Паук приглашает на танец Медная Варя

ГЛАВА 22

Шум в обеденной зале стоял такой, будто там собрался целый полк, а не пять человек. Мне лишь нужно было убедиться, что все они там и никто не помешает мне в ближайшие полчаса. Я всё-таки надеялась довести до конца отложенное дело.

В холле помещалось плоское серебряное блюдо на низкой ножке и с загнутыми волнистыми краями. На нём обычно оставляли визитки и корреспонденцию, которые мистер Бернис потом забирал и торжественно нёс, зажав двумя пальцами (будучи при этом непременно в перчатках), графу.

Сейчас там лежало несколько конвертов, и дворецкого поблизости не было. Я решила воспользоваться ими в качестве предлога. Но едва я подхватила письма, как из-за угла вынырнула миссис Меррит. Экономка перевела удивлённый взгляд с меня на конверты и обратно.

— Надеюсь, мистер Бернис не станет возражать? Милорд просил принести почту, — соврала я.

— Я сейчас позову мистера Берниса.

— О, не стоит его беспокоить, мне это совсем не трудно! А его сиятельство просил поторапливаться. Надеюсь, мистер Бернис не воспримет это как покушение на свой кусок хлеба, — неловко пошутила я.

— Надеюсь, нет, — выдавила миссис Меррит неуверенную улыбку.

— Думаю, нам вовсе необязательно рассказывать ему об этом. Он может расстроиться, узнав, что не оказался на месте в нужный момент.

— Наверное, вы правы.

Я поспешила в зал, чтобы не столкнуться с самим мистером Бернисом. Войти я так и не успела: у самого входа меня кто-то схватил за локоть, и я узнала Дезире. Она прихорашивалась перед огромным, во всю стену, зеркалом в массивной золочёной раме. Цепко удерживая меня одной рукой, второй она кинула пудреницу в свой крохотный расшитый стеклярусом ридикюль и потащила меня за цветочную кадку под лестницей.

— А теперь скажите, что за чертовщина здесь творится? — безапелляционно потребовала она и с сухим неприятным щелчком застегнула сумочку.

— О чём вы, мисс Ардэн?

— Вы ведь служанка?

— Гувернантка.

— Не вижу разницы. Слуги всегда и всё знают про своих господ. Итак: что, черт побери, здесь происходит? Что не так с вашей хозяйкой?

— Вы про леди Фабиану?

— А в Ашеррадене есть другие хозяйки? — раздражённо прошипела она.

— А что с ней не так? — я подняла брови в притворном удивлении, которое мне никогда не удавалось.

— Вы прекрасно понимаете, о чём я. Дамиан уже все колени протёр и напускал ведро слюней. А не далее как днём пристрелил своего коня, масть которого, видите ли, пришлась леди Фабиане не по вкусу. Так что повторяю вопрос в последний раз: что не так с леди Фабианой?

— Не понимаю, о чём вы, — сухо ответила я.

Она смерила меня задумчивым взглядом и желчно улыбнулась. Потом раскрыла ридикюль, извлекла оттуда несколько монет и протянула мне.

— Так лучше? Теперь вы поумнели достаточно, чтобы понять мой вопрос?

Меня возмутила кривая ухмылка на её лице — уверенность человека, полагающего, что всё в этом мире можно купить. Возможно, Дезире Ардэн была недалека от истины. Я тоже считаю, что всё имеет свою цену. Вот только многие ошибочно считают золото универсальной платой.

— Простите, мисс, но мне пора вернуться к своим обязанностям, — холодно ответила я и попыталась пройти, но она снова вцепилась в мой локоть.

— Считаете себя лучше всех? — прошипела она мне прямо в ухо. — Деньги — это слишком низко и пошло для вас? Так смотрите же, что они для меня!

С этими словами она засунула золотые кругляшки в стоявшую рядом цветочную кадку и поглубже утопила их. Потом вытерла пальцы в перчатке о мой подол и, не спеша, направилась обратно в зал.

Я, как могла, отёрла грязь платком и последовала за ней. Ещё на входе меня встретил заливистый смех Дезире, которая о чём-то увлечённо щебетала графу, ни дать ни взять трепетная канарейка. Но звук этот был искусственный. Интересно, другие это замечают?

Похоже, по-настоящему весело здесь было только леди Фабиане. Она царственно расположилась в самом большом кресле, откинувшись назад, так что черные волосы змеями разметались по бархатной обивке, спускались по груди. Мистер Дрейк сидел на полу у её ног, держа её за руку и пожирая восторженным взглядом. Глаза у него ввалились ещё больше и теперь блестели совсем уж лихорадочно, а на восковых щеках проступили пятна, похожие на крупную сыпь. Светлые кудри спутались и слиплись от пота. Мистер Браун похрапывал в кресле в углу.

— Вы обещали веселье, а я помираю со скуки, — заявила леди Фабиана, но расплывшаяся по лицу улыбка свидетельствовала об обратном. — Если вы тотчас что-нибудь не придумаете, я поднимусь наверх.

И она сделала движение, будто собирается уйти. Я видела, что это лишь игра, но лицо сидевшего подле неё несчастного исказилось в неподдельном испуге. Он тут же крепче ухватился за её руку, как слепой за поводыря.

— Нет-нет! Давайте я вам сыграю? — с надеждой взмолился он.

— Хм, отчего нет, — смилостивилась графиня и снова откинулась в кресле, искоса бросив взгляд на Дезире и графа, но те казались поглощенными беседой (точнее, монологом Дезире). — Только выпустите мою руку, у вас потные пальцы.

Её перчатка и правда была вся покрыта влажными пятнами. Мистер Дрейк тут же послушался и принялся отирать пальцы о сюртук, пристыженно улыбаясь и заискивающе глядя на неё снизу вверх.

— Пожалуй, я даже спою, — совсем уж подобрела графиня. — Я нынче в голосе.

Молодой мужчина с готовностью бросился к роялю и откинул крышку. Его красивые пальцы ловко пробежались по клавишам, извлекая гармоничные звуки. Надо сказать, он был не лишён слуха и хорошо владел техникой. Пожалуй, у мистера Дрейка довольно чувствительная артистическая натура. Только этим можно объяснить его абсолютную неспособность противиться чарам графини. Судя по растерянному выражению, появлявшемуся на его лице в те минуты, когда она ничего не говорила, проблески всё же были, но тут же сменялись мучительным восторгом при звуках её голоса. Он едва понимал, что происходит.

Я направилась к графу, намереваясь быстро вручить ему письма и покинуть зал. Тут мистер Дрейк заиграл лиричную композицию, со множеством тремоло и переливов, а леди Фабиана запела. Граф поднял злое лицо, на котором отразилась уже знакомая мне борьба. Дезире не сразу всё это заметила и ещё с минуту трещала в пустоту. Но, поняв, что её никто не слушает, нахмурилась и принялась недоумённо оглядывать мужчин. Внезапно на её лице проступила догадка. Даже мистер Браун проснулся и, всё ещё сонно хлопая глазами, настороженно прислушался.

Меня тоже пронзила дрожь, и от этого стало гадко, будто кто-то непрошеный забрался в душу и неволит мои чувства. Против желания я ощутила, как внутри поднимается волна благоговейного трепета. Леди Фабиана продолжала петь с довольной улыбкой, видя, что всё внимание обращено на неё.

Пересилив себя, я приблизилась к графу и протянула письма.

— Корреспонденция, милорд.

Он не сразу оторвал взгляд от графини. Но даже когда опустил глаза на письма, вряд ли понял, что я имела в виду.

В этот момент кто-то отделился от шторы, шагнул ко мне и выхватил письма. Я и не заметила мистера Фарроуча — так он слился с тёмной нишей окна.

— Что-то ещё? — осведомился он, как всегда одарив меня взглядом густой пустоты.

— Нет-нет, это всё.

Я непроизвольно посмотрела на его руки, будто ожидала увидеть на них остатки кладбищенской грязи, и попятилась к выходу. Граф уже окончательно пришёл в себя, взял у мистера Фарроуча письма и принялся перебирать их.

Леди Фабиане надоело петь.

— А знаете, Дамиан, кудри вам не идут, — заявила она. — Да, теперь я вижу, что они совсем вас портят — так немужественно.

— Вы так считаете?

Тут же оборвав игру, он с готовностью бросился к накрытому столу и схватил нож для фруктов с изогнутой наподобие клыка ручкой. Когда я выходила за дверь, он лихорадочно отрезал свои локоны под звонкий смех леди Фабианы. Граф уже снова равнодушно отвернулся.

Меня тошнило от этой сцены, меня тошнило от всех этих людей, и от самого замка, казавшегося логическим продолжением своих хозяев. Мне хотелось подняться к себе, собрать саквояж и бежать, бежать прочь из этого места, со всеми его обитателями, с их фальшивыми улыбками, лицемерием и жестокостью. От того, чтобы это сделать, меня остановила одна лишь мысль о Мэтти. Я тут же устыдилась своего порыва: пусть на какую-то долю секунды, в помыслах, но я предала её.

Несколько раз глубоко вздохнув и приведя себя в порядок, я двинулась наверх, но тут в холл выплыл мистер Бернис. Он препроводил меня в комнату для оранжировки цветов (там обычно составлялись букеты и цветочные корзины) и устроил получасовую выволочку за превышение полномочий, в ходе которой я изображала искреннее раскаяние под согласное кивание дельфиниумов и лилий.

Про себя я скрежетала зубами. Это было как в дурном сне, когда всё пытаешься добраться в какое-то место, которое кажется тебе чрезвычайно важным, но вместо этого постоянно бегаешь по кругу. Вот-вот из-за поворота покажется нужный участок, продолжение пути. Но, заглядывая за поворот, ты снова оказываешься в начале дороги, а потом просыпаешься с досадным чувством, что так и не успел куда нужно.

ГЛАВА 23

Это чудо, но я всё-таки её нашла. Я боялась, что к тому моменту, когда мистер Бернис меня отпустит, гости покинут обеденную залу, а слуги начнут разбредаться по комнатам, лишив меня возможности проверить запертые двери. Но, по счастью, этого не произошло.

Я задумалась о ключах: воспользоваться связкой с пояса миссис Меррит не представлялось возможным. Поразмыслив, я вернулась к цветочной кадке, в которую Дезире сунула монеты. Вытащив и обтерев их, я положила золотые кругляшки с полустершимися насечками в карман. Вообще-то можно было использовать и свой ключ, но я не была уверена в том, что металл выдержит столько превращений. А как я потом объясню испорченный ключ?

Сначала я проверила восточное крыло, потом перешла по служебной лестнице в западное. Всего я проверила около дюжины комнат и нигде не наткнулась на обитателя, изумлённого моим вторжением. Везде я повторяла одну и ту же процедуру: сначала прикладывала ухо к двери, чтобы определить, нет ли кого внутри (серьги пришлось снять, чтобы не мешали, хоть я и знала, что их не следует вынимать — тогда ранки зажили бы быстрее). Потом на всякий случай ощупывала внутреннее пространство комнаты на предмет наличия в ней человеческой энергии. В завершение зажимала монетку в кулаке и мяла пальцами. Через минуту у меня уже имелся слепок по форме замочной скважины. Прикладывая этот грубый ключ к ней, я чувствовала себя непослушной женой в замке Синей Бороды в поисках запретной комнаты. Всё внутри трепетало от смеси страха и азарта, как у ребёнка, нарушающего родительский запрет.

Нужная дверь оказалась не заперта. Внутри не было страшных орудий пытки и никакого вишнёвого пятна на ковре, но я сразу поняла, что это та самая комната. Возможно, потому, что она была очень похожа на мою. А может, я всё ещё чувствовала здесь легкую ауру Матильды. Она была разлита в воздухе, как духи: головокружительный шлейф легкости, свежести и искристого жизнелюбия.

Хоть комната и была обставлена почти как моя, но выглядела нежилой, ведь ощущение обжитости помещению придают расставленные на каминной полке фотографии, брошенная на кровати книга с загнутыми страницами и в самодельной матерчатой обложке, нелепые коллекции фарфоровых лягушек и ловцы снов — в общем, все те следы, которыми мы стремимся обозначить своё пространство, пометить территорию, указав на хозяина. В этой комнате ничего этого не было.

Я даже не сразу сообразила, что меня смутило, а когда поняла, то замерла и осторожно попятилась к выходу. В комнате был затоплен камин. Возле него стояло кресло, в котором спиной ко мне кто-то сидел. Я отступала на цыпочках, надеясь, что моё вторжение осталось незамеченным. Детская иллюзия. Наверное, он услышал мои шаги ещё в коридоре.

— Проходите, я знаю, что вы там.

Я всё ещё колебалась.

— Ну же, — на этот раз в голосе послышалось нетерпение.

Спрятав монетку-ключ в карман, я обогнула кресло и встала напротив Кенрика Мортленда. Теперь получалось, что он сидит наполовину в тени, а я стою хорошо освещённая, едва ли не одной ногой в камине. На столике справа от него выстроились фужеры на высоких хрупких ножках, оправленные в серебряные нити и завитки. Больше половины уже пустовало, в остальных было вино и прочие напитки. Сам он держал в руках квадратный бокал из толстого стекла, на дне которого плескалось виски. Держал так лениво, что, казалось, он вот-вот выскользнет и янтарная жидкость выплеснется на пол, впитается в ковёр с мягкими, как кончик львиного хвоста, кисточками. Но бокал не падал, а продолжал покачиваться меж кажущихся расслабленными пальцев. Обычно я не люблю этот горько-пряный, как у скорлупы грецких орехов, запах. Но, исходящий от графа, он дурманил.

— Я услышала шум и вошла, чтобы проверить, кто здесь, — сказала я, опустив голову.

— Вы лжёте, — спокойно заметил он. — Вы ничего не слышали. Что вы здесь искали?

Я промолчала.

— Посмотрите на меня.

Я сделала, как он велел, и почувствовала, как краска медленно заливает мне щёки. Граф не был зол. Как всегда — холодное, ленивое любопытство. Он растянул уголок рта в полуулыбке — при этом он всегда казался чуточку опаснее и чуточку красивее. Но я никогда не знала, что прячется за этой улыбкой, и начинала нервничать.

— Вы знаете, что не умеете лгать, Энн?

— Знаю, — выдохнула я с досадой.

Отпираться было бессмысленно.

— Вас это, кажется, расстраивает? — мягко заметил он.

— Я чувствую себя неловко среди… среди…

— Среди лицемеров и лжецов, умело маскирующих мысли и переживания? — подсказал граф.

Я кивнула и тут же ужаснулась. С какой стати я так откровенна с ним? Но его присутствие, казалось, обволакивало, а мягкий голос так располагал… как мужская версия леди Фабианы.

— Значит, такого вы мнения о моей семье и гостях? — повысил голос он, и я вздрогнула.

— Простите, не знаю, как это вырвалось. Я вовсе так не думаю.

Но в действительности он не рассердился.

— Вот поэтому на вас так отрадно смотреть. Кажется, я вижу, как бьётся каждая ваша жилка и кровь приливает к коже, стоит вам сказать малейшую неправду. Так вы не ответили на мой вопрос.

— Какой?

— Не надо, Энн, — предупредил он вкрадчиво и подался вперёд. Мне даже показалось, что кисточки на концах ковра приподнялись, как будто спящие львы зашевелились, почуяв настроение хозяина.

Лгать было бессмысленно, а сказать правду я не могла, поэтому молчала, но чувствовала, что слова могут сами вот-вот вырваться из моего рта. И в тот момент, когда я поняла, что больше за себя не ручаюсь, граф снова откинулся в кресле, и ниточка, тянувшая меня за язык, порвалась.

— Это всё книги, Энн.

— Простите?

— Признайтесь, вы чувствуете себя героиней одной из них. Живёте в окутанном туманами замке, посреди заросших полей. А не прячет ли его хозяин какую-то страшную тайну? А уж не он ли то самое чудовище, что наводит ужас на всю округу? Ведь не один уважающий себя замок не обходится без монстра. И вам непременно хочется докопаться до истины. Я прав?

— А в этих краях водится чудовище? — на всякий случай уточнила я.

— Нет, но ведь так полагается по законам жанра.

— По вашему описанию, я очень ограничена, — заметила я. — А хозяин замка прячет тайну?

Он неприятно усмехнулся.

— У каждого есть свои тайны, но в моих копаться не нужно, Энн.

Он сказал это мягко, но в словах послышалось недвусмысленное предупреждение. Нужно было срочно увести графа от опасной темы.

— Думаю, гостей расстроил ваш уход.

— Плевать я хотел на гостей, — равнодушно отозвался он.

— Леди Фабиана, думаю, также хотела бы вашего присутствия.

— Плевать на Фабиану, — ответил он всё таким же ровным голосом. — А знаете, на кого мне не плевать?

— На кого? — растерялась я.

— На вас.

И, прежде чем я успела шевельнуться, он встал с кресла, при этом как-то по-кошачьи грациозно изогнувшись, и подошёл ко мне вплотную. Стакан с виски покатился по ковру, остатки расплескались. От запаха его кожи голова пошла кругом, ноги подкосились. Я ничего не понимала. Ведь я в него не влюблена, неужели я одна из тех девушек, для которых пошлое сочетание красоты и опасности так притягательно? Он низко нагнулся к самому моему лицу, заглянул в глаза и медленно произнёс:

— Вы меня боитесь?

— Нет.

— Тогда почему так дрожите?

Я попыталась сделать шаг назад, но он схватил мою руку. Пальцы у него были горячие, а перстень больно впился в кожу.

— Пустите, мне нужно идти.

— Но вы ведь сами сюда пришли… — он медленно наступал, а я отступала назад, чувствуя, что вот-вот упаду вперёд. — Признайтесь, вы хотели оказаться здесь.

Я пыталась собрать остатки разума, но всё, что я видела, — это глубокие тёмно-синие глаза, черную прядь, упавшую на лоб куском бархата, и распахнутый ворот его рубашки. Из последних сил я стряхнула наваждение.

— Я хочу уйти.

— Не хотите, — усмехнулся он и был совершенно прав. — Но я знаю, что вам нужно. — Он повернулся, подхватил со столика один из бокалов и протянул мне. — Вам, наверное, нехорошо, — участливо сказал он, — выпейте, и станет лучше.

Я вяло оттолкнула его руку.

— Я не пью вино.

— Я и не предлагаю вам вино, — удивился он. — Это всего лишь вода, Энн. Разве вы не видите?

Я перевела взгляд на бокал и удивилась: он был прав, о хрустальные стенки плескалась совершенно прозрачная жидкость. Шедший по краю фужера золотой ободок сверкнул, поймав отблеск камина. И почему мне раньше показалось, что там что-то другое?

Мне было душно, а он смотрел на меня почти с заботой. Я схватила бокал и залпом осушила его, видя боковым зрением на стене свою тень. Серая девушка в сером платье пила из прозрачного бокала жидкий зелёный огонь.

Это была не вода. Я покачнулась, и он подхватил меня, не дав упасть.

— Вот видите, я же сказал, что вам станет лучше.

Он аккуратно вынул бокал из моих слабых пальцев и поставил на пол.

Мне и правда стало легче: голова кружилась ещё сильнее прежнего, но теперь мне это совсем не мешало. Напротив, я не понимала, почему прежде так боялась: рядом с ним было так спокойно, так пьяняще, так жарко. Зачем сопротивляться? Но качалась я так, будто все ветра полей были сейчас в этой комнате. И, обхватив его за шею, я поцеловала Кенрика Мортленда, прижавшись губами к его губам изо всех сил. Я. Поцеловала. Мужчину. Но стыдно совсем не было. Где-то на задворках разума мелькнула ехидная мысль, что стыдно будет завтра, но я беспечно отринула её.

Никогда прежде я не думала, что тело может так гореть от соприкосновения с другим. Оторвалась я от него, только когда стало совсем не хватать воздуха.

— Зачем вам это? — услышала я свой беспомощный голос. — Зачем вам я?

Он мог бы не отвечать и просто снова прижать меня к себе. Я бы не стала сопротивляться. Не могла. Но он подвёл меня к зеркалу и встал сзади. Я чувствовала его спиной, сквозь платье: по каждому позвонку пробегал электрический разряд от его близости. Мне хотелось, чтобы он крепче прижал меня к себе.

— Такая хрупкая, такая наивная, — услышала я откуда-то издалека и почувствовала прикосновение к своей щеке. — …и не умеющая лгать. Вот такую девушку я должен был полюбить. Но ты ведь мне поможешь, Энн, правда?

Я подняла ресницы и увидела своё отражение. Такое посредственное на фоне его совершенства. Казалось, обнимавший меня граф был лишь плодом моего воображения. Великолепного и бесстыжего воображения, надо сказать.

— У меня есть для тебя подарок, Энн.

— Какой? — я не узнала в этом хриплом томном голосе свой собственный.

— Закрой глаза.

Не поворачиваясь к зеркалу и до последнего не отрывая взгляд от его лица, я послушно закрыла глаза.

Он перекинул руки мне через голову, а потом щелкнул замком сзади на шее. Я почувствовала, как на грудь опустились тяжелые звенья. Наверняка они холодили бы кожу, но через платье я этого не ощущала.

— Теперь можешь открыть.

Я открыла, но мне было всё равно, что это. Мне не хотелось отрывать от него взгляд, чтобы смотреть в зеркало. Нехотя я наконец глянула в отражение. Потянувшись к ожерелью, которое он надел, я на полпути замерла и тут же протрезвела.

Это была широкая серебряная цепочка, состоявшая из нескольких более тонких и переплетенных между собой. К ней крепились резные металлические секции, покрытые черненым узором и усыпанные аметистами. Я узнала рисунок. Он точь-в-точь повторял тот, что был на моих серёжках. На серёжках Матильды. Металл и камни были теми же. Украшения были из одного комплекта.

Не заметив реакции, он потянулся ко мне. Но теперь что-то в отражении поменялось. По поверхности зеркала (или по зыбкой глади моего воображения) побежала рябь, и на одну крошечную долю секунды волосы графа стали чуть светлее, а нос чуть шире и короче. Ещё миг, и всё снова было, как прежде. Он так и не успел коснуться губами моей ключицы. Я оттолкнула его, сорвала колье с шеи, при этом оцарапавшись замком, и швырнула его на пол.

— Энн, — зарычал он.

Но я уже попятилась к двери. Только не слушать его, только не смотреть.

— Ваше лицо…

Он мягко шёл ко мне, улыбаясь делано растерянной улыбкой и разводя руки в стороны, как для объятий. Я упёрлась спиной в дверь. Ещё чуть-чуть, и он окажется возле меня. Не поворачиваясь, я нащупала ручку и, рванув створку, выбежала в коридор.

Я бежала, не останавливаясь, и всё боялась услышать позади мягкие кошачьи шаги. Я их так и не услышала (впрочем, и не смогла бы из-за бешено колотящегося сердца). Забежав в свою комнату, я дважды провернула ключ в замке и обессиленно припала спиной к двери. Потом медленно осела на пол. По ту сторону была тишина. Никто меня не преследовал. И мне вдруг показалось, что это был сон, что я схожу с ума, что с отражением всё было в порядке, и рябь мне только почудилась, а ожерелье оказалось просто очень похожим, и пила я не зелёный яд, а простую воду.

Я придвинула к двери кресло, потом подумала и присовокупила столик. Подумав ещё немного, закрыла окно, в которое струился холодный ночной воздух — от него тяжёлая бархатная штора зловеще развевалась. Не раздеваясь, я легла в кровать, свернулась клубочком и обхватила себя руками. На губах всё ещё горел отпечаток его губ. Я провела по ним тыльной стороной ладони, чтобы его стереть. А потом накрылась одеялом с головой. Когда мы были маленькими, Матильда всегда так делала и говорила, что если ночью придут монстры, то никого не увидят и уйдут.

Монстры пришли ко мне во сне. Сначала я сидела в своей комнате, а большое красное яблоко лежало у меня на подоле, меж колен. Потом оно упало. Я потянулась, чтобы его поднять, но оно покатилось прочь, как живое, и выскочило за приоткрывшуюся дверь. Я выбежала за ним в коридор и оказалась за воротами замка. Яблоко уже превратилось в красный клубок, который катился, разматываясь и оставляя за собой красную шерстяную нить, похожую на струйку крови. И я пошла за ней.

Я снова шагала сквозь туман, но на этот раз он был не жемчужный, а мерцающе-зелёный. Он клубился и обнимал меня, потом отступал, а затем снова протягивал щупальца. Его изнанка отсвечивала лиловым и грязно-желтым. А я всё шла за красной нитью и вскоре поняла, что вновь следую за мужчиной без лица. На этот раз его очертания изменились, хоть я и не помнила, каким он был прежде. Но я не сомневалась, что это тот самый человек, из моего вчерашнего сна.

Обычно мне каждую ночь снятся разные сны, но этот казался каким-то жутким продолжением. Я шла вперёд, не окликая незнакомца. А он при ходьбе резко выкидывал в стороны руки, задирая локти, отчего становился похож на огромного паука, оставляющего за собой ниточку красной паутины, манящую меня за собой.

А потом мы спустились к реке, и он куда-то исчез. Зато я снова увидела Матильду. Она сидела на моём чёрном камне. А на коленях у неё лежал большой моток красной пряжи. Она была всё в том же грязном изорванном платье, что и в прошлый раз, и быстро-быстро перебирала руками, будто что-то вытягивая изо рта. И я вдруг увидела, что вытягивает она эту самую красную шерстяную нить. Ещё раз взглянув на её колени, я поняла, что, пока ждала меня, она вытянула из себя всю эту пряжу. Тут Мэтти начала давиться и задыхаться, её глаза закатились. Я бросилась, чтобы ей помочь, но не знала как. Я закричала во всю силу лёгких, но вырвавшийся из них звук был такой тихий, будто я кричала сквозь толщу воды. Мэтти начала заваливаться вбок, по-прежнему хрипя и отплёвываясь пряжей. Я подхватила её, не зная, что делать дальше. А она всё билась в конвульсиях, в судорожной попытке глотнуть воздух, и отхаркивала красную нить. Впрочем, я уже не понимала, нить это была или кровь. Я засунула пальцы ей в рот, чтобы помочь вытащить её, но сделала только хуже. Мэтти взглянула на меня огромными от ужаса глазами и в последний раз вздрогнула всем телом…

Я едва не расплакалась от облегчения, почувствовав знакомое влажное прикосновение к своему носу и услышав над ухом горячее хриплое сопение. Мне было всё равно, как он сюда забрался. Я просто обняла щенка, как единственный понятный кусочек в безумной мозаике этого мира, и тесно прижалась к нему щекой.

ГЛАВА 24

Проснувшись на следующее утро одна, я ничуть не удивилась. Кажется, ещё немного, и я напрочь потеряю способность удивляться чему бы то ни было. Голова раскалывалась так, будто внутри поселился ёжик. И, увы, он не спал, а беспрестанно топтался, переходя из правого виска в левый, заворачивая в область лба и шебуршась в затылке. Постепенно приходили воспоминания о вчерашнем дне, точнее, вечере. Вспомнив почти все подробности (кое-какие детали пожелали остаться в тумане), я застонала и накрылась одеялом с головой. Может, сказаться больной и не выходить сегодня из комнаты? Я ведь, кажется, и вправду больна…

Сама мысль о том, чтобы столкнуться с графом, меня ужасала. Если можно умереть от стыда, то я непременно умру. А если прецедентов не было, стану первой. Я пыталась отогнать от себя мысли о вчерашнем, но память услужливо подсовывала именно тот момент, когда я сама бросилась на шею коварному соблазнителю. Стоп!

Я откинула одеяло и выпрямилась на постели (ёжик тут же возмущённо заворчал, но я твёрдо цыкнула на него). За всеми этими переживаниями я позабыла нечто куда более важное: Кенрик Мортленд презентовал мне колье, до боли напоминающее серьги Матильды. Я пожалела, что бросила его в комнате — сейчас бы как раз рассмотреть его получше. Но в тот момент мне было не до здравых рассуждений. Может, оно всё ещё там, осталось на полу? Весьма сомнительно, но проверить надо.

К тому же вернуться в комнату так или иначе придётся: третья попытка непременно должна увенчаться успехом! Но на этот раз я буду очень осторожна и прежде хорошенько удостоверюсь, что внутри действительно никого.

Другой вещью, не дававшей покоя, было отражение в зеркале. Или то, что почти стало отражением. Можно, конечно, списать всё на ту гадость, что я выпила, но я отчего-то чувствовала, что дело не в ней (кстати, ещё одно тёмное пятно на и без того заляпанной скатерти вчерашнего вечера). Тогда в чём же? Всё остальное, включая непреодолимую притягательность графа, увы, пришлось отнести на счёт собственного безволия и его мужской харизмы. Смирившись с собственной порочностью и решив впредь ничего подобного не допускать даже в мыслях, я собралась с духом и поднялась с кровати.

Платье было ужасно измято, утюжка же у меня не имелось. Я знала, что могу попросить его у миссис Меррит, на днях я видела, как она гладит шторы. Для этого ей прежде пришлось отодвинуть железную заслонку и насыпать внутрь металлического короба, похожего на корабль, угли. Но я не хотела спускаться за ним в таком виде: чувствовала я себя неважно, а зеркало показало, что выглядела я и того хуже. И я пошла на хитрость: сегодня я должна была вернуть платье Беуле, поэтому представила, что оказываю ей услугу. Закрепив эту мысль в сознании, я прижала обе ладони к бокам, и мятая ткань послушно распрямилась, а где нужно легла правильными складками. Напоследок я дотронулась кончиками пальцев до воротничка, и он захрустел, как только что накрахмаленный — об уголки почти можно было порезаться.

Ну, по крайней мере, за внешний вид меня никто не упрекнёт!

— Как вы ужасно выглядите, — сказал минуту спустя мистер Дрейк, когда я подошла к нему в коридоре.

— Почему вы здесь лежите, сэр?

— А? Что? — он растерянно обернулся на дверь в покои леди Фабианы, под которой, по всей видимости, провёл ночь.

Не ему было говорить мне о неважном внешнем виде: его подбородок покрылся отросшими небритыми колышками, обкорнанные волосы торчали в разные стороны, а полубессмысленный взгляд метался по стенам, не в силах сосредоточиться на мне.

— Почему вы спите на полу, сэр? — повторила я.

— Я? Я не спал, нет, не спал, — бессвязно забормотал он. — Мне нельзя спать: вдруг бы она меня позвала. Вдруг бы я ей понадобился…

— Думаю, леди Фабиана ещё спит, — мягко заметила я. — Вам тоже следовало бы немного отдохнуть. Давайте, я провожу вас в комнату.

Я попыталась взять его за локоть, но он испуганно отпрянул.

— Вы не понимаете! — прошептал он, бледный как полотно. — Вы не понимаете, — повторил он. — Она, она…

Он путался в словах, жестикулировал, пытаясь выразить словами то, что выразить невозможно.

— Я не хочу спать, не сейчас… я могу ей понадобиться… — твердил он.

— Тогда, может, вы голодны? Вам что-нибудь принести?

— Да, — сглотнул он, — да, — повторил уже слабее, и его глаза начали закрываться. — Арбузного супа из индейки…

Он привалился спиной к двери, окунаясь в дрёму, но тут же встрепенулся и принялся бить себя по щекам.

Мне было жаль его. Он принимал за настоящую любовь то извращённое, силой вырванное чувство, которое она породила в нём своим губительным даром.

— Я скоро вернусь, — пообещала я.

Он только кивнул.

— И позвольте вам помочь.

Я потянулась рукой к его волосам. Он сначала отшатнулся, а потом покорно подставил голову, как палачу на плахе, и вытянул шею. Проступившие на ней позвонки сделали его по-мальчишески беззащитным. Я дотронулась до короткой пряди — одной из тех, что он сам почти под корень отрезал вчера фруктовым ножом, — и закрыла глаза. Простейшее магическое действие сегодня далось со скрежетом, к горлу тут же подкатила тошнота. Но когда я разжала пальцы, его голова снова была покрыта густыми светлыми кудрями, а сам он спал, по-прежнему сидя на полу и прислонившись затылком к двери. Время от времени его веки болезненно сжимались, и было видно, как под ними шевелятся глаза, просматривая беспокойное сновидение. А потом лицо разглаживалось, и он снова был похож на повзрослевшего, только до крайности измученного амура.

Я тихонько поднялась и на цыпочках направилась к лестнице. Надеюсь, ему удастся хоть немного поспать. За один день графиня превратила его в свою покорную игрушку — бабочку, восторженно целующую языки сжигающего её пламени. И надеюсь, что он переживёт эту любовь.

Я уже взялась за перила.

— Дамиан!