Эрмитаж памяти Булатова Елена

Чем стала я на миг, и что она узрела.

И голос мужа вышел из меня,

И, руку я подняв, провозгласила:

«Бог есть любовь!», и силою огня

Серебряного страх остановила.

Но долго я лежала, труп живой,

Не двигаясь, не думая, не слыша,

Боясь понять, случилось что со мной,

И почему со мной, и что там – выше?

И снова сон. Иду я через ночь

По городу. Безлюдно. Невозможно.

Без тени всё вокруг. Уже невмочь,

И тягостно мне как-то, и тревожно.

Пустая декорация домов

Зияет дырами неосвещённых окон.

Не слышен шум опасливых шагов —

Резиново упруг, не пропускает воздух.

И что-то странное навстречу мне идёт

Козлиное костлявое – худое

И курьи ручки тянет, и кладёт

На бёдра мне. И знаю, что плохое

Задумало то чудище, и рвусь

Из сна зловещего, что мне грозит бедою,

Хочу проснуться и вот-вот проснусь…

Но всё смеётся страшно неземное.

Друг, ни спеши меня сравнить

С поэтом злато-говорливым —

Стихи домашние кроить

Пытаюсь слогом я ленивым.

Сравнение не в пользу мне —

И в рисованьи я не гений,

И жалкий дар моей родне

Валяется в пыли передней.

О музыке забыть пора.

Не зная нот и правил лада,

Бренчать – пустейшая игра.

Насмешка – знатокам отрада.

Смешны потуги записать

Всё то, что память сохранила.

Неинтересно. Надо знать,

О чём писать. Не быть постылой.

Зачем приходите ко мне

Посменно волны вдохновенья?

Подвигнут к действию оне

И схлынут, вызвав отвращенье.

Но если музы час пришёл,

То ищет ли она достойных?

Случайный гость в случайный дом

Проник, и благовесть спокойно.

Ты избрана, и говори,

И пой, пиши, расходуй краски,

И если не расскажешь ты —

Никто не вспомнит старой сказки.

Когда выходишь ночью на порог

Своей палатки, что в углу созвездья,

Когда плывёт безмолвно небосвод,

Роняя звёзды, что летят столетья,

Когда тебя объемлет тишина,

И тьма ночная скрадывает звуки,

Ни шороха вокруг, и суета

Дневная отступает, а науки

Молчат смущённые. И вот тогда

Лишь чувства властвуют во мгле и суеверья.

И карта неба незнакомого нема,

Не вызывая ни малейшего доверья.

Где ковш медведицы? Полярная, увы!

Тризвёздно Орион мне поясом сияет.

И вновь тоска по дому возникает,

Не видная в сиянии луны.

Mojave Desert 2000

Вуалетку тумана

И румяна зари

Приготовила к вечеру

Смерти долина,

И играет алмаз

Той вечерней звезды,

Что украсила ночь

В завершенье картины.

И насурьмили горы

Резные зубцы,

И спустилась прохлада

В долину ночную.

И дорога мерцает —

Там мчатся гонцы,

Унося к антиподам

Жарищу дневную.

И зеркалом сияет паутина,

И капли дождевые на ветвях,

И птицы осторожные терцины,

И завеси туманов на холмах.

И начинает представление природа,

И осветитель дал прожектора,

И солнце режиссует непогоду,

И мизансценой – дальняя гора.

Проходят марьонетки краем сцены,

Не зная, кто за ниточку ведёт,

Подвластные всесилью Мельпомены,

Вдали от человеческих невзгод.

Заботам недоступные просторы,

Мир поднебесный лишь слегка прикрыла тень,

В туманных вихрях небеса и горы,

И фоном – океан в ненастный день.

Москва, май 2001

И мимо глаз плывут стволы берез,

И неизменный лес опять встречает,

И птичий свист меня сопровождает,

И вторит птицам тихий скрип колес

Коляски с внуком.

Мимо пробегают

Собачники, атлеты, – люди. Всех

Усталый лес привычно поглощает —

Их беды – горести, их радости и смех.

Мазки травы на полотне земли

Художник – май небрежно набросал,

И мелкие букашки поползли,

И солнца луч в глаза мои попал.

И ветер прошуршал в траве ужом,

И птичий гвалт заполнил тишину.

Расположились тени под кустом

И отдыхают, отходя ко сну.

Качает ствол березы, как гамак, —

Я чую это собственной спиной.

А растворение в воздусях – явный знак,

Что снова я приехала домой.

И вот пришло мне время говорить:

«Редеет круг друзей»,

И повторять все чаще,

Что некому внимание дарить.

Все шире мир теней.

И пение косой все слаще.

Заколдовал меня весенний лес —

Под сильным ветром клонятся березы

И выпрямляются, как мятник-отвес,

Здесь исполняя роль гипнотизера.

Стремительный пролет вороны с громким кар

Внес ноту диссонанса в птичье пенье,

Как появленье голливудской стар

В березовом лесном столпотворенье.

Прозрачно мелколистье в вышине,

Сверкает драгоценным изумрудом —

Его так много в дальней стороне,

А здесь его явленье – чудо.

То волшебство случилось в яркий день

При сильном ветре и листвы сияньи,

И чувство странное мелькнуло, словно тень,

Как новое судьбы предначертанье.

Рахманинов Сергей, чье имя носит зал,

Нанизан на кол мраморной скульптурой.

И божьих одуванчиков девятый вал

Спешит, чтоб насладиться музкультурой.

Зал бело-голубой, утеха для души,

На волнах музыки баюкал неофита, —

Обидеться на дерзость не спеши,

Ведь маска дерзости – для слабого защита.

И загудели звуки сарабанды.

Шмелиный гул виолончельных струн

Скрипач с седою гривой и бантом

Залил фонтаном скандинавских рун.

Душа со скрипкой в резонанс вошла,

Сложившись с биоритма частотою.

И буря чувств цунами родила,

Вздыбилася магической волною.

И трепет мою душу охватил,

И странно, и тревожно сердцу стало.

С собою справиться мне не хватило сил,

И долго что-то в глубине дрожало.

В метро скамей две длинных полосы —

Изделие для перевозки масс —

Сиди себе, да изучай носы,

Да положенье рук, да выраженье глаз.

Ног частокол образовал узор

Орнаментом для верхней половины —

Бредовым продолжением картины,

Чего привычный не заметит взор.

Оторванность носов от лиц людских

Таит оттенок сумасшествия, в котором

Повинен Гоголь, вероятно, псих,

Пустивший нос гулять по городским просторам.

Собор кафедральный, куда я пришла,

Чтоб хора услышать звучанье,

Смутила афиша, и вдруг принесла

Какое-то воспоминанье.

Нелепа попытка – былое найти

И в юность свою окунуться.

Барже моей жизни – ей дальше ползти,

А времени – нет, не вернуться.

Наверно, небес справедливы весы,

И в жизни не все так уныло —

И стрелки назад прокрутили часы,

А встречу метро подарило.

Виденьем из той, из далекой поры

Сияют газа синевою —

Разочарованье сменяют дары, —

Волхвы их приносят с собою.

За мутью морщинок все те же черты

И та же доверчивость взгляда.

Захлопнулись двери, и скрылася ты,

Мгновенье – и больше не надо.

Лишь для меня Архипова здесь пела,

И пианист мне Скрябина играл,

И в голове мелодия звенела,

И в судоргах катарсис возникал.

Артист и я – и нет стены меж нами,

Нет и барьера стульев и голов.

Как облак музыки на пиршестве богов

Ряд первый воспаряет временами.

Хоры, Хоры, Хоры, Хо —

ры, Хоры, Хоры, Хоры —

То поднимут высоко,

То швырнут в тартарары.

На черных клавишах – хористах

Расселись бабочками папки.

В последний миг застыв, солисты

Впилися в дирижера лапки.

Когтит и месит многозвучье, —

Он лепит образы из глины

Безгласия, и стон тягучий

Зарокотал уже в глубинах.

В такт содроганьям дирижера

Колышутся и зал, и сцена.

Стигматы прожигают взоры

В ладонях – в точке столкновенья.

Из хаоса сложились звуки

По знаку властного мессии.

И к небу вновь взметнулись руки

И уменьшают энтропию.

Смотри, рябина расцвела,

И зелень нежная березы

Из глаз выдавливает слезы,

Как сок из белого ствола.

Изогнуты стволы берез,

Легко склоняются над кручей.

И тоненький вьюнок ползучий

Пока до ветки не дорос.