Расскажи мне, как живешь Кристи Агата

Глава 5

FIN DE SAISON[51]

Чагар Базар дает хорошие результаты, и из Лондона приезжает Б. в качестве дополнительного помощника на последний месяц.

Занятно наблюдать Б. и Мака вместе – они такая полная противоположность друг другу. Б. – определенно общественное животное, Мак – не общественное. Они вполне ладят, но смотрят друг на друга с озадаченным недоумением.

Однажды, когда мы собираемся в Камышлы, Б. неожиданно начинает проявлять беспокойство.

«Наверное, нехорошо оставлять старину Мака в одиночестве на целый день? Может, мне лучше остаться с ним?»

«Мак любит одиночество», – уверяю я.

Б. смотрит недоверчиво. Он отправляется в чертежную.

«Вот что, Мак, хотите, я останусь? Довольно скучно быть одному целый день».

Тень тревоги мелькает на лице Мака.

«О, – говорит он, – я так ждал этот день».

«Странный он парень, – говорит Б., когда мы скачем по рытвинам по дороге в Камышлы. – Вы знаете, какой вчера был закат? Прекрасный! Я был на крыше, смотрел. Обнаружил там Мака. Должен признать, я был немного восторжен, но старина Мак, он ни слова не произнес. Даже не ответил. А ведь он наверняка поднялся туда, чтобы смотреть на закат?»

«Да, он обычно поднимается туда по вечерам».

«Выглядит так странно, что при этом он ничего не говорит».

Я представляю себе Мака, замкнутого и молчаливого, на крыше и Б., с энтузиазмом жужжащего вокруг него.

Позднее, несомненно, Мак в своей скрупулезно аккуратной комнате будет сидеть на пледе и писать дневник…

«Я имею в виду, что невольно ждешь, не правда ли…» – упорно продолжает Б., но замолкает, так как Михель, круто повернув поперек дороги, с дьявольскими намерениями нажимает на газ и атакует группу арабов – это две старые женщины и мужчина с ослом.

Они с воплями разбегаются, Макс превосходит самого себя, сердито понося Михеля. Что он, черт возьми, думает? Он же мог их убить!

Это, очевидно, более или менее и было намерением Михеля.

«А какое это имело бы значение? – спрашивает он, воздевая обе руки и предоставив машине самой выбирать дорогу. – Они же магометане, не так ли?»

Выразив эти, по его мнению, в высшей степени христианские чувства, он погружается в оскорбленное молчание непонятого человека. Кажется, он говорит себе – и какие же это христиане, если они так слабы, так нерешительны в своей вере!

Макс устанавливает твердое правило, что никакие попытки убийства магометан не дозволены.

Михель грустно бормочет едва слышно:

«Было бы лучше, если бы все магометане померли!»

* * *

Кроме наших обычных дел в Камышлы – визитов в банк, покупок у месье Йаннакоса, визита вежливости к французам, у Б. есть еще собственное дело – а именно получить пакет, посланный вслед за ним из Англии и содержащий две пижамы.

Нами было получено официальное уведомление, что данный пакет ждет на почте. Итак, мы отправляемся на почту.

Почтмейстера не видно, но его подчиненный с неподвижным взглядом призывает его на его служебный пост. Он появляется, зевая, тепло одетый в яркую полосатую пижаму. Хотя очевидно, что его разбудили, прервав глубокий сон, тем не менее он вежлив и приветлив, пожимает всем руки, расспрашивает, как подвигаются раскопки: нашли ли мы золото? Выпьем ли мы с ним кофе? Соблюдя таким образом правила вежливости, мы переходим к вопросу о почте. Наши письма теперь приходят на почту в Амуду – не слишком удачный план, так как престарелый почтмейстер Амуды считает их такими важными и ценными, что часто запирает их в сейф для ценностей и забывает отдать нам.

Пакет для Б., однако, остался в Камышлы, и мы начинаем переговоры с целью получить его.

