Ты, я и Гийом Машкова Диана

Глава 1

Время шло. Вторая глава продвигалась медленно. И, кое-как разобравшись с «Подвигами юного Дон Жуана», я надолго застряла на романе «Одиннадцать тысяч палок». Странный сюжет, сдобренный невероятным количеством плохо перевариваемых пряностей и острот, пугающе жестоких*censored*графических сцен, от которых в жилах стыла кровь, развивался на фоне исторических событий эпохи.

Главный герой романа и по совместительству концептуальный двойник Аполлинера – граф Выбеску доводил читателя до ручки. Даже маркиз де Сад ни в жизни, ни на страницах своих романов не позволял себе столь жестоких и омерзительных выходок, как этот не в меру развоевавшийся тип. Роман оказался нашпигован жутким смешением реальности и порочного вымысла настолько, что голова отказывалась его воспринимать. Одна только сцена, в которой офицер Мони Вибеску насилует немую шведку, недавно разрешившуюся от бремени, предварительно исполосовав ее тело розгой, а потом совершает то же преступление с ее четырехмесячным младенцем – девочкой, – была способна подорвать душевное здоровье кому угодно. И вызывала настолько тошнотворную волну отвращения, что просто не хотелось жить. А главное, я не могла понять, был ли это абсолютный вымысел ради гротескной демонстрации общественного строя, безнаказанности «потомственных господарей» – таких, как князь Мони Вибеску, – или где-то между строк скрывалась подслушанная, пусть преувеличенная, но реальность. В любом случае становилось страшно.

Аполлинер создал неудобоваримый коктейль, вкус которого приводил в исступление: мною владели то бешенство, то сострадание, то тошнотворное отвращение. Я уже не видела в тексте никакой системы, повествование сливалось в острую смесь разнообразных чувств. Какой уж тут, к черту, анализ?! А может, дело было вовсе не в романе? И эмоциональная чрезмерность, которой я на тот момент страдала, оказалась связана с тем, что я заблудилась в собственных душевных лабиринтах, сама постоянно путая, где вымысел, а где – правда жизни. И виною тому был Артем.

Наша переписка после моего возвращения в Казань постепенно разгорелась с утроенной силой. Но поначалу я ужасно боялась, что, получив воплощение своей «идеи фикс», Артем потеряет ко мне интерес. Я мучительно размышляла на эту тему несколько дней подряд, а потом все-таки рискнула – заглянула в почту. Там меня терпеливо дожидалось одинокое непрочитанное письмо. При виде его сердце затрепетало.

«Здравствуй, Артем. Спасибо тебе за письмо – только сегодня вот решилась зайти на mail.ru. Разумеется, я могла бы открыть свой почтовый ящик и раньше, могла бы написать тебе сама, но у меня после приезда из Москвы начался какой-то малообъяснимый психоз: когда-то давно мне внушили (я так подозреваю, это дело рук моей мамы и тургеневских романов), что мужчина, овладев женщиной, теряет к ней всякий интерес. Теоретически понимаю, что в жизни бывает и по-другому, но никак не могу отделаться от страшных мыслей на эту тему. Поэтому лучше сразу скажи, если что-то не так – я могу исправиться или избавить тебя от своего присутствия (виртуального в том числе). В любом случае извини, если была слишком наглой, слишком доступной или недостаточно внимательной. Ох, что-то я не то пишу.

Одним словом, не сердись, если можешь. Я только хотела как лучше.

Ну вот – Катенька изо всех сил требует к себе внимания. Надо идти. Хотя какая, по сути, разница – буду я стучать по клавишам или разговаривать с тобою мысленно: легче от этого не станет. Мне было с тобой так хорошо, так легко и свободно, что я, несмотря на то что мы пробыли вместе так мало, с трудом привыкаю жить без тебя.

Напиши мне, пожалуйста, как можно скорее, так у меня меньше шансов окончательно сойти с ума. Целую. Яна».

Я долго ругала себя за то, что так разоткровенничалась. Уже по опыту давно минувшей любви к Славику знала, что стоит раскрыться перед мужчиной, доверить ему свои чувства, как он вместо ответных признаний начинает одаривать тебя самодовольным безразличием. А чего, в самом деле, распыляться-то? И так ведь дело в шляпе: девушка любит и на все готова.

Артем ответил мне длинным и нежным посланием. И хотя в нем не было слов «Я люблю тебя» или «Не могу без тебя жить», которых я с таким трепетом ждала, ему удалось угомонить мои страхи: он беспрерывно говорил о том, что нам жизненно необходимо встретиться снова, что ему было безумно радостно и счастливо со мной. А я читала и удивлялась тому, каким же он может быть разным: и сдержанным, и открытым, и чувственным, и циничным, и заботливым, и жестоким. И все это проскальзывает в одном-единственном письме! Как будто кто-то неосторожно намешал в этом человеке самых разных качеств, а главные выделить забыл.

А через неделю он уехал в Англию по своему очередному гранту. Теперь мы писали друг другу каждый божий день, а я окончательно и с удовольствием сменила жизнь на глупые мечты. Мы оба с непозволительной страстью погрузились в опасное занятие – изводили друг друга сексуальными фантазиями и изнывали потом долгими одинокими ночами под бременем этого безумия. Так же, как и в романах Аполлинера, в этих письмах на реальные события накладывалась канва непристоных грез, которые не имели выхода наружу и раскаляли добела нутро каждого из нас. «Душевный стриптиз» по сравнению с тем, что мы затеяли теперь, казался просто детским лепетом и воплощением невинности. Условия переписки заключались в том, чтобы каждое послание содержало один сценарий для будущих любовных игр. Наверное, воображение Артема было более легким на подъем – он без труда изобретал сценарий за сценарием, а может, у него тогда было много свободного времени. Мне же приходилось сложновато – целыми днями и ночами я корпела над выдумыванием всевозможных малопристойных сюжетов, чтобы собрать требуемую коллекцию игр. Я старалась изо всех сил – просто не могла себе позволить разочаровать Артема.

«Представь себе, что ты – учитель физики, – фантазировала я в одном из писем, – а я – твоя нерадивая ученица. Одиннадцатый класс. Скоро выпускные экзамены, но при таких оценках меня к ним просто не допустят, а отвечать за это безобразие, как классному руководителю, тебе. Ты страшно устал от моей тупости и лени, от вечно не выполненных домашних заданий и еще больше – от того, что я разрешаю соседу по парте залазить к себе под юбку прямо во время урока. Тебя уже просто трясет от одного моего вида – от наглой усмешки, от длинных темных волос, собранных в два легкомысленных хвостика по бокам, от чересчур короткого форменного платья. Ты оставил меня после уроков, чтобы вправить мозги, и теперь меряешь раздраженными шагами пространство перед доской – два шага влево, два – вправо. А я сижу за партой одна в целом классе и первый раз в жизни по-настоящему боюсь последствий своего разгильдяйства.

Ты резко останавливаешься напротив меня, смотришь красными от бешенства глазами и приказываешь: «Встать!» Я поднимаюсь со стула и, выйдя из-за стола, встаю в проходе. «К доске!» – Ты орешь так, что слышно, наверное, по всей школе. Только сейчас в ней никого уже нет – поздно, даже за окном давно стемнело. Я встаю около доски и беру в руки мел.

– Пиши! – Я вздрагиваю и начинаю тупо переминаться с ноги на ногу.

– Что писать? – голос у меня срывается и дрожит.

