Набла квадрат Воробьев Петр

— Да они пылят так, что носов своих не видят!

— Тогда ты-то что рассчитываешь разглядеть?

— О пресвятые драконы и дремучие змеи, когда же в жизни во всей наконец заткнется этот проклятый тролль?

Следы жалких потуг аборигенов напылить скрылись в поднятой ракетными пистолетами туче. «Как бы сесть потише», подумал Горм, с надсадным ревом зависая в шести локтях над грунтом. За мгновением тишины последовал глухой удар массивного предмета о бетон. Горм встал и отряхнул зад, косясь на оставленную в дорожном покрытии вмятину. Впереди раздавались лай и крики.

Кто-то с пронзительным визгом бежал прямо на Горма, но раздался хруст костей, и визг смолк. В клубах оседающей пыли показалась фигура огромной, с двух Мидиров, собаки, стоявшей над кучкой тряпья. Горм сделал несколько шагов вперед и, огрев собаку пистолетом, поворошил тряпье носком сапога.

Мелькнула омерзительно худая и грязная рука, запорошенные пылью глаза и распахнутый рот, из которого еще шли кровавые пузыри. На дороге лежал карлик-старичок с почти начисто перерванной собачьими зубами шеей. В его тщедушном тельце не набралось даже крови на порядочную лужу.

— Экая пакость, — пробормотал Горм, собираясь отшвырнуть трупик на обочину, но тут пес ударил его в грудь всем телом, пытаясь сбить с ног.

Устояв, Горм в ответ ткнул животное пальцем в глаз. Взвыв, зверь отпрянул.

Горм в прыжке схватил его за хвост, дернул на себя и, взявшись обеими руками, крутанул над головой, чтобы шмякнуть о дорогу, но хвост оторвался и собака улетела неизвестно куда.

Пыль осела вся. Неподалеку охранники сгоняли в кучу дистрофиков в лохмотьях. Вокруг кучи жалкими ошметками валялись еще три трупа. В сторону Горма даже не смотрели, пока из толпы заморенных оборванцев не вырвался жуткий босой дистрофик, устремившись к трупу карлика. Его неестественно длинные скрюченные пальцы протянулись к забрызганной кровью мертвой голове, дистрофик упал на колени и завыл. Вой был тих, но пробирал — с ним из покрытого струпьями синего тела дистрофика выходили последние остатки ужасной жизни.

За несчастным уродом вразвалку пошел охранник, занося ружье для удара прикладом по голвое, и тут наконец он увидел Горма.

— Дай сюда ствол! — рявкнул Горм через усилитель. От звукового удара плюгавец в криво сшитой зеленой форме впал в прострацию. Досадливо бросив себе под ноги собачий хвост, Горм вырвал оружие. «Дрянная штамповка», — подумал он, наматывая ствол на палец, «только по дистрофикам и стрелять».

— Вот что, кто с ружьями, кладите их на землю и стойте смирно. И собак приберите. Сопротивление, это, бессмысленно, вот, — Горм не ждал, что его приказание будет выполнено беспрекословно, но охранники мигом побросали оружие и взяли псов на короткий повод. Превозмогая отвращение, Горм подошел к толпе аборигенов и, вглядываясь в их изборожденные морщинами страха и отупения лица, спросил солдат:

— Это… Командир у вас есть?

— Вот он! — в несколько голосов завопили негодяи в форме, указывая на наиболее прилично выглядевшего подонка во всей компании.

— Я не виноват! Мне приказали! Не убивай! — запричитал тот.

— Молчать! Ты кругом виноват! Назови себя.

— Кангу, командир взвода охраны. Пощади, о ужасный!

— Молчать! Смирно! Кого конвоируешь?

— Жен и детей изменников народа!

— А?

— Жен и детей…

— Молчать! Что ты сказал?

— Жен…

— Молчать!

Действительность нувукакской земли разом превзошла все страшные рассказки Кукылина. Горм ловил на себе взгляды ветхих, грязных, бесполых отродий голодной смерти, которых из гуманных соображений несомненно следовало изрубить на месте. Одновременно в его сознание прорывался образ неизвестно за что изгнанных от родных очагов женщин и детей, подлежавших немедленному освобождению и доставке в безопасное место.

Горм помотал головой и прищурил глаза, пытаясь совместить оба впечатления.

Это не получилось. Пытаясь разрешить загадку, Горм ткнул пальцем в скелетоподобное существо, по плешивой голове которого ползали сотни насекомых, и спросил:

— Ты кто?

— Группа сто семнадцать номер триста четыре, по указу девятьсот двадцать, часть два.

— Тьфу ты! Имя у тебя есть?

— Я забыла.

— Вот ядрена мышь! А лет тебе сколько, старая?

— Восемнадцать.

«По-нашему без двух три дюжины», сосчитал Горм. «Одной ногой в могиле, а врет и не запинается».

— Что ты наворотил, идиот? Ты хоть понимаешь своей вдавленной башкой, что только что угробил этих четверых? — Фенрир кипел от возмущения.

— Чем орать попусту, лучше скажи, что мне делать?

— Попал в дерьмо, так не чирикай! Раньше надо было советоваться!

— Не знаешь, банка ржавая? Тогда заткнись!

Диалог с Фенриром не отнял у Горма ощущения собственного кретинизма, но согрел его душу сознанием, что не один он такой. «Покормить их, что ли», вяло прикинул Горм, «жиденьким бульончиком. Еще бы лучше раствор глюкозы, но где ее возьмешь, глюкозу. Из чего вот бульон?» После увиденного охранники казались Горму вполне подходящим мясом, но аборигены из гнилого чистоплюйства осуждали каннибализм. Собак лучше было бы испечь с кореньями на угольях, но что поделаешь — необходимость заставляла извести их на суп.

Горм обрадовался ясности, но тут же вспомнил, что нужен еще и котел, и вновь обреченно погрузился в раздумье.

«Доброй еды, Горм ярл. Слушай весть Кукылина воина.

Фенрир пролетал над моим лагерем, возвращаясь из земли Амьяк. Он предлагал остаться некоторое время со мной, чтобы укрепить в рыцарях веру в твое величие. Я посоветовал ему не тратить времени и возвращаться на остров Тулик. Я не хочу собирать войско, опираясь на его силу. Не зная доподлинно нашей мощи и полагаясь только на мое слово, к нам примкнут рыцари достойные и бесстрашные — пусть меньше числом, но без изъяна.

В Кыгмике я встретил трех друзей по летной школе. Их имена Исуклик, Таграк и Амек. Они не имели работы и охотно согласились идти в твое войско.

Еще много рыцарей хотели бы воевать за тебя, но они связаны клятвами верности Камыснапу. Был некий Тайкыгыргын, кто оспорил правоту моих слов и пытался меня высмеять. Я вызвал его на бой, самолет его сбил самонаводящейся ракетой и самого зарубил. Спасибо тебе за доспехи — ни один меч их не берет. Также я бился с Илияксиаком и Аханагрураком и пленил их.

Вместо выкупа они готовы служить тебе семь лет.

Вчера Камыснап прислал ко мне гонцов с предложениями вновь поступить к нему на службу и обещаниями пожаловать земли и крестьян. Гонцы также должны были от имени князя пригласить меня для переговоров, но один из них, возможно, подкупленный моими врагами, стал говорить дерзкие речи, так что гонцов пришлось изрубить. Их головы и письмо с извинениями я отослал князю.

Думаю, он поймет меня правильно и пришлет других гонцов.

Тем не менее, товарищи советуют мне на время оставить Кыгмик. Я хочу дней на двадцать вернуться в Укивакскую землю. Там у отца были друзья и в поместьях, и в кочевых племенах.

Жду твоего ответа, Горм. Прием.»

Кукылин переключил единственный рычажок на матовой верхней панели собранной Фенриром шпионской рации в положение «передача». Спрессованный во времени сигнал устремился сквозь крышу постоялого двора при аэродроме вверх, к парившему в темном небе ретранслятору. Когда погас красный огонек

«жди», Кукылин передвинул рычажок в положение «прием».

На улице, за окном, затянутым почти матовым от возрасти целлофаном, выли дикие собаки, ругались внизу, в харчевне, мужики, на чердаке возились не то крысы, не то мелкая домовая нечисть.

Кукылин от нечего делать снял со стены и вынул из чехла топор — подарок Горма. На длинной рукояти, плотная темная древесина которой была тщательно отшлифована и внизу окована темно-желтым металлом, сидело широкое лезвие. Кукылин медленно повернул топор, держа его перед пламенем свечи.

Под определенным углом лезвие вдруг стало прозрачным, и в толще его материала открылся знак Альдейгьи — окольцованный крест.

Кукылин играл с топором уже порядочное время, завороженный хитрой штуковиной, когда в дверь его комнаты заскреблись.

— Открой, это я! — раздался громкий шепот. Кукылин отложил топор, вылез из продавленного плетеного кресла и снял с крюков перекладину засова. Вошедший Амек был в ночной рубашке до пят и с неровно вспыхивавшим пьезоэлектрическим фонариком в руке.

— Садись, — Кукылин развернул кресло и сам сел на застланную скамью. Гость доверчиво опустился на сиденье и, застряв в кресле, сказал:

— Я чую недоброе. Хозяин заведения и два посторонних рыцаря что ушли через черный ход. Сейчас на постоялом дворе только мы да десятка с два мужиков.

— Дурной знак. Буди Таграка и Исуклика.

— Они уже одеваются. Чего будем ждать?

— Не возьму в толк, но, раз хозяин ушел, не будем и мы дураками.

Встречаемся у нужника.

Кукылин засунул руку в ботинок — он был еще сырой внутри — и со вздохом решил, что зря погорячился с гонцами. Надевая латы, он на всякий случай подсчитал время, необходимое для того, чтобы подоспела княжеская месть, и изрядно удивился — дружина Камыснапа никак не могла успеть окружить постоялый двор. Да и не в обычае князя было бы так поступать. На рации зажегся и погас огонек. Кукылин положил рацию в нагрудную сумку, проверил, не болтаются ли ремни ранца, и с топором в руке вышел в коридор.

У двери в туалет стояли Амек, Таграк и их слуги. Исуклик спешил навстречу Кукылину из другого конца коридора.

— Прыгаем через окно — и к самолетам.

— Князь может и их накрыть ракетой.

— Да он скорее удавится, чем истратит лишнюю ракету!

— Не обижайте моего бывшего командира. Он здесь ни при чем — не мог успеть.

— Тогда кто?

— Тихо! — Амек прислушался.

Ему не удалось услышать никаких подозрительных звуков. Напротив, смолкла пьяная песня, доносившаяся с первого этажа.

— В чем дело? — спросил Кукылин.

— Показалось.

Оруженосец Таграка, стоявший ближе всех к двери на лестницу, замахал руками, теряя равновесие, и упал, открывая дверь своей спиной. Его ноги в пегих от древности ботах судорожно дернулись несколько раз и распрямились.

— Ему плохо, я помогу! — слуга Амека уже шагнул в сторону выхода, но Кукылин остановил его, схватив за полу кафтана.

— Вытащи его к нам за ноги! Не выходи из видимости.

Слуга кивнул. Нагнувшись к телу, он осторожно потянул за пятки и выволок его в коридор.

— Огня, здесь нечто жуткое! — сказал слуга, но тут со скрипом открылась дверь в одну из пустовавших комнат. Подул ветер, погасив фитиль керосинового фонаря, висевшего на крюке, вбитом в потолочную балку.

Раздался странный хлюпающий звук, и тело второго слуги упало на пол.

— Встали спина к спине, мечи к бою! — после города мертвецов Кукылину ничего не стоило сохранить присутствие духа в любой ситуации. Перекидывая топор из правой руки в левую, он уловил движение воздуха перед собой и, словно по наитию, с криком «Альдейгья, бей!» ударил и почувствовал, что лезвие топора рассекло врага. Вспыхнули мечи его товарищей, но в их свете Кукылин увидел только лужу крови на полу.

Повернувшись друг к другу спинами, рыцари некоторое время не сдвигались с места. Потом Амек сказал:

— Посмотрим, что со слугами.

Сохраняя боевой порядок, рыцари прошли десяток шагов, так что тела оказались перед Кукылином. Голова второго слуги была почти отделена от туловища каким-то острым орудием. У первого, лежавшего навзничь, были вырваны глаза, а по нижней части лица шли пять параллельных борозд, как от когтей.

— Вряд ли это работа человека, — сказал Кукылин.

— Повернемся, я гляну, — Амек наклонил свой меч и осветил мертвецов. Тени, отбрасываемые потолочными балками, переместились, но одна, как показалось Кукылину, почему-то осталась на месте, как раз над лужей крови. Кукылин вынул из-за набедренного ремня нож и метнул в тень. Вместо того, чтобы воткнуться в дощатый потолок, нож со звоном отскочил. Тень словно нехотя отлепилась от потолка и, едва коснувшись пола, чудовищным прыжком метнулась к рыцарям. Кукылин увидел пять окровавленных лезвий, несущихся к его лицу, и наискось махнул топором. Раздался скрежет металла, тень скользнула к стене и исчезла. У ног Кукылина лежала отрубленная рука в кольчужной перчатке с приделанным к каждому пальцу стальным когтем. Таграк и Исуклик покосились на нее и снова повернулись каждый в свою сторону. «На лестницу лучше не соваться», подумал Кукылин. «В комнаты тоже».

— Надо зайти им в тыл, — сказал Амек. — А прежде прорваться там, где не ждут.

Снова заскрипела дверь. Справа от Кукылина Таграк содрогнулся и, выронив меч, обеими руками схватился за горло.

— Петля, — прохрипел он. — Меч разрубил.

Пока Таграк приходил в себя после удачного спасения и снимал с шеи обхвативший ее шнурок, у Кукылина созрел план.

— Бежим вместе! — крикнул он и рванулся к дальнему концу коридора. Мимо его головы пролетело несколько мелких предметов, затем он впечатался плечом в стену, чувствуя, как подаются обмазанные глиной жерди. Сплющенный налетевшими сзади Таграком и Амеком, Кукылин вывалился наружу вместе с торцнвой стеной постоялого двора, больно ударился о грунт и, выкарабкавшись из-под Таграка, побежал, воздев топор, к скоплению теней у входа в здание.

Вновь прозвучавший древний клич Метрополии «Альдейгья, бей!» потонул в лязге, хрусте и скворчании. Гормов топор в руках Кукылина описывал широкие сдвоенные окружности — знаки бесконечности, время от времени почти без усилия отрубая головы и руки вместе с плечами. Воины-привидения с непостижимой быстротой увертывались от ударов, но им некуда было деваться от разивших беспощадно с трех сторон огня и металла. Когда от толпы у входа осталось человек пять, дверь харчевни содрогнулась от удара изнутри и упала вместе с петлями. В проеме блеснула сталь.

— Твой! — крикнул Кукылину Амек, разрубая надвое очередного черноплащника.

Бой с огненным оружием против холодного немеханического почитался бесчестным. Кукылин шагнул вперед и левой рукой обтер забрызганный кровью щиток забрала.

— Кая — аха-а-а-а!

— Альдейгья, бей!

Кукылин не успел даже заметить движения вражеского предводителя, как на его правое плечо обрушился лютый удар. Острый, как бритва, меч был, видно, закален до хрупкости и, наполовину перерубив набитую песком водопроводную трубу, заботливо приваренную Гормом поверх латного наплечника, раскололся на части. Пока его соперник обескураженно пялился на оставшийся в руках эфес, Кукылин отступил назад, перехватил правой рукой выпадавший из онемевшей левой топор и, вспомнив уроки Горма, метнул. С броском что-то не совсем заладилось, возможно, из-за недостаточной дистанции, и оружие поразило врага не лезвием в лоб, а рукояткой в пах.

Кукылин огляделся. Над дымившейся кучей обугленных и окровавленных трупов злыми тугныгаками стояли Амек и Таграк. Мечи бросали на их фигуры и на поверженные тела у их ног причудливые отблески.

— Где Исуклик? — спросил Амек.

«Он не бился с нами вместе», подумал Кукылин. «Неужели наверху?» Из окон второго этажа и двери ударило пламя. Постоялый двор запылал, как облитый керосином. Сквозь гудение огня Кукылину почудились страшный хохот и заунывное пение на неизвестном языке.

— Ты слышишь? — обратился он к Амеку.

— Что я должен слышать? — переспросил тот.

— Эй, где Исуклик?

Кукылин зачем-то достал рацию и включил воспроизведение.

— Валяй, на Кыгмике свет клином не сошелся, — донесся до него голос Горма.

— Мне бы твои проблемы: куда бы еще слетать и кого бы еще изрубить. А я вот тут котел ищу…

Нувукак был погружен во тьму — после десяти электричество отключали.

Патрульные машины, объезжая завалы и баррикады, изредка проносились по пустынным улицам близ площади Тынагыргын, переименованной в площадь Пятидесяти Тысяч Квадратных Лиг, и освещали фарами оплывшие от жара давней атомной бомбардировки стены домов с заложенными кирпичом оконными проемами.

Со двора занимавшего целый квартал девятиэтажного здания Отдела безопасности доносились приглушенные толстой бетонной стеной стрельба и вопли — там расстреливали очередную партию заложников.

В кабинете на восьмом этаже вторые сутки без перерыва шло совещание.

Сгорбившись в уродливом кожаном кресле и прикрыв рукой воспаленные глаза, секретарь Отдела Нагруасек слушал доклад начальника западного тюремного управления Калюка. Тот стоял в луче направленного ему в лицо рефлектора и, обливаясь потом, бубнил:

— Все вынесенные смертные приговоры приведены в исполнение немедленно, кроме приговора двум осужденным по указу восемьдесят пять, бежавшим и до сих пор не найденным. Рапорт об угоне бронемашины…

— У тебя на плечах голова или болван для парика? — прервал его Нагруасек.

— Приказано было их не поймать, а расстрелять! Приговор должен быть исполнен немедленно!

— Но как… — побагровевший Калюк ловил воздух ртом.

— Не-мед-лен-но! Не понимаешь? Как же ты попал в начальники? Ты все понимаешь, но прикидываешься!

Калюк дрожащими руками полез в нагрудный карман френча за таблеткой.

— Смирно! Ты прикидываешься — значит, тебе есть, что скрывать. А не измену ли ты хочешь скрыть?

Калюк в последний раз схватил ртом воздух и, как был, по стойке

«смирно», грохнулся на ковровую дорожку. С его головы слетел парик.

— Уберите эту тушу, — Нагруасек брезгливо поморщился. — Кто может продолжить? А, ты… Давай, — сказал он, увидев полупривставшего со своего стула у стены Виютку, заместителя Калюка.

— Докладываю: в течение четырех часов приговор по делам бежавших осужденных будет приведен в исполнение!

— В течение трех. Назначаю тебя на место трупа.

— Ура!

— Вольно. Ахаханаврак, у тебя что?

Ахаханаврак, заведовавший сбором развединформации, поднялся, оправил китель, прочистил горло и хорошо поставленным голосом начал:

— Братья! По агентурным данным, разложение проклятых Загорных княжеств, подтачиваемых изнутри и сокрушаемых снаружи напором прогрессивных сил, вот-вот перейдет в полный крах. В религиозном угаре так называемые рыцари, доверившись распускаемым маньяком по имени Кукылин слухам, собирают войско, во главе которого должен стать мифический Горм, Одинокий Мститель, некоторыми отождествляемый с мифическим же Пупихтукаком. Обманом и посулами Кукылину удалось зазвать в свою так называемую армию от тридцати до пятидесяти человек. Стонущие под тяжким игом феодалов рабочие и крестьяне объединяются в отряды и жгут рыцарские усадьбы. За последние три дня освободительная война перекинулась из княжества Укивак в соседнее Напакутак. Вождь повстанцев Накасюналюк…

— Из нас-то не делай идиотов, брат! — поймав недовольный взгляд Нагруасека, заметил Виютку. — Накасюналюк будет вождем повстанцев в завтрашней газете, а пока пусть остается бароном! Давай, брат, факты для серьезных людей!

— Изволь, брат, — Ахаханаврак нехорошо улыбнулся. — Во-первых, в том, что ты сделан идиотом, вини своего отца. Во-вторых, то, что Накасюналюк барон, не мешает ему объективно действовать на руку прогрессивным силам, расшатывая устои Загорных княжеств. А вот то, чего вы, братья, точно не увидите в завтрашней газете, это новости не из-за гор, а с нашего запада, которые не мне бы вам рассказывать.

У Виютку отвисла челюсть.

— Я надеялся, что это сделает покойник Калюк, братья! после его смерти я думал, Виютку, должен рассказать, но он, я вижу, в одной шайке с Калюком!

— Не распускай язык, сучий потрох! Я только что назначил его! — произнес Нагруасек.

— А он только что предал тебя, старший брат! — со слезой в голосе вскричал Ахаханаврак. — Он скрыл, что позавчера некто расконвоировал колонну жен и детей изменников, следовавший в лагерь на исправление. Я недаром держу агентуру и по эту сторону гор, ибо сказал мудрый Ратратрымырг: от друга жди измены!

Нагруасек нажал кнопку на внешней стороне подлокотника своего кресла.

Из задрапированной ниши в стене вышли двое в черных халатах.

— Взять и допрашивать, пока не выдаст сообщников, — кивнул Нагруасек на Виютку. — Ахаханаврак! Дальше!

— Есть, старший брат! Собаки перебиты, охрана разбежалась и несет околесицу. Это произошло на нувукакском тракте близ опорного пункта двадцать три. Связь с опорным пунктом потеряна.

— Десант с той стороны?

— Исключено, старший брат. Последние два дня ни один самолет там не поднимался в воздух. Измена, старший брат, измена!

— А что за околесицу несла охрана?

Ахаханаврак развел руками:

— Как в старинной тюремной песне поется,

— Всех расстрелять. А особенно автора песни.

— Да этой песне уж двести лет!

— Это с него вины не снимает! Расстрелять!

— Да его тогда же и расстреляли!

— Тем более!

Бронетранспортер пробирался по лабиринту переулков, срезая углы зданий, осыпавшиеся пластами плохо обожженного, бледного кирпича и хлипкой штукатурки. Из пролома на месте, где крепилась передняя башня, наполовину торчал труп в обугленной форме сил по борьбе со шпионажем. Скрюченные жаром газового факела кумулятивной ракеты руки продолжали сжимать пулемет. Задняя башня медленно поворачивалась из стороны в сторону, не успевая отвечать на выстрелы с крыш — электропривод не работал.

Дуло автоматического орудия уставилось прямо в окно, откуда Горм наблюдал за боем, скользнуло чуть выше и в фиолетовой вспышке извергло один за другим четыре зажигательных снарядика. Прогрохотали выстрелы, зашипело и затрещало на чердаке дома. Остов люстры, с которой никакое разрушение не могло стереть печати бежзвкусицы, вместе с частью потолка шлепнулся в таз с собачьей хавкой. Мидир и Фуамнах, устряпанные едой и круто посыпанные известковой пылью, принялись энергично отряхиваться. Горм вяло смахнул залепивший ему правый глаз кусок разваренной кормовой свеклы, не сгодившейся бы на корм и издыхающему от голода троллю, и перегнулся через подоконник.

Бронетранспортер остановился перед баррикадой из мусорных баков, плакатов с призывами хорошо работать и исправно доносить и дверей государственных учреждений. Пытаясь развернуть шестиколесную машину, водитель задел кормой двухэтажный домишко и намертво увяз в его руинах. Из ближайшего подъезда выбежала непонятно как там помещавшаяся толпа злобных стариков, вооруженных преимущественно шанцевым инструментом.

Горм отвернулся от окна.

— Не люблю, когда кому-нибудь засовывают в задницу лопату широким концом вперед, какая бы он ни был собака или свинья, — пояснил он собакам, продолжавшим некрофильскую возню за право обладания костлявой, как старая лошадь, крысой, сваренной прямо в шкуре.

— Не ругайся собаками, — прочавкал Мидир, лапой снимая с носа антисанитарный потрох.

Исполнясь отвращения, Горм вновь повернулся к окну. Старики возились у разгромленного бронетранспортера, пытаясь слить керосин. Водитель и башенный стрелок расточали остатки своих жизненных сил в попытках выползти из кучи покрышек и другого горючего мусора, куда они были засунуты после обычного нанесения зверских побоев. «У кого зажигалка?» — не могли решить старики, в то время как Горм вывалился из окна. Притормозив падение ракетным пистолетом, он обратился к старикам, пытаясь втолковать им, что керосин как топливо ценнее, чем как средство возмездия. Старики попались тупые, избитые солдаты просили Горма их прикончить, собаки высунулись из окна и давали идиотские советы, в бронетранспортере кто-то хрипел. «А кто это, ядрена мышь, там хрипит», — подумал Горм, взобравшись по толстобокому колесу, скатил на стариков труп с пулеметом и вполз в дыру. Хрип доносился со стороны сорванного с креплений в стене радиоагрегата. Когда, ткнувшись рогами в пол, Горм оказался целиком в транспортере и, выйдя из неустойчивого равновесия, рухнул на радиоагрегат, хрип смолк. «Вот кто хрипел», — догадался Горм и ткнул агрегат кулаком. «Как слышно, как слышно, прием», — отозвался тот. Перевернув нелепый ящик так, чтобы панель управления оказалась сверху, Горм нашел микрофонное гнездо, открыл одну из набедренных инструментальных сумок, выломав гнездо и наскоро примотав через первый попавшийся резистор провода к вилке линейного выхода своего говорильного устройства, переткнул рацию на передачу и без особой надежды сказал что-то о погоде и видах на урожай бобовых.

Снаружи радостно заблеяли — не иначе окаянные старики добыли огонь.

«Продолжайте вызывать, я сейчас», — Горм воткнул вилку обратно в говорильное устройство и попробовал развернуться. Проклятая рация, разбитые снарядные ящики, бездарно торчавшие из пола рычаги и особенно книга под названием «Уставные требования к гигиене прапорщиков горно-водолазных войск» или что-то вроде сделали это намерение неосуществимым. Пришлось вылезать в дыру ногами вперед. Оказавшись вновь по одну сторону брони со стариками, Горм хотел было нашарить колесо, по которому взбирался, но потерял устойчивость и бревном рухнул в костер, сломав шею горевшему там водителю злополучного бронетранспортера. Старичье наконец испугалось, и никто не подошел, чтобы вновь зажечь погашенный богатырским падением Горма огонь. Горм поставил башенного стрелка на ноги, охлопал на нем дымившиеся места и посоветовал линять. Не то против такого предложения, не то со страху стрелок не устоял и принялся линять на четвереньках. «До своих не доползет, бродяга», — прикинул Горм, подобрал канистру, где еще плескалось немного керосина, и побрел вокруг бронетранспортера в поисках конструктивно предусмотренного входа. Таковой оказался заклинен. Старики кричали из подъезда поносные слова. Их сорванные, кляклые голоса напомнили Горму что-то из рассказок Кукылина. «Подростковая банда — так, что ль, он называл этих уродов…» Люк в броневике был не заклинен, а просто открывался не вбок, а вверх. До Горма это дошло с некоторым опозданием, и он со вздохом положил крышку люка на мостовую. Собаки в кои-то веки убрались из окна — верно, побежали на лестницу.

— Фенрир!

— А!

— С кем это я по радио…

— С ихней контрразведкой.

— Ы?

— По той карте, что ты по дороге сюда выменял у разведчика Федерации на вяленый окорок, мой пеленг дает площадь Пятидесяти тысяч квадратных лиг.

— Да иди ты!

Горм присел на краешек люка и, глядя на то, как собаки гоняют стариков по заваленной обломками улице, совсем уже почти собрался было подумать, но отвлекся на механический шум, надвигавшийся с окраины. Потянуло радиацией.

В клубах смертоносной белесой пыли проползло над завалами длинное уродливое тело подземного самосвала с урановых рудников. Один из шахтеров помахал Горму рукой — по крайней мере, ничему другому там, откуда росла эта конечность, быть не полагалось. Горм вспомнил рудник — дым над остовом разгромленного шахтоуправления, вагонетку с трупами чиновников и охраны, толпу горняков с пятнистыми бурыми лицами и неправдоподобно быстрыми и четкими движениями.

О ядерной горячке, на недолгое время наделявшей заболевшего неутомимостью и чудовищным ускорением реакции, чтобы потом унести жизнь в потоке кровавой рвоты, Горм читал в сагах о древних звездопроходцах. На фотонных и термоядерных звездолетах с течами в защите реакторов, годами блуждавших среди звезд, ядерная горячка нередко расправлялась со всем экипажем, превращая корабли в братские могилы. В огне болезни превратившийся в роботов экипаж часто успевал заделать течь или пробоину от метеорита, и потом неуправляемый корабль-призрак разгонялся почти до световой скорости, в гроссы раз замедляя врмя на борту. Тление не могло выполнить свою милосердную работу, скрывая картины гибели звездолетчиков, и нередко поколения спустя потомки встречали у далеких звезд древние звездолеты со страшными мертвецами, пялящимися высохшими глазами на прогоревшие дисплеи в командных отсеках.

«Небось по сей день кто-нибудь так летает», — с неожиданной теплотой подумал Горм. Уж он-то точно сдох бы прямо у дисплея. Горму вспомнился прапрапрадедовский компьютер с подслеповатым четырехцветным монитором, с незапамятных времен пылившийся в одной из башен замка Коннахт. «От него излучение такое, что и без течи в реакторе окочуришься в два счета».

Горняки в кузове и кабине самосвала были уже не жильцы. Тем хуже должно было прийтись тем, кого они ехали гасить при посредстве кислородной взрывчатки, бурильных водометов и прочих ужасов многовекового застоя уранодобывающей отрасли. Транспортер замедлил ход.

— Давай к нам! — крикнул вожак горняков, безухий и с премерзкой язвой вместо одного глаза. — Едем к райкому!

— Без меня управитесь, — Горм поморщился, представляя себе участь райкома чего бы то ни было, о местоположении которого прознали шахтеры. Вспомнив про ораву стариков, он добавил:

— В занятых кварталах неспокойно — шуруют банды этих, как их…

Горняк потрогал язву и сказал:

— Ну, за эту-то мелочь мы сами возьмемся, а тебе пора всерьез заняться убийством. Ты знаешь, что с нами вместе восстал уголовный лагерь Ояявик?

— И что?

— На сходе они решили идти грабить землю Канаргин. Останови их — у нас и так люди умирают один за другим.

Шахтер хлопнул водителя по спине, тот потянул за рычаги, самосвал проскреб траками по лицу сваленной с постамента бронзовой девушки с противотанковым ружьем и скрылся в гиблом пылевом следе. Радиоактивность еще несколько мгновений держалась на заведомо смертельном для любой теплокровной твари уровне, потом пошла на спад.

«Теперь еще и уголовники», — Горм попытался влезть в броневик, собаки сунулись вместе с ним и в результате вся троица застряла в люке.

— Не стоит труда, — меланхолично заметил Фенрир. — Я взял пеленг, так что можешь держать связь через меня.

— Где ты раньше-то был, — пробурчал Горм, отцепляя от себя Фуамнах, запутавшуюся механическими челюстями в трубках питания ракетного ранца. На темневшем небе зажглось близкое фиолетовое зарево — не иначе, райком накрылся.

— Связь с Кутукыгаком была оборвана, старший брат! — Ахаханаврак лихорадочно думал, как использовать странную радиопередачу ниоткуда.

— Сейчас ты им скажешь, что они ошиблись и что у нас вообще нет радиостанции? — правая половина лица Нагруасека задергалась, и он забарабанил пальцами по кнопкам на подлокотнике. — Спроси, кто говорит.

Секрет нашего направленного радиосигнала с кодированием знает не каждый загорный шпион, не говоря уже о простых гражданах.

Вошел человек в черном халате, размотал провод электростимулятора, включил прибор и стал осторожно массировать им затылок и шею Нагруасека.

Ахаханаврак взял трубку:

— Отдел безопасности! Откуда вы радируете? Прием!

— Из Кутукыгака, что ль, — ответил низкий и гнусавый голос. — Кто на проводе? Прием!

— Старший начальник Умык, — назвался Ахаханаврак. — Что происходит в городе? С кем я говорю?

— Восстание против так называемого центрального правительства. Я Горм сын Эйвинда, ярл Коннахта, кто начал это восстание. Мне нужно переговорить с руководством Отдела безопасности.

— Опять всплыло имя Горм, — сказал Ахаханаврак Нагруасеку. — Одно из двух

— или эпидемия повального сумасшествия свирепствует по ту и по эту сторону гор, или действительно существует некто, кто зовется этим именем. Не исчезни в самый важный момент мой лучший агент за горами Кагуннак, мы знали бы наверняка.

— Сейчас мы проверим, из Кутукыгака ли передача. Уйди! — Человек с электростимулятором свернул прибор, поклонился и вышел, Нагруасек взял у Ахаханаврака трубку и спросил:

— Какую рацию вы используете?

— Я говорю со своего внутреннего переговорного устройства через свой же ретранслятор. Рация, по которой я связался с вами в первый раз, стояла в шестиколесном двухбашенном бронетранспортере.

— Кто был в бронетранспортере?

— Трое — один офицер, водитель и стрелок.

— Какого цвета были волосы у офицера?

— Затруднительно сказать. Незадолго до нашей встречи в него попала кумулятивная ракета. Судя по форме, был контрразведчик или как это у вас называется.

Нагруасек положил трубку на стол и посмотрел на Ахаханаврака.

— Унакиюк. Прекрасный офицер, все виды на блестящую карьеру, — сказал тот.

Нагруасек снова взял трубку.