Золото Югры Дегтярев Владимир
– Поплывем, поплывем, – испуганно ответил Артур Пекни, – что нам остается делать?
– Тогда не стой! – прошипел Ричарсон. – Плыви, корова!
Прошипел это и упал в беспамятстве от внутреннего напряжения.
Пекни переступил через упавшее тело и крикнул своему боцману Булту – готовить шлюпку для якорного завода.
На сотню ярдов назад, по течению, вывезли на шлюпке носовой якорь, сбросили в реку. Матросы навалились на рукоятки брашпиля; шхуна начала медленно подтягиваться к собственному якорю и через десять ярдов уже свободно качалась на речных волнах.
Матросы засвистели от радости. На правом, высоком берегу матросскому свисту вдруг ответил собачий лай.
Капитан Пекни резко обернулся. На берегу стояли три человеческие фигуры в звериных шкурах. По прямой линии от капитана до этих страшных людей было всего тридцать ярдов. Капитан Пекни хотел скомандовать про оружие к бою, но только засипел горлом.
Жуткие люди исчезли, и собачий лай замолк.
Капитан Пекни прокашлялся и внезапно заорал, подражая истерическим интонациям капитана Ричарсона:
– Пушки – к бою! Оружие – к бою!
До Шеркалы ватажный бриг не дошел верст пятьдесят. Резкий спад паводка застал ватагу в двух верстах от того места на Оби, которое в лоциях у Макара называлось «Узелок». Хорош узелок! На карте этот «Узелок» петлял так, что голова могла закружиться от долгого разглядывания речных извивов.
Обь не только обмелела до своих истинных глубин, но и сузилась. Теперь идти по ней галсами, будто по морю, – не получится. Попробовали идти без зигзагов, у правого, высокого берега. Там и глубина побольше, и ветер вроде покруче. Так и получилось. Бриг шел против течения, но весьма медленно.
Когда вошли во второй завив реки, Макар велел остановиться.
– Оглядеться надобно, – пояснил он, – нам вроде как здесь помирать.
– Иди ты к Богу в рай! – озлился Хлыст. – Англам помирать, не нам!
– Здраво ты сказал, – поправил себя Макар, – конечно – англам.
Однако нечаянная тревога толкалась у него под ребрами. Он все никак не мог забыть далекий, далекий гром, день назад прокатившийся по воде и потерявшийся в глиняных берегах.
– Доглядчиков надобно послать…
– Это – мигом! – оскалился Хлыст. – Сенька! Ерошка! Пора вам катить в догляд за подлыми гостями!
Мигом спустили шлюпку, развернули широченный парус. Бывалый Сенька и Молодший Ерошка добавили к силе паруса свою – и начали загребать еще мутную воду веслами. Шлюпка понеслась назад, по течению реки, так быстро, что стало даже завидно. Макару бы так плыть себе, да плыть. Например, к Катарине в Лондон. Доплыть, обнять вдовушку и уснуть у нее на пухлом, сладостном плечике.
– Ты только посмотри, Макар, что за река, екера мара! – Хлыст вытолкнул Макара из сладких дум.
Посмотреть было на что. Змеи так заковыристо не извиваются, как извивалась Обь в своем русле. Извивалась туда, на юг, к Иртышу, к самому горизонту. По этим извивам получалось, что надо версты три плыть на юг, потом плавно заворачивать и три версты плыть на север. Всего в двухстах шагах от того места, где только что плыл на юг.
– Сообразил? – спросил Макар улыбающегося Хлыста.
– Чего?
– Как помирать будем, – серьезно ответил Макар.
– Хоть ты и сын боярский, а я тебя!..
– Не ори. Доглядчики назад вернутся, и тогда я тебе нарисую всю нашу жизнь на пару дней вперед… Кому она останется, эта жизнь.
Три остяка, от жуткого любопытства вставшие в рост на высоком берегу как раз напротив английской шхуны и своим нарядом из собольих шкур жутко напугавшие главного человека на большой лодке, пригнали три собачьи упряжки к чуму хана Изоты.
Хан, узнав, как страшно погибла первая большая лодка, велел своим охотникам ставить ему чум на берегу. Но точно напротив того места, где будет стоять малая большая лодка со страшным лицом на материи, привязанной к верхушке гладкого столба, что поставлен посреди лодки.
Пообедали мучной подболткой и жареной рыбой совсем без соли. Соль кончилась неделю назад. Терпели.
После обеда вся ватажная команда спустилась в прохладный трюм брига, подремать по обычаю. Макар и Хлыст привалились спинами к левому борту брига, лицом от солнца, сняли сапоги – охолонить ноги, тихо подремать.
Подремать не получилось. Всякие мысли лезли обеим в головы. И мысли не благостные.
– Всю амуницию, весь порох, все, что осталось от еды, все это поднимем на вон тот, высокий берег, – тихо толковал Макар. – Потом заведем бриг во-о-о-н в тот поворот, поставим корабль поперек реки, бросим оба якоря и прошибем в обшивке дыры. Бриг чутка затонет и на день-другой остановит англов…
– И мы тогда темной ноченькой, да с ножами пойдем на шхуну – помирать… Теперь я тебя понял, Макар. Лестное дело ты придумал! Главное – дело нам понятное!
– Один корабль мы, конечно, вырежем, – убежденно сказал Макар. – И начнем мы резню со второй шхуны. У нее на палубе пушки уже готовы к стрельбе. Этими пушками мы переднюю шхуну будем бить до самого, что ни на есть конца. Или нашего, или англов…
– Ружья на дело брать не надо, – убежденно сказал Хлыст. – Дело пойдет в тесноте трюма, а с ружьем в трюме не развернешься.
У Хлыста был большой разбойный опыт резни на кораблях. Макар про ружья согласился.
– От ружей надобно снять багинеты и взять с собой, – подумавши, добавил он.
Немцы, коим в Риге не достался бриг и припасы на нем, придумали совать в дула своих тяжелых ружей штыки – багинеты. Штык, он в бою надежнее одного выстрела.
– Бывалый Сенька и Молодший Ерошка останутся на берегу, – сказал Макар. – Один опытный, другой сильный. Мало ли что. Если дело случится не в нашу пользу, пусть идут верх по реке. Мне говорили, что там, в середине Оби и Иртыша, наши казаки вроде как уже поставили остроги. Встретят казаков, те им помогут вернуться в Москву. Доложат царю про нашу…
– Молчи! – хрипанул Хлыст.
– … про нашу малую войну.
– Годится про войну. Конечно, про нашу войну пусть царю доложат, – Хлыст привстал, осмотрел из-за борта кусок земли между петлями реки, который предстояло пешком пройти ночью. Там вроде бы сухо. Сейчас вот доглядчики возвернутся, надо сходить, разведать ту низкую да узкую землю…
Хлыст снова сел.
– Одиннадцать человек с ножами, да ночью, и не такой корабль возьмут на кровь. Только уговор – никого не жалеть.
– Годится, – согласился Макар. – Давай малость ухватим дремы.
Макар закрыл глаза, и сразу возникла Катарина. Вот она идет к нему по Москве-реке, тянет навстречу руки…
Макар открыл глаза. Сказал вслух сам себе:
– Как это Катарина может идти по Москве-реке?
А Хлыст уже вскочил на ноги и свистел в ту сторону, куда уплыли доглядчики.
Шлюпка с Бывалым Сенькой да Молодшим Ерошкой показалась на повороте речного извива. Лодчонка шла против течения без паруса, на веслах, и шла устало. Хлыст раскрутил тонкую веревку с привязанным к ней обломком дубовой скамейки. Докинул куда хотел. Молодший Ерошка ухватился за обломок, намотал веревку на крюк на носу лодки. Сам упал без сил…
Когда лодку подтянули к борту брига, Бывалый Сенька сразу сказал:
– Братцы! Одной шхуны уже нет! Одно рулевое колесо от нее осталось. И капитан с проломленной башкой!
– Как так? Кто успел без нас кончить половину англов? – весело заорал Хлыст.
Молодший Ерошка на крик очухался, поднял кверху потное лицо, тряхнул волосьями, ответил:
– Нам, доглядчикам, это незнаемо…
Сенька добавил к докладу Ерошки:
– Идут, сволочи, ходко. Ветер, как назло, дует верхом, по-над берегом. Ходко идут… надо бы нам шевелиться.
Глава тридцать шестая
Как запланировал Макар, так и сделали. Выгрузили на высокий берег все припасы, а на низкий остров, что лежал между извивами обского русла, перенесли топоры, багинеты, насаженные на короткие древки, пять заряженных пистолей. Хлыст потащил было на остров свой тяжелый морской арбалет, да Макар решительно отобрал грозное в море оружие.
– Оставь на берегу. Река – не море. Трюм на шхуне – не город Бирка. Потом постреляешь.
У всех ватажников искрились глаза, все двигались нервно, шумно. Год, почитай, уже крови не видели.
Три раза Бывалый Сенька, Макар да Хлыст считали, когда английская шхуна успеет дойти до извива реки, до того места, где по раннему утру ватажники должны затопить бриг. По всякому подсчету выходило, что не раньше завтрашнего дня и только после обеда. Ближе к вечеру.
– Мы ихний ход видели, – говорил Бывалый Сенька, – да, идут ходко. И ежелив бы не кривой норов нашей реки, быть бы англам здесь уже этой ночью.
Отночевать Макар решил на берегу. Надоела уже корабельная болтанка. Хлыст пошел за ним. Бывалый Сенька помотал головой и идти на твердую землю отказался:
– Мучиться всю ночь… В трюме привычней.
Всю ночь на берегу, точно, мучились. Попривыкли к болтанке, каждый миг бессознанно ждали – сейчас качнет.
Под утро Хлыст первый вылез из-под кучи немецкой амуниции, в которую завернулись для сна. Толкнул Макара. Тот немедля вскочил:
– Англы?
– Люди!
Показал рукой в сторону редкого леса, росшего в полуверсте от берега. Туда бежали два смешных низеньких человечка, одетые в меха, с шапками на головах. Уж конец июня, солнце иногда припекает, а у них – шапки!
Люди скрылись в лесу.
Молодший Ерошка по нужде вышел на палубу, увидел своих на обрыве берега.
– Дядя Макар, а ведь флаг… Спасителя нашего надо бы снять с мачты.
– Сымай, – согласился Макар.
Он, как и Хлыст, сел на край обрыва, свесив ноги прямо над бригом. Залезший на мачту Молодший Ерошка оказался прямо перед их лицами. Было до того тихо, что слышали храп ватажников в трюме. Там, внутри брига, кто-то выругался, споткнувшись. На палубу поднялись Рыжебородый и Бывалый Сенька. Тоже по малой нужде.
Макар лег лицом верх, чтобы увидеть солнце. Темень почти отступила, но низкие тучи совершенно заслонили светило. Хлыст тоже лег на спину. Увидел, как быстро с севера бегут тучи, проговорил:
– Англам этот ветер на руку…
– Если им двигаться ночью да при добром рулевом, – ответил Макар. – Но ведь спят, поди, собаки…
И тут же услышал с мачты яростный крик Молодшего Ерошки:
– Англы! Пушки!
Макар вскочил на ноги. В двух сотнях шагов, в той речной петле, где хотели затопить бриг, а на ночь должна была встать английская шхуна, она и появилась. Но не темным вечером, а сейчас, светлым утром.
Все шесть пушек с ее левого борта грохнули разом.
Капитан Ричардсон, после удара головой о палубу путающий слова и пугающий матросов глазами, наполненными кровью, теперь двигался очень быстро. И больно бил тростью всякого, кто попадется. Капитан второй шхуны Пекни благоразумно прятался вместе с падре Винченто в своей каюте.
Река Обь быстро мелела, последние вешние воды стекали в Северный океан. Океан послал навстречу последней холодной воде быстрый ледяной ветер, бивший в прямые паруса шхуны, и она неслась против течения вполне резво.
Когда солнце стало утолакивать свой диск за безлесый горизонт, боцман скомандовал матросам бросать якорь. Капитан Ричардсон ткнул боцмана Булта тростью в лицо, выбил ему левый глаз и отменил команду насчет якоря. Оттолкнул рулевого и сам принялся крутить штурвал.
Матросы в трюме принялись молиться. Вахтенные без команды сообразили убрать верхний прямой парус, марсель, а нижний грот собрать до половины. Шли полным ветром только на косом, носовом парусе – и шли ходко. Благо река тут не имела крутых поворотов.
Под днищем шхуны иногда опасно скрипел песок, шхуна клевала кормой и носом, но тем и обходилось.
Под утро, когда небо уже посерело, тяжелые облака грозились пролить дождь и капитан Ричардсон без сознания осел на палубу, руль перехватил капитан Пекни. И вовремя. Река вдруг круто повернула вправо. Пекни послал матроса наверх, в «бочку», велел совсем убрать прямой парус. А ветер не утихал, даже прибавил силы.
«Бочковой» крикнул, что впереди сплошь одни речные завивы. Капитан Пекни приказал взять рифы на носовом, косом парусе.
Шхуна теперь шла благоразумным, тихим ходом. Лежащего без сознания капитана Ричардсона унесли в капитанскую каюту под догляд падре Винченто. Боцману Булту на выбитый глаз наложили травный тампон из капитанской аптечки. Вместе с половинками сухарей матросам велено было раздать по ломтю соленого сала и по половине кружки рома. Боцман получил кружку полной, выпил и лег на палубе возле борта. Тихо застонал.
«Бочковой» запрыгал в бочке, потом перегнулся вниз, сложил ладони рупором и сдавленно крикнул вниз:
– Бриг!
Глава тридцать седьмая
Английские трехфунтовые пушки били залпами. Каленые чугунные ядра, величиной всего-то с гусиное яйцо, за пять залпов излохматили бриг в доски. При первом залпе одно ядро вдарило по ногам Рыжебородого, и теперь он матерно орал, валяясь без ног под рулевым бревном.
Макар успел заметить, что Бывалый Сенька после крика Молодшего Ерошки: «Англы! Пушки», тут же прыгнул в воду. Его понесло течением от брига, и старик исчез за приречными кустами.
Хлыст ползал по берегу в десяти шагах от Макара и орал вниз, Молодшему Ерошке, коего вместе со стягом залпом снесло с мачты под берег.
– Лежит в глине, вроде шевелится, но не мычит! – крикнул Макару Хлыст.
Ватажники, спавшие в трюме, уже не кричали, как было после трех залпов. Повыбило ватажников и затопило.
Макар, у которого заледенело сердце, отполз задом к куче амуниции, где они с Хлыстом только что спали. Откопал ружье, проверил заряд. Подсыпал пороху на запальную полку, встал на одно колено и начал чиркать кремнем по железу, стараясь запалить фитильную веревку, примотанную к прикладу ружья.
– Ложись! Ложись, суена корова! – заорал ему Хлыст.
Макар оглянулся. Высокий англ в капитанской шляпе целился с борта шхуны из ружья. И целился много выше палубы брига. Выцеливал Макара.
Старинов упал на влажные немецкие мундиры. Упал, но все шарил и шарил под мундирами, пока не нашел моток сухих запальных фитилей. Вымотал один, чиркнул кресалом. Фитиль схватился гореть. Макар завел конец тлеющего фитиля в фитильную собачку ружья и вскочил на ноги. Со шхуны ударил выстрел. Пуля английского капитана свиркнула повыше левого плеча.
Пушки замолчали. Возле них закопошились сразу по три матроса. Что-то там случилось с пушками.
Макар навел ружье на англа и спустил собачку. Ружье бухнуло неожиданно громко, приклад ружья сильно толкнул Макара в ключицу. Англ подпрыгнул – шляпа слетела с головы за борт шхуны – и резнулся лицом вниз, о палубу.
Макара ударило в плечо, развернуло. Со шхуны пальнул еще один стрелок, с перевязанным левым глазом. Макар упал, тут же ощупал плечо. Плечо болело, но не кровавило. Мало пороха сыпанул стрелок.
Хлыст погрозил Макару кулаком и начал махать ладонью туда, вниз по течению. Со шхуны теперь били и пушки и ружья.
Макар пополз к Хлысту. Тот непонятно крикнул:
– Подбили под хоботы пушек клинья! Ходу отсюда, ходу!
Быстро вскочил, согнулся пополам и побежал в сторону, по берегу.
Макар отмахнулся, встал на одно колено, сыпанул в дуло ружья пороху и загнал кусок свинца – пулю. Над головой звонко зашелестело, и позади Старинова начала комками подскакивать земля.
Англы задрали вверх стволы пушек и били теперь по краю берега.
Макар согнулся навроде Хлыста и побежал в его сторону. Сзади него треснуло дерево, раздались злые крики англичан. Старинов обернулся на бегу, споткнулся о корень, хряснулся плашмя о землю. Бессильно матюгнулся.
По-над берегом, мимо него, стыдно лежащего, проплывало большое полотнище английского флага, привязанного к верхушке мачты.
К Макару подполз Хлыст:
– Не разбился?
– Пока живой…
– Англы, вон, поперли дальше, собаки… А ты ловко свалил ихнего капитана…
Макар еще полежал чутка, потом поднялся. Сразу увидел, что шхуна заворачивает в очередной завиток. В него, стоящего, опять выстрелили. Пуля не долетела. Внизу, там, где стоял их бриг, теперь торчала из воды только мачта. Парус мокрел в воде, да болтался на веревке обрубок шлюпки, привязанный к утопшей уже корме.
– Лучше бы пуля долетела, – сказал Макар, опустился на землю и стал бить кулаком по земле: – Дурак, дурак, дурак!
– Ватаман! Кончай злобу гнать в землю! Она тут при чем? – спросил голос сзади.
Это подошел сильно хромающий Бывалый Сенька, весь мокрый, весь в глине.
Сообщил:
– Внизу ворочается Молодший Ерошка. Пошли его вытащим.
Ерошку вытащили на веревках. Он сильно ударился о берег и только стонал. Вокруг него до половины намотался стяг с ликом Спасителя.
– Гли-кось! Не сам намотался стяг, а Ерошка его так намотал. Спасал, значит! – прокряхтел Бывалый Сенька. – Надо бы костер запалить, чего-то пожевать, согреться…
– Да башкой тебя в костер! – вдруг заорал Макар. – Англы ушли! Англы ушли!
– От же, убивается ватаман, – очень тихо, со спокойной злобой сказал Бывалый Сенька, – от же убивается по малой беде. Ну, сегодня ушли, завтра спымаем… Хлыст, а, Хлыст! Ты всех живей, собери дров, запали костер… В домовину, гробину твою кутак! Собери костер живей!
Хлыст вскочил и молча пошел от берега, иногда нагибаясь за палками. Вдруг бросил палки и кинулся бежать назад, к своим.
Тут же от далекого леса послышался лай собак и непонятные людские выкрики. И собак и людей, по звукам, приближалось многое множество.
Застреленного русским капитана Пекни матросы засунули ногами в один крупнотканый мешок для сухарей, второй мешок надели с головы. Обмотали сверток веревками, привязали к ногам еще один мешок, с балластными булыгами. Положили поперек низкого борта шхуны узкую доску, какая нашлась. На доску примостили тело.
Подрагивая головой, к похоронному свертку подошел капитан Ричардсон. Его поддерживал под руку падре Винченто.
– Молитву читай! – приказал Ричардсон.
Винченто повернулся и побежал на корму, в каюту, искать молитвенник. Молитвенник не находился. Падре вспотел и стал сызнова переворачивать вещи в своем сундуке.
Ричардсон громко помянул Богородицу в непотребном виде.
Одноглазый боцман протиснулся через толпу матросов к доске, громко и отчетливо запел:
«Христос, да возрадуйся! К тебе идет человече святый, безгрешный…»
Капитан Ричардсон снова дико покраснел глазами. Шагнул к доске, оттолкнул плотника, держащего край доски. И доска, и сверток с телом мигом плюхнулись в воду. Серый сверток почему-то поплыл по течению реки, погруженный лишь до половины. Матросы закрестились, зашептали молитвы. Тут сверток с трупом будто кто дернул снизу, со дна. Он тут же скрылся под водой.
Падре Винченто как был, одетый, лег на кровать и завернулся в одеяло. У него, чего уже давно не было, закружилась голова и к горлу комком подобралась тошнота.
– Всем дать по кружке рома! – крикнул капитан Ричардсон. – Пить ром во славу Англии!
Матросы крикнули вразнобой: «Слава»! Один за другим потянулись в трюмный люк. На корме остались капитан Ричардсон и боцман Булт.
– Ты ром не пей, – велел боцману капитан. – Будешь теперь все время рядом. Держать меня будешь, а то немного шатает. Устал я от долгого плаванья.
Паруса шхуны громко хлопнули. То не ветер переменился, то река Обь снова сделала изуверский, гибельный поворот.
Макар Старинов стоял и без участия души, пусто смотрел на широкую линию собачьих свор, несущихся на людей, стоящих на берегу. Концы злой линии начали загибаться, охватывая четверых ватажников в полукруг.
– Лоси здесь откель? – спросил Хлыст, осматривая курок своего большого, тяжелого пистолета.
– То не лоси, олени, – ответил ему Бывалый Сенька, ухвативший покрепче рукоять широкого ножа.
Оленная четверка бежала поперед собачьих свор. Макар уже различил, что олени взяты в упряжь. Удивился той упряжи, что тащила вроде как широкие, длинные санки.
В санках махал хлыстом по оленьим спинам одетый в белые меха человек. На голове его белая же шапка мотала длинными хвостами по плечам, по лицу. Лицо человека вроде тоже светилось белизной.
Макар наклонился, поправил в сапоге нож, но не вытащил.
Мчащиеся люди заорали, заулюлюкали. Собаки махом встали, не добежав до берега шагов триста. Теперь к людям неслась одна лишь оленная упряжка.
Донеслась. Остановилась. Олени смешно зафыркали. Человек вышагнул из длинных санок, откинул за спину два черных хвоста невиданных Макаром зверей и радостно заорал:
– Макар Дмитрич! Ты как? По добру, по здорову ли?
Макар узнал в человеке купца новгородского Тимошку Изотова и от негаданности встречи сел наземь.
Костер не горел, а все время тлел угольями. На нестерпимом жаре темнолицые охотники жарили для людей, сидящих вокруг костра, мясо тут же забитого оленя.
– Я вас уже почти месяц веду, – весело рассказывал Тимофей Изотов, – то бишь мои охотники вас ведут, да мне доносят: где вы, да как вы… Я же почти год, как хан Изота. Хан земель от Северного океана до реки Тобол. А там уж другой хан – Коканай.
– Ну, Тимоха, ну, ты даешь! – громко сказал полупьяный от остатков самогона Хлыст, – ну, спасибо, брат!
– Молишься теперь, Хлыст, что не зарезал меня в Кирилло-Белозерском монастыре?
– Молюсь, Тимоха, молюсь, ей-ей! – закричал Хлыст и тут же начал истово креститься.
К удивлению Макара, вслед за Хлыстом стали накладывать крест и таежные охотники, подданные хана Изоты. И крест накладывали правильный, православный!
– Да, слежу за этой речной погоней и думаю себе: мол, вас, Макар Дмитрич, никак не догонят! А если догонят, то я – тут как тут. Со всем возможным поможением! И так оно и вышло. Я – тут, и вам делаю поможение!
– Лучше бы нас утопили! – сказал Макар. – Одна-то англицкая шхуна ушла. Не догонишь теперь!
– Да и бес с ней! Главное, ты жив-здоров и будешь на моих харчах весел! – хохотнул Изотов.
– Бес теперь с нами, – вмешался в разговор Хлыст. – Теперь как нам идти к царю Ивану? Разве что голову заранее снять и поперед себя нести. Один уж конец.
– Это зачем? Голову – зачем?
– Затем, что не англы за нами гнались, а мы их сюда заманивали. Чтобы кончить… Не кончили…
– Так ведь наш царь, поди, за кончину англов не помиловал бы, а?
– Наш царь и велел устроить англам кончину. Но по-тихому, – опять вмешался в разговор Хлыст. – Мы обязались сделать так, будто мы сами догадались, что им, англам, в Сибири делать нечего. Ведь нечего им тут делать, Тимофей?
– Нечего… – ответил купец Изотов и наклонил голову к огню. Замолчал.
Макара вдруг стало клонить в сон. Больно много пережил в этот день, много выпил, много и сытно поел… Он завалился на бок.
Тимофей Изотов на непонятном, еркающем языке велел охотникам грузить его гостей в нарты…
Глава тридцать восьмая
Очнулся Макар непонятно где. Открыл глаза – над ним, вверху, дыра, а в дыре – полная луна. Остро пахло костром, но огня вокруг не заметно. А лежать – жарко, будто в печи.
– Эй, где я? – спросил в темноту Макар.
Никто не ответил.
Захотелось сразу много чего – и пить, и вылить, и чтобы стало светло. Макар сорвал то, что его укрывало. Оказалось, что лежит в одних исподниках, а покрывает его меховое гладкое одеяло. Макар встал, вытянул руки, сделал шаг. Сзади, совсем рядом, тихо и предупредительно зарычала собака. Потом гавкнула во весь голос. Макар замер.
Послышались шаги бегущего человека, перед глазами Макара вдруг что-то откинулось, и в глаза ударил свет лампы, открывший махонький шатер, крытый шкурами, и лицо Тимофея Изотова.
– Фу ты, Господи! – пробормотал Макар. – Одежа моя – где?
Пока одевался, да выходил на улицу, Тимофей Изотов развел в чуме костер.
– Извини, Макар Дмитрич, голову поправить у нас нечем.
Вошедший с улицы Макар поморщился.
– Здесь такого добра держать нельзя, – пояснил Изотов. – Народец здесь таковский, что ежели присосется к зелью, его не оторвать. Через день становится горьким пьяницей.
– Ну? Пошто так?
– А так, что тыщу лет окромя воды ничего не пили, организмы свои супротив зеленого змия настроили. Не приемлют у них организмы нашего зеленого змия…
– Ну и ладно, ну и хорошо. Садись так, насухую поговорим.
Сели, поговорили.
Купец Изотов купцом бы не был, ежели бы не понимал все с половины сказанного.
– Я, конечно, в таком деле решил бы так, – Изотова разобрало от значительности государева дела. – Пущай англы добегут до Китая и, ежели там живы останутся, пущай возвертаются. Ведь другой дороги им нет. А мы тут их достойно встретим! Будет нам время подготовить им добрую втсречу!
– Тимофей! Сказано же – не пущать злыдней в Китай и кончать здесь! Ну, не совсем здесь, а подалее. Последний приют им царем Иваном назначен там, где Иртыш впадает в Обь…
Тимофей Изотов задумался. Вертел в руках болванчиков из белой кости, размышлял.
– Денег бы… – сказал наконец он. – Немного денег, и англам каюк!
И выжидательно посмотрел на Макара.
Макар молчал.
– Да не мне денег! – вдруг заорал на весь белый свет Изотов. – Не мне! У меня пушнины здесь – десять бочек! Так ее окрест на тыщу верст, у каждого хана по десять бочек. Денег – нет! Серебра – нет!
За шкурами от голоса хозяина чума забесились, залаяли собаки. Макар шумно выдохнул воздух:
– Да, не думал я, что ты на мне хочешь заработать денег, хан Изота! Не думал!
На лай собак прибежали Хлыст и Бывалый Сенька. Оба с ножами в руках. Лезвия скупо блестели в свете костерка.
– А ежели вместо серебра будут каменья? – осторожно спросил Макар. – Драгоценные каменья… Это – как тут?
– Это тут – да! Тут это царское богатство, Макар Дмитрич.
Хлыст грубо хохотнул:
– На деревья станешь вешать цветастые каменья, Тимоха? Колядовать с имя станешь?