– Что знаешь, то и пиши! – Ты в бешенстве хватаешь указку и, опираясь на нее, как на трость, снова меряешь шагами класс.

Я стою у доски и так стараюсь вспомнить хоть что-то, что лицо мое становится алым, как мак. Ты бросаешь на меня презрительный взгляд и меряешь шагами класс еще быстрее. Раскрошив от волнения половину мела, я наконец вывожу на гладкой коричневой поверхности элементарную формулу. Ты смотришь на ущербный набор латинских букв и белеешь от гнева.

– Что это?!

– Э-н-н-нергия.

– Да неужели?! – Ты подходишь ко мне вплотную и смотришь прямо в зрачки.

– Д-д-да.

– Ты у меня попляшешь! Повернись к доске! Ищи ошибку!

Я тупо смотрю на формулу, в глазах стоят слезы. Я никак не могу сообразить, что потеряла «квадрат». И вдруг с ужасом ощущаю, как подол моего платья начинает двигаться вверх. Я пытаюсь обернуться, ты кричишь: «Стоять!» – и ноги делаются ватными, не слушаются меня. Я закрываю красное лицо руками, всхлипываю. Тем временем указка скользит все выше и выше по ноге, пока не упирается в препятствие. Ты, бормоча себе под нос, какая я «дрянь» и «мерзавка», толкаешь меня на доску, я инстинктивно упираюсь в нее руками, и ты, выбросив из рук указку и задрав мне платье до пояса, врываешься с такой силой, будто стремишься разорвать на тысячу частей…»

Несложно догадаться, что именно я испытывала, строча подобные послания, и какое действие они оказывали на Артема. Наверное, Аполлинер, создавая «Подвиги юного Дон Жуана», испытывал что-то подобное: сексуальное могущество, безнаказанное возбуждение, вседозволенность.

В ответ на мои сюжеты Артем сочинял и описывал еще более развратные сцены. В его сценариях я была *censored*ткой, горничной, наложницей, стриптизершей, секретаршей. Мой клиент – гость – господин – хозяин – босс отчитывал меня за плохую работу, наказывал розгой или ремнем, выдумывал такие «воспитательные меры», что наши эпистолярные экзерсисы, изложенные в каком-нибудь романе, наверняка произвели бы куда больше возмущенного шуму, чем те же самые «Подвиги юного Дон Жуана» в свое время.

Мы экспериментировали. Меняли персонажей. Перемещались в пространстве – действие могло происходить в старинном замке, в современном офисе, в парке, в лесу, в гостиничном номере или лифте. И все равно это были мы в нашей собственной несуществующей спальне.

Я заболела. Окончательно и фатально. Оказалась заражена сладострастной бациллой подчинения прихотям мужчины. Единственного мужчины в этом мире – Артема. Совершенно четко пришло понимание того, что я сойду с ума, если наши фантазии никогда не будут реализованы, если мы не испробуем хотя бы десятой доли из того, что успели понаписать за эти месяцы.

Сюжеты в письмах Артема постепенно становились все более изощренными. И если им, слава богу, было еще далеко до аморальных безумств Мони Вибеску, юного Роже в части фантазий на тему, что можно проделать с женщиной, они давно превзошли. Сейчас, когда Артем жил в Англии вдали от семьи, многочисленных друзей-приятелей и университетских проблем, его ничто не отвлекало от постоянного мысленного и виртуального общения со мной. А вот я с трудом справлялась с тем, чтобы соответствовать его непристойным письмам и отвечать в том же духе. Мне-то, в отличие от него, приходилось играть множество социально значимых и совершенно неподходящих сейчас ролей: матери, жены, дочери, невестки, хозяйки. И это при условии, что голова была постоянно занята только мыслями о предстоящих нам с Артемом удовольствиях. А он, казалось, совершенно естественно и эгоистично отбросил тот простой факт, что я не принадлежу только ему. Что даже себе я не принадлежу. Он забыл, что у меня есть муж и ребенок, не задумывался над тем, что наши жизни не похожи одна на другую, как небо и земля. Окончательно поддавшись романтике сказочного и вольнодумного, по его описаниям, города Кембриджа, он, скорее всего, и представить себе не мог, как живу в это время я. Наверное, я стала для Артема чем-то вроде карманной феи: извлекаешь в любой момент на свет божий, разговариваешь, наслаждаешься, любишь, а потом прячешь обратно. Причем для самой феи время без хозяина останавливается – она его не ощущает и все. Будто спит и не видит даже снов.

Но я-то, к сожалению, была вполне живой несчастной женщиной. Со своей ставшей вдруг ненавистной жизнью: ни выйти из дома, ни пропасть в собственных мыслях, ни заняться работой – бесконечные домашние и детские хлопоты. Я оказалась отрезана от мира огромными портновскими ножницами, и никто не спешил пришивать меня обратно: ни друзей, ни подруг, ни удовольствий, ни работы, ни свободы, ни денег. Единственное общество, которое осталось мне доступно, – это молодые мамочки, собиравшиеся возле песочницы во дворе. Но меня вдруг стало тошнить от их разговоров: беседы о пеленках, борщах, детских болезнях, одежде были мне абсолютно непонятны и навевали вселенскую тоску. Конечно, из врожденной вежливости я ласково улыбалась и молчала, но слушать их становилось все сложней и сложней.

Уже тогда мне стало понятно, что мы с Артемом были людьми из разных миров, – только он об этом не догадывался. А я, опутанная страхом потерять его, изо всех сил старалась, чтобы этого не произошло. И продолжала для него одного играть роль карманной феи.

В письмах я старательно изображала из себя полноценного человека, делала вид, что многое в жизни воспринимаю так же, как и он, знаю, что к чему. Я с радостью концентрировалась на сексуальных фантазиях и избегала «общих тем»: страшно боялась отпугнуть Артема своей провинциальностью и незнанием элементарных вещей. Препятствия и различия, которые ставили крест на будущем наших отношений, блекли и тускнели перед силой эротических грез и безудержных желаний. Я любой ценой стремилась сохранить это состояние. Не дать Артему задуматься и понять.

Мне упорно верилось в то, что при следующей нашей встрече Артем обязательно заведет разговор о том, как нам дальше жить, и выяснится, что и для него – так же, как для меня, – независимое, отдельное существование дольше невыносимо. Я напряженно ждала выяснения отношений, с надеждой и страхом заглядывала в будущее. Непозволительно настойчиво мечтала о том, как счастливы мы будем вместе, прекрасно понимая, что не имею права об этом мечтать. Потому что уже сделала однажды свой выбор.

Я сознавала, что так нельзя, но мысленно уже развешивала занавески, убирала маленькую квартирку, готовила Артему обед и гуляла с Катей в самом милом и замечательном, если судить по письмам Артема, городке Соединенного Королевства. Знал бы об этом он! Наверняка моментально бы сделал все возможное, чтобы разорвать нашу связь. Особенно смешно было надеяться, учитывая честное предупреждение о нелюбви к «коротким поводкам». Я не была дурой. Мне не требовалось повторять дважды. Но руководствоваться только велением разума я не могла – слишком глубоким оказалось мое чувство, слишком многое внутри меня перевернулось с ног на голову и изменилось под влиянием Артема. Ради него я могла слепить из себя какую угодно женщину, я готова была создавать новых женщин каждый день – лишь бы нравиться ему. Невозможно было все это отринуть, забыть и сбросить с себя плотную паранджу болезненных и сладострастных грез.

Глава 2

В марте я прошла на кафедре обсуждение второй главы. Ничего из ряда вон выходящего – ни плохо, ни хорошо. Зато была возможность, немало меня повеселившая, увидеть, как достойные профессора и доценты, из тех, кто в совершенстве владеет французским языком, краснеют и опускают глаза, когда я зачитываю им отрывки из романов. Все-таки забавно, как схоже реагируют люди на выброс в массы различного рода откровений. И это сегодня, в двадцать первом веке! Что ни говори, а природа человека неизменна. И не зависит она ни от условий его жизни, ни от статуса, ни от уровня образования – разве что от окружающей среды. А среда, собственно, – они же сами, люди, и есть. Получается замкнутый круг стереотипов и восприятий. Забавно. Вот состарюсь, дождусь того момента, когда на меня все станут смотреть как на божий одуванчик, и опубликую нашу с Артемом переписку. Пусть порадуется публика силе контрастов.

Артем должен был вернуться из Англии в начале апреля. Мы давно уже договорились о встрече. Официальная версия моего бегства из дома на этот раз – острая необходимость позаниматься в библиотеке. Отчасти это было правдой – чтобы осилить к осени последнюю главу, я должна была ликвидировать пробелы в набранном материале.

Я нервничала перед этой поездкой не меньше, чем перед исполнением роли «идеи фикс». За три месяца виртуального общения мы снова утратили всякое представление о нас реальных. Но теперь кое-какой опыт уже имелся, и было ясно, что все придется начинать сначала – заново знакомиться, сближаться, заново друг к другу привыкать. И неизвестно еще, что именно из этого выйдет: вместе нам предстояло прожить целую неделю, а не один-единственный, посвященный только друг другу день. А это уже был первый серьезный груз ответственности.

Билеты в этот раз я купила на более удобный поезд – уже начала лучше разбираться в сообщении Казань – Москва, – прибывающий не в семь, а в одиннадцать утра. Мне-то, конечно, было все равно, когда приезжать (пораньше даже лучше), но я думала об Артеме: негуманно снова заставлять его вставать в пять утра, чтобы ехать на вокзал.

К путешествию я начала готовиться заранее – хотелось произвести впечатление на Артема, которого, как выяснилось в ходе переписки, немного раздражал мой внешний вид зимой: мамина длинная шуба (в собственной, мутоновой, в разгар зимы было холодно) и ее же платочек под хохлому. На этот раз я решила во что бы то ни стало обойтись без одежды с чужого плеча. Заказала в ателье длинное черное пальто по собственному эскизу, правдами и неправдами выкроив деньги из дырявого семейного бюджета, и даже купила осенние ботиночки на каблуке, заработав на чудом подвернувшемся репетиторстве. До этого, с момента начала самостоятельной замужней жизни, я обходилась обувью только летней и зимней – промежуточных вариантов не существовало.

Самой себе в новом наряде я очень нравилась: завуалированно сексуальная, стильная, стройная. Но кто ж его знает, как отреагирует на мои приготовления Артем?! Поэтому, прежде чем выйти из вагона, я, распереживавшись не в меру, раз сто посмотрела в зеркальце: то расстегивала, то застегивала пальто, то собирала в пучок, то распускала волосы. Артем терпеливо ждал на перроне, пока я вдоволь понервничаю и спущусь наконец по железным ступенькам – последняя из всех пассажиров. Несмотря на опасения, связанные с внешним видом, настроение у меня было к тому времени уже самое радужное – за бессонную ночь в вагоне произошли все необходимые перемены: из занудной аспирантки и изможденной молодой мамаши я превратилась в легкомысленную авантюристку, по уши влюбленную искательницу чувственных приключений. Вряд ли по части авантюризма я могла соперничать с Анжеликой Костровицкой, но то, что я чувствовала себя такой же фривольной и взбалмошной, – это точно.

Но стоило мне взглянуть на Артема, как я поняла, что лучше всего спрятать на время свое веселое настроение куда подальше и помолчать. С моим возлюбленным явно что-то было не так. Он с трудом улыбнулся, чмокнул меня в щеку и тут же отдалился в неизвестном направлении собственных мыслей. Пока мы шли от вагона поезда к метро, он несколько раз куда-то звонил и становился все мрачнее. Я старалась не задавать ненужных вопросов: когда-то где-то слышала, что правильнее дождаться того момента, когда человек захочет высказаться сам. А уж потом лезть к нему в душу. И все-таки не сдержалась:

– А куда мы едем? – невинный, казалось бы, вопрос.

Но Артем болезненно поморщился в ответ и раздраженно произнес: «Ко мне домой».

Черт возьми, такого поворота событий я никак не ожидала! Мы же планировали, что он, как и в прошлый раз, снимет в гостинице номер. Не готова я была сейчас общаться с его семьей!

– А у тебя что, все куда-то уехали? – с затаенной надеждой спросила я.

– Да нет. Все на месте. – Артем недовольно повел плечом. – Просто нам с тобой некуда идти. Бронь в гостинице каким-то образом слетела.

– И что мы будем делать? – лучше бы мне, наверное, было помолчать.

– Придумаем что-нибудь! – Артем старательно, но уже безуспешно, пытался скрыть нарастающую злость.

– Прости, что доставляю тебе столько неудобств. – Мне даже страшно стало – таким суровым и напряженным было выражение его лица.

– Ты здесь ни при чем, – бросил он. – Я сам виноват.

А я-то, дурочка, переживала из-за каких-то там ботиночек и пальто – тут, оказывается, настоящие проблемы. Я, моментально переняв настроение Артема, не на шутку разнервничалась. Понятно, что в Казани я решила бы подобный незамысловатый вопрос за три минуты – слава богу, хватало хороших знакомых, – но чем я могу помочь Артему в Москве? Наоборот, только мешаю своим присутствием. И зачем я опять на его голову притащилась?!

В метро мы ехали молча. Я пыталась мысленно приготовиться к официальному знакомству с семьей. Это уже были не шутки – ему ведь придется рассказать им все: откуда я взялась, кто такая, чем занимаюсь, зачем приехала к их сыну. А я вынуждена буду врать, говоря о себе. Не могу же я вот так взять и выложить, кто я на самом деле такая: обманщица, изменщица и самое страшное – замужняя женщина с ребенком. Пока мы брели к его дому по весенним московским дворам, я незаметно стаскивала, не вынимая руки из кармана пальто, обручальное кольцо с безымянного пальца. Оно, как назло, насмерть застряло и никак не желало слезать. Потом все-таки смилостивилось, оставив над суставом предательский красный след.

Подойдя к дому, Артем позвонил еще раз – предупредил маму, что он сейчас придет. И не один, а с приехавшей из Казани девушкой. Я сжалась в комок. Внутри меня все внезапно похолодело. Господи, ну куда же меня несет?!

– Здравствуйте! – Мама Артема была невысокой, пожилой уже женщиной с заметной сединой в коротких волосах. Она приветливо улыбалась, демонстрируя радушие и гостеприимство. Я натянуто и испуганно скалилась в ответ, пытаясь скрыть страх и показать должную радость. – Как доехали?

– Спасибо. Очень хорошо, – язык слушался, слава богу, но с трудом.

– Проходите, проходите. Не стесняйтесь. Я правильно расслышала, вас Яночкой зовут?

– Да, – смущенно кивнула я.

– А меня – Маргарита Михайловна. – Она протянула руку.

– Очень приятно, – пролепетала я в ответ и пожала сухую узкую ладонь.

Мама Артема, как и отец, оказалась ученым – работала в одном из столичных НИИ. То есть вся семья самозабвенно занималась наукой. Хотя можно было бы и так обо всем догадаться – богатством в доме отличалась только библиотека. Все остальное – начиная с мебели, заканчивая предметами обихода и посудой – было невзрачным и старым на вид.

Мне в очередной раз стало обидно и за отечественную науку, и за людей, которые посвятили ей всю жизнь, не получив взамен ничего, кроме редкого и не всякому человеку доступного удовольствия от самого процесса своей необычайно интересной работы. Ну почему профессор, на счету которого не одно открытие, не одно научное достижение, не может позволить себе достойную жизнь? Почему все, что есть в его доме, куплено еще во времена Советского Союза, а с момента начала перестройки оно только ветшает, ломается и гниет. И, несмотря на унизительное пренебрежение со стороны государства, на тяжелое материальное положение, на ненужность своей стране, эти достойные люди продолжают работать на благо ее. А их уже давно превратили в аутсайдеров, ввергли в забытье и нищету.

Артем еще во время самой первой нашей встречи, рассказывая об отце, упомянул забавный, на его взгляд, случай. Однажды профессор стоял у выхода из магазина, ожидая, когда супруга закончит с покупками. Тем временем мимо проходила молодая, хорошо одетая дама. Она оглядела печальным взглядом пожилого мужчину с ног до головы, тяжело вздохнула, сунула руку в карман пальто и протянула ему что-то в зажатой ладони. Автоматически профессор взял то, что протягивала женщина, с недоумением поднес к глазам – и буквально онемел от удивления. На ладони его лежала аккуратно сложенная вчетверо десятирублевая купюра. Пока он разглядывал деньги и пытался сообразить, что к чему, женщина пропала из виду. Потом десятка эта была размещена дома на почетном месте – под оргстеклом на письменном столе. И история о том, как главе семьи однажды по ошибке подали милостыню, стала хитом в собрании рассказываемых приятелям и друзьям анекдотов.

Только вот мне было совершенно не по себе от возможности таких «мистификаций», когда почтенных российских ученых запросто принимают на улице за нищих. И понятно теперь, что нечего ждать правительству признания и любви от молодого поколения людей науки. Смешно надеяться, что мы, насмотревшись на отцов наших, не сбежим за границу. Туда, где знания, работоспособность, преданность делу научного поиска способны оценить по достоинству. Непонятно, правда, с чем останется государство российское? Ну, так когда это его по-настоящему волновало!

– Яна, а вы тоже учитесь в аспирантуре? – Маргарита Михайловна завела светский разговор, дождавшись, когда я сниму ботинки, пальто, помою руки и сяду за накрытый к чаю кухонный стол.

– Да, – на более емкий ответ я пока еще была не способна – чувствовала себя не в своей тарелке. Кажется, больше всего на свете сейчас мне хотелось понравиться матери Артема, и из-за этого я нервничала невероятно. Мысленно обозвав себя дурочкой, я усилием воли пресекла необоснованные порывы.

– А какая у вас тема, если не секрет? – продолжала любопытствовать Маргарита Михайловна.

– Я занимаюсь прозой Гийома Аполлинера, – подсознательно следуя примеру собеседницы, перешла я на официальный тон.

– А-а-а. Вильгельм Костровицкий. – Она понимающе кивнула. – Полагаю, вам приходится непросто. В прозе Аполлинера скрывается такое количество подводных течений, что только людям с хорошей эрудицией она становится доступна.

– Вы абсолютно правы! – Никак не думала, что человек, не связанный с литературой, может выдавать такие точные суждения. От неожиданности я даже забыла о глупых страхах и совершенно естественно втянулась в разговор: – Чего мне стоило разобраться со всеми этими персонажами – богами, мифическими существами, героями, бастардами, бестиариями – в его «Гниющем чародее»!

– И не говорите! – Маргарита Михайловна сочувственно на меня взглянула. – Но согласитесь. – Она сделала заговорщическое выражение лица, – в этом есть свое огромное преимущество: вникая в подобные произведения искусства, очень расширяешь собственный кругозор.

Постепенно разговор становился все более оживленным. Аполлинер в очередной раз в моей жизни услужливо сыграл роль сводника и миротворца. Я без умолку рассказывала обо всем, что касалось диссертации, умалчивая, правда, о ее «непристойной» стороне. Какие главы, когда защита, что за цели и задачи. Мне было легко и интересно, Маргарите Михайловне, похоже, тоже. Потом разговор плавно, сам собой, перешел на более опасную тему – моя семья. Кем работает мама – доцент, преподает в университете – замечательно. Кем работает папа – на Казанском авиастроительном, не помню кем – интересно. Есть ли братья или сестры – есть брат, учится в КАИ – очень хорошо. Дальше этого, слава богу, не пошло. Не помню, сколько времени мы провели на кухне, потом заявился мрачный, как туча, Артем и утащил меня в свою комнату. Мне даже стало жаль, что разговор с Маргаритой Михайловной пришлось прервать. А я-то, пока беседовала с ней, уже и сама начала верить в создаваемый образ – умницы-аспирантки, маминой дочки, из приличной и интеллигентной, пусть и провинциальной, семьи.

– Ну что, как дела? – Голос мой прозвучал слишком уж довольно. Кажется, это совершенно не соответствовало внутреннему состоянию Артема.

– Да, так. Временно, можно сказать, решили.

– Что, останемся здесь? – Я с любопытством ждала ответа на свой наивный вопрос.

– Да ты что! – Артем искренне изумился. – Маму же удар хватит.

– А она разве не допускает мысли о том, что ты уже взрослый мужчина со вполне сформировавшимися естественными потребностями? – Это я сказала зря. Артем нахмурился, как грозовая туча.

– Господи! – Он покачал головой. – Ты не понимаешь. В общем, если хочешь, мы останемся здесь. Но спать тебе придется в комнате с моей сестрой. Устраивает?

– Не-е-ет. – Я придвинулась к Артему ближе. Он нервно оглянулся и ногой прикрыл за нами дверь.

– Слушай, я тебя очень прошу – только не дома!

– А где? – Я все еще не желала угомониться.

– Собирайся. Поехали.

С мамой мы раскланялись, вежливо и сосредоточенно желая друг другу «всего хорошего» и «успехов». Папа, следуя своему обыкновению, на секунду высунулся из-за двери кабинета, посмотрел на нас с Артемом, хитро прищурившись, улыбнулся и снова скрылся в глубине квартиры.

Из подъезда я выходила в весьма приподнятом настроении – было ужасно приятно, что с Маргаритой Михайловной нам удалось найти «общий язык». Как-то не хотелось думать в тот момент, что все это временно: конечно, сейчас я сыграла роль себя пятилетней давности, а вот как эта милая женщина отреагирует на всю совокупность сегодняшних обстоятельств, связанных с моей персоной, никому еще не известно. Хотя, черт возьми, разве человек не заслуживает отношения к себе прежде всего как к человеку? Без всего этого социального, статусного, ролевого напыления. Просто исходя из его умственных способностей и душевных качеств. Уж кому, как не людям науки, обладать адекватностью восприятия и широтою взглядов вопреки современной разновидности мещанской морали. На этой обнадеживающей ноте я и перекрыла все дальнейшие размышления на неприятную тему.

Глава 3

Гостиница на этот раз была другой, а номер отличался броским, с претензией на роскошь, даже крикливым убранством. Артем с подозрением осмотрел все углы, презрительно хмыкнул и сообщил, что если я хочу сегодня попасть в библиотеку, то должна поторопиться, а ему нужно в университет.

От неожиданности я потеряла дар речи. Застыла, сраженная внезапной обидой и одним-единственным желанием – тут же уехать обратно, в свою Казань. Да как он не понимает, что плевать мне сейчас на библиотеку, на университет и вообще на все, что не касается именно нас?! Что всю ночь в дороге я с замиранием сердца ждала того момента, когда смогу прижаться к нему, ощутить его целиком? Что все месяцы нашей разлуки я грезила им и мечтала только о нем? А он говорит о какой-то библиотеке! Боже мой, ну сколько раз мне еще предстоит ошибаться, как долго я буду влюбляться в безразличных ко мне мужчин? Неужели, как и Аполлинера, эта мука будет преследовать меня до конца дней. Я не выдержу. Ну ее к черту тогда, эту жизнь!

Я поняла, что еще чуть-чуть – и разревусь на глазах у Артема. Ну конечно! Не хватало только этого! Тем более что мы уже неоднократно обсуждали в письмах его нелюбовь к женским истерикам и скандалам. А я-то ведь, несмотря ни на что, хочу нравиться ему, хочу внушать только добрые чувства! С трудом, но я взяла себя в руки и ушла в ванную комнату – умываться. Вышла, более-менее успокоившись, минут через десять. Кажется, Артем так и не заметил того, что со мной происходило – все это время его голова была занята одному ему понятными проблемами. То ли он злился на то, что пришлось демонстрировать меня своей семье, то ли еще какие бесы одолевали. А для меня за эти минуты рухнул и рассыпался в прах целый мир. Смогу ли я найти в себе силы, чтобы заново все отстроить? Не знаю. Но сейчас предстояло внушить себе, вдолбить в свою легкомысленную головку единственную правильную мысль: Артем спит со мной, потому что ему так удобно. На мне не надо жениться – я уже замужем, меня не стоит опекать – я вполне самостоятельное существо, мне можно говорить все, что вздумается. – Я ни на что не обижаюсь. Или же делаю вид, что не обижаюсь. Но, по большому счету, не все ли равно? Похоже, мне пора было уже смириться с тем, что праздник чувств случается лишь однажды, а потом начинаются просто совместные будни. И нежность, внимание со стороны Артема – не больше, чем проявления его минутной слабости.

Мы собрались и поехали по своим университетам-библиотекам. Настроение было самым скверным.

За день в библиотеке я, как ни странно, заставила себя смириться с действительностью – убедила себя в том, что нужно относиться к жизни проще. Артему хорошо со мной, значит, не стоит ничего усложнять. У каждого есть своя жизнь и свои обязанности – это прежде всего, а наше знакомство служит ярким дополнением к обыденности каждого. Своеобразной наградой за хорошее поведение. Я поморщилась. Какой же гадливостью веяло от этой философии!

День пропал напрасно: я никак не могла сосредоточиться на работе и все время размышляла о наших отношениях с Артемом. Удастся ли мне когда-нибудь все исправить? Научится ли Артем хоть отчасти руководствоваться чувствами, а не соображениями удобства? Неизвестно. Он же не Гийом Аполлинер. Да таких людей, как этот, свалившийся на мою голову гений, давно уже нет – мужчины нашего времени стали не в меру рассудительны и циничны. Пора бы и мне воспитать в себе правильный к ним подход.

Вечером мы с Артемом встретились, как и договаривались, в метро. Приехали в гостиницу. Состояние у обоих было странным – я не знала, чего дальше ждать от Артема, а он по-прежнему был погружен в свои мысли.

– Как поработала? – интонации бесцветны.

– Нормально. – Я постаралась ответить в тон – мало ли, не попадешь в нужный эмоциональный диапазон, потом замучаешься доказывать, что не это имелось в виду. Если уж подвизалась подстраиваться под его настроения, нужно держать марку. Не готова я была его потерять. – А ты как съездил?

– Тоже в порядке.

– Незаметно. – Я вздохнула и решилась: – Скажи, что с тобой происходит? Мне не стоило приезжать?

– Да нет, дело не в тебе. – Артем наконец посмотрел на меня. Прямо в глаза. В первый раз за весь день. – Просто у меня серьезная зависимость от обстоятельств, от окружающей среды, а это помещение, – он презрительно обвел взглядом номер, – меня раздражает.

– А что тебе не нравится? – Я старалась задать вопрос как можно мягче, но все равно нарвалась на очередной эмоциональный всплеск.

– Да все! Вот надо же было именно моей брони слететь! – Он поморщился. – Там бы я чувствовал себя иначе.

Я совсем не понимала, о чем он сейчас говорит. Мне упорно казалось, что в нашей ситуации самым главным было то, что мы сейчас рядом. И совершенно не имело значения – где. Неужели каким-то там бытовым проблемам удалось так легко и быстро затереть меня в глазах Артема?! Это доказывало только одно – он меня не любит. Если бы испытывал чувства, то не замечал бы ничего вокруг. Я была бы центром его вселенной так же, как для меня сейчас этим центром был он.

– Но что конкретно не так? – терпеливо спросила я.

– Все! – Артем со злостью огляделся вокруг. – Начиная с того, что пришлось знакомить тебя с мамой, заканчивая тем, что мне этот номер не по карману!

Его слова прозвучали, словно удар хлыста. Ну, конечно. Деньги. Что же еще способно так отравлять людям жизнь и портить их отношения. Черт возьми, так вот что значит быть бедной. Если б у меня только были эти чертовы деньги! Я бы ни секунды не сомневалась – просто оплатила б потихонечку сама, и все. Плевать мне на эти долбаные бумажки. Только что же поделаешь, когда их нет? Я дала себе слово, что в узел завяжусь, но научусь зарабатывать сама. Чтобы ни от кого больше не терпеть унижений и не зависеть!

– А нет возможности переехать? – глупый вопрос.

– Была бы – переехали, – огрызнулся Артем.

Я съежилась: слова прозвучали слишком уж резко.

– Ну, давай все-таки подумаем, – мне было сложно говорить так рассудительно: внутри все сжалось в обиженный и затравленный комок. Хотелось заплакать.

– Только если ты, – Артем помолчал, – согласишься пожить у меня на даче.

– А почему я должна не согласиться?! – Про себя я подумала, что хоть на Колыму – лишь бы не видеть Артема в таком безразличном ко мне и подавленном состоянии. У нас ведь так мало времени! И абсолютно не ясно, что будет завтра.

– Ну, до библиотеки далеко, – он постепенно сменял гнев на милость, – воды там горячей нет и удобства на улице.

– Переживем, – уж кому-кому, а мне точно не нужно было объяснять, что «с милым и в шалаше рай». Я это распрекрасно знала. Своими руками готова была шалаш построить. Если бы Артему действительно нужна была я и мои дурацкие строения.

После решения уехать на дачу жизнь постепенно пошла на лад. Долгие разговоры, душ и бутылка вина окончательно исправили дело. Мы наконец смогли расслабиться и сосредоточиться друг на друге. Как и в первый раз, это было завораживающе, восхитительно, долго. Правда, Артем так и не смог окончательно раскрепоститься в этом проклятом номере и не стремился устраивать ни экспериментов, ни игр, которых я ждала с безумным и сладострастным трепетом все месяцы нашей разлуки.

