Вредная привычка жить Климова Юлия

Глава 1

Я вяло провожу время, чуть не умираю и мирюсь с Солькой

Попыток убить себя я не делала никогда, я девушка дальновидная и приберегла это на потом, тем более что самое вкусное всегда оставляют напоследок. Но зато я частенько мечтаю, как убью соседку справа: у нас на лестничной клетке слишком много народу, так мне кажется, понимаете – слишком много для того, чтобы я жила счастливо.

Соседка справа всегда накрашена, хорошо одета и бесконечно любезна. Вот скажите мне: вам хочется иметь такую соседку? А имя! Вы знаете – ее зовут Альжбетта. Я узнавала, это ее настоящее имя. И как мне любить ее после этого, если на вопрос, как вас зовут, я всегда отвечаю – Аня, а она отвечает томно – Альжбетта. Ей тридцать лет, из-за чего она вечно комплексует и что постоянно дает мне повод поддеть ее.

Вообще-то мы с Альжбеткой приятельницы, просто сейчас у меня не самые лучшие деньки, и я слоняюсь по квартире, не зная, на кого бы выплеснуть раздражение.

А мой сосед напротив: он пилит, понимаете, он целыми днями что-то пилит, и хотя до меня доносятся лишь слабые, отдаленные звуки, но это противные звуки. Давайте я тоже буду пилить день и ночь, давайте все будем пилить, и тогда весь мир полетит к черту, а разве такое можно допустить? Отсюда вывод – он не вправе пилить потому, что это не есть общественно полезный труд.

Однажды я не выдержала и постучала в его дверь. Постучала в надежде, что он голубой. Сейчас объясню. Я прочитала книгу про отличную девчонку, потом я прочитала книгу про еще одну девчонку, тоже отличную, так вот, у них были друзья гомосексуалисты, и я тоже захотела такого же. Или получается, что я не отличная девчонка… но могу я хотя бы рассчитывать на его окрашенную в яркие цвета сексуальную ориентацию?

Я постучала в дверь. Дверь, конечно, открылась, и моему взору предстал высоченный шкаф в семейных трусах и с лобзиком в руках. По тому, что произошло в его семейных трусах, я сразу поняла, что он не голубой, поэтому мне ничего не оставалось делать, как узнать, что он там, по крайней мере, пилит.

– Ты что пилишь, собака страшная?.. – спросила я.

– Гробы, – хмуро ответил шкаф, – заходи, покажу.

Я не такая дура, чтобы заходить к таким дуракам, я ему не трафарет и не лекало, чтобы по мне гробы выпиливать.

– А зачем ты их пилишь? – спросила я, не переступая порога.

Он пожал плечами и ответил:

– У меня работа такая, а тебя как зовут?

Как бы было здорово сказать ему сейчас, что меня зовут Альжбетта, но, боже мой, я Анна, да даже и не Анна, а Анька, самая обыкновенная Анька.

– Тебе зачем? – спросила я, хмурясь.

– Соседи… будем общаться…

– Анька.

– Славка.

Вот так состоялось мое знакомство с вечно пилящим соседом.

Еще на нашем этаже живут тетя Паша и Солька.

Тетя Паша – это совесть нашего этажа: стоит кому-нибудь выкрутить лампочку или оставить пустую бутылку от пива аккуратненько в уголке, как под потолком зависает душераздирающий крик тети Паши – ироды окаянные, да будете вы людьми когда-нибудь, и так далее.

Тетя Паша хорошая, просто она считает, что молодежь надо воспитывать, а так как мы живем без родителей, то она нам как мать. Мы ее в этом не разубеждаем, потому что за ее пирожки и борщ готовы видеть в ней хоть маму, хоть папу римского.

Солька – это моя относительная подруга. Почему относительная – потому что мы с ней вчера поругались, и теперь мы враги на всю жизнь. И пока я на нее зла, я вам скажу, что ее зовут вовсе и не Солька, как она всем рассказывает, а Ефросинья Андреевна Потапчукова. Стыд и срам шастать по городу с таким именем и фамилией, но Солька ходит, а я иду рядом и делаю вид, что это нормально.

Одна квартира у нас пустует, и мы ждем жильцов, делаем ставки, кто въедет, а иногда мечтаем переехать туда сами, потому что квартира трехкомнатная, а у нас – всякие маломерки. Только тетя Паша живет в двухкомнатной, что дает ей возможность каждый раз нам говорить: трудитесь, и воздастся вам! Вот Славка и пилит, Альжбетта дрыгает ногами в ночном клубе, Солька преподает ботанику, а я ищу работу.

Мы с Солькой как раз вчера потратили три часа, думая, кем бы мне пойти работать. У меня вообще-то высшее образование, на дороге оно не валяется, так что мне есть чем гордиться. Специальность у меня, правда, редкая – «Экология и охрана Мирового океана». Но это не имеет значения, я, как все, шесть лет от звонка до звонка посвятила науке, я умеренно пила пиво и сидр на скамейках около института, я написала шпаргалок не меньше, чем те, кто академии заканчивал, и я, в конце концов, была влюблена в не меньшее количество преподавателей, чем все остальные студентки. Так что мое образование – самое что ни на есть настоящее образование!

Океан, конечно, подождет, не думаю, что его разбазарят или загубят раньше, чем я встану на ноги, но надо срочно решать вопрос с моим трудоустройством. Альжбетка звала к себе в клуб. Ну, люди добрые, не могу я задирать ноги в их кордебалете, у меня по физкультуре всегда была полудохлая четверка, и то только потому, что мама работала в школе. Помню эти зимние олимпиады на уроках физкультуры. Хорошо, что можно было прицепить палку к Солькиной и ехать, ни о чем не думая, охая через каждый метр. А бег вокруг школы… только пирожки, которые столовка выставляла на улицу, чтобы они чуть остыли, давали мне силы бежать.

Так что работы у меня пока нет, мало у нас океанов, скажу я вам, вот был бы океан у нас за домом, так меня бы так ценили, так ценили…

Я решила не кончать жизнь самоубийством и сегодня. Надо помириться с Солькой и все же найти себе хоть какую-нибудь работу, заработать денег, купить красивое платье, сходить к Славику, пусть выпилит мне ладненький гроб, ну а уж потом броситься под машину миллионера и… О! Тогда зачем мне вообще умирать? Ну вот, опять придется жить.

Я взяла последнюю сигарету, последнюю зажигалку… ну хорошо, хорошо – просто зажигалку, глупо говорить, что она последняя, когда она всегда одна, и прикурила.

Курить я не умею, но так вроде бы победа над комплексами проходит значительно веселее.

Я посмотрела в окно: к ларьку со скособоченной надписью «Печать» тянулся народ.

– Небось, газеты с объявлениями покупают, – сказала я, – все хотят устроиться на мое место!

Понаблюдав еще немного за этими бесцеремонными людьми, я накинула плащ и вышла на улицу, около дома купила еще одну пачку сигарет и стала ждать зеленого светофора. Когда он зажегся, я стала ждать, пока все нехорошие люди в нехороших машинах проедут мимо, не обращая внимания на то, что, собственно говоря, сейчас – мой выход. Потом я побежала, зеленый уже мигал, и совсем немного отделяло меня от возможности быть сожранной каким-нибудь нетерпеливым автомобилем или от возможности все же добежать до заветного ларька с надписью «Печать».

– Что у вас есть для одиноких безработных женщин? – спросила я

Сморщенная бабулька окинула меня жалостливым взглядом и протянула тонкую книжицу с надписью «Замуж за рубеж».

– Нет, – сказала я, отвергая такую перспективу, – я должна сделать что-нибудь великое для своей родины, и кости свои закопать хотелось бы тоже здесь.

Бабулька понимающе кивнула и протянула журнал «Знакомства после тридцати».

