Путанабус. Две свадьбы и одни похороны Старицкий Дмитрий

— Четыре тысячи триста двадцать штук. Неплохо. Неплохо. Две штуки экю, — бурчал я под нос. — Закрывайте, и пошли машину шмонать. Кстати, Инга, раз пришла — заканчивайте сортировку трофеев и упаковывайте их. Сматываться отсюда пора. Чуйка очко жмет. Похоже, черная полоса нашей жизни только начинается.

— Какая черная полоса? — непонимающе уставилась на меня Наташа.

— Не знаешь? — в свою очередь удивился я. — Ну так знай. Жизнь наша, как зебра: полоса белая, полоса черная, полоса белая, полоса черная и в конце — анус.

— Да ну тебя. — Наташа отвернулась и занялась сортировкой трофеев.

В «дефендере» нашелся автомат переговорщика — АКС-74. И еще одна черная армянская разгрузка с десятью рыжими бакелитовыми магазинами на переднем сиденье. Там же лежали рация «Фалькон» и нейлоновая универсальная кобура с навороченным кольтом 45-го калибра, с сильно удлиненным стволом, больше смахивающим на бельгийский Браунинг 03,[179] чем на правительственную модель.[180] Интересный вариант. Вроде губернатор Калифорнии с таким же пестиком в первом «Терминаторе»[181] бегал по своему штату и мочил полицейских. Новенький гаджет — 2000 года выпуска. Фирма-Изготовитель — «АМТ». Не знаю такую. Пистолет весь — матовой серой стали. Щечки на рукоятке из махагона.[182] Красиво жить не запретишь! Необычная машинка. Большая. Хотя на Кавказе всегда любили большое оружие. Нохчи так вообще — иначе чем со «стечкиным»[183] и не бегают. Человек с «макаркой» у них за лузера котируется.

На торпедо в «дефендере» была закреплена такая же мобильная радиостанция «Харрис», что и на индийском джипе, — правда, разбитая в хлам; шальная пуля, мать ее итить.

В бардачке валялись еще одна бутылка водки и ландкарты.

Карты — в планшет. Водку — в хабар.

Между передними сиденьями — ящик пластиковый с крышкой. В ящике была куча всякой бесполезной мелочи, какая обычно скапливается в машинах. Половина квадратного штофа джина «Хендрикс» из местной Новой Шотландии, заткнутого пластмассовой пробкой с чертиком на пружинке, какие в «ИкеА» продают. И пять пачек сигарет «Кэмэл» без фильтра россыпью. В «бороде», под магнитолой, еще пачка «Кэмэла». Початая.

Вынул одну сигарету, закурил и позвал Антоненкову.

— Тут я, Жорик, — откликнулась наша пулеметчица.

— Найди отвертку, там, в хабаре, я видел, валялась. И выкрути магнитолу.

— Да нужна она нам? — Ее возмущению не было предела.

— Галь, мы очень-очень много денег угрохали на подготовку к этому походу. Надо же хоть чем-то компенсировать. А эта штука, как ни крути, не меньше сотки экю весит, если продать. И это еще по дешевке.

— Ну разве что продать, — дернула плечом Антоненкова.

— Давай, давай, работай. А потом отвинти с торпедо рацию вот эту и такую же рацию на «виллисе».

— Да от этой рации одни клочки остались, — продолжала Галка возмущаться.

— И эти клочки свою цену имеют, как запчасти. Работай.

— Жорик, и откуда в тебе проснулось такое крохоборство? — Галя действительно недоумевала. — Непохоже на тебя.

— Все от того, Галка, что мы пока все только тратим денежку и совсем ее не зарабатываем.

И пошел проверить, как там Анфиса.

Анфиса копалась одна в багажном отделении «ленда».

— Фис, что у тебя там интересного?

— Да ничего особенного, — отмахнулась она, — бытовуха все.

— А конкретнее?

— Вот пристал. — Она вылезла из машины и стала перечислять, загибая пальцы. — Две палатки свернутые. Два куска брезента с блочками по краям в рулоне. Рулон пленки целлофановой. Примус типа «шмеля». Набор автомобильных инструментов в чемоданчике. Маде ин Джемени. Топор. Малая лопатка. Пила цепная. Фонарь с ручкой.

— С какой ручкой? — не понял объяснения.

— Крутить, наверное. Для чего еще? — ответила Иванова.

— Покажь, — потребовал.

— Зацени.

Фонарь оказался знатным. Большим, сплюснутым с боков ящиком с рукояткой для переноски сверху. Из корпуса, с торца, торчала фара, иначе не скажешь. Выше нее торчала пипка красного стекла — аварийка, наверное, для моргания. А сбоку, справа, действительно была складная ручка, как на колодезном вороте.

— А я знаю, для чего эта ручка, — встряла Антоненкова, выкидывая в распахнутую дверь отлученный винт.

— Для чего? — это уже мы с Анфисой хором спросили.

— Аккумулятор заряжать. Одной человеческой силой. Сдох фонарик, покрутили ручкой — и опять светит.

— Понятно. — Действительно, что тут непонятного? — Что там еще, Фис?

— Четыре спальника с вкладышами. Упаковка минеральной воды «Сан Пелегрино» в полторашках. Полдюжины. Сумка с продуктами, одноразовыми тарелками, вилками и ложками. Мыльно-рыльное всякое. Пачка рукавиц хэбэшных. Тросик и шланг с ручной помпой. Все. Хорошенького понемногу. А нет… Еще какая-то хрень металлическая. Тяжеленькая.

Я обошел машину и увидел в ее руках цинк с пистолетными патронами, похожий на тот, который взяли с джипчика, только размером чуток побольше. На этот раз .45 ACP.[184] 500 штук. Удачно. И еще один цинк нашелся «люгеровских», точно такой же на джипчике брали. Тоже 500 штук.

— Рюкзаков не было?

— Нет, — отрицательно покачала головой Иванова.

— Это плохо. Значит, у них точно есть подельники, — констатировал я давно оформившуюся мысль. — Все. Упаковывайте, что собрали. Я сейчас автобус подгоню, — закрыл я заднюю дверь «ленд ровера» и уткнулся глазами в фирменный шильдик Олега, точно такой же, как и на нашем «путанабусе».

Опа! Еще один подозреваемый нарисовался. Даже два — еще Профессор-неряха там отсвечивал со своими ребятами.

Скоро так я практически все население Новой Земли подозревать стану.

Тут опять пристала Ингеборге. Даже не выслушав, чего она от меня хотела, послал ее снять со всех этих «лос бандитос совьетико» ботинки и посмотреть: нет ли там чего. Просто так послал, чтобы отвязалась и не мешала думать и следить за упаковыванием трофеев, а оказалось, что удачно.

Ингеборге из бандитских берцев вытрясла целых 38 мелких золотых монет по 20 экю.

Еще 760 экю в общий кошелек.

Еще она сняла с бандитских шей золотые цепи, весомые такие: грамм по сто, не меньше. Семь штук. Три православных нательных креста (так и хотелось сказать: наперсных, видя их размер), один католический крест и один могендовид. Тоже все золотые, массивные.

И еще семь наручных часов, на которые я в сутолоке сбора трофеев и внимания не обратил. Парочка обычных пластиковых «Своч», что на Базах переселенцам втюхивают, а вот остальные — выпендрежные, в массивных золотых корпусах на тяжелых золотых браслетах, с темными стеклами и подсветкой. Нажмешь кнопочку — циферки сквозь черное стекло загораются. Статусный девайс.

— Монеты они в ботинках в специальных кармашках внутренних прятали, — рассказала Ингеборге.

— Неплохо придумано, — отозвался я.

— Там еще перстни были на пальцах, я их снимать не стала. Извини, не смогла. — Вид девушка имела действительно виноватый.

— Ну и хрен с ними. — Мне тоже как-то не климатило жмурам пальцы рубить.

— Что с покойниками делать будем. Так и бросим? — спросила Ингеборге, выставляя у кучи трофеев в рядок ботинки, связанные попарно шнурками. Семь пар. Обувь, хоть, и бывшая в употреблении, но фирменная, которая денег тут стоит немалых. Трофей на продажу. Сами носить побрезгуем.

— Бандитов тут по традиции так и бросают в саванне. К утру падальщики все подъедят. И костей не оставят, — поделился я полученной от Доннермана информацией.

— Ты точно уверен, что есть еще одна банда? — спросила Ингеборге с какой-то заинтересованностью.

— Процентов на девяносто. А еще на пятьдесят — что даже и не одна она там банда, а больше их. — Даже в голосе моем звучала уверенность.

— Тогда есть идея, подкупающая своей новизной.

— Блин, Инга, только не здесь, — отмахнулся я от нее, — что вы такие озабоченные все. Роза вон тоже уже предлагала дать мне прямо тут на фоне победы. Апофигей войны, мля.

— Жорик, а может, это ты у нас сегодня очень-очень сексуально озабочен, а? — вернули мне мое же обвинение. — У меня идея насчет трупов, а я некрофилией не увлекаюсь.

— Излагай. — Я даже отвлекся от трофеев.

— Положить их в машины — и все поджечь. Пусть гадают бандиты, как тут их братву покоцали. Остатки трапезы падальщиков им уже привычны, а вот горелые трупики… Это может если не напугать, то, по крайней мере, сильно озадачить. Типа, чем же их так?

Общими усилиями, мобилизовав всех, кроме раненой Були и дежурных снайперов, после того, как в подогнанный автобус загрузили все трофеи, складировали трупы бандюков в их же машины. Причем в индийский джипчик — сразу четырех. Так было хоть чуть-чуть легче вошкаться со жмурами.[185] Хотя без блевонтизма и тут не обошлось. Знатно харчами пометали почти все. Хотел я их от этого уберечь, но видно — не судьба.

До этого налили на пол автомобилей масла. А потом облили все сверху бензином уже вместе с трупами. Вот канистры трофейные и пригодились, хоть и пробитые.

Отъехав на приличное расстояние, по радио попросил Таню пальнуть по машинам бронебойно-зажигательными пулями или на худой конец трассерами.

Полыхнуло знатно, с густым черным дымом.

А мы, забрав охранявших нас снайперов, покатили искать укромное место для ночлега. Подальше от тошнотворного запаха горелого мяса пополам с запахом горелой резины.

Новая Земля. Плоскогорье между территорией Ордена и Южной дорогой.

22 год, 32 число 5 месяца, четверг, 21:45.

Место для окончательного ночлега нашли ближе к вечеру. Не когда стемнело, но близко к тому.

Пропетляли мы по крокам буров знатно, как стадо пьяных зайцев, почти половину светового дня. Очко-то — жим-жим. Ну ни разу я не герой. Даже трофейного кокоса грузинского пришлось нюхнуть с мизинцевого ногтя, иначе никаких моих сил не хватило бы на этот драп нах… Хрен поймешь куда. По крайней мере, столбов жирного черного дыма отсюда не видно совсем.

Днем, на кратком привале, наскоро перекусили трофейным колбасным фаршем с трофейным же хлебом. И опять в путь. Кофе можно попить и на ходу. Что характерно, никто из девчат от еды не отказывался; а казалось бы, после вида окровавленных трупов аппетит у них должно было отбить. Три раза! Гарем у меня какой-то странный. Все девки молодые, городские, должны на диете сидеть, а их легче убить, чем прокормить.

Вечером же, опасаясь погони, огня разводить не разрешил, хотя и забились мы в небольшую ложбинку, откуда нас со всех сторон практически не видно. Сам проверял: и так, и ночью еще с очками ночного видения лазил, наплевав на местную фауну. Никогда не надо забывать, что береженого — Бог бережет, а не береженого конвой стережет.

Это помимо того, что Роза с Анфисой попеременно весь эфир сканировали непрерывно.

Но вот по поводу разведения огня вышел спор, плавно переросший в бабий бунт. Горячей воды с меня потребовали незамедлительно и не меньше, чем по котелку на сестру. Никак обмоченные труселя им наскоро простирнуть приспичило? Но углублять я эту тему не стал. Чревато, знаете ли, десятку злых баб в постстрессовом синдроме, да еще вооруженных, отказывать в базовых потребностях. Не верите — перечитайте рассказ Михаила Шолохова «Когда казаки плачут». А потом прикиньте трезво: кто мы и кто казаки? Но огонь я разводить упорно не разрешал, опасаясь, что по нему нас в темноте засекут.

Выход из тупикового положения нашла Дюлекан, заявив, что сделает нам «таежный керогаз» и никакого огня со стороны видно не будет. Тут я и сдался. Делайте что хотите, коли сами себе злобные Буратины. Я устал, как не знаю кто. Вот и не барайте меня.

Но на этом мои злоключения не кончились. Дюля вручила мне гибкую цепную пилу трофейную и потребовала от меня ровненького спила поваленной сушины сантиметров восемнадцать-двадцать в диаметре. Сделал ей два полешка сантиметров по восемьдесят. Стояла над душой, вредина, и требовала, чтобы спил был ровный и обязательно перпендикулярный бревну.

Потом Дюля с Таней с помощью трофейной финки («кабар» я им на такое дело брать запретил) и обушка топорика споро раскололи полешки пополам. Потом еще надвое. Затем топором стесали середку поленьев на щепки и изнутри иззубрили поленья тонкой широкой щепой, которая одним концом все еще крепилась на бревне. Потом сложили полешко заново и обвязали его проволокой, затянув ту мультитулом. Получилась такая труба деревянная с квадратной дыркой.

Выкопали ямку, утрамбовав в ней эту трубу. Строго вертикально. Подкопали снизу поддувало. И подожгли таблетку сухого спирта, осторожно пропихнув ее вниз, периодически подкармливая робкий еще огонек плоскими щепочками.

Затем, когда огонь раздухарился, поставили над ним таганок, на который повесили трофейный котелок. И пожалуйте — «таежный керогаз» в действии, огня видимого не больше, чем от газовой конфорки. Век живи — век учись.

Потом я вынес резиновый коврик из-под водительского сиденья и бросил его за автобус. Рядом поставил пластиковое ведро. И пластиковую кружку на бампер.

Подошла Ингеборге. Обняла сзади за плечи.

— Хватит суетиться, Жора. Иди отдохни. Сожжешь так себя, милый. И мы одни без тебя пропадем.

Ну хоть одна меня пожалела.

— Коврик, чтобы босыми ногами на траву не становиться. Вот ведро — вода холодная в ручье… Тут рядом.

— Разберемся, не маленькие. Иди… — И, ласково подтолкнув, повела за руку к костру, то есть к этому «керогазу таежному», около которого уже расстилали «пенки».

Хитрые такие «пенки». Спасибо Анфисе. Она готовые вспененные туристические рулоны порезала на квадраты, по углам которых на заказ в какой-то мастерской пробила металлические блочки. И стала «пенка» многофункциональной.

Во-первых, хранить ее стало легче: одна стопочка все же меньше места занимает, чем много рулонов.

Во-вторых, кинул отдельно на землю — и готова сидушка.

В-третьих, за блочки веревочкой можно привязать ее к поясу и таскать сидушку на себе, освободив руки.

В-четвертых, связав четыре сидушки за углы по блочкам, получаем вполне нормальный лежак.

И в-пятых, эти четыре сидушки хорошо укладываются в рюкзак со стороны спины.

Все это было куплено и сделано, когда еще гамаков в автобусе даже в проекте не было, а собирались покупать на всех палатки.

Присев около «керогаза», привалился к дереву и с удовольствием закурил дорогущую трофейную сигариллу, щелкнув зажигалкой с финской свастикой. И наконец-то ощутил себя победителем.

— Наблюдателя-то мы не поставили, мой косяк, — проворчал при этом, выдохнув первую затяжку.

— Успокойся, Жора, Таня и Сажи уже там бдят. Потом я кем-нибудь их заменю, только кипятком всех обеспечу, — откликнулась Дюлекан.

Я все же не успокоился и всех сегодня стрелявших с матюками заставил влить по масленке в ствол, прямо при мне, а чистить, ладно, завтра будем.

— Жора, ты мог это раньше сказать, до того как все помылись? — возмущенно взвизгнула Альфия.

— Привыкай, Аля. Веретенное масло теперь — твоя косметика. Потому что ухаживать будешь сначала за автоматом и только потом — за собой.

— На хрена мне такая перспектива? — забухтела Вахитова.

— На всю оставшуюся жизнь, Аля, сама видишь, какая она тут. И еще один совет — ногти состриги. Надо будет — потом свой маникюр отрастишь. А то обломаешь их по дороге — хуже будет. Вон с Комлевой пример бери.

Альфия надулась обиженно, но промолчала. Даже набычившись, она оставалась самой красивой девчонкой моего гарема. Особенно в закатном солнце, которое пробивалось последними лучами сквозь ее пепельные волосы. Я залюбовался невольно.

Тут и мне выделили котелок кипятка, а на освободившемся «керогазе» стали варить что-то съедобное.

Новая Земля. Плоскогорье между территорией Ордена и Южной дорогой.

22 год, 32 число 5 месяца, четверг, 23:30.

Когда я помылся, все уже собрались у «керогаза». Кроме Розы, Тани и Сажи.

Загородившись от «дороги» автобусом, при свете ручного фонарика, положенного так, чтобы освещал только дастархан, насытились жидким кулешиком из тушенки с гречкой и еще какими-то трофейными харчами. Какими точно — не скажу, мне не досталось, я чай местный пытался в это время нормально заварить. Как говориться, в большой семье клювом не щелкай.

Приказал заменить наблюдателей с поста и Розу из автобуса. И когда они к нам примкнули, пустил по кругу трофейную водку. Что там пить-то в дюжину рыл? А как антидепрессант — самое то. И джин заодно умяли, оставив порцайку дежурящим. Водичкой минеральной запили. Тоже трофейной. Бог напитал — никто не видал.

— Девочки мои, — сказал я первый тост, — я хочу выпить за вас. За ваш первый бой, который вы с честью выдержали. Теперь в нашем отряде «Факел» больше нет никаких бойцыц, есть только обстрелянные бойцы. Поздравляю. Ура! Только шепотом!

— Ура, — закричали девчата громко довольными голосами, хотя видно было, что они тоже сильно утомились, но это было какое-то радостное утомление.

— Но одно условие есть, — соединил я похвалу с воспитанием. — Никому не надо говорить об этом бое. Не было нас тут.

— Почему? — раздались разочарованные голоса.

Ну не пугать же их сейчас возможной местью воров в законе. Другое сказал:

— А зачем нам создавать себе лишние неприятности? Пропали две машины в буше — и пропали. Не впервой тут такое. А нам незачем излишнее внимание к себе привлекать. Достаточно того, что и так своровать вас хотят. Так что иметь кровников в нашей жизни будет перебор.

Вняли — не вняли, время покажет.

Когда Ингеборге объявила, что спальные места готовы, и призвала всех укладываться на ночь, я воспринял это с энтузиазмом, приказав снять посты до рассвета. И в целях безопасности порекомендовал всем ночью пользоваться биотуалетом в автобусе, а не топтаться в кустиках, мало ли какая козюля[186] нехорошая там живет. Еще укусит, куда не надо.

Страшась местной фауны, на ночь все с удовольствием устроились в автобусе, разобравшись с весом каждой тушки по старому списку взвешивания. Кто полегче — в гамаки, кто потяжелей — на пол.

Я улегся у водительского места, потому как матрасик мой надувной был полуторный (сам покупал в Порто-Франко под двухместную палатку) и в проход между сидений он не вмещался.

Часовых решил не выставлять. Пусть девчата отдохнут от переживаний. Сон — лучшее лекарство в молодости. Все равно настолько скорбных тямом, чтобы нас искать по этим пригоркам безлунной ночью, нет по определению. А если и попадаются такие, то их поголовье ТУТ быстро сводится к нулю.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

Новая Земля. Плоскогорье между территорией Ордена и Южной дорогой.

22 год, 33 число 5 месяца, пятница, 01:34.

Девчата быстро сморились, а мне сон не шел. Думал, все: голову до подушки не донесу. Ан нет. Все ворочаюсь и размышляю, кто бандюков на нас навел. Ведь не из Латинского же союза банда прискакала. Не негры какие-нибудь и не арабы с юга Залива. А гоняет нас самый что ни на есть советский интернационал, возглавляемый кошерным евреем. Да еще вором в законе. Прям РСДРП(б)[187] какая-то. Камо,[188] Сталин, Троцкий и Ваха Помоев.

Кто там у нас, кроме главаря?

Финн.

Армянин.

Грузин.

Чеченец.

Хохол-западенец.

И залетный латинос, неясной государственной принадлежности.

С Розой я, конечно, пошептался еще на первом привале, попутно поглощая трофейный фарш, но много информации из этой беседы не вынес.

Когда я всех их на Базе «Западная Европа» отпустил на танцы оттянуться перед дорогой, то там она встретила знакомого — не знакомого, но шапочно известного ей человека с того же химтеха, что и Роза (маленькая что-то эта Новая Земля, тесная). А тот уже представил ее этому Паперно, которого звали Вячеслав. С этим Славиком Паперно она даже танцевала медляк. Однако тот в танце ее не клеил, а только прикидывался (что Розу ужасно обидело), все больше интересовался ее планами на будущее.

Еще мною немного. Вскользь так.

И активно рекламировал тут жизнь в Зионе, как рай для евреев, недостижимый на Старой Земле даже в Израиловке.[189]

Пугал московскими порядками в русских землях. И конечно же русским антисемитизмом. Куда ж без него в агитации и пропаганде?

Никакого криминала, кроме интереса: куда и когда мы выезжаем. Но тут все были жестко мной заинструктированы, что едем утром в Порто-Франко присоединяться к московскому конвою. И что на Базу заскочили исключительно на шопинг. Реальных планов я даже девочкам не озвучивал именно на такой случай. Так что выдать врагам они при всем желании ничего не могли.

Пока я эти мысли думал, девчата все уснули, умаявшись.

А вот мне не спалось все, хотя я прекрасно понимал, что выспаться мне крайне необходимо, а то в глаза уже как песка насыпали. Иначе кто автобус поведет завтра? А стремные варианты ох как еще возможны.

Только-только уговорил себя заснуть, как кто-то в темноте тихонечко и беззвучно принялся заползать под мое тонкое флисовое одеяло.

Я вскинул голову. Кто ж меня так пугает-то?

— Тсс, — раздался в ухе тихий шепот. — Только тихо. Все спят.

— Ты кто, не вижу ни черта? — ответил тем же заговорщицким шепотом.

— Анфиса, — назвалась.

И уже лежит рядом, тесно ко мне прижавшись. Голенькая вся.

Обняла, прижавшись жаркими губами к уху, зашептала торопливо:

— Погладь меня, Жорик, пожалуйста, а то я уснуть не смогу. Я так перетрухала сегодня, просто ужас, и эти мертвые жуткие все в глазах стоят, окровавленные, — шепчет жалостно.

А сама уже шаловливой ручкой в трусы ко мне залезла и шебаршит там. И одновременно целует меня ласково в шею, в ключицу, в сосок…

Не-э, я не железный, и отца Сергия[190] из меня никогда не получится. Да и пережечь лишний адреналин всяко лучше всегда так, чем иначе. Тем более с такой красивой телкой, хотя тут в кромешной темноте ничего и не видно, но я-то хорошо помню, какая Фиса вся из себя красавица-чувашка.

А тело у нее жаркое.

Поцелуи горячие.

И грудь такая упругая.

И вот уже меня на себя завалила, уверенной рукой направляя мой нефритовый жезл во влажное свое лоно.

И все шепчет прямо в ухо, щекоча губами:

— Тихо. Тихо… Жорик, милый, не надо никого будить, а то весь кайф обломают… Вот так, да… Да, милый… Долби меня, милый…

Некоторое время мы, молча, если не считать моего сопения, наслаждались друг другом.

Потом Анфиса снова прошептала:

— Скажи мне что-нибудь.

Эта просьба со стороны женщин меня всегда умиляла. А что конкретно тебе сказать-то, милая? Вдруг как не угадаю? Однажды, когда еще молодой был, глупый, так и ляпнул в ответ на подобную просьбу: «Что-нибудь». Ох и скандал мне закатили тогда! Я, видите ли, «сволочь такая» — оргазм бабе обломал на самом подлете.

Потом просветили опытные товарищи, что говорить надо в этот момент любую чушь, лишь бы ласково. Сам голос нужен больше, чем слова. Бабы-то — они разные. Одной расслабиться надо, чтобы кончить, другой, наоборот, — напрячься. В первый раз не угадаешь.

— Если бы ты знала, Фиска, какая ты красивая, — шепчу ей в ухо первое, что на ум пришло.

— Правда? — аж умилилась девочка в голосе.

— Что я тебе врать буду, — вдуваю в ее ухо уверенно так.

— Скажи еще… Да… Да…

— И кожа у тебя шелковая, как у младенца попка.

— Не останавливайся, милый, не останавливайся… — шепчет Анфиса тихо, как умирающая, но при этом активно подмахивая. Потом зачастила скороговоркой еще тише только одно слово: — Хорошо, хорошо, хорошо…

И вдруг как заорет благим матом в полный голос на весь автобус:

— Га!.. Га!.. Га-а-а!!! Конча-а-аю!!!

Новая Земля. Плоскогорье между территорией Ордена и Южной дорогой.

22 год, 33 число 5 месяца, пятница, 10:11.

С утра мне дали выспаться власть. Вплоть до того, что глаза продрал самостоятельно без какого-либо принуждения. И как только через меня девки скакали, из автобуса выбираясь? Я же им выход полностью перекрывал. Спасибо, милые мои козочки заботливые.

Презрев навязчивые мерзкие ухмылки и пошлые подмаргивания большинства отряда, спокойно умылся и привел себя в порядок, игнорируя эти их невербальные инсинуации.

В кухонный наряд поставили Розу с Булькой, так как они вчера ни одного патрона не истратили. Остальным предстояла чистка оружия. Сначала мы с Ингеборге сомневались, ставить ли раненую Бульку в наряд, но она сама активно напрашивалась, утверждая, что одной в автобусе лежать и жарко и скучно. А чувствует она себя уже хорошо.

— Только голова под повязкой чешется, — выдала она единственную жалобу.

— Чешется — значит, заживает, — констатировал я и дал добро на ее дежурство.

— А ты воспринимай повязку как чалму, — посоветовала Наташа Синевич, — как красивый экзотический наряд. Самое то для гарема.

— А что скажет мне мой господин? — повернулась Булька ко мне, когда я расстилал тряпочки для чистки пистолета.

— Все, Буля, нет больше господина, нет гарема — нет гаремыки. Есть командир.

— Какого горемыки? — встряла любопытная Роза.

— Такого, который гарем мыкает, — ответил я.

— Ты нас разлюбил? — с волнением запричитала Сажи, всплескивая руками. — За что?

— Жора, наверное, полюбил другой гарем, — мрачно сказала Галя. — Сознавайся, Жорик, с каким гаремом ты нам изменяешь?

— Колись давай. А то сейчас как найдем в багаже десяток скалок и сковородок — мало не покажется, — это уже Ингеборге выступила, правда, со смешинками в глазах.

— И ты, Брут, — сказал я ей печально.

— Брут не Брут, а брутальная я сегодня точно. Потому как не выспалась, — намекнула Ингеборге на ночной Фискин концерт.

Кто-то сказал, что красивые женщины редко имеют хороший характер. А что я знаю про характеры своих девчат? Практически ничего, мы общаемся-то чуть больше недели. Не срок. Пуд соли на весь гарем не делится.

— Так, пионерки, а к чему вы мне тут семейные сцены устраиваете с утра пораньше? Не к лицу вам это, — оглядел я их как можно строже, хотя самому было уже стремно.

Что-то такое неуловимое в воздухе витало. Возможно, нехорошее. И возможно — для меня.

— Пионерам не к лицу пить, курить и жрать мацу, — продекламировала Шицгал и добавила уже другим тоном: — А насчет запрета секса для пионерок нигде не прописано. А что не запрещено, то разрешено. Так что хотим и скандалим. Пока что интеллигентно.

— Да, я тебя понял, Роза. Скандал для тебя — это тот же секс. Хотя точнее — перверсия.[191]

— А то, — тут же уперла руки в боки Альфия. — Любишь с нами извращенный секс — люби и так потрахаться. Виртуально.

Вот только этого мне и не хватало для полного счастья. Конечно, женщина — это слабое и беззащитное существо, но от нее невозможно спастись, если той попала вожжа под хвост. А если баб толпа, то от них не спасет и ОМОН. Мой небольшой опыт гаремыки говорил о том, что справиться с несколькими женщинами сразу куда проще, чем с одной, если только не доводить их до объединения. Раньше я справлялся с ними при посредстве Ингеборге и Розы. Однако после первого бунта и создания очереди на меня секс в моей жизни из удовольствия превратился в обязанность. И тут я осознал, что две-три бабы одновременно — это вполне себе приятное разнообразие, а вот четыре-пять — уже повинность. Считай — работа. А уж когда очереди ждет десяток баб, которые за это время умудряются сексуально оголодать?

Мама, роди меня обратно.

И вот теперь практически все объединились против меня на почве ночного концерта Анфисы. Позавидовали, что ли? Или сами оргазм только симулируют? Но ревнуют точно. И интриги не замедлят появиться, и как бы не сейчас эти узелки завязываются.

Когда я лет пять назад читал описания ван Гулика[192] про гаремы докоммунистического Китая, то думал, что автор явно преувеличивал и сгущал краски, когда утверждал, что успешные богатые и сильные мужчины периодически сбегали от своих гаремов к проституткам, и последние становились для них отдушиной от распрей жен и наложниц. Тогда я автору не поверил. Гулик же утверждал, что дорогие китайские проститутки были сродни древнегреческим гетерам: образованны, начитанны, умели поддержать умный разговор, создать непринужденную атмосферу и красиво ухаживали за мужчинами.

Дома же китайцы не только не общались с женами, но даже не видели их и уж тем более не писали для них стихов. На стол подавали слуги. Жен, готовых к усладам, уже раздетых и завернутых в простыню, приносили в спальню на своих спинах евнухи. И не для удобства, а для безопасности хозяина; этакая страховка от нападения ревнивой жены. С ножом. И все их разговоры в постели с мужем сводились к интригам жен и их жалобам друг на друга. Никакой тебе любви и радости.

С гетерами же китайцам не надо было даже проявлять свою мужественность, они могли просто наслаждаться их обществом, вести при них переговоры с партнерами, отдыхать и угощаться, даже спокойно выспаться.

Не поверил я Гулику тогда, а вот сейчас такое зрю воочию. А у меня-то гарем не из глупых баб состоит, а как раз из самых лучших гетер Москвы.

— Бабы, вот только мозги мне барать не надо, не ко времени вы все это затеяли, — попытался я их тихонечко урезонить.

— Мы не бабы. Мы — женщины! — гордо заявила Антоненкова.

— У тебя сколько курсов института полностью закончено? — поинтересовался ехидно.

— А при чем тут образование? — не поняла Галя вопроса.

— При том, Галка, при этом. Женщина — это баба с высшим образованием. И больше ничего.

Страницы: «« « ... 89101112131415 » »»