А утром ему стало плохо. Я даже испугалась, что он вдруг заболел, – подхватил то ли запоздалый грипп, то ли сильную простуду: его знобило, накатывала тошнота, лицо вместо нормального человеческого цвета стало пугающе зеленым. Какое-то время он не мог даже встать с постели, а я беспомощно сидела рядом и не знала, чем помочь. Потом ему стало легче – он умылся, мы оделись и вышли на улицу. На свежем воздухе, вне стен злополучной гостиницы, болезнь испарилась сама собой. Все-таки невероятно сложно устроены мужчины. Это не про них, а только про женщин сказано, что «человек приспосабливается ко всему». Или – подумалось мне – не все с Артемом так просто, как мне вчера с обиды казалось, а все это из-за нервного напряжения. Что, если и внутри его борется сразу несколько чувств? Не думал он влюбляться в замужнюю женщину с ребенком, но вот влюбился и теперь страдает. Не знает, как в этой ситуации правильно поступить. Он еще слишком молод, слишком подвержен влиянию мамы, слишком неопытен и неуверенно стоит на ногах. Ведь и он же пока только аспирант – откуда деньги? А вдруг придется не сегодня-завтра содержать сразу и жену, и ребенка! И как тогда жить?

Я посмотрела на его болезненно-бледное лицо, и сердце сжалось от жалости. Не я одна, видимо, способна разрываться между разумом и чувствами. Да, судя по всему, мы оба влипли по полной программе. А Артем, как настоящий мужчина, еще и чувствует свою ответственность. Я с надрывом вздохнула и нежно сжала его руку.

В этом же номере мы провели еще одну ночь. По всему она была очень похожа на первую. А вечером третьего дня собрали вещи и поехали на Ленинградский вокзал. Трястись в подмосковной электричке предстояло больше часа, но я только радовалась тому, что мы все это время пробудем вместе. Артем, сидя напротив меня, непрерывно смотрел в мои глаза и, подавшись вперед, ласкал одетые в джинсы колени. Я была счастлива безмерно. Недавно рухнувший было мир начал медленно, но верно восставать из руин. Кажется, я, глупая девчонка, вновь готова была поддаться своим надеждам и мечтам. Время в полупустом вагоне электрички прошло незаметно – Артем наконец-то пришел в себя и приобрел такие знакомые, такие родные черты. Мы весело болтали, смеялись и вообще были просто счастливы.

Дача находилась в огромном поселке – кажется, в доброй половине домов здесь жили круглый год. Да и неплохо, собственно говоря, вполне – всего тридцать километров от МКАД, магазин продуктовый, хозяйство, корова там или коза у большинства есть, летом – огород. А если даже и на работу в Москву ездить надо: час в электричке – это, по-хорошему, не время. Быстрее до своих офисов и москвичи, как правило, не добираются. Так что зря Артем переживал по поводу «неудобств»: люди постоянно тут живут. И ничего.

Дом оказался вполне добротным и теплым: даже газовая колонка имелась. Но все комнаты, сколько есть, были завалены таким количеством старой мебели, коробок, вещей, что развернуться было практически негде. Я никак не могла понять, зачем все это нужно хранить: и здесь, и в городской квартире. Мне подумалось, что люди, которые так трудно расстаются со старыми вещами, наверняка так же сложно меняют свои убеждения и привычки. Им тяжело перестроиться под влиянием обстоятельств и окружающей среды. Они не могут быть гибкими и не склонны искать компромисс. Эта непрошеная мысль сильно меня огорчила. А если уж забегать вперед, я еще получила возможность убедиться в том, что была в своих случайных размышлениях права. Прежде всего по отношению к родителям Артема. Да и к нему самому, если честно.

Жизнь с Артемом на даче превратилась в невероятно сладостный и долгий эротический сон. Кажется, наконец-то я получала реванш за пройденные испытания и с радостью стремилась о них забыть. Воображение Артема разыгралось не на шутку: оно выливалось в такие бурные фантазии и воплощалось в таких неожиданных формах, что я практически теряла сознание одновременно от стыда и блаженства. Все, чем я жила до того и что предстояло мне после, прекращало в эти мгновения существовать. Жизнь сосредотачивалась в самом лучшем своем проявлении «здесь и сейчас». Время потерялось в пространстве и тянулось, с одной стороны, медленно, давая нам возможность вдоволь любить друг друга, с другой – бежало стремглав, приближая день моего отъезда. И это тоже было не так уж плохо. Сознание того, что скоро отведенное нам блаженство приблизится к концу, подстегивало, будоражило, возбуждало, придавало ощущениям остроту фатальности и безудержность «последнего раза».

Только одно смущало и расстраивало меня, когда на короткое время я приходила в себя в промежутках между нашими безумствами, – о будущем Артем не говорил. Ни слова о собственных планах, ни единой фразы о том, как мы будем жить. Я не могла с этим смириться – ждала, намекала, пыталась подстегнуть жизненно важный для меня разговор, но от обсуждений он старательно уходил. Только раз мне все-таки удалось воспользоваться его расслабленным состоянием и вызвать на откровенность. Не ожидала я, что у моего возлюбленного такое сложное понимание человеческих принципов и морали. Что разрушение семьи он считает страшным грехом, чуть ли не преступлением и, несмотря на то что прекрасно сознает все мои желания и надежды, не может стать причиной разрыва с мужем. Вот если бы я сама бросила Славу, пожила какое-то время с Катей одна, убедилась, что ни бывший муж, ни ребенок друг в друге не нуждаются, он бы, скорее всего, серьезно задумался о женитьбе. А так – пока мы все находимся под одной крышей – о его вмешательстве в мою жизнь не может быть и речи.

Вот это да! Мне оставалось только удивленно выпучить глаза. И самое интересное, в его словах не было ни капли фальши, он действительно не готов был взвалить на себя подобный грех перед богом и людьми. Только вот я не поняла – почему же тогда он вообще решил продолжить общение со мной, когда узнал, что я замужем? Почему, не слишком задумываясь, влез-таки в нашу семью, намеренно или нет, и теперь каждую ночь ложился спать в нашей супружеской кровати между мной и Славой? Почему позволил зайти отношениям так далеко, что жизни без него я себе уже не представляла? Или все это не считается разрушением, а значение имеет только формальное наше существование под одной общей крышей. Я не стала задавать этих вопросов вслух – к чему бы они привели, кроме раздражения и ссоры? Я просто окончательно и бесповоротно поняла, что влипла! Кажется, даже возлюбленная Аполлинера Анни Плейден, дочь английского пастора, не страдала такой извращенно-мещанской формой морали. А главное – не была такой противоречивой. Надеюсь, бедному Вильгельму было несколько проще любить ее, чем мне Артема, который, казалось, постоянно борется со своей природой, сражается с собственным существом во имя навязанных кем-то принципов и приличий.

А у меня не было сил сражаться с этим. И избавиться от своей страстной любви к этому человеку я не могла. Пришлось намеренно спускаться с небес на землю и учиться радоваться тому, что есть. Не задумываясь о завтрашнем дне. Что же тут поделаешь, если именно мне выпала роль прогибаться и искать компромиссы. Это было чертовски, невыносимо тяжело, но я не могла не любить Артема и потому справлялась.

Глава 4

В Казань я, несмотря на то, какой неожиданной стороной повернулся роман с Артемом, вернулась загадочная и счастливая: после долгожданных любовных безумств молодой организм чувствовал невероятный прилив сил. Казалось, горы сверну. Горы, как всегда, были тут как тут – запущенная в мое отсутствие квартира, повзрослевшая за семь дней Катерина и покрывшаяся тонким слоем пыли диссертация. Но сейчас, в отличие от времени «до отъезда», все, что нужно было сделать, казалось в радость. Я даже какое-то время умудрилась прожить без общения с Артемом – не проверяла почту и все. Даже думала поначалу, что смогу избавиться от своей любви, излечусь. Но ошиблась: просто для меня временно наступило идеальное состояние гармонии, когда кажется, все есть и ничего больше не нужно.

Первое письмо я написала только через три дня, когда приступы остаточного блаженства начали ослабевать и настырно требовали подпитки извне. Мне не хотелось устраивать новых выяснений отношений: лучше всего сохранить, пока возможно, умиротворенное состояние удовлетворенной любви. А для этого нужно быть послушной и ласковой девочкой.

«Привет, радость моя! Ты просто умница, что заменил дома модем, – снова сможем общаться вне зависимости от праздников, выходных и времен суток. Хотя, если откровенно, у меня появилась какая-то боязнь общения через Сеть. Знаешь, такое настойчивое желание делить все сказанное как минимум на два.

А так – у меня все замечательно (только бы не сглазить!). Наслаждаюсь Катенькиным обществом, за неделю я ужасно по ней соскучилась. Она столькому научилась за это время, что я не перестаю удивляться, – вчера первый раз сама надела ботиночки, сама ест ложкой, сама залезает в кроватку и ложится спать, ну и куча других «сама».

Ты пишешь, что я понравилась твоей маме, – мне это очень приятно. Вообще-то, если рассуждать логически, мне должно быть безразлично, что она обо мне подумает, а все как раз наоборот. Я испытываю щенячий восторг от мысли, что произвела на нее неплохое впечатление.

Ну ладно, нам пора собираться на улицу. Может, потом еще напишу что-нибудь умное. Хотя с умными мыслями, которые могли бы возникнуть на прогулке, у меня совсем плохо: наш «моцион» похож больше на бег с препятствиями – Катя считает своим долгом перекататься на всех качелях в парке, залезть на все горки, поболтаться на всех турниках и поиграть по очереди игрушками всех детей, мирно сидящих в песочнице. А я, соответственно, ношусь за ней: катаю, поддерживаю, ловлю, разнимаю. В итоге остается только одно желание – спать, а ощущение такое, будто пришлось пробежать километров десять, да еще и под палящим солнцем. И вообще, дома я почему-то все время хочу спать. С тобой действительно высыпалась часов за шесть, а дальше просто жалко было тратить на это время. Причем энергии хоть отбавляй!

Ну, все. Целую. Безумно по тебе скучаю. Яна».

Так мы и продолжили переписку – тихонечко напевая друг другу дифирамбы и делясь событиями-идеями-делами. Слава богу, у обоих хватило ума не возобновлять изложения в письмах эротических грез, и жить стало намного легче. Теперь можно было сосредоточиться на окружающем мире, не пропадая постоянно в собственных мечтах.

Через месяц Артем снова уехал в Англию, а я старалась уделять больше времени Катерине – и так уже было стыдно перед дочерью за свое постоянно-периодическое отсутствие. А по остаточному принципу занималась делами аспирантуры: в конце мая мне предстоял кандидатский экзамен по специальности. Нужно было перечитать море книг, поднять университетские лекции, вспомнить, что там и как происходило в западном искусстве минувших столетий. И, как всегда в моменты, когда на меня накатывало творческое возбуждение, я мечтала о том, чтобы никогда не возвращаться к обыденности – остаться бы в мире литературы, в этой невероятной вселенной, на познание которой не хватит человеческой жизни.

Даже переписка с Артемом временно потускнела и свелась к коротеньким сообщениям на тему: «Как я провел день». Не то чтобы я не думала о нем, просто на письменное изложение своих мыслей времени и энтузиазма уже не хватало. Все нюансы вроде выяснили, эротических игр понапридумывали столько, что до конца жизни хватит, – еще и десятой доли из написанного не успели опробовать на практике – и общение перестало носить лихорадочно-болезненный характер. Мне-то уж, во всяком случае, было самое время поостыть. Особенно если учесть тот факт, что в планах Артема постепенно более или менее явно начало обозначаться намерение работать за границей. А Кембридж – не Москва. Как я смогу к нему летать и потом возвращаться восвояси к семье, которую он так по-мещански боялся «разрушить»? На подобные подвиги у меня не было ни денег, ни моральных сил. Пора было прислушаться к голосу разума и подготовиться к завершению наших встреч. В любую минуту. От меня здесь уже вряд ли что-то зависит.

Наконец день экзамена настал. Я нервничала, переживала, боялась все перепутать и забыть. Но, как выяснилось, нервы пришлось потрепать только во время подготовки ответа. И еще когда стало ясно, что один из членов комиссии (замученный жизнью старый профессор) забыл явиться, преспокойно отбыв в какую-то командировку. Вопрос был в итоге улажен, экзамен успешно сдан. Слушали меня вполуха, а дополнительные вопросы были, мягко говоря, незатейливыми. Одним словом, никакого пристрастия и кровопролития – напротив, я почувствовала, каким добрым может быть отношение к поистрепанной жизнью аспирантке третьего года обучения.

Настроение после экзамена было, как и оценка, отличным. Хотелось встретиться с кем-нибудь, поболтать, посидеть в кафе, напиться, в конце концов. Но, как всегда, не было ни времени, ни денег, ни подходящей компании. И я поехала домой – делиться своей радостью с компьютером, то есть писать Артему длинный и подробный отчет о проделанной работе. А кто еще станет меня слушать?

Ответил он сразу, но коротеньким и повседневным посланием, какими мы и обменивались в последнее время. Я не обратила внимания на слишком сухой тон и написала еще.

Несколько дней продолжалась «игра в одни ворота» – после экзамена никаких особенно срочных дел у меня не наблюдалось, и я просиживала у компьютера все свободное время, подробно расписывая свои чувства и любовную тоску. Много ли женщине надо? Я сама себя накрутила до предела, забыв об обещании быть разумной, не поддаваться неподконтрольному всплеску чувств и оставаться довольной тем, что сегодня дарует мне жизнь. Артем аккуратно отвечал ничего не значащими фразами до тех пор, пока я не вышла из себя и не разразилась гневным письмом. Кажется, со мной случился очередной чувственный кризис: как ни старалась я устоять на позиции разума, эмоции взяли верх. Я уже и забыла о том, что в последнюю встречу мы все прояснили, что мне не стоит питать иллюзий и надежд – Артем не готов принадлежать мне целиком и безраздельно. Да что там! Он даже не готов был владеть, целиком и безраздельно, мной. Мне казалось, что это гадко и несправедливо.

«Оскар Уайльд, – писала я, – чертовски верно сказал: «Все, что делаешь, надо делать в полную меру». Иначе и смысла никакого нет. Хочешь ты этого или нет, но моя любовь к тебе и есть та самая «полная мера». И только теперь, с огромным опозданием, я поняла, что для тебя ее слишком много, что тебя она тяготит. А я прекрасно знаю, что пытаться дать человеку слишком много – все равно, что дать ему не то. Мне уже приходилось столкнуться в жизни с тем, что я обрушиваю на мужчину такое количество любви, что он не в состоянии ее переварить и тем более – тем же ответить. Печально, но все это я уже проходила. Я только хочу, чтобы ты знал: тот человек, который любит до самозабвения, до безумия, оставляет в душе самый яркий и чувственный след.

Прочти воспоминания всех этих дамочек, которых любил Гийом Аполлинер: на старости лет они только и могли, что гордиться его чувствами. Лишь благодаря любви поэта они оставили в истории заметный след. А при жизни, вот парадокс, ни одна из них не была в состоянии должным образом на его любовь ответить. Им не хватало свободы, недоставало душевного богатства, в них не было любви.

Пойми ты меня: нельзя отказываться от дара богов, нельзя стоять на моральных принципах, словно на пьедестале, и уповать только на будущее.

Не подумай, что я собралась тебя шантажировать или пугать, – вовсе нет. Я пытаюсь только объяснить, что не могу существовать в состоянии «полумер». Задумайся, пожалуйста, над тем, что происходит.

Целую тебя. Люблю невероятно. Яна».

Не знаю, какие именно мысли возникли у Артема после этого моего письма, но он сразу же стал настаивать на том, чтобы я приехала к нему в июне. Мы должны были разобраться во всем, что происходит.

Я согласилась – и в самом деле настало время прекратить путать жизнь с воображаемым миром. Во мне было достаточно сил, чтобы безумно и бесконечно долго любить живого человека, а вот любовь к призраку или образу, в который Артем неизменно превращался в разлуке, изматывала и убивала. Я боялась, что не понимаю его, что многое выдумала в нем сама и не могу отделить правду от вымысла. А еще были чувства, для которых не существовало выхода, были желания, у которых не было ни единой возможности. Я уже начала бояться того, что снова создала сказочный хрупкий мир, который каждую секунду может рухнуть. От одного его слова. И с чем тогда останусь я?!

Теперь мы с Артемом снова писали друг другу по нескольку раз в день. И мне опять было тяжело разрываться между ним, «живущим в сети», и близкими, которые окружали меня «на самом деле».

Я раздражалась своей жизнью – даже Катенька вызывала порой болезненную грусть, потому что вокруг нее вертелась вся моя жизнь, в которой больше не было надежды на обретение свободы, на новое счастье. Постепенно, но настойчиво желание все изменить пополам с тяжелыми настроениями «ничего я в этой жизни не достигну» стали для меня постоянной душевной пыткой. Чем больше и интенсивнее размышляла я о смысле бытия, тем явственнее понимала, что мое предназначение заключается только в двух вещах: в служении литературе и в любви. В любви к своему ребенку и к единственному мужчине – Артему. Для всего остального меня оставалось ничтожно мало. Я была никчемной женой и отвратительной хозяйкой: меня бесила необходимость готовить, ходить за продуктами, вылизывать квартиру. Это была пустая, никчемная трата времени. Все делалось через силу, ради каждого действия я переламывала себя. Да и Катя, словно чувствуя, что изнутри меня разрывает на части, становилась несчастной, часто капризничала, да еще стала часто болеть.

Еле-еле, превозмогая себя, я дожила до 18 июня – дня очередного отъезда в Москву. Мне было даровано целых четыре дня свободы – ради в очередной раз выдуманной конференции, – которые я собиралась провести с Артемом, не отвлекаясь на библиотеки, книги, мысли о семье и прочие сложности бытия.

Глава 5

Мы снова жили на даче – только теперь буйная зелень и цветение делали дом и участок перед ним сказочно прекрасными. Нам не хотелось никуда ездить, мы не собирались ни с кем встречаться, никому звонить. Почти все время мы проводили в постели, изводя свои истосковавшиеся по любви тела множественными оргазмами и невероятными, то по его, то по моему сценарию, сексуальными играми. Я так сильно хотела Артема каждую минуту, что любая вынужденная разлука с его мужским естеством – да хотя бы элементарный поход в близлежащий магазинчик за продуктами – вызывала бурный приступ сожаления и тоску, которые по возвращении домой выливались в долгую и болезненную лихорадку плотской любви. Мы вновь окунались в сладостное и самое прекрасное для меня состояние: теряли контакт с окружающим миром, забывали обо всем, что существовало вовне, сливались друг с другом и были счастливы вновь нахлынувшей невыразимой легкостью бытия.

– Расскажи, как ты живешь в своем Кембридже? – мы лежали на узкой дачной кровати с железными спинками, не выпуская друг друга из объятий. – Тебе там хорошо?

– Да. – Артем сильнее прижал меня к своей груди. – Там очень красиво. И люди другие. А главное – там я свободен.

– От чего?! – Я искренне удивилась.

В моем понимании если кто-то из нас и мог сетовать на отсутствие свободы, то только не Артем.

– От… – он задумался, – от надзора, наверное, от навязанных мнений, от обязательств. Ты же видела мою маму, – с горькой усмешкой добавил он.

– И что? – Я пока не очень понимала, куда он клонит. – При чем здесь мама, если ты давным-давно уже взрослый и самостоятельный человек.

– Она до сих пор стремится «устраивать» мою жизнь. Советовать. Насаждать свою точку зрения. Навязывать какие-то нужные знакомства. – Он тяжело вздохнул. – Ну, невозможно объяснить человеку, что ее понимание жизни давно устарело!

– Мне кажется, ты не прав, – из чувства женской солидарности я заступилась за маму. Хотя в глубине души твердо знала, что его понимание греха и приличия, которые отравляли мне последние месяцы жизнь, навязаны именно ею. – Она же хочет, чтобы тебе было лучше.

– Знаешь, ее трактовка этого самого «лучше» с моей ничего общего не имеет! – Артем заговорил раздраженно. Видимо, и вправду семейные баталии, в которых он уже потерял важную часть самого себя, его достали.

– Объясни, что именно «не имеет»? – Я продолжала упорствовать. И, разумеется, сеять гуманизм. – Твоя мама очень добрый, хороший человек.

– Не спорю. – Артем отстранился от меня и закинул руки за голову. – Но ей и в голову не приходит, что разница во взглядах – повод поискать компромисс, а не гнуть свою линию.

Так вот он о чем! Да уж, с поиском компромиссов, похоже, во всей семье проблемы.

– Да чего она хочет-то? – злость Артема была мне теперь абсолютно понятна. Но я продолжала играть роль наивной девочки.

– Да всего! – Он закатил глаза. – Чтобы шел работать, куда ей хочется, чтобы жил по указке, чтобы женился на одной из этих куриц – дочерей ее подруг, которых она мне без конца подсовывает. Особенно в последнее время.

– Как это «подсовывает»? – такого поворота событий я никак не ожидала. Внутри меня все похолодело.

– Элементарно. – Артем посмотрел мне в глаза. – Притаскивает и знакомит. Предварительно поет, какие они умницы и красавицы. Просто тошнит!

– А я? – Я отвела испуганный взгляд и стала сосредоточенно теребить край одеяла. – Она же знает, кажется, что у тебя есть я.

– Вот поэтому и знакомит! – Артем тоже смотрел теперь в сторону. – Мама узнала, что у тебя есть ребенок и муж.

– Откуда?! – язык стал деревянным и еле шевелился во рту.