Паук приглашает на танец Медная Варя

ГЛАВА 27

Я не глядя бежала по коридору, а потому не заметила вынырнувшего из бокового прохода человека. Будь это кто-то, менее устойчиво стоящий на ногах, я бы непременно его сшибла.

— О, вы настолько рады меня видеть? Простите, не успел раскрыть встречные объятия.

— Извините, милорд.

Не поднимая глаз, я попыталась юркнуть мимо.

— Что с вами, Энн? — он удержал мою руку, и я в который раз отметила, какие длинные у него ногти.

Я глянула через плечо, мне всё мерещился торжествующий взгляд мистера Фарроуча, сверлящий спину. Но полутемный коридор — горело лишь два светильника — был совершенно пуст, а граф перегораживал дорогу.

— Всё в порядке. Разрешите мне пройти.

— Надеюсь, вы не чувствуете неловкости из-за вчерашнего?

— Нет-нет, ничуть, — слишком поспешно ответила я.

— Это правильно, вы не должны корить себя.

— Корить себя? — от удивления я подняла на него глаза.

— За то, что поцеловали меня, а потом накричали. Не стоит так смущаться, Энн. Вы немного выпили, а в этом состоянии может произойти и почудиться что угодно. Так что я вас прощаю.

— Прощаете меня? — глупо переспросила я.

— Я вижу, вы всё ещё не в себе.

— Да нет же, со мной всё в порядке, — настойчиво повторила я, больше для себя, чем для него.

— Вчера вам что-то померещилось, — возразил он. — У вас слишком развитое воображение, Энн.

Его голос шелестел убаюкивающе-мягко, и мне показалось, что даже стены коридора всколыхнулись в согласии с его словами.

Я вдруг поняла, что моя рука уже с минуту покоится в его длинной белой ладони, а лицо графа совсем близко от моего.

— Почему вы отказались от подарка?

— Знала, что на Дезире Ардэн он будет смотреться лучше.

Он улыбнулся и оказался ещё чуть ближе, удерживая меня, так что я не могла отстраниться.

— Вы ведь не ревнуете?

— Я гувернантка, милорд, у меня нет права ревновать.

— О, у вас есть такое право.

— Пожалуйста, пустите. Кто-нибудь может увидеть и неправильно истолковать эту сцену.

— А как ещё её можно истолковать? — резонно заметил он, вскидывая брови. — Но не беспокойтесь, в этот коридор никто не войдёт.

Едва он это произнёс, оба светильника погасли, и тонкие струйки голубоватого дыма потянулись к потолку. Стало совсем темно. И тихо. Как будто этот уголок был прочно отгорожен от остального мира и привычной реальности.

— Никто сюда не войдёт, — повторил он.

— Кажется, вас только что кто-то звал, — испуганно пролепетала я. — Я слышала…

— Неправда. Вы не могли ничего слышать.

Он был прав, но откуда такая уверенность?

— Мне действительно пора.

Я протиснулась мимо него, боясь, что он не позволит уйти, но на этот раз он не стал меня удерживать. Но стоило мне сделать пару шагов, как запястье — там, где была печать, — обожгло. И это был вовсе не тот неприятный, но уже привычный зуд. Казалось, кто-то прямо сейчас льёт кипяток точно по линиям рисунка. Я вскрикнула и попыталась продолжить путь, но боль только усилилась. Я обернулась и увидела графа на прежнем месте. Белые ровные зубы поблескивали в темноте из-под приподнятого уголка губ.

— Как вы это делаете? Прекратите!

— Делаю что? — усмехнулся он.

— Вы прячете колокольчик? Это низко: вы обещали, что не будете этим злоупотреблять.

Он поднял пустые ладони.

— Так что-то не так со штампом? — с самым невинным видом уточнил он. — Увы, подобные сбои иногда случаются. Я слышал, от этого помогают поцелуи.

— Я должна поцеловать руку?

— Не её, — он ещё выше приподнял уголок губ, отчего ухмылка стала совсем кривой.

Новая волна боли поторопила меня с принятием решения. Я сделала неуверенный шажок в его сторону и немедленно почувствовала облегчение — достаточное, чтобы на глаза не наворачивались слезы, но недостаточное, чтобы предпринять новую попытку сбежать. Казалось, от вензеля на моём запястье протянулись ниточки, за которые Кенрик Мортленд дергал, в зависимости от степени моего послушания ослабляя или вновь натягивая их.

Наконец я остановилась прямо перед ним. Он не шелохнулся. Так и продолжал смотреть на меня сверху вниз. Почувствовав новый укол, я приподнялась на цыпочки и чмокнула его в губы.

— Всё ещё болит? — участливо осведомился он. — Наверное, не засчиталось.

На этот раз я теснее прижала к нему губы и задержала их дольше, с досадой чувствуя, как дыхание сбилось, а по горлу потекло знакомое жжение — как будто кто-то кинул внутрь зажженную спичку, которая упала в районе живота и, вместо того чтобы погаснуть, вспыхнула ещё ярче.

— Уже лучше. Третья попытка, как правило, самая удачная.

Сердце колотилось где-то в горле, и мне всё хотелось уловить хоть единый звук: шорох, восклицание служанки, лай снаружи. Но в этом коридоре, кажется, сам воздух остановился — пылинки застыли, позабыв упасть.

Внезапно одной рукой он рывком притянул меня к себе, а пальцами второй впился в плечо. От неожиданности я сжалась и зажмурилась. Когда пугаюсь, я нередко впадаю в такой вот ступор. Прошла минута, но ничего не происходило. Я открыла один глаз, потом второй и увидела, что он по-прежнему на меня смотрит:

— Вы как одна из кукол Эрселлы: чуть заденешь ногтем, и краска слезает с щёк, а шарниры гнутся и сыпятся, — сказал он едва ли не презрительно и чуть оттолкнул меня от себя.

Едва он это сделал, как набежавший ветерок вернул пламя в светильники, и коридор снова наполнился ощущением жизни. Пылинки, как и положено, закружились, планируя на ковер.

Я попятилась и уперлась в стенку узкого коридора.

— Я не кукла. И мне вовсе не нравится, когда меня в неё превращают. Вам ли не знать, что такое принуждение.

— Никто и ни к чему вас не принуждает, — раздраженно бросил он.

— Тогда я могу идти?

— Это вам решать.

— Вы обещаете больше так не делать? — кивнула я на запястье.

— Нет, — просто ответил он. — Я не даю обещаний — не люблю выслушивать потом упреки.

Я вспомнила ещё об одной своей просьбе.

— Я могу сходить сегодня вечером в деревню?

— Ах да, деревенские танцульки.

— Я пойду туда за платьем.

— Никогда этого не понимал.

— Танцев?

— Зачем девушкам платья.

— Так вы меня отпускаете?

Он сделал нетерпеливый жест.

— Идите.

— А леди Фабиана не будет против?

Его брови сдвинулись, он злорадно усмехнулся.

— Едва ли она сможет возразить, графиня охрипла от криков.

— Надеюсь, вы не были слишком суровы с виконтом?

— Паршивец заслужил порку, но до неё дело не дошло, если вы об этом.

— Он испортил ваш портрет… — осторожно заметила я.

Граф метнул на меня быстрый взгляд.

— Да. Художник был не из выдающихся, и, говорят, я там сам на себя не похож…

«Совершенно другой человек, если быть точнее».

— …но я, как и многие, испытываю ностальгическую привязанность к подобным вещам.

Откуда-то сверху до нас донёсся голос Дезире, призывающий графа. Не прощаясь, он развернулся и исчез за поворотом.

ГЛАВА 28

Как оказалось, граф выражался вовсе не фигурально, когда сказал, что леди Фабиана охрипла от криков. Её голос действительно потерял прежнюю чистоту и звучность. Она то и дело откашливалась, прочищая горло. Я заметила, что взгляд мистера Дрейка обрёл большую осмысленность по сравнению со вчерашним днём. Не ускользнуло это и от внимания Дезире. Началось с того, что она обратилась к нему с пустячной просьбой — помочь застегнуть браслет, — но тут же одернула себя, видимо, решив, что тот не посмеет отлучиться от графини дальше отбрасываемой ею тени. К удивлению гостьи (а ещё больше самого мистера Дрейка), он довольно легко исполнил её просьбу.

Леди Фабиана, наблюдавшая эту сцену, окликнула его, и мистер Дрейк немедленно повиновался. Но на его лице застыло всё то же недоуменное выражение, будто он и сам поразился своей самостоятельности. Ещё несколько подобных эпизодов, и Дезире крепко задумалась. Потом позвонила в колокольчик и велела прибежавшей на зов Норе принести абрикосового сорбета.

— Вы составите мне компанию, леди Фабиана? — любезно обратилась она к хозяйке.

Графиня потёрла горло и метнула в неё убийственный взгляд:

— Что за дурной вкус.

— А вот я бы не отказался, — бодро отозвался мистер Дрейк. — Принесите и мне порцию. Да, и захватите вообще чего-нибудь перекусить. Рисовый пудинг и хорошая баранья лопатка придутся как нельзя кстати. Кажется, со вчерашнего дня крошки во рту не было… Я вообще не помню, когда ел в последний раз, — ошеломленно закончил он.

— Нет, Дамиан, — повелительно повысила голос графиня и тут же закашлялась. — Что за плебейский выбор.

— Но всё же…

Леди Фабиана вздёрнула брови, и он немедленно умолк, но вот это «но всё же» не укрылось от цепкого внимания Дезире. Было видно, что и графиня раздосадована.

— Нора, принеси мистеру Дрейку фаршированных перепелов, печеный картофель и йоркширский пудинг.

— Слушаюсь, миледи.

В этом месте я их оставила, решив воспользоваться советом мистера Фарроуча и действительно провести эксперимент. Пока Симона отвернулась, я стащила нож и слегка порезала себе палец. Стоило красной капле проступить на месте лопнувшей кожи, и поверхность колокольчика с надписью «Мисс Аэнора Кармель» помутнилась — совсем как утром, когда я неважно себя чувствовала. Я надавила сильнее, и к потертости прибавилась ржавая сеточка. Обратный эксперимент я проводить не стала.

К вечеру Иветта засобиралась в деревню. Беула с тоской наблюдала за её жизнерадостным порханием по кухне.

— О, прости, Беула, — спохватилась счастливица, — но это ведь не последние танцы. Ты ещё сходишь.

— Схожу, — мрачно согласилась Беула. — У нас ведь что ни день пляски устраивают.

Она вышла проводить нас на крыльцо.

— И гляди, чтоб Гален не слишком веселился там без меня, — напутствовала она.

— Непременно, — прощебетала Иветта, — нарочно ему ноги отдавлю, чтоб лишнего не танцевал.

И мы отправились в путь.

Погода стояла привычно пасмурная, кобальтовые облака стелились так низко, что, казалось, протяни руку и ухватишь клок сумрачной дымки. Замок казался каким-то притихшим. Унылые серые окна следили за нами настороженными глазницами.

Когда мы шли к воротам, среди кустов мелькнул синий бархат.

— Да ты просто ослеп! — с раздражением шипела Дезире невидимому собеседнику, на местоположение которого указывали только покачивающиеся ветви. — Как ещё это можно объяснить?

— Ты не можешь знать наверняка, — возразил мужской голос, в котором я узнала голос мистера Дрейка. — Это чушь! Да хоть бы и так, что с того? — с вызовом закончил он.

— Ну, раз нравится быть посмешищем…

Заслышав на дорожке наши шаги, они понизили голоса и углубились в садовый лабиринт.

В пути Иветта что-то весело напевала и, вместо того чтобы обходить лужи, грациозно их перепрыгивала, выкидывая ножки в танцевальных па. Забрызгав во время одного особо изящного пируэта подол, она досадливо поморщилась и пристроилась рядом со мной, стараясь ступать чинно, как и положено приличной юной девушке в предвкушении танцев. Я как бы невзначай поинтересовалась, что она думает о неприятности с испорченным портретом.

— Ох, жалко-то как! — всплеснула руками она. — Хозяин на нём сущий ангел!

Я навела её на подробности, и вдруг выяснилось, что граф светловолос, широкоплеч, голубоглаз и вообще подозрительно похож на одного моего знакомца из деревни.

Ранее этот же вопрос я задала по отдельности Норе, Симоне и Беуле, и каждая из них подтвердила, что хозяин необычайно хорош собой, прямо-таки самый красивый мужчина из всех, кого им доводилось видеть… вот только каждая описала его по-своему. Выяснилось, что Кенрик Мортленд невысокий, но жилистый, и с рыжими вихрами, но при этом здоровенный усатый брюнет, гладковыбритый, но с окладистой бородой.

Поскольку к этим описаниям я могла прибавить ещё и своё, то поняла, что моя догадка верна. Открытие меня возмутило: какая нечестная игра! А главное, как он это делает? Как обходит императорский запрет?

Едва закончив отвечать на вопросы о графе, Иветта взялась за меня:

— А вот у вас, мисс Кармель, — озорно подмигнула она, — признайтесь, кто-то есть там, дома?

— У меня нет кавалера, Иветта, если ты об этом, — я осторожно обошла ямку с мутной жижей, в которой расправлялись красные нити глины. — У нас с этим сложно.

— Отчего же? Вы, пусть и не красавица (ой, простите, но совсем ведь необязательно быть раскрасавицей, чтоб поклонник сыскался. Напротив, иногда совсем вредно!), но девушка воспитанная и знающая. Наверняка и про вас сыскался бы жених.

— Всё не так просто… За всю жизнь я встречала лишь двух мужчин нашего вида. Одним был почтенный директор нашего интерната…

— Наверняка мужчина видный! — загорелась она.

— … а вторым его трёхлетний правнук.

Она сникла и понимающе кивнула.

— К тому же на что будет похоже такое супружество? Ведь я должна жить при воспитанниках. И если ты можешь служить в одном доме на протяжении жизни…

Иветта фыркнула, и я поняла, что в её планы не входит навечно остаться на кухне.

— …ну, или сколько сама посчитаешь нужным, то мне каждые четыре-пять лет придётся подыскивать новое место. Какой супруг на это согласится? И где он будет жить, чем заниматься, пока я работаю?

— Наш Двэйн одно время был женат на судомойке, только она сбежала потом с заезжим прапорщиком. Ох, и красавец мужчина был! Усища воот такие! Хоть мне и двенадцати не было, а уже тогда подметила, какой взгляд у него масляный. А так было удобно, — пожала плечами она, — оба служили при графе. Кстати, Двэйн уже лет пять как один-одинёшенек. Уверена, он и сам подумывал подыскать новую жену. Хотите я с ним поговорю?

— Нет-нет, благодарю, Иветта.

Учитывая её напор и энтузиазм, можно не сомневаться, что к концу дня наш садовник согласится единственно ради того, чтобы избавиться от Иветты.

— Ты забываешь про искру.

— Ах да, — опомнилась она, — кровь не обманешь. Я раньше и не задумывалась, как может быть непросто! Считала, что найти подходящего парня, работящего и непьющего, — та ещё задачка. А вам-то и того хуже. Эдак и старой девой можно остаться!

Её глаза округлились, и следующие пять минут она хранила молчание, видимо, обдумывая все ужасы такой перспективы.

Впереди показался мост. Другой берег покоился в дымке. Внезапно до меня донеслось дребезжание, и из плотного влажного воздуха начали выплывать отдельные слова — подобно грязной пене, выныривающей на поверхность кастрюли, в которой варится старая говядина. Постепенно они дополнялись недостающими звуками и складывались в предложения, а те свивались в мрачный мотив, похожий на вой плакальщицы.

Я оглянулась на Иветту, но она шла, всё такая же задумчивая и отстранённая. И меня вдруг пронзила страшная догадка, что только я слышу эту песню, ибо именно мне назначен её сумрачный зов. А она всё продолжалась. Ветер с шорохом скользил по заросшему полю, гладя и вороша серебристый лапчатник огромной ладонью, пригибая травины. Водный поток с яростным грохотом врезался в опоры моста — сегодня река была особенно бурной. А сам переход на ту сторону протянулся уродливым горбом.

— Ой, глядите!

Я напряжённо вслушивалась и едва не вскрикнула, когда кто-то потянул меня за подол. Мне почудилось, что неведомая сила подхватила меня и сейчас потащит к плешивому мосту, столкнет в самую гущу. Но тут я сообразила, что это Иветта.

— Ты тоже это слышишь? — пораженно выдохнула я.

— Отчего не слышать-то? Ещё и вижу!

Проследив за её пальцем, я заметила груду тряпья возле моста. Ветошь шевельнулась, и передо мной оказалось живое существо — именно так, ибо определить, мужчина это или женщина, не представлялось возможным: затасканная по дорогам старость была беспола. Одежда бродяги состояла из всевозможных обрывков: грязных газет, веревок, коры и заскорузлых тряпок. А вынырнувшее из-под них лицо напоминало прогнившую от долгого лежания в воде деревяшку. Я и вообразить не могла, что водоворот жизни может так истрепать человека, практически стерев его изначальную сущность. Глубокие морщины были забиты грязью, и ветер раздувал белые длинные пряди. Я поняла, что это женщина.

Песнь оборвалась, и она повернулась в нашу сторону. Видеть нас она не могла: желтоватые глазные яблоки были лишены радужки. У тех слепых, что я встречала, она, пусть и тусклая, но всё же угадывалась. Но эти глаза были похожи на вялые луковицы, никогда не знавшие цвета.

Она склонила голову набок и выпростала корявую руку. Большой палец, верно отмороженный, торчал полусгнившим обрубком, а на указательном, повыше фаланги, мясо было сорвано, обнажая желтовато-коричневую кость с налипшим кусочком кожи. Вот этим-то пальцем она нас и поманила. Одна особенно глубокая морщина медленно раскрылась, оказавшись ртом, и до меня снова донеслось:

Сама не знаю почему, но я свернула с дороги и откликнулась на зов этого повелительно манящего пальца.

— Нет, мисс Кармель, не ходите! Лучше поскорее уйдём отсюда, — встревожилась Иветта.

— Я только дам ей немного мелочи.

— Одну я вас не пущу, — пискнула она и испуганно покосилась на старуху.

А та всё продолжала своё мрачное бормотание.

— Это необязательно, можешь постоять тут. Я быстро.

Девушка с явным облегчением кивнула и осталась стоять на дороге.

Чем ближе я подходила, тем больше сомневалась, что женщина слепа. Белые луковицы шевелились и подрагивали, как если бы она меня изучала. Заунывная песнь не прекращалась, и старуха всё протягивала ко мне свою искореженную руку. Когда я остановилась напротив неё, она замолкла, уставившись на меня своими жуткими глазами.

Порывшись в сумочке, я протянула ей пару монет. Медяки проскользнули меж её пальцев и упали, затерявшись в ворохе лохмотьев. Исходившая от неё вонь, как карта, указывала на места, где она побывала.

Я повернулась, чтобы уйти, но тут нищенка заговорила:

— Ты пришла, потому что услышала.

— Да, только я не сразу поняла, что это вы поёте. Думала, мне чудится.

— Нет, не то. Ты слышала не то, потому что не слушала.

— О чём вы?

Но она уже отвернулась, слепо шаря глазами по сторонам и чуть покачиваясь.

— Что с вашей рукой? Позвольте я помогу.

Меня бросало в дрожь при мысли о том, чтобы дотронуться до неё, но не для того небеса наградили меня даром, чтобы воротить нос от тех, кому повезло меньше. Но когда я к ней потянулась, она отдернула руку и прижала её к груди, раскачиваясь всё сильнее: взад-вперёд, взад-вперёд.

— Это мой котёнок, мой сладкий котёнок.

Я уже поняла, что она не в себе, но я не умею на полуслове прерывать разговор даже с безумцами.

Она запустила другую руку в лохмотья и, пошарив там, извлекла плешивый меховой клок. Резкий запах ударил мне в нос. Приглядевшись, я поняла, что она держит за шкирку давно умершего котенка. Один глаз-бусина уже успел затянуться белой паутиной гнили, в разинутый ротик набились листья и сор, полуощипанный хвост торчал сморщенным стручком.

— Он хотел молока, но моё молоко прокисло…

Она приподняла свою ветошь, оголяя плоскую ссохшуюся грудь.

— …тогда я протянула ему палец, и он сосал его до тех пор, пока не высосал всю плоть. Но котятам нельзя пить кровь, поэтому он умер.

Мне хотелось поскорее уйти. Эта женщина казалась ненастоящей, фантомом из моих кошмаров, чудом прорвавшимся в этот мир. Она сидела здесь, будто страж, уродливая горгулья, охраняющая мост на ту сторону, отделяющий мир мертвых от мира живых.

— Может, вашему котенку будет лучше в земле?

Она тут же спрятала мертвое животное на груди, зарыв поглубже и воровато оглядываясь, будто боялась, что я его отниму.

— Оттуда она тебя зовёт.

— Кто зовёт?

— Твоя подруга.

Я оглянулась на Иветту, но она молчала и только делала умоляющие жесты.

— Не та подруга.

Я поражённо повернулась к старухе.

— Откуда вы знаете…

Та нагнулась и прижала обглоданное ухо к земле. Знаком показала, чтобы я сделала так же. Я, разумеется, не стала этого делать.

— Слушай, слушай…

И тут я услышала. Этот же звук я слышала накануне, но приняла за звон в ушах. Я вскинула голову, всматриваясь в дымчатый берег на той стороне. Мои пальцы непроизвольно сжали внутренний карман в том месте, где покоился найденный этим утром колокольчик. Меня окатило жаром, а потом холодом, и по спине побежала противная струйка, задерживаясь на каждом позвонке.