Фебус. Принц Вианы Старицкий Дмитрий
Наконец барон разродился:
— Ваше высочество, а вы серьезно сказали насчет ношения вами цветов Меридора в честь Иоланты?
— Более чем, барон. Я буду носить их на каждом турнире. При условии, что вы не будете запрещать нам невинные прогулки по стенам замка и беседы о музыке. Это развлекает нашу скуку здесь.
— Хорошо, — судя по собравшимся морщинам на лбу, барон что-то спешно калькулировал, — но вы объявите ее своей Дамой сердца при отъезде.
Утвердил он это уже как свое условие.
— Я сам это предложил и давать задний ход не собираюсь. Слово принца тверже стали.
— Но ничего большего, кроме поцелуев, ваше высочество. И чтобы никто этого не видел. Изворачивайтесь сами как хотите.
— Меня коснутся только губы Иоланты. Клянусь, — ответил я на голубом глазу и не соврал.
Даже поднял правую руку в подтверждение. Чувствовал себя при этом последней свиньей, реально обманывающей этого чудного старика, но ни словом не соврав.
Но страсть, страсть юного тела подталкивала меня и к большему, хотя мне и удавалось старым сознанием удерживать пока гормональный шторм юнца в узде. Припомнив свои ощущения на башне от «французского поцелуя» Иоланты, я чуть не застонал за столом. Память услужливо повторила то наслаждение, которое я испытал. Блин! Да сколько ж можно?
— Я надеюсь, вы разрешите нам вдвоем посмотреть со стен вашего замка закат солнца? Это так романтично.
— Хорошо, только не оставайтесь там, в темноте, — дал свое разрешение барон, — опасно на лестнице.
— Я обязательно прихвачу с собой слугу с факелами. На всякий случай.
Упоминание присутствия слуги на культурном мероприятии окончательно успокоило барона.
Е-э-эс!
Надо же, я снова становлюсь мальчишкой. А еще чувствую себя козлом, которого запустили в огород.
Рано я обрадовался. Старого барона кем-кем, а вот только дураком считать не надо. Так он и пустил козла в свой огород без присмотра. Три «ха-ха». Присмотр был надежно обеспечен в виде дородной бабы из служанок лет под тридцать, одетой так же, как Иоланта, только чепец на ней был черный. Впрочем, надо отдать должное вкусу барона, сия особа была весьма привлекательной на личико и щедро одарена выдающимися выпуклостями и впуклостями в нужных местах фигуры. На местный вкус — так и вовсе неотразимая красавица с очень обещающим взглядом блудливых синих глаз.
Обещающих все.
Именно мне.
«Знойная женщина — мечта поэта». Все просчитал старый барон, в том числе и «квадратные яйца» малолетнего шалопая после продолжительной «тискотеки» с его внучкой.
Так мы и прогуливались ближе к закату по замковому саду парами. Я с Иолантой впереди, отступя от нас на десяток шагов — Микал с дуэньей моей пассии.
Пришлось, слегка придерживая локоть внучки барона, действительно разговаривать с ней о музыке.
Тоска.
Утешало только то, что такая же тоска читалась и в глазах Иоланты.
Погуляли немного в саду, а потом всей компанией пошли к угловой башне, чтобы действительно насладиться закатом с высоты замковых крутин, раз уж так все пошло наперекосяк.
Перед входом в башню Микал запалил факел, но меня с баронессой на винтовую лестницу пропустил вперед.
Вид с башни на закат был потрясающий. Тень от леса постепенно набегала на поля и виноградники, с которых неторопливо уходили припозднившиеся пейзане. Солнце уже прогуливалось по верхушкам деревьев на горизонте. Пруд, бликуя, окрашивался в фантастические цвета.
Иоланта прислонилась ко мне спиной и из моих мятежных рук, ласкающих ее грудь и живот, с восторгом наблюдала за быстро сменяющимися метеорологическими эффектами природы.
— Почему я раньше пропускала такое волнующее зрелище? — спросила она как бы саму себя.
В этот раз на ней было надето меньше юбок, судя по ощущениям.
— Наверное, потому, что раньше не с кем было поделиться охватывающими при этом чувствами, — ответил я ей немного самонадеянно, слегка прикусив за мочку уха.
— Ты прав, Франсуа; когда меня переполняет любовь к тебе, краски природы кажутся мне ярче и сочнее, — закинула девушка пробный шар.
Я оглянулся посмотреть на наших спутников, ища в них смены щекотливой темы, но никого не увидел на площадке.
— А куда делись наши соглядатаи? — спросила Иоланта, оглядываясь вместе со мной, одновременно проводя рукой по моему бедру.
Люк на боевую площадку оставался открытым, и в него с лестницы были видны сполохи отраженного пламени факела. Наши сопровождающие тактично нас покинули.
Ну, Микал, ну, сукин сын, еще один плюсик заработал. Не ошибся я с ним. Скоро этот нахаленок меня еще «мин херц» обзывать будет.
Не обнаружив рядом эскорта, мы немедленно бросились друг другу в объятия, скрепляя обоюдное желание крепким поцелуем, давая волю изжаждавшимся рукам, и самозабвенно предавались стоя глубокому петтингу до тех пор, пока не услышали раздававшиеся из люка ритмичные охи, переходящие в тихий взвизг. Иоланта непроизвольно отстранилась от меня, но я снова прижал ее к себе. Я сразу понял, что это Микал отдувается за меня на дуэнье. На здоровье. Должен же человек, хотя и раб, получать хоть какое-то удовольствие от службы.
Под юбками у моей пассии были суконные чулки, похожие на шоссы со смешными завязками выше колена. Как и шоссы, вверху они крепились к поясу. А вот больше никакого нижнего белья, в отличие от мужчин, дамы тут не носили…
Поспать удалось недолго. Перед рассветом я был безжалостно разбужен своей «ступенькой», наскоро им же умыт и чуть ли не за руку оттащен все к той же угловой башне «любоваться рассветом».
На крутине нас уже ожидала Иоланта в обществе улыбающейся до ушей дуэньи. Только сейчас все взгляды и улыбки этой валькирии были предназначены не принцу, а рабу.
Охотно исполнив ритуал «французской любви», которую, наверное, в этой местности теперь уже назовут «наваррской», Иоланта просветила меня, что инициатива любования рассветом исходила от дуэньи и что она была разбужена так же безжалостно, как и я. Но нисколько об этом не жалеет.
Это как раз я давно заметил: женщина считает правильным все, на что решилась.
И мы действительно успели налюбоваться восходом солнца под охи и взвизги, которые издавали с винтовой лестницы те, которые по идее старого барона должны были блюсти нашу с Иолантой мораль, если у нас с ней не останется нравственности.
Встреча рассвета неожиданно закончилась в замковой капелле, где патер Дени отслужил нам мессу Прощения, согласно которой у всего нашего отряда на будущее образовалось сорок дней индульгенции[98].
Такое известие всех моих людей настроило на благостный лад. Прошлые грехи простили вчера, сегодня простили будущие — как не радоваться верующему человеку… Тем более что все задарма. Платил за всех дон Саншо, оставив на алтаре жертву в дюжину турских денье[99].
После церковной службы осталось нам только позавтракать, собраться — и в путь. Однако торжественные наши проводы из замка Боже начались со скандала.
На совете командиров, состоявшемся после завтрака в моих покоях, при обсуждении движения отряда от замка до реки я категорически отказался от носилок, напирая на то, что чувствую себя вполне сносно.
— Меня уже не тошнит и головокружения стали редки, — выдал я свои аргументы. — Тем более что носилки сильно тормозят движение всего отряда. Отлежусь потом на барке, если что.
Меня пытались отговорить.
Я упрямился.
Слово за слово.
Фразой по столу.
И с каждым новым предложением поднимался тон и накал дискуссии. А я еще злой и не выспавшийся.
Под конец орали друг на друга в моей спальне так, что гобелен на стене трясся.
Точнее, орали только я и дон Саншо.
Шевалье со сьером голоса повышать на меня не смели, но шипели аспидами, а не говорили. И все в заботе о моем драгоценном здоровье.
Сержант не позволял себе ни повышать на меня голос, ни шипеть со злобной интонацией. Он доставал меня спокойными резонами заботливой бабушки, которая кутает внука, потому что на улице уже минус… Минус два. Или столько же в плюс. В общем, несущественная температура для того, кого кутают. «Собирала на разбой бабушка пирата…»
— Мы приведем доктора, и пусть он решает — можно тебе ехать в седле или нет, — наконец произнес дон Саншо, как мне показалось, окончательно выдохнувшись.
— Спасибо, брат, ты уже приводил мне доктора, который даже руки не моет, — съехидничал я в ответ, — в итоге обошлись цирюльником.
— Да дались тебе его руки! — снова взорвался дон Саншо.
— Грязные руки в ране — это серьезно, — наставительно сказал я. — Это ведет к гарантированной gangrene.
— К чему? — переспросил сержант.
— К Антонову огню, — пояснил я.
— В конце концов, это твое здоровье, — вдруг сдался кантабрийский инфант.
Остальные командиры воздержались от каких-либо комментариев.
Однако на этом скандал — вернее, его последствия — не кончился.
Я вдруг обнаружил, что становлюсь эгоцентриком, как нормальный подросток. И все выверенные линии поведения, которые выстраивает старик, с легкостью сметаются спонтанным гормональным штормом юнца. В принципе, мне бы еще вылежаться — по-доброму недельку как минимум, но вот шило в заднице не дает мне спокойно лежать. Оттого и скандалю: чтобы по-моему было. Я окрестности осматривать желаю, а не в небо с носилок пялиться. В то же время понимаю, что дольше в замке оставаться не следует — недалеко до греха. Девочка первая не сможет удержать девственность в своем сосредоточии чести. А это будет тяжкое оскорбление гостеприимства. У нас совсем не та ситуация, чтобы врагов плодить.
Выскочил в коридор, а там слуг человек пять в разные стороны сразу порскнуло от моей двери. Я и дуэнью своей пассии в этой толпе углядел, как она, высоко подобрав юбки, быстро перебирала ногами в красных чулках по коридору в сторону башни. Только ударял в потолок стук от ее деревянных сабо.
Когда я вышел на свежий воздух, как раз во двор замка въезжали старший лучник сьера Вото и баронский слуга, верхами на мокрых лошадях. Они с утра самого наладились в разведку: проверить дорогу до реки и барку для нас в аренду разыскать. Видно, вечерней разведкой все же сержант был недоволен.
По моему повелительному жесту стрелок соскочил с коня и встал передо мной на одно колено. Повод его коня тут же принял баронский слуга.
— Встань, — приказал я.
Воин повиновался.
— Докладывай.
— Ваше высочество, барку арендовать удалось до самого Нанта, хоть и лишний час проторговались с хозяином. Только вот на борт можно взять всего двадцать четыре коня — больше в трюм не влезет.
— А люди?
— Люди поместятся все, и даже еще место останется.
— Молодец. Я тобой доволен. Только никому про лошадей не говори, — и добавил торопливо: — Кроме своего господина. Но и ему передай, чтобы он об этом не трепал.
Стрелок кивнул, показав, что все понял.
— Ступай — поешь чего-нибудь на кухне. Ускакали-то, наверное, еще до завтрака?
Пока мы беседовали, баронский слуга увел лошадей на конюшню. И разговора нашего не слышал. Двух коней придется бросить — жалко. Кроме двух рыцарских тяжеловозов под полный комплект рыцарской брони — дестриэров[100], у шевалье и сьера, остальные кони были андалузской породы[101], которая здесь ценилась, но нагружать этих коней чрезмерными латами не рекомендовалось. Максимум — простеганной попоной от стрел.
Кстати, а где мои латы, что-то я их не видел? И ведь не спросить никого прямо в лоб. Впрочем, дон Саншо также без шлема и рыцарских лат. Видно, из замка Паука сбегали мы с ним совсем налегке. Надо будет еще выяснить, что будет с нашими людьми, которые нас прикрывать там в воротах остались.
Подошли дон Саншо со сьером Вото.
— Вы уже в курсе, что двух лошадей надо будет бросить? — спросил я их.
— Не беспокойся, Феб, оставим их хозяевам в благодарность за гостеприимство, — ответил мне дон Саншо. — Денег с нас не возьмут, а вот от таких лошадей отказаться… не у каждого получится.
Сьер Вото только головой покивал в знак согласия и выразил общее мнение:
— Щедрый отдарок за два дня постоя.
— И когда дарить будем? — спросил я.
— А как только, так сразу, — улыбнулся дон Саншо. — Лучше всего непосредственно перед отъездом.
— Вы позволите высказаться, ваша светлость? — робко встрял в наш разговор сьер Вото.
— Говори, — поощрил его дон Саншо.
— Я так думаю, что лошадей надо подарить не барону, а молодой хозяйке, как только его высочество возложит на себя ее цвета и признает своей Дамой. Это будет куртуазней. Я готов отдать из своего копья белую кобылу. Какая лошадь будет выбрана второй на жительстве в этом шато, решайте сами, сеньоры.
— Ладно, отберите коней сами, но так, чтобы мне не было позорно за подарок принца. — Ну прям действительно как монарх повелел, причем людям не из моего государства.
Нахал.
Кто нахал?
А я и нахал.
Подбежала дуэнья моей пассии и проворковала, присев перед нами раскорякой в неловком реверансе:
— Ваши высочества, его милость господин барон велел передать, что обед будет накрыт в большой зале.
— Пошли, Феб, послушаем божеского соловья, — скаламбурил дон Саншо, направляя свои стопы в сторону замковой капеллы. — Заодно аппетит нагуляем.
После обеда все население замка собралось у парадного крыльца. Причем как-то все приоделись опрятнее и даже несколько празднично. Это касалось и слуг. Наши люди снова вздели на себя гербовые котты, которыми, как я уже понял, они гордились.
Барон, припадая на свою деревяшку, взошел по ступеням, ведя за руку внучку, которая по торжественному случаю была облачена в парадное платье из золотой парчи и светло-зеленого бархата. Глубокое декольте стыдливо прикрывала нижняя рубашка из полупрозрачной ткани, присобранная на шее в некое подобие фрезы. Само платье на спине застегивалось по новой моде — на крючки, а не шнуровку. Мне даже жалко стало девушку: все же стальной корсет и железные фижмы в сочетании с тяжелым текстилем в несколько слоев весили не меньше, чем рыцарский доспех. Зато гляделась она просто шахматной фигуркой.
На голове прекрасной Иоланты блестела в ярких лучах солнца жемчужная сетка, сделанная в виде шапочки, из-под которой ее волосы крупными локонами ниспадали на спину, закрывая ее до пояса.
Пара дам в ее окружении горделиво возвышались над толпой узкими коническими колпаками, с которых ниспадала длинная кисея. Все остальные представительницы прекрасного пола красовались разнообразными чепцами.
Слева от хозяев стоял, перебирая четки, патер Дени в неизменной холщовой рясе. И четки у него были деревянные, но как шепнули уже, привезенные с самого Иерусалима. По спокойному лицу падре казалось, что данное мероприятие святого отца совершенно не волнует. И весь он в горних сферах.
Мои люди и люди дона Саншо встали напротив лестницы в два ряда углом, оставив внутри этого построения место для меня, инфанта и рыцарей. Даже сержант встал в строй.
Я вздохнул — сам же напросился, теперь выкручивайся, — и твердо шагнул вверх по ступеням, звеня золотыми шпорами.
Поднявшись на площадку у парадной двери во дворец, я подошел под благословение священника, встал на одно колено и принял его.
Прошептав надо мной своим бесподобным баритоном: «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen»,[102] он перекрестил меня, возложил свою ладонь с четками на мое чело и сказал уже на языке франков, уже громко, для всех:
— Будь этого достоин, принц, ибо Дама для башелье есть земное олицетворение Пречистой Девы — Богородицы. Теперь иди.
Я встал, обернулся к толпе. Подождал, пока гул ее постепенно стихнет. Ощущение было, как в тот день, когда я первый раз вышел на сцену в студенческой самодеятельности. Даже легкий мандраж по телу такой же. Поднял правую руку и громко, отчетливо сказал:
— Слушайте все, и не говорите, что не слышали. А кто слышал — передайте другим, что отныне и навсегда демуазель Иоланта де Меридор является моей Дамой сердца. Это заявляю вам я — дон Франциск де Фуа-Грайя по прозвищу Фебус. Божьей милостью инфант Наваррский, принц Вианы и Андорры, суверенный сеньор де Беарн, дюк де Немур, де Монблан и де Ганди, конт де Фуа, конде де Бигорр и де Рибагор, виконт де Кастельбон, де Марсан, де Габардан и де Небузан, пэр Франции. И порукой мне в том Богородица и святой Фермин.
Тут я размашисто перекрестился, не попутав, что слева направо, а не справа налево, как меня по русской привычке тянуло на этот жест.
Затем повернулся к Иоланте и встал перед ней на одно колено. И глядя прямо в ее каштановые глаза, несколько выспренно воскликнул:
— Принимаете ли вы мое преклонение перед вами, Госпожа моя и Дама?
Иоланта, стоя с каменным лицом — ноближ оближ, епрть, — показала свои руки, которые до тех пор прятала за спиной. С ее ладоней свисали три атласных ленты — белая, красная и синяя, которые на одном конце были искусно сплетены в розетку.
— Примите мои цвета, мой кавальер[103], — Иоланта выбрала нейтральный итальянский термин, означающий рыцаря между испанским кабальеро и франкским шевалье, чтобы ненароком не обидеть ни ту, ни другую сторону, — и носите их с честью.
Ей подали золотую иголку со вставленной ниткой, и девушка умело, буквально тремя-четырьмя стежками, пришила розетку к моему левому плечу.
Я попытался после этого поцеловать ее руку, но Иоланта отдернула свою ладошку, памятуя о том, что по всем правилам куртуазии негоже Даме в первый день поощрять своего рыцаря, пока он не совершил подвигов в ее честь. Настаивать я не стал.
— Мой кавальер ранен, а ему предстоит трудный путь, — улыбнулась мне Иоланта, — поэтому я решила сделать вам дар, дон Франциск. Надеюсь, он вам понравится.
Она два раза звонко хлопнула ладонями, и сквозь расступившуюся толпу слуг конюх вывел под уздцы на середину площади симпатичную кобылку сивой масти под богатым седлом из черной кожи, прошитой серебряной нитью. Точнее, седло было вышито серебряной нитью замысловатыми узорами. И вся остальная упряжь была украшена серебряными бляшками и прошита серебром.
— Это Флейта, — пояснила мне девушка и неожиданно задорно подмигнула левым глазом. — Она — иноходец. Ездить на ней все равно что в кресле. Я надеюсь, что гордость Анжу — эта милая камарга[104], — поможет вам перенести путешествие с большим комфортом и пользой для здоровья. Возьмите повод, кавальер, теперь она ваша.
Кобылка была невысокой, в холке где-то метр сорок, не выше, но очень красива, особенно своим нарядным светло-серым окрасом. Узкой головой, изящно изогнутой шеей и тонкими сухими ногами она по экстерьеру походила на арабскую лошадь, но я знал, что это невозможно, так как арабы в это время продавали в Европу только меринов. А редкие репродуктивные кобылы и жеребцы попадали от них на север Франции только как военный трофей Крестовых походов. А потом припомнил, что камаргинская порода — древнейшая во Франции, ее еще галлы выращивали до завоевания их Цезарем. А так как она не годилась ни под тяжеловооруженного латника, ни в крестьянский плуг, то поголовье ее постоянно сокращалось. Много ли надо аристократическим дамам коней под седло? Дорогой подарок. Наверное, Иоланта отдала мне свою собственную коняшку, а седло, судя по потемневшему серебру, оставалось тут от времен короля Рене Доброго.
Я встал с колена и громко произнес:
— Моя Дама меня незаслуженно балует. Покажите мне того дракона, которого я должен убить!
На что Иоланта просто ответила:
— Лучше не пропадайте насовсем, возвращайтесь хоть иногда к нам в Боже. Для заморского принца это уже подвиг. — Она снова мне подмигнула. — Помните: наш дом, как и наше гостеприимство, всегда открыты для вас и ваших людей.
И вот тут Иоланта позволила себе широко улыбнуться и поцеловать меня взглядом.
— Нет, я не могу принять такой дар, оставив Госпожу мою и Даму без средства передвижения…
Сказав это, я держал паузу.
Увидел, как по-детски огорчилась моя пассия.
Как насупился барон, узрев в моем отказе урон своей чести.
Как разом коллективно разочаровались замковые слуги, которые не получили свой законный кусик положительных эмоций. Как тихо они огорченно выдохнули.
Да вот такой я — товарищ Кайфоломов.
Посчитав, что «мхатовская» пауза даже несколько затянулась, поспешил провозгласить:
— …поэтому со своей стороны я дарю своей Даме двух чистокровных лошадей андалузской породы, достойных конюшни любого монарха, — и сделал знак рукой сержанту. — Только на таких условиях я могу принять от своей Дамы столь щедрый дар.
Два стрелка — один с гербом Беарна, другой с гербом Фуа на груди — вывели через расступившийся строй моих воинов к ступеням замкового дворца белую кобылу и вороного жеребца.
На этот раз Иоланта сама протянула мне руку для поцелуя, пока остальные были заняты разглядыванием щедрого подарка.
Взяв девушку под руку, я подошел к хозяину замка и сказал:
— От всей души благодарю вас за гостеприимство, господин барон. За себя и за своих людей. Надеюсь на ваш ответный визит в Тарб, По или Помплону. На моих землях вы всегда найдете стол, кров и спокойное убежище от врагов на любой срок.
Повернулся вполоборота к Иоланте и сказал обоим Меридорам:
— Я не говорю «прощайте», я говорю «до свидания».
На слове «свидания» моя Дама зарделась как маков цвет.
Я поклонился хозяевам замка и, спустившись со ступеней, легко взлетел в седло Флейты, едва коснувшись широкого серебряного стремени. Седло оказалось мягким не только на вид. Кобылка, почуяв нового седока, недовольно перебрала ногами, шагнув вбок. Я охлопал ее по шее, лаская. Она всхрапнула и решила мне покориться.
— По коням, — отдал приказ.
Все же мне было немного совестно. Я отдал совсем не нужных нам лошадей, которых все равно пришлось бы бросить на берегу, а Иоланта, судя по тому, как она глядела на кобылу, отдала мне свою любимицу. Неравноценные подарки.
Наше воинство, построившись по двое в ряд, уходило в воротный туннель надвратной башни. Глядя на то, как многие наши люди с седла раскланивались с замковыми слугами, понял, что принимали их тут хорошо. И воины довольны отдыхом.
Я, замыкая кавалькаду, сразу после повозки, которую нам вместе с возницей одолжил старый барон, — отвезти до барки запас провизии и два пятиведерных бочонка вина, которыми он сам же нас и одарил, — напоследок повернулся из седла к Иоланте.
Прощальный воздушный поцелуй, после которого я круто развернул кобылу и коротким галопом поскакал догонять свое воинство. Это я так подумал — галопом. На самом деле Флейта разом выдвигала ноги только одной стороны. У нее был единственный аллюр — иноходь. Иноходь быстрее или иноходь медленнее. И на ней действительно совсем не трясло. И правда, как в кресле.
Микал с Филиппом ожидали меня на лугу сразу после моста через ров и, пристроившись за мной, вместе догоняли отряд. Все же они — моя свита, и то, что они тактично не мешали мне прощаться с Иолантой, не снимало с них обязанностей.
Глава 5
ЛЕСНЫЕ ДОРОГИ АНЖУ
Дорога на запад от замка петляла среди виноградников. Отряд перешел на шаг, и мы его быстро догнали. А там уже я сам возглавил походную колонну.
Когда вся кавалькада, покинув благословенные поля Боже, втянулась в лес, я спросил:
— Что так беспечно идем?
— В чем ты видишь беспечность? — ответил дон Саншо вопросом на вопрос.
Меня просто подмывало спросить у него, не было ли в его роду евреев, но в эти времена с их культом «чистой крови» можно было за такой вопрос запросто с ходу нарваться на поединок. Даже с близким другом. Потому промолчал, а сам подумал, что аристократия сейчас такая вежливая и учтивая между собой, потому что за прошедшее тысячелетие все, кто мог, уже «за козла ответили» — искусственный отбор называется. Хорошо, что у нас в музее была атмосфера интеллигентной, я бы даже сказал — академичной вежливости отношений между сотрудниками, а то… Нет, я все же теперь принц крови, епрть, и вправе выставить вместо себя любого бойца хоть на Божий суд, но все же… все же… Репутация в это время — не пустой звук. Лучше не нарываться ради сомнительной шутки. Сказал другое:
— Выставить передовой и арьергардный дозоры. По два стрелка. На сотню-полторы туазов[105] от отряда. Так они и засаду заранее обнаружат, а если будет преследование, то тогда мы сможем неспешно подготовиться к его отражению.
— В этом есть резон, — согласился дон Саншо, — до земель Паука не так уж и далеко.
И инфант отдал необходимые распоряжения сьеру Вото.
Виноградники закончились, и проселок углубился в лес. Около замка он совсем не напоминал те первобытные дебри, сквозь которые мы прорывались всего несколько дней назад. Больше всего это походило на природный парк, резерват, в котором санитарно вырубили сухостой и аккуратно подобрали весь хворост. Заодно и лишние кусты повырубили, так что просматривалось все вокруг на большое расстояние. Ничего не скажу — и выглядело все это красиво, и никакую засаду в таком лесу не спрячешь.
Сама дорога больше напоминала парковую аллею из французского исторического фильма с Жаном Маре в главной роли. Но тень деревья давали вполне приличную и жары особо не чувствовалось. Оглядевшись, я не заметил ни одного хвойного дерева — только лиственные. В основном бук. Но встречались ясени и грабы, даже вечнозеленый тис, а величественные дубы в окружении зеленых полян потрясали своими размерами: так и мнилось, что вот-вот из-за такого лесного гиганта выйдет седобородый друид в зеленой рясе с золотым серпом на поясе.
— Саншо, тебе не кажется, что этот лес очень сильно отличается от той чащи, в которой мы блукали в Турени? Странно мне это, вроде бы и расстояния небольшие…
— Ты наблюдательный, Феб, — ответил мне одноглазый приятель. — Близость замка — вот и весь секрет такого леса. Сухостой в округе давно спалили в его каминах. А вилланам здесь без особого разрешения сеньора даже прикоснуться топором к дереву — если не смерть, то суровое наказание. Вот они и собрали в округе весь хворост до последней веточки. И кусты тайком подрубают, чтобы те на корню высыхали и становились законным хворостом. А что до Турени… Свой лес Луи Паук запретил рубить, чтобы он стал непроходимым. Сплетничали, что он даже капканы на людей там ставит. А дрова ему рекой возят.
Этой поездкой я просто наслаждался. И не столько потому, что мог вертеть головой вокруг и получать от созерцания яркое сенсорное удовольствие, сколько ездой на подарке моей Дамы — иноходец был выше всяческих похвал. Никогда раньше не ездил на таких лошадях и теперь понял все литературные восторги по поводу их иной ходьбы.
Проселок уткнулся в торный тракт, который был намного шире — три телеги разъедутся без напряга. Было заметно, что по этому «шоссе» ездят часто. Но скорее всего — в другое время. Утром — от реки, после разгрузки барок, а к реке — как бог пошлет.
Остановились, не выезжая на тракт, выслав по нему разведку вправо и влево от перекрестка.
Разведчики вернулись быстро — разве что коней размяли, — сообщив, что в обе стороны пусто.
На тракте весь отряд пошел широкой рысью, которую еще строевой называют.
И тут моя кобылка меня не подвела: шла голова в голову с жеребцом Саншо. И если инфант постоянно подпрыгивал в седле, опираясь на стремена — облегчался, как говорят конники, — то я на Флейте как сидел, так и сижу. Езда на иноходце больше напоминала езду на мотоцикле, нежели лошади.
Навыки всадника у юного тела моего реципиента намного превосходили мои собственные в прошлой жизни. Хотя с конно-спортивным комплексом музейщики часто общались по поводу тематических костюмированных праздников, которыми директорат комплекса зарабатывал основные деньги с массовой публики. И соответственно угощали нас покатушками на лошадках. Одно время я так втянулся в это, что каждые выходные проводил на стипль-чезе и сына к этому привлекал — нечего ему все свободное время за компьютером сидеть. Так что для человека двадцать первого века держался в седле я неплохо. Но как владел своим телом Феб — для меня было откровением. Просто олимпийский чемпион, и главное было ему в этом не мешать. В чем я и тренировался на ходу: выпустить наработанные рефлексы доставшегося мне тела, не сковывая их своим сознанием.
Скорость отряда на тракте выросла существенно. Река, наше спасение, приближалась.
Крутил-крутил головой по сторонам, потом это мне надоело; никакой новизны — все тот же лиственный лес, разве что гуще стал подлеском.
Подозвал жестом к себе Филиппа, и когда тот подъехал ко мне, спросил, не снижая скорости кобылки:
— Все давно хочу тебя спросить, дамуазо: а где мои доспехи?
Парень виновато опустил голову и промямлил:
— Остались в шато Плесси-ле-Тур, сир. Хорошие были доспехи, белые[106] — миланские. И шлем — армет[107]. Копья турнирные. Бастард[108]. Два тарча[109], гербовых вианских. И еще один — с гербом Беарна. Ваш любимый моргенштерн[110] для бугурта[111]. Это тяжелые турнирные доспехи. Еще кольчуга панцирного плетения и полукираса[112] с наплечниками толедской работы, черные с золотой насечкой, горжет[113] и салад[114] такие же — эти боевые, легкие. Боевое копье еще, не турнирное. Попоны гербовые для коней, как легкие, так и простежные с набивкой паклей. Доспехи белые для коня, гарнитурные к турнирному доспеху. Знамена. В том числе ваша баннера[115] осталась вместе с вашими доспехами. И моя бригантина[116] тоже, вместе со шлемом и всем прочим.
— У дона Саншо как?
— Та же история. Его корацина[117] осталась в его покоях.
И паж замолк.
— Как так получилось? — спросил я.
— На нас напали неожиданно, сир. Никто из наших людей не был в доспехах — мы же были в гостях и гуляли во дворе шато только с парадным оружием. Хорошо хоть удалось вовремя лошадей вывести из конюшни, да и то не всех.
— М-да… — Помолчал немного и задал вопрос, к которому так долго подбирался: — Что сталось с нашими людьми, которые остались нас прикрывать?
— Они все дворяне, сир. Если не погибли, то захвачены в плен. Лошадей для них мы не успели вывести. Думаю, за них потребуют выкуп.
— А моя казна?
— Осталась также в ваших покоях, сир, — спокойно уже ответил парень — он же за казну не отвечал.
— Час от часу не легче. Сколько людей прикрывало наш отход?
— Десяток, сир. В основном ваши молодые вассалы из Вианы и Тапа. И пяток из свиты инфанта. Всего пятнадцать человек. Кабальеро, сержанты, оруженосцы, конюшие и казначей.
— Казначей? — удивился я искренне.
— Да, сир, он лихо владеет мечом.
Какие, однако, неординарные бухгалтера в это время водятся. Чем дальше в анжуйский лес, тем больше я осознаю, что мы там — в прекрасном далеко, — совсем не понимаем жизнь Средневековья.
— Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. Сейчас главное — спастись самим. Потом и остальных вытащим, — сказал я и отослал оруженосца от себя. — Свободен пока.
Дорогу за поворотом нам неожиданно преградила большая двуколка — почти арба, с впряженным в нее крупным мышастым ослом. Животное лежало на земле и неритмично дергало задней ногой. Вокруг повозки стояла группа людей, скорее всего — семья: крепкий мужик лет за сорок, парень лет семнадцати и еще один годков десяти, женщина лет тридцати с небольшим и две девочки-близняшки не более пяти лет.
Наше боевое охранение уже нарезало вокруг них круги. Развлечение им. А службу кто нести будет? На что не преминул я попенять сержанту.
Тот выскочил на коне вперед и шуганул стрелков на службу. Опасности никакой для нас эти несчастные не представляли. Но взаимопонимания между сержантом и людьми, стоящими на дороге, я также не заметил.
Подъехав ближе, я спросил сержанта: в чем дело?
— Государь, этот серв[118] пытается говорить на языке франков, но у него это плохо получается. По-человечески же говорить он совсем не умеет.
Насчет «по-человечески» я так понял, что сержант имел в виду васконскую «мову».
— С грехом пополам я разобрал, сир, — продолжил доклад сержант, — что они путешественники и что у них осел вот-вот околеет. И для них это беда. Впрочем, мы это и так видим сами.
Тем временем наш отряд полностью окружил бедолаг. Но никто так и не смог понять, что там себе этот мужик лопочет. Так и гадали, пока мужик не заметил на мне золотые шпоры и не обратился ко мне «герр риттер[119]».
— Шпрехен зи дойч? — озарила меня догадка.
— О! Я. Я-я-а.
Читать бесплатно другие книги:
