Горные дороги бога Иванова Вероника
— Нет. Но, когда ты вернешься, вам будет легче понять друг друга.
— Легче, чем раньше? — улыбнулся молодой человек.
— Она была слишком юной. Совсем ребенком.
— Прекрасным ребенком.
— Да. Но она просто пока не могла понять…
— И потому убежала?
Лус устало присела на лавку.
— Не знаю. Спрашивать было бесполезно.
— Она сбежала, чтобы не пытаться понять. Струсила.
— Ты ее обвиняешь?
Могу поспорить, демону по имени Конран не понравилось объяснение, предложенное его знакомым. Да и вообще между этими двумя не ощущалось чего-то подобного привязанности, словно в прошлом они были скорее соперниками, чем друзьями.
— Нет. Конечно нет! — ответил демон по имени Глоди. Ответил слишком поспешно, на мой вкус.
— Прошло всего несколько лет. Там. А здесь?
— Здесь… — Молодой человек усмехнулся. — Я едва не сбился со счета.
— Это твое второе тело?
— Да, и такое же бесполезное, как первое. — Он встал, качнулся с ноги на ногу, словно за время сидения его мышцы затекли. — Пойдем посмотрим на сад.
По узким дорожкам между грядками он шел ловко, не хуже ярмарочного канатоходца, и заметно морщился, когда юбки Лус, недостаточно высоко подобранные, задевали густую бахрому разноцветных растений, поднимающуюся слева и справа.
— Он был садовником, тот человек. Хорошим садовником. И у него было желание… — Глоди сплюнул, прицельно запуская слюну куда-то в глубь изумрудно-зеленой поросли на очередной грядке.
Это было сделано нарочно, с какой-то целью, которую я не знал, но о которой почти догадывался. Следовало остановиться, собраться с мыслями, застыть, позволяя обстоятельствам наконец-то догнать меня и пропитать, как губку, но именно остановиться я не мог. Что-то бесцеремонно тянуло меня вперед. Что-то заставляло следовать за Лус, внимательно присматриваясь ко всему происходящему на пути следования, но не давало оглянуться…
Оно уже было. Оно приходило ко мне. Ощущение. Чувство раздвоенности. Под нависшим над головами балконом, в извилистых переулках Катралы. Совсем недавно. И его сила была достаточно велика, чтобы не помышлять о других вариантах действий. Пресловутая печать демона снова решила заявить о себе? Будем надеяться, вовремя.
Он остановился у дальней грядки, подбирающейся к зеленой изгороди, этот садовник поневоле, и брезгливо махнул рукой, указывая на причудливые переплетения тонких стеблей, усыпанных крохотными лиловыми цветами и стручками.
— Вот что его волновало больше всего на свете. С утра до вечера он думал только об этом. И мечтал… Сводил меня с ума своими мечтами!
Лус рассеянно спросила:
— Он мечтал о горошке?
— Да. Каждый день. Его желанием было… — Тут демон по имени Глоди сплюнул снова, правда, совсем не на ту зелень, что колыхалась у наших колен. — Самый нежный горошек в мире. Можете себе представить? И мне нужно было исполнить это желание. Любым способом. Ты ведь знаешь, каково это, когда они требуют исполнения?
Вопрос, как, впрочем, и все остальные фразы садовника, предназначался не мне. Меня не замечали. То ли не хотели видеть, то ли не видели. Наверное, из-за печати. Из-за того, что любому демону в округе было за милю ясно, что место в моем теле уже когда-то было занято. И это казалось мне…
Несправедливым. Обидным. Оскорбительным.
Как только ощущения нашли себе выражение в словах, пространство вокруг снова поплыло. Оно больше не состояло из двух разных миров, как тогда, на дворе дома верховного бальги, но отсутствие границ не делало его единым целым, а память отчаянно брыкалась в ответ на мои попытки выудить из нее хоть что-то полезное.
Это был я и не я одновременно. Одна моя часть, может, всего лишь треть, не видела ничего дурного в том, чтобы оставаться вечной тенью, другая требовала к себе внимания, полагая, что заслуживает его больше, чем кто-либо другой, а еще один кусочек…
Наблюдал. Не особо таясь, но и не вылезая на передний план. Пристально, с непонятными чувствами, и все же как угодно, только не равнодушно. Он ждал чего-то или что-то искал. Вне меня. Какой-то знак, получив который можно будет начать действовать. По-своему.
— Хочешь взглянуть?
