в той сфере… Но она меня весьма сердито прервала.
– На саму сугь, не знаю, понимаете хоть вы это сами или не до конца. Ваша деятельность – это какое-то извращенное народничество, толстовство, или что-то в этом роде. Это наглость, в определённом смысле. Живите, как люди, и всё будет хорошо.
Я полезла в бутылку.
– Нормальная деятельность, что в ней такого сверхъестественного?
– Да то, что для этих целей целые институты созданы. Тысячи дармоедов сидят на шее народа, вот пусть и ломают головы, как всё это исправить. Вам-то что – больше всех надо?
Я слабо пыталась возражать.
– Детский дом сродни стихийному бедствию. Это должно касаться всех. Здесь каждый имеет моральное право вмешиваться. И потом, настоящих людей, готовых с головой окунуться в это варево, катастрофически не хватает. Каждый кадр на учёте. Нет, что вы, уходить мне никак нельзя.
Она замахала руками, и я заметила, что перстней и колец на её пальцах вроде как стало поменьше.
– Ну, бог с вами, вы и в самом деле какая-то поперечная. Что-то раньше вы казались мне покладистей. Да…
– Простите, если что не так, – смиренно сказала я. – Это, конечно, ошибочное мнение. Я – ужасный человек. Но я не могу ни изменить себя, ни изменить своему делу. Вы спасли меня на свою голову. Простите меня.
– Ох уж этот высокий штиль! – сказала она с ироничной улыбкой на сахарных устах.
– Всё равно простите, я от сердца.
– Ну, пусть, замнём эту тему. Вот вам от нас небольшая компенсация – это завод выписал для вас премию.
– Премию?
– Премию, премию…
– За что?
– Да просто так. Некуда заводу деньги девать. Дай, думают, дадим мы этой воспитателке пару десяток на бедность…
Я от души расхохоталась, она тоже улыбнулась.
– Штраф с меня надо взять, а не премию давать. Нет, я не могу взять эти деньги.
– Послушайте, – снова строго сказала Хозяйка. – У вас шмонали?
– Шмонали.
– Занять есть у кого?
– Не знаю… Не спрашивала.
– То-то же.
И она решительно вручила мне конверт с деньгами. Пятьдесят рублей новенькими хрустящими червонцами.
– Спасибо…
– Этого вам хватит, пока отпускные получите. Требуйте, они должны вам оплатить. Вы здесь работали, они – отдыхали. Так что требуйте.
– Постараюсь.
– Нет, вы мне обещайте.
– Хорошо.
– На дорогу вашим обормотам выписан сухой паёк, надеюсь, не оголадают. Фруктов возьмёте столько, сколько загрузится в автобус на свободные места. Вот накладная.
Я поблагодарила её и отправилась собирать пожитки. Перед самым отъездом мы с детьми пошли к морю – прощаться. Дети вели себя смирно, не орали, не носились, не подкалывали друг другу. Искупались, сидим на берегу, смотрим на закатное небо. Плотные малиновые облака постепенно разбегаються, и солнце, внезапно одержав ослепительную победу, решительно пробивает своими лучами огромную брешь в тёмной перистой полосе, уже у самой кромки горизонта. В яркой полоске света блеснула фантастическими крылышками крупная вечерняя бабочка. Я посмотрела на Огурца – у него на голове, в белёсых длинных волосах смешно устроились большие кипарисные чешуйки… Он поймал мой взгляд и почему-то заплакал. Мне стало неловко. Грустно как-то. Ворчливым голосом, привычно, почти по-домашнему шумит прибой… Нам его будет очень не хватать.
– А жалко всё-таки уезжать, да? – сказал кто-то из мальчишек тихо, печально, с душой, но из-за грохота волн я не расслышала – кто.
Глава 34. Вы все спите, а у нас ЧП
Поезд прибыл с большим опозданием – вместо двенадцати ночи в пять утра.
Присланный за нами на вокзал автобус, так и не дождавшись нас, уехал обратно.
– Вы с вещичками на такси домой, а мы с ребятами поедем в детский дом на метро. Ирочка тоже с нами поедет, так что в дэдэ не сильно спешите, отдохните, как следует и приходите завтра.
Так распорядилась Татьяна Степановна, и я, загрузив пять коробок отрядного скарба (ласты, маски, кружки, плошки…) в такси, поехала домой. В седьмом часу утра уже была в своей комнате. Дочки пока в лагере, завтра же к ним наведаюсь, дадут отпуск, так сразу же и заберу домой. Хватит, наотдыхались! Погуляем недельки две в подмосковье, как в старые добрые времена. Лепота…
В поезде спала кое-как – пару раз придремнула, вот и весь сон. Приняла душ – и в постель. Неужели я снова дома?! Какое блаженство! Завтра с утра позвоню директрисе и… я тут же проваливаюсь в мягкую, сладкую дрёму, засыпаю глубоким сном праведника, так и не додумав до конца приятную мысль…
Просыпаюсь от звонка телефона.
– Алло! Алло! Ольга Николаевна? Добрый день. Это Людмила Семёновна.
– Здравствуйте, Людмила Семёновна.
Что это она? Подробности интересуют? Вот нетерпеливица!
– Здравствуйте, здравствуйте. А что не звоните на работу?
– Да я только что глаза продрала. Легла в восемь, а сейчас… (смотрю на часы) одиннадцать только.
– Одиннадцать, но следующего дня, милочка. Поздравляю.
– Опс. Ну и здорова я спать!
Лихорадочно соображаю – сколько же я проспала? Больше суток получается, обалдеть…
– Богатырский сон, однако.
В трубке установилось молчание, потом слышно отдалённый голос:
– Опять таблеток наглоталась…
Это что же такое? Моя любимая подруга Татьяна Степановна уже там? Интересненько… И смех. Весело ей! Ага, ещё мужской голос… Валера? Но что он-то?
– Алло, Людмила Семёновна! – кричу в трубку.
– Да, да… отвечает она. – Извините, отвлеклась. Тут люди…
– Догадываюсь. Людмила Семёновна, вы позвонили, чтобы что?
Она куда-то в пространство произносит что-то типа «ойййооо…», потом говорит в трубку:
– Ну, так у нас новость.
– Что-то случилось?
– И это тоже – ещё ЧП.
– Господи, что… что случилось?
– Начну с новости. Сбежали наши воспитанницы Кузенкова, Лисковская…
– А Надя?
– И Надя с ними.
– Так…
Плакал мой отпуск. Придётся искать девиц. Это занятие надолго.
– А что за ЧП? – спрашиваю я, чувствуя, как вспотевает трубка в моей руке. Ноги слабеют. Что ещё они натворили?
– Утонула Лена Ринейская.
Опа-на! Ну и шутки у них. Однако: «Ладно, я пошутила», – никто так и не сказал.
– Сейчас буду.
– Лучше через два часа. Сейчас здесь работает комиссия.
– Так, может, как раз и поговорить с людьми?
– Вы только всех ещё больше запутаете.
Кладёт трубку – ту-ту… Заломило в висках. На слабеющих ногах еле добредаю до дивана. Хорошее начало. Что же это такое, всамделе? Девочку оставили в Москве, чтобы сберечь здоровье, и – погубили жизнь. За что такое наказание?
Но на смену растерянности уже спешит злость: силы вернулись, минутная слабость прошла. Не время расслабляться – эпоха кисейных сантиментов кончилось навсегда. Через сорок минут я уже в «предбаннике» директорского кабинета. Дверь приоткрыта. Разговаривают на повышенных тонах. Заходить неудобно, пусть закончат или… хотя бы пусть образуется пауза… Ну, я ей…
– Что там было, только без придумок? Честно! Честно говори! Продуманный акт? Если у неё в натуре заложила тяга к самоубийству, тогда это одно. Несчастный случай – это уже другое.
– А есть ещё и третье – достать нас все.
– Так она, по-твоему, просто хотела всем напакостить?
– А чёрт её знает, что она там хотела, – отвечает Татьяна Степановна.
Гражданская казнь, да ещё заочно. Ну-ну. Подслушиваю второй раз за этот день – не многовато ли? И так всё ясно. Надо бы выйти в коридор, но ужасно интригует молчание третьего лица – на кого это она так кричит?
– Да что вы, в самом деле? – прозвучал и третий голос. (О, да это же Валера!) – Женщина как женщина.
– А ты уже информирован? – язвит Татьяна Степановна.
– Нормально работала, вежливая. Чего зря придумывать?
– Тебя не просят давать оценку её работе. (Татьяна Степановна.) Людмила Семёновна, ей место уже давно в психушке. Валер, а ты подлец. Ты же помнишь, как всё было? Ты же сам говорил!
– Ничего не говорил и ничего не помню, – упрямо бубнит Валера.
– Ага, склероз тебя прошиб скоротечный, – ехидничает Татьяна Степановна.
– А может, и хронический, – отвечает Валера всё тем де тоном.
– А какую зарплату получаешь, хоть помнишь? Голос Людмилы Семёновны грозен, как у прокурора.
– Да он же сам говорил, что она ненормальная! (Это Татьяна Степановна.)
– Нет, я говорил, что она необычная. А это совсем другое. – Я и говорю – ненормальная! – Ненормальная и необычная – это разные слова, – упорствует Валера.
– Филолог, однако!
– Людмила Семёновна, я свидетельствую, – вставляет своё слово Татьяна Степановна.
Ну, змея! Нет, больше я так задёшево не куплюсь. С «лучшими подругами» – отныне и присно и, во веки веков – покончено как с враждебным классом.
– Вам бы всех по психушкам распихать – как этих хануриков, во-во… И память чтоб отшибло напрочь. Чтоб не портили общий вид.
– Валера!! – выкрикивают они обе в один голос.
– Ну, я. Тридцать пять лет как Валера.
– Он ещё и возрастом кичится! На что ты намекаешь?
– Да он сам… Не иначе как с ума сошёл!
– Значит… ха-ха-ха… И меня туда же? Да пошли вы…
– Вон! – визжит Людмила Семёновна.
Конец сеанса запретной связи. Вхожу в кабинет. Нос к носу сталкиваюсь с летящим на выход Валерой.
– Здравствуйте ещё раз, – это я – говорю вмиг присмиревшим дамам. – Валера, а вам моё искреннее мерси.
Читать бесплатно другие книги:
