Эрмитаж памяти Булатова Елена

Я – инженер, и дочь моя подстать.

Пять поколений женщин – все подряд

Образованья высшего заряд

Имели в нашем роде. Ни одной

Семьи нигде не знаю я такой.

Пра

Врач земский, клятве медиков верна,

В резне спасала всех людей она.

Лечила жен в гаремах мусульман.

Значок ЖВ храним как талисман.

Бабуней звала матушка моя —

С нее я свой рассказ и начала.

Бабушка

Директором гимназии была

Мой бауш, и эпоха с ней ушла.

Так что ж о ней? Работа, дети, мать —

Нет сил оставить, с мужем убежать.

И революция произвела раздел —

Изгнание– любимого удел.

Потом война, и больше сына нет.

А внучка ей один в окошке свет.

И «бауш»– это имя с детских лет

Я называла вместо «мама». Нет

Ни той, ни этой. Эхо– звук пустой,

И Анна, Ольга– репликой простой.

Мама

Вот мать моя. Бежала от судьбы —

Ушла в замужество, чтоб избежать беды.

А муж, что старше матери ее,

Врач, сгинул на войне, и ничего

Не стало у нее и у детей,

Помимо матери и тех людей,

Что взяли на работу. Надо жить,

Детей двоих у матери растить.

Недолгим было счастье со вторым —

Болезнь и смерть, и седина как дым.

Ушли и дети в жизнь свою. Одна

Жила, работала – пружина взведена.

И бабой звали внуки, а конец

Виднелся недалече, как венец.

Я

Меняла школы, близких, города,

Друзей, профессии, мужей, и череда

Событий переменчивых вела

Неудержимо к цели. Мне дала

Жизнь четверых, с которыми дышу

В одно дыханье. Больше не прошу.

Дочь

Жизнь началася с места и в карьер.

Семья исчезла, скрылась за барьер

Меж государствами. Решала жизнь сама:

Нашла работу, мужа, родила

И, мудрая, зажмурившись, пошла

И ношу жизни дальше понесла.

Год в Джи-Си-Си – напрасные расходы,

Попытка единения с детьми

Бесплодная. Они хотят свободы —

Освободи, семья, и отпусти.

Семья и отпускает постепенно,

Остались связи лишь – купи-подай,

Да объясни скорее же, мгновенно,

И не держи меня, и отпускай.

И не целуй меня, сурового подростка,

А дверь закрой с обратной стороны,

И что ты беспокоишься, я взрослый,

А кроссовки случайно порваны.

Может стать ли родною земля,

Если в ней не лежит прах родных,

Если здесь не родилась семья,

Если дети родились в иных,

Столь далёких отсюда краях?

Может дать она дом и приют,

Накормить посытней, обогреть.

Слышишь ли, твои предки зовут

Поскорее домой прилететь,

Отодвинув тепло и уют?

Станет мир этот домом родным,

Когда примет земля прах родной,

И привяжет навеки тот дым,

Что развеялся здесь над землёй

(25.01.01)

Я в бабушку пошла. Ее косой

Испуган был когда-то подмастерье.

Он мастера позвал. С поры далекой той

Коса сыграла роль свою в мистериях,

Которыми наполнена моя

Вся жизнь – как знак консерватизма

Из ряду вон – ведь школьные друзья

Срезали косы – принято в отчизне.

Когда ж судьба сломала жизнь мою —

Семейство раскидала на два кона,

Как в жертву я отрезала свою

И оберегом положила дома.

Поймай меня, судьба! Я уж не та,

И нет меня нигде, земля лишь носит тело.

Свершился рок – разделена душа, —

За что, не ведаю, наверное, за дело.

«Вам сто, мне сто двадцать», – веселый попутчик сказал,

«Я в 71-ом закончил МИФИ и теперь выпиваю.»

А я только что посетила Рахманинский зал,

К чему мне случайная встреча, не знаю, не знаю.

Потом оказалось – ему 48 всего,

Живет у любовницы, тоже не слишком свободно.

Что ждет его дома, кто встретит у двери его?

Какая тоска… Но, наверное, Богу угодно.

Всё возвращается на круги на своя —

С коляской я иду легко-непринуждённо,

Как двадцать лет назад, когда моя семья

Ещё не расползлась по миру протяжённо.

Измучен и изгажен лес зелёный

Встречает вновь, приветливо маня.

Смолою клейкою, как бы слезой солёной,

Он лечит раны. Лечит и меня.

Сквозь вонь и мерзость близи человечьей

Пробились травы к солнцу и весне.

