Шатун Шведов Сергей

Глава 1

КАГАНОВ ПИР

Каган Битюс нечасто радовал стольный град своим вниманием, предпочитая переезжать с места на место по своим обширным владениям, которые, в отличие от других плативших ему дань земель, все чаще называли Хазарией. А где заканчивается эта Хазария, не знал, пожалуй, и сам каган. Сразу же за Лесной Русью начиналась бескрайняя степь, где кочевали роды славянские, скифские, печенежские, булгарские, угорские и прочие. В Хазарии немало было городов, и городов богатейших, но строены они были греками во времена давние, а потому более оглядывались на Византию, чем на кагана. Власть Битюса в тех городах была условной, хотя дань они ему платили, и не столько за защиту, сколько во избежание неприятностей. Степная вольница вряд ли способна была смести с лица земли эти величественные каменные города, но зато вполне могла разорвать связи византийских и причерноморских купцов с Русью, нурманами и поморами. На первых порах Византия активно поддерживала каганов в их стремлении обуздать норовистую Степь, но в последнее время отношение империи к каганату стало меняться. Причиной тому не в последнюю очередь явилось принятие верхушкой каганата новой веры – иудаизма. Отношения Хазарии испортились не только с Византией, но и с Русью, где зашевелились городские князья, задумавшие сбросить тяжелую каганову длань со своих плеч. Борьба началась давно, но сейчас она, похоже, вступала в решающую фазу. Сам каган Битюс не только не уклонялся от борьбы, но готов был одним ударом разрубить клубок накопившихся проблем.

Ныне из Руси шли тревожные вести, и, наверное, именно поэтому были приглашены в каганов дворец Битюсовы ближники, среди которых оказался и ган Горазд. По слухам, каган был сильно недоволен потерей Берестеня, и Горазд не на шутку опасался, что зовут его для суда, который у Битюса всегда был решительным и скорым.

Единственным светлым пятном в жизни гана Горазда в последние дни стало возвращение Бреха. По словам мечника, изменник Осташ, к которому ган питал лютую злобу, сгорел на глазах пораженных этим зрелищем людей. Горазд от души позлорадствовал по поводу незавидной участи Рады, Ицхаковой любимицы, которая на поверку оказалась ближницей колдуна Хабала. Хороши у Жучина лазутчицы, ничего не скажешь. Мудрено ли, что, имея таких осведомителей, Митус и Ицхак бесславно провалили дело, порученное каганом, и подставили под удар Горазда. Брех уверял, что боярин Драгутин непременно повесит женщину, и ган впервые пожелал своему врагу даджану успеха. Мечника Горазд обласкал, выдал обещанную плату в двадцать гривен и взял в свою дружину. В столь смутное время нужны верные люди, а на Бреха в любой ситуации можно опереться. В последнее время Горазд все больше склонялся к мысли, что дружину лучше набирать не из родовичей, а из людей пришлых, неподвластных влиянию старейшин. Тогда разговор с лучшими мужами рода у гана будет совсем иной.

В каганов дворец званы были только славянские и скифские ганы из прилегающих к стольному граду земель. Похоже, Битюс всерьез был обеспокоен возрастающей силой князей и их стремлением к объединению.

Место Горазду отвели хоть и не во главе стола, но и не в охвостье. Гану почему-то было приятно, что Жучин, прежде располагавшийся много выше Горазда, ныне сидел с ним рядом. Судя по всему, влияние Ицхака в кагановом окружении сильно ослабло после поражения в радимичских землях. Впрочем, Ицхак не выглядел удрученным и приветствовал Горазда сердечно и весело. Ган сильно подпортил ему настроение, рассказав о незавидной участи женки Рады.

– Жаль, – покачал головой Жучин. – Она бы нам пригодилась.

Разговор пришлось прервать, поскольку у стола появился каган Битюс в сопровождении двоих самых знатных славянских ганов – Синеока и Митуса. Синеок сел одесную Битюса, а Митус – ошуюю. Прежде они садились в обратном порядке, все это заметили и отметили немилость Битюса к толстому гану. Горазда слегка удивило то обстоятельство, что сопровождавший всегда Битюса что на пиру, что в походе ган Ачибей ныне отсутствовал, как отсутствовали и прочие ближние к кагану печенежские вожди.

– Ачибей с каганом в ссоре, – шепнул Ицхак Горазду, – и большая часть печенежских ганов откачнулась за ним.

Весть была неприятной, а за ней уже чудилась распря между каганом и печенегами. Сейчас не время было расспрашивать Жучина о причинах ссоры, но слова его Горазд на ус намотал. И, пораскинув умом, пришел к выводу, что эта ссора ему, пожалуй, на руку. Ибо вряд ли каган при столь щекотливых обстоятельствах станет чинить спрос пусть и с крупно промахнувшихся, но преданных ему славянских ганов.

Пустив братину по кругу, каган навис над столом нахохленным гавраном.[27] Битюс был годами немолод, но крепок и станом, и духом. Морщины только-только тронули его лицо, хотя седина уже изрядно посеребрила волосы и бороду. Каган от природы был темноволос, а потому седина особенно бросалась в глаза наблюдателю. По вечно смурному лицу кагана трудно было определить, в каком настроении он пребывает. Впрочем, Горазд имел все основания полагать, что настроение Битюса не из лучших. Иудейская вера, сплотившая было разноплеменных ганов, ныне становилась камнем преткновения в отношениях с Русью, и Битюс не мог не отдавать себе отчет в том, что этот камень может обрушиться ему на голову в самое ближайшее время.

Каган Битюс очнулся наконец от дум и поднял голову, чем сразу же заставил примолкнуть разгулявшихся было языком гостей. Начал каган без предисловия и не говорил, а словно бы облаивал своих врагов:

– Ныне многие не чтут волю кагана, а того не понимают, что каган – единственная опора порядка, установленного на наших землях. Падет, каган и все рухнет. И все племена захлебнутся в усобицах. Все хотят кланяться своим божкам и не хотят понимать того, что единый для всех ряд только единый Бог удержать сможет. А рука Бога на наших землях – каган. Иные правду нового Бога называют кривдой. Но только этот Бог может остановить межплеменные и межродовые усобицы, которые ведутся от имени божков и пращуров. От правд многих божков наши земли приходят в запустение. Так-то вот, ганы. И среди вас есть такие, которые не хотят кланяться истинному Богу, а значит, не желают признавать единого для всех ряда. Почему продолжаете жертвовать божкам и пращурам? Ища личную выгоду, вы рушите выгоду общую, которая одна только может поддержать мирную жизнь на наших землях.

Каган умолк так же внезапно, как и заговорил, и ганы, затаив дыхание, смотрели, как Битюс пьет, захлебываясь вином и яростью. Вино обильно лилось на алый кафтан кагана и шитое серебряной нитью покрывало, но ярость Битюса не прорвалась наружу, сумел он все-таки утопить ее в вине.

– Дело не в старейшинах, – осторожно заговорил, прокашлявшись, скифский ган Карочей, – иные уже давно кланяются иудейскому Богу, другие готовы поклониться не сегодня, так завтра. Но как быть с простолюдинами? Наши родовичи и одноплеменники привыкли чтить пращуров и своих богов и от их защиты не откажутся. А раскол между старейшинами и народом может обернуться большими бедами.

Опасения, высказанные ганом Карочеем, разделяли многие из сидевших за столом, а потому его слова были встречены одобрительным гулом. Каган Битюс метнул в сторону скифского гана злобный взгляд, но промолчал, давая высказаться и другим. Родовые ганы хоть и побаивались гневить кагана, но и не спешили его поддерживать, отлично понимая, что такая поддержка может обернуться большой усобицей между хазарами и ближниками славянских богов.

– Где это видано, чтобы пастухи оглядывались на стадо, ган Карочей? – подал голос среди неловкого молчания ган Синеок. – Мало ли что может прийти в бараньи головы, так неужели нам бежать за ними к пропасти? Ганы и старейшина должны сплотиться вокруг кагана Битюса, не считаясь ни с родовыми, ни с племенными различиями, в этом наше общее спасение.

К словам гана Синеока присутствующие не остались безучастны, и одобрение ему выражали даже горячее, чем молодому Карочею. Ган Синеок славился острым нюхом, позволявшим учуять выгоду там, где ее никому и в голову не пришло бы искать. Со своим родом Синеок давно уже не считался, а по части ростовщичества мог переплюнуть любого хабибу. Иные осуждали Синеока, живущего не по правде славянских богов, но большинство ганов и старейшин лишь завистливо вздыхали, глядя на удачливого человека.

– А пойдут ли простые хазары за ганами или, чего доброго, станут искать других пастухов?

Этот заданный с дальнего конца стола вопрос так и повис в воздухе. Для гана Горазда было абсолютно ясно, что кагана поддерживают богатые старейшины самых могущественных родов, а также ганы, имеющие под рукой наемные дружины. А для того же гана Карочея переход в иудейскую веру будет означать разрыв с родом и дружиной, сплошь состоящей из печальников славянских богов. Каган и его ближники не столько от родов зависят, сколько от дани, получаемой с окрестных земель. Этот кус им только пришлый бог может обеспечить, вот почему они так за его интерес хлопочут. Если бы услуги гана Горазда щедрее оплачивались из каганской казны, он тоже не стал бы держаться за родового пращура, а на заведенный славянскими богами ряд просто махнул бы рукой.

Глава 2

В ГОСТЯХ У КУПЦА

За кагановым столом Горазд помалкивал, но, оставшись наедине с Жучином, высказал умному хабибу все, что на душе накипело. Разговор шел вдалеке от Битюсовых соглядатаев, в доме Ицхака, куда гостеприимный хозяин пригласил гостей. Кроме Горазда в горнице находился еще и ган Карочей, озабоченный и собственной речью на пиру, и недовольством этой речью кагана Битюса.

– Пока благополучие ганов и старейшин зависит от рода, не будут они кланяться твоему богу, Ицхак, – сказал Горазд в заключение.

Горазда горячо поддержал Карочей, а Жучин призадумался, поглаживая рукой черную бородку. Ганы с интересом разглядывали стены нового Ицхакова жилища. Дом был каменный, поменее, конечно, каганова дворца, но роскошью ему не уступающий.

Карочей исходил завистью. Горазд, попривыкший уже к княжеским теремам и дворцам ближних к Битюсу ганов, не столько завидовал, сколько злобствовал. Если хотят каган и его ближники ганского единства, то пусть поделятся толикой получаемого с дальних и ближних земель серебра.

– Если городские князья откажутся платить дань кагану, то и ныне кланяющиеся новому богу ганы вернутся на старые капища, – сказал с усмешкой Горазд. – Печенеги-то из-за платы поссорились с Битюсом?

– Угадал, – подтвердил Жучин. – Ачибей требует большей доли, но каган считает, что время для повышения оплаты печенежских услуг еще не приспело.

– А если печенеги поднимутся против кагана? – спросил Карочей.

– Не поднимутся, – успокоил Ицхак. – Ачибей человек разумный, покипит и успокоится. Если каждый ган начнет сам определять свою долю в общем пироге, то тогда каган нам не нужен. Битюс готов платить щедро, но только тем, кто ему верно служит.

Ган Горазд криво усмехнулся: каганова любовь ненадежна, сегодня тебя златом и серебром одарят, а завтра голову снесут, если оплошаешь. Пока за ганами идут простые родовичи, Битюс вынужден будет с ними считаться, а не будет за ганами силы, каган отмахнется от них как от надоедливых мошек. Верных слуг каган может набрать где угодно и из кого угодно. Помогать Битюсу в его борьбе с ведунами Горазд готов, но только для того, чтобы самому сесть на место городского князя. А быть приблудой при кагановом дворе, в этом для гана и чести мало, и пользы.

– Не о том вы думаете, ганы, – вздохнул Ицхак. – Пока ведуны кланялись каждый своему идолу, власть кагана только усиливалась, но ныне они своих богов объединить норовят, чтобы сообща наступать на Хазарию и кагана. Вот в чем сейчас главная опасность и для Битюса, и для вас. Ибо если победа останется за ведунами, то в хазарских землях произойдет то же самое, что уже имеет место быть в землях радимичских, новгородских и полянских. На твоих землях, ган Карочей, будет сидеть боярин Драгутин, а на твоих, ган Горазд, боготур Торуса, и править они будут по установленному их богами ряду.

– Эти боги не только их, но и наши тоже. Они нас в обиду не дадут.

– А разве ты, ган Карочей, будешь толковать волю богов? – усмехнулся Жучин. – Ведь ты же не божий ближник? Ты даже не вправе сам жертву принести богам, а только при посредстве волхвов и ведунов. И как принудить бога сделать нужное дело для рода или племени, ты не знаешь. А боярин Драгутин знает. Ну что там от богов идет, а что от расторопных ближников – поди, разберись. Сегодня поутру к нам приплыл купец Верига, я успел с ним парой слов переброситься, но вести он привез важные. Боярин Драгутин стал тайным мужем богини Макоши, и Верига с твоим, Горазд, хазаром эту свадьбу видели собственными глазами.

– Быть того не может! – ахнул Карочей. – Разве ж простой смертный достоин возлежать на ложе богини?!

– Простой смертный, вроде меня или тебя, ган, естественно, недостоин, но ведун и кудесник – совсем другое дело, – засмеялся Жучин.

Новость, что ни говори, была оглушительной. Можно, конечно, принудить бога к малой услуге, но чтобы завалить на ложе богиню Макошь, надо иметь редкостную силу и такое же нахальство.

– А кто из моих хазар вернулся? – спросил Горазд.

– Гудяй, – отозвался Жучин. – Я встретил их на пути к кагану, поэтому не было времени расспросить подробнее. Пригласил их к себе, но что-то задерживается купец.

Про Гудяя Брех говорил, что тот сгинул в устроенной Драгутином ловушке, но, выходит, ошибся мечник – вывернулся удатный хазар из расставленных даджаном сетей!

Вбежавший служка доложил о прибывшем купце, и Жучин обрадованно махнул рукой: зови. Верига вошел не один, а с хазаром Гудяем. Горазд хазара обнял и одобрительно похлопал по спине. С Веригой ганы тоже были знакомы, случалось обращаться за помощью. И, надо признать, купец меру знал и не требовал большого роста со славянских и скифских вождей.

Ицхак, как гостеприимный хозяин, поднес по гостевой чарке Вериге и Гудяю. Гости слегка замешкались, привечать ли хозяйских щуров, но потом решили от обычаев не отступать и сплеснули немного вина на блистающий пол. Впрочем, несмотря на обилие чужих вещей, уклад в доме Ицхака был вполне славянским, что никого из присутствующих не удивило, ибо Жучин родился и вырос в Хазарии, а его дед и отец служили еще отцу Битюса.

Разговор начали неспешно. Верига подробно обсказал, какие ныне цены на торгах и что слышно в землях радимичских и новгородских. Купец хвалил мед нынешнего сбора и жаловался на дороговизну.

– А куда делись Глузд с Хветом? – спросил Горазд у хазара.

– Уговорила их женка Рада послужить колдуну Хабалу, – пояснил Гудяй. – Мол, колдун Хабал нового бога породил и выращивает, а они, значит, будут его ближниками. Звал меня Хвет с собой, но я пока ума не лишился.

– Никогда не слышал, чтобы простой смертный сам выращивал себе бога, – удивился Горазд.

– Хабал человек непростой, – возразил Гудяй, – ходил он в дальние страны и набрался всякой всячины у тамошних колдунов.

– Говорят, под рукой Хабала уже более тысячи шалопуг, – подтвердил слова хазара купец Верига. – Нашего брата он не трогает, а божьих ближников зорил и в землях кривицких, и в землях новгородских. У многих простолюдинов от его посулов помутилось в голове. Думаю, изведут его ведуны, как изводили всех прочих колдунов.

– А что с богиней Макошью? – напомнил ган Карочей.

– Собственными глазами видели, – понизил голос Верига. – Сошла богиня Макошь на ложе к боярину Драгутину, и то ложе сразу же взялось голубым пламенем.

И еще много чего рассказали купец с хазаром удивленным ганам. Скептически хмыкавший поначалу Ицхак к концу рассказа посмурнел лицом. Не похоже было, что выдумали все это Верига с Гудяем, уж больно складно у них получалось, как у истинных свидетелей из ряда вон выходящего происшествия.

– Интересно, зачем понадобилась эта свадьба божьим ближникам? – задумчиво спросил ган Горазд. – Уж не в каганы ли они прочат новоявленного мужа Макоши?

– Вряд ли, – покачал головой Ицхак. – Свадьба была тайной.

– Где же тайной, если о ней весь свет знает?! – возмутился Карочей.

– Тем не менее боярин Драгутин так и останется тайным мужем богини, и не более того. Каганом ему не быть, этого не допустят ближники других славянских богов.

Верига, пересказав все новости, засобирался восвояси. Купец долго благодарил Ицхака за хлеб-соль и степенно кланялся. Хозяин в долгу не остался и проводил гостя до дверей. Верига, конечно, птица невеликая, но коли в дом зван, то почет ему следует оказать, как того требует обычай. Гудяй тоже распрощался с хозяином и ганами, и на его поклон Жучин ответил поклоном, хотя до дверей провожать не стал.

– Гана Карочея надо послать к Всеволоду, – сказал Горазд, когда дверь за Веригой закрылась.

– А почему меня? – удивился скиф.

– Твоя мать доводится сестрой князю Всеволоду. Негоже дядьку обижать невниманием. Неужто Великий князь укажет на порог сестричаду?

– На порог не укажет, но и доверием не проникнется, – усмехнулся Карочей.

– А ты к дядьке с подходцем, – посоветовал Горазд. – Нудит-де каган Битюс принять новую веру, а у тебя душа не лежит к пришлому богу. Пусть Всеволод поможет тебе разрешить сомнения.

– А как посмотрит на это каган Битюс? – засомневался Карочей. – Мои сегодняшние слова не очень-то ему понравились.

– С каганом я договорюсь, – заверил гана Жучин. – А твои сегодняшние слова нам только на руку. У Всеволода имеются свои соглядатаи в каганавом дворце, и слухи о твоих разногласиях с Битюсом очень скоро достигнут его ушей.

– И что я, по-вашему, должен посоветовать Всеволоду?

– Ничего не советуй, обрати только внимание Великого князя, как ловко орудуют даджаны на его землях.

– Князь Всеволод и сам все знает.

– Одно дело сам знает, а другое, когда все вокруг начинают болтать: ослаб-де Всеволод, в своем доме уже не хозяин. Среди радимичских старейшин у Драгутина немало врагов.

– И первейший из них другой твой дядька, Борислав Сухорукий, – подсказал Жучин. – У Борислава есть свой интерес к Листянину городцу. Для кагана лучше, если городец у излучины перейдет в руки брата Великого князя.

– Задали вы мне задачку, – задумчиво протянул Карочей. – Одному не справиться.

– А мы поблизости будем, – неожиданно для Горазда сказал Жучин.

Ган Горазд уже открыл было рот для возражения, но, перехватив взгляд Жучина, передумал. Главным сейчас было выпихнуть нерешительного Карочея к дядьке Всеволоду в гости, а там видно будет.

– Ну хорошо, – нехотя согласился скиф. – А кагану ты скажи, Ицхак, что ган Карочей ему предан всей душою.

В преданности скифского гана Битюсу ни Горазд, ни Жучин не сомневались, но вот что касается изворотливости Карочея, то тут были большие сомнения. Всеволод далеко не дурак, и, чтобы обвести его вокруг пальца, требуется много ума. Не то чтобы ган Карочей глуп, но тягаться с тем же Драгутином ему будет трудновато.

После ухода гана Карочея Горазд все-таки высказал ряд сомнений по поводу затеваемого предприятия, сославшись при этом на понесенные им самим убытки на радимичских землях.

– Сложить там голову мы запросто сможем, но благодарности от Битюса вряд ли дождемся.

– Каганская благодарность – штука ненадежная, – неожиданно легко согласился Жучин, – но есть в Хазарии люди, готовые очень щедро оплатить наши с тобой труды, Горазд.

О существовании таких людей ган догадывался и разговор этот с Жучином завел неспроста. К чести Ицхака, он не стал наводить тень на плетень, а честно сказал, на какую долю пирога может рассчитывать ган Горазд в случае, если сумеет прибрать к рукам город Берестень и Листянин городец. Сумма была настолько существенной, что у гана перехватило дух.

– Кто владеет этим участком речного пути, тот держит под своим контролем всю торговлю в радимичских и новгородских землях, – пояснил Ицхак. – Теперь ты понимаешь, почему покойный князь Берестеня Твердислав согласился перейти под руку кагана?

Горазд понял. Понял он и то, почему столь решительно, беспощадно, а главное – слаженно действовали ближники Даджбога, Перуна и Велеса, которые прежде редко приходили к согласию.

– Можно рискнуть головой, когда есть за что рисковать, – согласился Горазд. – Но я надеюсь, Ицхак, что все это не обернется пустыми разговорами.

– Не обернется, – сказал Жучин и бросил на стол изрядного веса кожаный мешочек. – Это частичная оплата предстоящих трудов, а полный расчет будет по завершении дела.

Монеты в мешочке были золотые, из чего Горазд заключил, что люди, положившие столь приличную плату за его труды, играют всерьез и дело с ними иметь можно. Правда, задачу, которую им с Ицхаком придется разрешить, никак не назовешь легкой. Но ведь в этом мире ничто не дается даром.

Глава 3

КАГАНОВЫ БЛИЖНИКИ

После неудачи в радимичских землях каган Битюс сильно поостыл сердцем к Ицхаку Жучину. И уж конечно кагановы ближники не упустили возможности оттеснить в сторону самоуверенного купца. Не зевали не только чужие, но и свои, ибо единства не было не только среди хазарских ганов, но и среди окружающих гана иудеев. Ицхак, однако, на судьбу не жаловался: неудача есть неудача, случиться она может с каждым, и впредь следует быть поумнее и порасторопнее.

К кагану Ицхака пропустили без задержки. Немилость Битюса была не того накала, чтобы гнать человека с порога. Каган в гневе бывает иной раз несдержан на язык, но решения принимает на холодную голову. К наушникам, правда, неравнодушен, потому и толкутся они подле него с утра до вечера. Хоть того же Митуса взять али хоть того же Моше, которого среди ближников Битюса по-простому называют Мошкой. Мошка, однако, ужалить может пребольно, Ицхак это не раз уже испытывал на своей шкуре. Годами почтенный Моше старее Ицхака чуть ли не втрое, и к его словам прислушиваются многие купцы. Свои люди у старого иудея есть и в землях фряжских, и в землях византийских, и в землях варяжских. Торговлю он ведет с размахом, а деньги дает в рост не только ганам и князьям, но и старейшинам многих земель за пределами Хазарии и Руси.

Одевался почтенный Моше скромно, серебром не сорил, домом владел невеликим, что, впрочем, никого не вводило в заблуждение по поводу его достатка. Все знали, что богаче Мошки нет человека ни в Хазарии, ни в Руси.

Каган сидел в креслице, уронив голову на ладонь правой руки, и с интересом косил глазами на толстого гана Митуса, который с жаром ему что-то доказывал. Толстый ган, увидев на пороге Жучина, умолк, чем, кажется, удивил кагана. Битюс в свою очередь взглянул на вошедшего, и на губах его заиграла насмешливая улыбка.

– Давненько я тебя не видел, Ицхак.

Видел Битюс Жучина вчера на пиру, но не счел нужным заметить и приветить, уж конечно сделал это не по рассеянности. Но Ицхак не стал разубеждать кагана в неискреннем заблуждении.

– К кагану следует приходить либо с победой, за которую полагается награда, либо с предложением, сулящим большую выгоду. А попусту отвлекать занятого правителя не следует.

– Слышали? – Каган криво усмехнулся, бросив взгляд на своих наушников. – Но пока что от тебя, Ицхак, одни убытки. Связался ты с дурачком Гораздом и не только Листянин городец не взял, но и Берестень потерял. Хотел я с Горазда шкуру снять, да на что мне та шкура, из нее не сделаешь доброго била.

– В промахе с Берестенем виновны мы с ганом Митусом, а вовсе не Горазд, – возразил Жучин. – Обвел нас вокруг пальца боярин Драгутин.

Ган Митус даже побурел от гнева на такие Ицхаковы слова. Мало того что Жучин обвинил его в глупости, так еще и выставил лжецом перед каганом. Не убыло бы от того Горазда, если бы Битюс насупил в его сторону брови. Невелика птица этот трехсотенный ган из захудалого рода. А Ицхак, похоже, совсем ума лишился, если вздумал ссориться с одним из самых могущественных в Хазарии людей.

Битюс, впрочем, к словам Жучина остался почти безучастным. Разве что при упоминании имени боярина Драгутина на лицо его набежала тень. Даджан уже не первый раз становился Битюсу поперек дороги и всегда выскальзывал из расставленных сетей.

– Если не помогает хитрость, то следует положиться на силу, – спокойно посоветовал Моше.

– Так ведь на то и дан человеку разум, чтобы выходить из-под прямого удара, – возразил Ицхак, не совсем понимая, куда клонит старый купец.

– Удар следует наносить не по боярину Драгутину, а по Великому князю Яромиру и кудеснику Солоху, – уточнил Митус. – А на радимичские земли следует бросить печенежскую орду. Если каган ударит на Яромира своей дружиной, а Ачибей свяжет Всеволода, то вопрос в пользу кагана будет решен в короткий срок.

Ицхак даже лицом потемнел от возмущения: ну рассудил ган Митус, ничего не скажешь. Это все равно что бить врага не кулаком, а растопыренными пальцами.

– Большой вопрос, пойдут ли хазарские ганы на Яромира, – остерег Ицхак, – не говоря уже о простых хазарах-славянах. Да и повода для вторжения в земли полян нет. Даджаны платят кагану дань исправно. А если каган одной своей дружиной начнет ратиться с Яромиром, то неизвестно еще, чей будет верх. За Великого князя встанут все роды полянских и древлянских земель.

– А что ты предлагаешь, Ицхак? – спросил Битюс.

– Я предлагаю действовать медленно, но верно, привлекая на свою сторону старейшин тех радимичских родов, которые недовольны произволом ведунов. А недовольных среди радимичских старейшин много. Если мы утвердим на радимичском столе верного кагану человека, то присмиреют и даджаны, и новгородцы.

– Долгий путь, – вздохнул Битюс, – такой долгий, что, боюсь, моей жизни не хватит, чтобы его пройти. Да и манили мы уже радимичских старейшин под свою руку и в свою веру, но толку с этого было мало.

– Тех, кто качнулся в нашу сторону, божьи ближники уже извели, – злорадно усмехнулся Митус. – Взять хоть того же Твердислава. Ведуны тоже ведь не сидят сложив руки, а норовят утвердиться в Хазарии. Разве Листянин городец не на землях кагана стоит?

– Земля там спорная, – возразил Жучин, – а нам следовало давно уже тот городец прибрать к рукам.

– Но пока что благодаря твоему промаху, Ицхак, городец к рукам прибрали даджаны. Как я слышал, боготур Торуса женат на дочери князя Яромира, – спокойно сказал каган.

– Вот и надо, воспользовавшись нахальством даджан, раззудить князя Всеволода и, вырвав городец у Торусы, передать нашему человеку.

– Почему же ты не раззудил и почему не вырвал? – ехидно спросил Моше под одобрительный смешок Митуса.

– Рассуждаешь ты здраво, Ицхак, – лениво протянул Битюс, – как медом по сердцу мажешь, но только дойдет до дела, как ты возвращаешься ко мне битым.

Мошка захихикал, Митус заржал жеребцом, а Ицхак пыхнул гневом:

– Если бы твои наушники, каган, не путались у меня под ногами, то я бы и Берестень сохранил, и городец взял.

– Все это слова, Ицхак, – покачал головой Битюс. – Никто тебя не заставлял жить Митусовым умом, жил бы своим – не ходил бы сейчас в битых дураках.

– Я учту твой совет, каган, – сказал Ицхак, беря себя в руки. – И отныне буду полагаться только на себя. А что касается твоих наушников, каган, то возьми в расчет, что они ищут не столько выгоду твою, сколько свою. И очень может быть, им выгодно стравить тебя с Яромиром, чтобы потом устроить пир на твоих костях.

Ган Митус побурел от бешенства, но Ицхак выслушивать его ругательства не стал, поклонился кагану и покинул дворец. День, что ни говори, начался для Жучина неудачно: расположение кагана он не приобрел, зато нажил двух могущественных врагов, каждый из которых мог попортить много крови Ицхаку, а, объединив усилия, они и вовсе могли стереть его в порошок. Может, и не следовало Ицхаку намекать кагану на возможное предательство Митуса, но что сделано, то сделано. А Битюс и без предупреждений держит толстого гана в подозрении.

В свое время отец Митуса ган Жирята спорил за каганскую булаву, и уж конечно Битюс этого не забыл. Можно было смело предполагать, что Битюс пропустит все советы толстого гана мимо ушей. Смущало Ицхака другое: с чего это почтенный Моше взялся подпевать Митусу в столь сомнительном и кровавом деле? Ведь прежде эти двое скорее соперничали, чем дружили. Неужели старый Мошка сделал ставку на Митуса в противовес Битюсу? И сразу же возникает другой вопрос – зачем ему это понадобилось? Ведь положение Моше среди ближников Битюса одно из самых завидных, а затеваемый переворот, если он, конечно, затевался, грозил провалом и гибелью лелеемого старым купцом дела как в Хазарии, так и в Руси. Если верить слухам, то подвалы старого Моше ломились от золота. Впрочем, эти слухи исходили от людей не осведомленных в делах торговых и ростовщических, ибо по-настоящему богат тот, чьи деньги находятся в работе, а не лежат мертвым грузом в сырых подвалах. И тех, кто решил бы с дурными целями наведаться в дом старого Моше, ждало бы жестокое разочарование. Они не обнаружили бы там ничего, кроме горсти серебра.

Из Битюсова дворца Ицхак возвращался по мощенным камнем улицам, держась середины. Положение каганова ближника позволяло ему не слишком церемониться с городскими обывателями, которые хоть и поглядывали недовольно на дерзкого купца и его мечников, но поспешно освобождали дорогу. Город был населен людьми разноплеменными. Славяне составляли здесь меньшинство, а многие из городских обывателей, давно потерявшие связь со своими племенами и землями, именовали себя хазарами, хотя прав на это не имели. Город был достаточно велик, хорошо укреплен и многолюден. Обыватели хазарских городов были главной опорой кагана Битюса, но опорой слишком ненадежной, чтобы можно было на нее опереться в противоборстве с племенной и родовой старшиной. Потерявшие связь с родиной люди еще не успели стать монолитом и часто кланялись не единому Богу, а своим старым, привезенным издалека божкам. Казалось бы, прямая выгода должна была толкать этих людей в объятия новой веры, но они почему-то продолжали упорствовать в своих заблуждениях, повергая Ицхака в раздумья. Что лежит в основе этого упрямства, почему столь живуча у людей тяга к давно отжившим суевериям? А ведь среди городских обывателей было немало людей, повидавших мир во всем его размахе и великолепии.

Ехал Ицхак к старинному приятелю своего отца персу Джелалу, с которым поддерживал деловые и дружеские отношения, несмотря на косые взгляды соплеменников. Джелал был стар и мудр. Под шапкой поседевших кудрей хранились многие тайны времен ушедших и нынешних. Делился своими знаниями с окружающими старый перс неохотно, ибо тайны – это тоже капитал, но для Ицхака он должен был сделать исключение.

Джелал жил в доме, выстроенном на византийский лад, куда менее роскошном, чем Ицхаков дворец, но все-таки более пристойном, чем у Моше. Ицхака прежде удивляло, что под этими вместительными сводами нет женщин, но потом он узнал, что у персов не принято выставлять на всеобщее обозрение дочерей и жен. Сам Джелал придерживался традиционных для своего народа обычаев, но делал это не напоказ. Разумная предосторожность человека, живущего если не во враждебном, то в чужеродном окружении.

Ицхака старый перс принял дружелюбно и со славянским размахом. Недаром же говорится, с кем поведешься, от того и наберешься. А Джелал всю Русь исходил вдоль и поперек. Хозяин потчевал гостя колхидским вином, а кубки были персидские, поражавшие глаз тонкостью работы.

– На Руси тоже научились делать хорошую посуду, – сказал Джелал. – На восточных и западных торжищах славянские товары в цене.

Ицхак знал это не хуже хозяина, но разговор поддержал посетовав на то, что дороги ныне в Руси небезопасны и как бы эти настроения не вылились в большую распрю, от которой торговле будут одни убытки. Джелал сразу понял, что разговор о грядущей распре гость затеял неспроста, а потому насторожился. Сухое лицо его посмурнело, а тонкие черные брови сошлись у переносицы. Джелал был стар, но карие глаза его время пощадило, и сверкали они так же молодо, как и во времена давние.

– Ган Ачибей готовит набег на радимичскую землю, – Ицхак бросил быстрый взгляд на хозяина, – а за его спиной стоят Митус и Моше.

Это известие не стало для Джелала откровением, но он все-таки спросил:

– А что думает по этому поводу каган Битюс?

– Каган пребывает в затруднении, слишком уж опасная затея.

Джелал с готовностью кивнул головой: затея была действительно опасной, чреватой большими потрясениями как для Хазарии, так и для Руси. Конечно, война иной раз бывает прибыльней торговли, но в данном случае начальная выгода не покрывала бы долгосрочных потерь Джелала и Ицхака.

– Митус метит в каганы.

Ицхак произнес эту фразу полувопросительно-полуутвердительно и пристально посмотрел на перса, пытаясь прочесть ответ в его глазах. Джелал глаза не спрятал, а на заданный или предполагаемый вопрос ответил спокойно:

– Все может быть.

– Но зачем старому Моше рубить сук, на котором он сидит с удобствами много лет?

Ответил Джелал не сразу, хотя вряд ли этот вопрос поставил его в тупик, просто сказалась, видимо, привычка взвешивать каждое слово, прежде чем выносить его на чужой суд.

– Как ты думаешь, Ицхак, какую выгоду извлекут соседи, если на землях каганата вызреет империя, подобная Римской, что господствовала в те давние времена, когда твой народ был изгнан со своих земель?

– Противников будет много, – согласился Ицхак. – Но ведь речь пока идет всего лишь о единении старейшин совершенно разных племен.

– Единение предполагает цель, – возразил Джелал. – Самой простой и доступной разуму целью объединения является грабеж. Хазарская империя, если она возникнет на этих землях, вполне способна потрясти до основания и Запад, и Восток. Три сотни лет назад скифская конница дошла до Египта, разоряя земли на своем пути, и многие на Востоке это помнят. Запад тоже не забыл нашествия гуннов Аттилы, которых выплеснула в Европу эта земля. Хазария – это кипящий котел племен, с которого время от времени следует снимать крышку во избежание крупных неприятностей. Усиление власти кагана невыгодно многим как внутри каганата, так и за его пределами. Не исключено, что Моше действует в интересах именно этих сил.

– Есть и другая опасность, которую почему-то не видят Моше и его покровители, – возразил Ицхак. – Я имею в виду языческую Русь, спаянную одним обычаем и одной кровью. Чем тебе не языческий Рим, почтенный Джелал? Есть два способа создания государства: первый, когда одно племя покоряет и подчиняет соседние племена, и второй, когда объединяются старейшины разных племен и выстраивают отношения к общей выгоде на основе единой веры, как это происходит сейчас в каганате.

– Вера эта иудейская, и далеко не всем она по нутру и в каганате, и за его пределами. Или ты собираешься объединить своей верой старейшин всех племен и народов?

– А почему бы не попробовать, Джелал? – сверкнул глазами Ицхак. – Ведь в Хазарии это почти получилось. Кто-то, почувствовав выгоду, придет сам, кого-то принудим силой. Единая вера для старейшин всей Ойкумены – это прежде всего один на всех землях ряд, а значит, резкое уменьшение поводов для вражды. Ибо войны затевают не простолюдины, а старейшины. Разве не так?

– Может, и так, – легко согласился Джелал. – Только и единый Бог не спасет землю от войн, ибо вряд ли упразднит жадность в людях, которая будет толкать их за пределы установленного Богом порядка. Добро и зло в этом мире равноценно, Ицхак, и далеко не все здесь зависит от людей, ибо люди чаще всего лишь игрушки высших сил, которые сводят с их помощью свои счеты, – сил светлых и сил темных.

– А Хабал ставленник темных сил? – резко спросил Ицхак.

– Хабал? – Удивление на лице Джелала было непритворным, но потом он, кажется, вспомнил: – Ах да, Хабал. Лет двадцать назад жил в моем доме юноша урсского корня. Имя Хабал дал ему я. Верный был человек и благодарный, худого слова о нем не скажу. Я сделал его своим приказным. На Русь он ехать не пожелал, но в другие страны ездил с охотою. Потом исчез. По моим сведениям, он был связан с магами Персии и иных земель, многое от них почерпнул, но не ужился с ними. А каким силам он служит, темным или светлым, даже не скажу.

– А с Моше Хабал был знаком?

– Был. Даже выполнял его поручения в иных землях. А почему ты вспомнил о Хабале?

– Ныне этот Хабал выращивает нового бога в радимичских лесах, и, по слухам, он уже собрал под своей рукой изрядное количество изгоев и шалопуг. Видимо, наука персидских магов пошла ему впрок.

Джелал сожалеюще покачал головой:

– Хабал был способным юношей, наверное, самомнение сбило его с прямой дороги.

– Он не был сыном Листяны Колдуна?

– Это исключено. «Белые волки» убили Листяну за пять лет до рождения Хабала. За сына Листяны выдавал себя совсем другой человек.

– В радимичских лесах вновь появились Шатун и Шатуненок.

– Шатуны с тех земель никогда не уйдут, – спокойно отозвался Джелал, – во всяком случае, до тех пор пока там будет жить хоть один урс.

– Хабал был знаком с сыном Листяны Колдуна?

– Я ведь не сказал, что тот человек был сыном Листяны, – возразил Джелал, – я сказал лишь, что он выдавал себя за Шатуна. Хабал был с ним очень дружен, приводил его в мой дом. Годами тот человек был постарше Хабала. А ушел он из наших краев, когда каган Битюс примирился с ганом Жирятой, ганом Митуса, Правда, Жирята вскорости умер при весьма странных обстоятельствах. Но приложил ли к этому руку Лихарь – судить не берусь.

– Лихарь ненавидел Жиряту?

– Не исключено, что он мстил за отца.

– А самого Листяну ты знал?

– Видел однажды, – кивнул головой Джелал. – Я в ту пору был совсем мальчишкой, а Листяна находился на вершине своего могущества. Чуть не половину радимичской земли он держал под рукой. Правда, длилось это недолго, считаные годы, а потом урсы потерпели жесточайшее поражение от новгородцев – и звезда Листяны закатилась.

– А Жирята здесь при чем?

– Ган Жирята был во главе скифских и славянских ганов, которые поддерживали Листяну и его урсов. Но в решающий момент Жирята предпочел сговориться с новгородцами.

– А почему он их предал?

– Говорят, что причиной тому было Слово, которое Листяна вывез из дальних земель и до которого всю жизнь пытался добраться ган Жирята, ибо все помыслы его были направлены к каганской булаве. Очень может быть, что ган Митус унаследовал от отца эту всепоглощающую страсть к власти.

– А откуда у Листяны это Слово – и что это вообще такое?

– Листяна в молодые годы разорил храм матери всех богов Кибелы и вывез оттуда не только накопленные за века богатства, но и святыни, в том числе ложе богини и Слово, в котором заключается огромная сила. Слову подвластны не только люди, но и боги, и кто им владеет, тот правит миром.

– Но Листяне Слово не помогло, – усмехнулся Ицхак.

– Мало владеть Словом, надо еще уметь его применить.

– Хабал знал об этом Слове?

– От него я и услышал эту историю, – подтвердил Джелал, – Хабал и Лихарь были одержимы желанием добраться до спрятанных Листяной святынь. Наследили эти двое, похоже, и в Персии, и в других странах. Есть сведения, что по их следам посланы тайные убийцы.

– Мне нужен человек, который хорошо знает Хабала и Лихаря, сделай одолжение для сына старого друга, Джелал.

– Бахрам разве что, – погладил бороду перс. – Лет десять назад он приходил ко мне справляться, не было ли весточки от бывшего моего приказного.

– Где сейчас этот Бахрам?

– Служит десятником в Большой кагановой дружине, – охотно подсказал Джелал. – Ручаться я за него не могу, Ицхак, мутный он человек. Веру будто бы принял иудейскую, но какому богу он в действительности кланяется, сказать трудно. Много сейчас таких безродных людишек собирается вокруг кагана Битюса, и ни к чему хорошему это не приведет.

Ицхак не стал спорить со старым персом, хотя далеко не во всем был с ним согласен. Новости, которые сообщил ему Джелал, были хоть и двадцатилетней давности, но свежести своей еще не потеряли. Неужели Мошка с Митусом поверили в байку о Слове, с помощью которого можно управлять миром? Ган Митус еще так-сяк, он хоть и кланяется истинному Богу, но из плена языческих суеверий еще не вырвался, но поверить в то, что старый выжига Моше клюнул на столь дешевую наживку, Ицхак отказывался наотрез. Не исключено, впрочем, что старого выжигу к Листяниным схронам притягивало не Слово, а золото. Пока, однако, история с объявившимся шатуненком закончилась тем, что боярин Драгутин обвел вокруг пальца всех своих врагов, изрядно при этом потрепав их за бороды. И сразу же встал вопрос – откуда даджан узнал о чужой игре, истоки которой прятались во временах двадцатилетней давности?

Имя боярина Драгутина прогремело лет десять назад, после удачного похода даджан в угорские земли. После этого он еще не раз ходил по Дунаю, с большим прибытком и для себя, и для своего отца князя Яромира. Слухи об удатном воеводе докатились до каганова стана. Драгутин был зван к Битюсу, но на зов не явился, сославшись на нездоровье. Зато со всех концов Руси стали поступать сведения, что средний сын Яромира подбивает городских князей к ссоре с каганом и находит в этом поддержку не только у своего отца, но и у князя Гостомысла Новгородского. Не раз кагановы ближники пытались извести боярина, но все их попытки заканчивались неудачей.

Отправив служку за десятником Бахрамом, Ицхак в задумчивости прохаживался по малой зале своего дворца. Дело складывалось таким образом, что его присутствие на радимичских землях становилось просто необходимым. Правда, на носу была зима, весьма суровая в тех краях. Сейчас особенно приходилось сожалеть и об утерянном Берестене, и о невзятом городце. Жизнь в холодных схронах не прельщала Ицхака.

Вошедший десятник Бахрам произвел на Ицхака приятное впечатление: высок ростом, плечист, глаза умные и цепкие. Лицом, правда, мрачноват. Но с лица, как известно, воду не пить. Года Бахрама были немалые, по прикидкам Ицхака, за четыре десятка ему уже перевалило. Повинуясь жесту хозяина, гость сел на лавку, положив сильные руки на колени.

– Джелал посоветовал мне обратиться к тебе за разъяснениями по одному заинтересовавшему меня делу. Мне нужны сведения о Хабале.

– Хабала я знаю, – спокойно ответил десятник.

– А Лихаря, сына Листяны Колдуна?

Лицо Бахрама дрогнуло, даже поза стала чуть напряженнее:

– Последний раз я видел его одиннадцать лет назад в Шемахе. Опасный он человек, почтеннейший.

– Вы поссорились?

– А мы никогда не пребывали в мире, – пожал плечами Бахрам. – Каждая наша встреча заканчивалась кровью. Правда, далеко не всегда это была наша с ним кровь.

– Но с Хабалом вы оба ладили?

– Однажды Хабал был посредником между нами.

– И чем завершилось дело?

– Дело завершилось смертью одного очень влиятельного гана, который мешал всем, – криво усмехнулся Бахрам. – Он мешал Лихарю, мешал кагану, мешал даже собственному сыну.

– А что Хабал с Лихарем искали в Персии? – перевел разговор на другое Ицхак, которого смерть гана Жиряты волновала постольку-поскольку.

Бахрам некоторое время колебался, говорить или не говорить, но потом все-таки решился:

– Они искали дорогу к старому храму.

– Храму Кибелы? – быстро уточнил Ицхак. – Тому самому, из которого Листяна Колдун похитил ложе богини и Слово?

Осведомленность иудея не на шутку удивила и испугала перса, во всяком случае, глаза его метнулись к рукояти меча

– О ложе богини говорит сегодня весь торг, – пояснил Ицхак. – Разве твоих ушей еще не достигли слухи о тайном браке даджана Драгутина с богиней Макошью?

– О свадьбе я ничего не слышал, – хрипло отозвался Бахрам. – А что до Макоши, то она лишь слабая тень богини-матери, прародительницы всего сущего на земле.

Сказано это было с таким пылом, что Ицхак уже не сомневался – перед ним тайный приверженец Кибелы. Однако вслух говорить о своей догадке он не стал.