Путанабус. Две свадьбы и одни похороны Старицкий Дмитрий

— Трудно сказать. Если по прямой, то километров десять — двенадцать.

— Ясненько… — Я замолк, прокатывая в голове возможные варианты, потом выдал решение: — Будем искать, где спрятаться.

По крокам буров, сверив их с картой аэрофотосъемки (заранее распечатанной из ноутбука еще у Ноя) и с картой в самом ноутбуке, уверенно увел автобус со Старой дороги влево, надеясь выскочить с нее на «бурское направление» раньше преследователей, кем бы они ни были. И уже там сбросить «хвост».

Новая Земля. Плоскогорье между территорией Ордена и Южной дорогой.

22 год, 32 число 5 месяца, четверг, 15:12.

Не получилось. После того как я свернул налево со Старой дороги в «направление», нарисованное бурами, то километров через десять по моему плечу опять захлопала Розина ладошка.

— Они приближаются.

— Куда приближаются, к перекрестку? — потребовал уточнений у нашей радиоэлектронной разведки.

— Нет, к нам приближаются, — ответила Роза. — Похоже, что они свернули за нами. Они тут недавно активно переговаривались. Потом кто-то кому-то приказал поворачивать.

— На каком языке они говорили?

— Хрен понять. И на идиш слова были, и на украинском, и на английском, и еще на паре языков, мне неизвестных. Но слово «поворачивай налево» было сказано по-русски, как матерщина, — Роза захихикала.

Тут я грязно выругался. А что вы бы сказали на моем месте?

— Что делать будем, Жора? — озабоченно спросила Роза, оборвав смешки.

— Снимать штаны и бегать.

— Я серьезно, — обиделась она.

— Я тем более, — пробурчал я. — Воевать будем, только вот место для генерального сражения найду, как Кутузов. Там и засадим им по самые помидоры. А пока отступаем, как Барклай.[121]

Новая Земля. Плоскогорье между территорией Ордена и Южной дорогой.

22 год, 32 число 5 месяца, четверг, 16:48.

Место, которое мы внимательно разглядывали, было очень неплохое. Да что там неплохое — гениальная позиция для нашей диспозиции.

После того как с помощью лебедки и чьей-то матери, по бурской подсказке, мы преодолели на боковом направлении особо крутой подъем и, под дикий визг девок, не менее крутой спуск, автобус, на скорости форсировав мелкий ручей с каменистым дном, остановился в неглубокой подковообразной низине. Небольшой такой. Метров сто пятьдесят на двести двадцать где-то размером. Но оно и к лучшему. Нет у меня на большую позицию войск. Отделение всего, усиленное двумя снайперами.

Окруженная с трех сторон непроезжими холмами, а сзади — крутым спуском за ручьем, на который так просто задом на машине не заскочишь, низина эта была идеальной для расстрела врага из-за укрытий. А вперед из нее была только одна узкая «дорога», которую можно было с легкостью крепко оседлать пулеметным заслоном.

— То, что доктор прописал, — пробормотал под нос. — Я тебя вижу, ты меня нет.

Я не особый стратег и тактик. Я и на службе-то ничему такому особо не учился. Радиоразведка все же не спецназ ни разу. И даже не пехота. Просто книжки люблю читать. В том числе и про войну. Да и деда еще живым застал в сознательном возрасте. А он у меня воевал в самых крутых войсках Второй мировой войны — в саперах-штурмовиках. Спецназ по прорыву укреплений врага с последующей их зачисткой. Причем предварительно они еще и мины с предполья снимали и в атаке, как жаловались, охреневали впереди штрафников.

Дед ротой, затем и огнеметным батальоном командовал в 12-й отдельной Краснознаменной орденов Суворова, Кутузова и Красной Звезды штурмовой инженерно-саперной бригаде Резерва Верховного Главнокомандования. Той самой, что форсировала Сиваш, штурмом брала Мелитополь, Джанкой, Сапун-гору, Кишинев, Будапешт и Вену. В стальных кирасах. С огнеметами, автоматами, снайперскими винтовками и даже с фаустпатронами, которые в промышленных количествах появились в бригаде в 1944 году.

Кстати, в том же году рядовой Ватман таким фаустпатроном насмерть забил в рукопашной одиннадцать фрицев, о чем даже написали в «Красной звезде».[122] Дед этот эпизод очень любил вспоминать, приговаривая, что фаустпатрон — страшное оружие в еврейских руках!

И еще дед мне рассказывал, как в январе сорок пятого они отбивались от озверелых эсэсовцев, которым приспичило прорываться из осажденного Будапешта именно через его батальон и штаб бригады. И этот термин — «огневой мешок» — я — тогда еще восторженный пацаненок — запомнил накрепко. Уж больно все было организовано, с одной стороны, слишком просто, а с другой — очень хитро.

Так вот эта долинка малая была идеальна для организации такого огневого мешка. Прорваться из него можно только вперед, а там мы с десятком автоматов расположимся подковой. С флангов я снайперш своих поставлю. И пулемет в лоб, слегка наискось. А отступить врагу отсюда просто некуда. Как там у Зощенко: «Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду!»

Собрал я девчат, построил, поглядел каждой в глаза, но сказать ничего не успел, перебила Роза Шицгал:

— Жора, мы именно тут в засаду сядем?

Так, приехали; еще воевать не начали, а уже дисциплину нарушаем. Непорядок, который может аукнуться нам большой кровью. Поэтому просчитал про себя до десяти и выдохнул:

— Твое место, Роза, будет в автобусе. Ты — наши уши.

Потом осмотрел внимательно всех. Вижу: никто не понимает серьезности момента, даже таежницы.

— Слушайте внимательно, киски. Засады засаживать — это вам не в тапки гадить…

Новая Земля. Плоскогорье между территорией Ордена и Южной дорогой.

22 год, 32 число 5 месяца, четверг, 17:31.

На плоскогорье было не так жарко, как в низовьях у моря. И ветерок гулял тут вполне ласковый. Но все равно мы седьмым потом покрылись, дожидаясь, пока наконец-то две закамуфлированные машины одна за другой сползли с противоположного склона, практически на холостом ходу, и уже в ручье, взревев моторами, быстро его форсировали вброд, выкатившись на каменистый пляж с нашей стороны.

Первым скатился небольшой джипчик, очень похожий на «виллис» времен Второй мировой. Открытый, с пулеметом на турели и тремя додиками на борту.

Вторым был навороченный, вусмерть затюнингованный «ленд ровер», который «дефендер 110». Сколько в нем наличного экипажа, сквозь затемненные окна не было видно. Но не больше же пяти тушек? Груз тоже где-то возить надо, учитывая, что в первый джипчик ничего серьезного не положить.

Итого, ориентируемся, что у нас в наличии восемь врагов.

Опытных врагов.

Волков.

Плюс — пулемет. Хороший у них такой пулемет, лучше нашего, как бы не «Пила Гитлера». Очень он похож на MG-42.[123]

Но они нас не видят — и это хорошо. Это наш шанс заколбасить их тут, в этой низине, оптом, по холмам от них не бегая.

Когда вторая машина, выскочив на пляж, стала огибать слева первую, я дал по рации команду:

— Таня, Дюля. Каждая — по ближней к себе машине. Один выстрел. Передние колеса. Пли!

Звуком сломанной доски громко раздался практически сдвоенный выстрел. Было хорошо видно, как машины остановились, просев на пробитые скаты.

Вражеский пулеметчик оступился, но тут же, перетоптавшись в удобную позу, выдал длинную очередь. Но покосившаяся турель сбила ему прицел, и все пули ушли правее и намного выше.

Больше он стрелять не стал. То ли сам не видел в кого, то ли приказали ему.

Я тоже больше команд не давал. И девчонки, слава богу, дисциплинированно выжидали. Все было оговорено заранее, и единственное, чего я действительно боялся, — так это того, что они бестолково откроют огонь раньше времени и раскроют свои позиции пулеметчику. Но видно, не зря я им заранее пистоны вставлял.

Если нас пасли и внимательно следили, то враги должны были знать, сколько нас и какие мы. Из всего нашего отряда бойцами они должны были числить только меня и таежниц. Остальных — бойцыцами, как их обозвал Борис Доннерман. То есть в бою — балластом. Впрочем, я тоже надеялся только на то, что они создадут лишь достаточную плотность огня, чтобы заставить врагов попрятаться за машины. Остальное дело — за таежницами: в глаз бить, чтобы шкурку не портить. У них боезапаса достаточно, почти по две пули на каждого преследователя, без перезарядки.

Оглянулся по сторонам. Вроде никого не видно. Надежно попрятались. И цифра американская в кассу пришлась — хорошо сливается с местностью. Беретки с пробковыми шлемами мы давно убрали и серо-черными бурнусами обвязались, одни глаза наружу.

Лишь ствол пулемета на сошках торчит из куста: «Галя, Галя, едрит твою налево». Это я про себя так заругался, а вслух говорить ничего не стал. Будет ствол сейчас шевелить — быстрее его заметят.

А ситуация создалась практически патовая.

Мы ждем.

И враг ждет. Ничего не предпринимает, что странно.

Минуты тикают. Поглядел на часы: какие минуты? Секунды! А кажутся минутами. Вот такой перекос восприятия.

Подтянул за ремешок небольшой мегафон на батарейках, что нашелся в автобусе от прежнего водителя. Запасливый он парень был. И то правда: зачем надрывать собственную глотку, чужих детишек в автобус собирая. Не казенная, чай. Взяв мегафон в руку и немного помедлив, пытаясь убрать волнение — адреналин уже вскипает в тушке, как шампанское в открытой бутылке, — нажал на кнопку и крикнул по-русски:

— Эй, на Плюке.[124] Зачем твой пепелац[125] тут катается?

Враги, не вылезая из машины, шеи себе свернули по сторонам, оглядываясь. Это в джипчике. «Ленд ровер» же стоял, как будто в нем вообще никого не было.

А я опять в мегафон командую:

— Даю пять минут на то, чтобы сменить колеса и вернуться туда, откуда пришли. Иначе открываю огонь на поражение.

Из «дефендера» с переднего правого сиденья вылез наконец-то какой-то крендель. Без оружия в руках. Сложил руки рупором и крикнул по-русски:

— Эй, мужик!

— Мужики в поле пашут, — тут же откликнулся я, припомнив многочисленные стрелки девяностых. Вот, блин, не думал не гадал, где пригодится такой специфический опыт. Однако ж…

— К тебе базар есть, — не унимался тот, даже не извинившись за «мужика».

— А кто ты такой, чтобы с тобой ЛЮДИ базарили? — ответил я в матюгальник.[126]

— Я — Ваха! — ответил он гордо.

— Какая такая Ваха? Не знаю никакую Ваху! — Если все идет классически, то сейчас этот мачо начнет заводиться. То, что надо.

— Ты много кого тут не знаешь, — надрывался он снизу, не обращая внимания на мои подколки, граничащие с оскорблением.

— А я и знать не хочу всяких шестерок, — добавил я в голос презрения.

— Короче, мы тебе стрелку забили, — крикнули снизу.

Стрелка — это уже серьезно. На стрелку не пойти нельзя, иначе ты действительно «мужик». Хотя я заранее догадываюсь, какой пойдет там гнилой базар.

Нажал тангенту на рации.

— Девочки, третий запасной канал.

Просчитал про себя до двадцати и переключился сам.

— Тут такое дело. Мне сейчас придется выйти побеседовать с товарищами.

— Жорик, может, не надо? — раздался в ухе дрожащий голос Анфисы.

— Сам не хочу, милые. Но так вышло. Смотрите внимательно, как я упал — это сигнал: всем огонь. До этого никому не стрелять, что бы ни произошло. Ясно всем? — И через паузу: — Роза, что у врагов слышно?

Роза сидела у широкополосного сканера в замаскированном на обратном скате автобусе, от которого с нашей позиции видна была только антенна, торчащая среди деревьев.

— Пулеметчику приказали глаз с тебя не спускать, — откликнулась Шицгал.

— Все? — уточнил у нее.

— Все, — подтвердила радистка. — Будет что-нибудь еще — сообщу.

— Добро. Отбой.

Подумал немного и позвал снайпера.

— Таня?

— Тут я, — откликнулась Бисянка.

— На тебе пулеметчик.

— Куда тебе его? — Ухмылка Бисянки была слышна даже сквозь атмосферные помехи.

— Куда угодно, лишь бы сразу наповал, — и уточнил: — Как стрелять начнет, так и вали его. Отбой.

Выглянул из-за куста сбоку. Картина все та же. Храбрые парни, однако. Как бы сам в такой ситуации себя вел, находясь под прицелом, откровенно говоря, не знаю.

Поднял мегафон.

— Большой камень впереди себя видишь? Стрелка у него. Идет от вас один. Без оружия, — вроде все сказал.

— Ништяк, — крикнул этот Ваха и стал снимать с себя черный жилет-разгрузку.

Когда он сделал два шага от «дефендера», я снова указал ему:

— Пистолет тоже оставь.

Мегафон разнес мои слова громко по всей ложбине.

Ваха послушно вернулся, отстегнул от пояса кобуру и положил ее в машину. Потом повернулся ко мне и расставил в стороны руки.

— Номана все. Можешь идти, — согласился я на «встречу в верхах».

Валун стоял ближе ко мне, чем к нему. Большая такая каменюка, высотой чуть больше метра и метра полтора в диаметре. Прямо у «дороги», если можно так выразиться.

Ваха уже шел к месту стрелки, а я все тормозил. Давно уже надо было встать и пойти к камню, но руки и ноги отказывались подчиняться мне, как парализованные. Одновременно пробила мелкая такая трясучка.

Вдруг понял, какой я маленький, слабый и ничтожный по сравнению с этим миром, с обоими известными мне мирами, со всей Вселенной наконец — тварь, букашка. Но как каждая букашка отчаянно цепляется за свою никчемную жизнь — как за высшую ценность Бытия. И все в ней кричит каждой клеточкой: ЖИТЬ!!! ЖИТЬ ХОЧУ!!!

Просто жить, несмотря ни на что.

Ух ты! Я, оказывается, трус поганый. А раньше не знал.

У Геннадия Полоки, в «Интервенции», герой, которого гениально сыграл Владимир Высоцкий, произносит такую сентенцию: «В контрразведке тебе сначала предложат папиросу, а потом — жизнь. Папиросу взять можно, а вот жизнь — нет».

А мне СТРАШНО!

ЖУТКО страшно!

ХОЧУ взять жизнь!

ЖИЗНЬ!!!

А тут надо вот так вот: взять и ВСТАТЬ ПОД ПУЛЕМЕТ.

Не оставить себе ни единого, даже призрачного шанса остаться в живых.

Чтобы этот пулемет навертел во мне много-много мелких дырок.

ВО МНЕ!!!

Не поручусь за точность цитирования, но эта мысль о жизни и папиросе настолько пронзила меня до пяток, что заставила впервые в жизни обратиться к Богу с молитвой.

«Боже, — взывал я мысленно, тычась носом в сухую траву, — если ты только есть! Помоги мне сохранить пасомых моих, чтобы они имели хотя бы возможность припасть к стопам твоим. Они мляди и грешницы, но не ты ли сам предпочел раскаявшуюся блудницу Магдалину тем бабам, которые никогда не грешили? Я пытался убежать, но не смог. Я пытался всех обхитрить, но не сумел. Меня догнали. Меня обхитрили. Боже, укрепи мою мышцу, укрепи мой дух, ибо сам я слаб. Дай силы мне, ибо я всего лишь человек, а не Рэмба голливудская».

Отложив в сторону карабин, лежа отстегнул подсумок с магазинами, вынул хромированный кольт из кобуры, передернул затвор и засунул его за пояс на спине. «Когда ни помирать, а все день терять!» — говорили мои предки. И их мудрость так придала мне недостающих сил, что я, кряхтя и мелко подрагивая, встал на колени и выпрямил спину.

Никто не стрелял, но вставал я из-за своего укрытия с обреченным чувством бойца, поднимающегося в атаку под ураганным огнем противника. Жутко захотелось продлить это мгновение, впитать в себя окружающий лик чужой Природы; вздохнуть ноздрями в полную силу ее запах; обнять своих девчат… Но, увидев, что переговорщик от бандитов прошел уже половину расстояния до валуна, торопливо несколько раз перекрестился, быстро поднялся на ноги, опустил шемах на шею и пошел к этому чертову камню сам, непроизвольно подрагивая поджилками.

В голове — полная шизофрения. С одной стороны, я молча продолжал истово молиться, то есть совершал «умное делание»[127] для укрепления своего слабого, как оказалось, духа. А с другой — в той же голове билась, постоянно натыкаясь изнутри на кости черепа, фраза из песни: «Тут старшой Крупенников встал, как на парад»,[128] взывая к предварительному оплакиванию моей никчемной тушки, которая очень скоро станет дырявым чучелком.

И вдруг, на очередном трудном шаге, за одно мгновение ясно осознал, как прозрел, что я уже мертв. Мертв с той самой секунды, когда покинул СВОЙ мир и очутился ТУТ, в ИНОМ мире — ПОТУСТОРОННЕМ. А если я уже мертв, то какого хрена я буду эту блатную мразь страшиться. Он меня второй раз убить уже не сможет.

«Спасибо тебе, Боже, — поблагодарил мысленно. — Спасибо, что пришел на помощь. Спасибо, что не оставил меня в сей трудный час».

И я, мертвый, остановился, не доходя шага до валуна, держа его слева от себя, и глядел на подходящего ко мне бандита глазами зомби.

На душе вдруг стало спокойно и легко. И дрожь исчезла. Правы оказались самураи, которые каждый день с утра напоминали себе, что они уже мертвы.

Когда Ваха не дошел пяти метров до валуна, я сказал строго:

— Стой там. Еще шаг — и мой снайпер сделает в твоей бестолковке лишнюю дырку для вентиляции.

— Ай-вай, и руку даже не пожмешь? — покачал Ваха головой, однако остановился, хотя и сделал лишний шаг.

Был он коренаст, хотя и не маленького роста. Силен и поджар. Суровый супостат. Светлые глаза. Рыжий волос, щетина на подбородке тоже рыжая. Даже ресницы и те рыжие. Кавказец. Явно горец — там много рыжих. Да почти каждый «черный» кавказский народ заявляет, что настоящие их представители рыжие и светлоглазые. Ага… Белые и пушистые, как же иначе.

— Еще чего, — ответил я брезгливо. — Может, ты горлом трипперный.[129] Законтачусь[130] еще ненароком. Что сказать хотел — говори.

Ваха смерил меня с ног до головы злым глазом. Поморщился. Сказал презрительно, словно констатировал что-то или отвечал незримому сейчас оппоненту:

— И чего в тебе бояться?

— Неизвестного, — ответил я, ухмыляясь.

— Ну-ну… — Ваха с сомнением покачал головой и перешел к делу, за которым пришел. — Значит, так… Девок оставляешь здесь. Всех. Сам берешь хабар с автобусом и звиздуешь на все стороны. Предложение более чем щедрое. Цени.

— Больно ты борзой, как посмотрю, — сказал я, глядя ему в переносицу. — А может, в Одессе ЛЮДИ за нас СЛОВО скажут. Что ты мне на это сбрешешь?

— В Одессе тебя никто не ждет. Проверено, — уверенно заявило лицо кавказской национальности.

— Не там проверял. Не твой уровень. Ты слишком мелко плаваешь, сявка. — И сплюнул в сторону его ботинка.

— Слушай, Ваня, я твой нюх топтал. — Ваха стал не на шутку заводиться.

— Я вот думаю, — перебил я его, скользя взглядом по его рукам, — а не западло[131] ли мне с тобой базарить. Может, ты крыса?[132] Откуда мне знать? Ты мне малявы[133] от ЛЮДЕЙ не принес.

— Да я тебя буду на ленточки резать! — Зрачки у Вахи моментально расширились, а крылья носа стали как выгрызенными.

— Чем, Ваха? Своим обрезанным писюльком? — Я ухмыльнулся очень так мерзенько. — Слишком тупой и мелкий инструмент. Только коз барать. Так что иди себе, дырявый,[134] обратно и кукарекай там высоким голосом. Что стоишь? Ждешь, чтобы на твоего отца внуки нассали?

— Ну все, русня. — Он выхватил из-за спины кривой кинжал и резко бросился на меня с отчаянным криком: — Рэзать буду!!!

Я тут же прыгнул боком влево за камень, одновременно правой рукой выхватывая пистолет из-за пояса и уже на лету стреляя тяжелой пулей 45-го калибра в Вахин силуэт, заслонивший мне солнце.

Камень надо мной тут же с визгом брызнул каменной крошкой от попавших в него пуль. Но разобрать, кто и откуда стреляет, было невозможно. В долине со всех сторон эхо отражало звуки многочисленных выстрелов.

А я очень неудачно упал на руку, которая моментально продернула меня дикой болью. Во всех остальных частях тела вроде бы целый, я, воя от этой боли, быстро перекатился под валун.

Новая Земля. Плоскогорье между территорией Ордена и Южной дорогой.

22 год, 32 число 5 месяца, четверг, 18:12.

Когда Анфиса, вправив мне выбитый локоть, дала запить из фляги две таблетки анальгетика и боль немного отпустила, я наконец-то смог озаботиться последствиями своего безумства. Однако результат превзошел все самые оптимистические ожидания. Как бабка наворожила.

В коротком боестолкновении с бандитами (Роза на слух по компьютеру отхронометрировала всего 32 секунды стрельбы) потерь мы не понесли. Только Бульку слегка зацепило вскользь над ухом шальной пулей из пулемета. Но это было еще в самом начале, до стрелки. Больше контузило, чем ранило, оттого она и не закричала от боли, бухнувшись в обморок. Но голова есть голова, любая царапина на ней очень активно кровит.

Поначалу вид был у девушки, я скажу, страшный. Краше в гроб кладут. Полголовы кровью залито. Глаза в разные стороны смотрят. Никого не узнает или узнавать не хочет. Как бы еще не серьезное сотрясение мозга до кучи?

Но ничего, управились. Безжалостно выстригли клок волос из ее шикарной копны и перевязали со стрептоцидом. Хотя повязка на голову — очень сложная, но ничего так, справились, даже аккуратно получилось.

А Альфие, которая никого к Бульке не подпускала, попенял:

— Кровищи как с порося натекло. Что же ты жгут не наложила подруге?

— Куда? На шею, что ли? — вытаращила она на меня свои прекрасные гляделки, потом врубилась. — Жорик, а не пошел бы ты… Нашел время юморить. Не смешно.

Остальные все в этом бою отделались испугом. Далеко не легким.

В том числе и я.

Страшно мне было. За девочек. На себя я уже рукой махнул, когда на эти дурацкие переговоры вылез. Хотя проще было бы кончить всех бандюков без разговоров вообще. Но вот убедиться захотелось, дураку, что эти додики точно по наши души пришли. Убедился, придурок. Чуть Бульку не потерял.

Кое-как привалился к валуну. На отходняке трясет так, что сигаретой в рот не попадаю. У девчат же никакой трясучки не вижу, как в страйкбол отыграли. Это у них, наверное, от неосознания еще того, ЧТО сейчас произошло. А может, как раз все перешибает жуть восприятия того, что МОГЛО БЫ произойти, не положи сейчас мы бандитов в этой долинке.

Перевязанную Бульку девки самостоятельно и деловито уложили на кусок брезента и отнесли вшестером в автобус. Там пристроили на полу около кофемашины, постелив под нее надувной матрас. Заодно таблетками накормили от души. Разными. По принципу: хоть что-то, да подействует.

Приказал всем выпить кофе, а сам все же нашел в себе силы встать и пойти осматривать тушки наших супротивников, павших смертью подлых, и заодно пошариться там на предмет трофеев. Зря, что ли, боезапас тратили? Он тут денег стоит.

Очень жалел по ходу, что подарил Дональду фляжку с остатками вискаря. Ох, как он сейчас бы в кассу пошел… Хоть писятик. А лучше все сто пятьдесят.

Машины бандитов стояли на ровной площадке из сухих окатышей около ручья. В дождливый сезон этот ручей, видать, очень широко и бурно разливается. Метров на полста в ширину. Не меньше. Вот и образовались такие широкие каменные пляжи. И течение у ручья в мокрый сезон бывает неслабое, судя по хорошо окатанным голышам; не то, что сейчас.

Оба вражеских внедорожника были расстреляны в хлам. Ни одного целого стекла. А в металле дырок, как в дуршлаге. Девки по ним специально стреляли, что ли? Чтоб дырок побольше навертеть. Хватило бы и один раз пробитых радиаторов, чтобы их так и бросить здесь.

Кенгурятник на «ленде» был с характерной запаской-щитом перед радиатором. На капоте запаска штатная. Позади еще две запаски в чехлах. Багажник на крыше брезентом камуфлированным закрыт. Шноркель с грибком. Лифтован автомобиль пальца на три.

Жаль машину. Нам такая была б не лишняя. Хотя бы продать и общие затраты окупить.

— Таня, Дюля, — приказал в гарнитуру, — наблюдение в обе стороны.

— Хорошо, — откликнулась Бисянка. — Я в сторону Баз, Дюля — вперед. Отбой.

— Инга.

— Здесь я, милый, — протрещало в ухе.

— Ты как сама? — позаботился о милой.

— В норме, — ответила устало.

— Тогда осмотрись в автобусе и девчат всех осмотри на предмет невыясненных ранений и психоза. Кто будет кликушествовать — сразу бей наотмашь по морде. Помогает. Это еще… Галю, Анфису и Наташу ко мне пошли, а малолеток у себя придержи, нечего им на это смотреть. Да… Еще… Пусть возьмут с собой пару-тройку кусков брезента или пленки. И веревку тоже не забудут. Отбой.

— Ясно, милый. Передам. Отбой.

Пока оглядывал поле боя, подошли Галя с Анфисой. Анфиса была без оружия.

— Где автомат? — строго спросил с нее.

— В автобусе, — ответила, наивно строя глазки.

Я с матерками приказал ей вернуться в автобус, взять карабин и только потом идти со мной осматривать вражеский транспорт и собирать трофеи. И Наташе то же самое передать.

Антоненкова только возмутилась:

— Жорик, мне эту тяжесть, — потрясла она пулеметом, — так и таскать?

— Не такая это и тяжесть. Вон затрофеим ту дуру, — показал я рукой на пулемет в джипчике, который торчал квадратным кожухом ствола в небо, — тогда узнаешь, что такое тяжесть.

— Спасибо, утешил, — язвит в ответ пулеметчица.

Расстелив недалеко от вражеского транспорта пленку, я стал подбирать оружие бывших врагов, уже мертвых, а мертвые, как известно, не потеют. И ничего из вещного мира им уже не нужно. Не язычники, чай, чтобы с собой в могилу все подряд тащить.

Вернувшихся уже с табельным оружием девочек поставил сортировать хабар по кучкам, для последующей упаковки. Обдирать жмуров я их не пустил после того, как Галину, которая увидела вблизи окровавленные трупы, резко, до спазмов в желудке, стошнило на капот «виллиса».

А вот Анфиса с Наташей, на удивление, смотрели на трупы вполне равнодушно. По крайней мере, так выглядело внешне.

Я же подбадривал себя старой восточной поговоркой, что труп врага всегда хорошо пахнет, хотя тяжелый запах венозной крови, дерьма и мочи неоднократно тянул организм на рвотные позывы.

Пришлось Галю посылать проветриться, а заодно из автобуса штуки четыре свободных оружейных сумок принести.

Переговорщик липовый, рыжее лицо кавказской национальности, лежал там же, где в последний раз стоял, уперев в небо удивленные, широко раскрытые голубые глаза, как бы все еще не веря, что расстался со своей никчемной жизнью. Посередине его лба зияла аккуратная сантиметровая дырочка с капелькой крови. Я этому очень удивился, так как точно помню, что стрелял ему в грудь, как в более габаритную мишень, чтобы не промазать из неудобного положения. Хотя… Давно известно, что пуля — дура. Но вот девчонки этим явно впечатлились. Ничего не говорят, но выразительно так переглядываются между собой.

В правой руке у убитого мной бандита так и остался зажатым бебут[135] с серебряной чеканной рукояткой. Из левого кулака короткий тычковый ножик торчал между пальцев. Я раньше этого у него — живого, и не заметил. А могло и прилететь. Так-то вот.

Его вышитая бисером шапочка, напоминавшая еврейскую кипу-переросток, валялась рядом, наполненная тем, что осталось от его головы, забрызганная белыми сгустками пополам с кровью.

Разгрузки на нем не было. Равно как и автомата. А-а… Вспомнил… Он же их в машине оставил, когда на стрелку пошел.

На ремне три запасных магазина к пистолету в фирменных нейлоновых паучах. Простых однорядных на семь патронов 45-го калибра.[136] Значит, где-то еще лежит его крутой пестик.[137]

Тут все. Перевернем жмура.

Фу, мл я, затылка у него уже нет вовсе. Почти. Сплошная дыра с осколками костей. Не будем смотреть на эти серые сгустки того, что раньше вроде бы было мозгом. Хотя, судя по тому, как он повелся и подставился, при жизни Ваха им не пользовался активно. Спинного хватало.

Рядом неожиданно для меня резко, с икотой, вырвало подошедшую за хабаром Наташу, хотя до того она взирала на поверженных врагов равнодушно. Послал ее умыться в ручье. Мало мне запаха вражьего дерьма, так еще блевотину родную нюхай.

На спине Вахи была зацеплена за брючный ремень мобильная рация «Фалькон» в чехле. От фирмы «Харрис».

Здоровая дура.

Зеленая.

Армейская.

Дорогая.

Меня на такие в Порто-Франко чуть не развели.

Рядом на поясе висели ножны от кинжала, черной лакированной кожи, отделанные серебром с тонкой чеканкой и чернью. Ручная работа хорошего мастера. Странно, такие длинные кинжалы кавказцы обычно на заднице не носят. Или он специально перевесил так кинжал, чтобы я не обратил на него внимания раньше времени? Хотел, зараза, выждав момент, меня же им и прирезать на стрелке, собака? Остается теперь только гадать, что у него там на уме было. Пораскинул мозгами абрек, хрен соберешь.

Из бедренных карманов извлек четыре индпакета медицинских. В стерильной упаковке. Американских. Ну-ну…

В заднем кармане нашлась початая пачка презервативов «Дюрекс». В другом — платок носовой.

Все.

Страницы: «« ... 678910111213 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Данила, Максим и Настя получают по почте стандартный рекламный проспект с предложением провести отды...
Странные дела творятся в глухой деревне Верблюдовке! Не успели Настя, Макс и Данила приехать туда, ч...
Максу, Данилке и Насте неслыханно повезло: под стенами древнего монастыря они обнаружили подземный х...
Рано утром наша старая подружка Настя в номере отеля «Принцесса Черноморья» находит письмо, на котор...
Это случилось в предрассветный час, когда все мирные граждане спят сладким сном. Неразлучные друзья ...
Не ради наживы. Не ради тщеславия. Герои отправляются в прошлое ради установления научной истины. Ра...