Терновый венец Екатерины Медичи Гульчук Неля

Екатерина успокоится довольно быстро, рассудил папа. Несмотря на свой юный возраст, она была умна, проницательна и уже понимала, что любовь и политика совмещаются крайне редко, и почти все браки сильных мира сего основываются не на любви, а на выгодных сделках. Какие бы чувства она, герцогиня Флорентийская, не питала ко второму сыну французского короля, ей придется, как решили король и папа, стать женой принца Генриха Орлеанского.

Его Святейшество был рад, что свадьба состоится в ближайшее время. В Марселе он вновь согласует все условия брачного договора, не упустит ни одной мелочи и к концу месяца, по прибытии невесты в Марсель, поведет ее к алтарю. Лишь бы гордые французы не изменили своего решения и не заявили на этот раз, что приданое невесты для них слишком скромное. Он утешил себя мыслью, что власть дана ему Богом и людьми на то, чтоб править, а не на то, чтоб договариваться и просить. Климент VII склонил голову.

Громко кричали чайки, тихо переговаривались сопровождающие его кардиналы, вышедшие на палубу полюбоваться закатом, но он их не слышал. Он спал.

Климент VII пробудился незадолго до рассвета.

После окончания церемонии одевания папы и утренней молитвы в покои Его Святейшества вошел герцог Олбанский, дядя Екатерины с материнской стороны, и сообщил, что папская флотилия находится в часе пути до порта.

Едва солнце вынырнуло из морской глади, на набережной Марселя собрался почти весь город, а как только утренний туман рассеялся, взорам встречающих открылось на зеркальной ярко-синей глади поистине сказочное зрелище. Большие галеры пурпурного цвета были великолепны!.. Слепили глаза борта папских кораблей, обшитые золотыми и серебряными пластинами.

Темпераментные всезнающие южане, повидавшие в своем порту множество диковинных кораблей, не скрывали своего восхищения.

– Даже корабль самого венецианского дожа похож на скромное торговое суденышко рядом с кораблем папы.

– Такое великолепие мы видим впервые.

Этого торжественного дня марсельцы ждали с нетерпением. Великая удача для любого города, если его удостоил своим посещением сам папа римский.

Как только с замка Иф было передано сообщение о появлении папской флотилии, в море вышли королевские фрегаты. На их борту находились французские дворяне и музыканты.

Папская флотилия вошла в порт под оглушительный салют трехсот пушек и перезвон всех городских колоколов.

Огромный корабль, под ослепительными лучами утреннего солнца плывущий в окружении алых галер к Марселю, олицетворял для всех христиан города всемогущество политики Климента VII.

Первым приветствовать Его Святейшество в Марселе был уполномочен маршал Анн де Монморанси. На палубе «Капитанессы» посланца короля ожидало впечатляющее зрелище, от которого захватывало дух: святой отец, восседающий под трепещущим на легком ветру балдахином в окружении кардиналов.

Джулио Медичи, занявшему престол Святого Петра под именем Климента VII, уже исполнилось пятьдесят шесть лет, но из-за перенесенных невзгод и трагедий, оставивших на нем свой след, выглядел он значительно старше. Несмотря на все потрясения, папа держался достойно и величественно.

Под пристальным взглядом множества устремленных на него глаз Анн де Монморанси, всегда уверенный в себе, почувствовал, что робеет: ноги отказываются идти и он забыл начало заранее заученной речи. Легкая доброжелательная улыбка папы вернула ему уверенность. С высоко поднятой головой твердым шагом маршал Франции направился по ярко-красному ковру к трону, преклонил колено на подушечку, лежащую на нижней ступени, поцеловал перстень с изображением святого Петра, который забрасывал сети, сидя в лодке, на руке папы и с достоинством королевского посла произнес:

– Ваше Святейшество, своим прибытием в Марсель вы оказали Франции величайшую честь. Король Франциск I счастлив приветствовать в своих владениях столь высокого гостя.

Коротко поблагодарив посланца короля, Климент VII перешел на фрегат, доставивший его к пристани.

Весь город вышел ему навстречу, люди падали ниц, счастливцам удалось поцеловать полы папского плаща. Два ряда копейщиков с трудом сдерживали натиск горожан.

Сквозь коридор из лучников гвардии, швейцарцев и коленопреклоненных марсельцев папа и кардиналы торжественно продвигались к носилкам. Они двигались не спеша, как во время церковной процессии, чтобы придать шествию особую значимость. Впереди на белой лошади везли Святое причастие.

Пурпурные носилки, влекомые белоснежными конями под пурпурными чепраками, минуя коленопреклоненный людской коридор, доставили папу и его свиту во дворец.

Трубы и фанфары возвестили о прибытии высоких гостей.

Сопровождаемые Монморанси понтифик и его свита вошли во дворец. Сразу же при входе гостей ожидал первый приятный сюрприз. Поднявшись по лестнице, они остановились перед большим портретом Климента VII в папском облачении.

