Связанные поневоле Чередий Галина
— Хорошо! Но не забывайте, что вам нельзя покидать страну!
— Расскажете это все ей завтра!
Мужчина уступил, поняв, что спорить с Монтойей бессмысленно. А Северин, наклонившись, подхватил меня, притискивая еще теснее.
— Спасибо всем, кто не остался в стороне и переживал за мою Юлали! — сказал он собравшимся. — Но мы вынуждены покинуть вас, так как моей девочке нужен небольшой отдых. Надеюсь, вы нас поймете. И помните — мы рады каждому, кто в трудный момент зарекомендовал себя как друг. Увидимся позже.
Я прижималась ухом и щекой к его твердой широкой груди и расслаблялась от этого гулкого звучания его сильного голоса, надежного тепла и чувства безопасности в его объятиях. Все попрощались с нами, и мой муж как ребенка понес меня к машине. У меня не было ни сил, ни желания даже попрощаться со всеми нормально. Я обязательно сделаю это потом.
— Твоя мама… — пробормотала я.
— Парни обо всем позаботятся, — тихо ответил Северин.
— Представляю, что она обо мне думает теперь. Она, небось, в шоке от всего. — Почему при всем изнеможении это важно для меня сейчас? Может, потому что это наверняка имеет большое значение для него?
— Это точно, девочка моя. Она едва с ума не сошла, представляя, что ты должна чувствовать, оказавшись взаперти. Да и я чуть не поседел, думая, как ты там совсем одна в замкнутом чужом пространстве. Клянусь, если бы Пробс провозился еще чуть дольше, мы бы с парнями взяли это хреново управление штурмом, но ты бы не провела там ни единой ночи.
Вижу, что он говорит совершенно искренне.
Я закрыла глаза, впитывая это новое ощущение. Отсутствие одиночества. Близость. Поддержка. Защита. Смогу ли я к этому привыкнуть? Наверное, да. Главное — не отпускать от себя то, что сейчас появилось внутри. Не давить его, а позволить расти, потихоньку, медленно и неуклонно.
Вздохнув, почувствовала, что борьба с паникой вымотала меня до такого предела, что я даже сидеть прямо не могу. Я опустила голову на колени Северину и свернулась клубком на сиденье, расслабляясь. Монтойя опустил руку в мои волосы, нежно проводя по ним.
— Откуда все узнали? — пробормотала я.
— На самом деле вся суета началась, оказывается, еще рано утром. Агенты искали тебя дома и пытались дозвониться. Но у тебя телефон сдох. Так что к тому времени, когда они доперли, где тебя искать, и привезли сюда, в новостях уже обо всем гудели. Дин примчался через полчаса после нас, а потом и этот твой полицейский подтянулся.
— А Линда?
— Кто?
— Моя лаборантка.
— А их со второй девочкой вызывали для опроса. Та, вторая, ну, стервозная такая, сразу свалила. А эта увидела нас и сказала, что тоже останется, будет ждать, чем все кончится. Типа, волнуется за тебя очень. Но мне кажется, она не поэтому осталась. Ну, по крайней мере не только поэтому, — Северин фыркнул себе под нос.
Он перебирал мои волосы, и мне ужасно нравилось ощущать, как напрягаются мускулы под тканью на его бедрах, когда он жал на педали, управляя Ти-Рексом. Глаза почти закрывались.
— А почему? — сонно спросила я.
— Ну, могу тебе сказать, что она хочет Дина. — Пальцы замерли в моих волосах, будто Северин ждал моей реакции.
— Хорошо, — сказала я.
— Хорошо? И ты не ревнуешь? — Рука на моей голове дрогнула.
— Нет. Она вроде неплохая, а Дину не нужно быть одному. Может, у них что-то и срастется.
— Может. Только я не уверен, что он уже готов ее заметить.
Я задремала и проснулась, когда меня опять понесли как ребенка. Северин занес меня в наш трейлер и, раздев нас обоих, отправился в душ. Я чувствовала своей поясницей, как его возбужденный член упирается в меня. Но мой муж деловито, хоть и не без нежности, вымыл меня и отправил в постель. Потом было почти принудительное кормление, потому что глаза мои то и дело закрывались. Он заботлив, но я чувствую, что Северин по-прежнему напряжен и голова его наполнена какими-то тяжелыми мыслями.
— Прости, что так вышло, — пробормотала я, сворачиваясь под его боком.
— Нет, — тихо, но веско сказал он. — Я прекрасно понимаю, что что-то происходит, Юлали. Поэтому сейчас ты отдохнешь, а потом мне все расскажешь.
Я подняла голову.
— С чего ты взял? — напряглась я.
— Юлали, я осознаю, что ты считаешь меня самовлюбленным болваном, который ничем не интересуется, кроме своей драгоценной задницы. Но не думай, что я уж полный идиот. Я чуял запах крови от того письма, на твоем доме вчера кто-то написал угрозы, а от этого белобрысого копа сегодня так несло раскаянием и виной, что у меня чуть насморк не начался. Клянусь, если бы я не был настолько озабочен твоим положением и не столько свидетелей, я бы прижал его и выдавил всю правду до последнего слова.
— С чего ты взял, что это связано с ним? — я спрятала лицо в подушку.
— Лали, ты мне сказала, что понятия не имеешь о том, что тебе инкриминируют. И я, ни секунды не сомневаясь, верю тебе. Хотя если бы даже ты влезла в какое-нибудь дерьмо, я бы не бросил тебя. Постарался бы вытащить, а потом разбирался зачем и почему. Но если ты непричастна к тому, что они нашли в твоей лаборатории, то остаются два варианта. Либо ты недостаточно хорошо знаешь тех, с кем сотрудничаешь, либо тебя тупо подставляют. Сложив угрозы и это, мы получаем одно. Ты, моя девочка, полезла туда, куда, как кто-то считает, тебе не следовало бы соваться. И я искренне надеюсь, что ты мне расскажешь. И тогда я буду хотя бы знать, чем именно я тебе не позволю заниматься дальше.
Сонливость отступила от меня, и я села.
— Погоди, что ты имеешь в виду?
— А имею я в виду, что ты не станешь больше ни одной минуты заниматься тем, что хоть как-то угрожает твоей жизни или здоровью. Не важно — физическому или психическому. — В голосе Северина металл. Пока еще смягченный бархатом, но однозначно металл.
— Что ты пытаешься мне сказать, Монтойя? Что ты рискнешь запретить мне делать то, что я хочу?
— Да! — Одно короткое слово, но оно падает между нами, как стотонный камень.
— Ты не посмеешь! — напрягаюсь я.
— Испытай меня. — В его голосе Арктика.
— Пошел ты!
— Хватит! — рявкает он так, что стены дрожат. — Достаточно этого дерьма, Юлали! Я потакаю тебе, и ни хрена хорошего из этого не выходит! Если ты сама не в состоянии избегать таких ситуаций, где твоя жизнь подвергается опасности, это сделаю за тебя я.
— Что это, по-твоему, значит?
— Это значит, что ты отныне не передвигаешься куда бы то ни было без сопровождения. И ты больше не занимаешься чем бы то ни было, во что тебя втягивает этот придурок коп.
— Ты обещал, что не станешь давить на меня и вмешиваться в мою работу! Никогда! — Мне хочется злиться, но мои эмоции слишком истощены за сегодня, и я просто срываюсь в унизительные слезы.
— После того, как я сегодня утром видел оружие, нацеленное в твою грудь, и после того, каким было твое лицо при выходе из той каталажки, можешь считать, я меняю условия нашего договора в одностороннем порядке. — Слова Монтойи режут меня по-живому.
— В таком случае я просто ухожу отсюда на хрен!
— Черта с два! Ты моя жена, моя пара и шагу не ступишь, пока я тебе не позволю. — Северин возвышается надо мной, и я чувствую, как его сила Альфы вырывается наружу и впивается в мое тело, скручивая своей властью. — Хватит играть в гребаную независимость! Ты — моя, и место твое рядом со мной! Все эти твои заморочки, на поводу у которых я шел, не привели ни к чему, кроме еще больших проблем! Поэтому мы решим твои трения с человеческим законом, а дальше тебе придется следовать нашим древним обычаям!
Я просто не могу поверить, что Монтойя сейчас со мной так поступает. Я словно тону в темноте и боли, что умудрилась дотянуться до меня из прошлого своими мерзкими щупальцами.
— Я не буду подчиняться, — тихо рычу я в ответ, утирая слезы. — Ты такой же, как он! Я не буду подчиняться ни ему, ни тебе!
— Спи сейчас. А потом проснешься, и мы поговорим, — приказывает мой личный тиран.
Опустившись на постель, он властно обхватывает меня, но его прикосновение больше не ощущается как защита, забота и покой. Это оковы, клетка. Такая же, как сегодняшняя камера. Как страх прошлого. Я не буду сидеть в клетке. Ни за что.
Я еще долго лежу, прижатая к его сильному, горячему телу, но больше не чувствую тепла. Вскоре усталость побеждает, и я вырубаюсь. Просыпаюсь от того, что я одна в постели. Монтойи нет, но я слышу, как тихо работает телевизор в зоне гостиной. Тихонько поднимаюсь и на цыпочках крадусь в сторону двери. Словно стремительная тень передо мной вырастает Микаэль. Он не улыбается и только грустно смотрит мне в глаза.
— Значит, ты все-таки мой тюремщик? — усмехаюсь я.
— Охранник. Не только я. Каждый, — отводит он глаза.
— А если я этого не хочу? Ты не подумал, что мне это не нужно?
— Подумал. Но ты должна это решать с мужем. Ты теперь моя стая и семья, и я умру за тебя, если потребуется, без раздумий. Но приказ Севера я нарушать не стану. Вернись, пожалуйста, обратно.
— А если откажусь? Что, будешь силой держать?
Микаэль молчит и только шумно сглатывает, не оставляя сомнений в ответе. Я знаю свои возможности. Я не противник сильному самцу, и я уступаю. Я найду выход. Всегда, всегда есть шанс вырваться и убежать. Должен быть.
Глава 30
Северин
Как ощущается ожог холодом? Теперь я это точно знаю. Прошли сутки после нашего скомканного разговора и попытки Юлали взбрыкнуть и послать меня. Она словно оледенела. И это ощущалось особенно отчетливо болезненно после того спонтанного доверчивого тепла, которым она осчастливила меня в последние сутки. А ведь только судьба вроде бы стала поворачиваться ко мне приличным местом. Упертая женщина, вспыхнув от ревности и заявив на меня права, едва придя в себя, попыталась тут же дать полный назад, даже не понимая, что это уже бессмысленно. Изменяющие облик никогда не претендуют и не бросаются отстаивать то, что не считают своим окончательно и бесповоротно. А то, как ее трясло в страхе за меня перед этими жалкими вояками, сказало о ее чувствах больше, чем мог бы это сделать целый день бестолковой непрекращающейся болтовни. Наверное, только это звенящее чувство в ее голосе и заставило меня остановиться и не переломать руки этим ушлепкам, что посмели направить на нее стволы. Она испугалась за меня до истерики, забыв, глупая, насколько быстрыми мы были. У этих клоунов в камуфляже не было ни единого шанса. Что меня останавливало, так это реальная угроза шальной пули в такой тесноте. Юлали слишком давно не живет среди своего народа и растеряла многие инстинкты и скорость реакции. Она в тот момент была единственной, кто был в настоящей опасности среди нас. Поэтому вся эта ситуация так и взбесила меня. Мысль о том, что что-то угрожает ее жизни, чуть не уничтожила во мне и так не слишком значительный налет цивилизованности, пробуждая защитные инстинкты. Но тогда я сумел победить ревущего и истекающего пеной бешенства зверя, который требовал сомкнуть челюсти на горле любого, кто смеет угрожать его паре. Поняв, что я отступаю, мой волк едва не разорвал меня изнутри, считая это трусостью и проявлением слабости. Что поделать, не всегда то, что приходится совершать в человеческом обществе под давлением обстоятельств, понятно зверю. Он грыз и упрекал меня все те часы, которые пришлось провести под тем гребаным управлением, не желая понимать, почему нельзя войти и вытащить оттуда Юлали прямо сию минуту. Это были, наверное, самые долгие и трудные часы в моей жизни. Она там одна, я здесь со всеми этими людьми, мамой и парнями… И хотя я вроде был рад, что вокруг столько тех, кому не наплевать на мою девочку, но все же жутко напрягало все это мельтешение, а особенно необходимость отвечать на сочувственные фразы и бесконечные вопросы. Но взгляды мамы и членов моей стаи было выносить еще тяжелее. Нет, никто не смотрел на меня с упреком за то, что я, типа, слабак и позволил увезти Юлали. Достаточно было и беспокойства в их глазах. Ведь они, в отличие от присутствующих тут людей, знали, что творится с Изменяющим облик, когда он оказывается в ловушке. Да, конечно, мы могли справляться с этим какое-то время, каждый по-своему и насколько хватит сил сдерживать паническую реакцию зверя. Только я не имел пока понятия, каковы возможности моей девочки. Поэтому-то мысли об этом и то, как волк продолжал накручивать меня, заставляли балансировать в опасной близости к катастрофической вспышке.
Появление Дина создало неловкость лишь в первый момент, но потом мы без слов заключили некий договор взаимной терпимости ради Юлали. Зато вот когда примчался взмыленный, слегка очумевший полицейский, я оказался в малюсеньком шаге от того, чтобы уже наконец убить кого-то сегодня. От него так разило чувством вины, что я понял сразу, что он если уж не точно знает, то наверняка догадывается, почему моя жена сейчас сидит там, в этом долбаном застенке. И не будь всей этой суеты вокруг, я бы уже знал, какого хрена происходит. Он бы мне все рассказал, в этом я не сомневался.
Когда Юлали наконец показалась в тех проклятых дверях, выйдя из-за спины своего адвоката, я думал, что лопну от радости. Но первый же взгляд на ее бледное и изможденное лицо привел меня в настоящую холодную ярость. Я понял, что борьба с истерикой зверя высосала из нее все силы, буквально выпотрошила, оставила пустой. Продлись это еще немного, и она была бы просто раздавлена. Разрушена до основания. Слишком долго она гнула свою волчицу, вынуждая копить гнев и силу. Это читалось не только в погасших и словно ввалившихся за считаные часы глазах, но и в каждом нервном, дерганом движении. Моя дикарка была выжата досуха, хоть и пыталась, как всегда, держать лицо.
Но когда на нее буквально набросились с поздравлениями все вокруг, она сломалась. Юлали сначала смотрела на окружающих в шоке, на грани страха даже. Так, словно перед ней были не знакомые и переживающие за нее люди, а какие-то странно выглядящие инопланетяне, и она сразу и не может решить, опасны ли они для нее. А потом что-то словно щелкнуло, как будто из Юлали выдернули какое-то ребро жесткости, и по ее щекам потоком потекли слезы. Вот на это мне уже просто невыносимо было смотреть. Легче было бы выдержать, чтобы меня живьем на части резали, чем видеть, как она плачет. Без всхлипов и содроганий плеч, без заламывания рук и искаженного лица. Просто стоит вся на самом деле такая маленькая, хрупкая, одинокая и смотрит, а по щекам потоком льется соленая влага.
Вот тогда я и решил, что хватит. Больше я не позволю ей ни разу испытать подобное. Иначе что я, в конце концов, за мужчина, если позволяю, чтобы с моей женщиной происходило такое. Вся эта ее маска для всех «я такая сильная и ни в ком не нуждаюсь» не более чем притворство. Сильной ей приходилось быть просто потому, что по-настоящему опереться не на кого было. Но теперь у нее есть я, и больше изображать супердевушку ей не нужно. И если для того, чтобы она поняла это, мне нужно давить и преодолевать ее дикое упрямство, то так тому и быть. Хватит игр! Отныне я — тот, кто стоит между всем миром и моей женщиной, как это и положено законом более древним, чем все когда-либо придуманные людьми. И даже если сейчас ей это не нравится, то придется с этим смириться. Если чересчур умная головушка Юлали втягивает ее в неприятности для ее задницы, то я буду тем, кто это пресечет. И рано или поздно она с этим сумеет ужиться.
Я хотел сказать ей об этом, когда она выспится и хоть немного вернет себе силы. Но так уж вышло, что разговор случился сразу. Я ожидал более яростного сопротивления от Юлали, взрыва, гнева. Но после первой вспышки она словно схлопнулась, отгораживаясь от меня толстенными стенами из обжигающего холода. И после того тепла, что появилось между нами в последнее время, это было даже хуже, чем истерика или откровенная агрессия. Я знал, что делать с ее гневом, упрямством, вспышками ярости. Это были чувства, эмоции. Но что делать с этим ледяным безмолвием и звенящей пустотой, я совершенно не мог понять. Мой волк трясся и клацал зубами, замерзая в том бесконечном потоке мороза, что исходил от его пары. Теперь-то он не бушевал, а только смиренно скулил, не зная, как вести себя с этим. Я и сам был в замешательстве. Я ожидал спора, борьбы, скандала, в котором каждый из нас будет отстаивать свое мнение и выскажется до конца.
Но ничего подобного не было. Прошли сутки, но Юлали не бунтовала, а просто игнорировала мои попытки общаться. Лишь только следила за каждым моим движением тяжелым, пристальным взглядом. Таким, каким следят за врагом, представляющим смертельную опасность. Словно ждала нападения в любую секунду. Было в этом что-то жуткое и дикое, когда любимый человек не сводит с тебя глаз, в которых читается ожидание любой подлости. Это буквально душило меня, выворачивало наизнанку. Я был уверен, что поступаю верно, ведь я хочу защитить мою женщину от чего бы то ни было. Это, наверное, самое правильное решение, что я принял за всю свою жизнь. Но почему же от него и не пахнет радостью, и с каждой проходящей минутой мне кажется, что Юлали удаляется от меня со все нарастающей скоростью. Уже сейчас складывалось ощущение, что я вижу ее сквозь толстенное стекло, не пропускающее ни единого звука или запаха, и чем дальше, тем толще и непрозрачней оно становится. И не имеет значения, что мы могли лежать в постели и я прижимал к себе ее тело как можно крепче. В моих руках была замерзшая скульптура, от близости которой все внутри превращалось в ледяную крошку с острыми режущими краями.
Пролежав без сна рядом с ней первую ночь и промаявшись так весь день, я реально хреново отработал субботнее шоу. Я был так плох, как, наверное, никогда даже в самом начале, когда только учился делать трюки. Никто, понятно, мне не сказал ничего, но я и сам это видел в глазах окружающих. Видение Юлали, безмолвно следящей за мной, как за тварью, способной причинить ей боль, жгло в груди, словно вместо сердца у меня был кусок раскаленного докрасна камня. Швырнув шлем в руки техника, я понесся в трейлер, намереваясь сделать хоть что-то, что сдвинет с мертвой точки все это дерьмо.
Микаэль поднялся мне навстречу. Он не выглядел счастливым от того, что ему приходится быть надзирателем для Юлали, но сейчас мне было на это плевать. Посмотрев на меня, он ретировался, оставляя нас одних. Жена сидела в зоне гостиной со своим ноутбуком на коленях. Стоило мне войти, и она вперила в меня снова свой настороженный взгляд.
Не желая больше ни минуты терпеть это подвешенное состояние, я забрал гаджет и бросил его в другое кресло. Намерение добиться от моей женщины хоть какой-то реакции, кроме полного игнора, заставило меня схватить ее за руку и вытащить из кресла. Вжав ее в себя, я ощутил голодные спазмы своего истосковавшегося по ее теплу тела. Это было уже просто невыносимо — ощущать ее так близко, прикасаться, спать в одной постели и не иметь возможности дотянуться по-настоящему.
— Юлали, пожалуйста, поговори со мной, — пробормотал я, запрокидывая ее голову и подставляя жестко сжатые губы под свой жаждущий рот.
— Говорю, — ответила она охрипшим от долгого молчания голосом, в котором льда было больше, чем в Антарктиде.
Но моему сознанию вдруг стало все равно. Это хриплое звучание, которое я так часто слышал, когда она извивалась и сгорала подо мной, словно сорвало во мне все ограничения, выпустив зверский голод на свободу. Я хотел ее, Господи прости, как же сильно я ее хотел. Прямо сейчас, сию же секунду. Прижать ее к постели, ощутить каждым сантиметром кожи, ворваться во влажную глубину, чтобы хоть так ощутить, что она здесь и по-прежнему принадлежит мне. Пусть борется со мной, сопротивляется, я буду изводить ее, пытать ласками, пока не сдастся и не станет опять взрывающим мой мозг сосредоточием живого желания.
— Северин, нет, — тихо говорит Юлали. Но я не хочу этому верить, просто потому что не могу остановиться.
Резкими движениями я избавил нас обоих от одежды и отнес Юлали в постель. Знаю, мои поцелуи больше похожи на укусы, но я с ума схожу от того, настолько нуждаюсь в ней. Меня трясет и скручивает от этой нестерпимой потребности. Вкус ее кожи, запах каждого уголка тела, тепло и ощущение ее близости… Это никакая не зависимость, не болезненное пристрастие. Это просто основа выживания. Я не горю. Любой пожар, каким бы жарким и разрушительным он ни был, имеет свойство погаснуть, когда иссякнет топливо. То, что я чувствую к этой женщине, несоизмеримо больше, чем дикая страсть. Я не знаю этому определений. Но это то, что не заканчивается, не проходит, не иссякает.
Я поднимаю глаза, желая увидеть, что Юлали хоть немного ощущает то же, что и я. И наталкиваюсь на тот самый взгляд. Нет, теперь он все же другой. Так, словно она получила подтверждение всему худшему, что ожидала от меня. И это как мощнейший удар в грудь, способный остановить сердце.
— Думаешь, это всегда будет срабатывать? — Ее губы дрожат. — Что сможешь сделать что угодно, заставить меня, согнуть, принудить, заставить отказаться от собственной жизни, а потом просто раздвинуть мне ноги, и я все прощу только ради того, чтобы ты трахал меня регулярно?
В ее голосе, наконец, чувства. Но это такое яростное презрение и негодование, от которых стынет кровь.
— Ну, что же ты остановился, Альфа? — усмехается она мне в лицо. — Давай, действуй. Ты ведь знаешь, еще немного усилий — и я буду извиваться и стонать под тобой, как настоящая похотливая сучка. Это же, мать ее, наша хренова физиология, Северин. Как бы я ни относилась к тебе в реальности — в постели не смогу сопротивляться и дам все, что захочешь. Только знаешь что? Можешь меня запереть, оторвать от всего, что я люблю и чем дорожу, и хоть до смерти затрахать, доказывая, какую власть имеешь над моим телом. Но обладать моим сердцем и разумом ты никогда не будешь! Слышишь? Я никогда не стану жалкой и всепрощающей, униженно выпрашивающей крохи твоего внимания! — Юлали теперь всю трясет, и она уже кричит.
Только почему мне кажется, что она говорит так, словно обращается не только ко мне. В ее глазах застарелая, пустившая в самую глубь корни боль. Такая давняя, глубоко спрятанная, но от этого не менее реальная и мучительно-острая.
— Лали… — Ее боль отзывается во мне, убивая желание, но наполняя таким глубоким состраданием и гневом к тому, кто посмел вколотить это мучение так глубоко в ее сердце. — Лали, девочка моя…
Я провожу пальцами по ее лицу, лаская, желая впитать, забрать себе то, что ее гложет.
— Нет! — дергает она головой, отказываясь делиться со мной.
— Лали, Лали, пожалуйста. — Я целую ее лоб и волосы, прошу прощения за себя и за то, что было в ее прошлом. Не знаю за что на самом деле, но все равно умоляю отпустить, забыть.
— Нет! — Она сжимает зубы, не верит, не отпускает.
— Девочка моя, прости меня, — шепчу и отстраняюсь, чтобы видеть ее глаза. — Как мне все исправить?
— Отпусти меня, — даже не задумываясь, говорит она.
Отпустить? Нет! Нет! Все во мне, каждая моя частица восстает против этого. Это противоречит всему, что есть во мне: не важно — разумному или инстинктивному, первобытному. Это единственное, что просто физически невозможно, просто потому что невозможно вообще.
— Нет. Разве ты не понимаешь, я хочу защитить тебя. Я забочусь о тебе!
Ее губы неожиданно дергаются в циничной ухмылке.
— Заботишься? Защищаешь? Добрый, любящий Альфа! А кто меня защитит от тебя и твоей «любви и заботы»? Как скоро ты начнешь вколачивать в меня свою любовь, если я окажусь недостаточно понятливой?
Меня словно отбрасывает от нее. Я просто не могу прямо сейчас дышать с ней одним воздухом из-за той дикой волны боли, что исходит от моей жены. Он стал непригодным для жизни. Юлали провожает меня прежним тяжелым взглядом. Она что, думает, что я когда-то смогу поднять на нее руку? Но как ей такое вообще могло прийти в голову? Кто-то делал это раньше? Пытался вбить в нее подчинение с помощью жестокости и боли? Ненависть, такая мощная и жгучая, равной которой не было в моей жизни, стремительно заменяет каждую каплю крови в моем теле. Я хочу знать, кто он. Хочу сжать его горло и наслаждаться видом покидающей его глаза жизни. Господи Боже, никогда, никогда я не хотел убить кого-то так сильно, как хочу сделать это прямо сейчас! И клянусь, я сделаю это, как только узнаю, кто он!
Я заставлю Юлали сказать мне, кто он. Не сейчас. Прямо в эту минуту мне надо уйти прочь, иначе я взорвусь и разнесу все на хрен в мелкие щепки. А моя бесконтрольная ярость совсем не то, что я должен показать Юлали, если надеюсь хоть когда-то наладить все вновь. Потому что, похоже, именно взрыва насилия она и ожидает от меня. Нет! Этого не будет, девочка моя. Не при тебе, ни за что на свете.
Судорожно натянув одежду, я иду к двери.
— Уходишь? — спрашивает Юлали.
— Да. Мне нужно проветриться, — скриплю я, насилуя сжатое гневом горло.
— Ну да. Меня-то ты не поимел, так что, конечно, нужно сходить выпустить пар. Желаю хорошо провести время! — насмешливо говорит она.
Я убью этого ублюдка! Я убью его тысячу раз!
Через несколько шагов налетаю на Камиля, он смотрит мне в лицо и переводит недовольный взгляд на дверь трейлера.
— Что она тебе опять… — начинает он.
— Заткнись! Лучше присмотри тут, — рычу я и иду дальше как можно быстрее, потому что невыносимое желание нанести кому-то или чему-то невосполнимый вред просто распирает меня.
Беру в боксе мотоцикл и выезжаю на арену. Делаю трюки снова и снова, все усложняя их. До тех пор, пока не заканчивается бензин в баке.
Бросаю железного коня прямо у одного из трамплинов и брожу по укатанной поверхности, пытаясь выгнать из головы кровавую пелену. Телефон звонит. Раз. Потом еще. Еще. Не выдержав этой настырности, я достаю его из куртки. Мама. Я попросил Нести позаботиться о ней, пока я не разберусь в наших отношениях с Юлали. Видимо, больше ждать она не хочет. Не хочу ни с кем говорить, но прятаться и избегать разговора — это не в моем характере.
— Да, мам, — устало хриплю в трубку.
— Северин, сынок, как ты?
— У меня все нормально.
— Сынок, припомни, пожалуйста, тебе хоть когда-то в жизни удавалось удачно мне соврать?
Нет, не удавалось. Не значит, что я плохо пытался. Наверное, это в принципе невозможно.
— Мам, пожалуйста, я сейчас не настроен на общение. Прости меня. Может, завтра.
— Очень жаль, милый, но речь не идет о каком-то «общении». Нам нужно поговорить.
— Когда? — вздыхаю я в телефон.
— Вчера, сынок. Это касается Юлали. И, думаю, это очень-очень важно.
Что моя мама может знать о Юлали? Они общались в общей сложности меньше получаса. Но деваться некуда.
— Я приеду к тебе в отель через полчаса.
Вскоре мы сидели в баре при мамином отеле в затененной уединенной кабинке. Мама немного нервно вращала стоящий перед ней стакан с соком.
— Скажи, сынок, Юлали рассказывала тебе что-то о своей родной стае?
— Нет, мам. Она одиночка. Нести удалось выяснить, что она родом из Луизианы. Но больше ничего.
— Боже мой! Бедный ребенок! — В глазах мамы блеснули слезы, и голос задрожал. — Как же она выжила?
— Лали сильная, мама.
— Видимо, даже ты не представляешь, насколько.
Может, и так. Я, выросший в стае и никогда не знавший особой нужды и одиночества, наверное, действительно не смог бы представить, каково это — выживать в одиночку.
— Ну, это только подтверждает то, о чем я подумала, рассмотрев ее.
— Что ты имеешь в виду?
— Не помню, рассказывала ли я тебе когда-нибудь, но в то время, когда я была еще девчонкой, каждая стая вела довольно закрытую жизнь и общение между ними не было столь частым явлением, как сейчас. Но дело в том, что стало очевидно, что численность Изменяющих облик стремительно снижается, так как рождаемость сильно пошла на убыль. Мой отец был очень продвинутым, как вы говорите, для своего времени и увлекался открытиями людей в плане медицины и генетики. Он и предположил, что снижение рождаемости есть следствие того, что стаи живут весьма замкнуто и поэтому большинство членов являются родней в той или иной степени. И это реально ослабляет каждое следующее поколение, накапливая наследственные отклонения и заболевания. Вот мой отец и предложил устроить нечто вроде посещений молодежью других стай и надежде на то, что своих партнеров Изменяющие будут находить как можно дальше от родных мест.
— Но пара ведь одна-единственная. Был ли смысл в этих движняках? — фыркнул я.
— Тут ты прав, сынок. Но не забывай, что до того, как мы обретаем пару, ничто не мешает нам иметь детей от других партнеров. Странности нашей физиологии.
Да, в этом мама права.
— Хочешь сказать, мой дед весьма приветствовал рождение детей вне пары? Вот уж не знал.
— Мой отец был немного одержим идеей повысить численность наших соплеменников до максимального количества. И если для этого нужно было, чтобы рождалось как можно больше детей — в парах или нет, — то да, он это считал правильным. Он отдавал себе отчет, что молодежь, оказавшись временно на чужой территории, может немного «пошалить». И если от этих «шалостей» должны были родиться дети с более сильной кровью, то это в его глазах все оправдывало.
— Хм. А дедуля был… чудак.
— Ну, все мы не без недостатков, сынок.
Не знаю уж, зачем оказалось нужно матушке-природе так извратиться над нашей системой размножения, но, видно, была у нее какая-то задумка. Вот была бы тут моя Лали, она бы наверняка растолковала нам своим заумным языком, отчего и почему. Неожиданно все внутри тоскливо потянулось к моей жене. Невыносимо быть без нее, пусть она злится на меня, пусть не принимает, пусть косячу на каждом шагу. Но перенести расстояние между нами я просто не могу.
— К чему ты ведешь, мам? — Я заерзал на месте, желая, если честно, помчаться к Лали и попробовать все заново.
— Я к тому, что в одной из таких ознакомительных поездок мы посетили большую стаю в Луизиане. Альфой в стае был Филип Мерсье. В принципе, не самый плохой мужик, но очень уж зацикленный на соблюдении старых обычаев и в штыки воспринимавший все новое, в том числе и затею моего отца. — Я сглотнул, превращаясь в слух. — А еще у него был сын и наследник его положения в стае — Калеб. Вот уж где редкостный ублюдок, Господи, прости меня! С первой минуты общения у меня от него просто мурашки по коже были. Дальше хуже. Он нагло приставал к каждой девушке, пользуясь своим положением сына Альфы. Только то, что с нами были и парни из нашей стаи, не позволило ему зайти дальше разговоров и зажиманий. Несмотря на его молодость, я почти никогда за то время, что мы были там, не видела его трезвым. Но самым ужасным стало секретное откровение одного из местных парней. Калеб был связан еще до момента нашего приезда. Он связался с одной местной девушкой, почти подростком еще за год до этого. И при этом, ни от кого не скрываясь, гулял направо и налево.
— Хм. И что же, его пара это спокойно терпела?
— Я видела ее всего раз, Северин. На меня она произвела впечатление жутко подавленной и покорной, буквально раздавленной. Думаю, Калеб сломал ее полностью. Даже за то короткое время, что мне случилось с ним общаться, я поняла, что Калеб просто рафинированный подонок и мерзавец, которому нравится унижать и подавлять любого, кто слабее его. У него, по-моему, вообще не было понятия о милосердии, уважении или сочувствии. Только потакание своей развращенной натуре и безмерная жестокость. Так что, если Юлали родом из этой стаи, я не думаю, что ее детство было наполнено радостью и весельем. А в том, что она оттуда, я почти не сомневаюсь. Уж слишком много внешнего сходства с Калебом я в ней заметила. Она его ребенок, однозначно.
Мое горло сжалось в смутной догадке, но я одернул себя. Нельзя делать поспешных выводов. Черт возьми, каким бы этот Калеб Мерсье ни был злобным ублюдком, если Юлали и правда его дочь, разве мог он причинить ей боль? Это же ребенок, плоть от плоти, разве может отец желать ему зла?
— Мам, спасибо за этот рассказ, но скажи прямо, что ты пытаешься мне сказать?
— Северин, сынок, не знаю, ощутил ли ты в твоей паре нечто… болезненное. Как бы сказать… Она словно носит на себе незаживающую рану. Прячет ее ото всех глубоко внутри.
Да, ощутил. Только вот рассмотрел это поздновато и успел напортачить.
— Ты это поняла, перекинувшись с ней парой фраз?
— Не язви, дорогой. Женщины в этом смысле способны видеть и чувствовать больше и тоньше мужчин. К тому же эмоции мешают тебе многое рассмотреть.
— Если так, то что мне делать?
— Идти вперед так осторожно, как ты только можешь, сынок Юлали не та, на кого можно давить и форсировать события. Знаю, твоя сущность Альфы требует от тебя двигаться напролом, опрокидывая противника, и добиваться победы любой ценой. Стремление к победе, несмотря ни на что, есть основа натуры Альфы. Только тебе следует помнить, что твоя женщина — не противник тебе. И то, что между вами, это не борьба, не соревнование. Вы должны стать единым организмом. А насилием этого не добиться никогда.
Благодарю, мама, что напомнила, но я, кажись, уже совершил все ошибки, какие только мог.
— Спасибо, мам. Я постараюсь обдумать все, что ты мне сказала, и действовать соответственно.
Попрощавшись с матерью, я стал колесить по городу. Меня со страшной силой тянуло к Юлали, но мы явно оба не готовы поговорить. Я уже сделал свой неверный ход и теперь не знал, как это исправить. Юлали не та, к кому можно просто прийти и сказать: «Прости, я повел себя как мудак и, вспылив, перегнул со своими гребаными санкциями». Тем более в глубине души я не считал мое желание оградить ее от любой опасности чрезмерной заботой. Но сейчас вопрос не в том, что я считаю, а в том, как это выглядит с точки зрения Юлали. Мне сложно понять, как мое защитное поведение видится с позиции моей жены. Вполне возможно, пережив насилие и давление ранее, она воспринимает мою попытку защитить ее от всего как агрессию.
Черрррт возьми, жена моя! Ты не собираешься делать мою жизнь проще! Как же мне быть с тобой, горько-сладкая ты моя Юлали?
Глава 31
Юлали Мерсье
Северин вылетел за двери, словно за ним черти гнались, а я осталась лежать на постели, как он меня и оставил. Голая, распластанная, трясущаяся от гнева и жестокой обиды. Последние сутки я чувствовала себя как в измененном пространстве. Все мои чувства онемели, как будто получили огромную дозу обезболивающего. Словно у всех моих эмоций кончилось топливо или сдохла батарейка. Все, что осталось, — бесконечная, непреходящая горечь. Но сейчас, лежа в этой постели, я ощутила, как ко мне волной цунами возвращается такая знакомая злость. На Северина, на все эти гребаные обстоятельства, но больше всего на себя. Дура безмозглая, идиотка! Разве я не знала с самого начала, что нельзя доверять никому, а Монтойе в первую очередь? Так нет же, размякла, бесхребетное ничтожество, повисла на нем в поисках тепла и поддержки. Позволила вытрахать себе мозги, лишить способности адекватно мыслить.
Ну что же, так мне и надо! Как там сказал мой суженый? «Хватит играть в гребаную независимость!» А Монтойе честь и хвала, сумел-таки добраться до меня, довел свою роль почти до триумфального завершения! Браво, муж мой! А тебе, Юлали, очередной урок вот так доверчивые кретинки расплачиваются за собственную глупость! Болью! Так что наслаждайся плодами своего идиотизма. Самое противное, что я не могла врать себе. Даже если я прямо сейчас найду способ уйти от Монтойи, создам между нами физическое расстояние, мне уже никуда не деться от того, как глубоко внутрь он успел забраться. Как бы я ни отгораживалась, ощущение того, как каждым своим прикосновением он погружался в мою плоть, словно в мягкое масло, и добирался до самого сердца, забыть невозможно. Как и то, что некая глубинная часть, та Юлали, которую я прятала и берегла от всех из-за ее уязвимости, жалобно просила еще совсем недавно поверить, пустить Северина еще ближе, позволить себе начать нуждаться в нем! Что же ты сейчас заткнулась и скукожилась в сопливых рыданиях в уголке? Ну что, нравится тебе такая близость? Стоил тот короткий момент призрачного тепла нынешней боли? А ведь знала, что именно так и будет. Все время знала, что чудес не бывает. Альфа есть Альфа. Он добьется поставленной цели любой ценой. Жажда победы у них вместо крови, совести и остальных чувств. По большому счету так и должно быть. Каждый, кто наделен геном властности просто по факту рождения, наверное, должен быть способен дойти до победного конца, невзирая на чувства окружающих. Целеустремленность, доведенная до совершенства на самом глубоком, генетическом уровне. Это хорошо и правильно для выживания Изменяющихся в целом. Природа не обязана считаться с теми, кого сминают в борьбе за процветание вида в целом. Так, чисто сопутствующий ущерб.
Я позволила злости расти и расширяться, наполняя тело, заряжая эмоции. Злость — это хорошо. Она дает силы бороться и двигаться дальше, несмотря ни на что. Злостью можно заткнуть кровоточащие дыры в душе и приглушить до едва слышимого шепота любые другие чувства.
Я поднялась с постели и собрала разбросанную одежду. Одеваясь, подумала, как это еще один из моих надсмотрщиков до сих пор не занял место в гостиной зоне. Неужто Монтойя решил, что меня больше не нужно стеречь? Но, подойдя к двери, услышала с той стороны тихий разговор Камиля и еще кого-то из парней. Нет, похоже, меня теперь будут охранять снаружи.
Отыскав свою сумку, брошенную тут еще перед незапланированной «экскурсией» в управление, я вытащила свой телефон, не подающий признаков жизни, и в очередной раз похвалила себя за привычку таскать с собой все что угодно, в том числе и зарядное устройство.
Спустя какое-то время, когда я запустила свой гаджет, посыпались сообщения. Целый шквал. Большая часть о пропущенных вызовах. Звонили все, кто только мог. Больше всего было от Дина, Матиаса и моего директора Бруно Лионели. Последний, видимо, отчаявшись дозвониться, накатал мне пространную эсэмэс, в которой, всячески извиняясь, сообщал мне, что появление в институте «до выяснения всех обстоятельств весьма неприятного инцидента» они «не приветствуют». К тому же, сообщал он, лаборатория все равно опечатана. Короче, мне вежливо говорили отвалить и не появляться, дабы не пятнать своим присутствием честное имя остальных ученых. Я позволила жгучей обиде лишь на пару минут завладеть моим сознанием. А потом запихнула ее куда подальше. Мы с моей злостью со всем справимся. И с этим тоже.
Дин и Матиас настоятельно просили в эсэмэс перезвонить им. Но было еще масса сообщений. Некоторые с угрозами и оскорблениями. Другие со словами поддержки и ободрения. Большинство номеров я не знала, поэтому кого благодарить или посылать в обоих случаях, не догадывалась. Также было еще несколько звонков и эсэмэс с одного незнакомого номера. Текст информировал меня, что господин Пробс, мой адвокат, настоятельно просит меня связаться с ним, так как нам необходимо выработать тактику моей защиты до завтрашнего утра, поскольку к одиннадцати меня вызывали на допрос в то же самое долбаное управление. Я взглянула на часы — время за полночь. Быстро написала ответ, что жду от него место и время завтрашней встречи. Через пару минут он прислал адрес своего офиса и просил быть не позже девяти утра.
Следующим я набрала Дина. Он очень переживал за меня и спрашивал, можно ли ему приехать. Я мягко отговорила его. Не хватало еще ему стать свидетелем наших разборок с Монтойей. К тому же он слишком хорошо меня знает и поймет, что что-то не то. А молчать он не будет, и это грозит вылиться в отвратительную сцену. Короче, втягивать в это еще и Дина я никоим образом не хотела. Поэтому перевела беседу на разные отвлеченные темы, в том числе и на то, что, как казалось моему мужу, Линда запала на Дина. Немного смущенно он ответил, что пока не готов обсуждать подобные вопросы. Ну что же, так я, в принципе, и думала.
Когда мы попрощались и закончили разговор, я отключилась, испытывая острый приступ тоски по тому еще совсем недавнему времени, когда у меня был только Дин, а жизнь была хоть и однообразна, но спокойна и не причиняла мне боли при каждом вдохе.
Было уже около часа ночи, но я размышляла лишь секунду, перед тем как набрать Терча. У нас с ним есть не праздная тема для беседы, так что соблюдать правила приличий считаю в данной ситуации излишним. В любой момент Северин вернется, и тогда нормально поговорить с Матиасом я не смогу. Долгие гудки, но со второго раза коп ответил мне.
— Юлали! Наконец-то! — Его язык слегка заплетался, а на заднем плане давила басами громкая музыка. — Погодите минутку, я выйду отсюда.
Было слышно, что он передвигается, ругаясь по дороге с тем или теми, кто попадались ему на пути. Через пару минут музыка стала намного тише.
— Я так рад вас слышать, Юлали! Я пытался встретиться с вами. Звонил, наверное, тысячу раз! Приезжал и дежурил под домом. А потом догадался, что вы у Монтойи, и приехал туда. Но мне сказали, что увидеться с вами нельзя. Эти его охранники — долбаные Церберы! О, прошу прощения!
Да, было похоже, что Матиас сильно навеселе.
— Что-то отмечаете? — спросила я.
— А? То есть да, естественно! Мое отстранение от нашего дела! Они отобрали у меня дело, гребаные свиньи… — сорвавшись, зарычал он, но тут же опомнился. — Упс! Извините, Юлали!
— То есть у вас больше нет доступа к материалам? — забеспокоилась я.
Матиас рассмеялся в трубку беззаботно-торжествующе, как могут только сильно пьяные люди.
— Я все скопировал! Они думали остановить меня? Так вот хрен им! Ой! Да что же это такое? Извините мой язык, Юлали, — смущенно пробормотал он. — И доступ в архив мне они пока перекрыть не могут. Для этого им уволить меня нужно, а пока не за что! Я буду паинькой и стану исправно лизать хреновы задницы начальству, пока дело не закончу. Да что сегодня из меня сыпется-то, как из дырявого мешка?!
— Прекратите извиняться, Матиас, меня уже подташнивает от этого. — Я потерла лоб, стараясь загнать головную боль поглубже.
— Юлали, я должен просить у вас прощения бог знает сколько раз за то, что втянул вас в это! — голос Терча вдруг стал жалким.
— Перестаньте! — раздраженно сказала я. — Скажите лучше, вы ведь действительно не собираетесь уступать?
— Ни на пол проклятого шага! — выкрикнул мужчина.
— Это очень радует. Меня больше не счастливы видеть в институте, похоже, я теперь слегка безработная. Меня обвинили черт знает в чем, моей репутации по ходу пришел конец. И даже когда обвинения полностью снимут, после этой шумихи мало какой научный центр или институт возьмет меня на работу с таким скандальным багажом. О грантах тоже придется забыть, скорее всего.
— Боже, я чувствую себя конченым мерзавцем за то, что втянул вас в это дело!
— Я это говорю не для того, чтобы поплакаться на вашей широкой груди, Матиас. Просто я должна быть уверена в том, что неприятности, которые свалились мне на голову, не окажутся напрасными. Вы должны довести это дело до конца, Терч. Чего бы это ни стоило. К сожалению, с установлением личности последнего ребенка теперь возникли сложности. У меня есть данные и снятые параметры на флешке, но нет нужной программы, чтобы их обработать. Думаю, вам нужно целенаправленней работать с тем, что есть. Мне кажется, что никто бы не стал так напрягаться с этой подставой, это ведь как-никак затратно и требует массы усилий, если бы ничего такого не было в этих останках. Интуиция подсказывает, что именно в личностях этих мальчишек, а точнее, в неких аспектах их биографий разгадка всего. Должно быть что-то, что их объединяет и что способно, по мнению тех, кто на все это заморочился, указать на их убийцу. Не мне вас учить, конечно, Матиас. Я ведь в этом профан. Но не стали бы так суетиться с этим подкидыванием улик, если бы не было чего-то, что было сочтено опасным.
— Я с вами согласен, Юлали! И вы напрасно принижаете свою дедуктивную способность. Вы потрясающая!
— Матиас…
— Нет уж, Юлали, погодите! Я сегодня пьян и могу себе позволить говорить, что думаю. Завтра все равно могу прикинуться, что ничего не помню. Вы замечательная, Юлали. Есть в вас что-то… Даже не знаю что! Только когда думаю о вас, мне так хорошо и в то же время горько-тоскливо.
Я молча выслушала откровение Матиаса. Мне нечего ему ответить. Он с минуту дышал в трубку, но потом закашлялся:
— Простите дурака еще раз. Значит, вы считаете, что наши разгадки в прошлом детей?
— Да, — охотно откликнулась я, радуясь, что обсуждение щекотливой темы окончено. — Думаю, что должно быть нечто, объединяющее всех троих мальчиков при жизни. Черт, это не телефонный разговор! Мне бы хотелось обсудить все при личной встрече.
— Мне тоже, Юлали. Но к вам не прорваться. Монтойя что, устроил вам домашний арест? Считает, что вы можете и правда быть причастной к этому делу с отравой?
— Что? Да нет, конечно. Это другое, Матиас. Долго объяснять, да и смысла никакого. Это ничего не изменит. — Я невольно раздраженно махнула рукой, словно мой собеседник мог это видеть.
— Вы поэтому не хотели говорить ему об угрозах, Юлали?
— Матиас, давайте свернем эту тему. По поводу дела встретиться и поговорить мы можем или у моего адвоката завтра, или в управлении после допроса пересечься. Вы могли бы подъехать.
— Я буду, не сомневайтесь. Но хочу сказать вам кое-что по поводу Пробса, Юлали, — заторопился Матиас, видимо боясь, что я отключусь.
— Я вас слушаю.
— Господин Пробс весьма дорогостоящий и раскрученный адвокат. Но не это главное. Помимо вас и некоторых состоятельных граждан он представляет интересы еще и Александра Велша.
— Вот черт! — Я была по-настоящему удивлена.
— Может, конечно, все это случайность, а может, и нет. Но до нас и раньше доходили слухи, что господин Пробс не чурается за дополнительную и весьма значительную плату делать своим клиентам некоторые не совсем обычные и законные одолжения. Доказать ничего пока не получилось, но я абсолютно уверен, что этот человек ради денег готов на все. Хотя как адвокат он реально талантлив и почти не проигрывает в суде.
— Весьма интересно, — нахмурилась я.
— Вы не знаете, Монтойя нанял его для вас случайно или, может, по чьей-то рекомендации?
— Понятия не имею. Мы… пока не говорили об этом, — пробормотала я. Ага, и о многом другом не говорили. И вряд ли будем. Хорош, договорились уже!
— Юлали, у вас правда все нормально?
Как будто если это не так, есть возможность что-то изменить. Разве что только совершить чертов скачок во времени и разминуться с Монтойей в том лесу.
— Все в порядке. Будет. Давайте уже прервемся. Время позднее.
— Юлали! — резко сказал Терч.
— Не нужно, Матиас!
Читать бесплатно другие книги:
