Ты самая любимая Тополь Эдуард

Лето, кто помнит, было крутое — шахтеры, стуча касками на Горбатом мосту, пикетировали Белый дом и требовали зарплаты, а Ельцин играл в теннис. В Сибири рабочие ложились на рельсы, блокируя движение на железных дорогах, а в Лужниках проходил фестиваль джаза «Звуковая дорожка». Горняки врывались в Думу и заставляли депутатов голосовать за импичмент президенту, а в Назрани секретарь Совета Безопасности Б.А. Березовский вел переговоры с Масхадовым и Басаевым. Кириенко докладывал Ельцину об «Антикризисной программе», а в телепрограмме «Куклы» Ельцин, Березовский, Кириенко, Черномырдин, Чубайс, Жириновский и Зюганов обсуждали, куда им бежать в случае новой революции. В Петербурге хоронили царскую семью, а в Москве биржу лихорадило из-за слухов, что правительству нечем платить по ГКО. В центре Москвы бандиты средь бела дня расстреливали друг друга, а в творческих вузах шли вступительные экзамены. Рубль качался и падал, как осенний лист, МВФ задерживал выплату очередного спасительного транша, а во ВГИКе, в аудитории № 321 юноша-абитуриент декламировал:

— Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…

Газеты кричали о неминуемом экономическом кризисе, а в 316-й аудитории девушка-абитуриентка сообщала:

— Только гордый буревестник реет плавно и свободно над седой равниной моря…

На Пушкинской площади, на митинге ЛДПР Жириновский обещал стать президентом и спасти страну, а в 312-й аудитории еще одна абитуриентка плясала и пела под Аллу Пугачеву:

— Арлекино! Арлекино! Трудно быть смешным для всех…

В кинотеатрах публика восторженно ревела, когда Бодров из чапаевского пулемета мочил в Нью-Йорке проклятых американцев, а в 305-й аудитории Надя Петелькина спрашивала профессора Джигарханяна и других членов приемной комиссии:

Как я люблю тебя?

Я люблю тебя так,

Что скажи мне хоть слово,

Подай мне лишь знак,

И я в небо взлечу,

Проплыву океаны,

Чтоб с тобою быть рядом,

Дорогой мой, желанный!..

У Петелькиной были такие сияющие глаза, такая трогательная наивность, свежесть и искренность не то природного таланта, не то первой девичьей влюбленности, что даже самые придирчивые члены комиссии не прерывали ее. И она продолжала, зардевшись:

Как я хочу тебя?

Я хочу тебя так,

Что душа замирает

И сердце томится,

И к тебе каждой клеточкой тело стремится!

О, как хочу, как хочу я тебе

Тоже ночами хоть изредка сниться!..

Даже Лариса Ивановна Удовиченко перестала обмахиваться газетой «Известия» с заголовком о неминуемом крахе экономики и с удивлением рассматривала Петелькину. А та все спрашивала у профессора Джигарханяна:

Как я люблю тебя?

Больше, чем свет!

Больше, чем радость!

Сильнее удачи!

Так я люблю тебя!

Так! Не иначе!..

И умолкла.

Члены комиссии тоже молчали, разглядывая ее — юную, лучеглазую, не то ребенка, не то уже взрослую.

— Гм… — сказала Удовиченко. — Детка, это чьи стихи?

Петелькина покраснела:

— М-м… мои…

— Твои? А сколько тебе лет?

— Шест… — начала Петелькина, но тут же поспешно поправилась: — Семнадцать. Вчера исполнилось, честное слово! — И показала паспорт. — Вот…

— Не нужно, — сказал Джигарханян. — Вы откуда приехали?

— Из Сибири, Уярска.

Тем временем в коридоре толпа абитуриентов, прильнув ухом к закрытой двери, недоумевала:

— Что там происходит? Они ее уже шесть минут держат! Другие за минуту вылетают…

А в душной аудитории профессор Джигарханян, трудно дыша и обмахиваясь газетой, произнес:

— Стихи… хорошие… А что вы еще умеете?

— Еще я танцую, пою…

— Хорошо. Спойте.

Но Петелькина успела спеть лишь два слова — «Сронила колечко со прав…» — как Удовиченко ее остановила:

— Достаточно. — И повернулась к секретарше комиссии: — Дайте ей направление в общежитие. — А Петелькиной: — Девушка, вы допущены к первому экзамену.

Петелькина пулей выскочила в коридор и, сшибая абитуриентов, ринулась к другой аудитории, под дверью которой стояла аналогичная толпа.

— Зина! Зинка! Меня допустили!!!

Зина, ее ровесница и землячка, бледная от страха перед экзаменом, бросилась ей навстречу.

— Дай подержаться! У меня колени дрожат! Дай за тебя подержаться!

Они обнялись, но Петелькина тут же вырвалась.

— Где телефон? Где тут телефон? Я Зое должна позвонить!

И, найдя телефон-автомат, сообщила в трубку:

— Теть Зой, мне только чемодан забрать! Я в общежитие переселяюсь! Я на первый тур прошла! Куда приехать? В мебельный? На Пресню? А где это?

Читая вывески магазинов, Петелькина — с заплечной сумочкой-рюкзачком — весело и чуть ли не вприпрыжку шла по Красной Пресне. Несмотря на чудовищную жару, она так ярко светилась счастьем, юностью и голыми коленками, что на нее заглядывались встречные мужчины, а сорокапятилетний Павел Кибицкий даже притормозил свой «лексус» и повел его рядом с ней.

Но заговорить не успел — всю улицу вдруг запрудила колонна шахтеров, направлявшихся к Белому дому в поддержку пикетчиков. Они стучали касками, трубили в рожки и несли транспаранты: «ШАХТЕРАМ — ЗАРПЛАТУ, ЕЛЬЦИНА — НА РЕЛЬСЫ!», «КУЗБАСС С ТОБОЙ, ВОРКУТА!», «ДОЛОЙ ВОРОВ-МИНИСТРОВ!», «НЕТ ПРАВИТЕЛЬСТВУ МАРОДЕРОВ!». В передней шеренге шагал сорокалетний руководитель с мегафоном и возглашал на всю Пресню:

— Хватит Ельцину рулить! Даешь всеобщую стачку!

А колонна шахтеров печатала шаг, стучала касками по крышам замерших на обочинах машин и скандировала в такт ударам:

— Кровососы и мародеры!

Верните

зарплату

шахтерам!

Петелькина остановилась — ей это шоу понравилось.

А руководитель продолжал выкрикивать в мегафон:

— Кремлевские засранцы! Хватит грабить страну!

А шахтеры опять:

— Кровососы и мародеры!

Верните

зарплату

шахтерам!

А он:

— Долой новых буржуев! Ельцина — в забой! Кириленко на мыло!

Тут накатившей колонной шахтеров Надю больно прижало к «лексусу», и Кибицкий опустил стекло:

— Девушка, садитесь, а то раздавят!

Надя подумала и села в машину, сказала, глядя на шахтеров:

— И правильно! У нас, вы знаете, света нет, мама уже семь месяцев зарплату не получает!

Проходящий мимо машины шахтер на ходу стукнул каской по крыше «лексуса» и ушел дальше, продолжая выкрикивать про кровососов и мародеров.

— У нас — это где? — снисходительно спросил Кибицкий.

— В Сибири, в Уярске. Уярская ГЭС — слышали?

— Никогда…

А Петелькина уже освоилась в машине:

— Ой, у вас прохладно!

Между тем колонна шахтеров иссякла, ее передние ряды свернули с Пресни к Белому дому, и Кибицкий тронул машину.

А Петелькина увидела мебельный магазин на углу Волкова переулка и Красной Пресни.

— Ой! А мне сюда, в мебельный!

— Жаль, — огорчился Кибицкий. — У вас есть телефон?

— Был, но уже нету. Я в общежитие переселяюсь.

— В общежитие? Зачем?

— А вгиковское! Я на первый тур прошла. — И Петелькина, взявшись за дверную ручку, улыбнулась: — Так что следите за экраном! И остановите, пока!

— Постой! Знаешь что? Вот моя визитка, позвони мне.

— Вы тут в Москве все чокнулись, что ли?

— Почему?

Петелькина открыла свою сумочку-рюкзачок:

— Смотрите! Я тут всего третий день, а у меня — смотрите! — И достала пачку визиток. — Какие-то банкиры, менеджеры, прокуроры… И все свои визитки суют. А ведь жулики! Вы не банкир, случайно?

— Банкир, — сказал Кибицкий.

— Очень жаль, — искренне огорчилась Петелькина. — А с виду хороший человек. Извините! Спасибо, что подвезли!

Кибицкий хотел удержать ее, но у него зазвонил мобильный телефон образца 1998 года — черный и большой, как пехотная граната. Петелькина вышла из машины, а Кибицкий нервно сказал в телефонную трубку:

— Да!.. Ну, мама, какая еще гроза? Не выдумывай! Нет никакой грозы и не будет!

Прогибаясь под тяжестью большой картонной коробки с цветным изображением детской кроватки, молодой потный мужчина притащил эту коробку к старенькой «девятке», запаркованной в переулке. Возле машины уже стоял новенький матрац в пластиковой упаковке, новенькая коробка с детским стулом, еще одна коробка с ходунком «Вокмэн» и большая хрустальная люстра. Эти вещи сторожила молодая женщина с орущим годовалым ребенком на руках. Она пыталась его укачать, но ребенок не унимался.

