Горные дороги бога Иванова Вероника

Шаг первый

Где-то здесь…

Места заключения всегда похожи друг на друга чем-то неуловимым, но успешно добирающимся до того уголка сознания, который лучше других умеет отчаиваться. И если вовремя не отвернуть в сторону, не постараться уйти с дороги безжалостно накатывающего страха, можно потерять все, чем обладал. Или, что еще хуже, потеряться.

Керр Крон со-Логарен знал это правило наизусть, однако, когда дело дошло до практического применения знаний, с удивлением понял: не так-то просто самому исполнять собственные приказы. Вот учить — да, значительно проще. А еще проще командовать, нашлось бы только кем. Впрочем, в том, что касается обилия послушных подчиненных, человеку, носящему на груди золотой знак, жаловаться точно было бы грешно. Да, все еще носящему, и это, пожалуй, удивляло даже больше, чем внезапно накатившее ощущение бессилия перед равнодушным лицом обстоятельств.

Керр дотронулся кончиками пальцев до полотняной складки, в которой пряталось драгоценное, тяжким трудом заслуженное звено. Он и сам не смог бы себе объяснить, зачем делает это время от времени. Чтобы снова и снова убеждаться: оно все еще тут? Или чтобы однажды не обнаружить под рукой затейливо сплетенную металлическую фигурку и наконец вздохнуть спокойнее?

Стыдно было признать, но сирота, волей случая и мановением руки высокопоставленных персон поднявшийся над многими не менее достойными жителями Дарствия, втайне надеялся, что рано или поздно наглухо закрытая тюремная дверь откроется и через нее войдет тот, кто наделен правом возвращать блудные Звенья обратно. В цепь, которую, как гласит легенда, сковал лично первый Дарохранитель Логарена. Конечно, после расставания с золотым знаком Керра могла ждать только немедленная и неотвратимая смерть, но умереть он не боялся. Куда более страшной казалась возможность вновь услышать хорошо знакомые приказы и… покорно подчиниться.

Любая служба со временем изматывает, а та, что приходилось исполнять золотозвеннику, и вовсе не помышляла щадить своих исполнителей. Он устал почти сразу же, на втором или третьем году обретения высшего чина, но даже усталость и прочие утомительные чувства скоро померкли перед простым и ясным фактом: из замкнутого круга Цепи миротворения можно выйти только ногами вперед. Правда, как быстро выяснилось, смерть еще надо заслужить, вымолить или украсть, ведь к услугам Звеньев предлагались все возможные средства как защиты, так и нападения.

Керр уже довольно давно старался избегать употребления причудливо выглядящих и еще более странно пахнущих зелий, благо имел право почти никому не разъяснять причины своих решений и поступков. А пока рядом находилась Элса, избегать предписанных процедур было совсем просто. Но она могла уйти и ушла, едва возник подходящий случай. Не захотела принимать золото, счастливица…

Светильник, закрепленный в решетчатой корзинке, мигнул. Значит, прошло еще три или три с половиной часа. И если сложить их с теми, что минули прежде, получаются новые полные сутки. Девятые.

Вряд ли тюремщики желали таким образом сообщать Керру о течении времени, но приносить в камеру настоящий огонь явно побоялись. А с другой стороны, оставлять узника в темноте было еще опаснее. Мало ли что может учудить?

Впрочем, чудить золотозвенник как раз не собирался, несмотря на все, что случилось несколько дней назад. О нет, разумеется, ему до смерти было любопытно узнать, от чего именно лицо Андары шло багровыми пятнами, когда подруга детских лет, срываясь на визг, пролаяла приказ об аресте. Кое-какие догадки конечно же имелись, но Керр хотел все знать точно. Потому что от точности зависело единственное решение, которое он должен был принять: продолжать жить или отправляться на поиски смерти.

В дверном замке что-то звякнуло, натужно проскрипело, настороженно смолкло, и прошла почти минута, прежде чем к бледному гнилушечьему свету добавился другой, живой и горячий. Свет факела, дрожащий за спиной человека, слишком хорошо знакомого Керру. Человека, который мог оказаться в стенах Паучьего гнезда только в одном из двух случаев, причем оба вызывали вопросы, и весьма тревожные.

Золотозвенник даже невольно подался вперед, словно это могло помочь лучше разглядеть нежданного посетителя и особенно складки его камзола в том самом месте на груди…

Знак был там.

Керр снова оперся спиной о стену, пытаясь понять, успокоило ли его увиденное или, напротив, разволновало еще больше. А старый знакомец, качнув ладонью в сторону кого-то из тех, кто оставался вне поля зрения узника, переступил порог камеры.

Надо сказать, входил он осторожно, несвойственно своему возрасту и тем более своему нраву. Да и длинноносое лицо, пожалуй, никогда не выглядело настолько сосредоточенно-напряженным. Даже когда Киф Лефер оказывался в обстоятельствах, из которых не знал, как выбираться. А сейчас создавалось впечатление, что Цапель, наоборот, четко представлял, что нужно делать, и пусть это его не радовало, зато решимости он был полон. Под завязку.

— Какими судьбами? — спросил Керр, стараясь не слишком внимательно смотреть на вошедшего, потому что допускал: смотрит не он один, а значит, не только он может заметить то, что должно оставаться тайным.

Киф выдержал паузу, на протяжении которой по-прежнему немигающе изучал лицо своего начальника, временно отстраненного от несения службы, и глухо сказал, оставляя заданный вопрос без внимания и вместе с тем отвечая на него полнее, чем можно было пожелать:

— Вас ожидают.

Уточнений конечно же не последовало, но и так было понятно: длинноносый пришел вовсе не с дружеским визитом. Впрочем, это снимало хотя бы один камень с души Керра. Больше всего прочего золотозвенник опасался, что Кифа тоже лишат свободы передвижения, а может, и кое-чего еще. Кое-чего, с недавних пор необходимого парню для продолжения жизни. А уж дальше все зависело от фантазии тюремщиков. Правда, она зачастую быстро сводилась к одному и тому же представлению, малоприятному как для участника, так и для вынужденного зрителя.

— Извольте поторопиться, — вдруг добавил Цапель, и тон его голоса заметно понизился.

В обычное время подобный сигнал призывал быть готовым к началу действий, сейчас же…

Керр охотно поднялся на ноги, стряхивая со штанин соломинки, и сделал ровно столько шагов, чтобы оказаться немногим дальше, чем на одной линии с Кифом.

— Не дури.

До двери прошептанные слова не должны были долететь, а вот до слуха того, кому предназначались, добрались беспрепятственно, в этом золотозвенник был уверен.

— Шагайте!

Керр выполнил приказ, ступая под низкие своды узкого коридора. В таком двоим людям было не разминуться, не задевая друг друга, но и здесь не обходилось без стражников, молчаливо замерших в нишах по обе стороны через каждые двадцать шагов. Впрочем, эти люди находились на своих постах вовсе не для того, чтобы бросаться в погоню за беглецами: их задачей было опускать решетки, многократно перегораживающие проход, и… оставаться на месте, потому что путей к отступлению предусмотрено не было. В каком-то смысле именно эти несчастные и являлись настоящими узниками самых глубоких подземелий Наблюдательного дома, тех, что уходили далеко-далеко от стен угрюмого здания.

Первый раз попав сюда еще в самом начале службы, Керр задавался вопросом, как долго человек может выносить бесконечное бдение в полутьме, способное в любой миг закончиться гибелью. Потом перестал, особенно познакомившись с действием некоторых зелий, сваренных исключительно для употребления безымянными стражами.

— В коридоре ничего не предпринимаем, — торопливо шептал Киф, выбирая момент, когда оказывался примерно в серединной трети расстояния между нишами. — Но на выходе будьте готовы… Ко всему, что может случиться.

Золотозвенник очень хотел повторить предупреждение, произнесенное еще в камере, но сейчас слова улетели бы вперед вместе с потоком воздуха, разогнанного особыми насосами, позволяющими беспрепятственно дышать глубоко под землей. Поэтому пришлось ждать, пока коридор, медленно приподнимающийся на всем пути следования, закончится круглой площадкой с куда более широко разнесенными друг от друга стенами. И одной-единственной дверью.

Здесь просто обязаны были быть устроены наблюдательные глазки и всевозможные слуховые устройства, но это было и последнее место, пригодное для разговора, а значит, приходилось рисковать. Керр шагнул назад, едва не наступив на носки сапог своего конвоира, и шепнул еще раз, молясь и надеясь, что движение губ останется незамеченным:

— Только по моему приказу.

Сзади раздалось быстро стихнувшее возмущенное сопение, и золотозвенник удовлетворенно улыбнулся.

Он мог бы многое сказать Кифу, но не был уверен, что тот поймет поведение своего бывшего наставника. Керру было плевать на камеру, полутемные голодные сутки и все остальное. Но то, что прячется за закрытой дверью…

О, он готов был дорого заплатить, чтобы заглянуть туда! Отдать жизнь, да и вообще отдать все что попросят, только бы удовлетворить свое любопытство. А самое главное, чтобы удостовериться, что все предыдущие шаги, в том числе и сделанные в глухой тишине узкого коридора, вели в верном направлении.

— Ну что же они тянут…

Керр, в отличие от своего сопровождающего, предпочитающий без надобности не сотрясать воздух словами, усмехнулся.

Конечно, тянут. Не могут иначе. Дверь открывается с помощью давления воды, а раз длинноносый совсем недавно проходил через нее, запорные сосуды могли и не успеть вновь наполниться до нужной отметки. Впрочем, Кифу простительно не знать таких тонкостей: даст Бож, это будет его первое и последнее посещение подземного лабиринта.

Еле уловимое шипение прозвучало ровно за вдох до того мгновения, как менее выдержанный из двоих золотозвенников мог решиться на совершение глупостей. Створки разъехались в разные стороны, и Керр невольно зажмурился, встретив взглядом дневной свет.

Все входы в подземелье, как правило, располагались в тихих уголках столицы: неприметных домах с обширными и малоухоженными садами, глухих кварталах, граничащих с крепостными стенами, и прочих укромных местах, где жило мало людей и могло оказаться еще меньше любопытствующих зевак. Но имелись и исключения, выводящие прямиком на третий этаж одного из особых крыльев Наблюдательного дома.

За дверью не оказалось ни одной живой души, только комната с высокими окнами, за которыми вовсю светило солнце, подбиравшееся к зениту, но даже Киф, явно предполагавший встретить здесь внушительную охрану, не успел удивиться или заподозрить неладное. Дверные створки, находящиеся по правую руку от золотозвенников и выглядящие вполне привычно по сравнению с предыдущими, услужливо распахнулись, и голос, должно быть еще в материнской утробе привыкший командовать, велел:

— Входите!

Вот оно. Сейчас все выяснится. Сейчас все решится…

Нетерпение качнуло Керра в сторону открывшейся двери, но полного шага не получилось: плечо хрустнуло под цепкими пальцами длинноносого.

— Я не смогу вытащить тебя оттуда.

— Знаю.

— Но из этой комнаты еще можно уйти.

— Знаю.

— Ты сказал: только по твоему приказу. Так приказывай!

Золотозвенник улыбнулся, одновременно радуясь и печалясь тому, что Киф не видит сейчас его лицо.

— Мне нужно быть там.

— Ты понимаешь, что, скорее всего, не вернешься?

Он понимал и это, и многое другое. А еще лучше он знал, что будущее имеет значение только для божественных наблюдателей, глядящих на мир с небес, а человек должен жить настоящим. Керру нечасто удавалось применять это простое наблюдение к собственной жизни, но сейчас именно оно оказалось бы как нельзя кстати.

— Я все еще жив, верно?

— Это может закончиться в одно мгновение.

— Любая жизнь когда-нибудь кончается.

— Ты хочешь умереть? — недоуменно и слегка обиженно спросил откуда-то из-за спины Киф.

— Конечно нет. Я всего лишь хочу кое-что узнать.

— И кому будет нужно твое знание, если оно исчезнет вместе с тобой?

— Оно нужно мне, парень. Мне. Больше всех других. Ты поймешь. Когда-нибудь.

Эти слова вряд ли что-то объяснили длинноносому, но тот разжал пальцы, буркнув:

— Делай как хочешь.

И Керр, отправляясь навстречу уже порядком заждавшемуся настоящему, снова улыбнулся. Потому что впервые за многие годы и в самом деле поступал именно так, как того хотел.

Можно сказать, зала была пуста: два человека и одно кресло на голых каменных плитах только подчеркивали ее внушительные размеры, но не наполняли собой и сотой части неожиданно огромного пространства, скрывающегося за скромной дверью.

Стражи при входе не наблюдалось, однако, стоило Керру перешагнуть порог, створки захлопнулись, отрезая путь к отступлению. Надо сказать, не единственный: далеко впереди виднелась еще одна дверь, правда, до нее еще нужно было добраться, а золотозвеннику почему-то не верилось, что подобное намерение будет легко осуществить. Даже если люди, присутствующие в комнате, не станут мешать.

Он предполагал увидеть целое судилище, непременно с участием разгневанной Андары и ее многочисленных заступников и приспешников, а вместо этого подошел, намеренно чеканя шаг, к странно выглядящим, но явно находящимся на своих местах незнакомцам. Впрочем, один из них, старик, сидящий в неприлично широком кресле и все же занимающий его почти целиком, не нуждался в представлении. О его статусе красноречиво говорила цепь, тяжело спускающаяся на грудь и разноцветно поблескивающая поверх темной ткани старомодного камзола.

Любой ювелир, которому показали бы это украшение, горестно схватился бы за голову и вынес бы нелестный вердикт о создавшем его мастере, потому что звенья, составлявшие цепь, были чудовищно разными. Во всех смыслах.

Да, металл, из которого они ковались, во все времена назывался золотом, но привычной глазу желтизны здесь было маловато. Совсем светлые, почти белые, густо-красные, отчаянно-рыжие, что называется, на любой вкус, звенья отличались друг от друга не только цветом. По некоторым было заметно, что они совсем новые, едва вышедшие из-под молота, и в то же время их непосредственные соседи явно помнили прошедшие века, вполне возможно, близкие к основанию Дарствия. А еще каждое из звеньев могло быть в любой миг разомкнуто, чтобы покинуть цепь.

Когда-то, не так и давно, если припомнить, Керру была вручена как раз одна из этих причудливых загогулин. Причем обошлось без торжественности и прочих приличествующих знаменательному событию пышных церемоний: просто молча поставили на стол маленькую шкатулку. Предложили. И он мог отказаться, что самое забавное. Мог повернуться, уйти, и никто не сказал бы слова против.

А ведь уйти хотелось. Хотя бы в отместку за то, что самый важный в жизни момент, как тогда представлялось, был безнадежно испорчен нарочитой будничностью происходящего. Он-то представлял себе, что получит звено из рук самого…

Только потом, ловя обрывки сплетен и сказок, витающих под сводами Наблюдательного дома, Керр понял, что однажды обязательно встретится с кователем Цепей. Уже вне зависимости от своего желания: когда придет время возвращать имущество, которым пользовался, истинному владельцу. И возможно, урочный час вот-вот должен был наступить.

Глаза старика были прикрыты в полдневной дреме, а может, морщинистые веки вовсе не желали открываться по пустякам, и, когда золотозвенник подошел к креслу, кователь оставался по-прежнему недвижимым. Могло даже показаться, что он давно отошел в мир иной, и надо было очень внимательно присматриваться, чтобы все же уловить мерное движение грудной клетки, заметное исключительно по мерцанию звеньев, разными боками попадающих под свет свечей.

Окон здесь не было. Ни одного. И тем страннее выглядела эта огромная комната, особенно по сравнению с предыдущей, не нуждавшейся в дополнительных светильниках. Зато на свечи здешний хозяин не скупился: они крепились на стенах так густо, что их огоньки сливались в одно цельное кольцо. В свою собственную жаркую цепь…

Второй из незнакомцев, стоявший за креслом кователя, вышел вперед, только когда Керр оказался на расстоянии нескольких шагов. Молодой, чуть ли не моложе Кифа, он тем не менее выглядел так, что вопрос о его возрасте возникал лишь для того, чтобы тут же бесследно исчезнуть. Возможно, этому способствовала одежда, такая же старомодная, как и стариковская, но явно пошитая совсем недавно. А может быть, причиной иллюзорной древности была усталость, облюбовавшая каждую черточку юношеского лица. Усталость, не свойственная молодости. Впрочем, глаза смотрели зорко, даже поблескивали, и в какое-то мгновение золотозвеннику подумалось, что зайчики свечного пламени тут вовсе ни при чем.

Первой фразой должно было прозвучать излюбленное всеми дознавателями: «Догадываетесь, зачем вы здесь?», и Керр давно уже придумал с десяток подходящих ответов, но домашние заготовки пропали втуне, потому что юноша скрестил руки на груди, чуть наклонил голову, словно намеревался боднуть собеседника, и спросил:

— Итак?

Невинный вопрос перевернул все с ног на голову. Теперь получалось, что это золотозвенник по собственной воле и дерзости пришел сюда, чтобы весьма занятых людей отвлекать своими…

А чем, собственно?

— Что вы хотите услышать?

— То, что вы захотите сказать, — охотно пояснил юноша, поправляя прядь темных волос, сползшую на лоб.

Понятно было лишь одно: если прощание с жизнью и намечалось, то вряд ли на ближайшие часы, потому что из троих человек, находящихся посреди просторного зала, ни один никуда не торопился.

— Ну же, не смущайтесь! Я мог бы задавать вопросы, но ведь вам привычнее говорить без понуканий, не так ли?

Смущение? Этого чувства Керр не испытывал настолько давно, что забыл о его существовании. И все же старомодно одетый юноша был прав: что-то очень похожее грузом висело сейчас на кончике языка золотозвенника, мешая вступить в привычную словесную игру. Что-то странно близкое к робости. Хотя с чего тут робеть? Спящий в кресле старик не представляет никакой угрозы, мальчишка — тем более. Так откуда же взялась вдруг эта странная слабость в ногах?

Однако, как бы то ни было, пропустить атаку в самом начале схватки не стыдно. Особенно если она помогает перейти из защиты в нападение.

— От одного вопроса я бы точно не отказался. Если позволите.

— Хорошо, — кивнул юноша, правда, облегчить задачу Керра даже не попытался: — Почему вы нарушили правила?

Обвинение? Что ж, пусть. Без вынесенного приговора оно ничего не значит.

— Потому, что нужно было действовать быстро.

— Хотите сказать, годами сочинявшиеся инструкции существенно замедляют дело?

Спрошено было не с издевкой, которую можно было ожидать, а с искренним интересом, окончательно запутывающим происходящее. Керр готовился к натиску, отповеди, необходимости оправданий, а получил вполне приятельскую беседу. Вот только это дружелюбие пугало почему-то намного сильнее, чем обычный допрос.

Человек в старомодной одежде хотел что-то узнать, но не для следствия, а для себя самого. Потому что, похоже, обладал необходимыми правами.

— Не всегда. Но бывают случаи… Да, бывают, — уже увереннее повторил золотозвенник.

— Если вас не затруднит, опишете их. Не сейчас, потом! — махнул рукой юноша. — Время на бумажные занятия еще найдется. Итак, требовалось действовать быстро? Хорошо. Согласен. Проведение приказа по всем уровням — тягомотина, знаю. Но это нарушение было лишь первым изо всех прочих. Или я ошибаюсь?

Бесцеремонно подвинув руку старика, он присел на подлокотник кресла, словно хотел показать, что готов слушать дальше. Всю историю, какой бы долгой она ни была.

— Выбор исполнителей стал мне ясен, как только выяснилось, где именно скрывается беглянка. Та южная провинция отличается особым отношением к демонам и производным от их плоти и крови, поэтому отправлять кого-то из Звеньев на поиски я счел неразумным.

— И тогда в Катралу отправились охотник на демонов и человек, уволенный со службы по достижении граничного возраста, — задумчиво протянул юноша. — Это, по-вашему, разумное решение?

— Да.

— Поясните.

— Охотник умеет управлять своими возможностями и не вызывать подозрений до момента, когда нужно начинать действовать. А Смотритель, о котором вы вспомнили… У него есть одно значительное преимущество перед многими людьми, если не перед всеми.

— Было.

Невинная поправка прозвучала именно с той долей равнодушия, которая заставила Керра вздрогнуть и хрипло переспросить:

— Было?

— Он впустил в себя демона, — объяснил юноша, с явным удовольствием наблюдая за застигнутым врасплох собеседником.

— Он… этого не может… ни один демон не смог бы…

— Вы плохо слушаете. Впрочем, могу понять: волнение и все такое. Я сказал «он впустил в себя демона», а не «его захватил демон». Улавливаете разницу?

Вот это новость!

Последнее, что знал золотозвенник, была просьба о помощи, отправленная Иттаном. И никаких подробностей, кому и какая именно помощь понадобилась. А потом в исполнении озлобленной женщины прозвучал приказ об аресте. Конечно, судя по ярости бритоголовой Андары, на другом краю Дарствия должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, но чтобы настолько…

Зато теперь понятно, о чем просил охотник. Только все это очень плохо.

Неужели он не смог справиться сам? Верится с трудом. Как бы ни поступил Смотритель, чем бы ни было продиктовано его странное решение, против Иттана ему было не выстоять. Ни при каких условиях. И тем более если уж принятие демона было осознанным…

Их обоих ждала только скорая смерть.

— Вижу, известие вас расстроило? Не волнуйтесь, все уже кончено. По крайней мере, в отношении ваших посланников.

Конечно, кончено. Один попросту мертв, а второй…

Неужели с ним тоже что-то случилось?!

— По свидетельству Андары Присс со-Логарен разделение человека и демона прошло успешно. Правда, не совсем так, как предполагала сия достойная женщина. Вернее, совсем не так. Вам что-нибудь известно об исследованиях Цепи одушевления по вопросу управления демонами?

Керр кивнул, проглатывая очередной десяток заковыристых ругательств.

— И что вы о них думаете?

Вопрос снова был задан тоном, выражающим неподдельную заинтересованность, как будто юноша собирался принять какое-то важное решение, а потому нуждался в большом количестве мнений. Причем очень разных.

— Они могут помочь в войне с демонами, — выдавил золотозвенник сквозь зубы.

— Слишком осторожное заявление. Вас чем-то беспокоят эти новинки?

— Да.

Подтвердив вслух выстраданное предположение, Керр умолк. Впрочем, ненадолго. Всего лишь до следующего, еще более заинтересованного:

— Итак?

Пожалуй, его впервые так подробно расспрашивали о вещах, не допущенных к повсеместному упоминанию. Конечно, в мимолетных беседах то одно, то другое Звено невзначай намекало о далеко продвинувшихся исследованиях синих мантий, словно ожидая реакции, но Керр не торопился показывать свое истинное отношение к деяниям Андары. Даже сейчас. Даже если бы ему пообещали, что следующий ответ решит, жить золотозвеннику или умереть.

Даже выстраданный и ненавистный ответ:

— То, что создает Цепь одушевления, сравняет наши силы.

Человек, присевший на подлокотник кресла, правильно понял настроение собеседника, потому что спросил теперь уже напрямую:

— Что же в этом плохого?

— Оно сотрет грань между человеком и демоном. — Золотозвенник никогда не говорил о своих опасениях при свидетелях и не доверял бумаге, поэтому произнесенные слова даже ему самому вдруг показались нелепыми, но он все равно упрямо повторил: — Сотрет грань.

Юноша потер согнутым указательным пальцем щеку:

— А может быть, таков и должен быть конец пути? Слияние, полное и безоговорочное. Люди, наделенные почти божественной силой… Разве не замечательное будущее?

Он размышлял отстраненно, уже почти безо всякого интереса, скорее обреченно, будто перекресток сотни дорог превратился в тупик, по которому можно пройти еще несколько шагов, но потом только и останется, что разбить голову о стену. А еще он делал дурные выводы, возможно, именно потому, что многого не знал, и Керр многозначительно напомнил:

— Демонов не хватит на всех.

— А если хватит? — задумчиво предположил юноша. — Представьте, что их окажется ровно столько же, сколько людей. И каждый получит по своему собственному послушному исполнителю желаний. Чем не счастье?

О такой возможности Керр никогда не думал. По одной простой причине, понятной любому человеку, но именно поэтому часто остающейся в тени высокоумных рассуждений.

— А что потом? Будут рождаться новые люди. Непременно будут. Как поступать им?

— Ждать своей очереди.

— Терпение присуще не всем из нас. Вряд ли сын согласится подождать, пока отец умрет своей смертью и передаст фамильного демона по наследству. Так ведь и вся жизнь может пройти… Мимо.

Юноша прищурился, но его глаза каким-то необъяснимым образом все равно продолжали сверкать, пожалуй, даже ярче, чем прежде, когда в них отражались огоньки свечей.

— А вы терпеливы?

— Не знаю, — честно ответил золотозвенник. — Мне еще не предоставляли такого выбора. Предоставят — пойму.

— Что поймете?

— Какой я на самом деле.

— А есть варианты? — В голосе собеседника снова прорезался интерес.

— Надеюсь однажды оказаться человеком. Когда это понадобится.

— Человек… — Юноша встал и почему-то повернулся к Керру спиной, но и не подумал закончить беседу. — Что вы слышите в этом слове?

— Ничего особенного.

— Но оно чем-то важно для вас?

Никакого обвинения. Никакого наказания. Уже довольно долгое время было понятно, что наступивший день вовсе не Судный, только золотозвенник отчетливо чувствовал: настоящей казнью станет именно прекращение этого мучительного разговора. Совсем скоро. И если он не успеет услышать…

Нет, он должен успеть совсем другое. Успеть сказать.

— Каждый, кто живет в этом мире, — человек. У демонов тоже есть свой мир. По крайней мере, должен быть, иначе бы они никогда не помогали бы друг другу. И не воевали бы между собой. Но их мир не здесь. Он где-то… в другом месте. Там, куда нет хода людям. А если мы вынуждены жить только здесь и сейчас, значит…

— Значит?

Он все еще не оборачивался, но узкая спина, казалось, натянулась струной в ожидании ответа.

— Значит, последнее слово в любом споре остается за человеком. И только за ним.

— Кажется, это называется верой? — предположил юноша с непонятной нерешительностью в голосе.

— Да. Я верю. В людей.

Сказанное было правдой только наполовину. А может, меньше чем на треть. Но в конце концов, даже если он мог верить всего двоим в целом свете, она пока еще оставалась с ним, вера. Безграничная. И необъяснимая настолько, насколько ей обычно полагается быть лишенной разумных оснований.

Темноволосая голова качнулась, то ли кивая, то ли смертельно устав находиться на шее. А потом прозвучало скучное:

— Вас ждут дела.

Керр растерянно приподнял брови, забывая, что его гримасу все равно не увидит тот, кому она предназначалась. И конечно, не сдвинулся с места.

— У вас ведь много дел? Так идите к ним. Они ждут, — повторил юноша.

— Одна минута ничего не решит, — упрямо возразил золотозвенник.

— Думаете? — Он все-таки обернулся и снова сверкнул взглядом. — О чем мы еще не поговорили?

— Что случилось в Катрале?

— То, чего вы и добивались. Ваши посланники обнаружили беглянку. Правда, их усилиями до нее стало добраться еще сложнее, чем прежде, но это и к лучшему.

— К лучшему?

— Вы, конечно, знаете, что она одержима демоном. Только вряд ли догадываетесь, в чем состояло желание этой женщины много-много лет назад.

Намек был неприкрытый, и все же не слишком ясный, чтобы быстро добраться до разгадки собственными силами, поэтому золотозвенник спросил прямо:

— В чем?

— Она хотела жить вечно, — улыбнулся юноша. — Надеюсь, теперь вы можете представить себе всю… ценность этой одержимой.

О да, Керр представлял. Сотни лет жизни означали сотни лет… знаний. Обо всем. О тех же демонах, к примеру.

— И вы говорите, что теперь до нее не добраться?

— Что, заманчивая цель? — подмигнули золотозвеннику. — Пусть таковой и остается. Вам она не нужна.

— Но если кто-то еще узнает о…

— Вы же верите в людей, верно? Так дайте им возможность сказать свое слово.

— Каждому? — удивляясь собственной дерзости, уточнил Керр.

— Почему бы и нет? — пожал плечами юноша. — А демоны скажут свое. Как сумеют.

— В одном и том же споре?

— Все, идите уже, идите! — Он взмахнул руками, словно прогоняя золотозвенника прочь. — Никто не умер, если хотите знать. Этого достаточно?

Керр поклонился, чувствуя, что почему-то просто обязан это сделать, и отправился обратно. Туда, где его возвращения ждал длинноносый и весьма нетерпеливый молодой человек. Наверное, ждал. В это, по крайней мере, очень хотелось верить. А даже если и нет…

Все свершилось так, как и было задумано. Но, как и всякое прошлое, оконченный разговор теперь не имел ни малейшего значения перед переминающимся с ноги на ногу будущим, которое вот-вот должно было получить приглашение войти в жизнь золотозвенника. В так и не прервавшуюся, но совершенно новую жизнь.

И сейчас…

Белое солнце в зените выгоревшего неба. Белые стены домов под бурой черепицей, растрескавшейся от монотонной бесконечной смены дневной лихорадки на ночной озноб и обратно. Лица, обтянутые кожей так плотно, что кажется: щелкнешь по ней пальцами — зазвенит. Впрочем, не жара в этом виновата. Разве только та, что скрывается в сердцах, мечтавших об отмщении и дождавшихся исполнения своей мечты.

— Властью, врученной мне…

Ее голос взмывает над площадью как птица, чтобы мгновением позже опуститься, накрыв всех присутствующих незримыми крыльями. Сильный, звенящий, как колокол, полный умиротворенной уверенности в правильном настоящем и праведном будущем.

Благороднейшая из благородных, блистательная Эвина Фьерде расцвела за прошедшие дни, как розовый куст. С чего вдруг? Она счастлива, вот и все объяснение. Счастлива тем, что обрела потерянное божество. Немногие мужчины смогли бы сейчас набраться смелости обратить на себя внимание некоронованной повелительницы Катралы, и всего лишь единицы дошли бы в своей дерзости до того, чтобы предложить женщине, вознесенной над толпой, спуститься вниз, на ложе, успешно уравнивающее всех в праве, дарованном нам от рождения.

Да, лишь немногие избранные. А я, вместо того чтобы завидовать или гордиться, смотрел на ту, что однажды по собственной воле разделила со мной ночь, и никак не мог понять, получил ли один из нас тогда хоть немного удовольствия.

Если бы пришлось вспоминать, легко назвал бы все места остановки своих пальцев во время путешествия по оливково-золотой коже. От первого до последнего. Припомнил бы все стоны, то ли тревожившие, то ли волновавшие мой слух. По минутам перечислил бы наши движения. Но даже самый искусный пыточный мастер не вырвал бы из меня признания о веренице чувств, наверняка неоднократно проносящихся по той спальне над нами и внутри нас.

Она достаточно красива и вполне умела, чтобы доставлять удовольствие. С виду. А кроме вида, у меня больше нет ничего общего с женщиной, стоящей на возвышении над помостом, где вскоре должно свершиться первое главное событие в жизни обновленного города: приговор и его исполнение.

Собственно, меня и привело на площадь перед кумирней только это.

Казнь. Смерть. Единственный доступный способ испытать сильные чувства. Ведь, в конце концов, подсудимый покушался на мою жизнь? Несомненно. Он враг, и я что-то должен почувствовать, когда его настигнет возмездие.

Надеюсь, что почувствую.

— Всем вам известны прегрешения стоящего здесь человека. И что же может послужить ему достойной карой?

Такие игры хороши, когда у судии есть возможность действовать по собственному усмотрению. Или когда осужденный преступник рассчитывает на снисхождение. А бывший верховный бальга, впрочем не лишенный пока своего багряного знака отличия и примелькавшегося всем горожанам черного как ночь одеяния, ничего не боялся и ничего не ждал.

Это было хорошо видно и по его лицу, уже запредельно равнодушному, и по расслабленным плечам. Наверное, если бы удалось заглянуть за спину Иакину Кавалено, я бы увидел и совершенно спокойно разжатые пальцы. Желал ли он умереть сегодня? Вряд ли. Но просить о помиловании или отсрочке казни не стал бы. Чтобы не давать повода для торжества своей давней противнице. Хотя… Ей больше не были нужны никакие поводы.

Обретение Катралой нового ийани прошло без меня, и слава Божу. Думаю, мне трудно было бы смотреть на коронацию или что еще здесь полагалось творить при восшествии демона на престол. Потому что мучительно было бы понимать: все те несколько дней, смешавшие воедино жизнь, смерть, любовь и ненависть, прошли зря. И шрамы, оставшиеся на телах и душах всех участников странного спектакля, были получены без толку.

Зачем меня притащили в этот пышущий страстями город на окраине Дарствия? Зачем вынудили вступать в сражения, то одно, то другое? Чтобы найти демона-беглеца, а потом благоговейно возвести его на престол?

Нет, не понимаю. И даже не вижу смысла пытаться понять.

— Смерть.

Одинокий голос посреди тишины. Робкий. Подрагивающий. Первая ласточка, за которой непременно последует воронье.

— Смерть!