Ты, я и Гийом Машкова Диана
– Тогда аллах с ней, с твоей диссертацией. Только странно все равно – умная девушка, а столько времени потратила зря. – Она укоризненно покачала головой и встала, давая понять, что аудиенция завершена.
Внутри меня все вскипело. Я поднялась вслед за ней и уперлась взглядом в ее – внезапно забегавшие под таким напором – глаза. Хотелось крикнуть: «Да что ты понимаешь?! Да что замечаешь вокруг себя, кроме власти и денег? Тебе же не известно ничего о человеке – ты, кадровый директор, – о его сердце и душе!» Разумеется, я сдержалась, хотя щеки мои пылали, а слова едва не сорвались с губ. Гузель Ильшатовна испуганно пожала плечами и отвернулась.
Я с усилием, но все же вежливо попрощалась и вышла из ее огромного, обставленного шикарной итальянской мебелью кабинета. А потом спустилась на второй этаж, в отдел кадров.
Две сотрудницы сидели за обшарпанными рабочими столами, уткнувшись в старые толстенные мониторы, и заполняли какие-то таблицы.
– Ну, как успехи? – спросила та, что постарше.
– Нормально, – расплывчато ответила я.
– Берет? – снова последовал вопрос.
– Я так поняла, что да.
Странно, хочу ли я работать здесь, меня даже не спросили.
– А-а-а… – Она даже глаз не отвела от экрана. – Нашла себе ездовую лошадку, а заодно и девочку для битья.
– Почему?! – переспросила я, нахмурившись.
– Да потому, – отмахнулась она. – Тебе хоть про банкеты рассказали?
– Н-н-нет, – ответила я, уже предвидя очередное неприятное откровение.
– Как всегда, – женщина вздохнула. – Придется мне тебя просвещать: пару раз в год наше руководство устраивает «корпоративы» по разным праздничным датам. Приглашают нужных людей, важных клиентов. У них свой санаторий есть в Боровом. Рядовых сотрудников – точнее, молодых симпатичных сотрудниц – ты подходишь, – она наконец оторвалась от монитора и кинула на меня беглый взгляд, – тоже зовут. Только не как гостей, а в качестве обслуги. Официантками.
– Ну и что? – спросила я с вызовом. Мне уже начинала надоедать эта болтливая тетка, живущая в каком-то своем мирке.
– А то! – резко бросила она. – Заранее предупреждаю: у каждого банкета всегда есть продолжение – там же, в номерах санатория. Каждый половозрелый мужик выбирает себе официанточку и… – она многозначительно закатила глаза.
Я сообразила, что пауза слишком уж затянулась, только когда кожей ощутила на себе ее пристальный, изучающий взгляд.
– А просто нельзя, что ли, не пойти? – Щеки у меня снова начали краснеть, а возмущение подкатило аж к самому горлу. Ясно, что сама я здесь работать теперь точно не собираюсь. Но больно было до слез за тех девушек и женщин, которые выбрали себе такую судьбу!
– Не-а, – кадровичка покачала головой. – Уволят сразу. А где сейчас работу нормальную найдешь? Мы на свои зарплаты и детей, и родителей кормим. Некоторые и мужей заодно. Нигде же толком не платят. Я вот из школы пришла – историю преподавала, – с грустной гордостью добавила она.
Не помню, но, кажется, я не сказала больше ни слова. Молча забрала свои документы и, едва разбирая дорогу, путаясь в хитросплетениях низеньких коридоров, вышла из офисного здания практически под стенами белокаменного Кремля. Так вот ты, оказывается, какая, родная моя Казань!
После этого случая я побывала еще на нескольких собеседованиях: нельзя мне было сдаваться. Положение не то. Но максимум, куда могли взять человека, пришедшего «с улицы», – это мелкая должность с зарплатой сто-двести долларов и беспрекословным подчинением начальству. Без собственных мыслей. Без инициатив. Никто и не заикнулся о возможности какого-то там роста. А если мне по неосторожности случалось задать подобный вопрос, меня окатывали уничтожающим взглядом и презрительно пожимали плечами.
В результате этих унизительных мытарств длиною в месяц понятно стало одно – не могу я включиться в игру с такими правилами! Вспомнились разъяснения всезнающего Карима, и я пожалела, что не прислушалась к его словам. Только зря потеряла время и, главное, нервы. Одни только повсеместные издевательства над моей диссертацией чего стоили! Каждый норовил меня в нее мордой ткнуть.
Не знаю, кому нужно было сказать спасибо за то, как остро и болезненно я воспринимала теперь окружающий мир – наверное, все-таки Аполлинеру. Но мое понимание смысла человеческой жизни не имело больше ничего общего с тем, как растрачивало дни большинство окружающих меня людей. Литература, медленно, долго, как камень точит воду, но сделала свое дело. Меня манили какие-то неясные, высокие цели, какие-то далекие и прекрасные горизонты, которые всенепременно должны служить человечеству «во благо». Но как это все увязать с необходимостью думать о хлебе насущном?! Как обеспечить хоть сколько-нибудь достойную жизнь своему ребенку?!
Снова наступили тяжелые и сводящие с ума дни размышлений о том, чтобы уехать в Москву и попытать счастья там. Жить независимо от мужа в Казани я, как выяснилось, не могла: без восточной покорности и знания татарского языка ни одного работодателя я не интересовала. Образование в зачет не шло. А Москва все-таки другое дело. Как говорит Карим, там всем работа найдется. Вдруг и у меня что-то получится, я и Катеньку тогда сразу же заберу.
И еще – были мысли, которых я не позволяла себе открыто, но и отделаться от них не могла: я думала, что, если буду с Артемом рядом, если смогу видеться с ним каждый день, у него будет шанс по-настоящему полюбить меня. И тогда уже никакие глупые преграды нам будут не страшны. Чашу весов, сам того не зная, склонил в пользу Москвы именно Артем. Ни на одно собеседование в Казани я больше не пошла.
Глава 5
До защиты диссертации оставалось еще две недели. Ничего путного я теперь делать не могла – только выполняла ежедневную работу по дому и старалась как можно больше времени проводить с Катюшей. Днем мы играли, гуляли, листали книги, учили первые буквы, а по ночам – до самого утра – я сидела, упершись лбом в деревянные перекладины детской кроватки, и гладила свою ласточку по крошечному шелковистому кулачку. Слезы текли из глаз по щекам такими бесконечно-ровными ручьями, что казалось, наутро я увижу в зеркале две глубокие борозды на своем лице.
Я думала, думала, думала. Бесконечно. Мне предстоял самый смелый и самый ужасный поступок в жизни – оставить собственного ребенка, бросить крошечное любимое существо, которое полностью зависело от меня. В голове вертелось одно только слово: «кукушка». Оно доводило до исступления, до нового приступа отчаяния и истерических слез. Нет, я не собиралась оставлять Катеньку в Казани навсегда, даже и мысли такой не допускала! Да, я собиралась приезжать к ней как можно чаще – если получится, каждые выходные. Но пока я не найду денежную работу, пока не смогу снимать приличное жилье, пока не придумаю, как устроить ребенка в детский сад без прописки, и не найду способ оставаться с дочкой дома, когда она будет болеть, я не смогу забрать ее с собой в Москву. Бог его знает, как долго протянется это ПОКА. Сердцем я понимала, что не выдержу разлуки с дочерью дольше, чем на несколько месяцев. То есть, если смогу решить все максимум за полгода – мы будем жить в Москве, не успею – плюну на все и вернусь. Катя важнее каких угодно условий, денег, амбиций. Тем более что самой-то мне не так уж много надо: хватало бы на еду да пускали бы в библиотеку. Но я уже давно не одна. И все, чего я стремилась в материальном плане достичь, я обязана была сделать ради ребенка. Но только мало окажется в этом смысла, если ребенок будет не со мной, а значит, не получит самого главного – материнской любви и ласки. Мысленно я дала себе «на разгон» шесть месяцев – вполне достаточно, чтобы и с работой определиться, и с Артемом окончательно все решить. А если путного ничего не выйдет, вернусь в Казань. Попрошусь обратно в родной университет (по крайней мере, там меня ждет любимая работа), а по ночам буду мыть полы, чистить картошку в ресторане, танцевать стриптиз – да что угодно, лишь бы обеспечить жизнь родного дитяти.
Катенька чувствовала, что со мной что-то не так, и льнула, ласкалась как никогда раньше. Все время взрослая барышня двух с половиной лет просилась на ручки, требовала, чтобы я ее покачала перед сном, как младенца, и тихонечко спела колыбельную песню. Так мы и дожили до дня защиты диссертации – с постоянными слезами на глазах и в крепких, практически неразрывных, объятиях.
Утро дня защиты было скомканным и нервным. Катерину отвезли к свекрови, а мама с гениально играющим роль преданного супруга Славой занялись упаковкой продуктов для банкета – стол планировалось накрыть прямо на кафедре. Никаких кафе или даже столовых мы себе позволить не могли. Особенно если учесть тот факт, что помимо организации банкета мне – точнее Славе с мамой – предстояло оплатить билеты двух приглашенных на защиту профессоров из Москвы. Им подобные поездки не возмещались, а провести защиту с участием только профессорско-преподавательского состава родной кафедры считалось несолидно.
Голос в начале чтения доклада дрожал от страха, но постепенно «расхрабрился», даже приобрел игривые нотки и разбудил в итоге утомленных членов комиссии. Гийом Аполлинер, оказывается, вовсе не покидал мою бедную голову, как мне прежде казалось, а просто затаился где-то на дне. Стоило позволить мыслям свободно парить в пространстве его творчества, как вернулись и эмоции, и чувства, и размышления, и мироощущения, привитые им. Пусть на время, пусть на миг, но за кафедрой я снова обрела истинный смысл бытия – им были искусство, литература, творческая составляющая жизни. То, что способно затронуть человеческую душу, помочь ей оформиться и даже переродиться.
Кажется, я умудрилась-таки передать почетной комиссии свой вдохновенный настрой. Аудитория ожила, расцвела множеством утонченных комментариев и ярких вопросов. На что-то я отвечала по существу, о чем-то несла совершенную околесицу – теперь это было не так уж важно. Главное, нам с Гийомом удалось растревожить, завлечь, добраться до потаенных струн изысканных душ научной интеллигенции. В очередной раз доказать, что в литературе сокрыто нечто большее, чем отражение времени, истории, людей, – в ней живет неукротимая воля, которая способна призвать человека к действию, дать ему стимул, силы и жажду жизни!
Банкет прошел как нельзя лучше. Возбужденные и раскрасневшиеся профессора под приятные животу и глазу закуски и напитки говорили охотно и много. Получасовое излияние одного из москвичей было тут же прозвано «арией московского гостя», а позже извращено до «арии московского члена», комиссии, разумеется, но последнее слово всякий, кто мог, опустил. Гость самозабвенно пел соловьем, восхищаясь не только стройной структурой диссертации, но и тонким станом аспирантки, не только изысканностью взглядов, но и красотой карих глаз, не только точностью научного языка, но и сладкозвучием голоса. Остановить словоохотливого профессора решительно никто не мог. Завершая речь, он прочил мне большое научное будущее и утверждал, что такая кандидатская «является серьезным заделом для докторской».
Я благодарно и печально улыбалась в ответ. И тешила себя надеждой, что, может быть, когда-нибудь я стану обеспеченной дамой и смогу вернуться в науку, успею посвятить остаток жизни литературе и тем вечным чувствам, которые она способна внушить.
Ирина Александровна тоже взяла слово, чтобы сказать «спасибо» оппонентам, членам комиссии и всем, кто помог нам успешно прийти к защите. Я смотрела на своего научного руководителя так сосредоточенно и безотрывно, словно старалась на расстоянии передать свои мысли. О том, какой родной и близкой она стала для меня за годы аспирантуры, о том, сколько добрых и ласковых слов для нее накопилось в моей душе. Я решила, что непременно скажу Ирине Александровне это все потом, когда приду прощаться перед отъездом. И заранее ужасно боялась этой минуты – знала, что она мой поступок не одобрит.
Дальше были еще тосты, новые речи. Но повторялись они в одном – все говорили о моих непременных будущих успехах в науке. Я улучила минутку, когда выступающие сделали перерыв, и выскользнула в коридор. В горле стоял жесткий ком обиды на несправедливую жизнь и жалости к себе. Я забрела в полуразрушенный университетский туалет и застыла над разбитой раковиной, в которую из неисправного крана постоянно тонкой струей сочилась вода. Слезы на растрескавшейся серой поверхности не задерживались – стекали вниз, и их тут же уносила с собой в глубины городской канализации своевольно бегущая из крана вода.
Глава 6
День отъезда был назначен на субботу, тринадцатое апреля – так мы условились с Артемом. Точнее, он предлагал мне приехать на следующий день после его прилета из Англии в Москву – шестнадцатого, но я не согласилась. Хотела побыть с городом, в котором мне предстояло жить, наедине. Почувствовать, что значит быть здесь чужой и одинокой, понять, справлюсь ли я с этим чувством. Согласна, что похоже на душевный мазохизм, но мне казалось – я должна быть независимой и сильной. К тому же новую жизнь принято начинать в понедельник: вот и займусь пятнадцатого с самого утра поиском работы.
Артем к моему приезду договорился с близким другом и его женой о том, чтобы я пожила у них пару недель, пока мы что-нибудь не подыщем, попросил меня встретить. Сам он должен был прилететь в Москву пятнадцатого поздно вечером. Я полагала, что, как только Артем приедет, мы тут же начнем искать квартиру – нельзя же так долго стеснять чужих людей. И, возможно, он со временем согласится уйти из родительского дома, чтобы жить со мной. Что же я могла с собой поделать, если надежда – это такая упертая дура, над которой как ни издевайся, а умирает она последней.
Оставшееся время в Казани я потратила на подготовку и отправку документов в ВАК[2]. и на тяжелое прощание с близкими людьми.
О том, что я собираюсь уехать, знали только мои родители, Слава и его семья. Я бы с большим удовольствием вообще никому ни о чем не говорила, но без этого было не обойтись – пришлось договариваться о том, кто из родных сможет временно взять на себя заботу о Кате.
Разумеется, все сочли своим святым догом тут же начать отговаривать меня от безумной затеи. Стыдить тем, что я додумалась оставить сиротой ребенка при живой-то матери. Объяснять, что в Москве все равно не прожить – какую зарплату не получи, на еду и то не хватит. Там везде астрономические цены, чашка кофе, и то – сто рублей. Перечить было бесполезно.
Мне неустанно доказывали, что я дура дурой – и так у меня все для счастья есть: и ребенок, и муж с нормальной зарплатой, и образование, и квартира. Живи, что называется, и радуйся. Так ведь нет – начала неожиданно с жиру беситься!
Все это пелось на разные лады, с разной интонацией, но без перерывов, стоило мне только зайти на порог. Лишь Слава молчал и стоически переживал предстоящий разрыв. Странно, но именно он сумел поддержать меня в трудную минуту и даже отбивал нападки своей родни. Хотя мысль о предстоящих переменах в жизни явно вгоняла его в тоску. Я это видела и была невероятно благодарна ему за поддержку.
В итоге наши мамы, объединившись, нанесли финальный удар – каждая со своей стороны заявила, что не будет брать на себя ответственность за ребенка и уж тем более не станет уходить – несмотря на пенсионный возраст – с работы, чтобы воспитывать внучку. Пару часов в неделю посидеть – пожалуйста, но не более того. Наверное, такое их жесткое решение призвано было сломить мою сумасшедшую волю. Да и сломило бы, несомненно, не происходи уже это все «на публике», напоказ. Во мне вдруг очнулся упрямый дух противоречия: чем дальше, тем меньше я хотела и могла идти на поводу у родителей. Я отстаивала свое мнение наперекор. Даже самой не верится – ведь когда-то, давным-давно, я была послушной домашней девочкой. Черт его знает, может, и в этом тоже сказалось влияние Аполлинера, который всю жизнь молча выслушивал наставления своей крикливой матушки и каждый раз снова уезжал от нее в Париж. А иначе как мог бы он дать волю своему таланту, кто позволил бы жить ему собственной жизнью, заниматься единственно важным делом – в семье решительно никто не понимал его страсти к писательству, называя ее «дурной наклонностью». Мадам Костровицкая только корила сына за глупую прихоть: таскается в своем Париже по барам, съемным углам, не имея гроша за душой, живет как бродяга, водится с каким-то отребьем. А дома ведь и чисто, и сытно, и тепло. Живи как человек, занимайся делом и радуйся!
Вот и я, похоже, не могла больше жить как человек: крохотный мирок притворного обывательского счастья стал мне противен. Но Аполлинеру-то простительно – он же гений, да и детей своих ни на кого не бросал.
Я поплакала втихаря, и мы со Славой занялись устройством Кати в детский сад, а заодно и поиском няни. Времени оставалось катастрофически мало, задача передо мной стояла труднейшая: я должна была отыскать совершенно чужого человека, которому решусь доверить дочь, которому придется заменить Кате маму. От одной этой мысли сердце мое холодело.
За день к нам в дом приходило по очереди несколько женщин – я закрывалась с ними на кухне и подолгу говорила, пытаясь выяснить, что у них на уме. Кого только мне бестолковое агентство не подсылало! Складывалось впечатление, что кандидаток на должность няни отбирают, закрыв глаза и заткнув плотнее уши. Тетки все больше попадались обозленные, старые, неопрятные – только детей пугать, – из тех, кого волею судьбы приласкала обочина жизни. Эту измучил и довел до ручки алкоголик-сын, ту выгнали на старости лет с работы, эта, судя по помятой физиономии и выбитым передним зубам, буйно пьет сама. Таких женщин было не то что с ребенком оставлять – в дом пускать страшно. По вечерам, после всех пережитых ужасов, я садилась у Катиной кроватки и плакала, плакала, плакала. На кого же я оставлю свою кроху? И не с кем было поделиться этим горем. Сама же, идиотка, решила бросить ребенка. Никто не заставлял.
Повезло мне только за неделю до отъезда – из агентства прислали студентку педагогического института. Скромную, забитую девушку из глухой татарской деревни, которая приехала в татарскую столицу учиться. Жила она в общежитии, родители ей не помогали – вот и вынуждена была зарабатывать сама. Я не то чтобы поняла – сердцем почувствовала, что Катеньку мою Альбина не обидит. Да и никого она обидеть не могла. А, судя по тому, как властно моя дочура утащила смеющуюся няню за руку в комнату – играть, – еще вопрос, кто тут кого по подоконникам будет строить. Так что проблема, слава богу, была решена.
Но на душе все равно было так скверно, что не передать. Все мои мысли теперь вертелись только вокруг Катерины. Как же она будет жить без меня?! Как выдержу я разлуку с ней?! По десять раз на дню я меняла намерение уехать на решение остаться и наоборот. Я уговаривала себя успокоиться и утешалась мыслью о том, что это ненадолго. На время. Что, преодолев сложные барьеры и найдя свое место в жизни, я сумею гораздо больше дать своему ребенку и в духовном и в материальном плане, чем если останусь, не использую шанс, превращусь в несчастную домохозяйку и буду укорять всех вокруг за то, что они сделали меня такой. Не дали реализоваться. Не дай бог, конечно, но наверняка это недовольство будет направлено и против Кати.
Во всей этой истории меня утешало только одно – Слава, то ли окончательно одурев от жизненных передряг, то ли потому, что мысленно уже распрощался со мной, совершенно перестал скрываться и начал приводить свою любовницу к нам домой. А я, больная на голову женщина, с радостью познакомилась с его Татьяной. Мне даже казалось, что пусть лучше Катенька привыкнет к ней как к нашей общей знакомой, чем столкнется с этой женщиной потом, когда я уеду, уже в другом качестве. Мы все вместе ужинали на кухне при свечах (это была Танина прихоть), старательно болтали о том о сем и делали вид, что так надо. Потом я уходила укладывать Катю спать, а Слава с Танькой отправлялись в нашу спальню. Пробыв там пару часов, Татьяна уходила к себе домой – благо жила она неподалеку. Слава ее не провожал. А я не переставала удивляться тому, что несколько лет назад подобные вещи у меня и в голове-то не уложились бы, а теперь вот любовница мужа спокойно укладывалась в моей постели. И ничего.
Все и в самом деле слишком сильно за последние годы изменилось. Теперь у меня были иные взгляды. Теперь и я была не без греха. А кроме прочего, раз и навсегда я усвоила главный принцип человеческого общежития – не судите и не судимы будете. Только так и можно: всех стараться понять. После Татьяниного ухода я шла в спальню и, не раз-деваясь, ложилась на свое место рядом с уже сопевшим во сне Вячеславом. Я только не понимала, почему он так безразлично относится к Татьяне – видимо, все-таки она была не столько возлюбленной, сколько лекарством. Мне было искренне ее жаль.
Постепенно Татьяна становилась все смелее – когда ни Катеньки, ни Славы не было рядом, донимала меня расспросами о том, зачем я еду в Москву, сколько планирую там пробыть и какие у меня все-таки планы относительно семейной жизни. Я отвечала ей честно, как на духу. Что в Москву еду сама не знаю насколько, что давно люблю другого человека и абсолютно точно со Славой разведусь. Но, поскольку у нас с ним есть ребенок, а это на всю жизнь, – сделаю все, чтобы расставание прошло максимально тихо и без истерик. Пусть у ребенка лучше будет две хороших семьи (если бог даст), чем обломки одной. Таня удовлетворенно кивала в ответ и про себя, похоже, строила какие-то далеко идущие планы. Она даже расслабилась и начала понукать и распоряжаться Славой. «Вот это ты зря», – подумала я про себя, но вмешиваться не стала. Мне бы с собой разобраться. Не хватало еще, вооружившись собственным опальным опытом, теперь других людей жизни учить.
До отъезда осталось всего несколько дней. Билет был куплен, все срочные дела завершены. Мне совсем не хотелось с кем бы то ни было прощаться и по сто раз рассказывать о том, что я забыла в этой Москве. К тому же все равно придется врать. Но, тем не менее, мы с Катей съездили в гости к моей Ирке, которая в тот момент была страстно увлечена очередным «мужчиной всей своей жизни». Подруга, в силу добродушного характера, никогда никого не осуждала. Она, единственная из всех, искренне порадовалась за меня, пожелала удачи и, проводив нас с Катей до маршрутки, побежала по своим амурным делам. К Ирине Александровне я тоже поехала вместе с Катей – просто не могла в последнее время расстаться с ней ни на минуту. Научный руководитель, в отличие от Ирки, восприняла мои дурные намерения то ли с обидой, то ли с сожалением. Сказала, что, конечно же, прекрасно понимает, как молодым сейчас тяжело – и семью содержать, и детей растить: на все деньги нужны, а в науке их давно уже нет. Но все равно жалко расставаться с делом своей жизни – в этом у нее сомнений нет – и бросать все на полпути. Я, сама уже ни во что не веря, обещала, что, как только решу насущные бытовые проблемы, сразу же вернусь в университет. То ли мне показалось, то ли Ирина Александровна действительно отвела взгляд. Но ответа не последовало.
Кариму я просто позвонила. Оказывается, он тоже паковал чемоданы и собирался уехать чуть ли не в один со мной день. Отбывал он вместе с женой – ребенка пока оставляли бабушке, что меня несколько примирило с реальностью. Значит, не одна я такая на белом свете. И других детей не всегда воспитывают родители – разные бывают обстоятельства. А накануне отъезда мой приятель затевал большой прощальный вечер для клиентов и друзей. Меня он тоже, не особенно, правда, настаивая, пригласил. Только мне веселиться нисколько не хотелось Это Карима уже ждут выставки, новые знакомства и безусловный успех. А я могу и на обочине жизни оказаться. Но, конечно, сам факт того, что на крайний случай мне будет к кому прийти за помощью, немного утешал. Да и сам Карим, радуясь за себя, никогда не пренебрегал возможностью приободрить других. «Правильно делаешь, – сказал он со знанием дела, – все у тебя будет хорошо! У меня интуиция. Верь!» На этой оптимистично-горькой ноте мы и распрощались.
Словно замаливая свою вину перед Катей и Славой, я до блеска убрала квартиру, приготовила еды на несколько дней и, дав последние ценные указания няне, поехала на вокзал. Я не хотела, чтобы кто-то меня провожал. И так до самой Москвы перед глазами стояла грустная Катенька, которая прислонилась у порога щекой к дверному косяку и то и дело повторяла, как заведенная: «Мама, не уезжай». Неужели кто-то из сердобольных бабушек научил в качестве последнего аргумента?! Или все-таки сама? Конечно, я обещала ей скоро вернуться, конечно, объяснила, что очень ее люблю и всегда буду рядом. И все же…
Часть шестая
Москва моей любви
Глава 1
– У вас назначено? – Девушка даже не подняла глаз от своего монитора и продолжала монотонно стучать по клавишам.
– Нет, но…
Она с недовольством, но взглянула наконец.
– … я решила лично принести резюме.
– А-а… – Она снова потеряла интерес и уткнулась носом в компьютер.
– Я вижу, вы очень заняты, – внутри меня все моментально вскипело, что-то разучилась я быть сдержанной, – посему, чтобы вас не утруждать, основные моменты я зачитаю сама!
В Москву я приехала утром в воскресенье. Встретил меня по просьбе Артема его друг Сергей – на перроне и познакомились. Он оказался очень приятным и добродушным молодым человеком. Я даже удивилась, что бывают такие милые и открытые люди среди коренных москвичей. Мне-то казалось, у них всегда что-то свое на уме, а окружающим они этого не скажут, примерно как Артем и его родители. Сережа все время радостно и ободряюще улыбался мне, как старой знакомой, а я чувствовала себя неловко. Свалилась тут людям как снег на голову, возись теперь со мной. Я покраснела до кончиков ушей, когда Сергей взял у меня тяжелую сумку, пыталась не отдать ее, бормотала: «Не надо, пожалуйста. Она легкая. Я сама». Но Сергей только улыбался и нисколько меня не слушал. Так мы и пошли к метро – я, красная от стыда, он с моей необъятной сумкой в руках.
Квартира у Сергея с женой Надей была двухкомнатной. Точно такой же, как у Артема, та, которую он летом продал, только в новом доме. Здесь еще даже не успели как следует обжиться: не было занавесок на окнах, тут и там лежали остатки обоев и каких-то досок. Мебели – минимум. Но атмосфера в доме все равно была приветливой и уютной: главное зависит ведь от людей. От тех чувств, которые они друг к другу питают. Я украдкой вздохнула. Был бы у нас с Артемом какой-нибудь дом, я бы так постаралась, чтобы ему было в нем приятно, радостно, тепло! Ему бы даже ничего не пришлось делать – я сама. Вот бы тогда он сравнил наше жилье с тем, где жили его родители, разумеется, в нашу пользу. И точно полюбил бы меня!
Так, все, хватит! Прочь из головы подобные мысли. Опять я теряю над собой контроль и начинаю жить мечтой. А это опасно – ведет к болезненному разочарованию.
Надя провела меня в гостиную – здесь мне и предстояло жить ближайшее время. «Стенка», диван – вот и все убранство. А зачем, в самом деле, больше? Рай земной зависит не от количества мебели, наличия ковров и цвета обоев – главное, с кем. Чтобы не потонуть в очередной раз в мыслях об Артеме, я тряхнула головой, печально улыбнулась гостеприимной хозяйке и пошла мыть руки.
Завтракали мы на кухне. Я сидела за столом, вытянувшись в струнку, и нервно помешивала чай в огромной чашке. Есть не хотелось – да и все равно я бы не осмелилась ничего взять с хозяйского стола. Вроде тоже внесла свой вклад, привезла из Казани гостинцы, но все равно чувствовала себя нахлебницей, как ни крути. Мне из вежливости задавали какие-то вопросы. Я сдержанно отвечала. Больше всего хотелось провалиться сквозь землю и стать невидимкой. Докатилась, думала я про себя, устроилась приживалкой.
После завтрака я ушла бродить по Москве. Было тошно, промозгло и сыро. Но я дала себе слово выкручиваться как знаю, а к Сергею с Надей вернуться только к вечеру. Нечего в выходной день мозолить людям глаза. Улицы были полупустыми, воскресная лень охватила огромный город. Чтобы согреться, я заходила во все книжные магазины, которые попадались на пути, и подолгу копалась на полках. Только здесь я чувствовала себя спокойно, при деле и как будто под защитой. Мне вспомнилось, как Хартвиг писала, что в молодости Аполлинер – да и многие из его друзей-поэтов, – не имея денег, чтобы купить книгу, часто бродили по парижским книжным развалам и читали не отходя от прилавка. Я улыбнулась своим мыслям и, взяв в руки увесистый том стихов Верлена, присела за полками в дальнем уголке. Кажется, именно за книгами Поля Верлена продвинутые современники Костровицкого охотились как сумасшедшие?
На следующий день – в понедельник – с утра пораньше на домашний телефон Сергея мне позвонила мама. Сказала, что Катенька сильно переживает из-за моего отъезда, все время хнычет, плачет и просится к маме. Я и без этого-то звонка к утру уже едва держалась – мысли о том, что я бросила ребенка, как последняя сволочь, что предала самое беззащитное и любимое существо, выжигали каленым железом сердце изнутри. Ночью приснился ужасный сон: как Катенька забирается на подоконник в своей комнате, открывает окно – это пятый этаж! – а никого рядом нет. Я вижу все это, вижу, но словно на экране телевизора: проникнуть внутрь и схватить ее не могу! Еще чуть-чуть – и она сорвется вниз… Я проснулась в холодном поту и расплакалась: поняла, что Катенька моя вдруг стала никому не нужной и я, находясь далеко, ничем не могу помочь. Я утерла слезы и посмотрела на часы – было всего лишь половина первого ночи. За стенкой еще раздавались шорохи и голоса: хозяева не спали. Я невольно прислушалась и стала различать слова.