Мужчина, подойдя, сбросил со спины коробку с детской кроватью и сказал в ожесточении:

— Ну, Зой! Куда ты это все накупила? Как я все загружу?

— Как-нибудь загрузим, Коль, — ответила Зоя, тряся ребенка. — Вот и Надька пришла, поможет. Достань ее чемодан.

— Ой, какая люстра! — восхитилась Надя.

Николай вынул из багажника Надин чемодан:

— Держи.

Ребенок на руках у Зои продолжал орать и дрыгать ногами.

— Да успокой ты его! — раздраженно сказал Николай. — Давай загружать! Там футбол начинается!

— Как я буду загружать? — ответила Зоя. — Он орет…

— Не знаю! Соску дай ему! — нервно сказал Николай.

— Соску дома забыли.

— Ну сиську сунь! Или Надьке его отдай, пусть ей орет! Только быстрей! Там футбол, блин! Аргентина — Ямайка!

— Что тебе эта Аргентина?

Зоя отдала Наде ребенка, и тот мгновенно замолк.

Зоя, недоуменно глянув на замолчавшего ребенка, стала помогать мужу, вдвоем они втиснули в салон «девятки» матрац, коробки с кроватью и ходунком, а в багажник поставили коробку со стулом.

— А люстру я на руки возьму, — сказала Зоя. — Ну не могла я не взять эту люстру! Это ж, глянь, красота какая!

— А Ванька пешком пойдет? — спросил Николай и повернулся к сыну: — Вань, глянь на свою малахольную маманю! Ты пойдешь пешком?

— Да не тронь ты его, он же молчит! — сказала Зоя. — Надь, постой тут с ним, постоишь? Мы туда и обратно! Разгрузим и…

— Блин, я еще и обратно! — возмутился Николай. — Такси возьмешь!

Николай включил радио, и машина тут же огласилась лихорадочной скороговоркой футбольного комментатора:

— Аргентинские нападающие снова идут в атаку!..

— Ё-моё, уже играют! — застонал Николай. — Садись уже, Зой!

Зоя попыталась втиснуться с люстрой в машину, но дверь не закрывалась. Николай в бешенстве выскочил из-за руля, с силой — дверцей — вдавил жену в машину и спешно вернулся к своему месту за рулем.

Зоя опустила стекло:

— Надь, мы быстро, мы…

Машина, оглашая воздух криком футбольного комментатора «Го-о-о-ол!!!», рывком сорвалась с места.

Надя с ребенком в руках осталась у своего чемодана.

«Девятка» выехала из Волкова переулка на Красную Пресню.

И в этот момент шестисотый «мерседес», летя на огромной скорости по Пресне, проскочил красный светофор и с ходу врезался в «девятку» с такой силой, что «девятка», переворачиваясь и громыхая, кубарем отлетела в сторону и шмякнулась в телеграфный столб.

Вся Пресня оглянулась и замерла от грохота этой ужасающей сцены.

Всмятку разбитые «Жигули» лежали на своей продавленной крыше, как опрокинутый на спину жук, у них вращались колеса.

Казалось, что в воздухе еще стоит гул рокового удара, скрежет металла об асфальт и звон разбитых стекол.

Надя Петелькина, распахнув рот, остолбенело смотрела на то, что осталось от родителей Вани.

А от них осталось следующее: разлетевшиеся по мостовой фары и бамперы «Жигулей», осколки стекол и смятая в лепешку машина с распахнутыми и искореженными дверьми.

Крича задушенным голосом, Надя бросилась к этим останкам:

— Теть Зой!..

Тем временем из «мерседеса» выскочили три крепких, коротко стриженных парня в спортивных костюмах, озабоченно осмотрели свою машину, потрогали вмятину от удара на переднем бампере.

А Надя с ребенком на руках остановилась в трех шагах от разбитых «Жигулей», потому что ближе подойти было страшно — из выбитой дверцы сочилась кровь и выкатывались на асфальт окровавленные бусины хрустальной люстры.

А стриженые сели в свой «мерс» и, даже не взглянув на разбитые «Жигули», уехали.

Надя изумленно-недоумевающим взглядом посмотрела им вслед.

Между тем жизнь на Пресне возобновилась — несколько прохожих окружили разбитые «Жигули», откуда-то с воем сирены возникли «скорая» и милицейская машина.

Ребенок на руках у Нади зашевелился, и только теперь она посмотрела на него. А Ваня открыл глаза и посмотрел на Надю.

Приехавшие санитары направились к разбитой машине, а майор милиции с блокнотом в руках стал опрашивать свидетелей:

— Так, что тут случилось? Кто видел?

Свидетели столкновения заговорили разом:

— А что случилось? Бандиты! Гоняют как…

— Беспредел! Что хотят, то делают!

— Убили людей и уехали! На «мерседесе»!

— Да стрелять их надо!

— Понятно, — сказал майор. — Вы свидетель? Ваш паспорт, пожалуйста… Минуту, вы куда?.. А вы? Стойте!..

Но свидетели один за другим отворачивались и спешно расходились, не отвечая.

Майор подошел к Наде:

— А ты что стоишь? Ты свидетель?

— Что? — заторможенно ответила она, глядя на работу санитаров, извлекающих трупы из машины.

— Я говорю: ты свидетель? Видела, как что случилось?

— Конечно, видела…

— И номер машины видела?

— «МОГ 679 Л», — все так же заторможенно сообщила она.

— Ты уверена?

Надя впервые посмотрела на него:

— Что?

— Паспорт! Фамилия?

Надя пришла в себя и оглянулась на угол Волкова переулка:

— Ой, а у меня чемодан украли…

В милицейском «форде», катившем по Москве, радио сообщало:

— В Кремле завершилась встреча Бориса Ельцина с премьер-министром Сергеем Кириенко. Во встрече принимали участие Борис Березовский, Владимир Потанин, Михаил Ходорковский и другие представители промышленных и финансовых кругов. Они предложили провести девальвацию рубля. Эксперты считают, что это, безусловно, поможет расплатиться с шахтерами, учителями и другими внутренними долгами правительства, но резко повысит уровень инфляции…

Майор Никуленко, ведя машину, выключил радио.

— Блин, довели страну! — И повернулся к молчаливо рыдающей Наде. — Ну, хватит реветь! Хватит! Пацана не урони!

Надя сидела, окаменело держа в коленях Ваню, слезы катились по ее лицу и капали на ребенка, который молча смотрел на нее своими голубыми и огромными, как на иконе, глазами.

— Что ж я делать-то буду? — в отчаянии произнесла Надя. — Что я с ним буду делать?

— «Что делать, что делать»! — сказал майор. — У них родители есть, у погибших?

— Не знаю.

— Как не знаешь? Ты им кем приходишься?

— Никем… Мы с тетей Зоей в поезде познакомились.

— Ну, у них же есть родители. Приедут и заберут пацана.

— Откуда?

— Я не знаю откуда. Ты знаешь?

— Не-а… Не знаю, они с каких-то приисков ехали… Дядя Коля самолетом в Москву, квартиру купил. А Зоя позже, с Ванечкой, она летать боялась. — И Надя снова расплакалась. — Ванечка, что мне делать с тобой?

— Ну все! Все! Отдашь в детдом.

Надя испугалась:

— Как это — в детдом?

— Ну как, как! Ты ему никто. Если у него никого нет, заберут в детдом. Не помрет, вырастет. Какой, ты сказала, адрес?

— Маршала Жукова, сто сорок. Вот сюда, во двор…

Стандартная двухкомнатная квартира на четвертом этаже стандартного панельного дома на проспекте Маршала Жукова. Старые обои, недорогая мебель, в спальне — кровать и люлька, в гостиной — помимо рижского шкафа и стола — детский манеж и раскладушка. На тумбочке небольшой телевизор «Самсунг» и «Акаи».

Пройдя по квартире и выглянув в окно, майор сказал:

— Ну чё? Нормальная квартира. — И кивнул на раскладушку: — Ты здесь спала, что ли? — И остановился у настенной фотографии Николая и Зои. — Могли бы и жить… Ты уверена, что запомнила номер «мерседеса»?

— Вы уже третий раз спрашиваете. — Надя, положив ребенка на кровать, открыла на нем памперс. — Ой! Что ж ты молчал, горе мое? Где у нас памперсы?

— Значит, уверена? — спросил майор.

Надя достала из-под кровати пакет с последними памперсами.

— «МОГ 679 Л», я же сказала.

— Беда мне с тобой… — вздохнул майор.

— А мой чемодан вы найдете?

Глядя, как она меняет памперс ребенку, он развел руками:

— Как его найдешь? Ладно, я пошел. У тебя хоть деньги-то есть?

— Двенадцать рублей. А что?

— Да? А ты пошукай тут. Где-нибудь могут лежать. С приисков.

— Откуда? Они ж мебель купили.

— Тоже верно… — Поколебавшись, майор полез в карман своего кителя, достал сложенную вшестеро десятирублевку. — Держи. Заначка была, на пиво.

— Ну что вы?!

— Держи, я сказал! И окна закрой — ночью, передавали, гроза будет, — сказал майор и повернулся к ребенку: — Ну, бывай, Иван! В детдоме вырастешь бандитом — встретимся!