«Да, точно, такой пакет есть, – говорит почтмейстер, – он пришел из Лондона, Англия. Ах! Какой великий это, должно быть, город! Как бы я хотел его увидеть! Пакет адресован месье Б. А, это месье Б., ваш новый коллега? Он снова пожимает руку Б. и произносит что-то вежливое и лестное. Б. отвечает общительно и вежливо по-арабски.

После этой интерлюдии мы возвращаемся к вопросу о пакете. Да, говорит почтмейстер, он был здесь, прямо здесь, в этом офисе! Но больше его тут нет. Его забрала в свои руки таможня. Месье Б. должен понимать, что пакеты облагаются пошлиной.

Б. говорит, что в пакете его личная одежда.

Почтмейстер отвечает: «Без сомнения, без сомнения, но это – дело таможни».

«Значит, нам надо идти в таможню?»

«Да, так было бы правильно, – соглашается почтмейстер. – Но сегодня это бессмысленно. Сегодня среда, а по средам таможня закрыта».

«Значит, завтра?»

«Да, завтра таможня будет открыта».

«Мне очень жаль, – говорит Б. Максу, – но, видимо, мне придется завтра ехать снова, чтобы получить свой пакет».

Почтмейстер говорит, что, конечно, месье Б. нужно будет приехать завтра, но что даже завтра он не сможет получить свой пакет.

«Почему же нет?» – требует Б.

«Потому что после того, как формальности в таможне будут выполнены, пакет должен пройти через почту».

«Вы имеете в виду, что мне надо будет прийти сюда?»

«Совершенно верно. А это будет невозможно завтра, потому что завтра будет закрыта почта», – торжествующе говорит почтмейстер.

Мы обсуждаем этот вопрос во всех подробностях, но бюрократия торжествует во всех случаях. По-видимому, нет ни одного дня недели, когда и почта, и таможня открыты!

Мы сейчас же обращаемся к несчастному Б. и отчитываем его, интересуясь, почему это он не мог взять свои несчастные пижамы с собой, вместо того, чтобы посылать их по почте!

«Потому что, – говорит Б., защищаясь, – это очень особые пижамы».

«Так и должно быть, – говорит Макс, – учитывая, сколько хлопот они нам доставят! Этот грузовик ежедневно ходит на раскоп и обратно, а не в Камышлы как почтовая машина».

Мы пытаемся уговорить почтмейстера позволить Б. расписаться на почтовых квитанциях сейчас, но он непреклонен. Почтовые формальности всегда выполняются после таможенных. Потерпев поражение, мы грустно уходим с почты, а почтмейстер, по всей вероятности, возвращается в постель.

Подходит взволнованный Михель и говорит, что совершил очень выгодную сделку с апельсинами. Он купил две сотни апельсинов по самой экономной цене. Как всегда, его ругают. Как он себе представляет, как мы можем съесть две сотни апельсинов прежде, чем они испортятся – то есть если они уже сейчас не испорчены?

Некоторые из них, признает Михель, действительно, пожалуй, немного подались, но они очень дешевые и скидка при покупке двух сотен очень большая. Макс соглашается посмотреть на них, а взглянув, немедленно отвергает: большая часть из них уже покрыта зеленой плесенью!

Михель бормочет грустно: «Экономия!» Это же все-таки апельсины. Он уходит и возвращается с несколькими экономическими курицами, которых он, как всегда, несет вниз головами, связанных вместе за ноги. Другие экономные и неэкономные покупки сделаны, и мы отправляемся домой.

Я спрашиваю Мака, хорошо ли он провел день, и он говорит «великолепно» с несомненным энтузиазмом.

Уставившись, не в силах этого понять, на Мака, Б. садится на стул, которого нет, и прекрасный день Мака обретает чудесное завершение. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так смеялся! Время от времени во время обеда он начинает смеяться снова. Если бы мы только знали, что пробуждает чувство юмора Мака, мы бы могли как-то устроить, чтобы доставлять ему массу тихой радости!

* * *

Б. не отступается от тяжелой задачи – продолжает попытки быть общительным. В те дни, когда Макс на раскопе, а мы трое в доме, Б. блуждает, как потерянная душа. Он идет в чертежную и разговаривает с Маком, но не получив отклика, грустно приходит в офис, где я деловито стучу на машинке, записывая кровавые подробности убийства.