Анн де Монморанси галантно поклонился и произнес:

– Король постарался, Ваше Святейшество, чтобы ваше пребывание в Марселе не особенно отличалось от того образа жизни, который вы ведете в Риме.

Высокие гости вслед за главным распорядителем французского двора отправились дальше. Внутреннее убранство апартаментов, предназначенных для папы, приятно всех удивило. Повсюду царили красота и роскошь.

Франциск I, королева Элеонора, дофин и второй принц крови в окружении главных сановников королевства ожидали гостей в тронном зале. При входе в зал Его Святейшества все склонились в низком поклоне и ждали, пока владыка христианского мира проследует к стоящему на возвышении в центре зала богато изукрашенному трону.

Климент VII занял свое почетное место и мягко улыбнулся. Он оценил тонкость замысла короля: ничто не должно было затмить явление французам папы римского.

На понтифике была полотняная сутана и доходившая до колен в мелких сборках туника с узкими облегающими рукавами, плечи покрывала, спускаясь до локтей, алая бархатная пелерина, отороченная горностаем; этот мех украшал и его алую бархатную шапочку.

Король и королева бок о бок опустились на колени на вышитые золотыми нитями подушечки у подножия трона, затем поочередно почтительно приложились к папскому перстню.

После благословения наместника Господня на земле король, охваченный религиозным экстазом, с воодушевлением воскликнул:

– Ваше Святейшество, я выражаю вам свое глубочайшее почтение, как велят традиции моих предков, королей Франции. Признаю в Папе Римском Клименте VII истинного наместника Христова и преемника апостолов Петра и Павла.

«Меня не раз уверяли, что он самый красивый мужчина во Франции, с чем я охотно соглашаюсь, – отметил про себя папа, пристально разглядывая короля. – Его не портит даже длинный крупный нос. Он высокий и такой сильный, что может свалить медведя».

С нескрываемым любопытством папа рассматривал и новую французскую королеву Элеонору Австрийскую, сестру ненавистного ему императора Карла V. «Привлекательна… Великолепная стать… Белокура и белолица… Вот только нижняя губа ее портит, надменная и выпяченная, как у всех Габсбургов…»

Сидячих мест в тронном зале было мало: несколько кресел и скамеек, так что большинство знатных гостей, присутствующих на церемонии приветствия папы, вынуждены были стоять, а высочайшие монархи разместились в креслах рядом с понтификом.

Римский первосвященник благословлял знатных дворян, припадающих с глубоким почтением к его стопам, и украдкой следил за стоящим рядом с креслом короля принцем Генрихом Орлеанским, который был в отличие от всех хмур и явно не в духе. Климент VII с тревогой подумал, как бы этот четырнадцатилетний юноша не сорвал его замысел. Вдруг он в отличие от отца считает, что для него, французского принца, брак с девушкой из рода флорентийских банкиров – недостойный его неравный брак. Хоть бы в сердце этого не по годам зрелого и рослого юноши не было противления отцовской воле.

Едва закончилось благословение папой высокопоставленных особ королевства, на смену душевному порыву французского монарха быстро пришли политика и расчет.

– Ваше Святейшество, когда вы намерены приступить к переговорам и окончательному утверждению и подписанию договора? – спросил король.

– Сегодня же, после короткого отдыха, – ответил папа.

Во второй половине дня Климент VII и Франциск I приступили к переговорам, касающимся в первую очередь личных интересов Его Величества и Его Святейшества. Бракосочетание герцогини Флорентийской и герцога Орлеанского являлось лишь поводом для осуществления их замыслов.

Климент VII постоянно искал возможности для гарантии своей самостоятельности, ловко лавируя между монархами могущественных государств. Он всегда считал, что испанская империя более опасна для Италии, чем французское королевство. Господство клана Медичи во Флоренции вновь стало возможным только под покровительством императора. Но Климент VII желал быть выше Карла V. Он был убежден, что только по его повелению подданные могут судить и свергать королей, а папу никто не смеет судить. Необходимость обеспечить папскому престолу стабильность стала для него превыше всего на свете.

Франциск I не сомневался, что Климент VII вступил с ним в переговоры, чтобы подготовить западню для беспокойного Карла V. Этот союз помог бы свергнуть в Италии господство испано-габсбургской династии и тем самым спасти интересы папского абсолютизма.

Французский король главным в предстоящих переговорах и бракосочетании видел возможность при поддержке и содействии папы отвоевать у императора Милан, Геную, Неаполитанское королевство и герцогство Урбино. Хотя номинально Екатерина еще продолжала носить титул правительницы Урбино, герцогство предстояло отвоевать у семейства Делла Ровере.

Происхождение Екатерины в данной ситуации для французского короля не являлось особенно важным, ведь она выходила замуж не за дофина, который, благодаря Господу, отличался, как и второй сын, отменным здоровьем.

