Фебус. Принц Вианы Старицкий Дмитрий
Обрадовался тот и зачастил на таком заковыристом диалекте средней Германии, что даже я, свободно владеющий хохдойчем[120], понимал только с пятого на десятое. Все же немецкие народные диалекты отстоят от литературного немецкого языка еще дальше, чем «современная» украинская мова от лексики Тараса Шевченко, которого скоро будут на украинский язык переводить как с иностранного. Так вот, даже в Первую мировую войну кайзеровская армия строилась по национальному признаку, иначе солдаты просто не понимали, о чем им толкуют прусские офицеры. Хотя и те и другие дойчи — один народ.
Я спросил мужика, кто он, и получил обстоятельный ответ:
— Я Уве Штриттматер, колокольных дел мастер из Мехелена, который здесь называют Малин. А это моя семья.
— Куда путь держите? — влез с вопросом дон Саншо.
Я перевел.
— Куда подальше от германских земель, — устало промолвил путник, — но, как видите, наш осел околел, и думаю, что наш путь тут и закончится насовсем. Конца недолго ждать осталось.
Вся семья ремесленника стояла за повозкой и молчала. Выражение лиц у них было фатальным. Эти люди давно готовы принять любой удар судьбы и смирились с этим.
— Что вас гонит на чужбину? — Дон Саншо подбоченился в седле.
Я перевел.
— Если вам, герр риттер, что-либо говорит слово: «фемгерихт», то и объяснять чего-либо нет смысла. А если вы такого слова не знаете, то и не рассказать о нем в двух словах. Если коротко, то мне грозит смертельная опасность, от которой я и бегу куда глаза глядят.
— А ты дерзок, мастеровщина, — сурово сказал дон Саншо после моего перевода.
Инфант решил обидеться и наказать проходимца. Рука его уже потянула плеть из сапога.
Я вольно перевел мастеру, что «герр риттер» обидчив и лучше его не дразнить. Мастер понял, что лучше надо сократиться.
— Простите меня, ваша милость, — поклонился он Саншо, — если я был не учтив с вами, это все потрясение оттого, что я не могу двигаться дальше. И от плохого знания вашего языка.
— К дону[121] надо обращаться «ваша светлость», — подсказал мастеру сьер Вото на языке франков.
Мастер тут же опустился на колени в пыль дороги и понурил голову. Вслед за ним на колени встала и вся его семья.
— Прошу простить меня, ваша светлость, я вел себя неподобающе, но только потому, что я на краю отчаяния. Я даже не помышлял вам дерзить.
Тут я понял, что пора вмешиваться, и показал Саншо жестом, что в игру вступаю я.
— Так ты литейщик? — спросил я мастера на хохдойче.
— Да, ваша милость, литейщик и колокольных дел мастер, — ответил он мне по-немецки.
— Что тебе нужно для того, чтобы ты отлил стопудовый колокол?
— Воск, медь, олово, серебро, хорошая глина, дерево и два помощника, — он кивнул на сыновей. — Инструмент у меня в повозке.
— Сколько возьмешь за работу?
— Стол и кров для моей семьи. И защита от Фемы[122].
Посмотрел на меня снизу вверх и, видя, что я улыбаюсь, торопливо добавил:
— И возможность работать на сторону, когда не будет ваших заказов.
— Перекладывай свои вещи в телегу к бочкам, — приказал я ему. — Пойдете пешком рядом с ней.
Обернулся к стрелкам:
— Кто-нибудь — прирежьте осла, избавьте животное от мучений.
Потом мой взгляд упал на маленьких девочек.
— Микал, Филипп, возьмите малышек к себе в седла. Пешком они не дойдут.
— Могу я узнать имя моего благодетеля? — спросил меня мастер.
— Можешь. Я — Франциск, наследный принц Наварры. И колокола лить ты будешь там.
— Это за морем, ваше высочество?
— За морем.
— Слава богу, который прислал меня к вам, ваше высочество, — воздел он руки к небу, перекрестился и неожиданно поцеловал мое стремя.
— Надеюсь, ты не еретик? — спросил я его.
— Не сомневайтесь, ваше высочество, я добрый католик. У доминиканцев[123] ко мне не было претензий.
Дальше до самой реки мы доехали без приключений и происшествий. Разве что повстречали обоз из десятка груженых фур под охраной четырех легковооруженных всадников без гербовых значков — наемники у купцов. Те, не отдаляясь от своих телег, проводили нашу кавалькаду подозрительными взглядами. И, казалось, даже лошади их облегченно вздохнули, когда мы неторопливо прошествовали мимо них.
А так — солнышко светит ласково, стрекозы летают, бабочки, жары особо сильной нет, лошадей до пота не выматываем — идем крупным шагом, пыль и та лишь в конце колонны скапливается. Просто прогулка, а не бегство. В костюмированном кино все по-другому — там погони на полном пределе и лошади все в мыле. А тут ощущение такое расслабляющее, немного грустное и мечтательное.
Старперу в мозгах по большому счету все фиолетово, кроме как быстрее сесть на кораблик и убраться отсюда подальше, а вот моему юному телу уже не хватает Иоланты. Я и забыл, как это бывает насладительно — просто провести ладошкой по женскому телу; где-то лет в сорок такие тактильные ощущения сами собой отключились. А этот пацанчик мало того что наслаждается, но еще такое наслаждение помнит, зараза, отвлекая от размышлений на тему: что происходит, кто виноват и что делать? Вовремя мы уехали из шато Боже. Ой как вовремя.
Река появилась неожиданно. Лес, лес вокруг и сразу перед глазами — водная гладь с заметным течением на стрежне.
Большая одномачтовая барка — метров тридцати в длину, широкая и пузатая, — причалена канатами к вбитым надолбам на небольшом пляже. На корме надстроено небольшое возвышение, на котором прикреплено длинное рулевое весло. Мачта ровно посередине держится на растянутых к бортам канатах.
С борта сброшены широкие наклонные сходни из толстых досок, по которым местные амбалы еще таскали на плечах мешки из четырех фур, запряженных каждая парой сонных коняшек. Три фуры уже стояли практически пустые. Оставшийся груз неторопливо исчезал в объемных трюмах барки.
— Кто-то еще с нами едет? — спросил я сержанта, наблюдая погрузку.
— Нет, сир, это заказанные нами припасы грузят: овес, отруби, сено и солому. Лошадей в пути кормить. Хочешь не хочешь, а каждому коню в день дай по шесть фунтов овса и три фунта отрубей. Четыре-пять фунтов сена. На море еще воду придется в бочках брать на все время. А тут хорошо: черпай ведром с борта — и вся недолга.
Вода в реке действительно выглядела очень чистой даже у берега, где постоянно что-то грузят.
— Хорошо, — одобрил я его действия. — Руководи погрузкой.
Мою кобылку подхватил под уздцы Микал, и я соскочил на прибрежный песок.
Впереди меня на барку взбежали два беарнских стрелка и разошлись в стороны. Один на нос, другой на корму. Их арбалеты были взведены и болты[124] уложены в направляющих желобах. «Это просто здорово, что мои люди службу знают», — отметил я про себя с удовлетворением.
Чтобы никому не мешать — сам я, что делать тут, конкретно совсем не знаю, — уселся на край крыши кормовой надстройки и с удовольствием наблюдал за тем, что делается вокруг: да-да, именно это самое затертое: горящий огонь, текущая вода и работающие на твоих глазах человеки. На тебя лично вкалывающие. А ты им, главное, — не мешай.
Для начала разгрузили нашу телегу, и местные амбалы закатили по сходням бочонки с вином и угнездили их в трюме под суровым взглядом сержанта. Потом и остальные припасы, которыми нас одарил старый барон, переместились туда же.
Коней расседлали, и пока одни стрелки носили их седла и сбрую на барку, другие, недолго выходив коней по кругу, завели их в реку купать, предварительно раздевшись догола. Заодно и сами приняли водные и солнечные ванны. Загар у всех был, как бы сказали в двадцать первом столетии, — рабочий: лицо, шея до ключиц и ладони. В остальном они хвалились своей натуральной кожей разной степени смуглости и сметанистости. Почти у всех на теле были старые шрамы.
Флейту обихаживал Микал, а Филипп отмывал моего вороного андалузца, кличку которого я пока так и не выяснил — незачет!
Смотрю и удивляюсь. Вот дворянский сын Филипп, даже баронский отпрыск, кажется, а не гнушается сам коня мыть. На пару с рабом. И не своего коня, а моего. Странные тут мажоры. А еще аристократы! Наши богатые детки бывших пролетариев такое занятие посчитали бы для себя западло.
Обиходив моих коней, мальчишки тут же принялись за своих.
Когда кони обсохли, то, посыпав сходни песком, стрелки стали их поодиночке, но все же довольно плотной очередью заводить на борт, а оттуда в трюм.
Первыми заводили огромных флегматичных тяжеловозов — рыцарских дестриэров, принадлежащих сьеру Вото и шевалье д'Айю. Мощные гнедые кони, под тонну весом, под два метра в холке, с широкой грудью, длинными хвостом и гривой, с большими, заросшими черным волосом копытами. Первыми — как самых спокойных характером и, наверное, к такому привычных. За ними, ласково похлопывая по шее, мальчишки моей свиты, взявшись за уздцы, ввели мою Флейту.
Тут и обнаружилось то, чего я совсем не знал: жеребцов и кобыл разводили по разным трюмам по обе стороны мачты.
И по мере того, как заводили очередного коня, матросики с барки споро сколачивали за ними денники, разделяющие лошадей в трюме. Сколачивали — это эвфемизм, хотя они и пользовались деревянными киянками. На самом деле они просто вставляли готовые доски и брусья в уже существующие пазы, подбивая где надо киянкой. Никаких гвоздей, кроме деревянных нагелей, не применялось. Стало понятно, что к такой работе у них большая сноровка, и коней тут водным транспортом перевозят часто.
Кормушек и поилок не делали.
Я подозвал Микала для консультации и тот пояснил:
— А зачем, сир? Торбы для зерна у нас и так есть, водой из ведра напоим, а сено кони сами с угла подберут. Вот чистить за ними придется много.
— А куда навоз девают?
— Если дом хозяина барки недалеко, то они поставят специальный ящик для сбора — домой отвезет на огород. А нет, так просто за борт выкинем. Шкипер скажет, как поступить.
Последним ввел своего коня сержант. Мощного вороного андалузца. Пожалуй, он был даже несколько массивнее, выше и крупнее, чем мой конь. Но не так красив.
— Микал, вот сержант носит полный доспех кабальеро, хотя и устаревший, а конь у него, по сравнению с монстрами шевалье и сьера, можно сказать, мелкий. Как так?
«Ступенька» поглядел на меня с недоумением, но потом, видно вспомнив, что я все на свете забыл, пояснил:
— Конные арбалетчики, сир, не закрывают в бою своих коней доспехами, только попонами, набитыми паклей. А кони сьера и шевалье, кроме того что таскают самих всадников в сорока пяти фунтах железа, еще и свои железные доспехи носят, не менее тридцати фунтов весом. И скачут с ними по полю в копейной атаке до ста туазов. Могут и двести туазов проскакать галопом, но потом очень сильно устают. Это в бою. А на турнире доспехи бывают и вдвое тяжелее.
— Ваши милости, — раздался крик с берега, — вы коня тут забыли.
Около повозки барона стояла рыжая кобыла-андалузка, меланхолично выдергивая сено из телеги.
Я перевел взгляд в трюм. Но там места уже не было. Все было занято лошадьми.
— Позови шкипера.
Микал даже никуда не бегал, просто помахал рукой.
— К услугам вашей милости, — подбежавший шкипер стянул с плешивой головы вязаный полосатый колпак.
— Еще одну лошадь барка возьмет?
— Никак нет, ваша милость, просто некуда ставить, — развел старик руками.
— Саншо, подь сюда, — помаячил я инфанту. — Проблема есть.
Инфант, вникнув в суть, кивнул головой и, подойдя к борту, крикнул на берег:
— Это подарок старому барону от инфанта Кантабрийского дона Саншо. Так и передай. И смотри не потеряй по дороге.
И повернувшись к палубе, зычно прогорланил:
— Эстебан, быстро снеси на берег узду и седло этой кобылы! И привяжи ее к телеге за чембур, чтобы спокойно трусила следом.
Когда все было сделано как приказано, все пять возчиков поклонились нам, сняв головные уборы, испросили разрешения отправиться домой. Каковое немедленно получили.
Пустой обоз из четырех больших фур и одной телеги быстро скрылся в лесу за поворотом тракта.
Я еще посмотрел на противоположный берег — там никакой дороги не просматривалось. Ровная стена леса.
— Шкипер, часто тут разгрузка-погрузка происходит?
На берегу я увидел только три пары надолб, которые тут исполняют роль причальных тумб.
— Через два дня на третий, если не через день, ваша милость. Было бы чаще, но Анжер недалеко, большая часть товара туда уходит. А сюда больше по заказам возим, впрочем, как и по всей реке.
Уже завершались последние приготовления к отходу речного судна, когда на берег с громким топотом выскочила расфуфыренная кавалькада. Все всадники, кроме одного, были одеты в белые жакеты с длинной, скрывающей пуфы, юбкой воланами из белых, красных и зеленых вертикальных полос и зеленые шоссы, на которых блестели стальные наколенники. Под жакетами рыбной чешуей выглядывали кольчуги. У седел пристегнуты шлемы-бацинеты. А вот возглавляющий кавалькаду всадник мог похвастать полным рыцарским доспехом. Тело его защищала корацина, руки и ноги полностью закрывали сочлененные латы. Даже ступни ног были в широких сабатонах[125]. Новомодные большие наплечники, с которыми не нужны рондели. И все это железо на нем мало того, что отполировано до зеркального блеска, так еще и серебряной насечкой покрыто. На голове шлем-салад с ярко выраженным бугивером[126] и целая корзина белых перьев на шлеме — просто клумба из-под тонкого золотого обода. Прям как на турнир вырядился воин. Шлем был откинут на затылок, открывая верхнюю часть лица с колючими льдистыми глазами.
— Скоттские гвардейцы Паука с жандармом во главе, — прошипел мне Микал, натягивая тетиву арбалета.
Всадники на пляже успокаивали разгоряченных коней, нервно гарцевавших под ними. Это минутное замешательство шотландцев дало достаточно времени, чтобы наши стрелки взяли их на прицел арбалетов.
Когда кто-то из шотландцев попробовал вытянуть лук из саадака, то моментально над ним в ствол бука вонзился, задрожав, арбалетный болт, что тут же утихомирило и этого вояку, и всех остальных.
Руководивший ими жандарм неторопливо подъехал к сходням на своем огромном дестриэре, скрытом попоной и доспехами, и зычным голосом огласил:
— Именем руа франков, вы все…
Договорить я ему не дал, порвав его шаблоны расхожей шуткой двадцатого века:
— А он что, большой начальник? — И зубы скалю.
Жандарм впал в ступор от такого наглого оскорбления величия короны, которой он служит.
Наши люди на палубе также боязливо поежились, отводя от меня глаза. И за меньшее в эту эпоху отправляли на плаху.
Только дон Саншо, позволив себе лениво поаплодировать, показал, что оценил мою шутку.
И еще в глазах сержанта я прочитал толику уважения.
— Лучше признай, что самая красивая девушка в мире — это Иоланта де Меридор, Дама моего сердца, — продолжал я грузить жандарма.
А у того, кажется, от возмущения в зобу сперло. Молчит, как рыба об лед, только глаза страшно таращит.
— Ну что стоишь железным болваном? Шлем мозги заклинил? Слабо взять конем такое маленькое препятствие?
Куда там. Тяжелые рыцарские кони прыгать в доспехах не умеют, и жандарм это знает твердо.
— Да я… — наконец-то разродился рыцарь. — Да тебя…
— Вежливые люди сначала представляются в благородной компании, — попенял я ему покровительственно, — да где уж тебе этикету было научиться. Наверное, когда с гор за солью спустился, тебя франки в гвардию забрали. Так до сих пор очухаться от радости и не можешь, что здесь тебе овец барать не приходится. Кстати, а где твоя клетчатая юбка? Я слышал, что дворяне скоттов носят юбки, потому что сами делают всю женскую работу по дому. Это правда? Вы и младенцев грудью кормите?
Жандарм, несмотря на пару десятков килограмм железа на нем, лихо спрыгнул на песок, слегка присев. И тут же выпрямился.
— Барон Джон Кармайкл к вашим услугам, мон сьер, — ответил он, снимая с седла страшного вида секиру и с гулом прокручивая ее вокруг кисти в латной перчатке.
— А ты всегда так дерешься — весь в турнирном железе — против безоружных и бездоспешных? Как это бла-а-ародно. Прямо железный дровосек. Уже боюсь!
Бинго! Удалось все же смутить этого терминатора, который, с молчаливой злостью оглянувшись на остальных гвардейцев и видя их молчаливую неодобрительную реакцию, сменил боевой топор на шотландский палаш[127] с вычурной гардой корзинкой.
И спросил меня в свою очередь, сдерживая злость и стараясь быть вежливым:
— Могу ли я узнать имя юного нахала, который скоро умрет? За кого мне свечку в церкви ставить?
— Конечно, можете, барон. Я — дон Франциск, принц Вианский. Племянник твоего руа. Никогда еще не дрался с железными дровосеками.
И встал так в картинной позе, опираясь на меч. Типа, клал я на всех на вас с прибором. Имея за спиной почти два десятка арбалетов, можно позволить себе быть нахально-храбрым.
— Вот ты-то, сопляк, мне и нужен, — вскричал жандарм и лихо бросился вверх по сходням, пробуксовывая железными сабатонами на посыпанных песком наклонных досках.
Мама дорогая, допинделся-таки я до цугундера. Сознание интеллигента розлива третьего тысячелетия, привыкшего к безнаказанности самых поносных оскорблений в сетях, впало в полный ступор при виде быстро приближающегося железного человека с метровым ножиком в руках, которым он меня собирается всерьез на пятаки порубать. Все вижу, все слышу, а сам даже «мама» сказать не могу. Полное оцепенение. А «за козла» ответить придется всерьез. Прямо сейчас. С летальным исходом.
И стрелки мои не стреляют в него, суки, а я так на них надеялся. Поединок же, никто не вмешается. Не бла-а-ародно это, епрть. Так и остальные шотландцы на берегу просто смотрят не дергаясь.
И вот пока сознание старика-интеллигента находилось в оцепеневшем ожидании скорой смерти, тело юнца, дождавшись, пока шотландский рыцарь вскарабкается на палубу, само сделало шаг назад в сторону, ловко увернулось от широкого размаха палаша и засадило прямым выпадом узкий меч прямо в левый глаз барона, в щель шириной в ладонь между бугивером и шлемом.
Все пронеслось буквально за какие-то секунды. Я даже не успел как следует осознать, что именно произошло. Как во сне, ей-богу. Полное ощущение, что все это сотворил я сам, и я же сторонний наблюдатель за всем этим.
Попытался вытащить шпагу из глазницы шотландского барона, но она там прочно застряла, и у меня ничего не получилось.
А упокоенный бретер вдруг подогнул колени и с лязгом грохнулся на них, заваливаясь на правый бок.
Пришлось выпустить клинок из руки.
Рыцарь упал на палубу на бок и откинулся навзничь. Звук был такой, как будто уронили шкаф с металлической посудой. Одновременно глухой и звонкий.
Шпага торчала из него могильным крестом. Почти прямо вверх.
Филипп подбежал к поверженному врагу, уперся ногой в его кирасу и с силой вытащил шпагу из черепа шотландца. Затем протер ее не совсем свежей тряпкой и протянул мне, держа двумя руками.
— Благодарю, юноша, — сказал я, убирая клинок в ножны. — Ну что стоишь — обдирай.
И кивнул на груду доспехов на палубе, которые минуту назад по ней так резво бегали.
У конных гвардейцев на пляже дошло до ума, что их предводитель приказал долго жить, только после того, как Филипп с Микалом стали стаскивать с трупа доспехи — сначала шлем и бугивер, потом горжет и наплечники, и они тут же что-то возмущенно забалаболили между собой на неизвестном мне языке. Возможно, гаэльском: так, кажется, он у скоттов называется. И накал выражений в их компании все поднимался.
Но тут на авансцену выступил дон Саншо. Точнее, вышел он к борту барки, которая в данный момент исполняла роль рампы для выступления философа-разговорника.
— Среди вас есть нобили?
Прослушав с берега гневную отповедь о том, что дворяне там все присутствующие, снова спросил:
— Кто из вас будет самый старший по титулу?
— Я, — отозвался молодой человек с откинутым на спину хаубергом, восседающий на караковом ронсене[128], его вьющиеся рыжие волосы разметались по плечам, а зеленые глаза казались умными. — Виконт Дункан Грозби, ваша милость, седьмой сын маркиза Макбета. Лучник тела руа. Простите, но я не имею чести знать ваш титул.
— Я — дон Саншо, инфант Кантабрийский, наследник короны дукадо, — инфант ловко обмахнул свои ботфорты беретом и добавил ехидно: — Первый сын.
— Ваша светлость. — Молодой шотландец вежливо поклонился насколько мог, сидя в седле.
— Ваша милость. — Саншо сделал ответный поклон, но намного мельче, показывая тем самым, что представление сторон состоялось, и кто из них главный бабуин в стае, они выяснили.
— Вынужден вас огорчить, ваша светлость, но мы имеем приказ руа франков Луи об аресте инфанта Наварры Франциска Феба, — виконт подбоченился в седле, — и препровождении его в шато Плесси-ле-Тур. Здесь недалеко…
— Вы лично имеете такой приказ? — спросил дон Саншо. — Вы можете его мне предъявить, ибо такие приказы по отношению к соседним наследным принцам монархи устно не отдают.
— Приказ был у барона. Мы только получили устное распоряжение от сенешаля[129] его сопровождать и оказать ему всяческую поддержку, — честно ответил юноша.
— Микал, — повернулся инфант к моей свите, усердно обдиравшей баронский труп, — там есть какая-либо бумага с печатью монарха франков?
Микал встал на колени и на голубом глазу ответил:
— Нет тут никакой бумаги, ваша светлость. Только кошелек кожаный, шитый золотой нитью, и в нем ровно сто золотых франков, «конских». Я уже пересчитал.
Далеко пойдет этот ловкий шельмец в этом мире. Я сам видел, как он засунул пергамент, свернутый сплющенной трубочкой, в свою сумку, но промолчал — оно мне надо?
— Как видите, мон сьеры, — дон Саншо снова обернулся к шотландцам, — письменного приказа у вас нет. Куда его дел барон — мне неизвестно. Так же, как неизвестно мне, а был ли такой приказ у него вообще. Вам же такой приказ лично никто не отдавал, даже устно. Может, никакого письменного приказа и не было? И здесь вообще-то Анжу — земля Неаполитанского ре, на которой приказы руа франков не действительны. А имеем мы на данный момент куртуазный поединок двух кавальеров, поспоривших, чья прекрасная Дама самая прекрасная на белом свете, в котором вашему барону просто не повезло. Глядя на молодость противника, он недооценил его. Хотя всем прекрасно известно, что лучшие учителя фехтования на континенте — именно у детей коронованных особ. Я ясно выражаюсь? Всем понятны мои слова?
— Нам надо посовещаться, — сказал юный виконт.
Дон Саншо куртуазно поклонился в знак согласия.
Шотландцы, несмотря, что были под прицелом наших арбалетов, спокойно спешились, сбились в кучку и что-то терли там между собой, иногда подавая возмущенные голоса. Казалось, что наши арбалеты им как бы по барабану. Храбрые люди!
Через пять минут шотландского междусобойчика виконт спросил:
— Могу я подняться на борт и осмотреть тело барона?
— Имеете от меня на это устную охранную грамоту, — ответил дон Саншо и сделал приглашающий жест рукой.
Пока юный шотландский стрелок шел до сходен, Микал слегка подался назад, дернул плечом, и от этого мимолетного движения лямка его матерчатой сумки упала ему в руку. И он практически незаметно даже для меня — который на него смотрел, — скинул сумку в открытое окошко кормовой надстройки, которое возвышалось над палубой всего на локоть.
— Вы признаете, что по правилам благородного поединка, принц имеет все права на доспехи, коня и носимое имущество барона? — спросил дон Саншо виконта, когда тот поднялся на палубу барки.
— Никаких сомнений. Поединок я видел сам.
— Тогда прикажите вашим людям, чтобы они сняли с коня доспехи, седло и упряжь, а также все оружие, которое навешано на жеребца покойного барона.
Виконт отдал такой приказ: ну, мне так кажется, потому что я снова не понял, что он там крикнул. Но внизу все закипело. Сразу пятерка гвардейцев стала раздевать коня.
А виконт, подойдя к телу барона, проверил мощницу[130], поясной подсумок и левую латную перчатку. Выпрямившись, он отрицательно покачал головой и снова что-то крикнул вниз с борта своим соратникам.
— Виконт, если вам угодно, то все благородные люди моей свиты поклянутся вам, что никакого пергамента с приказом они не видели, — предложил я, зная, что Филипп, пока Микал воровал пергамент, был занят боковыми застежками баронской корацины.
Ничем я не рисковал. Ни капельки. Микал у нас ни разу не благородный. Я же сам совру — недорого возьму, под любой присягой. Остальные вообще ничего не видели.
— В этом нет необходимости, ваше высочество, я все видел сам, — ответил благородный шотландский юноша.
— Тогда, виконт, вы можете забирать тело вашего предводителя для достойного христианского погребения, — разрешил я.
Четверо гвардейцев поднялись на борт и снесли на берег тушку барона, на котором из ценностей остались только шелковая рубашка и ладанка[131] на шейной золотой цепочке.
Затем гвардейцы французского короля по одному стали вносить на палубу мое новое имущество.
Большой кованый конский нагрудник с упряжью его закрепления. Нагрудник был славной работы — умелый мастер делал, — абсолютно новый, белого металла и посеребренный — королю такой иметь незазорно. По краю его шла красивая резьба по металлу, растительный орнамент: розы, листья и шипы. Нижние края нагрудника выгибались вперед, создавая пологие ребра жесткости, заканчивающиеся выступающими углами. Неслабо достанется тем пехотинцам, в строй которых врежется на полном скаку тонная туша дестриэра, в такой нагрудник одетая. Сомнет, стопчет.
Железную маску с лошадиной морды, выкованную под образ мифического зверя с тупым рогом во лбу и султаном из трех страусовых перьев: белым, зеленым и красным. Также посеребренную и покрытую искусной гравировкой.
Сегментную броню с конской шеи.
Кольчугу с той же шеи.
Седло с высокой спинкой почти до лопаток и ярко выраженной передней лукой. Седло сплошь было покрыто резной слоновой костью. Даже седалище. Всем понтам понты — на таком жестком седле задницу отбивать.
Длинный вальтрап под седло из красного бархата, по бокам изнутри подбитый кольчугой — от стрел.
Попону с крупа коня — тяжелую, ее несли, свернутую как ковер, сразу три стрелка. Снаружи она стегана ромбами, набитыми паклей. Ромбы белые и зеленые. С изнанки попона подшита мягкой шерстяной тканью. А между этими слоями ткани попона полностью собрана из металлических колец.
Посеребренные широкие стремена с путлищами.
Богатую уздечку, крытую красным бархатом с серебром.
Страхолюдный боевой топор барона.
Меч-бастард.
Клевец[132].
Короткий гнутый арбалет — аркебуз[133] с дугами из рога пятнистого оленя в чехле из замши. Со стременем и хитрым бронзовым механизмом заряжания с седла рычагом.
Кожаная лядунка с двумя горстями свинцовых пуль, запасной тетивой и пулелейкой.
Заседельный чемодан толстой кожи на серебряных застежках. Я даже не предполагал, что такие удобные вещи делали столь давно. Что в чемодане лежит, я потом посмотрю, не будем терять лицо.
Бурдюк с вином.
Бурдюк с водой.
Сумка с походными харчами.
Плащ суконный бурого цвета, который, скорее всего, использовался как одеяло. С него даже не все репьи были вычесаны.
Вроде все — конь стоит голый в одном недоуздке.
Может, что еще от имущества барона у его валетов осталось, но они, надо думать, не разбежались это отдавать мне.
— Коня заводить? — спросил виконт, который молчаливо простоял на палубе всю церемонию отдачи имущества проигравшего в поединке.
— Виконт, вы согласны со мной, что самая прекрасная девушка на свете — это демуазель Иоланта де Меридор из замка Боже в Анжу? — завел я старую пластинку.
— Как будет угодно вашему высочеству, — дипломатично ответил шотландец. — Я ее не видел, но я верю на слово столь умелому бойцу и благородному кавальеру. У меня самого пока нет Дамы, честь которой я должен был бы оспаривать.
И поклонился мне, приложив руку к сердцу в знак своей искренности.
— Тогда не будет ли вам в беспокойство отвести этого коня ей в шато Боже. Тут недалеко и вам по дороге. Только обязательно скажите Иоланте, что сегодняшний подвиг я совершил во имя своей Дамы и под ее цветами. — Я показал на розетку, которая была пришита Иолантой к моему левому плечу. — Вам это не трудно, а ей будет приятно. Кстати, старый барон де Меридор очень гостеприимен и без чаши отличного вина вас не отпустит. И к тому же в замке есть капеллан, который может совершить заупокойную службу по вашему барону. И еще у капеллана чарующий голос, который редко когда услышишь.
— Буду счастлив сослужить вам эту службу, ваше высочество, — сдержанно поклонился виконт.
— Вот и прекрасно. Мы расстаемся добрыми друзьями, и это хорошо. И помните, виконт, что в Наварре, Бигорре, Фуа и Беарне так же нуждаются в смелых благородных всадниках, как и в Туре, только мой двор веселей будет, чем у Паука. Не обещайте ничего. Просто запомните это. Мало ли какие в жизни бывают повороты. А теперь прощайте, нам пора отплывать.
— Виконт, если вашим людям будет не трудно, пусть отвяжут наши канаты с надолбов, — попросил в свою очередь дон Саншо.
— Почтут за честь, ваша светлость, — поклонился виконт инфанту и опрометью слетел по сходням, пока эти дурные принцы не нагрузили его еще какой работой.
Через три минуты на пляже никого не было, а матросы, занеся на барку сходни, вытягивали на борт освобожденные шотландскими дворянами канаты.
Нас больше ничто не держало во Франции.
Я с несколько щемящим чувством посмотрел на эту кучу музейного железа, которое теперь стало моим, и очень позабавился видом стального гульфика в виде эрегированного полового члена, лежащего поверх всей кучи. Так мне и надо, чтобы не выеживался сверх необходимого.
Глава 6
РЕЧНОЙ КРУИЗ
Только отчалили, как рядом нарисовался дон Саншо Лоссо де ла Вега с дурным вопросом: зачем я отдал такого замечательного турнирного коня, стоимость которого не меньше полутора сотен двойных турских ливров[134], если не больше?
— Понимаешь, брат, — сообщил я одноглазому инфанту свои резоны, — очень уж хотелось быстрее от берега отвалить, пока скотты напрягают мозговую мышцу, где мы их надули. К тому же места в трюмах у нас все заняты. Вводить этого монстра на борт — это значит кого-то, все равно кого, из наших коней пришлось бы выводить на берег и бросать его там, что подозрительно, потому как наши андалузцы хоть и дешевле стоят, но таким воякам, как эти скотты, они все равно не по карману. Это раз. Время потеряли бы — это два. Рокировка коней выглядела бы странной, а любая странность вызывает подозрение — это три. К тому же в шато Боже они убедятся, что Иоланта действительно моя Дама сердца. Так что я из безвыходного положения сделал широкий и красивый жест, который мне ничего не стоил.
— Так уж ничего и не стоил?