«О, – говорит Б. – Вы заняты?»

Я отвечаю «Да» – резко.

«Пишете?» – спрашивает Б.

«Да» (еще резче).

«Я подумал, может быть, – говорит Б. с надеждой, – может быть, мне можно принести сюда этикетки и предметы. Я ведь не буду вам мешать? Правда же?»

Я должна быть твердой. Я четко объясняю, что для меня совершенно невозможно успешно продвигаться вперед с моим мертвым телом, если какое-либо живое тело двигается, дышит, а еще, по всей вероятности, и разговаривает в непосредственной близости!

Бедный Б. грустно уходит, обреченный работать в тишине и одиночестве. Я убеждена, что если Б. когда-нибудь станет писать книгу, то он будет с легкостью это делать при включенных совсем рядом приемнике и граммофоне и нескольких разговорах, идущих в той же комнате!

Но когда появляются визитеры – все равно, на раскопе или в доме, – тут Б. на своем месте.

Монахини, французские офицеры, заехавшие археологи, туристы – во всех случаях Б. рад быть полезным и достаточно компетентен.

«Там машина остановилась, и какие-то люди. Мне пойти посмотреть, кто это?»

«Ох, пожалуйста, пойдите!»

И вот компания появляется под умелым руководством Б., и он во всю болтает на любом нужном языке. В этих случаях, как мы и говорим ему, Б. просто на вес золота.

«От Мака немного толку, не правда ли?» – говорит Б., с ухмылкой поглядывая на Мака.

«От Мака, – говорю я свирепо, – никакого толка. Он даже и не пытается».

Мак отвечает мягкой отсутствующей улыбкой.

* * *

У Мака, обнаруживаем мы, есть слабость. И эта слабость – лошадь. Для решения проблемы с пижамами Б. мы нашли следующий выход: Б. завозит Мака на раскоп, а сам едет на машине дальше в Камышлы. Мак хочет в середине дня съездить домой, и Алави предлагает, что он может поехать верхом. У шейха есть несколько лошадей. Лицо Мака тотчас оживляется. Его мягкая отрешенность исчезает. Ее заменяет увлеченность.

С этих пор, если только есть для этого малейший повод, Мак приезжает домой на лошади.

«Этот Хвайя Мак, – говорит Алави, – он никогда не говорит, он свистит. Когда нужно, чтобы мальчик с рейкой подвинулся влево, – он свистит, когда нужно, чтобы к нему подошел каменщик, он свистит; теперь он свистит, когда ему нужна лошадь!»

Вопрос с пижамами Б. все еще не решен. Таможня требует огромную сумму в восемь фунтов! Б. замечает, что пижамы стоили всего по два фунта каждая, и отказывается платить. Создается исключительно сложная ситуация. Что, – требует сказать таможня, – что она теперь должна делать с пакетом? Они возвращают его почтмейстеру. Он не должен отдавать его Б. и он должен обеспечить, чтобы пакет не покинул пределов страны! Мы бессмысленно тратим несколько дней и часов на поездки в Камышлы и обсуждение этого вопроса. На помощь приходят менеджер банка и офицеры из Services Speciaux[52]. Даже какой-то высокий чин Церкви Маронитов, гостящий у менеджера банка, принимает участие. Он выглядит очень эффектно в пурпурном одеянии, с огромным крестом и большим пучком волос! Несчастному почтмейстеру, хотя он по-прежнему в пижаме, едва ли удается хоть сколько-нибудь поспать! Дело стремительно превращается в международный инцидент.

Внезапно все улаживается. Douanier[53] из Амуды появляется в нашем доме с пакетом. Все сложности разрешились: тридцать шилингов пошлины, «douze francs cinquante pour les timbres, et les cigarettes, n`est ce pas?[54]» (пачки сигарет суют ему в руки). «Voila, Monsieur!»[55]. Он улыбается, Б. улыбается, все улыбаются. Мы все становимся в кружок и смотрим, как Б. открывает пакет.

Он гордо поднимает содержимое пакета, объясняя, как Белый Рыцарь, что это его собственное, совершенно новое изобретение.

«Москиты, – объясняет он. – Делает совершенно ненужными москитные сетки».

Макс говорит, что никогда не видел ни одного комара в этих краях. «Но ведь здесь, конечно же, есть комары, – говорит Б. – Это всем известно. Стоячая вода!»

Я тотчас взглядываю на Мака.

«Здесь нет стоячей воды, – говорю я, – если бы была, Мак бы ее заметил!»

Б. с торжеством замечает, что есть пруд стоячей воды чуть к северу от Амуды.

Макс и я повторяем, что никогда не видели и не слышали здесь комаров. Б. не обращает внимания и продолжает распространяться о своем изобретении.

Пижама сшита из белого стирающегося шелка. Она представляет собой единое целое с капюшоном, закрывающим голову, и рукавами, оканчивающимися руковицами без пальцев. Спереди она застегивается на молнию, так что у того, кто в нее одет, единственное, что остается открытым для атаки комаров, это глаза и нос.

«А через нос мы вдыхаем и выдыхаем, что отпугивает комаров», – с торжеством говорит Б.

Макс ледяным тоном повторяет, что здесь нет комаров.

Б. дает нам понять, что когда нас всех будет ломать и трясти малярия, мы еще пожалеем, что не приняли его идею.

Мак внезапно начинает смеяться. Мы вопросительно смотрим на него.

«Я вспомнил тот случай, когда вы сели, а стула там не было», – говорит Мак и уходит, радостно посмеиваясь.

Этой ночью мы крепко спим, когда вдруг начинается жуткая суматоха. Мы взвиваемся, подумав в первый момент, что на нас напали грабители. Мы все выбегаем в столовую. Какая-то белая фигура отчаянно мечется по комнате, взвякивая и подпрыгивая.

«Боже правый, Б., что случилось?» – кричит Макс.

Какое-то время мы думаем, что Б. сошел с ума.

Но все объясняется.

Неизвестно каким образом, но мышь ухитрилась забраться в непроницаемую для комаров пижаму! А молнию заело.

Уже светало, когда мы наконец кончаем смеяться. Одному только Б. не очень смешно.

* * *

Погода становится жарче. Появляются все новые виды цветов. Я не ботаник и не знаю их названий, и честно говоря, не хочу их знать. (Какая радость от того, что вы знаете, как предметы называются?) Но тут есть голубые и светло-пурпурные вроде маленьких люпинов, и маленькие дикие тюльпаны, и золотистые, вроде ноготков, и изящные красновато-коричневые цветочные стрелки. Каждое городище это просто буйство красок. Это действительно плодородная степь. Я захожу в комнату древностей и ненадолго уношу несколько горшков подходящей формы. Мак, собиравшийся рисовать их, ищет их напрасно. Они полны цветов.

* * *

Наш дом теперь быстро растет. Уже готова деревянная основа, и на нее крепится кирпич-сырец. Результат должен быть очень хорошим. Я поздравляю Мака, стоя рядом с ним на холме.

«Это гораздо лучше, чем моя уборная», – говорю я.

Гордый успехом архитектор соглашается. Он, однако, горько жалуется на рабочих, которые, говорит он, не имеют ни малейшего представления о точности. Я отвечаю, что уверена, что не имеют. Мак с горечью говорит, что они только смеются и думают, что это неважно. Я перевожу разговор на лошадей и Мак веселеет.

С наступлением жаркой погоды ссоры между нашими рабочими делаются тоже жарче. Макс увеличивает штраф за разбитые головы и в конце концов приходит к отчаянному решению. Каждое утро перед началом работы люди должны сдать свое оружие. Это очень непопулярное решение, но, хоть и неохотно, люди соглашаются. Под наблюдением Макса дубинки, булавы и длинные убийственного вида ножи передаются Михелю, который запирает их внутри Мэри. На закате их возвращают владельцам. Это трата времени и сил, но по крайней мере наши рабочие избегают наиболее серьезных повреждений.

Рабочий-йезиди приходит жаловаться, что он ослаб без воды. Он не может работать без питьевой воды.

«Но здесь есть вода – почему ты не пьешь?»

«Эту воду я пить не могу. Она взята из колодца, а сегодня утром сын шейха бросил в колодец листья латука».

Йезиди, по своей религии, не должны никогда ни упоминать латук, ни касаться чего бы то ни было, что с ним соприкасалось, так как они верят, что в нем жил шайтан.

Макс говорит: «Ну, я думаю, что тебе сказали неправду. Потому что как раз сегодня утром я видел сына шейха в Камышлы, и он сказал мне, что он там уже два дня. Это тебе сказали, чтобы тебя обмануть».

Собравшимся рабочим оглашается требование прекратить их действия. Никто не должен ни обманывать, ни преследовать рабочих-йезиди. «На этом раскопе все должны быть братьями».

Вперед выступает магометанин с веселыми глазами.

«Вы следуете за Христом, Хвайя, мы за Мохамедом, но и мы, и вы враги шайтана (дьявола). Поэтому наш долг преследовать тех, кто верит, что шайтан возродится вновь, и кто поклоняется ему».

«Тогда в будущем исполнение долга будет стоить тебе пять франков за раз!» – отвечает Макс.

Несколько дней после этого мы не слышим жалоб от йезиди.

Эти йезиди странные и на редкость мягкие люди, и их поклонение шайтану (сатане) носит скорее характер умилостивания. Более того, они верят, что этот мир отдан под власть шайтана Богом и что за эрой шайтана придет эра Иисуса, которого они считают пророком, но еще не облеченным властью. Имя шайтана никогда нельзя упоминать, а также нельзя упоминать и слова, звучащие похоже.

Их святилище, Шейх Ади, расположено в Курдских горах вблизи Мосула, и мы его посетили, когда копали недалеко оттуда. Я думаю, что нигде во всем мире не может быть места более прекрасного и более мирного. Вы поднимаетесь извилистым путем далеко в горы среди дубов и гранатовых деревьев, двигаясь вдоль горного потока. Воздух свеж, прозрачен и чист. Последние несколько миль надо преодолеть пешком или на лошади. Говорят, что человеческая природа в этих местах так чиста, что женщины-христианки могут нагими купаться в ручьях.

А затем внезапно вы выходите к белым шпилям святилища. Все тут спокойно, ласково и мирно. Есть деревья, двор, бегущая вода. Служители с добрыми лицами приносят вам угощение, и вы сидите, наслаждаясь полным покоем, и медленно пьете чай. Во внутреннем дворе вход в храм, справа от него вырезано большое изображение черного змея. Змея священна, так как йезиди верят, что Ноев Ковчег зацепился дном за Джебель Синджар и в нем образовалась дыра. Змей свернулся в кольцо и заткнул дыру, так что Ковчег смог плыть дальше.

И вот мы сняли туфли, и нас провели в храм, при этом нужно аккуратно перешагнуть через порог, так как наступать на порог запрещается. Кроме того, запрещается показывать подошвы ног, а это довольно трудный подвиг, особенно когда сидишь на земле скрестив ноги.

Внутри храма темно и прохладно и струится вода священного источника, про который говорят, что он сообщается с Меккой. В этот Храм в торжественные дни вносят Изображение Павлина. Павлин, по словам некоторых, избран представлять шайтана потому, что это слово больше всего непохоже на Запретное Имя. Во всяком случае, Ангел-Павлин религии йезиди – это именно Люцифер, Сын Утра.

Мы вышли и снова сели в прохладной тишине и покое двора. Нам обоим казалась ненавистной мысль о возвращении из этого горного убежища в сутолоку нашего мира.

Шейх Ади – это место, которое мне никогда не забыть, как не забыть и того покоя и умиротворения, которые овладели тогда моей душой…

Глава йезиди, Мир, однажды посетил наши раскопки в Ираке. Это высокий человек с печальным лицом, одетый во все черное. Он одновременно и Папа и Вождь, хотя, по общему мнению, этот конкретный Мир в полной зависимости от своей тетки, Хатун святилища Шейх Ади, и своей матери, красивой честолюбивой женщины, про которую говорят, что она держит сына на наркотиках, чтобы держать власть в своих руках.

По пути через Джебель Синджар мы нанесли визит шейху йезиди Синджара, Хамо Шеро, очень старому человеку, которому, как говорят, девяносто лет. Во время войны 1914 – 1918 годов сотни армян-беженцев бежали от турков и получили убежище в Синджаре, что спасло им жизнь.

Очередные яростные разногласия возникают из-за дня отдыха. День после выплаты денег всегда выходной. Магометане заявляют, что раз на раскопе магометан больше, чем христиан, то в качестве выходного должна быть выбрана пятница. Армяне в любом случае отказываются работать по воскресеньям и говорят, что раз раскопки ведут христиане, то выходным должно быть воскресенье.

Мы постановили, что выходным будет вторник, который, насколько нам известно, не является праздничным днем ни в одной религии.

По вечерам формены приходят к нам, пьют с нами кофе и рассказывают о возникших трудностях и проблемах.

Старый Абд эс Салям особенно красноречив в этот вечер. Его голос взлетает в долгом страстном монологе. Я не могу понять, о чем он, хотя слушаю внимательно. Однако его речь настолько драматична, что будит мое любопытство. Когда Абд эс Салям делает паузу, чтобы перевести дух, я спрашиваю Макса, о чем все это.

Макс отвечает одним коротким словом: «Запор».

Почувствовав мой интерес, Абд эс Салям обращается ко мне и продолжает изливать риторические подробности своего состояния.

Макс говорит: «Он испробовал средства Эно, Бичам, растительные слабительные и касторовое масло. Он тебе излагает, как именно он себя чувствовал после каждого из них и как ни одно из них не дало желаемого результата».

Несомненно, есть показания для лошадиного лекарства французского доктора.

Макс дает огромную дозу. Абд эс Салям уходит, полный надежд, а мы все молимся о счастливом исходе!

Я теперь очень занята. Кроме реставрации керамики есть еще фотография – мне предоставлена «темная комната». Она несколько напоминает средневековую камеру пыток.

В ней нельзя ни стоять, ни сидеть! Я вползаю на всех четырех и проявляю пластинки, стоя на коленях с опущенной головой. Я выползаю, практически задохнувшаяся от жары и неспособная стоять на ногах, и получаю некоторое удовольствие, подробно излагая свои страдания, хотя слушатели не очень внимательны – их интерес полностью сосредоточен на негативах, а не на той, кто их проявил.

Иногда Макс вспоминает, что надо тепло и тактично сказать: «Я нахожу, что ты просто чудо, дорогая» – но произносит это слегка рассеянно.

* * *

Наш дом закончен. С верха городища он смотрится как нечто священное из-за его высокого купола, белизну которого оттеняет высушенная солнцем земля. Внутри он очень приятен. Купол дает ощущение простора и под ним прохладно. Две комнаты по одну его сторону это сперва комната древностей, а за ней спальня моя и Макса. По другую сторону – чертежная и за ней спальня, которую делят Мак и Б. В этом году мы здесь пробудем еще только неделю или две. Уборка урожая уже началась и люди каждый день покидают раскоп ради жатвы. Цветов больше нет, они исчезли в одну ночь, так как бедуины спустились с гор, теперь повсюду вокруг их коричневые шатры, а их скот пасется, съедая все, что может, по мере их неторопливого продвижения на юг.

Мы вернемся в будущем году – вернемся к себе домой, потому что это строение с куполом, стоящее посреди ничего, уже стало для нас нашим домом.

Шейх в своих белоснежных одеждах обходит его вокруг с довольным видом, его веселые глаза сверкают. Это станет в конце концов его наследством, и он уже чувствует, что его престиж укрепляется.

Будет хорошо снова увидеть Англию. Хорошо увидеть друзей, и зеленую траву, и высокие деревья. Но хорошо будет также вернуться сюда в следующем году.