Если бы не старость и сморщенность субъекта, предлагающего мне подобное, если бы с детства мне не привили уважение к этой самой старости, то, пожалуй, эта бабулька, мягко говоря, не ушла бы от ответственности за свой поступок. Утверждать, что мне тридцать, это все равно что подписывать себе смертный приговор. Мне двадцать восемь, и это то, чем я почти уже горжусь. Жизненный опыт в глазах, мозги мощностью триста лошадиных сил (интересно, а это много?) и взгляд, взгляд, убивающий на скаку лошадь и тушащий огонь в избах на расстоянии.

– Дайте мне газету с объявлениями о трудоустройстве, – с достоинством сказала я.

Бабулька протянула мне требуемую газету, я расплатилась, закурила и подошла к светофору.

Имею я право хотя бы раз в жизни пройти спокойно на зеленый свет, вот он зажегся – и я пошла, реально ли такое? Наверное, сегодня во мне кипит соответствующее настроение, когда хочется жить по обещанным мне правилам. Потому что ничего сейчас меня не забавляло, ничто не вносило новизну и остроту ощущений в мою жизнь, а в голове все еще раздавалась лесопилка Славика, вот поэтому, дождавшись зеленого света, я потребовала от жизни того, на что имела право – на мой личный зеленый свет… и я шагнула на проезжую часть…

Раздался визг, глухой удар в бок, мысли буковками побежали по асфальту – где там моя газета и пачка сигарет… и я шмякнулась на мостовую, больно ударившись головой.

Я не спешила вставать. Куда мне было торопиться, тем более что бок все же болел, а голова гудела. Я чувствовала, как к месту происшествия стягиваются люди, да, давайте, давайте, посмотрите, как я лежу, я, которая могла бы лечить и спасать океаны!

– Пропустите меня, – раздался строгий голос.

Это, наверное, тот, кто меня сбил, а может, какой-нибудь врач, проходивший мимо, а может, миллионер с предложением руки и сердца…

Я немного поразмышляла, открывать мне глаза или нет, и решила не торопить события.

– В машину ее, – раздался тот же властный голос.

Э! Мы так не договаривались! А где извинения, где – я женюсь на вас, только скажите «да», или на худой конец предложение о работе? Я, между прочим, очень рисковала, идя на зеленый свет.

Я открыла глаза: возможно, пора спасаться.

Он смотрел на меня, как смотрят… на асфальт… Я встала, отряхнула плащ и сказала:

– Если вы свои права купили, то, по крайней мере, делайте так, чтобы это не бросалось людям в глаза.

Он протянул визитку. На среднем пальце красовался перстень с черным отполированным камнем. Меня от этого просто передернуло.

– А это зачем? – спросила я, указывая на перстень.

Я всю жизнь, всю жизнь мечтала спросить об этом – вот зачем им эти перстни?..

– Надо уйти с дороги, мы мешаем, – услышала я чей-то голос.

– Садитесь в машину, я довезу вас до больницы или до дома.

Я села в машину и сказала:

– Лучше в ГАИ.

Водитель обернулся и посмотрел на меня. Это был тот самый человек, который хотел как можно скорее убрать меня с дороги.

– Ты дура, что ли? – спросил он.

– Поезжай, – сказал хозяин машины, и мы сорвались с места.

Он сидел рядом, и я как-то опасалась повнимательнее разглядеть его.

– В больницу или домой? – спросил он меня.

Я вытащила сигарету из помятой жизнью пачки и закурила, потом все же повернула голову в его сторону.

Каштановые глаза! Я такого в жизни не видела, я дар речи потеряла просто, до чего же каштановые глаза!

– Давай в больницу, – отдал он команду, видя мой шок.

– Нет, – очнулась я, – домой.

– Где вы живете?

Я назвала адрес, и машина резко изменила направление.

Он опять протянул мне визитку:

– Возможно, это понадобится вам.

Мой взгляд опять упал на перстень. Не давал он мне покоя, и я спросила:

– А зачем вы его надели?

Он снял его и протянул мне:

– Возьмите на память.

– Мне такая память ни к чему, – сказала я, отказываясь от подобного подарка.