В беседе с глазу на глаз папа и король должны были уточнить все статьи брачного договора, который утверждался обеими сторонами уже в течение двух лет.

Ни папа римский, ни король французский не могли забыть, каким унижениям подвергал их Карл V: папу – разгромом Рима, короля – позорным пленением его самого и его старших сыновей. Тяжкие воспоминания и того и другого постоянно взывали к отмщению. Они вместе посетовали на общие несчастья.

Из окон зала, где проходили переговоры, открывался великолепный вид на море.

– Даже небеса оказывают нам и нашим чадам явное благоволение. Я даю в приданое Екатерине сто тысяч экю при условии, что она откажется от своих владений во Флоренции.

Папа выжидающе поднял брови.

– Ваше предложение я считаю приемлемым, – согласился король. Со своей стороны он тоже не скупился. – Я подтверждаю, как и было согласовано прежде, предоставить ренту в тридцать тысяч ливров для принца, десятитысячное наследство и полностью меблированный замок для его жены. Вы же, Ваше Святейшество, со своей стороны должны помочь юным супругам вновь обрести для их совместного правления герцогство Урбинское.

Климента VII это удовлетворило.

Франциск I хорошо понимал ситуацию – он был уверен, что необходим папе.

– Это будет многообещающий брак, – продолжил король и напомнил о главном, – при условии, что Милан, Генуя и Неаполитанское королевство будут принадлежать французской короне.

– Отлично, – очень спокойно, с улыбкой произнес римский первосвященник, – к этому решению я пришел уже давно. Приданое невесты обогатилось дивными драгоценностями, подаренными лично мной: «Неаполитанским яйцом», «Миланским пиком» и «Генуэзской скрижалью».

Король поклонился и поцеловал папе руку. Названия драгоценностей красноречиво подтверждали, что через восемнадцать месяцев после церемонии бракосочетания папа окажет содействие королю Франции в завоевании этих территорий.

Переговоры не ограничились только обсуждением выгод от предстоящего бракосочетания. Король, который прекрасно понимал, как сильно Церковь нуждается в реформе, обратился к папе с просьбой.

– Ваше Святейшество, меня крайне волнует, что количество протестантов, которых я все еще продолжаю поддерживать, значительно выросло в моем королевстве. Они стали сплоченней и решительней, открыто отрицают все церковные авторитеты, во весь голос заявляют, что человек может сам без посредничества Церкви решать напрямую с Богом вопрос о своих грехах. Неприятие доктрин Церкви грозит перерасти в противостояние государственному правлению. Многие министры и знатные дворяне требуют применения самых суровых мер к протестантам.

– Что же предлагаете вы, сын мой? – поинтересовался Климент VII и внимательно взглянул на короля.

– Мне бы хотелось сохранить единство своего королевства и свободу мысли. Я хочу убедить лютеран вернуться в лоно католической общины. Этими мирными мерами мы лишим Карла ореола предводителя христианского мира.

– Вы уверены, сын мой, что сдержанность, взаимопонимание и истинная религиозность одержат победу над фанатичными еретиками?

– Я приложу все усилия, чтобы уладить этот конфликт с честью, как подобает гуманному правителю просвещенного государства.

Король смиренно склонил голову.

Климент VII решил поддержать короля в этом вопросе. Он был доволен, что его новый всесильный союзник попросил об одолжении, которое, на его взгляд, по сравнению с требованием о территориальных изменениях в Италии было легко выполнимым. Святой отец благословил короля Франции.

– Благословение Вашего Святейшества в этом вопросе для меня является неиссякаемым источником вдохновения, – выразил благодарность папе король, которого сама идея покарать некоторых подданных за приверженность к реформистским философским воззрениям приводила в ужас.

Так завершились переговоры о заключении брака между Генрихом Орлеанским и Екатериной Медичи, герцогиней Флорентийской, искусно проводимые в течение более чем двух лет и имевшие целью вернуть влияние Валуа в Италии.

Вечером серебряные трубы возвестили о приглашении к пиру, который устраивал король в честь высокого гостя.

На пир собралась вся вельможная знать в роскошных нарядах. Король любил изысканность в одежде и являлся образцом для подражания. Это было настоящее соперничество тщеславия – ярких нарядов, великолепных драгоценностей, стоивших целые состояния: пурпуэны и шоссы из золотой парчи, красного, синего, белого и черного бархата, усеянные блестками; поверх пурпуэнов накидки до пояса, подбитые мехом, береты, украшенные шнурами из жемчуга и страусовыми перьями, на мужчинах; парадные робы из парчи с расходящимися полами спереди, сюрко, отделанные вышивкой и переливающимися камнями, на дамах.

Пиршественный зал был декорирован гирляндами из живых благоухающих цветов.

Создавалось впечатление, что гостей пригласили в райский сад. Огромные канделябры с зажженными свечами напоминали о солнечных лучах, пробивающихся сквозь зеленую листву.