Мак делает набросок. Это набросок городища – в высшей степени формализованный вид, но мне он очень нравится.

Не видно ни одного человеческого существа, только плавные линии и пятна теней. Я понимаю, что Мак не только архитектор. Он и художник. Я прошу его нарисовать обложку для моей новой книги.

Входит Б. и жалуется, что все стулья упаковали, сесть не на что.

«А зачем вам сидеть? – спрашивает Макс. – Столько работы еще нужно сделать».

Он выходит, а Б. говорит мне с осуждением:

«Какой энергичный человек ваш муж!»

Я сомневаюсь, что кто-нибудь этому поверил бы, если бы только видел Макса спящим летним днем в Англии…

Я начинаю думать о Девоне, о красных скалах и синем море… Как чудесно ехать домой – моя дочь, собака, девонширские сливки, яблоки, купанье. Я восторженно вздыхаю.

Глава 6

ВСЕ ПУТИ ПРИВОДЯТ К ВСТРЕЧЕ[56]

Наши находки придают уверенность, и мы собираемся копать еще один сезон.

В этом году наша команда будет иной.

Мак на других раскопках в Палестине, но надеется присоединиться к нам на последние несколько недель сезона.

Поэтому у нас будет другой архитектор. Кроме того, будет еще один сотрудник – Полковник. Макс надеется совместить некоторый объем работ на телле Браке с раскопками на Чагаре, и Полковник может возглавить работы на одном раскопе, пока Макс на другом.

Макс, Полковник и наш новый архитектор едут вместе, я поеду вслед за ними недели две спустя.

Недели за две до их отъезда звонит наш архитектор и спрашивает Макса, которого нет дома. Голос у него встревоженный. Я спрашиваю, не могу ли я помочь.

Он говорит: «Ну, это просто о путешествии. Я сейчас у Кука, пытаюсь заказать место в спальном вагоне до того города, про который говорил Макс, а у Кука говорят, что такой станции нет».

Я успокаиваю его:

«Они это часто говорят. Никто никогда не ездит в такие места, как мы ездим, и естественно, они о них и не слышали».

«Кажется, они думают, что на самом деле мне нужен Мосул».

«Нет, – уверяю я его, – он не нужен».

Внезапно на меня снисходит просветление.

«Вы спрашивали Камышлы или Нисайбин?»

«Камышлы! Разве это место называется не так?»

«Это название места, а станция Нисайбин – она на турецкой стороне границы. Камышлы – это сирийский город».

«Тогда все понятно. Макс ничего больше не говорил, что мне еще следует взять?»

«Пожалуй, нет. Карандашей у вас много, да?»

«Карандашей? – в его голосе звучит удивление. – Конечно».

«Вам потребуется множество карандашей», – говорю я.

Не до конца поняв зловещий смысл этих слов, он вешает трубку.

* * *

Мое путешествие до Стамбула проходит спокойно, и я благополучно провожу все свои туфли через турецкую таможню.

В Хайдарпаша я обнаруживаю, что в купе вместе со мной едет турецкая дама крупных размеров. У нее уже шесть чемоданов, две странной формы корзины, несколько полосатых мешков и различные пакеты с провизией. Когда я добавляю свои два чемодана и шляпную картонку, места, чтобы вытянуть ноги, уже не остается!

Крупную даму провожает другая, более стройная и более жизнерадостная дама. Она обращается ко мне по-французски, и мы приветливо беседуем. Я еду в Алеппо? Ах, ее кузина не так далеко! Говорю ли я по-немецки? Ее кузина немножко говорит по-немецки.

Увы, нет, я не говорю по-немецки! И по-турецки тоже? И по-турецки тоже не говорю.

Как неудачно! Ее кузина не говорит по-французски! Как же нам тогда быть? Как же мы сможем беседовать?

Мне кажется, говорю я, беседовать мы не сможем.

«Ужасная жалость, – говорит жизнерадостная кузина. – Вам обеим было бы интересно. Но пока поезд не тронулся, давайте расскажем все, что можем. Вы замужем, да?» Я признаю, что я замужем. «А дети? У вас, конечно, много детей? У моей кузины только четверо, но, – прибавляет она гордо, – трое из них мальчики!» Я чувствую, что для престижа Англии нельзя признаться, что я вполне удовлетворена одной дочерью. С бесстыдной лживостью я добавляю парочку сыновей.

«Прекрасно! – говорит, сияя, кузина. – Ну а теперь о выкидышах. Сколько у вас было выкидышей? У моей кузины было пять – два на трех месяцах, два на пяти и один преждевременно родившийся мертвый ребенок на семи месяцах». Я как раз медлю, обдумывая, не приврать ли выкидыш для усиления дружественных чувств, когда, к счастью, звучит свисток и жизнерадостная кузина выскакивает из купе и бежит по коридору. «Вам придется рассказать друг другу все подробности с помощью знаков!» – кричит она.

Перспектива пугающая, но мы вполне обходимся кивками, пригласительными жестами и улыбками. Моя спутница предлагает мне щедрую долю от своих огромных запасов очень острой еды, я приношу ей яблоко из вагона-ресторана в качестве вежливого отказа.

После того как корзины с едой распакованы, места для ног остается еще меньше, а запах еды и мускуса почти невыносим!

Когда наступает ночь, моя спутница проверяет, плотно ли закрыто окно. Я забираюсь на верхнюю полку и жду, пока негромкое и ритмичное посапывание не начинает раздаваться с нижней полки.

Очень осторожно я соскальзываю вниз и незаметно чуть-чуть приоткрываю окно. И возвращаюсь к себе наверх непойманная.

Утром, когда обнаруживается, что окно открыто, мы исполняем целую пантомиму, изображая изумление. С помощью множества жестов турецкая дама старается убедить меня, что это не ее вина. Она думала, что закрыла окно. Я жестами убеждаю ее, что нисколько не виню ее. Это, подразумеваю я, просто одна из тех вещей, которые случаются сами по себе.

Мы доезжаем до станции турецкой дамы, и она прощается со мной с величайшей вежливостью. Мы улыбаемся, киваем, кланяемся и выражаем сожаление, что языковой барьер не позволил нам хорошенько обсудить важнейшие факты наших жизней.

Во время ленча я сижу напротив милой пожилой американской дамы. Она размышляет, глядя в окно на женщин, работающих на полях.

«Бедняжки, – вздыхает она. – Не знаю, понимают ли они, что они свободны!»

«Свободны?» – я несколько растеряна.

«Ну конечно же, они больше не носят покрывало. Мустафа Кемаль со всем этим покончил. Они теперь свободны».

Я задумчиво смотрю на работающих женщин. Мне не кажется, что для них этот вопрос имеет хоть какое-то значение. Их день это нескончаемая цепь работ, и я очень сомневаюсь, приходилось ли им когда-нибудь наслаждаться такой роскошью, как покрывало, скрывающее лицо. Никого из жен наших местных рабочих я не видела под покрывалом.

Американская дама подзывает служителя и просит подать стакан горячей воды. «Je vais prendre, – говорит она, – des remedes»[57].

Человек смотрит не понимая. Может быть, она хочет кофе, говорит он, или чая? С большим трудом заставляем его понять, что требуется именно просто горячая вода.

«Вы примете со мной за компанию соли?» – говорит моя новая знакомая по-дружески, как человек, предлагающий вместе выпить коктейль. Я благодарю, но отвечаю, что не люблю соли. «Но они вам полезны», – настаивает она. Мне стоит большого труда отказаться от того, чтобы мой организм хорошенько прочистили.

Я возвращаюсь в свое купе, вспоминая Абд эс Саляма и думая, как там у него в этом году дела с запором.

* * *

Я делаю остановку в Алеппо, так как Макс хотел, чтобы я там кое-что взяла. Поскольку у меня есть целый день до следующего поезда в Нисайбин, я соглашаюсь присоединиться к компании, которая собирается ехать на машине в Калат Семан.