Набла квадрат Воробьев Петр

— Фпион, а на понт береффя, как придурок. А девуфку тебе надо было убить фамому, табуреткой, префф-папье — у ниф ф кабинетаф ффегда подходяффая вефф найдетфя. Фто ф ф тобой делать… Ты вой потифе, а? Я пофплю.

Поспать коренастому не удалось. Завизжали петли, открылась дверь, один охранник вошел в камеру, другой с карабином остался снаружи.

— На выход.

После довольно длинного пути по коридорам детина спросил у солдата, шедшего впереди:

— Фто не ф подвал?

— Там вашего брата уже столько навалено — крючники не успевают оттаскивать, так что придется тебе, дружок, отдыхать на городской свалке.

— Офтряк…

Во дворе грела мотор машина. Около нее стоял пожилой мужчина с двумя широкими полосами на воротнике кителя и мальчишка-курсант.

— Твоя практика окончена. Но есть два испытания, через которые должен пройти каждый, кто хочет проверить, достоин ли он служить делу народа, хоть их и нет в программе. Тот, кто отдает себя общему делу, должен отдать себя целиком, без остатка. Никакие ложные идеи и предрассудки не должны стоять между тобой и твоим долгом перед народом. Ты — каюгун в руке народа. Ты не принадлежишь себе. Приказ — вот что выше всех заповедей и устоев для тебя.

Не думай о том, плох ты или хорош, когда выполняешь его, думай только, чтобы он был выполнен. Никакой поступок не низок, если совершен именем народа. Ты дал ложную клятву и обесчестил девицу. Чувствуешь ли ты себя лжецом и насильником?

— Никак нет!

— Почему?

— Я действовал именем народа!

— Молодец! Ты прошел испытание низостью. Пройди теперь и испытание кровью.

Водитель отвезет этих людей на свалку. Там ты расстреляешь их. Не забудь потом снять наручники. Понял приказ?

— Так точно! Первое испытание было приятнее, но я справлюсь и со вторым.

— Разговорчики, — ухмыльнувшись, сказал пожилой мужчина. — Исполняй приказ!

— Есть! — практикант скрестил в уставном приветствии сжатые в кулаки руки и сел в машину. За ним впихнули приговоренных, потом сели один из охранников, захлопнув заднюю дверь. Шофер бодро взял с места и, лихо промчавшись мимо ворот, выехал на шоссе.

Карие глаза практиканта затуманились.

— Спасибо тебе за первое задание, дантист. Правда, крепкая у твоей девки оказалась невинность, пришлось мне повозиться на благо наро…

Он не договорил. Замухрышка, взвизгнув бешеной крысой, обрушил свои скованные руки ему на голову.

— Уф ты! — Коренастый парень с нескрываемым удивлением двинул тазом, и сидевший рядом охранник вылетел на шоссе — задняя дверь, защемившая при посадке ремень карабина, оказалась неплотно закрытой. Второй охранник успел дотянуться до спускового крючка, забыв про предохранитель, за что расплатился сломанным пальцем. Впрочем, палец беспокоил его недолго, потому что вскоре он оказался лежащим на обочине шоссе с пробитой наручниками коренастого детины головой. Детина вытащил из нагрудного кармана курсанта ключи на кольце, отпер наручники замухрышки, дал ключи ему, дождался, пока тот отпер его наручники, по-хозяйски подобрал с пола карабин и протянул замухрышке руку.

— Я Мыгак, тангит.

— Я Кумахлят, учился на зубного врача.

— Как кфтати. Не люблю вафего брата, но так отомфтить фа любимую мофет тофко фвой. У этой фтуки феркало фаднего вида ефть?

— Разбито.

— Это хорофо.

Машина затормозила. Лязгнула передняя дверь, проскрипели шаги, в проеме двери показалась усатая физиономия шофера, вытянулась и исчезла в кровавом всплеске. Труп с разнесенным пулей черепом свалился на штабель скелетоподобных тел, видимо, привезенных на свалку из какого-то учреждения социального обеспечения. Коренастый поставил карабин на предохранитель, кинул его замухрышке, еще раз пошарил по карманам курсанта, вынул пистолет, вытолкнул тело из машины, вылез сам, несколько раз ударил распростертого покойника ногой в пах, и полез на место водителя.

— И куда мы?

— В горы, куда ф нам еффе, горемыкам!

После возмутительной и не поддающейся описанию дележки дары птиц были сожраны собаками и Гормом. Кукылину достался сушеный ундук, от которого его стошнило.

Поковыряв в зубах медной щетинкой, выдранной из щетки для очесывания собак, Горм сказал:

— Добрый харч, но боюсь, что лучше мне не пытаться узнать, что я только что захавал и как оно было приготовлено. Фенрир, расскажи-ка мне лучше, что ты понял в их компьютере за время моей еды.

— Ты рискуешь расстроить себе переваривание поименованной еды, но ладно — охота пуще неволи. Слушай. Знакомо тебе понятие арифмометра?

— Кому?

— Кукылин, объясни этому хэкеру-недоучке, что такое арифмометр.

— Ммм… Арифмометром у нас называют механическое приспособление для счета, складывающее и вычитающее числа посредством зубчатых колес.

— Молодец, хороший мальчик, возьми с полки пирожок. А ну клади на место!

От этого можно заболеть насмерть, бери левый. Ты понял, пень рогатый?

— Короче, куркулятор!

— Ростом, и верно, не вышел, но по уму ты — чистый тролль. На фанерном звездолете нет компьютера в нашем понимании. То, что там стоит, не использует при работе электромагнитные излучения. Это механическое вычислительное устройство. Арифмометр. Достаточно сложный, за счет того, что шестерни, червяки, валы и прочее миниатюризованы до предела. Отдельные детали, возможно, просто молекулы неких сверхполимеров. Со мной он вряд ли потягается, с тобой разве что.

— Вот удружил. Ладно, клевещи дальше.

— Носители информации — барабаны. Единица или ноль информации обусловлены глубиной спиральной канавки. Считывающее устройство — тонкая игла.

— Ты думал об интерфейсе?

— Пользуясь твоим жизненным кредо, что мне думать? Он там предусмотрен, да не под наш, как говорится, разъем. Это шестиугольная пластина, утыканная тонюсенькими щупами. Чтобы соорудить устройство под пару, нужна как минимум мастерская твоего замка.

— И все?

— Можно бы попробовать силовое поле, но сколько потребуется маломощных генераторов и как их синхронизировать? Посадим робота за клавиши, виноват, за крючки.

— «Удаление гланд автогеном через задний проход, или Инженер из Железного Леса». Ты, Фенрир, был задуман как самообучающийся, а на поверку оказался саморазучивающийся — дуреешь с каждым днем.

— Это почему?

— Не знаю, так уж платы развелись. Если у тебя есть три генератора силового поля, ты можешь сгустить силовой жгут по нормали ких плоскости?

— Ну, это будет не жгут, а выброс конечной длины и погонной интенсивности.

Диссипация все-таки.

— Длина выброса зависит от интенсивности?

— Не прикидывайся, что у тебя ума меньше, чем у тролля.

— Ты так и не допер, куда я гну? Смотри! — Горм стал рисовать на окне световым пером. — Время реакции на сигнал у их интерфейса наверняка порядочное — механизм все-таки. Значит, есть довольно приличный интервал, на котором он не отличит пульсирующее воздействие от постоянного. Берем три

— три! — генератора. Задаем сетку на плоскости и частоту развертки, пробегаем сетку и в каждой ячейке втыкаем силовой жгут нужной интенсивности. Получается синтезированное силовое воздействие любой конфигурации.

— Ну ты ваще…

— Уж не корзинка с искусственными щенками, — Горм вылетел из кресла и, оттолкнувшись ногой от потолка, переместился к проему, отдедявшему шахту от второй каюты. Там Кукылин сидел у монитора, решая задачки по физике.

— Ну что ты долбишь все подряд? Я даю дюжину задач, чтобы ты мог выбрать пару наиболее для тебя, бродяги, интересных.

— Извини, я не знал.

— А какого рожна ты опять извиняешься, как последний мерзавец? Ради счастья быть избавленным от душного обхвата твоей вежливости, я не побрезговал даже сомнительной честью побрататься с тобой, и неужто все это зря?

— Слушай, что ты на меня бросаешься, как вампир на кровяную колбасу? Сам ничего не сказал, а я сначала решай все подряд, а потом слушай твои вопли!

— Ну вот, сразу бы так. Хорош учить. Я сейчас пойду разберусь с интерфейсом, а то Фенрир там, похоже, совсем спятил, а ты смотри фильму.

Попробуй без перевода.

Горм подлетел к длинному ящику с дисками, выбрал один в наиболее обшарпанном футляре и, вытряхнув его в дисковод, уплыл в шахту, попутно прихватив с собой мирно спавших в воздухе собак — Мидира за ногу, Фуамнах за хвост.

Переборка между шахтой и каютой, закрывшись, заглушила звуки перебранки. Пропели что-то бессмысленно-мужественное электронные фанфары, которые даже глухой от рождения тролль-идиот не принял бы за настоящие, и перед Кукылином яркими до ядовитости красками зажегся куб экрана.

Тисненой черной кожи сапоги с множеством заклепок, блях и висюлек широко ступали по пронзительно зеленой траве. Камера скользила над самой землей, потом повернулась вверх, показав сине-фиолетовое небо с висевшим почти в зените не то островом, не то кораблем, и закованную в чешуйчатую броню фигуру шагавшего. Размотался в воздухе веревочный трап, и рыцарь в черных сапогах со слегка стоптанными внутрь узкими каблуками ловко поднялся по узким металлическим ступеням.

Последовал темный кадр, на котором мог бы разглядеть что-либо только наделенный зрением в ближнем инфракрасном диапазоне уроженец Метрополии.

Низкий, скрипучий голос произнес:

— Высоко будет нести меня сегодня вечером Змей! Я буду им править!

— Как смог ты построить такой большой и красивый корабль, о Эрлинг сын Скьяльга? — спросил другой голос, тоже низкий, но глухой.

— Отец передал мне тайну, и не позднее чем этой ночью она принесет мне славу и власть или славу и гибель. Собирайте войско, ярлы.

Экран посветлел. Над холмами, поросшими редким лесом, плыли многокорпусные аэростаты с хищно вытянутыми наглухо закрытыми деревянными гондолами. На некоторых громоздились в несколько ярусов паруса с изображениями богов и чудовищ (было бы мудрено разобрать, кто именно боги, а кто чудовища), другие загребали воздух винтами, решетчатые каркасы которых просвечивали сквозь тканевую обшивку. За аэростатами следовал летающий остров, влекомый шедшими напролом через лесную поросль огромными зверями, спины которых покрывали костные чешуи в человеческий рост. Тонкие канаты соединяли массивные и, видимо, страшно тяжелые кованые нагрудники на зверях с узкой щелью в торчавшем из аэростатных пузырей клювообразном медном выступе, увенчанном змеиной головой.

Через весь экран провалами в бесконечную даль зазияли угловатые знаки рун: «Барабаны судьбы, часть вторая».

Из-за зеленых холмов показалась крутая скала. На ее вершине среди зубчатых стен и башен происходило непонятное шевеление.

Более крупный план показал сновавших по стенам людей, готовивших к взлету воздушные шары. Шары наполнялись газом и медленно всплывали в воздух. Вражеский воздушный флот тучей окружал скалу.

Рыцарь в чешуйчатой броне и черных сапогах стоял на медном носу летающего острова. Оператор дал наплыв на его свирепое темное лицо, обрамленное рыжей короткой бородой и гривой развевавшихся на ветру седых волос. В синих глазах читалась кровожадная радость предвкушения битвы.

— Похоже, битвы в воздухе не избежать, — обратился к Эрлингу сыну Скьяльга человек в железном рогатом шлеме.

— Да. Быть кровавому дождю и граду из отрубленных голов. Выводите корабли в одну линию и связывайте их, — приказал тот.

— Тогда нос Великого Змея сильно выдвинется за общий строй — ведь он самый большой. И плохо придется тем, кто будет оборонять нос.

— Да. Ты возглавишь их.

Неожиданно носы Эрлинга сына Скьяльга и его собеседника втянулись внутрь их черепов, ближний и дальний борта Великого Змея поменялись местами, а в небе открылась дыра, через которую виднелись медленно двигавшиеся механизмы и быстро сновавшие крылатые многорукие уроды с красными глазами. Экран сложился в плоскую картинку одного из внутренних помещений фанерного звездолета.

— Хорош проклажаться, — с обычной своей последовательностью сказал Горм, чья внушительная задняя часть, торчавшая из недр чего-то, была единственным элементом зрелища, на котором хоть как-то мог отдохнуть глаз. — Забрось в шлюз двух шестируких и перекинь управление на Фенрира.

— Охохо, — Кукылин отстегнулся от кресла. — Ну что б ты без меня делал.

— Снимал штаны и бегал. Куда рыло задрал, криводрист?

Красноглазый звездолетчик, попытавшийся вынуть из кармашка на левой икре Горма кинжал-плоскогубцы, увернулся от пинка, клюнул Горма в пятку и упорхнул.

Горм полез за гайковерткой. Полетели мелкие детали, им вслед выплыл распотрошенный висячий замок.

— Что хоть ты делаешь?

— Ломаю защиту, — был ответ.

Из развороченной операционной системы сочилась смазка. Маразм крепчал.

Повиснув на прямоугольном потюхе вокруг плававшей в центре сторожки туши удота глистобрюхого, заживо нафаршированного острицей деликатесной, ночные сторожа уже день напролет бранились, изредка сбивая накал спора едой.

— Это я говорю вам, птицы! Брать в союзники это чудовище — лучше уж всем попрыгать в реактор! Мало того, что у него всего четыре лапы и нет крыльев

— он однополый! Это какое-то биологическое извращение, вид неполноценных существ! — не унимался Клюп.

— А по-моему, однополость экономичнее гермафродитизма, — рассуждал Попеньку, — хоть каждый из нас уже двупол, хоту все равно нужен насолот, а насолоту хот. От себя детей не родишь! А ему это как позавтракать!

— Нет, птица! Чтобы родить детей, ему нужна самка, как тебе хот, а сам он, естественно, самец, как ты — насолот, — попробовал объяснить Тудыть.

— А в чем тогда разница?

— Сойдясь с хотом, ты отложишь мешки от него, а он от тебя, верно? А он ничего не родит от самки, только самка от него, и сразу готового детеныша!

— А детеныш будет самец или самка?

— Как придется.

— Вот ужас! Так если в каком-нибудь поколении родятся одни самцы или одни самки, весь вид может вымереть!

— Вы о другом подумайте, птицы! — Тудыть воспарил над полусъеденным удотом. — Какими мы ему кажемся…

Все замолчали, потом кто-то сказал:

— Да-а…

— Когда он рассказал мне все это, я только и смог подумать: «Хотел бы я видеть ту самку…» Так у него и изображение нашлось, — продолжал Тудыть.

— И как?

— Такая же отрава, только прямо на рыле, вокруг пасти, шерсть не растет. Я о другом! Он не виноват, что не родился птицей, но голова у него даром что приплюснутая, а работает ненамного хуже наших. Двойной, постиг ли ты его речь?

— Кое в чем.

— А он уже владеет нашей, хоть она и сложнее его кваканья, не говоря уже о том, что ему приходится использовать специальный прибор, чтобы говорить.

— Так он еще и нем?

— Напротив, очень разговорчив, хоть речения его порой темны. Я уяснил, что он предлагает нам некоторое действие.

— Посадка на тело, видимое над нами? Ужель сами мы не решились бы?

— Неведомо. Однако он будет полезен — вверху живущие ему сродни.

— А выживем ли мы вверху?

— В его челноке дышится неплохо, к тому ж верхнее тело едва наделено тяготением, чтобы удержать атмосферу. И сумеем воспарить — в том он уверял.

— Нет у меня веры исчадию! — возопил Клюп.

— Неизвестное зло лучше ли известного? — сказал проснувшийся Хрябет, хранитель стручьев, и вновь уснул.

— Скажи ты, Двойной! — Тудыть закутался в свои крылья.

— Любая, даже сомнительная, надежда лучше верной смерти! — Двойной свирепым взглядом обвел птиц. — «Крюх прародителя» рассыпается на глазах.

Зреет бунт. Корабль обречен.

— Он безобразен, но смышлен. И действие, им предлагаемое, не есть ли благая Цель, предначертанная предками? Прекратить войну, в содружестве с иными существами возродить разоренный мир, построить космопорт и отправкой первого корабля помочь выполнить священный обет мести, более древний, чем Старый Пупыр Договорной Ботвы?

— А не лучше ли не войну прекратить, а извести тех тварей, что злы настолько, что даже себе подобных убивают? Я, конечно, понимаю, что они не виноваты — все проклятая природа — в одно поколение родится меньше самцов, и все самки воюют за них, в другое — наоборот, но можно ли иметь дело с такими ущербными существами?

— Одно такое ущербное существо уже спасло нам жизнь своим появлением и тут же подарило нам ее вторично, когда не ответило на твою пальбу, — ответил Клюпу Двойной. — Я верю в мудрость предков, намеренно поставивших нас перед этим выбором.

— Эй, Тудыть! — вновь проснулся Хрябет. — Раз съеден удот, пусть будет съеден и утод! Вели подать!

«Утсилик — город ясного неба» — значилось на рекламном плакате, стоявшем на обочине шоссе, по которому давно уже не проносились легковые автомобили и автобусы с богатыми курортниками. За щитом шоссе обрывалось.

На дне почти высохшей реки лежал полускрытый наносным грунтом остов моста.

За рекой вздымались к пропыленному небу утесы домов, способные вселить ужас в сердце неробкого странника. Поговаривали о чудовище, через несколько десятков лет после первого удара народившемся в погубленном радиацией целебном озере Санлук, что оно будто бы проникло в канализацию и сеть метро под городом и полностью подчинило его себе. Во всяком случае, в Утсилике и верно никто не жил, несмотря на сохранность зданий и близость сносной воды, а отважный Тагигак, грабитель мертвых городов, как-то сунувшийся в Утсилик, чуть не погиб в объятиях страшного синего щупальца, пытавшегося затащить его в платный подземный туалет.

Поэтому мужики, осмелившиеся обрабатывать землю ближе, чем в пятнадцати лигах от городских строений, считались самыми что ни на есть отчаянными, а про старуху Кутвеун, жившую с тремя дочерьми и пятью их мужьями на стоявшем посреди реки пароходе, ходил упорный слух, что она людоедка и что глаз у нее дурной.

И когда старуха, зайдя как-то холодным летним вечером в деревенский трактир, вместо платы за выпивку и угощение предложила рассказать историю, трактирщик, подумав, согласился — не со страху, а так, из неохоты связываться.

Прочистив после еды мозги доброй кружкой подогретого пива, старуха утерлась фартуком и начала:

— Вы, люди добрые, слыхали верно, про Кукылина, что был старшим сыном его милости Кошкли? Ну так вот что я вам скажу. Позапрошлым утром сижу я в рубке своего корабля, а время раннее — едва-едва рассветает. Сон ко мне, как стара стала, под утро совсем нейдет. И слышу — мотор. Ну, думаю, не иначе кто-то едет по руслу в усадьбу Кошкли. Точно, броневик. Гербы княжеские. Остановились у корабля, и ну кричать в мегафон: «Эй, есть кто?»

А сами пушку на рубку наводят. «Есть», кричу, «есть, не стреляй, добрый человек.» Тут и зятья в рубку набежали, кто с ружьем, а кто и с вилами. А с броневика кричат: «Эй, мужики, чьи вы, и подать его светлости агии Камыснапа шоферу воды для радиатора!» Пошла я со старшим зятем и с полведром воды к броневику, и вижу — рядом с шофером сидит старый Сягуягниту, оружейный мастер его милости Кошкли, что с молодым Кошкли на войну пошел. Узнал меня. «А ты все такая же, старуха, разве только грязней стала,» говорит. Ну, слово за слово, рассказал, что приключилось с Кукылином.

— И что же приключилось? — спросил кто-то из посетителей трактира, гревшихся у огня.

— Вот в этом, добрый человек, и вся, скажу я, суть. Нет больше Кукылина, и душу свою он погубил за сто золотых и ящик тушенки!

— Ого! Мне бы кто столько добра за мою отвалил! Как же это у него вышло?

— Да вызвался с Пупихтукаком биться, и тот его уволок! — старуха выдержала эффектную паузу, хлебнула пива и продолжила бы, не пройдись по окнам пулеметная очередь. Сквозь треск падавших на пол горшков и вопли посетителей с улицы донеслись рев предельно изношенного газотурбинного двигателя и лязг траков. Народ бросился врассыпную.

У трактира остановился танк с грубо намалеванной на башне баронской короной. Из башенного люка вылез человек наводящей ужас наружности — лысый, безбровый, безусый, голый по пояс, горбатый, татуированный в три краски и с пулеметом в руках. Он спрыгнул с брони, сорвал прикрывавшую вход в трактир циновку и переступил через порог. К этому моменту в помещении оставались только трактирщик, помятая в давке и упавшая под стол старуха и человек, гревшийся у огня.

— Эй, ты! — короткой очередью по стойке лысый дал понять, что имеет в виду трактирщика. — Две бочки спирта для танка, стакан для меня и лучшего угощения для его светлости добродетельного барона Накасюналюка! А ты, мужик, катись отсюда!

— Не воняй, горбатый, — отозвался сидевший у очага, показывая лысому гранату, которую держал в правой руке. — Уж сколько лет ты живешь, и с каждым годом все сильнее воняешь, а когда подохнешь, завоняешь и того хуже.

— Что? — лысый в полном замешательстве направлял ствол пулемета то в потолок, то в пол.

— Мне надо говорить с твоим хозяином. Это так же верно, как то, что тебя, горбатый, зовут Ныгфукак.

— А ты кто?

— Не твоего ума дело, лысый. Зови хозяина.

— Ну я тебе ужо попомню, — пообещал татуированный и вышел. Он появился вновь вместе с дородным мужчиной располагающей наружности, который, едва обвыкнув в темноте, с криком: «Эй, бабка, лови!» из пистолета застрелил старуху Кутвеун. Сев за стол и поставив ноги на ее труп, он сказал:

— Доброй еды, Кагуннак.

— Доброй еды, твоя светлость. Зря ты убил старуху — она не дорассказала одну историю.

— Я не виноват, что эта скотина трактирщик не принес скамеечку для ног. И потом, мне сейчас не до историй, мне срочно нужно золото или платина.

— Если бы ты изредка удосуживался слушать истории, может быть, не нуждался бы так.

— Довольно. Что у тебя за дело?

— Ограбим усадьбу Кошкли!

— Вот еще! Они мне должне сорок золотых, а там всего добра золотых на пять!

— Вот сорок золотых ты и отдашь мне за совет. И старшую Кошкли впридачу.

Князь Камыснап на днях прислал в усадьбу броневик с золотом и консервами.

— С какой радости? — барон дождался, пока раб трактирщика принес корзину с двумя бутылками вина, жареной кошкой и овощами, и застрелил раба.

— Дело княжеское. Кстати, Кукылин накрылся.

— Вот это приятно. Подсаживайся, поедим, подожжем трактир и едем грабить.

Двойной покрепче схватил потюх, продел когти передних и задних лап в петли рулевых тросов и свесил голову в смотровую полусферу. Тонко визжал моторчик гиростабилизированной платформы, ровно стучали двигатели, слегка подрагивали стрелки манометров.

— Куды! Совой! Бросай! Черепов! — вызвал он.

— Двойной! — почти одновременно откликнулись родичи.

Тудыть в последний раз перед запуском заговорил с челноком:

— Двойной! Даю отсчет: голова, крылья, ноги, хвост! Пошел, птенчик!

Клешня «Крюха прародителя» мощным движением послала «Визг» к тучам планеты Лысое Варенье. Двойной услышал предстартовый отсчет второго челнока, потом голоса с «Крюха прародителя» затихли в отдалении. Винты вращались вхолостую, замедление не чувствовалось.

— Двойной! Куды! Бросай! Черепов! Как жизнь, птицы? — синтезированный радиоголос Горма был, как всегда, низким и гудящим, как гонг.

— Горм! Тебе бы так жить, как я! — наперебой заорали родичи. Двойной представил себе их высунутые чешуйчатые языки и разинутые пасти с кривыми зубами, разинул пасть и высунул длинный чешуйчатый язык. По праву ночного сторожа он ответил на вызов последним:

— Эх, Горм! Жизнь наша что чайник: бока блестят, да нос раздвоен! Где ты?

— Обернись.

Приплюснутая туша Фенрира, смутно проглядывавшая сквозь силовую броню, висела точно позади «Визга».

— Для вас посадка будет трудной — атмосфера здесь разрежена. Напоминаю еще раз — держаться за мной на расстоянии дюжины корпусов, при случайном касании воды немедленно ставить винты в флюгерное положение. Птички!

Фенрир обогнал «Визг-1» и «Визг» и зажег сигнальные огни.

Вскоре три аппарата вынырнули из облачного слоя в непосредственной близости от поверхности. Рев ракетных движителей Фенрира накладывался на глухое гудение многолопастных пропеллеров в хвостовых частях спаренных китообразных корпусов челноков. Яркая оранжевая краска, покрывавшая их обшивку, в запыленной атмосфере пятой планеты приобрела неизъяснимо паскудный оттенок. Экипажи теснились в похожих на консервные банки внутренних помещениях, впившись когтями средних лап в потюхи, пилоты дергали за тросы, поворачивавшие воздушные рули и носовые управляющие плоскости.

Горм сидел в кресле, положив руки на массивное навершие ключа, вырезанное в виде пары предающихся любви драконов. Кукылин наблюдал за его действиями из каюты через объем монитора.

Сквозь проносившиеся в окнах просветы мглистой дымки виднелась сморщенная дряблыми волнами грязная ширь океана. Полет давно уже шел на дозвуке, и Горму приходилось изрядно трудиться, чтобы двигателями и изменением формы силовых щитов поддерживать равновесие. Неуклюжие посадочные челноки птиц предназначались для посадки на планету с гораздо более плотной атмосферой, но относительно маленькое ускорение свободного падения позволяло кургузым саблевидным крылышкам поддерживать подвешенные к ним снизу тяжелые корпуса «Визга» и «Визга-1».

Фенрир летел в локте над водой, силовым щитом дробя гребни волн. Зона видимости была безнравственно узкой — сразу над окнами начинался туман.

Внезапно в опасной близости от передней кромки из воды поднялась темная масса. Горм не успел отреагировать, но Фенрир смел препятствие противометеоритной ракетой, на мгновение выключив силовой щит. Куски твари, решившей поохотиться на необычно крупную летучую рыбу, долго еще падали в воду.

«Визги» скользили чуть поодаль, не касаясь воды. Эффект экрана помогал им двигаться в воздухе со скоростью птичьего полета. Гондола полезной нагрузки «Визга» на мгновение сдвинулась назад, выползая из-под крыла, и из декомпрессированного еще на «Крюхе прародителя» кубрика выпорхнули Йего Бросай и Йего Черепов. Шерстистые крылья огромного размаха, приспособленные к впятеро большей гравитации, легко несли их обтекаемые тела, покрытые костяной броней, когти крепко сжимали огнеметы, взгляды теменных глаз, чувствительных к инфракрасным лучам, зорко проникали сквозь туман.

Волны стали круче. Приближалась отмель или остров.

— Здесь самое зверье и начнется, — обратился Горм к Кукылину. — Глубина кончилась, поэтому они будут торчать из воды. Кстати, что за скотина нас чуть не сзямала?

— Спроси что полегче.

— А еще абориген! Что пять дней назад взорвалось в его родной атмосфере, он не знает… Кто живет в его родном, любимом, можно сказать, море…

Рыцарь, фигыцарь… — пробурчал себе под нос Горм, машинально уклоняясь от столкновения с перепончатой лапой, местами усаженной присосками, попытавшейся поймать Фенрира на лету.

— Легче на поворотах, ты, почетный член поросенка с кашей! — Фенриру маневр показался неизящным. — Мне теперь эту соль два часа с себя соскребать.

— Тебе больше нравится кишки с себя соскребать, что ли?

— Кишки у тебя в штанах. Держи правее, идиот!

Немыслимых размеров пасть захлопнулась на расстоянии вытянутой руки от левого края головного отсека.

Черепов и Бросай отстали от «Визга» и занимались тем, что дразнили морского зверя, всплывшего к поверхности и бестолково махавшего хлыстообразными щупальцами. Черепов пикировал ему на голову, в последний момент перед столкновением сворачивая, а порхавший над самыми гребнями волн Бросай, оказываясь над разинутым в ожидании Черепова хлебалом, толстой струей гадил в него на лету. Так обалдевшие от совершенно новой и где-то бодрящей обстановки Йего забавлялись, пока Бросай не иссяк.

Тем временем Фенрир, «Визг» и «Визг-1» влетели в залив с относительно спокойной водой. Посередине залива стоял допотопный морской корабль, оплетенный множеством сухих волосатых стеблей. Стебли завершались раздвоенными штопорами. Некоторые штопоры все еще впивались в глазницы черепов, вместе с другими костями и ошметками одежды валявшихся на палубе.

— Горм! Слышишь меня!

— Бросай! Ты, что ль?

— Я. Я над вами. Почему здесь берег так кругло вырезан? Это порт?

— Это кратер, птица. Здесь, похоже, был порт, но его разнесли в пыль.

— Тогда почему посередине стоит корабль? Или это не корабль?

— Спроси что полегче, — пробормотал Горм себе под нос. Птица, фигыца…

Нам на берег бы вылезти сперва…

Берег был довольно крутым и рыхлым на вид, но самое удивительное, что в шлак, оставшийся после взрыва, было врыто несколько остовов судов. Порт явно продолжал существовать некоторое время и после бомбардировки.

Прикинув свою скорость, Двойной решился на выполнение рискованного посадочного маневра. Дернув клювом за рычаг выпуска шасси, он освободил от фиксаторов тормозной якорь-парашют на тросе из углеродного волокна и шесть ног-схватов — по три на каждом корпусе. Якорь зацепился за борт едва выступавшей из шлака посудины, начал разматываться трос, передавая энергию движения «Визга» свитому из свинцово-кремниевой композитной ленты маховику.

Но ветхая обшивка судна не выдержала нагрузки, якорь сорвался, унося в лапах здоровый кусок фальшборта, и «Визг», с грохотом и скрежетом пропахав шлак пропеллерами, ткнулся в поверхность планеты Лысое Варенье, подпрыгнул и остановился, глубоко зарывшись носом. Два посадочных схвата из четырех отвалились, гондола полезной нагрузки сорвалась с одной из направляющих.

«Визг-1» почти остановился в воздухе над местом аварии, одновременно со сбросом якоря реверсировав винты и отклоняя специальной выдвижной плоскостью часть воздушного потока вниз, выпустил схваты и упал на грунт с высоты двух Гормовых ростов. Схваты погасили удар.

Наблюдая маразматические сцены посадки птичьих челноков, Горм сам едва не врезался в берег, но окрик Фенрира напомнил ему о необходимости выпустить шасси и сбавить тягу. Фенрир тяжело выполз из воды и увяз, не пройдя и дюжины локтей.

— Горм! Слышишь?

— Двойной! Сильно вас шмякнуло?

— Никто не ранен. Шасси разнесло, перекосило гондолу и заклинило потолок в моей кабине.