Тайна древнего замка Вальц Эрик

Оставив Эстульфа стоять в нерешительности, я поспешно подошел к Элисии. Она ждала возможности перекинуться со мной хоть словечком, но явно была удивлена тем, какое время я выбрал для разговора.

— С тобой все в порядке? Мы еще не говорили друг с другом со времени твоего приезда, — прошептала она. — Где ты был вчера ночью? Я приходила к тебе, но тебя не было в комнате.

— Я вышел прогуляться, мне не спалось.

— Ты хотел навестить меня?

— Я не собирался приходить к тебе вчера, но я скучал по тебе, ты даже не представляешь себе насколько.

— Представляю, Мальвин. Я…

— Давай поговорим об этом позже, ладно? А сейчас я хочу, чтобы ты оказала мне одну услугу, и не только мне, но и твоей матери. Ты выполнишь мою просьбу?

— Да.

— Поговори с Бильгильдис.

— Я не понимаю, какой бес в нее вселился.

Я мог бы рассказать Элисии об отношениях Бильгильдис с Агапетом, но сейчас это лишь сбило бы ее с толку.

— Поговори с ней.

— Трудно поговорить с человеком, у которого нет языка.

— Я имею в виду, образумь ее, уговори не выдвигать обвинений, делай что хочешь, главное, держи ее подальше от ее комнаты. Ты должна отвлечь Бильгильдис, понимаешь?

— Что? Зачем?

— Прошу тебя, сделай то, о чем я прошу.

— Да, но я хочу знать…

— Это долгая история, Элисия, а у нас мало времени. Позже я все тебе объясню, обещаю.

Я надеялся, что Элисии удастся отвлечь Бильгильдис на некоторое время. Иначе мне пришлось бы обыскивать комнату против ее воли, а я не имел права этого делать, ведь Бильгильдис была и свидетельницей, и обвинительницей на судебном процессе, который я вел.

Я стоял неподалеку от комнаты Бильгильдис, ожидая, когда ее позовут к Элисии. Три певуньи вошли в ее покои и почему-то задержались там. И тут вдруг я увидел, как Бильгильдис выходит из соседней комнаты! Вскоре она встретилась со служанками и направилась к покоям Элисии. Дождавшись, пока все они скроются из виду, я покинул свое укрытие и заглянул в соседнюю комнату. Там не было никого, кроме какого-то юного монаха. Попросив прощения за беспокойство, я прикрыл за собой дверь. Я не знал, что этот монах делает в замке и почему Бильгильдис заходила к нему, но тогда у меня не было времени подумать об этом. Только сейчас, когда я пишу эти строки, я вновь вспомнил об этом юноше.

В комнате Бильгильдис я обыскал все укромные уголки, где можно было бы спрятать записи. Я нашел угольные карандаши и чистые листы тряпичной бумаги, но все это не удовлетворило мое любопытство. Возможно, я ошибался? И эти записи вообще не имеют для меня никакого значения? А если и имеют, то ведь вполне возможно, что Бильгильдис уничтожила их, верно? Как бы то ни было, я видел те бумаги много месяцев назад.

Однако же я не собирался сдаваться так быстро. Срывать покровы с тайн — вот в чем важнейшая задача викария, и тайны эти могут быть сокрыты не только в мыслях людей, но и в каких-то материальных предметах. Большинству людей легче скрыть свои мысли, чем спрятать, скажем, записи, а если ты живешь в замке, то тебя ограничивают не только пределы твоего воображения, но и окружение. Итак, где можно спрятать бумаги? В сундуке, в подшивке одежды, под шкурами на кровати — все это я уже обыскал. В стене! Я прошелся вдоль кладки и действительно обнаружил выдвижной камень. Открыв тайник, я увидел там несколько тугих мешочков с деньгами (меня это мало интересовало, но все же откуда у пары крепостных такое количество золота?) и исписанные листы бумаги. Забрав записи, я вставил камень обратно в стену и вышел из комнаты.

То, что я прочитал, вернувшись в свои покои, повергло меня в состояние ужаса. Бильгильдис описала свою чудовищную месть, она изливала свою черную душу на эти листы страница за страницей. Я читал ее записи, а в моей комнате сгущалась тьма, ночь проникала и в мою душу, и внутренняя тьма выплескивалась во внешнюю. Лишь тот, кто готов уже был стать добычей дьявола, может понять всю глубину моего ужаса. Читая этот текст, я словно заглядывал в пропасть, которая могла бы стать моею, вот только я побывал на ее краю и не оступился.

Придя в себя после прочитанного, я скрепя сердце понял, что не просто недооценил Бильгильдис, но и обошелся с ней слишком мягко. Если бы я, узнав о ее тайне, еще прошлой осенью пошел бы к Элисии и к графине… Бильгильдис всех нас поймала в свои сети, а мы этого даже не заметили. А самым ужасным было то, что яд, которым она отравила нас, был настоян на наших же грехах, преступлениях, тайнах, проступках. Этим она хотела уничтожить нас.

И хотя Бильгильдис не упоминала этого прямо, я исходил из того, что это она убила Агапета. Из ревности. К тому же я почувствовал ее безмерную горечь оттого, что Агапет отправил на войну трех ее сыновей. Он бросил своих детей в огонь сражений, и они сгорели там, словно сухие деревца. Бильгильдис ничем не помешала ему, а вот графиня спасла своего сына, спасла своим неожиданным и отважным решением. Часть гнева Бильгильдис, направленного на Клэр, была на самом деле обращена на нее саму, хотя она и не призналась бы в этом. И вот, после всего случившегося мужчина, с которым она прожила полжизни, привозит домой молодую венгерскую девчонку на замену постаревшей любовнице. Тогда Бильгильдис мстит, как отомстила бы обманутая супруга. Она убила Агапета, а теперь добивается смерти Клэр.

Мне многое нужно было сделать — поговорить с графиней о ее сыне, посвятить в происходящее Элисию и в первую очередь заставить Бильгильдис сознаться в убийстве, ведь ее записи едва ли можно было использовать для выдвижения обвинений, зато они могли серьезно навредить и графине, и Элисии, и мне самому. Если бы мне удалось выжать из нее признание… Должен ли я провести допрос с пристрастием и подвесить Бильгильдис на дыбу? Но она обвинительница на судебном процессе, это было бы странно. Лучше, конечно, предложить ей что-нибудь за ее признание, но вряд ли это сработает — Бильгильдис смертельно больна, жить ей и так осталось недолго. Запугать ее? Не получится — по той же причине. У этой женщины ничего нет — ни веры, ни будущего, ни воли к жизни. И никого у нее нет, кроме разве что мужа, которого она не любит. Что можно предложить такому человеку, каким наказанием его устрашить?

Сейчас я понимаю, что эти строки, вероятно, создают неправильное впечатление о том, что происходило в моей душе. Кажется, будто я погрузился в раздумья и предался неспешным рассуждениям. На самом же деле все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, пока я мчался к комнате Бильгильдис. Я знал, что близок к тому, чтобы найти убийцу, спасти графиню, обеспечить для нас с Элисией общее будущее, оставить графство Эстульфу… Все зависело от этой немой умирающей женщины.

Полный ожиданий, страха и ненависти, я ворвался в комнату Бильгильдис. На столе горела лампа, а значит, служанка уже вернулась от Элисии, но я ее почему-то не видел. По всему полу рассыпались золотые и серебряные монеты, на них играли отблески света. В стене зияла темная дыра. Бильгильдис обнаружила пропажу.

Мое внимание привлек какой-то хрип, и я повернулся. Служанка перегнулась через подоконник, ее тошнило. Видимо, она не слышала, как я вошел сюда. Заметив под ногами еще пару листов бумаги, я подобрал их и приложил к остальным записям, а потом двинулся в сторону немой. Я споткнулся о лежавший на полу камень, и Бильгильдис повернулась. Ее подбородок был весь в крови. Это не должно было удивить меня, ведь я знал о ее болезни, но я невольно отпрянул и резко вскинул руку с записями, словно говоря ей: «Я все знаю. Ты зло этого замка. Ты его проклятье».

Мы стояли друг напротив друга, будто безмолвные призраки, повстречавшиеся во тьме и не знающие теперь, что им делать. Я едва видел ее глаза, лишь слабые отблески пламени в ее зрачках, но мне казалось, что Бильгильдис может заглянуть в самую глубину моей души и понять, насколько мы с ней похожи. Я ждал. Сам не знаю чего. Не знаю, что я должен был ей сказать.

А потом… я предвидел это и надеялся на то, что так и произойдет… Бильгильдис нагнулась, схватила камень и замахнулась. В последний момент я уклонился от ее удара, она едва не попала мне в голову. Камень упал на пол, а я схватил Бильгильдис обеими руками и прижал к стене. Я душил ее. Женщина сопротивлялась, но она была слишком слаба и слишком стара, чтобы что-либо противопоставить моей решимости и силе моих рук.

Я поднял ее хрупкое тельце и вдавил его в узкий проем окна. Бильгильдис чуть не застряла в нем, мне пришлось повозиться, но в конце она выскользнула из моих рук, упала в темноту ночи и исчезла.

Я услышал ее крик, сменившийся смехом. Смех был звонким, заливистым, и я понял, что это лишь мое воображение. Бильгильдис смеялась надо мной по той же самой причине, что и насмешливо улыбался в ответ на мои молитвы Иисус. Я все-таки стал убийцей.

У меня хватало причин для того, чтобы искать общества Элисии. Это была первая наша ночь после четырех месяцев разлуки, прошедший день был исполнен тревожными событиями, нам нужно было поговорить о нашем будущем. Но тем поздним вечером, после происшествия в комнате Бильгильдис, я направился к Элисии потому, что мне хотелось удостовериться в близости женщины, ради которой я стал одним из тех, кого сам день за днем передавал палачу. Я не должен был убивать Бильгильдис, мне несложно было бы вырвать из ее рук камень, несложно было бы одолеть ее. Для этого не нужно было выбрасывать ее из окна. Теперь я хотел убедиться в том, что могу жить, помня содеянное, пока мне доподлинно известно, ради кого я пошел на преступление.

Когда я вошел в комнату, Элисия сидела перед зеркалом. В комнате царил полумрак. Зрелище красивее я не мог бы себе и представить. Чувство тревоги развеялось, словно встреча с любимой даровала мне отпущение грехов. Теперь проклятье снято, мы можем жить счастливо, подумал я. Сейчас все мое внимание было направлено на Элисию, и единственным, что беспокоило меня, была мысль о том, что рассказать ей. Оставить ее в неведении о произошедшем? Утаить от нее правду? Или полностью открыться ей?

Я еще не принял окончательного решения и хотел пока что подвести Элисию к обсуждению этого вопроса.

— Как прошла твоя встреча с Бильгильдис? — спросил я.

Она молчала.

Я сделал шаг вперед.

— Твои мольбы смягчили ее сердце?

Элисия не ответила мне, словно не услышала моих слов. Она смотрела на свое отражение в зеркале. Подойдя поближе, я увидел кровь на ее лице, на ее шее, на ее платье…

— Элисия, что случилось?!

Я ощупал ее тело, но не видел следов повреждений. И тут я вспомнил о крови, которой рвало Бильгильдис.

— Она больше не причинит тебе вреда, любимая. Не причинит. Она мертва, понимаешь? Да, она мертва. Вытри кровь, позабудь о том, что случилось. Прошу тебя, забудь. Посмотри на меня, Элисия! Прошу тебя, посмотри на меня!

Она не отвечала, что бы я ни говорил, что бы я ни делал. Элисия смотрела на себя в зеркале, смотрела себе в глаза. И только когда я встал между ней и зеркалом, она, казалось, заметила меня, но ее взгляд оставался столь же отрешенным.

— Ложись, любимая, поспи немного. Давай я помогу тебе, вот так, видишь, теперь все в порядке, — я отнес ее на лежанку. — Эта змея укусила кого-то в последний раз. Завтра с тобой все будет хорошо, вот увидишь. Ну пожалуйста, скажи мне хоть что-то, хоть словечко, Элисия! Скажи мне что-нибудь, чтобы я понял, что ты вернулась… вернулась, где бы ты ни была. Или посмотри на меня, посмотри так, как смотрела раньше.

Но Элисия не отвечала на мои мольбы. Я обмыл ее лицо, снял с нее окровавленную рубашку и уложил мою возлюбленную в постель. Я развел огонь в обоих каминах и зажег несколько лампад. Вскоре комната прогрелась, по ней распространился приятный запах. Через какое-то время Элисия закрыла глаза, погружаясь в дрему, а я начал молиться.

Посреди ночи Элисия вскинулась ото сна.

— Папа? Папа! — закричала она.

Я подбежал к ней, попытался успокоить, но Элисия не видела меня. С момента нашего знакомства мы еще никогда не были столь далеки друг от друга, как в это мгновение.

— Скажи мне хоть слово, Элисия… Посмотри на меня…

Но она не смотрела.

Нет в мире ничего ужаснее бессилия.

Утром, еще до петушиного крика, мне пришлось покинуть комнату Элисии и отправиться к себе, ведь я мог бы навредить нам обоим, если бы кто-то увидел меня здесь. Нам нужно было оставаться осторожными.

Я не хотел оставлять Элисию без присмотра, потому решил где-то через час заглянуть к трем печальным певуньям и попросить их посидеть с госпожой.

Я как раз дошел до своей комнаты, когда услышал крики:

— Убийство! Убийство! Ее убили! Бильгильдис убили!

Затем вновь воцарилась тишина, но уже через пару мгновений со всех сторон послышались шорохи, бормотание, звон доспехов. Усталые и невыспавшиеся, люди нерешительно выходили из своих комнат навстречу предутренним сумеркам. Раздались чьи-то вскрики.

Я вошел в свою комнату и запер дверь.

Вскоре ко мне постучали.

Я снял накидку, привел одежду в некоторый беспорядок и открыл дверь.

— Да, что случилось?

— Господин, — выпалил запыхавшийся стражник. — Прошу вас, пройдите со мной. Произошло нечто ужасное.

Я вновь надел накидку и прошел за стражником в комнату Бильгильдис.

— Немая служанка исчезла, — сообщил мне стражник, обводя рукой пустую комнату.

— Это ничего не значит. Она может быть где угодно. Видимо, вышла в уборную. Ну, или она сбежала, потому что не хочет лгать в суде.

— Мы уже проверили уборную и столовую для слуг, там Бильгильдис нет. Однако же нам удалось кое-что заметить. Прошу вас, посмотрите сами, господин.

Той ночью сразу после смерти Бильгильдис я сложил деньги обратно в тайник и поставил камень на место, бумаги я забрал и теперь носил их с собой вместе с моими собственными, поэтому в комнате царил относительный порядок.

Стражник подвел меня к окну и указал на стену. Засохшая кровь ярким пятном выделялась на сером поросшем плесенью камне.

— Я понимаю, что тебя беспокоит, однако же мне известно, что Бильгильдис была больна, ее рвало кровью. Этим следам может быть не один день.

— Да, господин. Я понимаю, господин.

— Я слышал крики. Кто кричал об убийстве? Распускать такие слухи — скверное занятие.

— Мы не знаем, кто кричал, господин. Какой-то мужчина.

— Что ты имеешь в виду? Он был незнаком вам?

— Нет, господин, когда мы с товарищем пришли сюда…

— Арнольд! Арнольд, ты там? — донеслось откуда-то из-за окна.

— Простите, господин. Это мой товарищ. Он спустился вниз.

— Вниз?

— Да, к подножию скалы.

Я высунулся в окно, и от высоты у меня тут же закружилась голова. Стены замка переходили в гладкую скалу, а у ее подножия среди цветущих веток стоял еще один стражник.

— Арнольд, — крикнул он, думая, что я — это его товарищ. — Тут лежит какая-то женщина. У нее раздроблен череп, но сдается мне, это немая. Немее некуда.

Я предположил, что монах, живший в соседней от Бильгильдис комнате — впоследствии мне стало известно, что это был Орендель, — поднял тревогу. Вероятно, он хотел навестить ее, увидел открытое окно и кровь и пришел к выводу, что его кормилицу убили, чтобы не дать ей выступить в суде. Я открыл дверь в его комнату, но его там не было.

— Господин, — Арнольду мое поведение явно казалось странным, — я отведу вас вниз, к телу.

— Я сам найду дорогу. Я хочу, чтобы ты незамедлительно отправился к графине и передал ей вот эту записку.

Я нацарапал угольным стержнем, принадлежавшим Бильгильдис, пару строк, в которых я предупреждал графиню Клэр о том, что ее сын находится в замке и что Бильгильдис настроила его против матери и Эстульфа. Я также советовал ей усилить стражу у своей двери и двери Эстульфа.

— Разбуди госпожу Клэр, если придется. Кроме того, необходимо, чтобы ты выставил стражника у двери госпожи Элисии. Организуй поиски монаха, который находится в этом замке. На нем обычная монашеская ряса. Когда монах будет найден, его необходимо взять под стражу. Тебе все ясно?

— Да, господин.

— Повтори.

Он все повторил правильно, и я отослал его к Клэр.

И только потом позволил себе сделать глубокий вдох.

Добраться до подножия скалы было не так-то просто. Мне пришлось обогнуть замок, спуститься по обрывистому склону, продраться сквозь кусты и перелезть через пару валунов, чтобы, наконец, отыскать в лесных зарослях нужное место. Там, среди высокой травы и густых ветвей меня ждал второй стражник.

Тело Бильгильдис с неестественно вывернутыми суставами лежало на поросшем мхом крупном валуне, по форме напоминавшем перевернутую чашу. Этот камень, доходивший мне до бедра, словно служил предупреждением о том, что приближаться к замку не следует.

Мне не хотелось смотреть на изувеченное тело женщины, ведь я знал, что это я повинен в том, что приключилось с нею. Но я понимал, что нужно внимательно осмотреть и ее саму, и все вокруг, делая вид, будто я провожу расследование.

С некоторой поспешностью — сейчас, по прошествии времени, она кажется мне неразумной — я повернулся к стражнику:

— Служанка покончила с собой.

— Но ей пришлось бы протискиваться в узкое окно комнаты, господин. Оно не намного шире бойницы…

— Она худая, ее тело прошло бы в проем.

— Да, господин, может быть, все так, как вы и говорите, но сброситься с крепостной стены было бы намного проще.

— Я полагаю, что Бильгильдис в очередной раз вырвало кровью. От отчаяния при мысли о неминуемой смерти от страшного недуга несчастная выбросилась в окно. Ты сомневаешься в моих словах?

— Нет, господин.

Больше стражник не оспаривал мои заключения — так больные не сомневаются в диагнозе, поставленном врачом.

И, в сущности, на этом все могло бы и закончиться.

— Пока я ждал вас, господин, я немного отошел от трупа, — сказал стражник. — Было не очень приятно стоять рядом с этим камнем, понимаете, господин…

— Да, конечно. К чему ты говоришь мне об этом?

— Я прошел вдоль скалы, господин. Вон туда, видите? И там я кое-что нашел.

— Нашел?

— Господин, может быть, вы могли бы пойти туда и посмотреть? Я там ничего не трогал, честное слово.

Я нехотя последовал за ним. Сейчас в моей голове крутилось столько мыслей и на душе было так плохо, что у меня не было сил на эту пустую, как я полагал, трату времени. Кроме того, мне пришлось перебраться через несколько упавших деревьев и крупных камней, а в моей широкой накидке сделать это было не так просто.

Но я сразу же осознал важность найденного, когда увидел все собственными глазами. Там, присыпанное листвой, лежало то, что и привлекло внимание стражника. Белая, некогда ночная рубашка, посеревшая и истрепавшаяся от непогоды. Она лежала здесь уже давно, но я разобрал выцветшие пятна на груди и по краю сорочки — кровь. Осмотрев это место, я нашел следующее: дорогой кинжал с гравировкой «Konradus Rex»; искореженную шкатулку со свитками, которую мне едва удалось открыть; старый, покрытый вмятинами шлем, найденный нами с Элисией в потайной комнате; кольцо короля; ключ от сокровищницы.

— Тут, внизу, никто обычно не ходит, господин. Все эти вещи могли бы пролежать здесь незамеченными десятки лет.

Я посмотрел на отвесную скалу, переходившую в стену замка.

— Скажи мне, — спросил я стражника, — чьи покои находятся прямо над нами?

Клэр

Недавно, вскоре после того как я проснулась, ко мне пришел стражник и передал мне письмо от викария: Бильгильдис мертва, мой сын в замке, надо мной и Эстульфом нависла смертельная угроза. Конечно, письмо Мальвина было длиннее, чем то, что я написала здесь, но не намного.

— Я уже распорядился, чтобы перед вашей дверью поставили трех часовых, госпожа, и столько же перед дверью графа, — сказал стражник.

— Нет. Я хочу, чтобы ты убрал всех стражников из этой части замка.

— Но госпожа…

— Я недостаточно ясно выразилась?

— Нет, но…

— Ты уберешь отсюда всех стражников, в том числе и тех, кто уже стоит перед дверью моего супруга. И ты не должен ему об этом сообщать.

Я двадцать шесть лет прожила в этом замке, и потому мое влияние как графини было достаточно велико для того, чтобы добиться у стражника покорности, хотя слушаться он должен был не моих приказов, а приказов нового графа. Чтобы придать своим словам большую убедительность, я сняла кольцо с пальца и передала его этому бедняге. Глаза стражника жадно блеснули, и он схватил кольцо так, будто я угостила его жирной гусиной ножкой под конец поста.

— Ты получал от викария другие приказы?

— Он сказал, что я должен выставить часового у двери госпожи Элисии и сообщить другим стражникам, чтобы они нашли в замке монаха и задержали его.

— Ты можешь выставить часового у двери моей дочери, но монаха искать никому не следует. Как и сообщать кому-либо о нем. Скажи моим служанкам, чтобы они не заходили ко мне сегодня, я никого не желаю видеть. Где викарий?

— Он осматривает в лесу тело служанки.

— Хорошо. Викарию ни слова. Теперь иди. Да, кое-что еще. Отпусти венгерскую девушку. Дай ей коня, краюху хлеба, головку сыра и вот эти монеты. И не смей оставлять эти деньги себе!

— Конечно, госпожа.

— Я благодарю тебя. Да сохранит тебя Господь.

Я сняла козью шкуру с окна и залюбовалась величественными водами реки, этой животворящей жилы земли, чья серебристая лента тянется через многие земли. На берегах этой реки происходят различные события, такие же, как произошли со мной, — хорошие и плохие, веселые, грустные или трагические. Наверное, можно целое тысячелетие рассказывать о том, что происходит на берегах Рейна. Сколько легенд и преданий сокрыто в этих водах. И моя история — лишь одна из многих, и, вероятно, не лучшая. Но это история моей жизни, и она достойна того, чтобы о ней знали.

Моя птица пережила зиму в деревянной коробке, которую я приказала сделать для нее. Вчера вечером я вдосталь накормила ее зерном. Не знаю, зажило ли ее крыло. Сегодня утром птица исчезла. Наверное, она расправила крылья и, влекомая ветром, вылетела в долину. Возможно, что ее крыло так и не зажило, и она упала в пропасть.

Я до сих пор сижу у трельяжа, тут я начала писать и пишу до сих пор, поглядывая время от времени на дверь. Я ожидаю, что она медленно, тихо откроется и я увижу край монашеской рясы. Я не боюсь предстоящего. Все это справедливо. После моего удивительного выздоровления пару недель назад я часто спрашивала себя, за что мне такая милость. Теперь же я понимаю, что кара моя еще настигнет меня и это произойдет сегодня, невзирая на смерть Бильгильдис. Есть какая-то ирония в том, что судьей моим будет лицо не светское, каким был бы викарий, а в каком-то смысле духовное, хотя палач мой носит рясу лишь для сокрытия своего лица.

Почему насилие столь привлекательно, а кротость — нет? Вчера поздним вечером ко мне пришел Эстульф. Он в слезах признался мне, что накануне убил Бальдура. Конечно, я не стала спрашивать его о смерти Агапета — к чему?

Мое разочарование беспредельно. Я вкладывала в Эстульфа все свои надежды, в нашей паре он должен был стать хорошим человеком, не без греха, конечно, но не оскверненным кровью — ни убитых, ни врагов на войне. Я считала его человеком, которому отвратительно как насилие коварное, скрытное, так и гордое, вынесенное на всеобщее обозрение. В моем представлении Эстульф был воплощением нового времени, нового мировоззрения, и я хотела быть той, кто перекинет мостик между миром старым и миром новым. И я пыталась это сделать, видит Бог. Я ждала от Эстульфа намного большего, чем, к примеру, от Элисии и Оренделя — им достаточно было просто быть моими детьми. Эстульф же был — и остается — моим возлюбленным, моим супругом, моим счастьем. Он был моей верой. Я отчаянно цеплялась за его представление о лучшем мире, как птица на моем окне хваталась лапками за тонкую жердочку.

А когда Эстульф убил Бальдура, он стал частью того мира, что стремится к добру, проливая кровь врагов. Я все еще люблю его, и мне некуда деться от этой любви. Но мы словно заблудились. Добро и Справедливость далеко от нас, и дорога к ним затянута туманом, к тому же никто из нас не знает, каковы они на самом деле, а потому возможно, что мы ходим по этой дороге кругами.

Мне опостылел этот замок. Я хочу уехать отсюда вместе с Эстульфом, сбежать из этого места, где расцветают любовь и смерть, где вянут правда и надежда. Я никогда не чувствовала себя здесь дома, и все же я жила здесь. Я принимаю то, что…

Кара

Мне приснился сон.

Я стою во дворе замка.

Там царят шум и гам, ибо после возвращения Агапета из похода в замке собралось много народа. Со всех сторон доносятся приветственные возгласы. Агапет восседает на коне, вскинув к небу кулак. Странно, но я радуюсь его триумфу. Я, пленница, побежденная, радуюсь его победе. Я заговариваю с ним. Я что-то говорю ему, но он не удостаивает меня и взглядом. Агапет подходит к Элисии, обнимает ее и смеется. Позже, на пиру, я еще раз подхожу к нему. Я вижу, что графиня уже удалилась в свои покои. Мне хочется, чтобы Агапет обнял меня, сказал мне что-то приятное. Я надела для него красивое платье — не знаю, откуда оно у меня. Бард начинает петь. Агапет танцует со мной, но недолго. Появляется Элисия, и он оставляет меня ради нее. Я стою в стороне, стараюсь держаться подальше от происходящего. Служанки раздевают меня. А потом… Не знаю, я ничего больше не знаю…

Я в каком-то маленьком, узком месте, возможно, в могиле. Тут темно. Становится еще темнее… Ночь… Пар, сколько пара… И вдруг — я в купальне, в воде. Мне становится жарко. Там Агапет. Я поднимаю руку, замахиваюсь… Кровь, кровь, повсюду кровь…

Какой странный сон. Я была неподалеку, когда Агапет въезжал в замок, но я не помню, чтобы я испытывала подобные чувства. Была я и на пиру, но не танцевала с Агапетом. Он был отвратителен мне, это был страшный человек, но я его не убивала.

Вот и подошла к концу моя история. Мне разрешили покинуть этот замок, где я провела осень и зиму, где я ненавидела, любила и страдала. Восемь месяцев — я отмечала дни зарубками на стене — я пробыла в этом чуждом мне мире, мире, похожем на сон.

И вот я прощаюсь с вами, камни, ибо это вы храните память обо мне. Я прощаюсь с вами, те, кто знает теперь мою историю. Я иду навстречу заре.

Мальвин

Подойдя к покоям графа, я заметил, что что-то не так. В коридоре было пусто, я не увидел здесь стражников, несмотря на мои предостережения. Только одна служанка встретилась мне по дороге.

— Эй, — позвал ее я.

Девушка вздрогнула.

— Ты не видела тут монаха?

Она покачала головой.

— Ты была у графини?

Она покачала головой.

— У графа?

Она покачала головой.

— Ты видела кого-то из них?

Но и на этот вопрос девушка не знала ответа и очень обрадовалась, когда я разрешил ей отправиться по делам. Слухи о смерти Бильгильдис уже распространились, и слуги были напуганы. Один за другим обвинители умирали, вначале Бальдур, затем немая старуха. Люди винили в этом Эстульфа и графиню, но и меня тоже, ведь я как викарий принес им не справедливость и защиту, а одни несчастья. В глазах простых людей я стал причастен к проклятью. Иногда, мне кажется, простой люд обладает большей мудростью, чем мы, благородные и ученые мужи, ведь в отношении меня и Эстульфа слуги были, в общем-то, правы. Мы действительно были прокляты.

Подойдя к двери графини, я поднял руку, чтобы постучать, но в последний момент передумал. Сам не знаю почему. Словно какое-то предчувствие охватило меня — эта тишь, эта пустота, горечь прошедших дней, вся эта кровь, эти мертвецы, окровавленная одежда, свитки, интриги, раны, преступные мысли и деяния, яд в наших душах, яд, отравивший мир… Все это еще не закончилось. Нам нужно очищение, божественный суд. Этот замок, да и всех нас ждет чудовищная катастрофа. Зло, накапливавшееся в нас столько месяцев, столько лет, должно выплеснуться наружу. Так и должно быть.

Возможно, я думал так потому, что все еще находился под впечатлением прочитанного. Мои записи, записи Бильгильдис и Элисии находились в моем распоряжении. Их можно было прочитать как три части одного целого, будто они были кусочками странной мозаики, ставшей отражением драмы. И эта драма не могла завершиться хорошо. В сентябре прошлого года я приехал сюда как следователь и судья, привыкший полагаться на здравый смысл, но всего за пару месяцев я превратился в фаталиста, одержимого идеей предначертания. И неспроста.

Я медленно открыл дверь в комнату Клэр. Окно не было закрыто шкурой, и в комнату врывался весенний ветерок, трепавший мои волосы и накидку. С улицы доносился какой-то странный звук — не то гул, не то стрекотание.

Первым, что я заметил, был белый мотылек, влетевший в окно.

Уже потом я увидел монаха — Оренделя. Он стоял ко мне спиной. Я видел только его, не графиню. Юноша застыл перед подзеркальным столиком, словно склонившись над стулом… или над тем, кто сидел на этом стуле.

Я прокрался в комнату и медленно пошел к Оренделю, который так и не шелохнулся. Я был в двух шагах от него, когда увидел, что его правая рука резко дернулась вниз. В ней юноша сжимал кинжал.

Еще медленнее, чем прежде, я отступил на шаг, чтобы обойти Оренделя и столик и взглянуть на стул.

Там сидела Клэр. Графиня прислонилась затылком к бедру Оренделя, ее лицо было обращено в другую сторону, так что я не мог разглядеть, что с ней.

У меня болезненно сжалось горло.

— Что ты натворил? — спросил я, наконец заставив себя разлепить губы.

Мальчик повернулся ко мне. В его глазах блестели слезы.

— Я думал, она убила Бильгильдис.

— Нет, — сказал я. — Она ее не убивала.

«Это я ее убил, — хотелось добавить мне. — Это я столкнул ее вниз, и я поступил бы так еще раз, вновь и вновь, если бы потребовалось. Бильгильдис была ведьмой, вот только ее оружием была не магия, а умение понимать слабости людей и обращать их против них».

И я действительно произнес бы эти слова, глядя в глаза этого юноши, которого я знал лишь из прочитанных мною записей. Но я не успел.

В это мгновение графиня повернулась ко мне.

— Позвольте мне познакомить вас с моим сыном, викарий, — сказала она. — Его зовут Орендель. Его долго не было в замке.

— Слава Богу, вы живы! — с облегчением воскликнул я. — Я уж было подумал, что ваш сын…

— Я хотел этого, — прошептал Орендель. — Я уже приставил нож к ее горлу. Еще одно движение… Но моя рука словно онемела. Я не мог убить собственную мать. Она не сопротивлялась. Не кричала. Я просто не смог. После всего, что рассказала мне Бильгильдис, я предполагал, что встречу здесь совершенно другую женщину, женщину, которая вовсе не похожа на мою маму. Но она… она была такой же, как и годы назад. Я видел это, чувствовал это… Ее глаза… я увидел в зеркале ее глаза. И в них читалась любовь, та же любовь, что и прежде. Ни следа зла, ненависти, холода.

— Я ждала смерти, — сказала Клэр. — Я готова была принять свою участь. Ирония в том, что мое смирение спасло меня.

— Я… я разрыдался, — немного смущенно признался Орендель.

— Эта слабость делает вам честь, — заверил его я. — А что с Эстульфом? С ним все в порядке?

Графиня улыбнулась.

— Да, с ним ничего не случилось. Мы с Оренделем обо всем поговорили. Он рассказал мне, как Бильгильдис обманывала его все эти годы. Последний час мы проплакали вместе. Этих слез хватит навсегда.

Я не хочу рассказывать о произошедшем в дальнейшем в подробностях. Графиня прошла судебное разбирательство и была оправдана. Я молча согласился с вынесенным по ее делу решением, более того, я искренне восхищался этой женщиной за ее мужество, которого так не хватало мне самому. Впрочем, мое преступление было совсем иной природы.

Тем днем я попросил графиню о разговоре наедине, и она отослала Оренделя к его отчиму, чтобы они могли познакомиться. К мечущемуся по комнате белому мотыльку присоединилось еще два, и трепетание их крыльев придавало нашей печальной беседе диковинный оттенок.

Я достал из принесенной сумки грязную окровавленную ночную рубашку, кинжал, кольцо, ключ, шлем, деревянные четки и шкатулку с записями Элисии. Да, сумка была тяжелой.

— Все это я нашел в лесу у подножия отвесной скалы, прямо под комнатой Элисии.

Клэр опустила глаза.

— Я уверен, что вы можете объяснить мне, что это значит, графиня.

— Вы ошибаетесь. Я ничего не знаю, почему вы…

— Не играйте со мной, графиня, — грубо перебил ее я.

Мой гнев вспыхнул на мгновение, но он был вызван лишь моей нетерпеливостью и потому уже через мгновение развеялся, сменившись отчаянием. Я опустился на стул, подпер голову руками и протер глаза.

— Я люблю Элисию. Прошлой осенью у нас с ней завязались отношения. Ребенок, которого она носит под сердцем, от меня. Я пришел к вам не как викарий.

Не знаю, что из моих слов удивило ее больше всего. Мы смотрели друг другу в глаза, и я видел, что она понимает меня. Мы пришли к соглашению, не произнеся ни слова.

Встав, графиня прошлась по комнате, где в безумном танце кружились мотыльки.

— Всю свою жизнь Элисия отчаянно пыталась сблизиться с отцом, мою же любовь она лишь принимала. Я старалась выстроить с ней хорошие отношения, но безуспешно. Что бы я ни говорила, что бы я ни делала, это не шло ни в какое сравнение со словами и поступками Агапета — словно незадачливый поклонник, что пытается добиться расположения любимой, но ему никогда не одолеть соперника, которому сопутствует успех. Если в жизни Элисии случалось что-то хорошее, она объясняла это влиянием Агапета, если же происходило что-то плохое, она винила меня. Так, я вспоминаю, что Агапет не хотел, чтобы его дочь играла с сыновьями Бильгильдис, и приказал мне передать его распоряжение Элисии. Она посчитала, что запрет исходит от меня, хотя я и объяснила ей, что я лишь передаю ей слова Агапета. В другой раз Элисия написала отцу поздравление — я обучала ее каллиграфии, и девочка очень старалась, выводя каждую буковку. Но Агапет, не умевший читать, рассердился и бросил ее письмо в камин. Элисия же обвинила меня в том, что я якобы плохо научила ее писать. И это лишь два из бесчисленных примеров. Все сложилось бы иначе, и мы сегодня не говорили бы с вами, если бы Агапет подарил дочери любовь и тепло, которого она так жаждала. Но у него не было на нее времени, к тому же Агапет не мог простить ни мне, ни самой Элисии того, что она была бесшабашной, озорной и очень умной, в то время как его сын страдал от слабого здоровья и не отличался буйным нравом. Конечно же, Элисия заметила, как отец к ней относится, но она… как бы это сказать… она старалась утешиться, уговаривая себя в том, что все обстоит иначе. Вначале я этого не замечала, а когда заметила, то не восприняла всерьез. Я думала, Элисия ведет себя так назло мне, потому что не хочет признаваться в том, что я люблю ее больше, чем отец. Моя девочка становилась старше, а ее восприятие Агапета все больше искажалось. Она боготворила отца, приписывая ему качества, в которые не поверил бы даже его лучший друг. Деревянные четки, подаренные ей Агапетом на седьмой день рождения, стали для Элисии чем-то вроде реликвии. Меня огорчало все это, но я еще не понимала, насколько далеко зашел самообман моей дочери. Я осознала это, когда Элисии исполнилось пятнадцать лет. В это время я подстроила похищение Оренделя, и тогда же Элисия впервые зацвела кровью, — графиня помолчала. — До этого она обманывалась лишь в представлении о характере отца и о чувствах Агапета относительно ее самой. Мы все иногда лжем себе, и хотя Элисия стала в этом настоящим мастером, в ее заблуждениях как таковых не было ничего необычного. Но потом… Она начала говорить о событиях, которые на самом деле никогда не происходили, она выдумывала истории о том, что случилось с ней и ее отцом. Не знаю, откуда такие мысли брались в ее голове. Эти истории явно были вымыслом, но, если я обращала на это ее внимание, Элисия злилась, поэтому я перестала возражать ей. Я говорила об этом с Агапетом, но его это не волновало. Бильгильдис советовала мне оставить все как есть. Мол, это само пройдет. Что же мне было делать? У меня не было ни плана борьбы с фантазиями дочери, ни возможности повлиять на нее, ни, наверное, решимости что-либо предпринять, ибо воля моя ослабела за долгие годы без любви. Я последовала совету Бильгильдис и оставила все идти своим чередом. Чем меньше времени было у Агапета на Элисию, тем, казалось, больше часов она проводила с ним в мире своих фантазий. Если он отказывал ей в просьбе, девочка либо вообще забывала о том, что о чем-то просила отца, либо делала вид, что Агапет выполнил ее просьбу. Но хуже всего было то, что Элисия не лгала, рассказывая свои истории. Она была уверена в том, что говорит чистую правду. Элисия целиком и полностью верила в собственный вымысел. И это было страшно. Элисия делила воспоминания об отце на два вида — те, которые радовали ее, и те, которых не было. В остальном она была совершенно нормальной девушкой, она могла шутить, грустить, злиться, наряжаться, болтать со своими служанками, скандалить с Бальдуром, мечтать о ребенке, рассуждать о жизни… В общем, она ничем не отличалась от других благородных женщин ее возраста, и ее разум работал безупречно. Только когда речь заходила о ее отце, Элисия не могла воспринимать реальность, создавая для себя особые пространства вымысла.

И вот, однажды… Это было прошлой весной, день клонился к вечеру… Ах, это было ужасно. Элисия попросила отца подарить ей кольцо — то самое, из шкатулки, которую прислал король. Агапет выпил лишнего. Он грубо высмеял Элисию и сказал, что она должна сперва родить ему внука, а потом уже обращаться к отцу со всякими просьбами. Агапет начал кричать на нее, виня Элисию в ее бесплодии, говорил, мол, она никудышная жена и никудышная дочь. Он был настолько пьян, что грозился подложить ее под племенного быка, чтобы тот ее осеменил. А потом… я едва могу повторить эти слова… Агапет сказал, что сам «заделает» ей ребенка. Кошмар, просто кошмар… Он еще никогда так не разговаривал с Элисией, и бедняжка была совершенно ошеломлена. Мало того, после этих слов Агапет схватил Элисию за плечи, сорвал с нее платье и впился поцелуем ей в губы. Я пыталась оттащить его от дочери, но Агапет был сильнее нас обеих и отталкивал меня. Как бы то ни было, он был пьян, и мои попытки помешать ему привели к тому, что Элисия сумела вырваться и убежать. После этого она слегла с лихорадкой на несколько дней. Я надеялась, что теперь Элисия поймет, каков на самом деле ее отец. Но нет, когда Агапет уехал на войну в начале лета, Элисия стала дожидаться его, словно влюбленная… — Она запнулась.

— Невеста? — предположил я.

— Моя Элисия… О господи… — Клэр провела руками по встрепанным волосам, потеребила локон. Графиня не знала, куда ей деть руки.

Мотыльков в комнате становилось все больше, сейчас их было уже шесть, и игра их белоснежных крыльев была словно насмешкой над грустью графини, да и над моей тоже.

Мы помолчали.

— Вы с самого начала знали, что убийца — Элисия.

— Почти, — кивнула Клэр. — Ночью, когда Бальдур рассказал мне о том, что случилось с Агапетом, я подумала, что моего мужа убила та венгерская девушка. Но на следующее утро я заметила, что из тайника в стене исчез ключ от сокровищницы. Об этом тайнике знали только Эстульф и Элисия. Я открыла сокровищницу ключом Агапета и заметила, что из шкатулки пропали кольцо и кинжал.

— И тогда вы начали подозревать свою дочь, так? Потому что зачем кому-то тайком пробираться в сокровищницу за кинжалом, если в замке полно оружия, верно?

— Я сразу подумала об Элисии, в первую очередь из-за того, что пропало это проклятое кольцо. То самое кольцо, о котором моя дочь так мечтала.

— Вы хотели забрать кинжал из купальни, чтобы все подумали, будто любой мог совершить это преступление, используя какое угодно режущее оружие. Вы пробрались к купальне и задействовали рычаг, который выпускает воду из бассейна. Но вам помешали Элисия и Бальдур, да?

— Именно так. Я хотела слить воду, чтобы удостовериться в том, что кинжал короля действительно лежит на дне бассейна. Если бы это оказалось так, я подменила бы его на охотничий нож. Тогда все поверили бы в то, что убийство совершила венгерская девушка. Но я не успела. Вода вытекала из бассейна слишком медленно, и, чтобы скрыться от Бальдура и Элисии, мне пришлось оставить купальню. Я отправилась в комнату Элисии, но не нашла ни кольца, ни кинжала. Вначале я вздохнула с облегчением, надеясь, что моя дочь никак не связана с этим страшным преступлением. Но на следующее утро Элисия пришла ко мне на могилу Агапета, и я заметила кольцо на безымянном пальце ее левой руки. Она показала мне кинжал, который она сама же и вытащила из воды, и рассказала мне о событиях того чудовищного вечера, когда отец напал на нее. В ее фантазиях все обстояло иначе — отец беззлобно подтрунивал над ней, он обещал ей кольцо… Тогда я поняла, что моя дочь безумна. Что-то в ее душе мешало ей увидеть реальность, мешало ей вспомнить события, в которых она принимала участие. С того момента я не просто приняла вероятность того, что Элисия убила своего отца, я смирилась с этой мыслью. Она допрашивала меня так, будто подозревала Эстульфа, да и меня саму, и я поняла, что Элисия не помнит того, что совершила. Безумная убийца, заблудившаяся в мире своего воображения, — графиня выразительно посмотрела на меня. — Возможно, тот, кто любит ее, мог бы понять это, принять ее деяние и простить.

Страницы: «« ... 678910111213 »»

Читать бесплатно другие книги:

И чего, спрашивается, привязались эти зеленокожие пятиглазые пришельцы? Давно проблем не было? Ну та...
«Магазин „Белые тапочки“В старом доме у самого кладбища жил мальчик по имени Анджей. Одноклассники е...
Трудно искать свое место в мире, особенно если ты гол и бос. А тут еще магический дар свалился на го...
В этой книге в живой и увлекательной форме рассказывается о природных, духовных и рукотворных богатс...
История Владивостока начинается в 1858 году с подписания Айгунского договора между Россией и Дайцинс...
В книге в увлекательной форме рассказывается о природных и духовных богатствах Владимирской области,...