Посреди зала возвышался помост, на котором стоял стол, застеленный парчовой скатертью, для высокого гостя, короля и его семьи. Внизу были накрыты столы для свиты Его Святейшества и знатных сановников.

Папа занял место в центре почетного стола, одесную – его король и королева, ошуюю – дофин и принц Генрих Орлеанский.

Кардинал Бурбонский благословил застолье.

Чаши с водой для омовения рук подали сначала Его Святейшеству, затем королю и королеве, потом дофину, второму сыну короля, принцам крови и гостям. За каждым участником пира стоял стольник, в обязанности которого входило нарезать мясо.

Кухня французского короля славилась повсюду: гостям предлагали воистину чудеса из чудес. А в этот вечер в особенности. Королевские повара приготовили столько изысканных блюд, что ими хватило бы накормить весь город. Пажи, выстроившиеся цепочкой, передавали из рук в руки серебряные и позолоченные блюда, украшенные лилиями из эмали и золота, на которых повара возводили целые башни кушаний из карпов, осетров, мяса каплунов, домашней птицы, рябчиков, куропаток, аистов; все это в соусах из выдержанного вина или из «сока» жареной птицы. Виночерпии разливали гостям всевозможные вина из Орлеана, Бордо и Экса с ароматными травами, пряностями и без оных.

Пажи чинно вносили одно блюдо за другим, и сам король указывал, на какой стол его подать, отдавая таким образом особую честь каждому гостю. Непринужденность поведения короля пленяла всех присутствующих на пиру.

Наблюдая за королем, которому не исполнилось и сорока лет и который одаривал своей улыбкой красивых дам, бросающих на него свои красноречивые взгляды, папа подумал: «Король явно наслаждается тем, что проникает в чужие сады и пьет из разных источников».

Пищу вкушали в тишине, перебрасываясь изредка лишь короткими репликами, – в присутствии столь знатного гостя разговоры считались неуместными.

Приглядываясь к папе, король подумал, что этот властитель более мирской, чем духовный. Склонный к интригам, Климент VII был рослым, красивым мужчиной, похожим на своего отца Джулиано Медичи, любимого родного брата Лоренцо Великолепного. Этот величественный красавец с сухощавым лицом, прямым носом, круто выгнутыми черными бровями был холоден, мало улыбчив и высокомерен.

Наверняка он интриговал так искусно, что папа Лев X объявил незаконнорожденного Джулио законным сыном своего отца, ссылаясь на то, что брат Лоренцо Великолепного готов был жениться на матери Джулио и что только смерть Джулиано от руки убийцы помешала состояться этому браку. После того как происхождение Джулио было узаконено, его назначили кардиналом, а после смерти Адриана VI – папой.

Во время пира король и папа учтиво улыбались друг другу, довольные завершившейся сделкой.

Дофин также был удостоен пристального внимания папы. Климент VII отметил, что этот пятнадцатилетний юноша прекрасно осознает, к чему обязывает его высокое рождение и титул, знает, что родился он по воле Господней, дабы стать выше всех людей, и, что когда пробьет час, он будет как суверен управлять целым государством, научен следить за выражением своего лица и каждым жестом, старается сохранить уверенность в себе, чтобы не позволять никому забыть, кто он есть.

«А вот средний сын в отличие от старшего не наделен даром скрывать свои чувства, но это теперь не имеет никакого значения, – усмехнулся Климент VII. – Гонец уже отправлен во Флоренцию за Екатериной, чтобы она немедленно собиралась в путь».

Время свадьбы Екатерины стремительно приближалось, а хлопот хоть отбавляй! Приходилось принимать портных и примерять платья, давать заказы на роспись сундуков для приданого, выбирать лучшие ткани, серебряные и золотые украшения, посуду – приданое невесты из рода Медичи должно соответствовать ее высокому положению. И только когда из Марселя от папы прибыл гонец и Алессандро сообщил, что надо срочно собираться в дорогу, она очнулась от сиюминутных забот, комок подкатил к горлу, и она разрыдалась.

На лице Алессандро застыла торжествующая улыбка – единственную законную наследницу ловко убирали с его дороги.

– Святой отец обеспечил твое блестящее будущее, дорогая Екатерина.

– И когда отправляться в дорогу?

– Послезавтра и ни на один день позднее, – ответ звучал как приказ.

Тотчас забыв о ней, новоявленный правитель Флоренции покинул роскошные покои во дворце Медичи.

После ухода Алессандро у Екатерины появилось предчувствие, что она никогда больше не увидит Флоренцию. С этой минуты час ее отъезда из любимого города неумолимо приближался. Она прекрасно понимала, что ее, сироту, использовали как заложницу политических интриг и выгодно продали. Но будет ли это замужество счастливым для нее? Об этом никто не подумал. Ее человеческому достоинству нанесли оскорбление.

Мыслями она ушла глубоко в себя и перенеслась в прошлое.

С самого рождения Екатерина превратилась в живую ставку сильных мира сего. Смерть родной тети Клариче Строцци, которая после смерти герцогини Альфонсины Орсини, бабушки Екатерины, взяла на себя заботу о сироте, относилась к девочке, как к собственной дочери, и воспитывала ее вместе со своими детьми, совпала с разграблением Рима, мятежом во Флоренции против Медичи и обрушившейся на город чумой.

Восьмилетнюю сироту отправили в бенедиктинский монастырь делла Мюрате, единственное место во Флоренции не тронутое чумой.

Войдя под своды монастыря, куда на обучение и для воспитания в лучших христианских традициях отдавали девочек из знатных семей, Екатерина получила благословение настоятельницы монастыря аббатисы де Мюрат, которая была ее крестной матерью.

Многие из монахинь монастыря проявляли в это трудное время внимание к семье Медичи. Они посылали украшенные фамильным гербом Медичи корзины с едой и фруктами тем приверженцам Медичи, которые томились в темницах.

Монастырь был одним из тех немногих привилегированных мест, где еще можно было верить в Божественное милосердие. Под ласковым, но твердым руководством настоятельницы обитель жила одной большой дружной семьей. Вдали от канонады и человеческих трагедий шла обычная жизнь со своими простыми радостями. Сестры тепло встретили восьмилетнюю сироту, и очень скоро она стала всеобщей любимицей. Екатерина была такой нежной, хрупкой и послушной, что сестры очень близко принимали к сердцу все горести и потрясения, выпавшие на долю девочки. В труде, музыке, молитвах и созерцании маленькая герцогиня Флорентийская открыла для себя гармоничный духовный мир, нашла сочувствие и поддержку, обрела душевное равновесие. Славу обители принесла особая атмосфера приобщения послушниц к наукам и миру прекрасного. Религиозные церемонии в монастыре превращались в праздники музыки. Службы были чрезвычайно красивы. Екатерине нравилось участвовать в них и петь вместе со всеми. Для нее монастырь стал самым спокойным местом в мире. Здесь ее научили ценить красоту.

Екатерина любила проводить время со своими сверстницами за вышиванием. Работая над покрывалом для алтаря, девочки разговаривали, рассказывали друг другу о себе.

Екатерине нравилось думать об Ипполито, его благородстве и обаянии. Втайне она мечтала о том, что они, когда она вырастет, поженятся.

Счастливые дни пребывания в монастыре однажды трагически оборвались.

Там, где правит зло, детство кончается быстро. Для Екатерины оно закончилось в десять лет: началась осада Флоренции. Очередные волнения переросли в гражданскую войну. Флорентийцы попытались провозгласить республику, но их попытки терпели одну неудачу за другой. Войска папы римского подошли к городу, чтобы подвергнуть его той же участи, которой Карл подверг Рим. Ненависть к папе Клименту VII, его полководцам, солдатам и всему роду Медичи была столь велика, что правители осажденного города вспомнили о маленькой герцогине и приняли решение поставить девочку, раздетую догола, на крепостную стену под непрерывный огонь пушек ее родственников, ненавистных Медичи, изгнанных из города, а затем отдать законную наследницу солдатам на потеху.

Вооруженные топорами и кинжалами горожане однажды поздно вечером ворвались в женский монастырь с требованием выдать им Екатерину.

– Что же мне делать? – спросила Екатерина у настоятельницы.

– Спрятаться, а потом я помогу тебе бежать в Рим. Постараюсь, чтобы нынешней ночью ты покинула обитель.

– Но это измена.

– Поверь, дитя мое, это лучше, чем быть убитой.

– Меня проклянут, как прокляли моего деда Пьеро. Я не хочу позорить имя моего доблестного отца и славного рода Медичи, – девочка была непреклонна в своем решении. – Господь не оставит меня и поможет.

Тщетно настоятельница умоляла мятежников пощадить ни в чем не повинное дитя.

Злоба переполняла непрошеных гостей. Обезумев от ненависти, они кричали:

– Мы подожжем обитель со всеми послушницами, если немедленно не выдадите нам наследницу рода Медичи.

– Она – Медичи, ей уже десять лет, и она уже способна принести несчастья.

– Монахини не позволят тронуть сироту, – пыталась уговорить бунтовщиков настоятельница.

– Медичи не дают ввозить в город продовольствие, обрекают наших детей на голодную смерть, а вы упорствуете: «Пощадите сироту!»

– Мы не собираемся щадить отродье тиранов.

Маленькая Екатерина, услышав угрозы, которые неслись в ее адрес во дворе обители, обратилась за помощью к Богу и с удивительной для своих лет находчивостью приняла первое в своей жизни смелое самостоятельное решение: она поспешно остригла волосы, облачилась в монашеское платье и вышла к озверевшей толпе. Главарь потребовал, чтобы она надела светское платье.

Не дрогнув, маленькая герцогиня с достоинством произнесла:

– Я выйду с вами из стен монастыря в одежде монахини. Пусть все флорентийцы видят, как новоиспеченные правители нарушают монастырский устав.

Верхом на лошади в монашеской одежде под вооруженной охраной Екатерина с гордо поднятой головой ехала по городу, в котором воцарился полнейший хаос. Повсюду чувствовался дух вражды, вслед ей неслись крики ненависти.

– Долой Медичи!

– Уничтожим это осиное гнездо, всех до единого!

– Мы не впустим в город Алессандро!

– Долой папу Климента VII, который приказал убивать жителей Флоренции.

Екатерине было страшно, но она громко крикнула в толпу:

– Граждане Флоренции, именем своего великого прадеда Лоренцо Великолепного и именем моего отца, который принес Флоренции много побед, заклинаю вас – остановитесь!

Кто-то из толпы крикнул:

– Молодец, Екатерина! Вся в своего отца и великого прадеда. Держись!

Она, пересилив страх, улыбнулась неизвестному смельчаку и подумала: «Моего деда Пьеро изгнали из города за трусость, бессилие и покорность перед лицом врага. Я никогда не склоню голову перед своими врагами и найду способы уничтожить их всех до единого!..»

Поведение юной пленницы сторонники династии Медичи оценили как смелый вызов, брошенный узурпаторам законной власти во Флоренции. Шествие монахини под конвоем среди разъяренной толпы вызвало у многих сочувствие к ней и осуждение насилия.

Ее доставили в доминиканский монастырь Святого Марка, отличающийся своими строгими правилами. Она оказалась в тесной и темной келье с деревянным распятием, висевшим на стене. Холодные каменные стены и жесткость узкой кровати заставляли девочку горько плакать по ночам. Все ее молитвы и слезы были посвящены Ипполито, о судьбе которого она ничего не знала.

Семь мрачных месяцев провела Екатерина в монастыре Святого Марка.

Изгнание из Флоренции, угроза расправы и перемещение в доминиканский монастырь стало первым жестоким испытанием для одиннадцатилетней флорентийки.

Снова и снова она возвращалась к этим трагическим событиям, породившим в ее душе страх и сознание полной беспомощности перед человеческой ненавистью.

Вскоре Флоренция сдалась войскам папы. Климент VII вернул власть. Его Святейшество взялся залечить последствия душевной травмы Екатерины. Он прислал за девочкой карету, отряд швейцарских гвардейцев для охраны и приказал срочно доставить ее в Рим.

Недалеко от ворот Сан-Лоренто герцогиню Флорентийскую встретили монахи, гвардейцы папы, свита прелатов и кардинал Лоренцо Кампеджо.

Кардинал произнес приветственную речь на латинском языке, а затем сделал знак двигаться дальше, и кортежи Екатерины, духовных и военных лиц слились воедино.

Перед воротами Вечного города кардинал обратился к Екатерине:

– Дочь моя, не забудьте прочитать «Отче наш», как это делают пилигримы, входя в Рим, где находятся могилы апостолов Петра и Павла.

Когда кортеж снова двинулся в путь под приветственные звуки труб и звон всех колоколов Вечного города, жители Рима приветствовали ее на всем пути следования и бросали цветы на дорогу.

В папские апартаменты она вошла уже затемно.

Папа встретил племянницу в своем кабинете и протянул девочке правую руку, на которой сверкало кольцо с изображением святого Петра-рыболова. Екатерина опустилась на колени, поцеловала священный аметист, потом отступила назад и села на указанный ей стул. Кардиналы разместились полукругом по обеим сторонам от папы.

Климент VII приветливо посмотрел на девочку и ласково произнес:

– В моем дворце, дитя мое, ты снова обретешь покой. Бог с ней, с Флоренцией, она и без тебя проживет. Там теперь будет править Алессандро. Титул герцогини Флорентийской останется при тебе.

Это было счастливое и беззаботное время для Екатерины. Наконец-то она обрела настоящий дом, ее опекали и даже по-своему любили.

Папская резиденция была хранилищем уникальных творений человеческой мысли.

Екатерина долгие часы проводила в библиотеке, самой богатой не только в Италии, но и в Европе. Папа Лев X собрал в ней растасканные во время флорентийского восстания 1494 года из дворца своего отца Лоренцо Великолепного манускрипты древних философов и поэтов, редкие издания итальянских гуманистов Марсилио Фичино и Леоне Батисто Альберти. В папской резиденции Екатерина наслаждалась чтением, созерцанием картин и скульптур, любовалась фресками великих мастеров. Мир Вечного города Рима, удивлявшего и восхищавшего ее своей способностью возрождаться из руин, стал главной школой Екатерины. Восприятие гармонии между природой и гением человеческого разума научили ее верить в созидательную силу красоты.

В Риме в дворцовых садах на закрытой террасе Бельведера около статуи Лаокоона она встретила свою первую любовь. Она не виделась с Ипполито несколько лет и с трудом узнала его в юноше с выразительным патрицианским лицом, нежными и внимательными глазами. Изысканность проступала в каждой черте мужественного лица, в котором чувствовалась уверенность в себе, но не было и тени высокомерия. Лицо Ипполито освещала ласковая улыбка, иссиня-черные волосы прикрывала красная шапочка. По темно-красному бархату сутаны шла полоса золотых пуговиц.

Екатерина неожиданно для себя смутилась и вместо приветствия спросила:

– Тебя возвели в сан кардинала?

– Да, совсем недавно, – просто ответил Ипполито и крепко обнял ее. – Екатерина, да хранит тебя Бог! Приветствую твой приезд и рад видеть тебя в Риме! Ты стала совсем взрослой. Я слышал, ты много пережила. Расскажи, как тебе жилось?

– Как в дантовом аду, – только и ответила она.

– Теперь все в твоей жизни изменилось к лучшему, и счастье не обойдет тебя стороной.

Она наслаждалась звуками его голоса. Ей вдруг захотелось навсегда сохранить в душе это ощущение счастья.

Между ними тут же возникло теплое чувство, хотя Ипполито и был старше Екатерины на десять лет.

– Прими меня как своего защитника и верного друга. По первому призыву я приду к тебе и всегда буду охранять.

– Я слишком одинока и с радостью принимаю твое предложение. Ни отца, ни матери я совсем не знала.

– Как и я, – напомнил ей Ипполито.

Он смотрел на нее и думал, как схожи их судьбы: его отец Джулиано Медичи, герцог Немурский, родной брат деда Екатерины, которого флорентийцы называли прекрасным принцем за его сходство с родным братом Лоренцо Великолепного, друг и покровитель Леонардо да Винчи, умер от чахотки в возрасте тридцати семи лет, когда сыну было всего лишь семь лет. Мать ненадолго пережила своего возлюбленного.

С этой встречи Ипполито в глазах и сердце Екатерины стал высшим существом, достойным уважения и счастья. Ипполито увлекался поэзией и музыкой, переводил на итальянский язык поэтов Античности, виртуозно играл на флейте. Для Екатерины Ипполито стал частью ее прекрасного мира искусств родной Флоренции. Молодой человек отвечал взаимностью маленькой, худенькой и большеглазой девочке. Их дружба с каждым днем становилась все более трепетной и нежной.

Они часто встречались в папских садах, бродили среди молодых дубов, разросшихся по воле солнца и ветра. Они полюбили полянки, усеянные пунцовыми и белыми маргаритками, над которыми жужжали пчелы. Удобно расположившись в густой траве, они читали Никколо Макиавелли «Историю Флоренции», посвященную папе Клименту VII и «Государя» – дань уважения отцу Екатерины, постигали смысл и мудрость «Божественной комедии» Данте, мечтали жить во Флоренции и вернуть родному городу былое величие столицы искусств, которую называли Афинами Европы.

Больше года длилось это беспечное счастье.

Идиллические настроения влюбленных не соответствовали планам их всесильного покровителя.

В один из весенних дней Ипполито объяснился с папой и попросил благословить его брак с Екатериной.

Климент VII ответил резким отказом и напомнил молодому человеку, что трагически прерванный смертью родителей Екатерины союз с французским монархом должен быть возобновлен и герцогине Флорентийской в супруги предназначен сын французского короля.

Екатерине же папа приказал без промедления покинуть Рим, отправиться во Флоренцию и готовиться к предстоящей свадьбе, которая состоится сразу же после окончательного согласования условий брачного договора.

И Ипполито, и Екатерине пришлось покориться воле святого отца.

После разговора с папой Екатерину не покидала мысль, что самая большая опасность в жизни – это родиться на свет. После рождения начинается игра, где все предопределено. И главное не быть пешкой в этой игре, научиться выжидать, делать все, чтобы дождаться своего звездного часа, а затем самой диктовать условия игры.

В тот день Екатерина нашла Ипполито в библиотеке за чтением старинного манускрипта – так он пытался отогнать от себя чувство тоски и потери. Она не подошла к нему, а опустилась в жесткое кресло, прижала руки к груди, чтобы унять волнение, не позволявшее ей ясно мыслить.

Наконец глухо произнесла:

– Его Святейшество не изменил решение. Мне было очень больно узнать об этом.

Он молчал и смотрел на Екатерину. Она протянула руки к камину, чтобы согреться.

– И когда свадьба?

– Не скоро. В конце года.

– Значит больше, чем через полгода?

Она опустила глаза.

– Да, но Его Святейшество завтра отсылает меня во Флоренцию.

После недолгого молчания, словно ища ответа, она посмотрела ему в глаза.

– А вдруг принц Генрих Орлеанский не полюбит меня?

На глазах ее блестели слезы. Он хотел взять ее за руку, чтобы успокоить, но сдержал свой порыв и молчал. Ей было нестерпимо больно, что ее вынуждают расстаться с Ипполито, преданным, любящим и красивым. Но выбора ни у нее, ни у него не было, приходилось покориться воле сильнейших.

Она резко поднялась. Ее желанием было броситься к нему, и мысленно она это сделала. Но эти мысли вылились в слова.

– Я сделаю то, что должна и обязана сделать. Прощай.

Повернулась и ушла.

Расставшись с Ипполито, она словно потеряла часть своей души, стремящейся делать добро.

Она приехала в Рим ребенком, а вернулась во Флоренцию повзрослевшей девушкой.

Готовясь к свадьбе с сыном французского короля, Екатерина часто вспоминала Ипполито, и эти воспоминания согревали душу.

Теперь Флоренцией правил Алессандро. Он устанавливал свои законы и следил за их исполнением. Алессандро не останавливался ни перед чем: он убивал среди дня своих противников, уничтожал в городе последние признаки свободы, совращал и насиловал девушек и быстро привел город в состояние анархии.

Флорентийцы ненавидели Алессандро и при первой же возможности были готовы его свергнуть, но сильная армия папы охраняла своего ставленника. Флоренция постепенно превращалась в покорный город. Флоренции поры первых Медичей уже не существовало. Флорентийцы ходили по улицам с опущенными головами. Правление Алессандро после бесконечных войн и поражений явилось как бы последним ударом по городу.

Во дворце Медичи царил гнетущий мрак. Алессандро хотя и был вежлив с Екатериной, но вел себя так, словно она обязана ему всем. Ощущение сиротливости от его присутствия во дворце только усиливалось.

– Ну вот, – вздохнула Екатерина, оторвавшись от воспоминаний, – в трудную для Флоренции минуту я должна ее покинуть. И все по воле Его Святейшества. Но я навсегда останусь флорентийкой, не итальянкой, а именно флорентийкой. Я всегда буду любить мою родную Флоренцию, потому что я – Медичи.

Она зашла в кабинет прадеда. Кругом стояли шкафы с книгами, статуи, вазы из яшмы и сардоникса, миниатюрный бюст Платона, две картины Мазаччо. Во времена Лоренцо Великолепного Флоренция была совершенно другой. Искусство для ее прадеда было столь же важным в жизни, как и его флотилии, плавающие по всем морям мира, как его банки, опутавшие, словно сеть, всю Европу, как оценивающиеся в миллионы золотых флоринов товары Флоренции – шерсть, оливковое масло и вино, – которые обменивались на экзотические благовония, пряности и шелка Востока. Здесь, в этом дворце, собирались ученые, поэты и художники. Полициано и Пико делла Мирандола, Боттичелли и Гирландайо, Вероккьо и Микеланджело.

Платоновская академия, основанная Марсилио Фичино, стала интеллектуальным центром Европы. Лоренцо Великолепный начертал на своем знамени слово «ГУМАНИЗМ». Он стремился вернуть человеку право ощущать себя как личность, а не быть рабом, закованным в цепи.

Теперь здесь все было по-другому: ученые, поэты и художники уже не приходили во дворец, их заменили шуты и молодые гуляки, приятели Алессандро. Дух Лоренцо Великолепного угасал во дворце и городе.

Екатерина вышла на открытую лоджию.

Осенние дни стояли еще совсем теплые. Полная луна освещала город. Мерцали острые верхушки церквей Санта-Кроче и Санта-Мария Новелла, легко узнавалось громадное здание Синьории, поблескивал красный купол кафедрального собора и белый купол баптистерия. И всю эту красоту охраняла городская стена, усеянная множеством смотровых башенок и сторожевых башен.

Четырнадцатилетняя Екатерина Медичи прощалась с Флоренцией и уезжала во Францию, чтобы навсегда связать свою судьбу со страной, которая, как она знала, принесла немало бед Италии. При крещении ее нарекли тремя именами: Екатериной, любимым именем в роду Медичи, Марией в честь Богородицы и Ромулой – наследникам знатных родов давали имя одного из основателей Рима. Обрывались последние нити, которые связывали ее с родиной. Сможет ли она когда-нибудь их снова восстановить? Единственное, что утешало ее, это отзывы о французском короле. Его называли самым гуманным и просвещенным монархом, сравнивали с ее великим прадедом.

И вот наступил момент расставания. Вместе с Екатериной уезжали двенадцать знатных дам и четыре пажа, состоящие у нее на службе. Охрана из швейцарцев должна была проводить почетный кортеж до Марселя.

Екатерина сердечно попрощалась со всеми домочадцами.

Алессандро на прощание крепко обнял ее.

– Я верю, Екатерина, что мы еще встретимся.

До выезда из города, прежде чем пересесть в карету, она решила ехать верхом на рыжем иноходце.

Конюший помог Екатерине поставить ногу в стремя и подсадил в седло.

И в этот момент расставания она услышала утренний звон колоколов. Эти звуки родного города, который Алессандро хотел поставить на колени, говорили ей «Прощай!»