Путанабус. Наперегонки со смертью Старицкий Дмитрий
И млеем от близости.
И хорошо нам.
Наверное, про такие минуты и говорят, что это счастье.
— Все, время, — вторглась в наше приватное пространство медсестра.
Я поднялся со стула, наклонился над девушкой и поцеловал ее в заскорузлые губы. Такие родные губы. Правда, излишне напомаженные.
И пообещал:
— Жди, завтра я снова приду.
— Буду ждать, — ответила мне Наташа, улыбаясь и с надеждой глядя мне в глаза. — Знай, я люблю тебя.
Мы снова поцеловались, и я под мрачными взглядами медперсонала вышел в коридор.
Убил бы, на фиг, кайфоломовых.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 4 число 6 месяца, вторник, 15:15.
Обедали в симпатичном семейном ресторанчике в самом центре Виго, недалеко от госпиталя. «Gitano's radjah» назывался. Небольшом, столиков на пять, среднеевропейском семейном кабачке, без какого-либо национального колорита в интерьере. Но кормили в нем весьма прилично. И вина типа Риохи мы также усугубили по бокальчику, чтоб вкуснее было. Хорошее вино попалось, забыл только спросить официантку, местное оно уже или все же из-за «ленточки». Ну да ладно, по чеку узнаю, по выставленной цене.
Официантка была одета на контрасте со скучным интерьером оперной цыганкой. В пестрой широкой юбке до полу, белой рубахе с широкими рукавами до запястий и жилете-корсете на шнуровке спереди, кокетливо завязанной на уровне груди ослабленным узлом. С шелковой шалью на бедрах вместо передника. В черных волосах была закреплена небольшая красная роза над левым ухом. Живая. Кажется, такой сорт называется Мерседес. И толстый слой ярко-красной губной помады на губах в тон цветку. В ушах — массивные золотые серьги без камней. На обоих запястьях — куча тонких, мелодично звенящих золотых браслетов.
Однако в ее поведении никакой цыганщины не было замечено. Спокойно взяла у нас заказ и быстро обслужила, без «выходов».
Припомнилась тут сценка из студенческой жизни. Как возвратившись из геологической экспедиции, после получения окончательного расчета в Москве, ввалились мы всей студенческой братией в ресторан «Славянский базар». И когда халдей соизволил взять у нас заказ, кто-то из компашки взял и выпендрился:
— А поросенка!
Официант невозмутимо уточнил:
— С выходом?
— А с выходом! — только что шапку на землю не бросили.
Сидели.
Ели.
Пили.
А поросенка все нет.
Приблизительно через час, не раньше, видать, ждали хитрые, чтобы мы водочки поднабрались, вываливается с кухни в зал пестрая толпа цыган с гитарами. А с ними цыганки с подносами, на которых по четверти молочного порося с гречневой кашей. И на ходу слабали они нам что-то непонятное на языке ромэлов, юбками тряся, браслетами звеня, гитарами мурча, заливисто при этом всем табором визжа и подпрыгивая… Вот такой вот поросенок «с выходом» оказался.
Потом я счет из ресторана долго хранил и всем показывал. «Выход» стоил в семнадцать раз дороже самого блюда, тоже не дешевого. Но это еще честное московское разводилово.
Все успели проголодаться, и обед прошел в строгом соответствии с пионерским принципом: «когда я ем — я глух и нем». Только приборы постукивали по тарелкам.
Мы не стали заморачиваться с ожиданием приготовления блюд и выбрали «дежурную котлету». И вино. Однако кормили нас довольно вкусно. Острым супом из красной свеклы с капустой — что-то среднее между щами и борщом. На второе значились зразы из овощей, картофеля и «баранины». Картофель был местный, дикий и мелкий. Подозреваю, что и «баранина» тоже недавно бегала в пампасах за городом. Тут, на Новой Земле, в отличие от Старой, дичь стоит намного дешевле мяса домашних животных. Мало еще их тут, и к ним труд приложить надо. А дикое само растет. Всех трудов — удачно выстрелить по месту.
Когда трапеза плавно докатилась до кофе, Ингеборге, несмотря на присутствие за столом кирасир, вдруг выпалила по-русски:
— Теперь я за тебя спокойна, Жорик. Ты в надежных руках.
— Спасибо, — ответил ей по-английски, намекая на то, что мы тут не одни в компании.
— Плевать, — отмахнулась девушка в ответ на мой намек и продолжила вещать на языке моих осин: — Перетопчутся. Тем более у нас с тобой больше не будет такой возможности серьезно поговорить. Я и так со вчерашнего вечера этот разговор все откладываю.
— Ладно, излагай. — Я также перешел на русскую мову.
Сумела заинтриговать.
— Если ты помнишь, то ты мой должник дважды, — выпалила литовка. — Первый твой долг я реализовала ночью. А второй твой долг покроется тем, что ты не будешь препятствовать тому, что я от вас уйду.
— Куда уйдешь? — Нет, это просто пыльным мешком по голове!
— В Палангу. Я не хочу в Одессу. Пока ты валялся тут без сознания, я не удержалась и съездила на экскурсию в литовский анклав и там поняла, что хочу жить среди звуков родной речи. Тем более что по вечерам они там поют по-литовски на набережной, хором, очень тихо и красиво, а мне этого, как оказалось, так не хватало все эти годы. Я больше не хочу быть эмигранткой. Я хочу жить среди СВОЕГО народа. Прости меня, но я тебя не бросаю, а оставляю на Наташу, которая будет тебе очень хорошей женой, поверь. Когда ты с ней, я спокойна за тебя, милый.
— Что ты будешь там делать?
— Шпроты коптить, — и улыбнулась мне очень мило; если бы я ее не знал, то сказал бы — наивно.
— Значит, ты все-таки шпротная, — усмехнулся я, припомнив гаремные баталии трехнедельной давности.
— Выходит так, что шпротная, — засмеялась девушка в голос, — только уже не млять, а порядочная женщина, бизнес-вумен, входящая в сливки местного истеблишмента по статусу владелицы стекольного завода. Надо будет соответствовать. Наверное, даже замуж выходить. — Последнюю фразу она произнесла просто горестным тоном.
— Неужели двести экю за час не дают? Ну, и жмоты эти твои жмудины, — не удержался я от подколки.
— Я теперь сама намного больше заработаю, даже не раздвигая ног, — глаза у девчушки сузились, а речь стала жестче, — и мужики у меня теперь будут только такие, кто мне самой нравится. Вот как ты, например. Но ты не останешься со мной кильку коптить.
Я только головой покивал, подтверждая, что кильку коптить — это не мое.
— А тебе так резко менять жизнь не влом? — на всякий случай спросил, понимая, что решение ею уже принято. — Как же твоя тяга к красивой жизни?
— Ты забыл? Я рабочая девочка с рыбачьего поселка. Я люблю запах моря, гниющих водорослей, мокрых сетей и копченой рыбы. Я в этих запахах выросла. Я сбежала оттуда только потому, что там не стало работы после независимости. Вообще никакой работы. Вот увидишь, я тут еще баркас куплю и сама буду в море ходить на промысел.
— Что делает твой стекольный завод?
— Все. Очень универсальное оборудование и производительность на вырост. Хорошее оборудование. Испанское. Рассчитанное на минимум обслуживающего персонала. Мне просто повезло купить недорого такое предприятие.
— Наверное, все свои деньги, полученные за квартиру, туда вбухала?
— Почти, но орденский банк мне дает льготный кредит за то, что я поднимаю разорившееся предприятие перерабатывающей промышленности. О как! Всего за семь процентов годовых он обеспечивает меня оборотными средствами. И даже за три процента, если я не буду выходить за лимит. Пятнадцать процентов всевозможных налогов, остальное — все мое, и я его не упущу.
— А с крышками как? Помню, это всегда было проблемой для консервов в стеклянной таре.
— Первое время можно обойтись стеклянными крышками с проволочным зажимом. К тому же рядом, в Портсмуте, тонкую жесть уже катают, даже с оловянным покрытием, но делать целиком жестяную банку сейчас невыгодно. Стекло дешевле выходит. Да и аппарат для вакуумной винтовой закрутки вместе с заводом достался, так что и на резинки затрат не будет. Все подготовил мой предшественник как надо. Только вот не бизнесмен он. Решил консервному заводу конкуренцию составить с эксклюзивным товаром. Понадеялся на местное оливковое масло от первого местного урожая… Кстати, ты знаешь, что олива плодоносит только на восемнадцатый год?
Я кивнул в подтверждение:
— Еще со школы. С курса истории Древней Греции.
Ингеборге мой ответ, видимо, удовлетворил полностью. И она продолжила рассказ с того места, где закончила:
— Так вот, это время тут наступило в прошлом году. И облом. Первый новоземельный урожай оливок был очень маленький, и повадился этот жмудский кретин из-за «ленточки» оливковое масло таскать, и скоро ему нечем стало отдавать кредиты. А заменить оливу на другое растительное масло у него тяму не хватило. Как же — эксклюзив! Я даже не у него завод покупала, а у банка выкупила. За полцены, если не меньше.
— И где он сейчас этот деятель? Уехал?
— Я ему уеду! Я ему так уеду! — В голосе девушки прозвучал металл. — Где я еще такого технолога по стеклу найду? У меня будет на производстве пахать как миленький.
— А консервный завод твои банки-то брать будет?
— Куда он денется, я там тоже двадцать пять процентов капитала выкупила и в совет директоров вошла. Так что у меня уже, считай, холдинг.
— Кредит на это брала?
— Кредит.
— Не прогоришь, так широко шагая?
— Не прогорю. Ты меня знаешь, я хозяйственная, расчетливая и осторожная. Как и положено европейской путане, — и, не удержавшись, прыснула. Потом засмеялась в голос. А отсмеявшись, продолжила: — Тут еще икра есть у одной рыбы, которая на красную похожа; икра похожа, а сама рыба — на морскую форель, только крупнее раза в два. Если правильно засолить — как думаешь, русские такую икру есть будут?
— Если как закуска к пиву пойдет, то будут. Главное, чтобы на этой жаре нормально хранилась и не портилась.
— Это хорошо, а то ее тут пока обратно в море выбрасывают. Не знают, что с ней делать. А я красную икру сама никогда не солила.
— Попробуй посоли ее, как икру щуки. Это же тебе знакомо? Посмотри, что получится. Главное, чтобы народ от этой твоей икры ласты не склеил. Когда уезжаешь?
— Сегодня. За мной Вилкас, бывший владелец завода, должен заехать, пока у меня своей машины нет.
Вилкас — Ложкас. Какая разница, кто уводит девушку «из стойла». Главное, что увели.
Ингеборге еще что-то вещала про свои деловые перспективы, но я уже не слушал. Мне хотелось наглядеться на ее красоту в остатний раз. Где я еще такую девушку найду, такую красивую, такую душевную. Хотя… Это все до брака, а как будет в браке — тайна великая есть. Никогда не угадать. А у Ингеборге к тому же не один скелет в шкафу живет.
Тут все как в старом анекдоте про политтехнологов. Помирает мужик, ему предлагают на выбор рай или ад, так как все у него всего пополам: и грехов, и пороков, и благодеяний.
Сходил он в рай — там ему скучно стало. Из жратвы — только яблоки. Из развлечений — только хоровое пение ограниченного репертуара. Славословия Всевышнему — и все. Даже баб нет — все бесполые, аки ангелы. Так что и у самого между ног ничего нет. А это отсутствие ему на самооценку давило.
Сходил на экскурсию в ад. А там… Пьянка-гулянка с красивыми шалавами. Вино рекой. Дым коромыслом. Оркестр зажигает. Весело.
Вернулся к святому Петру. В ад, говорит, хочу.
Скинули его в ад. А там черти сразу его на раскаленную сковородку нежной попой сажают и давай помешивать вилами.
— А где бабы, водка, оркестр?! — орет истошно новоявленный грешник.
— А это был наш агитпункт, — гордо вещают ему черти. Так что до свадьбы у любой бабы агитпункт в наличии, но вот штамп в паспорте его закрывает на замок, за ненадобностью уже. Баба перестает притворяться и становится сама собой. А такие резкие перевертыши мало кому из мужиков нравятся.
Да что я о браке со мной Ингеборге рассуждаю, когда у меня невеста рядом в госпитале лежит. Совсем с катушек съезжаю. Привык, панимаш, к многоженству. К хорошему быстро привыкаешь. И отказываться тяжело, даже по большой любви.
А вино все же, как оказалось, из-за «ленточки».
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 4 число 6 месяца, вторник, 16:02.
То, что сотворил гравер в оружейном магазине «У Франко», мне совсем не понравилось. Только серебро пластин испортил. Ведь написано ему было четче четкого, осталось только скопировать, как орнамент. Тупо один в один. А тут… Просто зла не хватает. Гравировано-то красиво, но ошибка на ошибке, и главное — в именах! Ладно еще — «Татиане», а вот «Дюлекан» куда девать? Имя же для человека хоть и эфемерная, но очень значимая вещь. Имя — это и есть человек. Сколько скандалов на своем веку я видел только из-за перевирания имен…
Огорчился я.
А, видя, как я огорчился, огорчился уже и Франко, как хороший продавец. Двойное огорчение: и клиент недоволен, и прибыль уплывает. Да еще антиреклама заведению очень и очень даже вероятна.
Франко только виновато разводил руками, пряча глаза.
— Переделывать надо, — решительно пошел я в атаку, — и срочно, потому как вы мне мероприятие по награждению срываете, которое должно состояться именно сегодня.
Франко проблеял тоном кающегося грешника:
— Штихелями так быстро переделать невозможно. Не работает гравер так быстро. Вот если бы использовать другие методы…
— А какие методы есть?
— Бормашина, к примеру…
— Оставь это для дешевых подарков ко дню святого Валентина, — он что, решил меня и дальше раздражать?
— …лазер еще есть.
— С компьютером?
— С компьютером.
— И программа соответствующая есть? С кириллицей?
Франко радостно закивал:
— Есть. Есть, сеньор, все есть. Не в Дагомее живем.
— Веди.
Хозяин охотно провел меня в заднее помещение магазина узким коридором мимо подсобок. Довольно большая комната, уставленная верстаками, заваленными разными оружейными железками и слесарным инструментом. На одном верстаке стоял лазер, выглядя в таком окружении просто футуристически.
— Это моя мастерская, — с гордостью поведал Франко, — тут я занимаюсь кастомизацией и тюнингом любого оружия. А также тривиальным ремонтом.
— Ты лазер настраивай, не тяни время, — подхлестнул я его энтузиазм.
— Одну минуту, сеньор, всего лишь минуту… — Франко защелкал тумблерами питания на станке и на компе, одновременно прессуя меня новыми предложениями. — Тут мне пришла мысль, что на лазере серебро будет плохо смотреться, все же мягкий металл.
— И что ты предлагаешь?
— Никелевую пластину. Ее гравируем лазером, потом полируем до зеркального блеска и вставляет в щечку рукоятки. И все. Много времени не займет, а пластинки никелевого сплава у меня есть. И по размеру подходящие. Только с прямыми углами.
«Да и черт с ними, с углами», — подумал я, но вслух сказал другое:
— Показывай.
Он показал. Хорошие пластинки. Только вот щечки пистолетные уже проточены были под старые косые параллелепипеды из серебра. На что я и указал Франко.
— Это не страшно, — отмахнулся тот. — Так как виновата моя фирма, то щечки будут даже лучше — из махагони. Вам понравится.
Он оторвался от компьютера, В два шага вышел в коридор и там громко крикнул что-то на испанской мове, прямо в пространство. Довольно длинной тирадой с матерными оттенками и обертонами.
— А где гравер? — спросил я Франко, когда он вернулся к технике, что на грани фантастики.
— Он сделал свою работу и уже ушел. Он у меня приходящий. Не каждый день есть заказы на гравировку штихелями. — Франко снова возбудился.
Южный человек. Вспыхивает быстро. Я его попробовал успокоить, опустить слегка на землю грешную.
— Влетишь ты с ним когда-нибудь, как английские фальшивомонетчики, которые подделали все: и бумагу, и краски, и даже степени защиты, а вот в слове «кассир» на банкноте сделали две ошибки.
— Когда это такое было?
— В конце шестидесятых, в двадцатом веке.
Франко хмыкнул, задумавшись. А мне вдруг показалось, что он внезапно прикинул, как ловчее подделать орденский денежный пластик. В смысле — если с умом подойти при соответствующей аппаратуре, то не сложнее, чем пластиковые игральные карты копировать. Телефонные карточки и то сложней будут.
Наконец программа была настроена. Станок приведен в готовность. А дородная женщина с некрасивым лицом принесла в плоской картонной коробке щечки из красного дерева. Положила их на верстак, поклонилась мне и ушла, не проронив ни слова.
Судя по этому явлению, такие щечки Франко держит в недоступном для работников месте. Видать, и в самом деле дорогие они.
Франко пригласил меня за компьютер и попросил самому набрать текст в окошке, чтобы никаких ошибок больше не было.
Я набрал.
Потом Франко вставил в станок никелевую пластину, закрыл кожух и попросил меня освободить ему место.
Сев за комп, он сотворил несколько вариантов надписи с разными шрифтами.
Я ткнул в понравившийся, отметив про себя, что компьютер грамматических ошибок не сделал. Не сглючил, однако.
Франко ткнул на борде Enter, и станок тихо зажужжал.
Через минуту пластина была готова. Правда, еще не полированная, но вполне годная и так.
Затем я снова набирал вторую надпись в окошке на мониторе компа.
А Франко снова проделал с ней ту же операцию, что и с первой.
После моего одобрения попросил меня обождать в торговом зале, пока он будет завершать так нужную мне работу. К тому же срочную.
— Э, нет, — злорадно сказал я Франко, — так просто ты от меня не отвертишься. Нужно еще одну надпись будет сделать. На золоте.
В торговом зале заскучавшая Ингеборге только подняла на меня брови, вопрошая.
— Намана, — ответил я, — все пучком, на этот раз.
Через двадцать минут появился лучащийся Франко и вынес нам наш заказ.
Пистолеты в кобурах.
Запасные магазины в почах.
Коробочки с патронами и причиндалами.
И пакет из крафт-бумаги с веревочными ручками, чтобы все это сложить. На пакете красовался логотип магазина.
На это раз все было очень красиво и даже пафосно. Отполированные до зеркального блеска металлические таблички с наградными надписями были утоплены в щечку рукоятки заподлицо, а лазерная надпись поражала совершенством линий. Получилось даже красивее, чем на серебре.
Рассчитываясь, я сказал Франко, что буду его магазин рекомендовать всем знакомым, и мы — каждый счастливый по-своему — наконец-то разошлись.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 4 число 6 месяца, вторник, 18:44.
В доме, арендованном, точнее, предоставленном нам городскими кортесами по программе защиты свидетелей, как приехал я туда из города, так и закрутил вокруг себя всех и разом. И кого можно, и кого нельзя.
И в строй поставил во дворе в две шеренги углом.
Одной стороной угла выстроил всех наличных валлийских кирасир.
И дедков из Гражданской гвардии Виго построил. Ибо не фиг. Хотя и смешно они смотрелись со своими лупарами и домашними тапочками рядом с бравыми валлийцами в самом соку молодости. Подпольный обком в действии.
Другой стороной угла — моих девчат в «парадке»,[63] в нашем случае — в американской «цифре» и черных беретах. Отсутствовали только Наташа по причине ранения и Булька с Алькой, которые возле нее дежурили. О чем мне и доложила баталер после торжественного построения.
Ну, раз построил, то и командовать пора.
— Смир-на! Равнение на середину!
Дожидаюсь, пока валлийцы, интуитивно опознав команду, утихомирятся и сделают как надо, затем приступаю к главному действу:
— Боец Комлева.
— Я, — моментально откликается Дюля.
— Боец Бисянка.
— Я.
— Выйти из строя.
Не пропала пока еще у девчат выучка доннермановская. Четко вышли. С поворотом. Молодцы. Не опозорили наш партизанский отряд перед кадровыми вояками.
Показал им, где встать, так чтобы их видели хорошо с любого места строя, и объявил:
— За спасение личного состава отряда «Факел» — всех нас то есть — от дорожных бандитов, смерти и плена, который тут хуже смерти, и проявленную при этом храбрость и отвагу бойцы отряда «Факел» Татьяна Бисянка и Дюлекан Комлева награждаются именным оружием — пистолетами «Беретта-84» с памятными знаками об их подвиге, каковое им будет вручено немедленно.
После перевел весь этот короткий спич на английский язык специалитетом для понимания валлийцев, и приступил к вручению.
Как ни старался я, чтобы все вышло чинно, торжественно и внушительно, не получилось. Все испортили эти жеребцы — валлийские кирасиры, которые, моментально смяв строй, нашли удобный повод безнаказанно зацеловать таежниц, якобы их поздравляя. А под этот шумок и других девчат.
А потому смена баталера в отряде прошла в рабочем режиме. Просто объявили Ивановой, что теперь она не просто Фиса, а «ответственная за все» с «соплей» на погонах. И пошла она с Прускайте дела сдавать-принимать: деньги, шмотки, лишнее оружие и прочее, чем разбогатели сообща. Без меня уже.
Естественно, праздник закончился импровизированным банкетом типа «шведско-еврейский стол». Немного закуски и еще меньше вина. Не хватало мне еще кирасир напоить. Они и без спиртного дурные и озабоченные. А как напьются, то никакие дедки с двустволками их не удержат. А оно мне надо?
К тому же мне самому в этот вечер еще врачей поить, а печень не казенная.
Ингин Вилкас (или все же Ложкас?) просочился по отмашке мимо привратного кирасира, в холле цапнул всех по очереди холодной потной ладошкой, и с тюками частного имущества литовки убежал обратно в свой обшарпанный грузовик. Неприятный тип вообще-то. В глаза не смотрит. Я бы с таким дел иметь не стал. Но вот советовать другим? Тоже не стал. Могут не так понять.
Ингеборге, попрощавшись со всеми в холле, вышла к воротам со своими вещами и оружием. Туда, где уже давно топтался я сам, прикуривая одну сигарету от другой.
Одарила меня напоследок сладким фирменным поцелуем, от которого зашумело в голове и обострился хватательный рефлекс. И как ни хотелось мне продлить этот болезненно-сладкий миг, когда девушка еще со мной и на моей территории, но пришлось прощаться.
Тонкие и самые изящные золотые трофейные часы вручил я Ингеборге «за заслуги» уже совсем приватно, пока этот мутноватый Вилкас-Ложкас на улице нетерпеливо стучал по клаксону своей корейской полуторки.
Да и надпись на тыльной крышке часов была не торжественная совсем: «Ингеборге. Из России с любовью. Жорик».
Браслет оказался широковат. Но лишние золотые звенья вынуть — это не новые вставить. Не та проблема.
Был одарен последним прощальным поцелуем со слезинкой с уголке блескучего девичьего глаза.
На прощание мы не сказали друг другу ни слова. Зачем? И так слишком хорошо мы понимаем друг друга.
Выходить за ворота я не стал. Уткнулся лбом в доски забора и замер. Вроде и отношения наши были из разряда «легких», а вот поди ж ты… Укатила Ингеборге — и вместе с ней уехала какая-то часть моей жизни. Что-то в душе потерялось, когда я осознал, что расстался с ней навсегда.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 4 число 6 месяца, вторник, 20:07.
К ресторану «Ladino» моторикша привез меня практически вовремя. Здоровенному вышибале с неожиданно хорошей стрижкой, курящему в дверях, я сказал все слова по теме, которые знал по-испански:
— Салуд. Доктор Балестерос май фейс об тейбл. Но пасаран?
На что получил недоумевающий ответ на хорошем английском:
— Вы что-то хотели, сэр?
И стою в ступоре. Пытаюсь в голове связать что-то путное из слов трех языков, но получается только на русском, и то все какое-то матерное. Перепутать джентльмена с вышибалой — для меня непростительная ошибка.
Потом все же я напрягся и включил свой «оксбридж».
— Простите, сэр, — легкий поклон собеседнику, — меня сюда пригласили и дали только адрес, и мне надо найти пригласивших. Извиняюсь, но я никак не подозревал, что найду тут хоть кого-нибудь говорящего по-человечески.
Надо же, как мелкобритты могут очаровательно улыбаться, когда что-то греет их превосходство над всеми остальными живущими на Земле.
— Позвольте помочь вам, сэр?
— Вы меня обяжете, сэр.
— Сэр?
— Сэр.
И этот детина легким движением руки раскрыл тяжелую ресторанную дверь и что-то защебетал внутрь по-испански неожиданно с несколько просящей интонацией.
На его призыв в дверях показался метрдотель. Эту фигуру ни с чем не спутать нигде и никогда. Порой мне казалось, что их по всему миру отбирают по строго раз и навсегда определенным критериям.
— Чем могу быть вам полезен, сеньор? — спросил он меня по-английски.
— Доктор Балестерос заказывала столик здесь на двадцать часов.
— Да, сеньор, она уже здесь, и ее гости тоже.
— Я ее гость.
— А я подумал, что пациент, — осклабился англоязычный верзила, имея в виду мой филадельфийский воротник.
И тут же скукожился под строгим взглядом «метра».
Когда мы с «метром» появились в зале, то магистр Купер тут же призывно замаячил рукой в нашу сторону.
— Похоже, вас ждут, сеньор, — констатировал метрдотель.
— А вы сомневались?
— Обычно в таком наряде по ресторанам не ходят, — кивнул он на мой филадельфийский воротник, будь тот неладен.
— Не подскажете, а кто это стоит у вас в дверях с сигаретой? — Я все-таки решил ублажить свое любопытство.
— Это наш вышибала, сеньор. Могучий человек. Но не всегда тактичный.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 4 число 6 месяца, вторник, 23:55.