Машина остановилась, и я вылезла, сжимая в руках дорогую сердцу газету.

Я развернулась и пошла к подъезду.

– Ненормальная, – сказал мне вслед водитель.

– Необыкновенная, – блеснули каштановые глаза.

Поднявшись на свой этаж, я позвонила Сольке. Это был отличный повод помириться, но Сольки не было дома. Тогда я позвонила Альжбетте, но ее не было тоже. Я поплелась к своей двери и сунула руку в карман: надеюсь, что ключи я не потеряла.

Слава богу, ключи были на месте, с наслаждением я вытащила руку из кармана, и по ступенькам покатился перстень с черным полированным камнем.

Бок болел, но я не обращала на него внимания. Развернув газету, я стала изучать предложения о работе: скромно потупив взор, говорила «да», «о да», «и это да», «как скажете». Так полчаса я наслаждалась разделом «Руководители, управляющие». Океан по-прежнему был в опасности, но ни в одном объявлении это никого не беспокоило.

Я посмотрела в окно и увидела одинокого бомжа, собирающего бутылки. «Вот что ждет меня», – подумала я и закурила. В дверь постучали. Это Солька, потому что все нормальные люди пользуются звонком.

Я открыла дверь и смерила ее взглядом, который говорил: я тебе не рада, ты вчера мне нанесла серьезную обиду, которую я не забуду никогда, и буду передавать из поколения в поколение грязные рассказы о тебе.

Она на меня посмотрела взглядом: ну что, никчемное создание, небось, сыплешь угрозами про себя, ну-ну, только учти, что мои потомки дремать не будут, им тоже станет известно о том, какая ты противная и невыносимая.

– Я нашла тебе работу, – сказала Солька.

– Выщипывать пинцетом сорнячки в какой-нибудь гнилой оранжерее?

– Нет, будешь мерить температуру океану на разных широтах и, если твой океан приболел, пропишешь ему аспирин.

Я Сольку смерила взглядом, который обозначал: может, поблизости и нет океанов, но это вовсе не говорит о том, что можно жить спокойно, пока умирают мои океаны!

Солька посмотрела на меня просто задумчиво и спросила:

– Откуда царапина?

– Я чуть не погибла полчаса тому назад.

– Кровавая разборка в квартале? Чемодан наркотиков? Или просто чья-то ревнивая жена решила выцарапать тебе глаза?

– Нет, я просто пошла на зеленый свет.

Солька покрутила пальцем у виска и сказала:

– Только не рассказывай об этом, когда станешь устраиваться на работу, лучше скажи, что была кровавая разборка, так хотя бы поверят.

Солька бесцеремонно прошла на кухню, открыла шкафчик и выгребла из него три банки с кофе, вернее, с запахом от кофе, потому что все давно закончилось. Покрутив ноготком у виска еще раз, она спросила:

– Денег хоть дали?

– Кто? – не поняла я.

– Ну, тот, кто тебя сбил.

– Нет, да зачем…

– Затем, что тебя давно лечить надо, вот теперь бы было на что.

– А от чего лечить? – зло спросила я.

– От ума, от ума, моя дорогая!

– Это не лечится, это – мой крест.

Мы заварили остатки зеленого чая, который я терпеть ненавижу, но мой доктор как-то мне сказал: «Купите, деточка, себе зеленый чай, если не хотите, чтобы однажды я ваши почки полоскал в тазу».

С тех пор у меня всегда дома стоит боязливо купленный зеленый чай, стоит и стоит, никому не мешает, а часто даже выручает, когда все основные напитки имеют наглость заканчиваться.

– Повторюсь, – размеренно сказала Солька, – завтра ты выходишь на работу.

– Куда?

– Будешь секретаршей и курьером в одном флаконе.

– Не буду, – гордо сказала я, – мне это по рангу не положено.

– Будешь, – уверенно повторила Солька.

Вот как можно ее не любить, эту занозу Сольку?!

– Ладно, – сказала я, – буду секретаршей и курьером, но за очень большие деньги.

Солька ничего не ответила. Я представила, скольких знакомых она обегала, чтобы пристроить меня, и благодарно выдала:

– Буду работать за любые деньги, за хлеб, воду и постель, за спасибо и за просто так, чтобы чувствовать себя человеком и частью общества.

– Если тебя и оттуда уволят, то помощи от меня не жди!

– Само собой, – кивнула я.

Подобная история повторялась уже раз десятый.

Глава 2

Я по-прежнему не люблю магазины и становлюсь незаменимой сотрудницей процветающей фирмы

Когда я иду в магазин, то мысленно беру с собой пистолет: я готова пристрелить себя в примерочной, когда надеваю брюки или кофту в обтяжку.

Я готова себя пристрелить сто миллионов раз.

«Смерть в примерочной»,

«Она убила себя, разочаровавшись»,

«Пуля избавила ее от депрессии»,

«Русская рулетка – надень брюки 46-го размера» – вот такими заголовками пестрели бы газеты, если бы я хоть раз действительно взяла с собой в магазин пистолет.

– Девушка, покажите эти брюки.

– Какой у вас размер?

У меня нет размера, потому что у меня нет уже никаких нервов, чтобы иметь этот самый дурацкий размер.

– Покажите брюки, – напираю я.

– А какой у вас размер?

Может, она неживая, может, она не понимает, что у меня-то 46-й размер, но налезает только 48-й?

Она что, никогда сама не была в примерочной, или она не знает, как тяжело признать свое поражение перед лишним куском карамельного торта?

– Да дайте же мне эти брюки! – ору я, и девушка, вздрогнув, протягивает мне то, что я требую.

Я иду в примерочную, Солька семенит за мной.

– Ну что ты орешь, с тобой стыдно ходить по магазинам, – шипит она мне в спину.

– Мне тоже стыдно ходить с тобой в закусочную, но я же хожу.

– А что, что такого?! – возмущается Солька

– А то, что суп – это суп, и его едят ложкой. Бутерброд – это бутерброд, и его не надо разламывать на 25 кусочков, выстраивать их в ряд и только потом есть. Не надо есть из моей тарелки, потому что это моя тарелка, не надо пить мой компот – это мой компот, и не надо, в конце концов, обгладывать кости с таким видом, как будто это – самое вкусное в курице!

– Хватит, хватит, – уступает мне Солька, потому что перед примерочной мне лучше не перечить, да и аргументы у меня железные.

Брюки 46-го размера, и они на меня налезают. Они на меня налезают, но вот я не влезаю в них, у вас такое бывает? У меня – всегда: я всегда слишком велика для простого и естественного.

Солька смотрит на мою обтянутую тканью попу и говорит:

– Если свитер надеть навыпуск, то ты – богиня.

– А если вообще без свитера, – спрашиваю я, – то тогда как?

Тогда я что, не хороша собой? Этого не может быть, и я поворачиваюсь задом к зеркалу.

– Кто виноват, – говорит Солька, – что у тебя такая большая… душа.

Потом, помолчав, добавляет:

– Давай попробуем 48-й.

– Что? Что?! – вскидываю я брови.

Признаться себе, продавщице, да всему миру, что у меня большая душа и она никак не хочет помещаться в эти брюки?!

– Нет! – ору я и победно выхожу из примерочной.

Солька идет за мной.

– Заверните, – говорю продавщице, и она нервно сует брюки в пакет.

Она знает, что мысленно я взяла пистолет с собой… что я готова разорвать весь мир не потому, что я такая плохая девчонка, а потому, что у меня очень большая… душа.

Я иду вперед.

Солька шепотом извиняется перед продавщицей и топает за мной.

– Ну и в чем ты пойдешь на работу?

– У меня есть одна юбка.

– Коричневая?

– Да.

– Это не юбка, – говорит Солька с жалостью.

– Правильно, это не юбка – это моя жизнь!

Солька молчит: спорить со мной бесполезно.

Мы поднимаемся к себе на этаж. Слава пилит. Надежда умирает последней, и я звоню в его дверь.

– Ты голубой?

– Нет, – спокойно отвечает Слава, совершенно не удивляясь вопросу.

– А почему? Почему ты не голубой?! – истерично кричу я.

Славка смотрит на Сольку и ищет в ней спасение, но та лишь пожимает плечами и крутит пальцем у виска. Похоже, это входит у нее в привычку.

– Если ты так хочешь, – говорит Славка, – если тебя успокоит это, то я стану голубым.

– Спасибо, друг, – говорю я и иду к своей квартире, по пути пиная дверь Альжбетты.

Она высовывается в коридор, пока я нервно тереблю ключи, понимающе смотрит на Сольку и спрашивает:

– Что, опять в магазин ходили?

– А сколько тебе лет? – спрашиваю я, злорадно поглядывая на Альжбетку.

Скорость зарождения гадостей в моей большой душе происходит всегда просто молниеносно, я даже люблю себя в такие моменты, потому что я непобедима!

Альжбетта закрывает дверь, я облегченно вздыхаю и захожу в квартиру.

– Зеленый чай вчера кончился, – сообщает Солька из кухни.

– Значит, пришел конец моим почкам.

Убираю брюки в шкаф и кладу их на стопку одежды 46-го размера – придет день, придет день…

Солька идет к себе за чаем, а я достаю коричневую юбку, тяжело вздыхаю и утешаюсь тем, что мои профессиональные способности затмят даже эту юбку. Я по телевизору видела, что делают секретарши, и вот что я вам скажу: налить чай я уж как-нибудь смогу, да я просто профессионал в разливании чая!

На следующий день я отправилась на новое место работы. Я была бесподобна и решительна: Солька объяснила мне, что такое факс и ксерокс, и я могла бы с закрытыми глазами собрать и разобрать два этих необходимых в жизни агрегата.

– Вы кто? – спросила меня тоненькая женщина в тоненьких очках.

– Я ваша новая секретарша, трепещите!

Тоненькие очки поползли вверх, а женщина явно дала усадку по всем своим габаритам.

– Валентин Петрович, Валентин Петрович! – заверещала она сиплым голосом. – К нам новая сотрудница!

Видно, назвать меня секретаршей у нее просто язык не повернулся.

Валентин Петрович, чувствуя неладное, вышел в коридор.

Вообще-то внешне я нормальная, это внутренний мир мой столь богат, что не все его выдерживают. Я вспомнила наставления и заклинания Сольки и изобразила на лице добрую и ласковую улыбку сироты.

Валентин Петрович сказал сухое «пройдите», и я оказалась в приемной, далее шел его рабочий кабинет.

– Здесь вы будете работать, – сказал мой начальник, указывая на стол, заваленный аппаратурой и бумагами.

Я неплохо владею компьютером, но тут просто не удержалась.

– Я такую штуку по телевизору видела, – сказала я, показывая на монитор.

Все мое существо кричало: гоните меня, гоните, я не хочу у вас работать, я вообще работать не могу, я людей боюсь, или люди боятся меня, – не помню, в чем в последний раз меня обвиняла моя мама.

– Я рад, что вам у нас понравилось, – мрачно глядя на меня, сказал Валентин Петрович.

Мне показалось, что ему вообще-то все равно, кто тут будет заливать заварку кипятком и тыкать пальцем в клавиатуру, я или еще какая-нибудь мечтательница.

– Взаимно, – кивнула я головой и сразу взялась за дело.

Я сгребла весь хлам с моего рабочего места на подоконник и уселась за стол. Хлам не дал мне возможности передохнуть, потому что шумно съехал с подоконника на пол.

– Вот так! – многозначительно сказала я и положила ногу на ногу. Моя коричневая юбка зацепилась за гвоздь на стуле, я просунула руку под стол и стала проделывать там некоторые манипуляции, которые, по моему мнению, должны были освободить меня от столь глупого заточения. Валентин Петрович посмотрел на стоящую рядом тоненькую женщину в тоненьких очках и сказал: