Дожить до рассвета Дубовский Виталий

Глава 4

Стоян собрал ведьмаков на совет. Явился даже Вандал, хромая и пряча унылый взгляд. Урок, преподанный ему Стояном, не прошел бесследно. Сломанная нога научила его уважению. Вандал затаил свою ненависть до лучших времен. Быть может, когда-нибудь Стоян оступится, теряя власть. И тогда Отец доверит свое воинство самому сильному из ведьмаков: ему — Вандалу.

Целую ночь Стоян ворожил, готовя заклятья поиска. Едва лишь Всеведа назвала имена волхвов, перед его глазами появились лица похитителей Ледеи. Ведьмак злобно заиграл желваками скул, вспомнив наглые глаза рыжего волхва, державшего меч у ее горла. «Чего же ты встал, демон? Иди, сразимся! Иди, или я убью ее!»

Стоян прикрыл глаза, потрясая чаркой с колдовскими рунами. Бросив кости на стол, он взял в руки клубок с нитками. Склонившись над рунами, ведьмак погрузился в видение, принявшись вязать на нити узелки.

…Берест сидел у костра, зябко кутаясь в тулуп и изредка сонно поглядывая по сторонам. Ночной лес не очень жалует случайных путников, особо в зимнюю пору года. Завыли голодные волки, учуяв дым его костра. Протирая глаза, молодой волхв недовольно подтянул к себе походный мешок, лежащий подле.

— Унюхали, клятые. — Парень сунул руку в мешок, принявшись копаться в нем. Через минуту он вынул оттуда пучок травы и огляделся. Мерцающие волчьи глаза окружили его со всех сторон. Хищники изучали его, выбирая подходящий момент для нападения. — Что, оголодали, серые, за зиму? Того и гляди скоро друг дружку жрать станете.

Берест бросил траву в огонь и стал тихо нашептывать заклятье. Через мгновение из огня выскочил шустрый заяц-беляк, за ним еще один, и еще. Подняв длинные уши, чародейские зверушки стали испуганно прислушиваться к волчьему вою. Волхв усмехнулся, разглядывая созданные им марева, и прошептал:

— Чего расселись? Бегите, волков уводите! Не убивать же мне животину за то, что она жрать хочет?

Зайцы бросились врассыпную, неуловимо прорываясь сквозь волчье кольцо. Вожак призывно завыл, посылая волчьей стае боевой клич. Волки кинулись в погоню за маревами, оставив человека в покое. Берест улыбнулся, принявшись моститься у костра.

— Так-то лучше. И волки целы, и зайцев не убудет.

Затягивая веревку на походном мешке, волхв спокойно лег спать, подложив его себе под голову.

Взлетев над лесом, дух Стояна стал зорко осматриваться по сторонам, продолжая быстро вязать узелковое заклятье поиска.

Вынырнув из видения, Стоян бросил Пастуху смотанный клубок.

— Этот твой, брат. Найди и убей его. Возьми с собой сотню воинов, не так он прост, как кажется. Голову мне привези и все, что при нем отыщешь. Не будет им Наследия!

Ведьмак вновь собрал кости в чарку, принявшись ворожить.

Берест настойчиво постучал в калитку, разглядывая сквозь щель беснующегося кобеля.

— Эй, хозяева! Дайте путнику водицы напиться!

Невысокая плотная бабка выглянула из избы, подозрительно разглядывая незнакомца.

— Чего нужно?

— Хозяюшка, водицы дай.

Недовольно нахмурив лоб, бабка вызверилась на нежданного гостя не хуже дворового кобеля:

— Поди, не лето на дворе, снега хоть отбавляй. Шел бы ты парень, пока пса не спустила!

Берест расхохотался, весело утаптывая ногами снег у калитки.

— Хозяюшка, в снегу ж ведь не заночуешь. А солнце вон уж за лес садится. Пустите заночевать? Я в тягость не буду — отблагодарю, как смогу.

Сутулясь и пригибая голову, на порог вышел хозяин, ловко пряча за спиной секиру. Приглядываясь к Бересту, он деловито напыжился, всем своим видом показывая, что еще горазд за себя и свой дом постоять.

— Кого там леший принес?

— Переночевать просится, — зашептала недовольная жена, — не пускай его, Валуй. Ох, чует мое сердце, не к добру это. Погляди, как кобель бесится, ни на кого так не кидался.

Покосившись на бабку, на кобеля и на улыбающееся добродушное лицо Береста, Валуй выругался себе под нос. Выйдя на подворье, он схватил пса за загривок и потащил его к конуре.

— Ты, старая, лучше пса накорми. Второй день голую миску вылизывает. С такой кормежкой скоро и на хозяев кидаться станет. Проходи в избу, парень, пока я пса держу.

Потянув руку, волхв снял с петли крючок и вошел во двор. Запоры на калитках ставить глупо, если тать какой пожалует, то и через плетень перепрыгнет. Потому на калитках лишь крючки и цепляли, чтобы живность со двора не убегала. Долго отряхиваясь в сеннике от снега, Берест усмехнулся, прислушиваясь к недовольному шепоту хозяйки:

— Зря ты его пустил, дурак старый. Вот попомни мои слова. А вдруг разбойник какой?

— Молчи, баба безмозглая. Раскудахталась, что та курица! Лучше поесть на стол собери. И это… Медовуху неси!

Берест вошел в избу, улыбнувшись нахмуренной хозяйке и озираясь по сторонам.

— Мир и достаток вашему дому, хозяева.

Поклонившись снопу, стоящему в углу, волхв подмигнул босоногому мальчишке, с любопытством выглядывающему с печи. Спрятавшись под большим дедовым тулупом, мальчуган хихикнул, пугливо подглядывая за гостем в щелку.

Демонстративно поджав сморщенные губы, хозяйка юркнула мимо гостя к погребу.

— Проходи, парень. Нечего в пороге стоять. Присаживайся, в ногах правды нет. — Старый рассен взмахнул рукой, приглашая путника к столу. — Как звать тебя? Откуда путь держишь?

Бережно поставив под лавку тяжелый походный мешок, парень облегченно вздохнул, вытягивая утомленные дорогой ноги.

— Берестом меня кличут. Из святорусов родом буду. А путь мой от самых Рипейских гор лежит.

Дед удивленно вздернул кудлатые брови:

— Неужто от самых гор пехом идешь? Кто же по зиме в такой дальний путь без коня отправляется?

В избу вернулась хозяйка, сердито покосившись на разговорившегося мужа. Недовольная бабка стукнула крынкой с медовухой, ставя ее на стол, и пошла к печи вечерю собирать. Дед подмигнул гостю, покосившись через плечо, чтобы жена не услышала:

— Не обращай внимания на бабу. Вместе с молодостью женщина и доброту свою теряет. Эх, — он махнул рукой, вспоминая былые времена, — а в молодости красавицей была! Да что там говорить. Ты, Берест, сказывай, что там да как в мире нынче деется. К нам тут редко путники заходят. До купеческого тракта далеко, а сам я уже старый по миру мыкаться.

Берест кивнул, задумчиво глядя в спину бабке, молчаливо раскладывающей еду по мискам.

— Ты, Валуй, прости, может, не мое то дело. Только хозяйка твоя не просто так сердится. Спина ее очень беспокоит. А когда человеку плохо, вот он и кидается на всех, кто под руку попадет.

Валуй кивнул, подтверждая его слова:

— Это ты верно подметил. Старость не радость. Иной раз ее поясница так прихватывает — разогнуться не может. — Валуй на мгновение умолк, удивленно покосившись на гостя. — А ты как догадался про спину-то?

Берест пожал плечами, разглядывая хозяйку, словно мерку с нее снимая.

— А чего там гадать. Сам погляди, голову в плечи втягивает да правую ногу подволакивает. Боль у нее из поясницы идет, надорвалась, видать, когда-то. Ты, Валуй, хозяйку свою тяжелой работой не нагружай, а то сляжет на старости.

Валуй восхищенно стукнул кулаком по столу:

— Ну, ты и глазастый! Ай да молодец! Ну, давай по чарке, за здоровье!

Молодой волхв неодобрительно покачал головой, выливая свою чарку обратно в крынку.

— А вот это дело здоровью не очень полезно. Не обижайся, хозяин, пить не стану. Медовуха дело такое: две чарки выпьешь, а после третьей в хлеву проснешься вместе со свиньями.

Выпив первую чарку, Валуй торопливо налил себе вторую. Боязливо покосившись на жену, он прошептал:

— Ну, как знаешь. За бабу мою.

Берест покачал головой, переворачивая свою чарку вверх дном, и принялся за еду. Через пять минут, насытившись, волхв обратился к недовольной бабке:

— Спасибо, хозяюшка, за угощение. А в благодарность могу спину твою подлечить.

Бабка недоверчиво взглянула на гостя, непроизвольно коснувшись ноющей поясницы.

— Это как же ты от старости вылечишь? Не молод ли ты, чтобы в таких делах разуметь?

Берест поднялся из-за стола, утирая рот рукавом, и улыбнулся.

— Что, не больно я на знахаря похож? Ну-ка, хозяюшка, повернись ко мне спиной, да о стенку руками обопрись.

Руки волхва торопливо пробежались по ее сутулой спине, едва касаясь кончиками пальцев. Удовлетворенно хмыкнув, Берест быстро стал надавливать лишь ему понятные точки. Бабка вскрикнула от острой боли:

— Ой! Что ж ты так сильно давишь, стервец!

— Терпи, бабка. Еще немного осталось. Скоро с молодухами через костер прыгать станешь. Полностью, конечно, не излечить мне твою хворь, но полегчает надолго.

Старый Валуй восхищенно открыл рот, видя, как ловко двигаются руки гостя.

— Э, парень, вижу, знаешь ты свое дело.

Берест в последний раз провел руками по старческой спине, мягко поглаживая и снимая напряжение. Бабка облегченно вздохнула, словно вырвалась из рук мучителя.

— Ох! — Она повела сутулыми плечами, прислушиваясь к ощущениям. — Валуй, а боль-то, кажись, отпустила.

Неторопливо пройдясь по избе, она то и дело касалась поясницы.

— Точно, отпустила. Ну, кудесник, да и только!

Дед расплылся в улыбке, переворачивая чарку Береста и наполняя ее до краев.

— Спасибо тебе, сынок. Ты уж не упирайся, выпей со мной одну чарку. За тебя хочу ее выпить. За руки твои золотые. Уважь старика.

Вздохнув, Берест поднял чарку, чокаясь с настойчивым хозяином.

— Тогда я хочу выпить за ваше гостеприимство, дорогие хозяева. Спасибо, не бросили под открытым небом путника.

Едва пригубив напиток, Берест поставил чарку на стол. Дед неодобрительно покачал головой, опустошая свою чарку до дна.

— Чего ж не допиваешь, сынок?

— Так ведь с непривычки и напиться недолго, — отшутился Берест, вновь принявшись за еду.

Старик махнул рукой, расхохотавшись:

— Какие твои годы. Я старый уже, и ничего. Ну, ты ешь, сынок, не буду надоедать.

Берест улыбнулся и принялся без стеснения утолять голод.

— Не серчай, хозяин. Каждому свое в этой жизни. Одному — медовуху пить, а иному — трезвому ходить. Пить я не пью, зато ем за четверых.

Волхв ненароком покосился под лавку, где стоял его мешок с бесценной ношей. Какая там медовуха, коли такую ношу боги доверили.

Вдруг он замер, роняя надкушенный кусок в миску. Брови его сошлись на челе. Тоскливый звон охранного заклятья нарастал в голове Береста, переходя в безумный набат. На подходе к деревне Берест оставил стража, накрепко впечатав его в снег собственной ступней. Теперь же на его след ступила нога человека, лихую мысль о нем подумавшего.

Парень вскочил с лавки, торопливо метнувшись в сенник обуваться.

— Куда ты засобирался, сынок? — Валуй поднялся, удивленно глядя на суетящегося парня. — Да что с тобой, али чем обидели мы тебя?

Берест вернулся в дом, вытаскивая из-под лавки свой походный мешок. Тяжел. Не уйти ему от погони с такой ношей. Поколебавшись лишь мгновение, он сунул мешок в руки хозяина, пристально взглянув в его глаза.

— Схорони, Валуй. Во имя Богов наших светлых. Люди по моему следу идут лихие. Уже совсем близко, скоро в избу ворвутся. Я уведу их за собой, а ты мешок мой сбереги. Я позже за ним вернусь. Схорони, отец.

Валуй испуганно покосился на жену, на внучка, любопытно выглядывающего с печи.

— Так это… Оно, конечно, можно… Только ты это… Беги, что ль, покуда тебя в нашей избе не поймали. У меня вон внучок подрастает…

Волхв понимающе кивнул и, хлопнув деда по плечу, бросился прочь из дома. Словно дожидаясь его, кобель опрометью выскочил из конуры, заливаясь на всю деревню предательским лаем. В сердцах Берест грубо пнул его ногой, метнувшись к калитке. Сердце обреченно екнуло, когда он увидел въезжающих в деревню воинов. Волки. Сотня конных разбойников, повидавших на своем веку немало сражений, неторопливо шествовала за вожаком, внимательно оглядывая окрестности.

Пастух остановил коня и отдал команду осмотреть дворы. Воины бросились по избам, в поисках волхва выгоняя на мороз испуганных хозяев. Ведьмак достал из-за пазухи клубок ниток, наговоренный Стояном, и зашептал ключевые слова заклятья.

«Не сам я иду, черным вороном лечу. Одним крылом тенью укрываю, другим морок разгоняю. Коли путает след хитрый косой, обернись, клубок, лисой. По ветру стелется страх беглеца, не скрыться ему от лесного Ловца. Замок отпираю, Ловца выпускаю».

Бросив клубок на снег, Пастух замер в ожидании. Закружившись, словно юла, клубок стал метаться по улице в поисках утерянного следа. Яркая вспышка осветила темную улицу, заставляя ослепленных людей зажмуриться. Огненно-рыжая лиса пронзительно заскулила, припадая к земле, и уверенно побежала по улице. Она взяла след.

Берест бросился в сторону леса, ловко перепрыгнув через плетень и скрывшись в темноте. Он летел, словно птица, едва приминая снег легкой поступью. До спасительного леса оставалось не более ста шагов, когда за его спиной радостно забрехала лисица. Волки развернули коней, устремившись за сияющим в темноте лисьим хвостом. Рассыпавшись полукольцом, они перешли в галоп, пытаясь окружить беглеца и отсечь его от леса. Парень упал на колени, торопливо срывая с себя веревку, коей был подпоясан. Ловко затянув петлю, Берест привязал ее к рукояти ножа. Чиркнув лезвием палец, он вогнал окровавленный клинок глубоко в землю. Ступив ногой в петлю, волхв зашептал:

Берест вновь бросился бежать. Топот конских копыт неумолимо приближался, окружая его со всех сторон. За спиной раздался предсмертный визг попавшейся в петлю лисицы. Сердце парня рвалось из груди, едва выдерживая дикий темп гона. Кольцо замкнулось перед самым его носом. Четверо всадников встали на пути, осадив взмыленных коней. Не замедлив шага, Берест оглушительно свистнул и тут же выхватил меч. От пронзительного свиста кони встали на дыбы, сбрасывая наездников наземь. Берест прыгнул вперед, вонзая клинок в ближайшего воина, и налег всем телом, протыкая его до самой земли. Безуспешно пытаясь выдернуть из тела застрявший меч, Берест выругался и метнулся в кустарник. Через мгновение он скрылся в густом лесу, словно растворившись в ночи.

Пастух спрыгнул наземь, брезгливо толкнув ногой задушенную петлей лису. Шустрый мальчишка, играючи, поймал Ловца в силки. Раздосадованно плюнув, ведьмак вошел в лес, крикнув воинам:

— Коней оставьте, по подлеску не проехать! Пехом пойдем! Следы ищите, по снегу он от нас не уйдет!

Рассыпавшись широкой шеренгой, волки вошли в лес. Привычные к лесной жизни, они шли молча, прислушиваясь к звукам леса и высматривая в снегу следы.

— Нашел!

Пастух бросился на крик, падая на колени у следов и обнюхивая их, словно дикий зверь.

— Он. Глядите в оба! Упустите, головы снесу!

Через сотню шагов ведьмак остановился, разглядывая оборвавшийся след беглеца. Волки молчаливо отступили, с опаской поглядывая на вожака.

— Таки наворожил, шельмец, — замел следы! — выругался Пастух, неторопливо пройдясь в глубь леса и замирая на каждом шагу. — Словно корова языком слизала.

Прикрыв глаза, он обратился к лесу в поисках мыслей. Мысли. Желания. Страхи. Не мог волхв так быстро погасить в себе страх перед смертью. Все живое в этом мире умеет мыслить. Невдалеке каркнул ворон, с надеждой ожидавший, когда же уйдут воины. Там, у самого леса, лежало остывающее тело, которым можно было сытно поживиться. Испуганная белка юркнула на самую верхушку ели, с интересом поглядывая вниз. Она боялась этих людей, замерших прямо под ее гнездом. Трое маленьких бельчат молчаливо сидели в дупле, повинуясь ее окрику, упреждающему об опасности. Пастух нахмурился, погружаясь еще глубже. Туда, где текли рекой мысли растений. Старые ели тоскливо поскрипывали на ветру, неспешно переговариваясь меж собой. Продрогшие от морозов, они с нетерпением дожидались теплой весны. Молодая береза, коей едва исполнилось три года, недовольно скрипнула ветвью, разбуженная нахальным снегирем. Пастух открыл глаза, раздосадованно коснувшись разболевшейся головы. С тех пор как он заточил в своем сознании дух Ура, головные боли все чаще донимали его.

— Не слышу я его. В деревню пойдем, может, туда вернется.

Облегченно вздохнув, волки двинулись в путь, покидая лес. Пастух нахмуренно потер лоб, задержавшись лишь на мгновение. Тупая боль, поселившаяся в его голове, не давала ему покоя. Вдохнув полной грудью, ведьмак зашептал заклятье, воздвигая новую дверь у темницы чародея. Вдруг, оборвавшись на полуслове, он повел носом по ветру. Едва ощутимый сладкий запах защекотал нос, настойчиво пытаясь достучаться до его сознания. Пастух резко обернулся к березе, расхохотавшись. Рука его дрогнула, со змеиным шипением выпуская наружу смертоносный кнут. Огромные черные кольца закружились, выписывая замысловатые восьмерки.

— Медовуху попиваешь?!

Кнут метнулся к березе, молниеносным ударом перерубив ее пополам. Испуганный снегирь сорвался с ветки, быстро уносясь прочь от неприятностей. Марево, столь умело созданное волхвом, вмиг исчезло. Мертвое тело Береста рухнуло в снег, роняя голову к ногам победителя. Лишь одинокая грустная мысль догорала в сознании волхва — мысль о роковом глотке медовухи, выпитой им в угоду старому Валую.

…Долго дед Валуй топтался во дворе, с надеждой поглядывая в сторону леса. Понравившийся ему гость все не возвращался за оставленным на сохранение мешком. Проводив взглядом удаляющийся конный отряд, Валуй грустно вздохнул, возвращаясь в дом.

— Видать, таки угробили молодца, окаянные. — Дед смахнул с ресницы навернувшуюся слезу. — Что ж это в мире деется, коли хороших людей безнаказанно жизни лишают?

Переступив порог избы, Валуй замер на месте, глядя, как жена возится возле открытой заслонки печи. Походный мешок, оставленный ему на сохранение гостем, лежал пустой у ее ног. Валуй бросился к жене, испуганно заголосив на всю избу:

— Что ж ты натворила, старая?! Где его вещи?

Заглянув в зев печи, дед горестно всплеснул руками. Десятки деревянных дощечек, исписанных причудливыми знаками, возмущенно потрескивали в жарком пламени. Валуй упал на колени, обхватив ладонями свою седую голову.

— Что ж ты наделала, баба дурная?! Я же обещал ему схоронить!

Бабка, возмущенно поджав губы, схватила с пола мешок и швырнула его в огонь вслед за Ведами.

— Нечего на меня орать, дурак старый! Того и гляди разбойники в дом нагрянут, вещи его разыскивая. Ни старого, ни малого не пощадят. Гори оно все ярким пламенем! Лучше б о внуке своем подумал. Поди, без отца и матери растим. Не было никакого гостя у нас, и вещей он нам никаких не оставлял. Своя рубаха ближе к телу.

Бабка рассерженно захлопнула заслонку печи и принялась молчаливо мешать кашу в казане. Зачерпнула ее ложкой и, пробуя на вкус, довольно улыбнулась. Каша-то у нее всегда вкусная получалась, наваристая.

На дворе испуганно заскулил пес. Заскрипели ступени под тяжелой поступью, и дверь распахнулась без стука.

— Мир вашему дому, — высокий воин, пригибая голову, переступил порог, колючим взглядом впившись в деда Валуя.

Глава 5

Малюта сидел за столом, опершись на кулак и пьяно вглядываясь в дно пустой чарки. Его опухшее от пьянок лицо кривилось в гримасе улыбки, отпугивая посетителей. На протяжении двух месяцев каждый вечер он приходил в эту корчму, садился за один и тот же стол и напивался в дым. И чуть ли не каждый раз его визиты заканчивались пьяной дракой. Испуганный хозяин грустно поглядывал на редких гостей своего заведения. Буйный тысяцкий отбивал желание у народа приходить сюда. Дела в заведении шли все хуже и хуже, в то время как в соседних корчмах залы были битком забиты народом.

— Корчма-р-рь!!! Медовуху неси! Что-то совсем в горле пересохло.

Грустно покачав головой, хозяин обреченно пошел к его столу, неся в руках кувшин с напитком.

— Малюта, может, хватит тебе пить? Ты ж сам на себя не похож. Уже и в Дружине разговоры ходят…

Медведич, пьяно пошатываясь, поднялся на ноги, схватив корчмаря за ворот рубахи. Вглядываясь в него мутным взором, он нахмурился.

— Какие такие разговоры?

Хозяин вздохнул, испуганно отмахнувшись рукой:

— Да никакие. Это я так…

— Нет уж, ты говори! Какие разговоры ходят в Дружине? — Пьяно икнув, Малюта упал на лавку и ударил по столу кулаком: — Я знать хочу!

Поставив кувшин на стол, корчмарь пошел назад за стойку, тихо бормоча под нос ругательства. Говорить с медведичем, когда он во хмелю, — дело гиблое, того и гляди морду набьет. Заглянув в подсобку, хозяин кликнул сына и что-то прошептал ему на ухо.

— Беги к дому дружинного воеводы, к дядьке Тугдаме. Передай, что мне помощь его нужна, — снимая с крюка большой копченый окорок, отец вздохнул, — и гостинец от меня передай. Скажи, пусть поскорее приходит, покуда Малюта буйствовать не начал.

Мальчишка кивнул в ответ, жадно поглядывая на мясо. Рука его ненароком коснулась кармана, нащупывая маленький ножик. Отец нахмурился, поймав сорванца за ухо:

— Не смей на мясо даже глянуть! Уши оборву! Марш отсюда!

Налив очередную чарку, Малюта долго глядел в нее, вновь погрузившись в свои грустные мысли. Картины сражения двухмесячной давности преследовали его, вновь и вновь будоража сознание. Брат Ярослав. Как он мог поднять на него меч? На него, на старшего брата! Как не дрогнула его рука?! Малюта опрокинул сладкую чарку, добавляя горечь своей душе. Пожалел. Нужно было убить его, чтобы род медведичей не срамил! Тысяцкий в сердцах ударил кулаком по столу, вновь наполняя чарку. Эге ж, убить. Он усмехнулся, памятуя жестокий бой с братом. Такого, попробуй, убей — сам еле ноги унес, и на плече зарубка на память осталась. Что же это в мире делается, если брат на брата меч поднял? Куда же смотрят Боги? Чарка вновь опрокинулась, подливая масла в разгорающийся огонь. Чернава. Как долго он ее искал, скитаясь по белу свету, словно безродный. Поначалу она снилась ему каждую ночь, все о помощи взывала. Просыпаясь в холодном поту, он стискивал кулаки, желая покарать похитителя. И что? Малюта обнял голову руками, вспомнив ее ненавидящий взгляд. Чужая. Чужая невеста!

— Будь ты проклят, Стоян! Будьте вы все прокляты!!!

Медведич вскочил с лавки, выхватив из ножен клинок, и принялся яростно рубить ни в чем не повинный стол. Дверь корчмы отворилась, впуская внутрь дружинного воеводу.

— Меч в ножны, дружинник!

Услышав громкий окрик, Малюта обернулся, ринувшись, словно бык, к наглецу. Его мутный взор встретился с уверенным взглядом воеводы.

— Меч спрячь. — Произнес Тугдаме уже спокойным голосом, проходя в зал и присаживаясь за изрубленный клинком стол. — Корчмарь, медовухи! С тысяцким своим выпить желаю.

Медведич недовольно бросил меч на стол, кулем рухнув на лавку напротив.

— Чего пришел? Корчму спасать? Не боись, воевода, сегодня драки не будет. Некого тут бить, разбежались все, словно псы трусливые.

Тугдаме понимающе кивнул и непроизвольно коснулся рукой едва затянувшейся после сражения раны.

— Вот так, значит. Трусы разбежались, и храброму тысяцкому не на ком свою силу показать? Молодец.

Тугдаме принял кувшин из рук благодарно кивнувшего ему хозяина.

— Выпьем, Малюта?

Медведич пьяно потянулся рукой, пытаясь поймать ускользающую чарку.

— Э, брат, да ты, я вижу, уже хорошо на грудь принял, — покачал головой воевода, разливая медовуху по чаркам. — Ну, давай еще по одной, поговорим да по домам пойдем.

Медведич опрокинул чарку и усмехнулся:

— По домам, говоришь? А где у меня дом? А, воевода? Где мой дом? В казарме? Нет у меня ни дома, ни жены. Никого нет. Даже брата родного больше нет…

Тугдаме удивленно вскинул бровь. Целых два месяца он не мог понять, что творится с молодым тысяцким.

— Брата, говоришь, потерял? Видел, как он в той битве пал?

Малюта покачал головой, поднимая от стола свой мутный взор.

— Не пал он. Сразились мы с ним, грудь на грудь сошлись… Вот и потерял.

Тугдаме нахмурился, понимая, что дело нешуточное. Вновь наливая по чарке, он вздохнул:

— Убил, что ль, брата?

— Дурак ты, воевода. Как же я могу брата родного загубить. Негоже так. А вот он меня чуть к праотцам не отправил. Насмерть со мной рубился. И глаза, — Малюта замер, вспоминая взгляд Ярослава, — глаза на меня выпучил, словно не узнает меня. Ну, как так, Тугдаме? Как такое может быть, чтобы брата родного не видеть и не слышать?

Воевода кивнул, начиная понимать, в чем беда медведича.

— Колдовство — точно тебе говорю. Ты же видел, сколько ведьм в их воинстве? Говорят, ты собственной рукой двух ведьм зарубил? Молодец, тысяцкий, славное дело сделал!

Малюта нахмурился, с трудом извлекая из памяти обрывки воспоминаний. Женские крики, бегущие прочь ведьмы, окровавленный клинок.

— Что ж тут славного, Тугдаме? Бабу мечом рубить?! Да они мне каждую ночь снятся! Их глаза, крики, кровь. А рыжая, та и вовсе из головы не выходит. На нее рука не поднялась, больно красива девка.

Тугдаме усмехнулся, вытягивая из него слово за словом.

— Какая такая рыжая?

— А я почем знаю? Стала на пути, руку подняла, — Малюта на мгновение умолк, вспоминая, — и коня моего остановила. Про таких баб, верно, и говорят, что коня на скаку остановят…

— А ты что ж? Убоялся ее?

Лицо медведича вдруг стало серьезным, словно он протрезвел на мгновение.

— Не боюсь я никого, воевода. Просто в глаза ее зеленые заглянул… А она и говорит мне, мол, негоже на девку меч поднимать. В общем, отпустил я ее. А, может, сама убежала? Не помню.

Воевода неодобрительно покачал головой, начиная понимать, что к чему.

— Приворожила она тебя, Малюта. Сильно приворожила. Ведь по сей день она у тебя из головы не выходит. Сходил бы ты к волхву, кабы не сглазила.

Медведич расхохотался, хлопнув ладонью по столу, словно подводя итог их затянувшемуся разговору.

— Не пойду я никуда. И сглаза никакого не было. Просто права она. Нельзя на бабу меч поднимать.

— Ну, может, и так. — Тугдаме поднялся из-за стола, пристально глядя на Малюту. — А теперь, тысяцкий, слушай мой приказ. Забрал меч и марш в казарму! Сегодня последний день, когда я терплю твою пьяную рожу! И чтоб в корчму эту более ни ногой, не то разжалую и выкину из Дружины пинком под зад.

Малюта покорно кивнул, вставая из-за стола. Спрятав меч в ножны, он бросил на стол несколько монет.

— Эй, корчмарь! Не серчай, если что не так.

Хозяин радостно всплеснул руками, метнувшись к двери выпроваживать гостей. На улице Тугдаме обнял Малюту за плечи, заглядывая ему в глаза:

— А насчет брата я тебе так скажу. Кровь в ваших жилах одна течет. И как бы демоны ни ворожили, сильнее заклятья, чем родная кровь, ни один чародей еще не придумал. Потому не торопись от брата отрекаться. Думаю, не по своей воле он руку на тебя поднял. Спасать его надо, а не карать. Причину искать нужно. Виновного в той ворожбе покарать! Каждый до дна свою чашу судьбы испить обязан. Всем нам по плечу испытания, возложенные богами. Понял?

Малюта кивнул, поднимая голову к звездному небу и пытаясь отыскать мутным взором ковш Большой Медведицы. А Великая Макошь, будто насмехаясь над его горькими мыслями, продолжала плести свои хитроумные узоры судеб.

Проснувшись рано утром, Чернава поднялась с постели и подбежала к окну. Светало. Сердце возбужденно забилось в груди, словно сообщая ей, что сегодня будет особенный день. Колдунья бросила взгляд на дверь, которую уже целый месяц никто не запирал. С разрешения Правителя ей было позволено ходить по всему дворцу горы Меру. При одном лишь условии — не ворожить и не пытаться проникнуть в запретное капище. Добрый старшина всегда тенью следовал за ней, то и дело сам удивленно озираясь по сторонам. Дворец Уров не блистал богатством и роскошью. Высокие своды залов, массивные колонны, настенные фрески. Все говорило о мудрости и величии хозяев Меру. Дворец был их домом, вырубленным в недрах горы. Здесь они жили, познавали мудрость, славили богов.

Словно отвечая мыслям Чернавы, дверь открылась, и внутрь заглянул старшина Беримир.