И я стою, прижавшися к сосне,

Как пёс, зализывая раны и увечья.

Я в электричке. Веришь, отпустило?

С народом здесь сливался Пастернак.

И я, в окошко глядя, позабыла

О мелких бедах. Это счастья знак.

(Москва-Отдых Каз. ЖД)

Я не в Москве появилась на свет,

И назвать предлагали Лейлой.

Этого дома в Москве уже нет,

Где возникло «Я» под луной.

И одиннадцать лет пронеслось-проползло,

И Москва стала домом моим,

И по ней различалось добро или зло,

Въелся в сердце отечества дым.

Здесь далёко я с нею-срослася душой,

Только с мясом меня оторвёшь.

Иногда изумляюсь своею судьбой:

От тюрьмы да сумы не уйдёшь…

В серьгах брильянтовых и в куртке сына рваной

Брожу как тень я по аппартаментам

Пустого замка, заколдованого кем-то.

Здесь никого: ни лошади, ни тигра.

Здесь никого: ни рыбы, ни барана.

To Head of the Charioteer of Delphi From “Greece in Colour”, London, 1957{ Куплена на распродаже библиотеки, куда попали случайно }

Возничий мой! Две тыщи с половиной

Лет пронеслось, и вот глаза в глаза

Ты на меня взглянул глазами сына.

Я, замерев, не знаю, что сказать.

Судьба вела нас, и судьба свершилась —

Я протянула руки и взяла

Ту книгу, где лицо твоё хранилось,

Полвека здесь она меня ждала.

Мой драйвер, мой водила непокорный

Уйдём и мы однажды в никуда.

А бронзовый весёлый локон чёрный

Переживёт день Страшного Суда.

Летит Дассен, как жених Шагала:

«И если бы ты не существовала»…

Дай руку, cheri, мы с тобою вдвоём.

Дай руку, cheri, мы с тобою вдвоём,

Тихонько дотрюхаем и добредём

До самой критической точки.

До самой критической точки

Проводят нас наши сыночки.

Что там, на планете иной?

И там, на планете иной

Останься, друг милый, со мной.

(Дорога Лас Вегас-Пало Алто)

На чёрных чётких черешках

Власы свисали Вероники.

Синела сень небес сквозь страх,

И дуб вздымался с ядом диким.

И Стивенскриковый спектакль

Одолевал озёрным оком.

Зане зияет зоркий зрак —

Баран-не бык, не будет богом.

По трейлу с именем Bull Run

Ползёт с Лошадкою Баран.

Он хоть и болезный,

Но весьма полезный —

То потрёт щетинку,

То почешет спинку.

(Almaden, March)

Лужа всплеснулася пузырями,

След на асфальте бензиново-синь.

Сына нельзя удержать якорями

Рук материнских. Уходит один.

Удушлив аромат, и буйно белопенны

Громадные кусты, растущие внизу.

Сгустились облака, и вздохом перемены

Нагнало следом тучи, несущие грозу.

Тринадцатым числом канун всегда пугает.

Ненастный день пройдёт, и вестником весны

Барашек золотой с Лошадкой загуляет,

На золотых рогах неся златые сны.

Уж четверть с небольшим от стольника пропало,

И впереди зима, хоть климат потеплел.

Но всё ж-глаза в глаза-судьба нас повязала.

И ты парадоксально-опять помолодел.

(14 Апреля)

На кой мне ляд тащиться на Москву?

Здесь хорошо, здесь муж и сыновья.

Но вижу я зелёную траву,

И улетает к ней мечта моя.

И как во сне, я слышу соловья,

Поющего в кустарнике весной.

И снова смысл имеет жизнь моя,

И я хочу домой, хочу домой.

Здесь хорошо. Наверно, хорошо.

Будь благодарна, да. Отдай и не греши.

Из серой тучки дождь грибной в Москве пошёл,

А как овсы-то нынче хороши.

Там пахнет русским духом. Эта вонь

Блаженна мне и вне московских стен,

Как дым отечества и грязь. И вот ладонь,

Глаза прикрыла, мокрая совсем.

J’ai oublie de vous dire que je suis juif

– Modigliani

Я позабыла вам сказать,

Что у меня отец еврей.

Мне не пришлось его узнать, —

Его услали в мир теней.

Я позабыла вам сказать,

Что у меня – казачка-мать,

Что дед – народа враг, а брат

Ушёл, и нет пути назад.

И всё забыв, блаженна я,

Нага пред богом и людьми.

Печать лежит на мне, гляди!

Но, духом нища, тленна я —