– Так они поженятся с Артемом или нет? – спросила Надя.
– Не уверен, – ответил Сергей. – Он мне сказал – она просто работу приехала искать.
– Ничего тогда не понимаю! Я думала, ради него. Мне показалось – любовь.
– Может быть.
– У нее ведь дочка в Казани осталась?
– Да.
– И что, она ради работы какой-то оставила ребенка? Я понимаю, если б они с Артемом поженились и забрали девочку к себе.
– Надь, слушай. Давай спать. Не собирается Артем ни на ком жениться, и Яна прекрасно об этом знает. Ей работа хорошая нужна. Ясно?
– Нет! – Голос у Нади стал злым. – Мы вот с тобой три года бьемся – пытаемся ребенка родить, а ни черта не выходит. Затаскали уже по больницам. А этой дуре так запросто повезло. И она не ценит! Не мать – ехидна!
Из-за стены послышался скрип кровати и сдавленные всхлипы.
– Наденька, солнышко, ну не плачь. Спи давай. У всех ведь все по-разному бывает.
До утра я уже не могла уснуть – лежала на своем диване с открытыми глазами, из которых то и дело стекали на подушку слезы. Конечно, Надя права: главное в жизни женщины – это дети. Вот и нечего было все это затевать, нельзя было противиться природе. Сердце сжимала глухая и непрерывная боль. Боль от жалости к себе, к Катеньке, к Надюше – ко всему женскому роду, уязвимому и зависимому в этом мире.
После звонка мамы боль стала невыносимой: я даже не нашла в себе сил поехать, как планировала, на поиски работы. Весь день без перерыва проревела, попутно убрав до блеска Сережину квартиру, – пусть хоть какая-то польза от меня будет. Потом решила, что я все равно, кроме как на мытье полов, ни на что не способна, и поэтому единственное, что остается – перестать выкаблучиваться и ехать домой: успокаивать ребенка и усилием воли реанимировать прогнившую до костей семейную жизнь. С таким настроем я и отправилась с Сергеем и его женой в Шереметьево встречать Артема.
Любимый мой расстроился, не обнаружив во мне никакого «поросячьего восторга» на тему долгожданной встречи. Я не кинулась к нему на шею, не расцеловала. Он сразу же нахмурился и по-детски надул губы. В первый раз за все время я подумала тогда, что наши отношения однозначно сходят на нет: Артем не понимает, что творится у меня на сердце. Не отдает себе отчета в том, что я наделала ради того, чтобы совершить последнюю попытку быть рядом с ним! Да, ему хорошо со мной – легкой, беззаботной, готовой на новые фантазии и безумства, но с такой – подавленной и сломленной чередой бесконечных переживаний и житейских проблем – он еще дела не имел. Да и захочет ли?
Из аэропорта мы все вместе поехали домой к Сереге: нужно отдать ему должное, он стойко сносил нашествие – отчасти татаро-монгольское – на свою квартиру. И даже слова не сказал, когда мы, второпях проглотив за компанию с хозяевами привезенную Артемом бутылку «Baileys», закрылись в гостиной.
– Не ожидал, что Надя с Серегой обрадуются моему приезду больше, чем ты! – сразу же зашипел на меня Артем.
– Извини. – Я не собиралась с ним ссориться, только хотела сообщить, что завтра же возвращаюсь в Казань.
– Ладно, – смягчился он, – у меня для тебя подарок. Вот! – Он вытащил из своего рюкзака и положил рядом со мной небольшую картонную коробку. – Открывай! Уже с «симкой».
– Спасибо. – Я опустила глаза. Да, вчера еще я мечтала о телефоне, а теперь вот благодаря Артему он у меня есть. Но это не вызывает никаких эмоций. Пора уже сознаться, что я не останусь в Москве!
– Будешь искать работу, – я не успела и рта раскрыть, – пригодится! Впиши сразу номер в резюме. Пусть напрямую звонят. Ты что, даже не поцелуешь меня? Нет, ну это уже просто свинство!
Я не стала возражать – приблизила к нему лицо и осторожно поцеловала. Его язык моментально отреагировал на мое робкое прикосновение: через мгновение я уже чувствовала, как он хозяйничает у меня во рту, настойчиво имитируя более интимное проникновение. Терпеть это было выше моих истощенных длительной разлукой сил. Я застонала и прижалась к Артему. Он, напротив, немного отстранился и начал торопливо меня раздевать.
Мы лежали на неразобранном диване в объятиях друг друга и тяжело дышали.
– Ты останешься на ночь? – с надеждой спросила я.
– Не могу, – сочувственно произнес он. – Нужно ехать к родителям: они же знают, что я сегодня прилетел.
– Я поеду с тобой, – поставила я глупый ультиматум.
– Ты что, смерти моей хочешь? – резонно возразил Артем. – Мама нас обоих с лестницы спустит.
– Ну и что! – обида и ярость уже закипали внутри меня. – Главное – мы будем вдвоем. Ты же взрослый мужчина! При чем тут мама?!
– При том. – Он выбрался из-под меня и начал медленно одеваться.
– Артем! – ком застрял у меня в горле. – Не уходи!
Боже, ну почему я унижаюсь до этих уговоров, почему никогда не могу прямо высказать ему все, что чувствую?
– Я должен. – Он посмотрел на меня печальным долгим взглядом и вышел из комнаты.
Я отвернулась к стене и заплакала. Несправедливо Аполлинер решил, что только женщины не способны на сильную, всепоглощающую любовь. Что только слабому полу не дано по заслугам оценить и понять силу настоящей любви. Вот – пожалуйста. Живой пример такой же недоразвитости среди мужчин. Ну почему именно мне выпало это испытание любить человека, который сам не в состоянии разобраться в себе, который создан из нерешительности и противоречий?! Как в одном человеке могут уживаться столь разные качества: страсть и холодный разум, порядочность и разврат, честность и обман, нежность и жестокость? Он жил в мире странных принципов, придуманных им самим: можно спать с чужой женой, но нельзя разрушать семью; невозможно разлучать ребенка с отцом, но можно лишить его матери; нельзя перечить родителям и можно их не любить; можно причинять другим людям боль и оставаться безгрешным при этом. Я даже знала, откуда это все взялось: из анналов семейного воспитания, которые явно противоречили реалиям окружающего мира. Артем так и не принял ни одну из сторон: остался болтаться где-то посередине. Но самое ужасное – им руководила какая-то необъяснимая несвобода. Обидный обывательский страх изменить свою жизнь, ослушаться маму, поступить не так, полюбить меня!
Как же он напоминал мне сейчас глупенькую Анни Плейден, которая, хоть и тянулась неосознанно к Аполлинеру, к его безумной любви, но боялась. И страх оказался сильней. Когда он приехал, преодолев и денежные, и прочие затруднения, в Лондон, чтобы жениться на ней, она до смерти перепугалась. Да и пастор с женой – родители Анни – встретили черноглазого иностранца в штыки. Он был не их поля ягодой. Он был безнадежно другим. Ему отказали.
Обманутый в своих надеждах Вильгельм вскоре вернулся в Париж. Как там писала Юлия Хартвиг? «Он чувствует себя униженным и обиженным, не дают покоя сердце и самолюбие, непрестанная глухая тоска завладела им, как недуг». Вот-вот. Слишком уж, до боли, все это было мне теперь знакомо. Но, что характерно, и в тот раз Аполлинер не сдался. Он снова приехал в Лондон некоторое время спустя. Он подумал, что, если уж родители Анни против него, он уговорит ее сбежать. Но возлюбленная его неожиданно выкидывает такое, чего никак нельзя было ожидать от этой, слишком уж подверженной приличиям и морали девушки – она бросает все и уезжает работать в Америку. На место гувернантки в богатом доме. Уезжает ради того, чтобы скрыться от пылких домогательств до смерти влюбленного в нее Аполлинера. Воспоминания об этом факте биографии Костровицкого бросили меня в холодный пот. И так уже слишком много мистических, заколдованных совпадений! Как бы и Артему тоже не пришло в голову окончательно и бесповоротно от меня сбежать. Вполне вероятно, учитывая, что он практически не вылезает из этого своего Кембриджа. Правда, сейчас была надежда на то, что он подумает обо мне, – обещал ведь помогать и заботиться – и задержится в Москве хотя бы на полгода.
Кстати говоря, Анни Плейден так и не увидела больше Аполлинера – только воспоминания о ней долго еще жили в его сердце. И в стихах. А сама она прожила совершенно неприметную жизнь: осталась в Америке, работала гувернанткой, вышла замуж, но через несколько лет овдовела. У нее не было ни собственной страсти в жизни, ни детей, ни выдающихся событий, ни ярких перемен – все тихо, бесчувственно, мерно. Никаких ее следов нельзя было бы обнаружить на этой земле. Если бы не известные всему миру стихотворения Аполлинера. Если бы не пылкий влюбленный юноша – гениальный поэт, – о существовании Анни Плейден никто бы никогда не узнал. Ей это стало понятно только в старости, только когда к ней начали приходить письма от многочисленных поклонников и биографов поэта. Перед смертью у нее еще было время обо всем пожалеть.
Мне вдруг страстно захотелось сделать так, чтобы Артем тоже в свое время пожалел. Чтобы осознал, как он был не прав, стремясь избавиться и от меня, и от связанных с моей любовью проблем. Злость в тот момент оказалась вдруг сильнее всех прочих чувств. Я поняла, что буду бороться. Буду сражаться, биться. Даже потеряв надежду на долгожданный приз – его любовь. Сама всего в этой жизни до-бьюсь, и пусть он потом локти кусает. За то, что вовремя не понял, за то, что упустил.
Вот так, разъярившись не на шутку, я и оказалась на следующий день в кадровом агентстве на Таганке. Мне было море по колено, я готова была на все. Наверное, в таком сумасшедшем состоянии люди и бросаются в смертельный бой: убьют так убьют – жить все равно незачем, а станешь героем – вознесут до небес. А они тут в этом хреновом агентстве, похоже, думают, что я притащилась в Москву, не имея ни жилья, ни денег, ни уверенности в завтрашнем дне, чтобы рассылать свое резюме по почте и безропотно ждать, проедая последние копейки, когда оно попадет в их дурацкую «копилку» и его там кто-нибудь найдет? Не дождетесь!!!
– Э-э-э… – Девушка попыталась было мне что-то возразить.
Я не дала ей вставить ни слова и начала громко и с выражением, как с кафедры, читать свое резюме.
– Яна Васильевна Семенова. Кандидат филологических наук. В совершенстве владею французским языком, хорошо знаю английский, итальянский – разговорный, чтение со словарем.
– Вы сказали – английский? – Девица перестала печатать и подняла на меня рыбьи глаза. Она даже подалась ко мне всем телом, что, видимо, обозначало крайний интерес.
– Да! – Я сама удивилась неожиданно произведенному эффекту, даже отпрянула.
– Идемте! – Она шустро выскочила из-за стола, схватила меня за руку и потащила за собой.
– Куда?! – кажется, непроизвольно я пыталась вырваться.
– К директору! – сурово рявкнула девица, увлекая меня за собой в конец коридора. Она открыла какую-то дверь, впихнула меня внутрь и вошла сама. Сердце непроизвольно сжалось, ладони вспотели от страха – господи, как в детстве.
– Алексей Константинович – вот! – торжественно известила она. Я окончательно впала в удивленно-испуганный ступор.
Алексей Константинович, сидевший к нам спиной, когда мы вошли, плавно повернулся на стуле и теперь с любопытством уставился на меня. Сам он был невысокий, довольно щуплый и совершенно терялся за огромным письменным столом. Стол был подозрительно пуст – ни бумаг, ни документов. Только одиноко торчащий посередине плоский монитор.
– А поговорить может? – это он, видимо, спрашивал обо мне.
– Может, конечно! – Девица самодовольно выпятила грудь.
Интересно все-таки. Если такая уверенность – почему бы не задать все интересующие вопросы непосредственно мне? На смену страху вернулась первоначальная ярость. Кажется, директор прочел мои мысли.
– Вас как зовут? – благоразумно обратился он наконец ко мне.
– Яна! – ответила я.
– Яночка, – судя по елейному голосу, им здорово приспичило воспользоваться моим английским, – вот здесь у нас номер телефона. – Он встал из-за стола и осторожно приблизился ко мне. – Нужно позвонить и выяснить, чего эти люди хотят. Иностранцы. Ищут сотрудников. А мы, к сожалению, не до конца поняли, в чем там смысл.
– Попробуем, – сурово ответила я и взяла в одну руку клочок бумаги с номером телефона и корявой припиской имени «Уэнди», а в другую – переносной телефонный аппарат, который Алексей Константинович извлек неизвестно откуда, словно кудесник. Девице, которая меня привела, он кивком указал на дверь. Она надула губки, но без возражений удалилась.
– Ах, забыл. – Алексей Константинович явно передо мной заискивал. Такое его поведение сказалось на мне самым лучшим образом – я вдруг ощутила себя просто коронованной особой, что при сложившихся обстоятельствах было весьма и весьма кстати. – У нас тут имеется заявочка на подбор персонала – заказчик ее должен заполнить. Но, как назло, только русский вариант. Яночка, не сможете перевести?
– Разумеется, смогу! – Я выдала величественный кивок головой.
Не успела я оглянуться, как у меня в руках оказалась эта самая заявка, ручка и чистый лист бумаги. Я тяжело вздохнула, решительно задвинула подальше все возможные комплексы – на самом деле моего английского, дай бог, могло хватить только на устную беседу – и начала строчить. Словаря у них не оказалось. Поэтому все незнакомые термины я заменяла словами-трансформерами, которые тут же и производила из известных мне аналогов во французском языке. Единственная надежда была на то, что ни одному специалисту они этот ужас не покажут. Все-таки второй язык почему-то никогда не осваивается в совершенстве. В смысле, во время учебы. Потом-то, конечно, если удается найти подходящую практику, он может вполне дотянуть по уровню и до первого.
С грехом пополам, но я все перевела. А дальше началось самое сложное – Алексей Константинович решил, что будет лучше, если он сам позвонит и представит меня как свою сотрудницу. А затем уж и трубку передаст. Пришлось научить его выговаривать по-английски фразу «Не желаете ли вы обсудить это дело с моим сотрудником, который хорошо говорит по-английски. Ее зовут Яна». Я вспотела, пока добилась нужного результата: директор никак не желал расставаться с прискорбным явлением «каша во рту» и разделять слова. Черт бы побрал эту английскую фонетику для русских бизнесменов! Зато импровизированный урок невероятно сблизил – как-то само собой получилось, что в процессе мы перешли на «ты».
