Расскажи мне, как живешь Кристи Агата

ПРИЕЗД МАКА

Сезон подходит к концу. Приближается время, когда Мак должен присоединиться к нам, и мы с нетерпением ждем встречи с ним. Бампс задает множество вопросов о Маке и выражает недоверие к некоторым моим заявлениям. Нужна еще одна подушка, и мы покупаем ее в Камышлы, самую лучшую, которую удается найти, но она бесспорно твердая, как свинец.

«Бедняга не сможет спать на этом», – говорит Бампс.

Я его уверяю, что Маку все равно, на чем он спит.

«Блохи и клопы его не кусают; кажется, что при нем никогда нет ни багажа, ни личных вещей». Я добавляю, вспоминая: «Только плед и дневник».

Бампс смотрит на меня с полным недоверием.

* * *

Наступает день приезда Мака. Он совпадает с нашим выходным, и мы задумываем сложную экспедицию. Полковник отправляется в Камышлы в пять тридцать утра на Пуалу и совместит встречу Мака и стрижку. (Ее приходится повторять часто, так как Полковник настаивает на короткой военной стрижке!)

Мы завтракаем в семь и в восемь выезжаем в Амуду, где у нас randezvous[86] с остальными. Затем все вместе мы едем в Рас-эль-Айн, с целью обследовать некоторые городища в этих местах. (Наши выходные никогда не обходятся без профессионального интереса!) Субри и добрый Димитрий тоже участвуют в экспедиции. Они шикарно одеты – на них сверкающие ботинки, гамбургские шляпы и слишком тесные для них костюмы пурпурного цвета. Михель, уже имеющий печальный опыт, одет в свою рабочую одежду, но в честь выходного дня на нем белые гетры.

Амуда такая же грязная, как всегда, пожалуй, наблюдается даже больше разлагающихся трупов овец, чем, по моим воспоминаниям, было раньше. Мак и Полковник еще не появились, и я осмеливаюсь высказывать предположение, что Пуалу, как обычно, подвел Полковника.

Однако вскоре они приезжают, и после приветствий, сделав несколько покупок (в основном это хлеб; хлеб в Амуде очень хороший), мы собираемся двинуться в путь, но тут выясняется, что Пуалу надоело вести себя прилично и у него спустило колесо. Михель и Субри быстро это исправляют, а вокруг нас собирается толпа, подступающая все ближе и ближе, как это принято у жителей Амуды.

Мы наконец двигаемся, но приблизительно через час Пуалу повторяет свое безобразие – еще одно колесо спустило. Снова починка, и тут оказывается, что ни один из предметов для ухода за Пуалу не в порядке. Его домкрат с дефектом, его насос – полное фиаско. Субри и Михель творят чудеса, держа куски трубок зубами и ногтями.

Потеряв теперь уже час драгоценного времени, мы снова двигаемся в путь. Следующее – мы подъезжаем к вади, который, вопреки ожиданиям, полон воды – необычно рано для этого времени года. Мы останавливаемся, и следует дискуссия на тему, сможем ли мы с ходу пройти через него.

Михель, Субри и Димитрий считают, что, конечно, сможем, если на то будет воля и милость Божья. Учитывая, что если воли Божьей не будет и Всемогущий не будет склонен приподнять шасси Пуалу с помощью чуда, то тогда мы застрянем и, возможно, не сможем выбраться, мы решаем в пользу благоразумия.

Местная деревня так разочарована нашим решением, что мы начинаем подозревать, что они зарабатывают на жизнь, вытаскивая ушедшие под воду машины. Михель заходит в воду, чтобы определить глубину, и мы зачарованы зрелищем его нижнего белья. Странный белый хлопчатобумажный предмет туалета, подвязанный на щиколотках тесемками, предстает нашему взору – нечто, напоминающее панталоны викторианской мисс!

Мы решаем есть ленч тут, около вади. После ленча Макс и я бродим босиком по воде – чудесно, пока вдруг мимо не проскальзывает змея, совершенно отбив у нас охоту бродить по воде.

Подходит старик и садится рядом с нами. Наступает обычное долгое молчание после обмена приветствиями.

Затем он вежливо спрашивает, французы ли мы. Немцы? Англичане?

Англичане!

Он кивает головой. «Это англичанам теперь принадлежит эта страна? Я не могу вспомнить. Я знаю, что теперь уже больше не туркам».

«Да, – говорим мы, – турок здесь уже нет со времени войны».

«Войны?» – говорит старик, удивляясь.

«Войны, которая была двадцать лет назад».

Он вспоминает. «Я не помню войны… А, да, приблизительно в то время, о котором вы сказали, по железной дороге ездило туда-сюда много аскеров. Это значит, была война? А мы и не поняли, что это война. Она нас здесь не коснулась».

Потом, после еще одного долгого молчания, он поднимается, вежливо прощается и уходит.

Мы возвращаемся с заездом на телль Баиндар, вокруг которого расположились, кажется, тысячи черных шатров. Это бедуины, двигающиеся к югу на пастбища по мере приближения весны. В вади Вадж есть вода, и вся сцена полна жизни. Пройдет, быть может, две недели, и снова здесь все будет пусто и тихо.

На склонах телля Баиндара я подбираю одну находку. На первый взгляд это маленькая ракушка, но, рассмотрев ее внимательно, я вижу, что на самом деле она сделана из глины, и на ней есть следы краски. Это интригует меня, и я тщетно пытаюсь придумать, кто ее сделал и зачем. Была ли она украшением здания, или ящичка для косметики, или блюда? Это морская ракушка. Кто думал о море и знал море здесь, так далеко в глубине материка, все эти тысячи лет тому назад? Что за гордость воображения и мастерство понадобились, чтобы создать ее? Я предлагаю Маку подумать вместе со мной, но он осторожно говорит, что у нас нет никаких данных; но любезно добавляет, что поищет для меня параллели и посмотрит, не находили ли что-либо подобное в других местах. Я и не ожидаю, что Макс начнет придумывать – это не соответствует его складу ума, и он совершенно не заинтересован. Бампс гораздо более любезен и с готовностью соглашается обыгрывать вместе со мной этот вопрос. «Вариации на тему находки керамической ракушки» продолжаются довольно долго, но кончается это тем, что мы все объединяемся и дружно кидаемся на Полковника, который нам всем назло заинтересовался Римом (жуткое нарушение приличий на таких раскопках, как наши). Я смягчаюсь настолько, что соглашаюсь особенно постараться, когда буду фотографировать римскую брошь-фибулу, имеющуюся среди наших (презираемых) находок, и даже отвести для нее одной отдельную фотопластинку.

Мы все в самом веселом настроении приезжаем домой, и шейх кидается приветствовать Мака. «Ха, Хвайя инженер!» – Он обнимает его и горячо целует в обе щеки.

Полковник посмеивается, а Макс предупреждает:

«В будущем году с вами обойдутся так же».

«Чтобы я позволил целовать себя этому противному старику?»

Мы все держим пари по этому поводу, а Полковник сохраняет суровость и достоинство. Мака, сообщает он нам, приветствовали как брата и подвергли сердечнейшим объятиям. «Но со мной этого не случится», – заявляет Полковник твердо.

Формены восторженно приветствуют Мака. Они изливают чувства по-арабски, Мак, как всегда, отвечает по-английски.

«Ах, этот Хвайя Мак, – вздыхает Алави. – Все еще ему придется свистеть, чтобы получить то, что ему нужно!»

Почти сразу же материализуется обильный обед, а после него мы, усталые и уютно устроившиеся, с особыми лакомствами, поданными в честь выходного и приезда Мака (рахат-лукум, консервированные баклажаны, плитки шоколада и сигары), сидим и разговариваем, причем на этот раз не об археологии.

Мы доходим до вопроса о религии вообще – очень болезненного вопроса в этой конкретной части мира, так как Сирия полна яростных фанатичных сект всех возможных направлений, причем все они готовы перерезать друг другу горло ради святого дела! Отсюда мы переходим к обсуждению Притчи о Добром Самаритянине. Все истории из Библии и Нового Завета обретают здесь особую реальность и интерес. Они написаны тем языком и проникнуты той идеологией, которые мы ежедневно слышим повсюду вокруг себя, и меня часто поражает, как иногда смещается основной смысл истории по сравнению с тем, как мы привыкли ее воспринимать. Небольшой пример: внезапно я осознала, что в истории про Иезавель в пуританских протестантских кругах основной упор делается на то, что она подкрасила себе лицо и украсила волосы, когда имеется в виду, что именно олицетворяет Иезавель. А здесь это не подкрашенное лицо и украшенные волосы – потому что все добродетельные женщины раскрашивают (или татуируют) лица и применяют хну для окраски волос – это тот факт, что Иезавель выглянула из окна – вот это, определенно, нескромный поступок!

Новый Завет становится очень близким, когда я прошу Макса пересказать мне суть его долгих разговоров с шейхом, потому что их разговоры состоят почти полностью из иносказаний – чтобы высказать свои желания и просьбы, вы рассказываете историю, соответствующую данному случаю, собеседник отвечает другой историей, которая содержит возражения, и так далее. Ничто никогда не облекается в простые слова.

Притча о Добром Самаритянине здесь обладает реальностью, которой у нее не может быть в атмосфере многолюдных улиц, полиции, машин «Скорой помощи», больниц и социальной помощи. Если бы человек упал у обочины широкой дороги через пустыню между Хассеке и Дейр-эз-Зором, то эта история вполне могла бы происходить в наши дни, и она показывает, какой огромной добродетелью является сострадание в глазах людей пустыни.

Многие ли из нас, внезапно спрашивает Макс, действительно помогли бы человеку в беде в таких условиях, когда нет ни свидетелей, ни влияния общественного мнения, и никто не узнает и не осудит за то, что помощь не была оказана?

«Все, конечно же, помогли бы», – твердо говорит Полковник.

«Нет, но помогли бы они? – настаивает Макс. – Человек лежит, умирает. Вспомните, смерть здесь не так уж важна. Вы торопитесь. У вас дело. Вам не хочется задерживаться и брать на себя хлопоты. Этот человек для вас ничего не значит. И никто никогда не узнает, если вы просто поспешите дальше, сказав себе, что в конце концов это не ваше дело, да и кто-нибудь еще сейчас подойдет, и т. д. и т. д.».

Мы все сидим и думаем, и мы все, мне кажется, немного сбиты с толку. Так ли уж мы уверены в самом деле в нашей глубокой гуманности?

После долгой паузы Бампс медленно произносит: «Я думаю, я бы помог… Да, я думаю, помог бы. Может быть, я бы сперва уехал, но потом, наверное, устыдился бы и вернулся».

Полковник соглашается:

«Именно так; чувствовал бы себя неприятно».

Макс говорит, что он думает, что он бы помог тоже, но он в себе далеко не так уверен, как ему хотелось бы, и я соглашаюсь с ним.

Некоторое время мы все сидим молча, а затем я замечаю, что, как всегда, Мак не принял участия в обсуждении.

«Что бы вы сделали, Мак?»

Мак слегка вздрагивает, выходя из приятной отрешенности.

«Я? – голос у него слегка удивленный. – О, я бы поехал дальше. Я бы не остановился».

«Вы бы не остановились, точно?!

Мы все с интересом смотрим на Мака; он качает головой.

«Здесь так много людей умирает. Чувствуешь, что немного раньше или немного позже, это уже не разница. Я, во всяком случае, не рассчитывал бы, что кто-нибудь станет останавливаться из-за меня».

Да, это правда. Мак на это не рассчитывал бы.

А он продолжает мягким тоном:

«Я думаю, гораздо лучше продолжать заниматься своим делом, не отвлекаясь постоянно из-за посторонних людей и событий».

Мы смотрим с еще большим интересом. Неожиданно мне приходит мысль:

«Но если бы, Мак, – говорю я, – если бы это была лошадь?»

«О, лошадь! – говорит Мак, внезапно становясь вполне человеческим и живым существом, и совсем не отстраненным. – Это было бы совсем другое дело! Конечно же, я бы сделал для лошади все, что я бы мог».

Мы все хохочем, а он выглядит удивленным.

* * *

Сегодня, определенно, был День Запора.

Здоровье Абд эс Саляма несколько дней оставалось жгучей темой. Все виды слабительных были испробованы на нем. В результате теперь он «очень ослаб», по его словам. «Я бы хотел поехать в Камышлы, Хвайя, чтобы меня кольнули иглой, чтобы восстановить силы».

Еще более опасно состояние некоего Салеха Хассана, чьи внутренности упорно не поддаются никакому лечению, начиная с осторожного применения «Эно» и кончая полбутылкой касторки.

Макс прибегает к лошадиному лекарству доктора из Камышлы. Больному дается огромная доза, а затем Макс говорит ему, что если его желудок «подействует до заката», он получит большой бакшиш.

Его друзья и родные тотчас сплотились вокруг него. Всю вторую половину дня они заняты тем, что водят его вновь и вновь вокруг городища, подбадривая и понуждая криками, беспокойно поглядывая в то же время на клонящееся к закату солнце.

Надежды на успех остается мало, но через четверть часа после Fidos мы слышим радостные возгласы и крики. Новость распространяется как пожар на ветру! Шлюзы раскрылись! Окруженного полной энтузиазма толпой бледного страдальца торжественно ведут к дому получить обещанную награду!

* * *

Субри, все больше забирая власть, твердо взял в свои руки наше хозяйство на Браке, при этом он считает, что оно далеко не так величественно, как ему следует быть! Он, как и все остальные, очень озабочен нашей «репутацией». Он убедил Михеля пренебречь экономией и купить мисочки для супа на базаре в Камышлы. Они и огромная суповая миска появляются каждый вечер и занимают слишком много места на единственном маленьком столе, так что все остальное приходится устанавливать в положении неустойчивого равновесия на кровати! Идея Ферхида, что любое блюдо можно положить себе на тарелку и есть с помощью одного только ножа, также отметена, и появляется странный ассортимент столовых принадлежностей. Субри, кроме того, купает Хайю, вычесывает узлы из ее шерсти с помощью гребенки (неохотно купленной Михелем) и даже завязывает ей на шее бант из дешевого розового шелка. Хайю преданна ему!

Приезжает жена водовоза и трое из его десяти детей. («Это твоя вина», – с укором говорит мне Макс.) Это склонная ныть и довольно неприятная женщина, а дети на редкость малопривлекательны. Их носы, прямо сказать, в отвратительном состоянии. Почему это именно у человеческих детенышей носы всегда текут, если оставить их в естественном состоянии? Котята, щенки, ослята вроде бы никогда не страдают этим недугом!

Благодарные родители наказывают своим детям целовать рукава их благодетелей при любой возможности, и они считают своей обязанностью это выполнять, невзирая на все наши старания избежать этой церемонии! После этого их носы выглядят гораздо лучше, а я вижу, что Макс разглядывает свой рукав с определенным недоверием!

В последние дни мы раздали много аспирина против головной боли. Стоит жара и ходят грозовые тучи. Люди прибегают к помощи и восточной, и западной науки. Проглотив наш аспирин, они спешат к шейху, который любезно кладет им на лоб докрасна раскаленные металлические диски, «чтобы изгнать злого духа». Я не знаю, кому приписывается честь исцеления!

Сегодня утром в нашей спальне обнаружена змея, ее нашел Мансур, придя исполнять свою «службу». Она лежит в корзинке под умывальником. Большое волнение. Все сбегаются, чтобы участвовать в ее убивании. Последующие три ночи я настороженно прислушиваюсь к шорохам, прежде чем заснуть. Потом забываю.

Однажды утром за завтраком, взглянув на Бампса, я спрашиваю Мака, не нужна ли ему более мягкая подушка.

«Не думаю, – говорит Мак несколько удивленно, – а что, с моей что-нибудь не так?»

Я бросаю торжествующий взгляд на Бампса, он ухмыляется.

«Я вам не поверил, – признается он позднее. – Я думал, вы просто рассказываете сказки про Мака, но он просто невероятен. Ничего из того, что у него есть или что он одевает, похоже, никогда не пачкается, не рвется, не делается неопрятным. И как вы говорите, у него в комнате нет ничего, кроме пледа и дневника, даже книжки. Я не знаю, как ему это удается».

Я оглядываю принадлежащую Бампсу половину комнаты, в которой он живет вместе с Полковником. Она усыпана признаками его экспансивной и бьющей через край натуры. Только отчаянные усилия со стороны Полковника не позволяют им захлестнуть его половину.

Михель внезапно начинает бить по Мэри огромным молотком под самым окном, и Бампс вылетает как ракета, чтобы велеть ему прекратить!

Сейчас, когда настала жара, Макс и Бампс являют разительный контраст в одежде. Бампс снял с себя все, что мог снять. Макс, следуя обычаю арабов, одел все, что можно. Он тепло одет в толстое твидовое пальто с поднятым воротником, и кажется, совершенно не чувствует солнца.

Мак, как мы замечаем, даже не обгорел на солнце!

* * *

Жгучий момент «Раздела» теперь подступает очень близко. К окончанию сезона директор Services des Antiquites[87] приезжает сам или присылает представителя для раздела находок этого сезона.

В Ираке предметы рассматривались по одному, и это занимало несколько дней. Однако в Сирии система много проще. Максу предоставлено право разделить все найденное на две части по своему усмотрению. Затем приезжает представитель Сирии, рассматривает эти две коллекции и выбирает, которую из них он оставляет для Сирии. Другая затем упаковывается для отправки в Британский Музей. Любые особо интересные предметы или что-то уникальное, оказавшееся в сирийской половине, обычно предоставляется ими на время, чтобы можно было это изучить, экспонировать, сфотографировать и т. д. в Лондоне.

Главная агония – это создать эти две коллекции. Вы с неизбежностью должны лишиться некоторых вещей, которые вам отчаянно хочется сохранить. Хорошо, тогда вам надо сбалансировать их на другой половине. Макс призывает нас всех на помощь, когда он по очереди делит каждый тип объектов. Два набора каменных и бронзовых орудий, два набора амулетов и т. д. Керамика, бусы, костяные предметы, обсидиан. Затем, по одному, каждого из нас зовут в комнату.

«Ну, которую из двух половин ты бы взяла? А или Б?» Пауза, пока я разглядываю обе половины. «Я бы взяла Б».

«Взяла бы Б? Хорошо. Пришли Бампса».

«Бампс, А или Б?»

«Б».

«Полковник?»

«А, несомненно».

«Мак?»

«Я думаю, Б».

«Хм, – говорит Макс. – Очевидно, Б слишком сильно».

Он перекладывает прелестный каменный амулет в виде головы лошади из Б в А, положив вместо него довольно бесформенную овцу, и делает еще несколько перемещений.

Мы входим снова. На этот раз мы все выбираем А.

Макс рвет на себе волосы.

Под конец мы теряем всякое представление и о ценности, и о внешнем виде.

В то же время все пребывают в состоянии лихорадочной активности. Бампс и Мак рисуют, как одержимые, и носятся на городище, составляя планы зданий. Полковник не спит до глубокой ночи, классифицируя и снабжая этикетками то, что их еще не имеет. Я прихожу и помогаю ему, и мы яростно расходимся во мнениях о номенклатуре.

«Голова лошади – стеатит, 3 см».

Я: «Это баран».

«Нет, нет, посмотрите на узду».

«Это рог».

«Эй, Мак, что это?»

Мак: «Это газель».

Полковник: «Бампс – как бы вы это назвали?»

Я: «Баран».

Бампс: «Похоже на верблюда».

Макс: «Там не было верблюдов. Верблюды гораздо более современные животные».

Полковник: «Ну а как вы скажете, что это?»

Макс: «Стилизованная букрания!»

И так это продолжается, тут и разные загадочные маленькие амулеты, изображающие почки, и различные непонятные и двусмысленные амулеты, которым осторожно дается удобное название «объект культа».

Я проявляю и печатаю и стараюсь, чтобы вода была прохладной. Большую часть этой работы я делаю рано утром, около шести утра. В середине дня теперь очень жарко.

Рабочие расползаются с каждым днем.

«Уже сейчас уборка урожая, Хвайя. Нам надо идти».

Цветы давно пропали, их съел пасущийся скот. Все теперь одинакового тусклого желтого цвета на городище. Вокруг него на равнине пшеница и ячмень. В этом году хороший урожай.

* * *

Наконец наступает роковой день. Месье Дюнан и его жена приезжают сегодня вечером. Они наши старые друзья, мы их навещали в Библе, когда были в Бейруте.

Наступает вечер; великолепный (или то, что мы считаем великолепным) обед готов. Хайю выкупана. Макс в последний раз, с агонией, оглядывает две доли, разложенные для обозрения на длинных столах. «Я думаю, так все сбалансированно. Если мы теряем этот прелестный амулет в виде головы лошади и эту необычную цилиндрическую печатку (чертовски интересную!), ну, тогда мы получим лучшую Богиню-Мать с Чагара и амулет в виде двойной секиры и этот очень изящный горшок с резным орнаментом… Да, но, конечно, в другой половине тот ранний расписной горшок. Ох, черт, теперь уж пусть так остается! Которую вы бы выбрали?»

Просто из человечности мы отказываемся играть в эту игру дальше. Мы говорим, что просто не в силах решить. Макс грустно бормочет, что Дюнан очень тонкий судья. «Он выберет лучшую половину, это уж точно».

Мы решительно уводим его.

Часы идут. Наступает ночь. Никаких признаков Дюнанов.

«Интересно, что могло произойти, – размышляет Макс. – Конечно, они, как все тут, ездят со скоростью миль девяносто в час. Надеюсь, несчастного случая не было».

Десять часов, одиннадцать часов. Никаких Дюнанов.

Макс начинает сомневаться, не могли ли они поехать на Брак вместо Чагара.

«Но нет же, конечно. Они знают, что мы живем тут».

В полночь мы сдаемся и идем спать. Люди стараются не ездить после наступления темноты в этих краях.

Через два часа становится слышен шум мотора. Слуги выбегают и в волнении зовут нас. Мы выбираемся из постелей, натягиваем что-то на себя и выходим в гостиную.

Это Дюнаны, и они действительно уехали по ошибке в Брак. Выезжая из Хоссеке, они спросили, куда ехать на «раскопки древностей», и человек, который сам работал только на Браке, направил их туда. Они сбились с дороги и довольно долго искали Брак. Когда они добрались туда, с ними отправился проводник, чтобы показать дорогу через пустыню на Чагар.

Они проездили весь день, но вполне жизнерадостны и не раздражены.

«Вам нужно поесть», – говорит Макс.

Мадам Дюнан вежливо говорит, что в этом нет нужды. Рюмка вина и бисквит – это вполне достаточно.

В этот момент входит Мансур, за ним Субри, и появляется весь обед из четырех блюд! Как здешние слуги это ухитряются сделать, я понять не могу. Это какое-то чудо. Мы обнаруживаем, что Дюнаны ничего не ели и на самом деле очень голодны. Мы едим и пьем до глубокой ночи, а Мансур и Субри наблюдают, сияя улыбками.

Когда мы идем спать, Макс мечтательно говорит, что он бы хотел взять Субри и Мансура в Англию. «От них столько пользы». Я говорю, что я бы тоже хотела взять Субри.

В следующей за этим паузе я ясно представляю себе вторжение в нормальный английский дом Субри – с его большим ножом, измазанным маслом пуловером, небритым подбородком и громким смехом. А фантастические применения, которые он находит для салфеток для протирания рюмок!

Слуги на Востоке чем-то похожи на Джиннов. Они появляются из ниоткуда и уже ждут вас, когда вы приезжаете.

Мы никогда не предупреждали о своем приезде, но можно быть уве-ренным, что когда мы приедем, Димитрий уже будет там. Он приехал с самого побережья, чтобы ждать нас.

«Как ты узнал, что мы едем?»

«Известно, что в этом году снова должны быть раскопки».

Он мягко добавляет: «Это очень удачно. Мне теперь надо содержать семьи двух моих братьев; в одной семье восемь детей, в другой десять. Они едят много. Хорошо, что я могу заработать деньги. «Видишь, – сказал я жене брата. – Бог милостив. Мы не будем голодать в этом году – мы спасены. Хвайя приезжают копать!»»

Димитрий, мягко ступая, уходит, представив на обозрение свои муслиновые в цветочек брюки. Рядом с его ласковым задумчивым лицом материнская сущность Чагарской Мадонны совершенно блекнет. Он любит щенков, котят, детей. Он единственный из слуг никогда не ссорится. Он даже не имеет ножа – кроме как для целей кулинарии.

Все кончено! Раздел состоялся. Месье и мадам Дюран рассмотрели, потрогали, обдумали. Мы стояли и смотрели с обычной агонией. Месье Дюнану понадобился час, чтобы принять решение. Затем он взмахнул руками быстрым галльским жестом.

«Eh bien[88], я возьму эту долю».

Следуя человеческой природе, какую бы долю он ни выбрал, мы тотчас жалеем, что он не выбрал другую.

Однако теперь, когда закончилась неопределенность, атмосфера разряжается. Мы веселы, и все превращается в празднование. Мы проходим по раскопу, рассматриваем планы и рисунки архитекторов, едем на Брак, обсуждаем работу, которую нужно сделать в будущем сезоне, и т. д. Макс и месье Дюнан спорят о точных датах и последовательностях. Мадам Дюнан развлекает нас всех сухими остроумными замечаниями.

Мы говорим по-французски, хотя я думаю, что она очень хорошо говорит по-английски. Ее очень забавляет Мак и то, что он упрямо ограничивает беседу словами «Oui» и «Non»[89] .

«Ah, votre petit architecte, il ne sait pas parler? Il a tout de meme l`air intelligent![90]»

Мы повторяем это Маку, его это не волнует.

На следующий день Дюнаны собираются уезжать. Не то чтобы было много приготовлений; они отказываются взять с собой еду или питье.

«Но уж воду вы наверняка возьмете!» – восклицает Макс, воспитанный на принципе никогда не путешествовать в этих краях без воды.

Они беззаботно качают головами.

«А если у вас будет поломка?»

Месье Дюнан смеется и качает головой.

«О, этого не случится!»

Он включает скорость, и машина убывает в обычном французском стиле езды по пустыне. Шестьдесят миль в час!

Мы больше не удивляемся высокому проценту смертей среди перевернувшихся археологов в этих краях!

А теперь снова упаковка – дни и дни упаковки! Ящик за ящиком заполняется, закрывается, надписывается по трафарету.

Затем идут приготовления к нашему собственному отъезду. Мы поедем от Хассеке по редко используемой дороге через совершенно дикую местность к городу Ракка на Евфрате и там переправимся через Евфрат. «И мы сможем, – говорит Макс, – взглянуть на Белих!»

Он произносит слово Белих так, как раньше имел обыкновение произносить Джаг-джаг, и я начинаю понимать, что он строит планы немного поразвлечься в районе Белиха, прежде чем он окончательно прекратит раскопки в Сирии.

«Белих?» – говорю я невинно.

«Сногсшибательные огромные телли вдоль него всего», – говорит Макс с почтением.