Братство талисмана Саймак Клиффорд

Глава 7

— Я уж думал, — сказал отшельник, — что мне так и не удастся сказать вам, что я не только набожный человек, но и отчаянный трус. Мое сердце кричало, чтобы я помогал вам, а ноги приказывали удирать. В конце концов, они победили и унесли меня со всей скоростью, на какую способны.

— Мы справились и без тебя, — сказал Конрад.

— Но я обманул ваши надежды. У меня только посох, но и им бы я мог нанести пару хороших ударов.

— Ты не боец, — возразил Дункан, — и мы не порицаем тебя за то, что ты удрал. Но есть одно дело, в котором ты мог бы нам помочь.

Отшельник покончил с ветчиной и потянулся к куску сыра.

— Если я могу, то буду рад помочь.

— Эту безделушку мы нашли в гробнице Вольферта. Не скажешь ли ты, что это такое? Может, женщина на грифоне как раз ее и искала?

— Ох уж эта женщина! — Вскричал отшельник. — Умоляю, поверьте мне, я понятия не имел, что она здесь. Она пряталась от меня, я уверен, и следила, как я брал с огорода свою жалкую пищу. Наверное, у нее были причины скрываться.

— Не сомневаюсь. Мы постараемся узнать, каковы эти причины.

— Она пряталась в церкви. Разве это подходящее место? Так делать — святотатство. Жить в церкви — не дело. Она не для того выстроена. Ни одному порядочному человеку не придет в голову жить в церкви.

— Но ведь это единственное место в деревне, где она могла найти крышу над головой, — возразил Дункан. — Где-то надо укрыться от непогоды.

— А зачем она осталась здесь?

— Ты же слышал. Она искала какие-то сведения о Вольферте. Она знает, что он когда-то жил здесь. Может, она думала, что он ушел отсюда, и искала сведения насчет этого. Откуда ей знать, что он тут похоронен.

— Все это я знаю. Но зачем ей разыскивать его?

Дункан покачал безделушкой перед отшельником, который в ужасе отскочил.

— Я думаю, она искала это. Ты не знаешь, что это? В деревне ничего не говорили?

— Это была реликвия. По крайней мере, деревенские считали так, судя по старым рассказам. Реликвия, но какая, откуда — я не слышал. Наверное, никто не знал. В деревне считали, что Вольферт — святой, и он никогда не оспаривал этого. Это было для него спокойнее, чем если бы узнали, что он колдун. Ах, какой позор, какой стыд… Он — колдун!

— Да, я знаю, — без всякого сочувствия сказал Дункан. — Его похоронили в святой земле.

— Дело не только в этом! — Закричал Эндрю. — Ведь ему построили гробницу! Для себя деревенские ограничивались грубо вырезанными камнями, а для него потратили уйму времени, добывая отборный камень для больших плит и устанавливая их на место. А самое главное — громадный расход вина!

— А при чем тут вино?

— Ну, маркировать его, конечно. Говорят, он умер летом, и чтобы сохранить его…

— Понятно. Но не обязательно же в вине. Обычный рассол — то же самое, да даже лучше.

— Вы правы, лучше. Рассказывали, что он сильно попахивал, когда его клали в гробницу. Но некоторые считали, что простой рассол — вульгарно. И вот они положили этого колдуна в гробницу, столько поработав и с такими церемониями, потому что были уверены, что святой, и с ним положили его реликвию. Наверное, повесили ему на шею.

Эндрю печально закивал.

— Я думаю, вы понимаете, милорд.

— Не называй меня милордом. Лорд — мой отец, а не я.

— Простите, милорд, больше не буду.

— Как ты думаешь, почему рассказы о Вольферте так долго держались? По крайней мере, сто лет, а то и больше. Не знаешь, когда это было?

— Никто не знает, — ответил Эндрю. — Дата его смерти была указана на маленькой статуэтке, венчающей гробницу, но она разбилась, когда дерево упало. А что рассказы живут долго — ничего удивительного. В деревне целыми месяцами ничего не происходит, абсолютно ничего, и уж когда что-то случается, это производит большое впечатление, долго помнится, и об этом много говорят. Кроме того, иметь в деревне святого — много значит. Это дает деревне особые отличия перед другими деревнями.

— Да, — согласился Дункан, — это я понимаю. А что насчет реликвии?

Эндрю отошел подальше.

— Это не реликвия, а адская машина.

— Но она ничего не делает, — возразил Конрад. — Просто висит.

— Вероятно, она не активизирована, — предположил Дункан. — Не работает. Может, надо определенное слово, и механизм включится.

— По моему мнению, — сказал Эндрю, — ее надо закопать поглубже или бросить в текучую воду. Ничего хорошего от нее не будет. Нам и так хватает опасностей и бед, зачем искать еще? А почему вы так заинтересовались ею? Вы сказали, что идете в Оксенфорд. Я не понимаю — вы говорите, что у вас в Оксенфорде важное дело, а сами увлеклись этой противной вещью из могилы колдуна.

— Мы идем в Оксенфорд по делу господа, — произнес Конрад. — По святому делу.

— Конрад! — Резко оборвал Дункан.

Эндрю повернулся к Дункану.

— Он верно говорит? На вас возложено дело господне? Святое дело?

— Можно сказать и так.

— Конечно, это дело важное, — сказал Эндрю. — Путь далекий, трудный, жестокий. Однако, вы имеете нечто, говорящее вам, что путешествие должно быть сделано.

— Теперь будет труднее, — вздохнул Дункан. — Мы надеялись пройти незаметно, но теперь разрушители знают. Мы разбили их пикетчиков, и теперь нас будут выслеживать. И нет другого пути. Дело не только в безволосых. Меня беспокоит самая суть. Если здесь были пикетчики, значит, есть что-то, на что никто не должен наткнуться.

— Как же мы пойдем? — Спросил Конрад.

— Прямо вперед. Это единственно возможное. Куда бы мы не пошли, везде можно встретить разрушителей, так что пойдем прямо как можно быстрее и будем остерегаться.

Пока они разговаривали, дух висел в углу, а теперь перелетел к ним.

— Я буду вашим разведчиком, — заявил он. — Я могу лететь впереди и смотреть. Страх будет сжимать мою душу, если она у меня есть, но из признательности за то, что вы позволили мне идти с вами, и ради святой цели я могу это сделать.

— Я не просил тебя сопровождать нас, — возразил Дункан. — Я сказал, что не могу помешать тебе идти с нами.

— Вы не принимаете меня, — запричитал дух. — Хоть я и сам дух, я не могу сказать вам. Вы спрашиваете об одном определении, а я спрошу о другом: можете ли вы сказать, что такое человек?

— Нет, не могу.

— Я бы сказал, что быть духом хуже. Дух не знает, что он такое и как он должен действовать, в особенности такой дух, который не имеет своего места для явления.

— Ты мог бы являться в церкви, — посоветовал Эндрю. — При жизни ты был близко знаком с ней.

— Я никогда не был внутри, — возразил дух. — Только снаружи. Я сидел на ступеньках и просил подаяния. И скажу тебе, отшельник, это была вовсе не такая хорошая жизнь, какой могла быть. Деревенский люд очень скуп.

— Они бедны. Нищие даже. У некоторых и медяка лишнего не было, а иной раз и нелишнего — вообще ничего. Так что твоя участь была нелегка, — добавил Эндрю безжалостным тоном. — Всякая участь тяжела.

— Зато есть вознаграждение. Быть духом лучше, чем быть мертвым, в особенности если мертвые попадают в ад. Очень многие живые знают, что, как только умрут, то прямехонько отправятся в ад.

— А ты?

— Не знаю. Я не был злым, только лентяем.

— Но для тебя все складывается хорошо. Ты идешь с этими людьми в Оксенфорд, и, может, тебе там понравится.

— Они говорят, что не могут помешать мне идти, я им явно неприятен, но все равно пойду.

— И я тоже, — заявил Эндрю, — если они возьмут меня. Я всю жизнь мечтал стать солдатом господа. Из-за этого я стал отшельником. Святое рвение, возможно, недостаточно ярко горело в моей душе, но все-таки горело. Я всячески старался доказать свою преданность господу: годами я смотрел на пламя свечи, отрываясь только для принятия пищи и заботы о телесных нуждах. Я ложился спать только тогда, когда у меня не оставалось сил бодрствовать. Случалось, что я клевал носом и спаливал брови на свече. А свечи — дорогое удовольствие, нелегко было добывать их. И я так ни к чему и не пришел. Свечное бдение ничего не дало. Я даже не почувствовал ничего хорошего в этом. Я смотрел на пламя и думал, что сольюсь воедино с падающим листом, с пением птицы, с солнечным лучом, с паутиной и приобрету мудрость всего мира, но ничего такого не случилось. Мне плевать на падение листа, и меня мало беспокоят птицы и их пение. Чего-то не хватало, или сама идея была неправильной, а те, кто обещал в этом деле успех, были первоклассными лгунами. В конце концов я понял, что меня обманули. Теперь же у меня есть шанс стать настоящим солдатом господа. Хоть я и трус, и крепости во мне не больше, чем в тростнике, но своим посохом, надеюсь, я смогу нанести парочку здоровых ударов, если понадобится. Я приложу все старания, чтобы не убегать, как сегодня, когда нам угрожала опасность.

— Не ты один убежал сегодня, — глухо сказал Дункан. — Леди Диана с боевым топором и всем прочим тоже удрала.

— Только после того как все кончилось, — поправил Конрад.

— Но ты мне сказал…

— Вы неправильно поняли мои слова. Когда началось сражение, она спешилась, но потом снова села на грифона, и они оба сражались, она — топором, а грифон — когтями и клювом. И только когда безволосые были разбиты и бежали, она улетела.

— Это мне больше нравится, — обрадовался Дункан. — Она не похожа на тех, кто спасается бегством. Значит, уклонился только один я.

— Вам не повезло, что вас треснули дубиной, — оправдал его Конрад. — Я встал над вами и отогнал тех, кто подбирался к вам. Наибольший урон безволосые понесли от миледи и дракона.

— Грифона.

— Правильно, милорд. Грифон. Я путаю их.

Дункан встал.

— Нужно пойти в церковь, пока еще светло. Может быть, леди там.

— Как ваша голова? — Спросил Конрад.

— Сбоку шишка с гусиное яйцо, болит, но, в основном, все в порядке.

Глава 8

Церковь была небольшая, но производила сильное впечатление, куда большее, чем можно было ожидать от деревенской церкви. Столетия назад деревенские каменщики трудились для нее, добывали и обрабатывали камень, привозили его на место, укладывали тяжелые плиты фундамента, вырезали скамьи, алтарь и прочую фурнитуру из местного дуба, ткали гобелены для украшения стен. Дункан подумал, что вся грубая простота как раз и придает церкви очарование, столь редкое в других, больших по размеру и тщательно отделанных сооружениях.

Гобелены были содраны со стен и валялись на каменных плитах пола, рваные и затоптанные. Некоторые из них были подожжены, но не сгорели. Скамьи были изрублены, алтарь уничтожен.

Дианы и грифона там не было, но были признаки их недавнего прибывания: навоз грифона, овечья шкура на полу в маленьком приделе, где спала Диана, грубо сложенный из камня очаг и полдюжины кухонных принадлежностей.

Во втором приделе стоял длинный стол, каким-то чудом оставшийся неповрежденным. На нем лежали груды пергамента. Там же стояла чернильница с воткнутым в нее пером.

Дункан взял один из листов. Почерк был неразборчивый, слова написаны безграмотно, с ошибками. Такой-то родился, такой-то умер, такие-то поженились, таинственная болезнь унесла десяток овец. В этом году было много волков, ранние морозы погубили огороды, но снега не было почти до рождества.

Он поднял другие листы. В них было то же самое. Отчеты о мелочах деревенской жизни. Рождения, смерти, свадьбы, незначительные местные катастрофы, бабьи сплетни, мелкие триумфы, лунное затмение и вызванный им ужас, падучие звезды и удивление по этому поводу, раннее цветение лесных цветов, жестокие летние грозы, праздники, хороший или плохой урожай — тривиальная местная история, составляемая деревенским пастором, не имевшим других интересов.

— Она просматривала все эти записи, — сказал Дункан отшельнику. — Она искала какое-нибудь упоминание о Вольферте, какой-нибудь ключ к отысканию его следа, но, по-видимому, ничего не нашла.

— Но она должна была знать, что он давно умер.

— Она искала не его, не самого человека, а реликвию, или, как ты назвал ее, адскую машину.

— Я этого не понял.

— Ты слеп, — сказал Дункан, — со своей горящей свечой, со всем твоим благочестием. А было оно, благочестие-то?

— Не знаю. Я всегда думал, что было. Милорд, я искренний отшельник или стараюсь быть таковым.

— Ты не видишь дальше своего носа. До тебя не доходит, что вещь, которую ты назвал адской машиной, может иметь большую ценность. Ты не отдаешь должного колдуну. Есть много стран, таких же христианских, как наша, где колдуны, как ни странно, пользуются большим почетом.

— Это попахивает язычеством.

— Древние истины, древние идеи, древние методы нельзя отбросить только потому, что они предшествовали христианству. Миледи желает иметь то, что было у колдуна.

— Вы не понимаете одного, — мягко возразил Эндрю. — Вы не подумали о том, что она, может, сама колдунья.

— Чародейка, ты хочешь сказать. Утонченная ведьма.

— Полагаю, что так. Но, каково бы ни было точное ее название, вы об этом не подумали.

— Не подумал, — согласился Дункан. — Но это вполне может быть правдой.

Лучи солнца проникали сквозь высокие узкие окна и очень походили на нимб, какой библейские художники изображали на святых. Стекла, там, где они еще оставались, были цветными. Глядя на них, Дункан удивлялся, как деревня, даже при ее набожности, могла позволить себе такую роскошь. Возможно, несколько богатых жителей, которых здесь было, конечно, очень мало, сложились, чтобы уплатить за изготовление и установку этих стекол, надеясь, без сомнения, получить отпущение грехов в вознаграждение на небесах.

В углу вдруг что-то зашевелилось.

Дункан схватил Эндрю за руку.

— Там что-то есть, — сказал он.

Эндрю, прищурясь, посмотрел в указанном направлении и хихикнул.

— Это только Снупи.

— Это еще что за черт?

— Это я его так прозвал, потому что он всегда все вынюхивает и выслеживает, не пригодится ли ему. Он любит соваться не в свое дело. Конечно, у него есть свое имя, но на нем язык сломаешь, и он, похоже, не имеет ничего против имени Снупи.

— В один прекрасный день твое многословие обернется для тебя смертью, — предупредил Дункан. — Все это хорошо, но не скажешь ли ты, кто это.

— Я думал, вы знаете. Мне казалось, что я уже упоминал о нем. Снупи — гоблин. Местный парень. Он страшно надоедлив, и я не очень люблю его, но вообще-то он парень неплохой.

Гоблин подошел к ним. Он был маленький — едва до пояса взрослому мужчине. На нем была коричневая одежда: остроконечная шапочка, камзол, штаны, туго обтягивающие веретенообразные ноги, сапожки со смешно задранными вверх носами. У него были большие острые уши и напоминающая лисью мордочка.

Без всяких предисловий он сказал: — Теперь это жилое место. Оно потеряло часть своего фальшивого запаха святости, который я и мои собратья не переносим. Наверное, этому сильно помогло стойло грифона. Нет ничего лучше грифоньего навоза для уничтожения и дезинфекции запаха святости.

— Ты совсем обнаглел! — Возмущенно воскликнул Эндрю.

— В таком случае, — ответствовал Снупи, — я повернусь и уйду. Простите меня, я просто хотел быть хорошим соседом.

— Нет, — остановил его Дункан, — подожди, пожалуйста, минуточку. Не обращай внимания на резкость этого доброго отшельника. Его взгляды испорчены попытками стать святым и, возможно, не сходятся с его собственным мнением.

— Вы так думаете? — Спросил Снупи, глядя на Дункана.

— Это же ясно. Он говорил, что потратил уйму времени, глядя на пламя свечи, а я не уверен, что это подходящий путь для того, кто стремится к святости. Хотя, как ты понимаешь, я не знаток таких вещей.

— По-моему, вы куда более разумны, чем этот высохший отшельник, — констатировал гоблин. — Если вы дадите мне слово, что удержите его подальше от меня и принудите его держать вонючую пасть закрытой, я продолжу то дело, за которым пришел.

— Я сделаю все возможное, чтобы удержать его, — пообещал Дункан. — А ты за это расскажешь мне, что ты собираешься делать.

— Я пришел оказать вам небольшую помощь.

— Не слушайте его, — посоветовал Эндрю. — Никакой помощи вы от него не получите, кроме щелчка в нос.

— Пожалуйста, дай мне самому разобраться. Что случится, если я выслушаю его?

— Вот видите, какой он? — Сказал Снупи. — Человек не понимает приличий.

— Давай оставим наши разногласия. Если у тебя есть информация, мы будем рады выслушать ее. Мне кажется, мы в какой-то степени нуждаемся в ней. Но меня тревожит один вопрос, и в этом ты можешь удовлетворить нас.

— Что вас тревожит?

— Ты, наверное, знаешь, что мы идем далеко в разоренные земли, которые сейчас заняты разрушителями.

— Знаю, — ответил Снупи. — Поэтому я здесь. Я могу показать вам лучшую дорогу и буду за вами приглядывать.

— Именно это меня и тревожит. С какой стати ты будешь помогать нам против разрушителей? Мне кажется, ты скорее сродни им, чем нам.

— В какой-то степени вы, может быть, и правы, — согласился Снупи, — но ваши рассуждения недостаточно проницательны. По-видимому, вы не вполне знакомы с ситуацией. У нас нет причин любить человечество. Мой народ, который вы пренебрежительно называете маленьким народом, обосновался в этой стране, во всем мире, коль на то пошло, задолго до появления человека. Вы, люди, появились и стали жестоко прокладывать свой путь, даже не соблаговолив признать нас. Вы не считали нас разумной формой жизни, вы игнорировали наши права, вы сметали нас со своей дороги, как червей, у вас не было ни вежливости, ни понимания. Вы рубили наши священные деревья, силой занимали наши священные места. Мы охотно бы приспособили свой образ жизни к вашему и жили бы с вами в согласии. У нас была эта готовность даже когда вы проходили мимо нас, как надменные завоеватели. У нас есть силы, которыми мы хотели бы поделиться с вами, и вы, возможно, могли бы взамен дать нам что-нибудь ценное для нас. Но вы не хотели останавливаться для общения с нами. Вы шагали через нас, сталкивали с дороги, заставили нас жить в потаенных местах. И в конце концов мы повернули против вас, хотя мы мало что могли сделать против вашей злобы и жестокости. Мы никогда не были равными вам в этом отношении. Я мог бы продолжать список жалоб на вас. Вот, дорогой сэр, почему мы не можем любить вас.

— Ты выдвинул хороший довод. Даже если считать, что он правдив не во всех отношениях, в твоих словах есть одно достоинство — они подтверждают мою точку зрения. Вы ненавидите нас, так почему же вы предлагаете нам помощь? Зная ваше отношение к нам, как мы можем доверять вам?

— Потому что мы ненавидим разрушителей еще сильнее, чем вас, — последовал ответ. — Что бы ни думало ваше глупое человечество, разрушители — не наш народ. Мы очень далеко отстоим от них. Для этого есть несколько причин. Они — зло в чистом виде, а мы — нет. Они живут только ради зла, а мы — нет. Но поскольку вы, люди, валите нас с ними в одну кучу, через столетия они дали нам скверное имя. Большую часть того, что они делают, сваливают на нас. Есть некоторые места, куда мы могли бы перебраться и приспособиться к людям, но разрушители лишили нас этой возможности, потому что их действия и ваше тупоумие создали нам такую же дурную славу, что и им. Когда вы осуждаете их, вы осуждаете и нас заодно с ними. Более разумные сострадательные люди, давшие себе труд познакомиться с нами поближе, не присоединяются к этому суждению, но их, к сожалению, мало, и их голоса тонут в потоке ненависти, направленной против нас. В этом вторжении разрушителей мы страдаем вместе с людьми, может, чуть меньше, потому что у нас есть своя маленькая магия, которой мы поделились бы с человечеством, если бы оно захотело принять нас. Итак, мы ненавидим разрушителей больше, чем людей, и именно поэтому хотим помочь вам.

— Вы будете сумасшедшим, если доверитесь ему, — предупредил Эндрю. — Он заведет вас в засаду. Не очень-то я верю в их ненависть к разрушителям, хотя он и помог мне однажды против них. И все-таки я не верю этой породе.

Дункан, не глядя на Эндрю, спросил Снупи: — Откуда же взялись разрушители? Каково их происхождение?

— Впервые они появились двадцать тысяч лет назад, а может, и раньше. Так говорится в наших легендах, а наш народ заботится о том, чтобы они переходили от поколения к поколению без всяких изменений. Сначала разрушителей было очень мало, и в то время у нас была возможность узнать, что это за народ. Видя, какое в них зло, мы могли защищаться.

— Но каким образом они появились? Откуда они пришли?

— Говорили, что разрушители пришли с неба. Другие считали, что они из-под земли, где были заключены, но то ли разбили оковы, то ли вышел срок их наказания.

— Но ведь они не могут принадлежать к одной расе. Я слышал, что все они разных форм и размеров.

— Правильно. Это не раса. Это рой.

— Не понял.

— Рой, — нетерпеливо повторил Снупи. — Вы не знаете, что такое рой?

— Он говорит на своем языке, — вмешался Эндрю. — У него много таких слов и понятий, что человеку и не разобраться.

— Ладно, оставим это. Важно то, что он сказал нам.

— И вы собираетесь поверить ему?

— Я склонен к этому. Во всяком случае, для нас важно то, что он скажет.

— Я могу показать вам наиболее безопасную дорогу, — предложил Снупи. — Я могу нарисовать вам карту. В одном из приделов есть пергамент и чернила.

— Да, знаем.

Снупи пошел к приделу. Дункан за ним, Конрад занял свое место рядом с Дунканом, а Эндрю недовольно тащился в арьергарде.

Снупи взобрался на стол и перебирал неуклюжими пальцами листы пергамента, пока не нашел такой, где оставалось чистое место. Он аккуратно разложил пергамент на столе, сунул перо в чернила и вывел букву «х».

— Мы здесь, — пояснил он. — Это путь на север, — он сделал стрелку. — Вы идете отсюда прямо на юг, вниз по долине, чуть-чуть к западу. Вы пойдете под хорошим укрытием. Не спускайте глаз с холмов — там могут быть часовые, но они вряд ли нападут на вас, скорее просто сообщат о вашем пути. Милях в сорока отсюда поток, впадающий в топь. Заболоченная почва, болото, тяжелая растительность…

— Мне это не нравится, — сказал Конрад.

— Вы обойдете по левому краю топи. Слева от вас будут высокие утесы, между ними и болотом — узкая полоса.

— Мы можем попасть в болото, — возразил Конрад. — Там, может, нет места и встать.

— Они не пойдут через болото на вас, — сказал Снупи, — а утесы высокие и неприступные. На них вы, конечно, не взберетесь, но и никто другой не может перевалить через них.

— Там могут быть драконы, гарпии и прочие летающие твари.

Снупи пожал плечами.

— Их немного, и вы их перебьете. Если они сделают вылазку на земле, то это будет либо спереди, либо сзади, и на узком фронте. Обойти вас сбоку они не смогут.

— Мне это тоже не нравится, — проговорил Дункан. — Мастер гоблин, нет ли другого пути?

— Есть — на много миль длиннее, а главное — тяжелый путь: вверх и вниз по холмам. Легко заблудиться.

— Но здесь очень уж опасно.

— Опасно, да, но они не предполагают, что вы пойдете этой дорогой. Если вы пойдете ночью и держась под прикрытием…

Дункан покачал головой.

— Здесь нет безопасных мест, — сказал гоблин. — Во всей разоренной земле.

— Если ты там бывал, — предложил Конрад, — может, ты пойдешь с нами?

— Я принимаю опасность и пойду с вами, — ответил Снупи. — Рискну своей шеей, как и вашей.

— Спаси нас, христос, — усмехнулся Дункан. — Отшельник, дух, гоблин. Мы становимся армией.

— Идя с вами, я только показываю свою веру.

— Правильно, — согласился Дункан. — Я принимаю твое слово.

— Ниже этой дороги между топью и утесами вы найдете глубокое ущелье, пролом в утесах, идущий через холмы. Расстояние небольшое, миль пять.