Номер был мобильным. Трубку подняли сразу. Алексей Константинович многозначительно пробормотал свое «Не желаете ли вы…» и практически кинул телефон мне, выдохнув с облегчением. Я чудом поймала аппарат, сделала укоризненно-круглые глаза и представилась менеджером агентства (ну-ну, работничек, они тут еще даже резюме мое не видели). А потом сказала, что готова принять их заказ на поиск сотрудников. Уэнди – судя по голосу, совсем молодая девушка – здорово обрадовалась и начала выкладывать свои требования. Нужен был переводчик – письменный и устный в одном лице – для работы на британское пресс-агентство при известном издании, как она выразилась. Заработная плата – 500 долларов. Контракт сроком на три месяца. Я запоминала все, что она говорит, чтобы пересказать содержание беседы Константиновичу, который нетерпеливо прыгал вокруг своего стола и то и дело строил мне вопросительные физиономии, на которые я отвечала прикрытием глаз с семантикой «все хорошо».
– Ну, что? – Он едва дождался, пока я нажму отбой.
Я кратко пересказала ему содержание беседы. Алексей Константинович заметно погрустнел.
– И это что, все? – В голосе звучало разочарование. – А я-то думал, им нужен целый штат сотрудников для организации работы представительства в Москве! Вот черт, надо было английский в школе учить. И эти мои курицы – не могут двух слов связать. Господи, что за жизнь?!
– Так что мы будем с ними делать? – Мне стало искренне жаль этого милого человека со всеми его неосуществленными надеждами… – Не примем заказ?
– Да примем, примем, – Алексей Константинович тяжело вздохнул. – Позвони, скажи, что за услуги стандартная такса агентства – месячная зарплата специалиста. Пусть хоть пятьсот долларов – что называется, шерсти клок.
Я снова взяла в руки телефон и опять набрала номер Уэнди. Объяснила, что мы согласны поискать человека, что заявку, которую им следует заполнить, сейчас по факсу перешлем, а вознаграждение наше должно составить месячную зарплату – то есть пятьсот долларов. Теперь неожиданно погрустнела Уэнди – интонация ее стала прямо-таки бесцветной. Оказывается, их бюджетом не предусмотрена оплата услуг по подбору персонала. Тут уж настала моя очередь возмутиться. Какого черта тогда было по агентствам звонить?! Правда, вслух я ничего подобного не сказала – ласково посоветовала господам иностранцам воспользоваться помощью друзей или знакомых, сухо попрощалась и повесила трубку.
– У них на агентство вообще денег нет! – печально сообщила я директору. – Я им сказала, чтобы в таком случае искали сами и не морочили людям голову.
– Понятно. Спасибо. – Он окончательно сник. – Вот и поработай в таких условиях! Четвертый год еле-еле концы с концами сводим. Как устроили в девяносто восьмом повсеместное сокращение штатов, так до сих пор нигде существенного набора нет. Вся надежда на филиалы иностранных компаний. А их, как правило, перехватывают крупные игроки на кадровом рынке – и связи, и возможности другие. Язык опять же надо знать!
– Сочувствую. – Я тяжело вздохнула.
– Да ладно! – Он махнул рукой. – Спасибо за перевод. Теперь хоть с этим проблем не будет. Отдам своим клушам – пусть напечатают. Лишь бы ошибок не наделали.
Я внутренне сжалась, но промолчала. К чему разрушать иллюзии человека?
– Не за что. Рада была помочь. – Я взяла свой «деловой» портфель из кожзаменителя и приготовилась уйти. Мне и в голову не пришло подумать о себе или попросить денег за перевод – тем более такого качества. И так у людей жизнь не удалась.
И только когда я дошла до двери и попрощалась, до меня дошло, что этой самой Уэнди, раз уж так все сложилось, я могу предложить себя! Вдруг каким-то чудом я им подойду, а мне будет с чего начать. Да и интересно, черт возьми, чем занимаются в этом самом «пресс-агентстве». Может, какие-нибудь интервью с интересными личностями – писателями, поэтами, например. Вот было бы здорово!
– Послушайте. – Я обернулась к Алексею Константиновичу, – а можно я им по поводу себя позвоню? Я же вроде как работу ищу. Переводчика, правда, с французского, но чем черт не шутит?!
– Да звони, конечно! – Алексей Константинович с готовностью и интересом – что будет – в третий раз протянул мне свой телефон.
– Уэнди?
– Да.
– Это вас снова Яна из агентства беспокоит.
– Да?
– Мы тут подумали – сейчас весна, работы у нас немного, директор агентства согласен, чтобы я поработала пока у вас. Мне это интересно.
– Здорово! – Уэнди удивленно помолчала, но вопросов задавать не стала. – Очень мило с его стороны.
– Мне, вероятно, нужно будет к вам подъехать?
– Да. Пишите адрес. Завтра в десять.
– Пишу.
– Метро «Театральная» или «Пушкинская». Адрес: Трех-прут-ны переулок, дом 10. Подойдете – позвоните мне.
– Простите, какой переулок?
– Пишите по буквам. T-R-E-H-P-R-U-D-N-I-Y. Записали?
– Да.
– До завтра!
Странные все-таки люди, эти иностранцы. Надо же безропотно верить во все, что говорят. А врать на английском, оказывается, гораздо легче, чем на русском, с удовольствием отметила я про себя: такое ощущение, будто все это не по-настоящему, понарошку.
– Ну и что? – поинтересовался директор.
– Иду к ним завтра в десять.
– Здорово. Тогда – успехов. На всякий случай резюме оставь – вдруг там не выйдет. Может, мы тебе что-нибудь подберем.
– Спасибо! – Я положила отпечатанный лист в файле на пустой необъятный стол.
– Но если выйдет – с тебя причитается! – хитро прищурился он.
– Да не вопрос! – Я весело рассмеялась. – Пятьдесят долларов устроит?
– А у меня есть выбор?
На этом мы дружески распрощались и я, сияя как солнышко в ясный день, отправилась к метро. Настроение, не в пример вчерашней депрессии, было чудесным. Размолвка с Артемом теперь уже не казалась достаточной причиной для вселенской тоски – я докажу ему, что чего-то стою! Справлюсь как-нибудь одна. И чем быстрее справлюсь, тем быстрее заберу к себе Катю! Начало, во всяком случае, положено: только в воскресенье сошла с поезда, а во вторник уже почти нашла себе работу. Окончательно говорить было, конечно, рано, но предчувствие того, что все сложится удачно, прочно обосновалось внутри. Главное, запомнить на будущее, что в нашем мире самоуверенность – залог успеха. Даже если ты ничего собой не представляешь, действуй напролом: противник испугается и убежит. Одним словом, как себя подашь, так тебя и воспримут другие. Что ты этим иностранцам расскажешь – в то они и поверят. А слабый английский – что ж, придется выкручиваться как-нибудь. Позанимаюсь. Слова подучу. Не боги горшки обжигали! Буйная радость охватила все мое существо. До метро я бежала чуть ли не вприпрыжку.
«А Артем?» – робко поинтересовалась женская часть моего существа, когда радостные бури чуть-чуть улеглись. «Не сейчас», – ответствовала ей другая. Та, которая, по моим наблюдениям, из восторженной и посвятившей себя искусству начала превращаться в прагматичную и рассудительную. Если уж все мои старания и усилия на протяжении двух лет оказались ничем, нечего было и дальше надеяться на чудо. Хватит жить иллюзиями и виртуальными образами. Реальность на поверку всегда оказывается жестче и категоричнее: настаивает на своем. Но «что не убьет нас – то сделает сильнее» – вот единственно верный принцип. Нужно перетерпеть. К тому же не обязательно разрывать отношения сразу, не нужно резать по живому, пока болит. Пусть пройдет какое-то время, улягутся иллюзии, потускнеет страсть. Пусть все будет, как решил для себя он: будет поддерживать, как сможет, поможет на первых порах с поиском и оплатой квартиры, будет приходить – ради бога. Что ж я могу поделать, если наша совместная жизнь вызывает у него такой панический страх и попросту «не входит в его планы». Он, видите ли, не готов. Семья категорически против. Ясно же все объяснил сегодня с утра по телефону: вот если бы у меня была другая ситуация – без мужа и ребенка, даже хотя бы только без мужа, – он бы наверняка мог жениться. А так, маму хватит удар. Да и, кроме прочего, напомнил он, я-то ведь тоже ничего не сделала, чтобы завершить отношения со Славой официально. Вот здесь я едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Ладно, пусть делает, что хочет. А мне оставалось одно – искать работу, стремиться к независимости и старательно доказывать милому своему Артему, как много он в этой жизни потерял, отказавшись от меня. Странно, но, оказывается, и такая низменная цель вполне может заменить на время смысл жизни!
Я собрала волю в кулак и приготовилась к войне со всем окружающим миром. И первый бой, волею ли удачных совпадений или по другим причинам, был сегодня выигран. Завтра мне предстояло первое московское собеседование с работодателем.
Глава 2
С того момента, как я побывала в кадровом агентстве на Таганке, жизнь моя на сто восемьдесят градусов изменилась. Я, вчера еще размеренная и провинциальная, склонная к неторопливым рассуждениям и действиям, заразилась бешеным темпом столицы. Когда тут думать?! Прыгать надо! Перед глазами непрерывно мелькали столичные улицы, машины, люди, станции метро, в голове метались бессвязные мысли на тему предстоящей работы. Причем всякие здравые опасения – не хватит моего английского для синхронного перевода! – я тут же старалась придушить. Сказано тебе – самоуверенность! Вот и соответствуй. Аполлинер вон тоже ни черта в бизнесе не смыслил, а набрался наглости, когда из банка его выгнали, и стал редактором делового бюллетеня «Спутник рантье». Надо же было ему в этом безумном Париже что-то есть. И мне тоже надо. Главное ведь – пыли в глаза напустить. Произвести нужное впечатление. Хватит все время испытывать ответственность, думать о последствиях, переживать. Успех сопутствует только решительным и дерзким!
Примерно таким самовнушением я занималась, агрессивно протискиваясь к выходу из вагона метро на станции «Театральная». До собеседования оставалось полчаса.
Трехпрудный переулок, несмотря на четкую схему, распечатанную по моей просьбе Сережей из Интернета, я искала непозволительно долго. Вот что значит жить не в Москве – теряешься моментально, как только выползаешь на свет божий из метро. Обегав вдоль и поперек заданный квадрат, я наконец нашла нужное место – старый добротный жилой дом. Удивляться тому, что это не офисное здание, было некогда – до десяти осталась одна минута. Я достала из сумки мобильный телефон, предусмотрительно подаренный накануне Артемом, и набрала номер Уэнди. Через минуту я уже входила в открытую дверь квартиры на третьем этаже.
Уэнди оказалась безумно симпатичной девушкой лет двадцати четырех – моей ровесницей. Она пригласила войти, провела в пустую комнату, которая служила в квартире чем-то вроде склада печатной продукции, усадила на подоконник, и мы начали беседу.
– Где вы выучили английский?
– В Казанском государственном университете. Это третий по значимости вуз в России.
– А-а-а!
– Диплом показать?
– Не надо. Я не читаю по-русски. Это единственное ваше образование?
– Да. Если не считать степень кандидата наук.
– У-у-у! И как вы оцениваете свой английский?
– Думаю, вам виднее, – бог ты мой, откуда взялась такая наглость? – Вы же со мной говорите.
– Ладно. Меня устраивает.
– Я рада.
Неужели они меня примут? Не может быть!
– Давайте я объясню вам, что к чему. Мы приехали в Россию на три месяца от знаменитого британского издания, чтобы провести анализ российского рынка, который становится сегодня все более крепким и стабильным. Он уже может рассчитывать на то, чтобы привлечь западных инвесторов. Но они ничего не знают о вашей стране – вот мы и собираемся рассказывать им об этом в специальном приложении к крупнейшей британской газете. Таким образом, мы помогаем и России, и Великобритании, – толкнула Уэнди официальную речь.
– Очень интересно! – внутренне я сникла. После казанских экспериментов с поиском работы терпеть не могу ни предпринимательства, ни бизнеса. А уж что касается политики – так просто воротит с души. Хватит уже. Насмотрелась. А ведь так надеялась на что-нибудь творческое, на интеллигентных людей. Ну да ладно. Не все коту масленица. Поработаем в британском варианте современного «Спутника рантье».
– Да-да! – подхватила Уэнди с энтузиазмом. – Мы работаем так: находим крупных русских политиков и бизнесменов, на русском языке составляем для каждого из них письмо, в котором рассказываем о том, кто мы такие и чего хотим (на английском все материалы есть – ваша задача перевести), и просим о встрече. При встрече берем интервью – здесь понадобится синхронный перевод – и готовим материал для нашего приложения. И еще – мы предлагаем, если речь идет о бизнесе, дать рекламу, чтобы люди в нашей стране знали, какие услуги и возможности существуют в России.
– Я поняла, – внутри непроизвольно начал расти испуг. Я и представить себе не могла, что переводить нужно будет чуть ли не для первых лиц государства. Здесь я со своим английским опозорюсь как пить дать. Но и пятьсот долларов тоже на дороге не валяются!
– Ах да, – спохватилась Уэнди. – На работу вам нужно всегда приходить в строгих костюмах.
– Поняла.
Господи, ну где же их взять? Придется чередовать два совершенно копеечных наряда, сшитых на дому по заказу, – была знакомая портниха. Один костюм шили для защиты диссертации, другой – для прошлого Нового года. И все! Ну и как я буду выглядеть в этом «самтресте» из дешевой ткани на фоне министерских кабинетов?!
– Все. Завтра приходите в половине десятого. Сразу начнем.
– Хорошо. А можно вопрос относительно зарплаты? – Наглеть – так уж до конца!
– Да, разумеется.
– Мне хотелось бы получать деньги не раз в месяц, а каждый день. Получается двадцать пять долларов, если я правильно понимаю.
– Странное пожелание, – Уэнди искренне удивилась. – Думаю, мы сможем это устроить. А теперь пойдемте, я вам покажу наш так называемый офис.
Она вывела меня в огромную комнату, которая оказалась помесью гостиной и зала общей работы. Вдоль стены стоял белоснежный диван – я первый раз в жизни увидела такой (непрактично же, черт возьми!), – а около окон расположились письменные столы, на которых возлежали принтеры, факсы, ноутбуки и громоздились кипы российских справочников, писем, бумаг, газет. В конце комнаты находился отделенный барной стойкой кухонный закуток, а в центре возвышалась огромная лестница – квартира оказалась двухуровневой. «Наверху наши спальни, – пояснила Уэнди, проследив за моим взглядом. – Мы здесь и работаем, и живем – очень удобно, никуда не нужно ехать». Как я потом, не удержавшись, выяснила, за квартиру они платили четыре тысячи долларов в месяц. Это же невозможные, невообразимые деньги!
Читать бесплатно другие книги:
