Путанабус. Наперегонки со смертью Старицкий Дмитрий

Ужин удался, еда и напитки были выше всяческих похвал, компания также была хорошей. Так что вроде деньги я потратил не зря.

Местные врачи заранее распределились со своими сексуальными предпочтениями. Веронику де Охеда Лопес «окучивал» Купер, Балестерос была конкретно настроена на мою тушку.

Вспыхнувшая было между мной и Вероникой неожиданная симпатия была моментально замечена, и местные нас старательно разводили «по разным углам ринга». Чувствовалось, что в данном варианте заемная от Мастроянни внешность Лусиано не очень-то помогает, а вот на мои староземельные байки о нравах на выборах в России Вероника, наверное, даже билет бы купила. И это раздражало не только Купера, который давно отвык от женских отказов, но и «Просто Марию», которая и подавно считала меня своим призом. Тот еще клубок целующихся змей образовался.

Впрочем, я быстро взял себя в руки, потому что данное «нужное» мероприятие собиралось не для моего удовольствия, а всего лишь как средство стимуляции госпитальных врачей улучшить содержание и лечение моей Наташки. И это с жабой не обсуждалось. Но дай мне свободный выбор между Балестерос и де Охедой, победила бы в этом конкурсе Вероника. С большим отрывом.

Купер попробовал последнее средство и предложил вслух устроить всей компанией групповую оргию, как «продолжение банкета». На что моментально женской частью компании был покрыт позором и нехорошими словами. И советом устроить оргию между госпитальными санитарками. Те просто счастливы будут. Но госпитальные карги не вызвали у Лусиано никакого энтузиазма.

Мы даже танцевать не стали по умолчанию, чтобы не накалять страсти. Хотя оркестр тут был замечательный. Чувствовалось, что это не профессиональные ресторанные лабухи, а мастера.

— Надеюсь, что мы еще встретимся, — сказала Вероника, вставая из-за стола и пристально глядя мне в глаза. — Спасибо за такой приятный вечер.

Потом повернула свою очаровательную головку к магистру и попросила с интонациями приказа:

— Вызови мне такси. Завтра очень рано утром у меня конвой в Америку.

А когда Купер поднялся, чтобы выполнить просьбу девушки, подала голос доктор Балестерос:

— И НАМ тоже машину вызови, — выделив интонацией слово «нам».

Не для него, а для нее и меня. «Просто Мария» решила напоследок показать всем, кто тут «царь горы».

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 5 число 6 месяца, среда, 06:05.

Разбудил звонок городского телефона, чересчур резкий — как школьный, на перемену. Аппарат стоял в прихожей, и «тюкнуть» его не представлялось возможным.

Пришлось просыпаться и расталкивать глубоко запахнувшуюся в объятия Морфея «Просто Марию».

Та спросонья никак не могла понять: что тут от нее все хотят?

Потом конкретно, что именно я от нее хочу. Она все, что могла, уже дала.

Осознав телефонный звонок, она сонно вылезла из кровати… нет, не из кровати, и не вылезла, а сошла с алтаря чувственной любви. Так будет точнее.

И вскоре что-то быстро залопотала в трубку на испанском, переминаясь голыми ступнями на холодном полу.

Я ничего не понял, откровенно говоря, хотя из прихожей было все отлично слышно. Ясно было: что-то случилось. Но ведь на то она и больничка, чтобы иногда в ней что-то случалось. Обязательно надо вынимать при этом из-под мужика главного врача? Дежурным обойтись не смогли?

Потом доктор Балестерос оделась со скоростью электровеника, даже не дав мне насладиться созерцанием своих выдающихся форм. И с удивлением посмотрела на меня, сидящего развалясь на койке в костюме Адама.

— Ты еще не готов, несносный мальчишка, — с укоризной выговорила она мне и посмотрела на часы. — Нет, я тебя ждать не могу. Бананы, яйца — в холодильнике, обслужи себя сам. Будешь уходить, входную дверь просто захлопни. Буду нужна — я в госпитале. Только мне, милый, будет сегодня не до тебя. Салуд. Посуду можешь не мыть.

Воздушный поцелуй на прощание — и вот я один в этой роскошной спальне.

Спать больше не хотелось.

Стало скучно.

С нечего делать пошел к холодильнику докторицы — «чесать» яйца с бананом. Кофе заваривать. И домой убираться из этого богатого дома; не желаю я тут задерживаться, тем более навеки поселяться. Даже завтракать.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 5 число 6 месяца, четверг, 19:44.

Три сухих залпа из задранных в небо наганов разорвали сонную тишину вечернего кладбища, когда коренастые кладбищенские служители на толстых веревках медленно опускали оббитый червонным бархатом гроб в выдолбленную в скале аккуратную могилу. Последние воинские почести от нас — той, которая нас спасла от участи, что хуже смерти.

Греческий попик в смешной цилиндрической шапке, похожей на гвоздь, что-то еще бормотал на языке древних эллинов, раскидывая серебряным кадилом густые клубы ладана на окружающих, когда я, засунув в кобуру наган, первым взял полной горстью сухую землю пополам с мелкими камешками и бросил ее сверху на бархатную крышку гроба. И звук этот, глухой и равнодушный, разорвал мое сердце.

Генерал-капитан, подхватил меня за локоть своей единственной рукой и оттащил от Наташкиной могилы в сторону соседнего склепа, где усадил на каменную скамейку, шипя вполголоса:

— Нельзя так вглядываться в бездну, потому что тогда бездна начнет вглядываться в тебя, и она поглотит тебя, Хорхе. Бездна всегда будет сильнее.

Сглотнув комок в горле, ответил этому тертому жизнью мудрому мужчине:

— Я жить не хочу, Паша. Это все из-за меня. Это все потому, что я такой мудак, который уверен в том, что он умнее всех. Господи, почему я так неправильно расшифровал видения?

— Жизнь, Хорхе, всегда продолжается, и тем жизнь сильнее смерти. Смотри, сколько у тебя девочек на руках, за которых ты несешь ответственность! Не все замыкается только на твою боль. — Паулино присел рядом и стал набивать свою трубку.

— Ага… — горько хмыкнул я в ответ. — «Отряд не заметил потери бойца». Да что бы ты понимал, ментяра тупой…

Это все я высказал на русском, чтобы Паулино не понял того, что я сказал, потому что мне очень хотелось его обозвать нехорошими словами за его тривиальные нотации и одновременно не обидеть ненароком этого хорошего человека.

— Утешься тем, что она умерла счастливой. — Он не обратил внимания на мою ругань.

— Зато я остался жить несчастным, — прикусил я нижнюю губу чуть ли не до крови. — Была у меня мечта — прожить остаток жизни на Новой Земле с любимой женщиной — и нет ее. Ни мечты, ни женщины. Эта Новая Земля просто какая-то Земля Утрат. Лишний я на ней.

— Ты прав. Это Земля Утрат. Но это не отменяет жизни. Прервать самому свою жизнь — это плевок в лицо Господа. На, мол, забери свой дар никчемный. Просто ты должен жить дальше. Так жить, чтобы быть достойным ее смерти. Как я живу после разгрома того конвоя, в котором потерял жену, детей и руку. Живу и грызу глотки дорожным бандитам. И ты живи. А мы, «казадорес», возьмем на себя труд ухаживать за местом ее упокоения. Ее могила не будет заброшенной. И память о ней не пропадет.

К нам подошла Анфиса:

— Господа, нам пора. Жорик, пригласи своего друга на поминки.

Утром я еще пребывал в хорошем расположении духа. Доктора ублажил — должна постараться с лечением Наташки, не дура же она. И надеялся, что все-все у меня теперь будет хорошо.

По дороге «домой» с аппетитом позавтракал в открытой кафешке около рынка. Креветками в чесночном соусе и красными перцами, запеченными с козьим сыром на угольном гриле. С серым деревенским хлебом. И кофе, конечно, почти ведро употребил, так как даже за эту очень длительную новоземельную ночь я совсем не выспался. Не дали.

Откушав же, позаботился о девочках — приобрел у хозяина заведения залитый воском большой круг понравившегося мне на вкус козьего сыра и фляжку местного коньяка на четверть литра, уже только для себя.

И только потом поймал моторикшу и поехал в место нашей временной дислокации — сон добирать. Однако обломился.

Не успел я на кухню пройти, как Анфиса мне выпалила:

— Жорик, горе-то какое… — и заплакала навзрыд, повиснув на моем плече.

Но даже в таком состоянии она сначала усадила меня на ближайший стул и только потом проинформировала, что сегодняшней ночью умерла Наташа.

И тут небо упало на землю, больно меня ударив, но ничего вокруг не изменилось, только душа скукожилась.

Сорвавшись в госпиталь на валлийском «хамви», благо в нем ключей не было — просто флажок зажигания, я меньше всего думал о дорожных правилах. Как только никого не задавил по пути…

И ворота оказались открыты, как специально для меня.

И улицы пустынны.

И даже электрички навстречу мне не было, как ни жаль.

В госпиталь меня, естественно, не пустили.

Точнее — из него выпихнули.

Втроем — два полицейских и магистр Купер — меня утихомиривали.

Влили в рот песятик медицинского ректификата.

И увели-усадили в ту же пагоду-курилку, которую я еще совсем недавно обживал с генерал-капитаном.

Рядом сел Купер и, отослав полицейских, прикурил сразу две сигареты. Одну тут же отдал мне, точнее — сам мне в губы сунул.

Я затянулся, успокаиваясь. Потом буркнул:

— Ты чего такой злой, Лукиан, Охеда не дала?

— Злой я на себя всегда, когда у меня умирает пациент. Тем более такой, что уже на поправку пошел, — ответил Купер, стараясь говорить спокойно. — Все уже нормально было с твоей Наташей. Все анализы в порядке, ну сообразно ее состоянию. И…

— Что «и»?

— Что «и», окончательно скажет патологоанатом, который из Кадиса утром прилетел. Он сейчас вскрытие делает. — Лусиано вытащил из кармана фляжку и снова наполнил мензурку спиртом. — Будешь еще?

— Нет, — отказался я. — Чую, у меня сегодня тяжелый день будет. Когда это случилось?

— Где-то в два-три ночи. Точнее не скажу. Меня в три вызвонили. Мне оставалось только констатировать смерть. В реанимацию ее везти было поздно. Расслабились медсестры, уснули рядом. Скажи спасибо, что я не дал среди ночи Марию поднять. Утра дождался.

Он глубоко затянулся, выдохнул табачный дым и просто по-русски опрокинул мензурку в свою глотку.

А я подумал, что Наташа умерла как раз в то время, когда я ей изменял с докторицей. Когда доктор Балестерос кричала во весь голос от наслаждения, подпрыгивая на мне в порывах страсти. Наврали все сны и видения. Не Наташа от меня уходила, а я от нее ушел.

— А Охеда действительно не дала, динамистка, — вдруг неожиданно признался Купер. — Красавчиков она, видите ли, не любит. А я виноват, что родился таким красивым? Вот тебя за что бабы любят? А?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Как-то не думал на эту тему. А почему патологоанатом — из Кадиса?

— У нас так принято. Для независимости экспертизы, — ответил магистр. — Чтоб кумовства не было и врачи не покрывали друг друга.

— Где у вас тут церковь?

— Рядом с кладбищем. А тебе зачем? — удивился Лусиано.

— Отпевание заказать. Крещеный человек преставился. Свечку за упокой поставить, раз за здравие не вышло.

Из корпуса вышли Буля и Альфия. Уже без больничных халатов.

Лусиано, забычарив в песке окурок, сказал мечтательно, кивнув на девчат:

— А вот эту твою пепельноволосую я бы даже в жены взял.

— Зачем ей муж, когда у нее жена есть, — мстительно высказал я то, что давно подозревал в Альфие.

— И кто у нее жена? — поднял брови Лусиано.

— Рядом идет, — кивнул я на Бульку.

— Тогда мне понятно, куда они отлучались из палаты больной, — констатировал Купер. — Но все равно это не их вина, а медсестер из персонала госпиталя. Тем спать на дежурстве не положено.

Когда девушки подошли к беседке, Буля спросила вместо приветствия:

— Жора, ты в курсе?

— В курсе, — ответил я, не желая произносить слово «смерть» рядом с именем Наташи.

— Что делать будем? — подала голос Альфия.

— Поминки готовить, — ответил я ей. — Траурную церемонию с воинскими почестями.

— Почему с воинскими почестями? — не понял Купер.

— Наташа умерла от раны, полученной в бою, — твердо сказал я, все же совместив ее имя со смертью. — Кстати, красивый катафалк у вас в городе есть?

Купер понял, что вопрос к нему.

— Даже некрасивого нет, — ответил он моментально. — Пока мы гробы с покойниками на кладбище возим на грузовиках. На крайний случай — в пикапах. Не так еще много народа в городе мрет, чтобы создавать ритуальную фирму. — Он посмотрел на часы и добавил: — Кстати, пошли в корпус. Патологоанатом должен был уже закончить работу.

Патологоанатом оказался неожиданно высоким и крупным мужчиной среднего возраста. Брюнет. В больших роговых очках. Уставший. Невыбритый. В мятом докторском халате. У ног его скособоченно хвалился потертой на углах кожей винтажный докторский саквояж.

Он стоял на крыльце парадной двери, держа сигарету между указательным и безымянным пальцами, огоньком к ладони, но про то, что ее надо курить, казалось, забыл.

— Что показало вскрытие? — спросил его Купер по-английски.

Это, скорее всего, для нас, могли же они и по-испански свободно пообщаться…

— Тривиально, — ответил патологоанатом на том же языке неожиданно тонким голосом. — Тромб оторвался в легочной артерии. Дошел до сердца — и… все. — Тут он опытным взглядом вычислил меня как «близкого» и добавил: — Она совсем не мучилась. Моментальная смерть. Хотел бы и я когда-нибудь так умереть. Раз… и все. Лучше всего на бегу.

Тут к крыльцу подкатила машина — белая «Тойота Ленд Крузер 80».

— Это за мной, — сказал «мортус» нам на прощание. — Нужен буду — телеграфируйте. Заключение в морге. Полиция в курсе. Можете хоронить, — пожал всем нам руки и, подхватив со ступеней саквояж, поторопился сесть в это старое изделие японского автопрома.

— Когда хоронить? — переспросил я, когда пыль от «тойоты» стала оседать в воротах.

— Лучше сегодня, — ответил Купер. — Жара. Холодильник в морге старый. Работает на пределе. Тем более что его только ночью включили, и он как следует выхолодить помещение еще не успел.

— Тогда я поехал, — протянул ладонь Куперу, — дел выше крыши. Сам на похороны придешь? Или у тебя для пациентов персональное кладбище?

— Погоди тут, — наставительно сказал магистр, пропуская мимо ушей мою колкость, — я сейчас.

Как всегда в экстремальной ситуации, я не раскис, не впал в ступор, а четко собрал все свои возможности в кулак. Но держать их так мог только в действии. Никак не в ожидании. На мое счастье, Лусиано вышел обратно на крыльцо быстро. В сопровождении полицейского.

— Вот, — сказал он. — Знакомься: Айтор де Бискайя. Будет сегодня у тебя водителем. А то и тебя хоронить придется. Понимаю, что так дешевле выйдет, но не хотелось бы.

Уел, Пилюлькин, уел — ничего не скажу.

Церковь оказалась маленькой — я, откровенно говоря, ожидал большего размаха. Но, видать, даже испанцев, этот последний оплот католицизма, покинуло рвение к вере. Просто на Старой Земле с ее многочисленными памятниками культовой архитектуры это не так заметно.

Внутри было пусто и тихо настолько, что гулко под потолком отзывались мои шаги по каменным плитам.

Прямо напротив входа стояла большая каменная чаша со святой водой. Опустив в нее правую руку, я перекрестился по-православному.

Свечи никто не продавал. Они сразу за чашей на столе у стены лежали невысоким штабелем и походили на поленницу дров около деревенского сарая. Сбоку со стены на цепочке свисала большая церковная кружка с прорезью под замком. Бери — сколько хочешь, плати — насколько совесть позволяет.

И свечку взял, и купюру опустил первую попавшуюся в кармане, не посмотрев даже на номинал.

Затеплил свечу на тетраподе перед распятием.

— Упокой, Господи, рабу твою Наталию и укрой ее в райских кущах своих, — произнес, крестясь, ритуальную фразу. И тихонько запел: — Со святыми упокой… — и осекся, не вспомнив дальше слов молитвы песенной, и заплакал неожиданно от собственного умственного бессилия. Даже этот последний долг я Наташке отдать не смог. Да что я за урод такой? И слезы стыда покатились обильно из глаз. Не столько от стыда даже, сколько от острой жалости к себе самому, сирым оставшемуся на чужой земле.

— Что тебя так беспокоит, сын мой? — Ладонь, наполовину скрытая фиолетовым рукавом, легла мне на плечо.

— Молитву забыл, — всхлипнул я, еще не осознав, что ко мне обратились по-русски.

— Не страшно это, — утешил меня священник. — Господу нашему не сухой формуляр требуется, а искреннее слово твое, как бы оно ни было сказано. Формуляры — они людьми придуманы, для людей же, чтобы легче было вместе молиться. Пройдем в исповедальню, облегчи душу свою. Нельзя нести непосильный груз, хотя Господь в мудрости своей никогда не дает человеку креста не по силам его. Но взывать о малых силах своих свойственно нестойкой душе.

И меня прорвало. Исповедоваться я начал сразу, не отходя от тетрапода. Просто «как на духу» рассказал священнику про все, что произошло со мной за последний месяц. В том числе и про гарем, и про войну, и про видения свои в госпитале, и про то, как спал сегодня с докторицей. Ничего не утаил.

Священник был стар. Очень стар. Лет, наверное, восьмидесяти. Сухой очень. С желтоватым пушком вокруг тонзуры, пергаментной морщинистой кожей на лице, но удивительно пронзительными черными глазами, в которых чуялась немалая духовная сила.

— Нехорошо это, сын мой, — взял слово падре, когда я закончил исповедоваться, — взяв на себя благородную миссию — вернуть блудниц к нормальной жизни, самому же при этом блудить с ними. Осознай это. А вот что замуж их отдаешь — это благо. Греха же убийства на тебе нет, так как защищал ты пасомых своих от дорожных бандитов — пособников диавола на этой земле, ибо они уже не люди. Люди, даже заблудшие, такого не творят. Именем Отца и Сына и Духа Святого отпускаю тебе все грехи твои. Иди, сын мой, и больше не греши, по возможности.

Я сделал три шага к отрытым дверям церкви, но тут же обернулся:

— А как же заупокойная служба, святой отец? Треба на похоронах?

— Не беспокойся ни о чем, сын мой. Епископ Коринфский Феодул гостит у меня для подготовки Собора сестринских церквей, он и проведет все службы по ортодоксальному обряду, не откажет.

— Сколько это будет стоить?

— Господь сказал: «Когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно», — и улыбнулся глазами.

А я подумал: как эти слова Господа Живого идут вразрез с принципами паблик релейшнз протестантской этики, которые требуют любое действие оборачивать в публичную обертку незатейливой рекламы.

Место было на зависть. Самому бы на таком лежать, окончив дни свои.

На освященную территорию кладбища втиснулся скальный «язык». Его все прошедшее время старательно обходили — землю все же копать легче, чем скалу долбить. Так и оказалось пустое место почти на середине кладбища. Но в прошлом году кто-то из пришлых и богатеньких заказал могилку именно на этом месте. Ее выдолбили, а заказчик, заплативший только небольшой аванс, исчез и более полугода уже не появлялся. Весь мокрый сезон мортусы старательно могилку укрывали от затопления. Поэтому епископ решил передать это место мне, если понравится. А коли появится прежний заказчик, то вернуть ему аванс за вычетом амортизации расходов.

Мне понравилось.

С мортусами местными договорился обо всем быстро и с большим удивлением осознал, что они меня ни на чем не пытаются разводить, как копатели российских кладбищ, давно из своей профессии устроившие криминальную кормушку на вымогательстве денег у безутешных родственников.

Каменщики и скульпторы находились рядом, их беленые ложи сверкали рыжей черепицей через ограду с местом упокоения горожан Виго. Там тоже все решилось быстро — вопрос только в цене. За срочность — дороже. И тоже никакого разводилова.

Для начала предлагали мне готовые памятники типа мраморного скорбящего ангела над урной с прахом. Красиво, профессионально, под антик, но не в тему.

Нарисовал им обычную позднесоветскую стелу из вертикально стоящей плиты черного камня, на которую просто перенести скарпелью Наташкину фотографию в берете, «комке» и тельняшке. С ее неподражаемой улыбкой. В стиле гиперреализма. И надписи. На трех языках.

Нарисовал я им, что от них хочу. Они поняли. И свои предложения внесли. Так даже лучше стало. Не только памятник, но и территория вокруг него будет благоустроена.

Скульптор сразу заслал человечка обмеры делать на месте, и мы с хозяином мастерской прошлись по двору подходящий камень выбирать. Лабрадорита из-за «ленточки», конечно же, не было. Дурных тут нема, еще камни со Старой Земли таскать, когда тут все не хуже и совсем не тронуто. Правда, добывают пока поделочный камень только по берегам судоходных рек. Но и так выбор был великолепный.

Нашли кусок черного камня два метра тридцать сантиметров длиной и в сечении семьдесят сантиметров на шестьдесят.

Тут же мне показали маленькую плитку, которая демонстрировала, как этот камень выглядит под полировкой. Благородный теплый оттенок черного с едва различимым зерном. Нормально.

Ударили по рукам.

Когда уходил с каменного двора, в спину мне уже ударили визги скульптурных пил, отсекающих от выбранного мною камня все лишнее.

Чурочники, как и ожидалось, располагались рядом с каменщиками, через забор.

Кроме гробов, они там еще и мебель делали, как на заказ, так и на холодную — самые расхожие предметы. Хорошую мебель. Из местного аналога красного дерева, впрочем, скорее розового. С резьбой.

А вот готовых гробов там не было, но на этот товар у них, как в лучших домах, существовал фотокаталог. Осталось только ткнуть пальцем и размер сказать.

Обговорить заказ с цветочницей они также брали на себя. Ей я написал тексты для веночных лент.

И по срокам успевали.

Капитан-генерала нашел на стрельбище. Заехал пригласить его на похороны, заодно попросить шестерых «казадорес» — гроб нести.

Отказа не получил.

Уходя, случайно увидел в бурьяне лесополосы за периметром колеса с единственной широкой станиной.

Вернулся — узнал, что это лафет от старой 105-мм полевой гаубицы, качающуюся часть которой поставили на самодельную канонерскую лодку. Давно уже.

Поделился своей идеей, которая дону Паулино сразу пришлась по душе.

Дальше завертелись хлопоты калейдоскопом. Не успел появиться я в нашем пункте временной дислокации, как всем сразу я стал нужен. Как будто без моего «мудрого» совета ничего не могло с места сдвинуться. Я понимаю, что вопрос о количестве присутствующих на поминках они не могли решить сами. Но что купить и что на стол поставить… Не маленькие уже.

Валлийцев я припахал на всякий случай сколотить козлы, столешницы и лавки из досок, найденных в сарае. Лишнее — это лучше, чем «не хватает».

Вроде все успели — и в назначенное время я, мои девочки и охраняющие их валлийцы стояли строем перед входом в госпиталь.

Мы с девчатами для последнего салюта Синевич все взяли наганы. Пусть он прозвучит для нее из отечественного оружия. Она тоже не с импортным пистолетом вступила в свой последний бой.

Гроб из госпитальных дверей вынесли шесть «казадорес» в парадной форме и аккуратно опустили на станину пушечного лафета, который прицепили к колесному броневику. И накрыли российским триколором, оставив только Наташино лицо открытым. Не нашлось ни у нас, ни у испанцев белорусского флага.

По бокам шли «казадорес», держа винтовки со штыками в последнем карауле.

За лафетом несли склоненное знамя «милисианос рэкете». Полной знаменной группой. Ассистенты с саблями наголо.

Потом шел я с большим портретом Наташи в руках.

За мной — девчата мои с венками.

Валлийский кирасиры с автоматами на груди.

Замыкали процессию остальные «казадорес» с крышкой от гроба.

Даже кто-то из госпитальных в хвост пристроился, так и не сняв белых халатов.

И вся траурная процессия медленно в полном молчании шествовала в сторону кладбища. Броневик ехал, не превышая скорости пешехода.

Вскоре улица по обеим сторонам дорожного полотна была плотно забита зеваками и прохожими, провожающими нас хоть и скорбными, но весьма любопытными взглядами.

Неожиданно на перекрестке, выехав с боковой улицы, впереди процессии пристроился небольшой пикап «JMC» с однорядной кабиной, в его кузове как-то умудрился расположится скрипичный квартет — три скрипки и виолончель, и музыканты как бы возглавили нашу колонну.

Через минуту, выбивая слезы у всего города, выматывая душу, грянул «Третий Бранденбургский концерт» Баха. Иоганн Себастьян который.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 5 число 6 месяца, четверг, 22:27.

Держался я долго. Весь этот длинный день. Но вечером, на поминках, когда официальные гости уже ушли, набрался разного спиртного выше бровей.

До изумления.

До забытья.

Только чтобы быстрее отключиться и избавить себя от этой нестерпимой боли, что весь день давит мое сердце.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 6 число 6 месяца, пятница, 01:55.

Ночью мне девчата вызвали врача из католической больнички, потому как я не подавал никаких признаков жизни, а сефардскому госпиталю они решили больше не доверять. Вот и расстарались.

Врач из неотложки, поколдовав надо мной пару минут и приведя меня в квазисознание, выматерил девчат по-испански, заявив:

— Глупые бабы, дайте хоть проспаться мужчине, если позволили ему так напиться!

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 6 число 6 месяца, пятница, 07:16.

Проснулся я у себя в комнате весь разбитый, уставший, похмельный и в постели с Розой. Одетой Розой. В смысле не я был одет Розой, а Роза спала в одежде.

Девушка тихонечко похрапывала во сне, и от нее выхлоп перегарный шел очень даже неслабый.

Что же мы вчера такого сотворили непоправимого?

Ах да… Наташку мою схоронили.

Зарыли такую красу неописуемую в чужую планету на новоиспанской сторонушке.

И помянули.

По-русски.

Точнее, по-новорусски. С размахом. Анфиса процессом рулила так, что приглашенные испанцы только удивлялись. Стол был больше под стать свадебному, нежели поминальному. И вино рекой. Бочонками закупали.

От осознания того, что Наташки больше нет, крупные слезы покатились непроизвольно по моему небритому подбородку.

От ощущения горечи утраты.

Непоправимой утраты.

Невосполнимой утраты.

Да как же я дальше жить-то буду, когда жить совсем не хочется?

И сушняк этот чертов привязался…

Но если поискать, то все можно найти. Фляжка плохого местного коньяка была там, куда я ее и положил вчера.

Четверть литра в одно рыло вошло без препятствий, только вот снова развезло и в сон кинуло со страшной силой. А я тому и рад. Может, во сне я снова с Наташкой встречусь? Да хоть на австралийской каторге, если все сюжеты с Россией кончились.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 6 число 6 месяца, пятница, 12:23.

Анфиса с Розой к моей действительной побудке подошли обстоятельно. Наверное, у Бульки консультировались как у самого опытного в нашем отряде врача-похметолога. Но саму ее до моей тушки они не пустили. Допуск к телу теперь только для старших жен, оказывается. Началась, блин, бабовщина в гареме.

Так хотелось выматериться забористо и заковыристо.

Послать всех к…

И даже в…

И направить на… тоже.