Агломерат Костылев Никита
Малая Вишера оказалась довольно сильным бастионом, тысяча его защитников дралась за свою землю насмерть. В конце концов пришлось применить тяжелую артиллерию. Когда бронепоезд все-таки смог зайти на станцию, перед наступавшими предстала страшная картина тотального уничтожения. Шесть стареньких Т-72 горели перед выездом на перрон, среди развалин укреплений едва ли не грудами лежали трупы — защитников вперемешку с атакующими, от пулеметных гнезд осталось бетонное крошево и перекрученное железо установок. Несколько десятков метров железнодорожного полотна было раскурочено снарядами.
Что сохранилось от станции, так это ее название на чудом уцелевшем фасаде вокзала.
Едва бронепоезд дошел до разбитой колеи, как наша сотня была выброшена на зачистку.
Металлические двери открылись, и десятки бойцов вырвались на то, что осталось от перрона. Казаки при поддержке выживших чистильщиков должны были зачищать здание вокзала. Мельком я увидел, что разрушенные пути облепили черно-белые бойцы из спецкоманды. Задержка при восстановлении пути для нас чревата большими неприятностями: разведка уже доложила о приближении к Чудову около сотни единиц новгородской бронетехники. Теперь все зависело от того, за сколько времени будет восстановлена дорога. Из восьми дрезин прикрытия в строю осталось всего четыре, если мы не успеем взять Чудово и замкнуть кольцо, шансы у нас будут весьма невелики. Надеяться на помощь союзников почти бессмысленно: в районе Новгорода идут жестокие бои, им и так сейчас тяжело. А северные не вмешаются, пока не будут уверены в полной победе над автономами.
Сотня не успела развернуться по всей территории станции, как автономы преподнесли нам тяжелый сюрприз. Раздался громкий хлопок гранаты, и сразу затрещали автоматы и застучали два пулемета. Это выжившие защитники, укрывшись за фасадом вокзала, решили дать последний бой. Оказавшимся на открытом пространстве десантникам круто не повезло: они попали под первый удар, добрая треть сотни в ловушке, и никто из них не выжил из-за этой засады. Ее, конечно, уничтожили, отчаянных защитников наши бойцы забросали гранатами, а затем добили оставшихся в живых, но новгородцы все же взяли последнюю жертву. Однако мы понимали, что главное испытание ждет нас впереди. Времени достойно хоронить убитых не было. Проклятая братоубийственная война продолжалась, и, когда я помогал одному из санитаров грузить раненого в медвагон, до меня вдруг дошло, что этого нам не простят никогда. И никто.
По пути в свой вагон я увидел Дэна: тот медленно шел по платформе и водил вокруг себя ошалелым взглядом. Шлем был снят, бронежилет расстегнут, а автомат он держал за ремень, волоча его по бетону. Я бросился к нему, схватил за руку и потащил в вагон. Денис, молча и не меняя выражения лица, с нечеловеческой силой оттолкнул меня и прошипел чужим голосом:
— Что же мы наделали?! Они же такие же… пацаны молодые…
— Дэн! — Я снова взял его за руку. — Пойдем! Это бывает, но скоро пройдет! Это был наш долг!
— Я не понимаю… — Денис по-прежнему безумным взглядом водил вокруг. — Я сам лично одного… ему лет двадцать, а я… а ты… Да мы все прокляты…
К нам подошел санитар с красным крестом на груди, шепотом произнес:
— Это уже не первый, помоги мне, казак. Главное, удержи, а я укол сделаю. Он не первый съехавший.
Денис стоял с закрытыми глазами и что-то нашептывал. Когда мы с санитаром взяли его за руки, он вырвался и помчался куда-то за развалины. Я на секунду опешил, затем рванул за сумасшедшим. Денис развил совершенно невероятную скорость. В нем, наверное, дремлет великий бегун, как-то не ко времени подумалось мне. В полном снаряжении обезумевший друг несся так, словно ничто не стесняло его движений; он легко преодолевал все препятствия и, похоже, не собирался останавливаться. Я искренне надеялся, что он быстро устанет и я смогу его отвести к санитарам, но Дэн только прибавлял. И где он наловчился так гонять?!
Прикрепленная на бронике рация вдруг зашепелявила голосом сотника:
— Ермолаев, ответь! Ермолаев!
Я вслед за Дэном перемахнул через небольшую оградку и ускорился до предела. От друга меня отделяло уже не больше двадцати метров, я должен был его догнать. Единственное, что сейчас его спасало от выстрела снайпера на вышке в спину, который наверняка посчитал бы бегущего Дэна за дезертира, так это то, что перед отправкой поезда все смотрящие были сняты. Суматоха и скорая отправка сыграли Дэну на руку. Да и мне тоже: на лычки бы смотреть не стали, да и зачем? Зарядили бы пулю в середину позвоночника, и дело с концом.
Рация тем временем продолжала надрываться:
— Вахмистр Ермолаев! Вахмистр!
Но Дэна я бросить не мог. Как мне показалось, я почти догнал его, еще метров десять-пятнадцать, и можно бить. Другого выхода я не видел.
Рация все еще продолжала рычать:
— Ермолаев! Ермолаев!
Я сделал еще рывок и сразу же остановился. Когда я поднял глаза на спину убегающего друга, то понял, что он обречен. Впереди было минное поле — меня остановила случайно попавшая на глаза надпись-предупреждение. Дэну до него оставалось буквально несколько шагов, но, судя по всему, такая мелочь, как мины, его не сильно волновала. Говорят, что в такие моменты мозг работает на полную катушку, все ресурсы активизируются, и человек в состоянии сделать невозможное. Не знаю по поводу ресурсов и невозможного, но, когда я понял, что сейчас его просто не станет, руки действовали сами. Я вскинул автомат и выстрелил бегущему Дэну в ноги — он вскрикнул и свалился в траву. Я опустил оружие и глубоко вздохнул. Так отвратительно мне никогда еще не было; измотанный сумасшедшим спринтом погони, я просто упал на траву и пытался отдышаться.
За спиной раздался громкий гудок и треск выстрелов. Этот ритуал совершался после каждой побежденной станции. Перед отправкой к следующей.
Я поднялся на ноги и увидел примерно в километре от нас медленно отходящий поезд. Отлично, теперь я еще и дезертир. На территории Новгородской автономии. Класс! Стою на границе минного поля. На котором сейчас мой друг. Которого я подстрелил. Надеюсь, в ногу попал, а не во что-нибудь другое…
От минного поля послышался стон, и я в два прыжка преодолел расстояние до друга. Дэн неподвижно лежал ничком на земле. Живой, мать твою?! Дэн поворочался, перевернулся на спину, его взгляд уткнулся в меня, и я не усмотрел в нем былой ошалелости. В глазах друга отражалась смесь боли и непонимания:
— Что случилось? Андрей, я помираю?
— Не надейся! — Я разрезал ножом потемневшую от крови ткань серого камуфляжа и осмотрел рану. — То, что ты дурак, я знаю, а вот то, что еще и псих, наблюдать не доводилось. Рана у тебя пустяковая; я не врач, но пуля в ногу не попала, царапнула только по касательной.
— Я не псих. — Дэн закряхтел, пытаясь приподняться. — Это другое. Что с ногой будем делать? Болит дико!
— Сейчас еще больней будет. — Я достал из нагрудного кармана маленькую аптечку и вытряхнул на траву ее скромное содержимое. — Скажи спасибо, что у нас в санкомплекте хоть какие-то лекарства есть.
— Да какие там, на фиг, лекарства! — Дэн вытащил из кармана небольшую фляжку и сделал несколько глотков. — Вот — главное лекарство. Ты мне скажешь, почему мы тут?
— Скажу. — Я выхватил флягу у Дэна из рук и поставил рядом с содержимым аптечки. — Лекарство твое нам тоже пригодится. Но сперва твою лапу залатаю. Я когда на бокс ходил, нам тренер сечки в первую очередь пластырем простым заклеивал, а потом в медпункт отправлял шить.
— Да мне все хуже и хуже, голова кружится. Андрюха, ты только помоги. Скорей можешь?
— Могу. — Я вытащил из аптечки шприц. — Диня, ты извини, я такого раньше не делал. Возьми лекарство, только все не выпивай, еще пригодится. Шить я не буду.
— А обезболивающее поможет? — спросил с надеждой друг.
— Да, — кивнул я и воткнул шприц ему в ногу. Дэн скривился, но ничего не сказал. — Сейчас будешь как новенький
— Давай, а то все плывет перед глазами. — Денис испуганно посмотрел на меня. — Страшно!
Страшно ему. А мне — нет! То пали по нему, пока он лезет на мины, теперь вот чини. Я промыл руки содержимым фляги, обработал рану мирамистином и наклеил широкий пластырь на поврежденный участок, соединяя разрыв. Потом обмотал бинтом. Вроде все, по крайней мере заразу не занесет, и кровь остановилась. Только все равно к врачу надо…
Словно угадывая мои мысли, Дэн буркнул:
— Айболит, ну что там?
— Уже подействовало. Гарантийный срок три месяца, в случае поломки обращайтесь в наш сервис-центр. Наклейку не снимайте, без нее гарантия недействительна.
Пока я трудился в поте лица, Дэн валялся на траве и смотрел в июльское небо. Хоть не орет, и то ладно. После того как спасение рядового Щербакова закончилось, я тоже сделал пару глотков из его фляги. Ну и бурда! Как только он это пьет?! А Денис снова приподнялся и теперь с интересом щупал повязку. Потыкав в нее пальцем, Дэн заявил:
— Спасибо, только я ногу не чувствую, как не моя. Вся онемела.
— Все-то тебе не нравится! — Я нервно закурил. — Анестезия действует. Уж не знаю, какое там обезболивающее, что было — то и вколол. А ногу… — я невольно бросил еще один взгляд на свое творение, — черт с ней. Врача найдем, пускай он смотрит. Кровь остановили, и то хорошо. А теперь рассказывай, что на тебя на станции нашло.
— Да не знаю я! — Дэн взял флягу и сделал глоток. — Плохо мне. Все как в тумане, со мной такого никогда не было. Просто в один момент как заклинило. Мы же всегда гуков били. Там все понятно и просто — бандиты. Бандиты, которые много горя принесли. У них нет национальности, нет веры, нет расы, нет родины. У них ничего нет! Мы их уничтожаем, и все. Потому что они плохие, а мы хорошие. Понимаешь? Ну вроде как все ясно. А тут… не знаю… рванул, побежал… потом пулеметы… Когда мы штурмовали гнезда, там еще живые оставались. Мы их всех перерезали, как собак. Простых парней, таких же, как мы, им лет по двадцать было… мы ведь пленных не берем. Ну что они могли нам сделать? — Денис сокрушенно покачал головой. — Скажи мне, Андрей, что я не прав! Это же была не элита, это — просто пацаны молодые. И мы их всех… Меня словно накрыло, как пелена какая-то. Я осознавал, что убегаю… просто я больше не мог. Выстрел услышал, думал — все! Я больше от страха упал, чем от боли. Ногу вообще не сразу почувствовал. Что теперь будет?
— А ты как думаешь? — Я грустно усмехнулся. — Дела наши плохи, Диня. Мы на территории автономов. Поезд ушел. В прямом и переносном смысле. Если мы выживем, я тебе советую уходить из сотни, не твое это. Поверь, мне не легче от того, что мы делаем. Ничего уже не вернешь. Чистильщики таких вопросов не задают, и нам не стоит. Самая главная проблема — поезд. Как прикажешь его догонять?
— Слушай, до Вишеры мы Мстинский мост прошли, — вдруг оживился Дэн, — давай туда. До него рукой подать! К нашим и подойдем!
— Ты устав казачьего войска читал? — Я встал и осмотрелся. — Давай подальше от станции отойдем. А то мы, словно у себя дома, развалились. Так вот, ты устав открывал?
— Ну да. — Дэн неуверенно кивнул и тоже поднялся. — Только на память не помню.
— Я тоже на память не помню. — Я нашел в траве палку и протянул прихрамывающему другу. — На, тебе пригодится. Так вот, в уставе казачьей иррегулярной службы есть один интересный пункт. За точность цитирования не отвечаю, но суть перескажу. Боец, покинувший поле боя и свою часть, должен быть подвержен наказанию. Мы с тобой прекрасно подходим под это определение.
— А какое наказание? — спросил Дэн.
— На выбор сотника. — Я пожал плечами. — Скорее всего, просто расстреляют. А могут и повесить. Наказание — смерть.
— Постой! — Побледневший Дэн остановился и посмотрел на меня. — Мы же не дезертиры. Я… просто…
— Что «просто»? — Меня стала раздражать наивность друга. — Никто не будет спрашивать, тебя просто убьют. За то, что ты бросил поле боя. Бросил свою сотню. Перед самой опасной частью операции мы вдруг пропали. Никто не будет спрашивать, что и как… И я не знаю, что делать.
— А как же Мстинский мост? — упрямо сказал Дэн. — Давай к блокпосту вернемся. Там и доложим, доберемся уж. У них связь с поездом есть. Сообщим сотнику, что отстали. Придумаем что-нибудь. Всяко лучше, чем пойдем, куда глаза глядят. Не пристрелят, надеюсь.
— Надеюсь, ты прав. — Я сокрушенно представил, что обо мне подумают в корпусе, когда узнают.
Как все это будет выглядеть? Да, отстали, да, обстоятельства. Все дела. Только даже если поверят и не расстреляют, все равно из корпуса придется уйти. Не смогу я так — жить с репутацией труса. Черт! Я представил всю глупость нашей ситуации. Пацаны будут воевать, а я начальнику гарнизона блокпоста начну объяснять, как так получилось. Не расстреляют, наверное, только руки никто не подаст — точно. Но это не главное, никого я не обману. Если только себя. Черт! Черт! Да я себе всю жизнь вспоминать буду, как отряд бросил в самый ответственный момент. Решение принимать нужно сейчас, потом — никак, будет поздно.
Я остановился и какое-то время молча стоял, прикидывая в уме возможные варианты. Дэн тоже остановился и вопросительно посмотрел на меня. Затем не вытерпел и гаркнул:
— Пошли! Мало ли кто тут может появиться. Нам до моста километров десять. У меня нога онемела, можно идти!
— Я не пойду.
Глаза Дэна расширились, он грозно поднял над головой палку и выговорил на полном серьезе:
— Я тебе сейчас вдарю! Да что с тобой?
— Я себе никогда не прощу, если их кину. — Я повернулся и зашагал к станции.
— И как ты их догонишь? На чем? Бегом доскачешь? — кричал мне вслед Дэн. — Даже если и доскачешь, то толку немного. Они тебя могут и не признать. Стрельнут сначала из «Печенега» и даже смотреть не будут, кто это такой к ним шел. Неважно, на машине, не на машине, хоть на воздушном шаре. Они палят по всем без разбора. Ты погибнешь, просто и глупо. Зачем тебе это?
Я понимал, что аргументы Дэна неоспоримы, но… не мог по-другому. Не мог, и все. Шел и шел выбранным путем и вдруг услышал топот за спиной. Я обернулся и увидел двигающегося вприпрыжку друга. Прискакал, дорогуша, так я и знал. Я стоял, улыбаясь, но когда он подошел, то сказал совсем не то, что я ожидал:
— Андрей, ты извини. Но я в этом участвовать больше не буду. — В глазах Дениса была непоколебимая решимость. — Я не буду больше своих убивать, мне по фигу, какие они — красные, белые, зеленые или фиолетовые. — Денис протянул руку. — Спасибо, ты мне жизнь спас. Сам подставился из-за моего срыва. Пойми, я не боюсь умереть, но не хочу убивать таких же пацанов. Они мне ничего не сделали, мне без разницы, какая это автономия, агломерат или еще какая бурда. Пошли они все! У меня тот стрелок до сих пор перед глазами стоит. Я не знаю, что будет впереди, но ни за какие агломераты я больше не пойду.
— А родные в Москве? — Я решил выдвинуть главный аргумент. — О них ты подумал?
— Они… — Дэн на секунду замялся, затем как отрубил: — Я сам разберусь. Надо будет, заберу их оттуда. Будем за городом жить, своим хозяйством. Все будет как надо. Прощай, Андрей!
— До встречи! — Я еще раз пожал руку Дениса. — Если ты решил, отговаривать не буду. Бог тебе судья. Желаю только добраться до своих живым.
Я развернулся и пошел к станции. Дениса я не осуждал. По закону он просто дезертир, человек, который бросил свое подразделение. Всем побоку, какое у него мнение: он солдат и должен приказ исполнять. А я как старший по званию обязан был либо заставить его идти в бой, либо выполнить примечание к третьей главе устава иррегулярных войск Московского агломерата. То есть поставить к стенке. Но я не мог. Все это время я отгонял от себя мысли об этой бойне. Когда вступал в сотню, я и думать не мог, что буду не на той стороне. Денис правильно сказал: когда мы гуков били, тогда было легко. А вот когда схлестнулись с такими же простыми парнями из другой земли, стало очень тяжело. Ведь это мы агрессоры, новгородцы ничего не хотели, они просто жили на своей земле и никого туда не пускали. Они решили жить сами по себе, и это было их право. Они, наконец, защищали свою родину от бандитов, которые вырезали все живое на своем пути. А бандиты эти — мы! Да, наши никого не пожалеют — окружат и уничтожат. Сейчас я шагаю к разрушенной станции, а в Чудове в это время идет жестокий бой. Перед тем как бронепоезд подошел к Вишере, сотник Сергеев сказал, что разведчики доложили о крупном отряде бронетехники, идущей к Чудову. Там решится судьба окружения, но автономов все равно не спасти. От такого удара им никогда не оправиться. Я гнал от себя мысли о том, за кого воюю и правильно ли все делаю, но с неизменным постоянством задумывался о своей будущей судьбе. А перспективы слабенькие: сложу тут голову, или застрелят меня в очередной стычке, и все, не станет вахмистра Ермолаева, не будет Андрея из Набережных Челнов. Тьфу, блин! Я выругался и стукнул себя по голове. Все будет хорошо. Не доберусь до поезда? Еще как доберусь, поезд раз десять остановится, прежде чем дойдет до цели. Пока они дорогу починят, пока их отряды авангарда будут прикрывать… А я еще и транспорт найду. На станции должно быть хоть что-нибудь на колесах! А нет — пешочком побегу, но поезд догоню. Никуда он от меня не денется.
Я решил не выходить на железную дорогу, а поискать что-то транспортное в поселке. Перед началом наступления командующий экспедицией приказал сначала обрушить ракеты на поселок, а затем уже приступать к штурму станции. «Грады» буквально раскрошили этот населенный пункт, сровняв его с землей, но все же я не терял надежды что-нибудь найти.
Обогнув линию ограждения уничтоженной станции, я вышел на дорогу к поселку, однако дойти до него не пришлось. Настоящий подарок ждал меня практически на дороге: брошенный мотоцикл лежал в придорожной канаве. Вытаскивал его я с трудом, на рабочее состояние не надеялся, но заходить в разрушенный поселок желание пропало. Черт знает, кто там остался, так что мотоцикл оказался наилучшим вариантом. Это был городской скутер, пижонистый Suzuki. Жаль, что не «Иж» или «Урал», популярнейшие на деревне модели, на таком толком не покатаешься, хорошо хоть вроде бы целый. Впрочем, надо радоваться тому, что есть. Я с замиранием сердца повернул ключ зажигания; мотор кашлянул, попыхтел для виду, а затем уверенно загудел. Удобно устроившись на продавленном сиденье, я поддал газу и уже на ходу развернул скутер. Ехать решил, прижимаясь к железной дороге, карты у меня не было, так что единственный вариант догнать своих — это не отходить от рельс. Тем более что на дороге я стану удобной мишенью, а так еще есть шанс. Окончательно уверив себя в правильности своих действий, я плавненько выехал к станции и съехал по пригорку вниз, на дорожку путеобходчиков, идущую параллельно железнодорожной колее.
Издали вдруг долетел звук, похожий на гром, но было ясно, что впереди буря пострашнее природной: видимо, бронепоезд и дрезины уже столкнулись с танками. Главная битва началась.
Глава 9
Небольшой тепловоз шел довольно быстро для своего класса. Урядник заскочил в кабину машинистов и деловито поинтересовался:
— Еще быстрее нельзя?
— Никак нет, — помотал головой казак, сидящий за пультом управления. — Модель старая, мы и так ее выше нормы разогнали. Скоро к Вишере подойдем.
— Хорошо, — кивнул урядник и вдруг скривился от резкой боли в боку, подскочившие бойцы поддержали его, чтобы он не упал, но тот только махнул рукой. — Я в порядке. Главное, двигайтесь к Вишере.
В кабину заглянул один из выживших в мстинской мясорубке санитаров и решительно сказал:
— Урядник Добрынин, я настаиваю, чтобы вы перешли в первый вагон. С вашей раной вам нельзя здесь находиться. — И жалобно добавил: — Ну, пожалуйста, Александр Евгеньевич, ну что мы будем делать, если вас тоже не станет!
— Как подойдем к Вишере, сразу мне сообщите. — Урядник угрюмо посмотрел на машинистов и вышел за санитаром.
Всего в составе поезда было два пассажирских вагона. В первом находилась основная часть раненых, три санитара пытались сделать для них хоть что-то, но они — не врачи, оба врача погибли на Мстинском мосту. Ни медикаментов, ни квалификации отважным санитарам не хватало, все трое трудились как пчелы, пытаясь помочь, но толку было мало. Санитар, поддерживая Добрынина, отвел его в купе проводника, уложил на нижнюю полку и, сделав укол, удалился, прикрыв за собой дверь. Урядник вытер ладонью мелкие капельки на лбу, веки опустились, и он впал в забытье.
Но и в забытьи ему не было покоя. Сознание беспорядочно заполняли сцены бойни на Мстинском мосту. После захвата станции бойцы Центра стали укреплять свои позиции. В контингент обороны блокпоста входили: казачья сотня, три тяжелые ракетные установки, два Т-90 и восемь пулеметных расчетов. Урядник был в одном из пулеметных расчетов, когда внезапно на блокпост обрушились штурмовики автономов, тогда он и получил этого чертово ранение. На бронежилете наиболее тонкая броня сбоку, именно туда и попал осколок. Прорывающиеся из окружения воинские части автономов смогли собраться в единую силу и ударили в этом районе. Спецкоманда не успела заминировать часть площади, как на них обрушился град пуль и снарядов. Только тридцать человек успели спастись из неожиданной мясорубки. И спаслись они на маленьком поезде, ведомом маневровым тепловозом.
Его обнаружили в депо станции, когда в опустошенный чистильщиками Мстинский мост прибыла «Красная стрела». Тогда он не понадобился, а вот когда новых защитников блокпоста почти не осталось, он пригодился. Среди казаков нашлась пара спецов, умеющих управляться с железнодорожной техникой. К тепловозу прицепили два вагона, которые стояли в депо, и маленький поезд, забрав двадцать раненых и десяток остальных уцелевших, вырвался со станции и ушел вслед за бронепоездом. Но с прорывом ничего бы не получилось, если бы не подбитый Т-90, потерявший гусеницу недалеко от вокзала. Танк принял неравный бой, прикрывая отход тепловоза с вагонами.
Александр приподнялся на своем узком ложе и сел, зажав голову огромными руками. Как же больно! Он встал и, шатаясь, вышел в тамбур. Голова разламывалась, боль в висках накатывала волна за волной, и каждая новая била сильнее предыдущей. Урядник дернул ручку двери, ведущей в тепловоз, и вдруг замер. Сквозь волны боли перед ним предстали лица прикрывающих их танкистов. Он не знал их и, наверное, никогда не видел, но они явились его внутреннему зрению, спокойные, сосредоточенные на том, чтобы успеть сделать, может быть, главное дело своей жизни — спасти раненых. И — успели!
В боку снова сильно закололо. Добрынин присел возле двери и закрыл глаза. Скоро пройдет, скоро будет легче. Какое-то время невыносимая боль еще протыкала невидимыми иглами внутренности урядника, затем он поднялся и решительно отворил дверь тепловоза. Когда зашел в кабину машиниста, казак, ведущий тепловоз, коротко сказал:
— Прошли Красненку, приближаемся к Вишере. Через несколько минут будем на месте. Какие указания?
— Выйдите на нашу радиочастоту и доложите о прибытии. — Добрынин сел на откидное сиденье. — Они должны были оставить пикет… не забудьте…
Урядник снова стал проваливаться в забытье, он словно не мог собраться с духом, нечеловеческая усталость давила на него. Из этого тумана его вывел голос машиниста:
— Товарищ урядник! Посмотрите!
Александр с трудом поднялся и поднес бинокль к глазам. От станции Малая Вишера не осталось практически ничего, похоже, схватка тут была ожесточенной.
— Что со связью?
— Связи нет. Эфир молчит, — ответил второй машинист, возившийся с рацией.
Во все время операции в радиоэфире соблюдался режим строжайшего молчания, на связь разрешалось выходить только в крайних случаях. Похоже, что командование экспедиции не посчитало ситуацию с Малой Вишерой чрезвычайной или….
Урядник опустил бинокль и резко бросил:
— Продолжайте движение! Идти на максимальной скорости! Черт знает, что здесь творилось.
— Есть! — откликнулся машинист.
Неожиданно из развалин станции взлетела аварийная ракета. Машинист обернулся к командиру. Добрынин с непроницаемым лицом сказал:
— Отставить движение! Приказываю остановиться. Будем искать выживших.
— А если это автономы?
— Если там автономы, то шансов у нас все равно нет, нам нечем обороняться, да и некому, по сути. — Урядник устало потер ладонями лицо. — А если свои, то мы сможем спасти хоть кого-нибудь. Тогда и узнаем, что произошло с Вишерой и где бронепоезд. Не зря же они пустили «аварийную».
Когда маленький поезд подошел к развалинам вокзала, урядник в сопровождении двух бойцов вышел из вагона. Он не боялся засады: автономы бы не стали ее устраивать из-за простейшей мишени, которую представлял собой маленький маневровый тепловоз с двумя вагонами, — расстреляли бы из гранатометов, и все. Хотя кто знает…
Из развалин вокзала раздался громкий крик:
— Казаки, вы?
— Свои! Вторая сотня! — крикнул урядник. — Выходите! Мы с Мстинского! Вороны в бою!
Как бы в ответ на клич московских бойцов из развалин вышел молодой казак. Когда он приблизился, урядник рассмотрел лычки вахмистра на камуфляже и козырнул первым:
— Урядник Добрынин.
— Вахмистр Ермолаев, — ответил, козыряя, казак и широко улыбнулся. — Как я рад видеть вас, мужики.
Глава 10
Прежде чем направить скутер вслед ушедшему бронепоезду, я все-таки решил заехать на станцию. Честно, не знаю, что меня на это подвигло. Я отнюдь не горел желанием возвращаться на «место преступления», но необъяснимая сила потянула меня туда. Я развернул свой новый транспорт и вернулся на это кладбище. Прошелся по развалинам — что хотел найти, и сам не знаю. Но именно тогда я и увидел приближающийся поезд. Командир остатков разбитого нового мстинского блокпоста оказался всего лишь в звании урядника. Единственный выживший из командного состава, он гнал свой маленький эшелон с ранеными за бронепоездом: другого выбора у них не было.
Я описал уряднику ситуацию в Малой Вишере, и поезд двинулся дальше. У нас была одна надежда — бронепоезд еще в бою. Далекий гром канонады был тому подтверждением.
Мы зашли с урядником в купе проводника. Добрынин опустился на лавку и, преодолевая слабость, тихо сказал:
— Вахмистр, ты старше по званию, принимай командование. Как видишь, офицеров не осталось, я ранен, связи нет, положение на станциях неизвестно. Осталась одна надежда — бронепоезд. У нас двадцать раненых, им нужна срочная помощь.
— Постой. — Я наклонился к уряднику: — Ты же понимаешь, что сейчас наш поезд подойдет к полю боя. Даже если мы успеем предупредить своих, то одно-два попадания — и от нас мокрого места не останется.
Мои слова услышал заглянувший в купе санитар.
— У нас несколько «трехсотых» в крайне тяжелом состоянии, — вмешался он. — Им нужна операция. Оба наших врача погибли, если в течение часа раненым не помочь, то из двадцати останется десять. В бронепоезде их можно спасти — там два медвагона, около десятка врачей и тридцать санитаров.
— Хорошо, я принимаю командование, — сказал я, и в тот же миг урядник Добрынин, словно потеряв опору, завалился набок. Мы с санитаром подхватили его и уложили поудобнее. — Что у него?
— Осколочное, — коротко бросил санитар. — Ему тоже операция нужна, но он говорил, что, пока к бронепоезду не дойдем, командование не сложит.
— Понятно. — Я прошел на тепловоз к машинистам, поприветствовал их, представился и скомандовал: — А теперь — полный ход! Выходите на связь с бронепоездом каждые пять минут, пока не ответят, к черту радиомолчание! Где мы находимся?
— Скоро подойдем к станции Гряды, — ответил второй машинист. — Она считается пустой, укрепления и здания отсутствуют, по ходу движения поезда там не останавливаются, после нее Чудово Московское.
— Очень хорошо, на Грядах не останавливаться, скорость на максимум. И что со связью? Когда свяжетесь с командованием бронепоезда?
— Есть связь, — отозвался второй машинист. — Я только что настроился, позывной бронепоезда «Красный»; у нас рация с блокпоста, ее позывной «Четвертый контроль».
— Соединяй! — приказал я.
Через несколько секунд сквозь шипение и треск послышалось:
— «Красный» слушает, прием. С кем я разговариваю?
— «Четвертый контроль». — Я решил сразу ввести командира бронепоезда в курс дела. — Четвертый контроль уничтожен. У нас трофейный тепловоз и два вагона, идем за вами. Как понял меня, прием?
— Понял. Где вы находитесь? — Голос был ровным и показался мне даже равнодушным.
Я бросил взгляд на карту; машинист, который слышал наш разговор, указал на точку.
— Проходим седьмой контроль. У нас тут двадцать «трехсотых». Врачей нет, срочно нужна помощь. Как понял, прием?
— Понял тебя. Когда подойдете к восьмому контролю? Прием.
Я взглянул на машиниста. Тот показал на часы.
— Через тридцать минут будем у восьмого контроля. Мы сможем подойти к «Красному»? Как понял меня, прием? Как сможем подойти к вам?
— Колея заблокирована, ведем бой. Когда починим, двинемся дальше. Что ты предлагаешь? Прием.
— Нам нужно подойти к вам, у нас несколько «трехсотых» в крайне тяжелом, нужна помощь врачей. Мы идем как мишень, нам бы прикрытие, одну-две дрезины послать навстречу. Как понял меня, прием?
— Дрезины сожжены. — Голос в рации оставался неизменным. — Мне некого к тебе послать. Добирайтесь своим ходом. Когда подойдете на полкилометра, мы обеспечим прикрытие. Если сможете добраться, попробуйте пристыковаться. Как тебе такой вариант? Прием.
— Спасибо. Будем добираться сами. Вы, главное, нас прикройте при стыковке. Как понял меня, прием?
— Понял тебя хорошо, — холодно проскрипела рация. — Сделаем, что сможем, мы сами в тяжелом положении. Добирайтесь, будем ждать. До связи.
— До связи. — Машинисты выжидающе смотрели на меня. — Все слышали? Работайте!
— А если они сами заблокированы, — задал самый неприятный вопрос второй машинист, — как же мы… как они нас вытащат?
— Прикрытие они нам обеспечат. — Я сел на откидное сиденье за спиной машиниста и взял карту. — Не отвлекайтесь.
Станцию Гряды мы прошли быстро, никаких следов боя я не увидел. Никого, ни одного человека, просто заброшенный пост. Глядя на безжизненную даль, я невольно содрогнулся от своих старых воспоминаний. Я понял, что мне напоминает эта картина. Когда-то давно в моей жизни произошел странный случай. Моя память старалась гнать его из сознания, постоянно вытесняла, словно инородное тело, но забывался он медленно и плохо. И вот теперь, когда, мне казалось, я уже стер его из памяти, он снова всплыл.
Я тогда ехал по этой же дороге, только в Москву. В Питере у меня было много школьных друзей, к которым я иногда срывался на выходные. Такие поездки устраивались нечасто, но, если уж встречались, значит, шампанское рекой и отрыв на полную катушку. Именно в одной из таких поездок — мы тогда с Женькой, моим школьным товарищем, возвращались домой — и произошла эта история. Вернее, беседа. Билеты мы брали поздно, и поэтому обратные оказались очень неудобными. Утренний поезд выходит в шесть утра, а прибывает в Москву в два дня. Отдохнули мы славно, разумеется, не обошлось без тусовочных косяков, неожиданных проблем, терок с местными представителями рабочей интеллигенции и прочих прелестей. Мило это все. Теперь, конечно, стыдно за свои студенческие косяки, но тогда я мудро считал, что мне по возрасту положено делать глупости. О некоторых глупостях до сих пор неприятно вспоминать, но что правда, то правда.
Однако тогда я не задумывался о чем-то высоком, просто был студентом своей казавшейся безграничной страны. В общем, когда пришло время «Ч» после трех дней отрыва, состоялась официальная процедура прощания. После сотни объятий, поцелуев, всех видов рукопожатий и фраз типа «скоро все увидимся», «таким же составом соберемся», «мы будем по вам скучать», «пиши в аську» и так далее мы отправились в путь. В такси Женька вел себя, как ни странно, тихо, из ярого балагура и души компании он вдруг превратился в грустного, задумчивого и очень пьяного буку. Словно, облобызав кучу друзей и приятелей, он оставил им на память свое настроение. Всю дорогу пялился в окно, прижимая подаренную ему хозяином квартиры кадку с неизвестным раскидистым кустом. Я не знаю, зачем тот ему подарил это дерево, но Женька с радостным криком принял его и заявил, что всегда о таком мечтал. После того как мы в режиме полного молчания погрузились в поезд, Женька грустно сказал:
— Андрей, ты фикус этот сбереги. Он мне по душе пришелся.
После этого он быстро забрался на верхнюю полку, оставив меня с огромным кустом в руках. Я кое-как пристроил растение в купе, благо никто с нами больше не ехал, и пошел к проводнику. Перед тем как завалиться спать, я собирался выпить чашечку кофе. Купив у проводника и приготовив вкусно-противного растворимого кофейку в легендарном стакане в металлическом подстаканнике, я вернулся в купе. Немного подумав, решил налить еще стакан, а когда вернулся, увидел в купе нового пассажира, пожилого мужчину в сером костюме. Скромно пристроившись рядом с Женькиным фикусом, он молча созерцал открывающийся через двойное вагонное стекло пейзаж. Я с интересом оглядел своего нового спутника. Мужчина не обращал на меня ни малейшего внимания. Тогда я просто присел напротив и сказал:
— Кофейку не желаете?
— Спасибо, — легко согласился мужчина и снова уставился в окно.
Я решил не мешать своему странному попутчику, взял свой стакан с кофе, вставил в уши горошины динамиков и включил плеер. Фикус на месте, Жека спит, аки ангел, а я все еще способен функционировать на автопилоте. Можно и музыку послушать. Мелодию для плеера я искал долго; не знаю, как остальные просто включают и слушают, мне нужно сначала перещелкать всё по два раза и лишь потом выбрать. Так вот, я спокойно сидел по-турецки с кофейком и подыскивал какую-нибудь сопливую мелодию для пейзажа. Ну, там дорога, длинный путь, почему-то вспомнилась старая песня Юрия Лозы «Плот»… Только когда кофе уже остыл, а ноги дико затекли, я нашел то, что нужно. Слушал с закрытыми глазами, под конец песни открыл глаза и увидел, что пожилой собеседник что-то мне говорит, совершенно не обращая внимания на то, что я его не вижу и не слышу. Я вынул из уха один динамик и спросил:
— Простите, вы что-то говорили? Я слушал музыку.
— Да нет, я как раз с собой разговаривал, — слегка стушевался пожилой мужчина. — Я думал, вы заснули сидя. Поэтому и стал тихо беседы вести.
— Ясно. — Я пожал плечами. — Я действительно почти спал.
— Я не хотел вам мешать. В свои молодые годы я дико не любил, когда всякие старики начинали ко мне в дороге с разговорами приставать, — вдруг как-то совершенно по-свойски заговорил мой попутчик. — Все равно они только могут вопросы глупые задавать, а от самих информации никакой. Ненавижу бесполезные разговоры.
— А сейчас? — Я поставил свой стакан на столик. — Вы мне не мешаете, поверьте. Про разговоры вы верно сказали, но не могу не спросить, что же вы так обсуждали с самим собой?
— Молодой человек, — мужчина почесал за ухом, — как вас зовут?
— Андрей. — Я смотал шнур наушников и засунул в карман джинсов. — А вас?
— Мы с вами тезки, — улыбнулся тот. — Вы часто бывали в деревне?
— Да не особо. — Я слегка удивился вопросу, но решил быть откровенным. — Ну только когда маленький был. А сейчас не сильно горю желанием.
— А я вот сам из деревни, — сказал тезка. — Вы спросили, что я обсуждал сам с собой? Я обсуждал то, что никто не видит.
— Чего не видит?
Сидящий по соседству с Женькиным фикусом почти старик был каким-то странным магнитом: его хотелось расспросить, что-то узнать, а самое главное — слушать. Существуют такие единичные случаи, когда люди любят слушать, все зависит от рассказчика. Этот обсуждающий сам с собой какие-то проблемы мужчина почему-то сразу расположил к диалогу, хотя я не очень люблю разговаривать с попутчиками.
— Я начну с истории. — Тезка, видимо, решил все-таки вовлечь меня в свою беседу. — Вы же знаете легенду про потемкинские деревни? — После моего утвердительного кивка он с улыбкой продолжил: — Светлейший князь был большим человеком, а истории он известен в основном этим выражением, которое затмило все остальные его поистине величайшие заслуги. Андрей, самое страшное, что эти деревни есть до сих пор, только их никто не видит. Вот про это я и говорил сам с собой.
— Что вы хотите сказать? — Я подался вперед и уперся взглядом в собеседника. — Вы про показуху? Ну она всегда будет, этого не отнять. Это же нормально, в рамках разумного, естественно. Ну строил Потемкин показные деревни на пути императрицы, но что же в этом плохого? Тем более вы сами упомянули его великие заслуги.
— В том-то и дело, — легко усмехнулся Андрей, — теперь уже не модно строить пышные фасады на пути следования высоких гостей. Все высокие гости приезжают только в два места, да и живут там. Теперь хватает всего двух основных мест, которые все посещают. Вы поняли, о каких двух фасадах я говорю?
— Догадываюсь. — Мне понравилась эта теория. — То есть, по-вашему, власть строит все это для вида? Я думаю, вы имеете в виду показное могущество Москвы, но столица и есть символ страны.
— Я не имел в виду власть и правительство, — хмыкнул Андрей. — Я имел в виду мировоззрение. Все видят в Москве символ России, но Москва и Петербург — это не Россия. Все видят в Москве только власть и деньги, и это правда, но к реальности не имеет никакого отношения. Мне просто обидно, когда я вижу таких наивных парней, как вы, студентов, которые не парятся, живут в Москве, сдают сессию и бегают за девушками. Все поколение хочет жить в столице, хочет денег и власти. Ищут их здесь. Некоторые, кто позубастей, находят, а других этот город просто перемалывает.
— А что в этом плохого? — Меня стала слегка раздражать односторонняя логика собеседника. — По-вашему, нужно оставаться в своем Усть-Ухтомском, работать на заводе и пить водку?
— Ну по поводу водки я бы не был так категоричен. — Тезка отхлебнул давно остывшего кофе. — Не злись, Андрей, ну кто я такой, чтобы тебя судить? Ты весело живешь, отдыхаешь, года через два-три закончишь вуз, пойдешь работать каким-нибудь менеджером, возьмешь кредит на однушку на пятнадцать лет. Один ребенок, потому что двух тяжело поставить на ноги, иномарка подержанная. Ну ты же читаешь книжки и смотришь фильмы современные — всегда было модно презирать обыденность. Ты наверняка все понимаешь.
— Понимаю. — Внешне оставаясь спокойным, я все же в глубине души был обижен. Менеджер, кредит на однушку, да кто он такой, чтобы мне судьбу предсказывать? Кое-как удержав лицо, я спросил почти спокойно: — А разве это плохо?
— Конечно нет, — улыбнулся собеседник. — Но настанет время, когда все будут менеджеры, экономисты, дизайнеры, пиарщики и много других плохих нерусских слов. И получится так, что каждый молодой и амбициозный будет считать себя самым нужным в разросшейся столице. А самые молодые и неамбициозные, я приведу цитату, «будут оставаться в своем Усть-Ухтомском, работать на заводе и пить водку». Но у тех, кто только и пьет водку, с потомством не очень. Не рождаются у них здоровые и красивые.
— Допустим, вы за пословицу «Где родился, там и пригодился». — Я решил не сдаваться, пусть у меня за спиной только три бессонные ночи, спящий на верхней полке Женька и трофейный фикус. Будем отбиваться до конца. — Очень интересная позиция. Вы за это? Чтобы каждый на своей земле работал? Тот же самый Потемкин жил бы у себя на Смоленщине и тихо радовался. Так?
— Так, — спокойно кивнул Андрей. — Ты видишь это с такой стороны. А по-твоему, в столицу едут лишь хорошие и добропорядочные люди? Гениальные умы мчатся помогать обществу? Нет, туда едут брать, а не давать. Я не хочу тебе что-то доказывать и убеждать, Андрей, я просто хочу, чтобы ты задумался. Своя родная земля становится какой-то плохой и ненужной, и зачем тут оставаться? Ведь есть другое, более хорошее место, где «пятая точка» в тепле. А тут — пьют и работы нет. Я ведь такой молодой, зачем мне все это? У нас с тобой просто противостояние представлений столицы и провинции. Если человек хочет сделать хорошее для страны… не смейся, ведь таких очень много, действительно, очень много хороших молодых людей и девушек, которые хотят делать что-то доброе. И ты такой, я вижу, тебе не все равно. Но нужно что-то делать на том самом месте, где ты сейчас, а не стремиться сначала бабла срубить и только потом о хорошем и вечном думать.
— Я понял, но вы подняли такую глобальную тему! — Я все-таки решил не сдавать позиций. — Ведь нет однозначного мнения. С чего вы взяли, что это плохо? Вдруг это — естественный и необходимый процесс и так будет лучше? История еще покажет.
— Абсолютно согласен, — вдруг легко пошел на попятный пожилой человек. — Мне как-то сказали одну очень красивую фразу, не ручаюсь за точность, но смысл такой: у любой сложной задачи есть нормальное, быстрое, поддерживаемое всеми неправильное решение. Вы спросили, что я обсуждал сам с собой, я вам ответил. Единственную ошибку я допустил, задев вас и ваше будущее. Всегда приятно рассуждать о каких-то материях, пока они не задели вашу персону. Вот именно тогда вы и решили нанести по моему мировоззрению несколько ударов. Ну в принципе нормально, никому не понравится, если какой-то старый дед начнет всю его жизнь расписывать. Приношу свои извинения, если где-то вас задел. Я действительно не хотел этого делать, важнее то, что мне все-таки удалось в вас что-то изменить. Может быть, вы сейчас и пропустите мои слова мимо ушей, но когда-нибудь поймете, как я был прав. Хоть в какой-то мере, но — а это самое главное! — крохотный сдвиг в вашем сознании произошел, потом он сделает свое дело, и вы когда-нибудь вспомните нашу дискуссию. И пусть у вас дико болит голова после вчерашнего, и нет рядом Интернета для подтверждения своих фактов, пусть вы меня сейчас даже матом кроете. Как я уже сказал, я ненавижу непродуктивную беседу, но у меня неплохое чутье на людей, и побеседовать о России с небритым невыспавшимся студентом я все-таки решился. Мне кажется, от вас будет польза. Правда, не знаю, кому и где — это вам решать. Но не забывайте фразу про простое неправильное решение — это очень глубокая мысль.
Какое-то время мы молчали, я тупо сидел и смотрел в окно, бесконечно перелистывая плей-лист своего плеера. Затем все-таки не выдержал и спросил:
— А что вас заставило об этом задуматься? Это же не просто так вам в голову пришло.
— Посмотрите, — палец мужчины уперся в стекло, — мы уже отъехали довольно далеко от центра.
— Ну и? — Я непонимающе смотрел на Андрея.
— Деревень-то нет, не то что потемкинских — вообще никаких. — Он откинулся к стене и с горькой усмешкой продолжал смотреть в окно.
Всю оставшуюся дорогу мы проехали в полной тишине. Женька тоже хмуро воспринимал действительность, лишь изредка с верхней полки его худая рука тянулась к купленной на одной из станций за бешеные деньги холодной минералке. Подробности поездки я забыл достаточно быстро, а вот этот разговор никогда не забуду. Иногда думаю, что лучше бы ко мне подсадили тогда солдат или алкашей. Но в глубине души я рад этому случаю: Андрей не сказал мне ничего особенного, он просто заставил меня о многом задуматься, а это куда ценнее.
Я встал и из-за спины машиниста посмотрел в окно: деревень действительно нет. Можете мне сколько угодно говорить, что никто не хочет жить рядом с железной дорогой, что это — зона боевых действий, что прошло время после распада России. Чушь! Деревни исчезли здесь намного раньше, очень давно кто-то убежал, а кто-то спился. Просто никто не захотел жить на своей родной земле.
Я невольно вспомнил свою семью, и ярость просто заклокотала в моей душе. Я их обязательно найду. Найду и вернусь когда-нибудь на свою землю. Клянусь! Это — мое, и черта с два я кому-то это отдам или куда-то уеду. Передо мной была мертвая зона, настоящая линия смерти, но не о братоубийственной войне идет речь, речь идет о другой войне, более страшной, чем любая рубка, — нет ничего страшнее брошенного дома. Вот так и многие в этой стране бросили свою Родину.
От размышлений меня отвлекла ожившая рация:
— «Четвертый контроль», ответь, «Четвертый контроль», ответь, прием.
— На приеме. — Я торопливо схватил микрофон. — Как слышишь меня? Прием.
— «Четвертый», когда вас ожидать? Когда вас ожидать, «Четвертый»? Прием.
— «Красный»… — я посмотрел на машиниста, тот показал пальцы обеих рук, — мы будем у вас через десять минут. Что у вас там? Как слышишь меня?
— Слышу тебя хорошо, поторопитесь, противник уничтожен. — И после недолгой паузы повторил: — Противник уничтожен. Идет восстановление пути, нам нельзя задерживаться. Как понял меня, прием?
— Понял тебя хорошо, делаем, что можем. Что с дорогой? Мы к вам сможем подойти?
— Сможете, мне доложили, что с хвоста всего несколько повреждений. Как подойдете, метров за сто остановитесь, «трехсотых» вручную перенесем. Как понял, прием?
— Понял тебя хорошо, идем к вам.
— Ждем. Конец связи.
— Конец связи. — Неизвестно зачем я кивнул и сказал казакам-машинистам: — Жить будем. Только поторопитесь.
Дошли мы без эксцессов. Когда тепловоз подтянулся к стометровой отметке, нас уже ждала группа, человек двадцать, но самое главное — с ними были две трофейные грузовые машины. Перенеся раненых в кузова, мы рванули вперед пешком.
Картина предстала безрадостная. Огромный бронепоезд был почти полностью разгромлен: от восемнадцати вагонов осталось всего шесть. Некоторые просто сожжены, часть полностью раскурочена прямыми попаданиями снарядов, а последние три вообще перевернуты. Во время боя вагоны автоматически отсоединялись, что не давало перевернуть состав полностью. Перед локомотивом на рельсах стояли четыре больших обугленных куска железа — остатки дрезин. Что стало с их расчетами, я не знаю. Вместо восьмого вагона на рельсах стоял лишь обгоревший железный скелет, и среди множества казаков и чистильщиков я не видел ни одного бойца из нашей сотни. У меня не было много времени на то, чтобы как следует осмотреться, но я все-таки успел во время погрузки раненых сбегать посмотреть на уничтоженную бронетехнику автономов. Корпус стоял в засаде за небольшим лесистым пригорком, именно этот холмик и стал их могилой. Настоящее кладбище! Как один, пусть даже большой, бронепоезд смог стереть их с лица земли, я понять не мог, уж слишком много было разбитых и покореженных танков и машин.
Погрузка раненых прошла довольно быстро, и я направился в предпоследний вагон, который теперь считался боевым десантным. И только собрался встать на подножку, как меня ухватила чья-то рука. Я автоматически схватился за свою шашку, но за спиной раздался знакомый голос:
— Ну, здравствуй, Андрей.
Я повернул голову и увидел Владислава в форме полковника чистильщиков.
Глава 11
В купе было дико душно, в командном вагоне стояла просто невыносимая жара. Владислав прикурил уже третью подряд сигарету, грустно вздохнул и еще раз посмотрел на меня. В купе забежал сотрудник технической службы и доложил:
— Поезд готов к отправке.
— Не теряйте времени, — кивнул Владислав, — я скоро подойду. И обеспечьте прикрытие с Питера. Корпус Корабельникова может нас не ждать.
— Есть, — козырнул техник и скрылся за дверью.