Садовник взял один из стручков за кончик, коротким ножом отрезал от упругого стебля и осторожно раскрыл на две половины. Внутри, как и полагалось, лежали горошины вполне обычного вида, светло-зеленые, глянцево блестящие на солнце. Лус протянула руку, намереваясь взять одну из съедобных бусин, но, едва ее пальцы дотронулись до гладкой кожицы, горошина лопнула и растеклась лужицей.
— И правда нежный.
Демон по имени Глоди швырнул вскрытый стручок в заросли горошка.
— Оно стоило того? Стоило исполнения?
Вопрос повис в воздухе, а мне почему-то захотелось улыбнуться.
Ну да, у каждого из нас свои желания, и вовсе не обязательно разумные или полезные. Но да-йины все равно должны их исполнять, хотят они того или нет. Переступая границу нашего мира, они становятся пусть не навсегда, но жизнь за жизнью…
Слугами. Не слишком верными, зато послушными, пока все условия сделки не будут выполнены.
Где-то вдалеке раздались переливы колокольного звона, и садовник, прислушавшись, недовольно мотнул головой:
— Мне нужно отойти. Ненадолго. Засвидетельствовать почтение хозяину. Скоро вернусь.
— Хозяину? — задумчиво повторил демон по имени Конран, глядя на удаляющуюся спину своего приятеля. — Это еще кто такой?
Кусты, оплетающие своими ветками изгородь, поддались неохотно, но все же позволили нам освободить небольшие отверстия для наблюдения. Пока мы возились с зеленой преградой, звон колокольчиков становился все громче, и когда наконец стало возможным выглянуть наружу, нашим взглядам предстало весьма занятное зрелище.
По аллее несли паланкин. В таком способе передвижения не было ничего странного на тесных городских улицах, но там, где просторно, знать обычно предпочитала конные экипажи, а не услуги носильщиков. Особенно когда требовалось больше двух человек, а этих было целых шестеро. Хотя меньшее количество вряд ли справилось бы с громоздким, задрапированным многими футами ткани сооружением. А колокольчики оказались прикрепленными вовсе не к паланкину, как можно было подумать. К носильщикам. И судя по тому, что они выводили одну сложную мелодию на всех, требовалось шагать в определенном ритме, иначе музыки не получилось бы.
Таких причуд я раньше никогда не видел. Даже в Веенте, даже в исполнении самых сумасбродных городских богачей. Но звенящей процессии в конце концов можно было найти объяснение, а вот люди, выстроившиеся по обе стороны аллеи…
Они стояли у калиток своих домов. Видимо, семейства в полном составе, начиная от стариков и заканчивая грудными детьми на материнских руках. Стояли, склонив головы, словно не смея взглянуть на покачивающегося в паланкине самодовольного мужчину средних лет в одежде, расшитой золотыми нитями. И даже когда он проплывал мимо, оказываясь далеко впереди, не смели пошевелиться.
— Что за обычай? — спросил демон, отпуская ветки, тут же становящиеся плотным занавесом.
— Впервые вижу.
Он кивнул, подобрал юбки и пошел обратно к дому, правда, не торопясь. А в какой-то момент и вовсе остановился где-то посреди поля грядок и повернулся ко мне:
— Так ничего и не спросишь?
— А должен?
Карие глаза утвердительно мигнули.
— Хорошо. Только придумаю о чем. Сейчас-сейчас…
— Смеешься?
— Даже не начинал.
— Ты слушал наш разговор? Что ты услышал?
Ему определенно что-то было нужно. От меня. И выглядело это несколько непоследовательным, если вспомнить те слова. Про веру.
— В твоем мире у тебя есть родственница. Племянница. И этот че… Он был в нее влюблен. Настолько, что, когда она решила попутешествовать, отправился следом. Трогательная история. Я что-то упустил?
Он молчал с минуту, выжидающе глядя мне в глаза, потом вздохнул и сказал:
— Это второе его тело.
— У тебя твое тоже не первое.
— Да, но… — Лус куснула губу, отчего та стала еще ярче. — Он перешел в сына того человека. Понимаешь, что это значит?
Его и правда что-то тревожило. Беспокоило настолько, что демон настойчиво пытался найти союзника в лагере врага. Или хотя бы увериться, что наши выводы совпадают. Но я всего лишь следовал сейчас за ним. За его размышлениями. И ни при каких условиях не мог добраться до финала раньше.
— Для меня, возможно, ничего.
— Да, наверное, ничего…
Он повернулся ко мне спиной. Постоял на месте. Снова обернулся:
— Он не собирался возвращаться.
— Он же искал свою возлюбленную.
— Искал? — Демон усмехнулся. — Он выращивал горошек, разве непонятно? А когда вырастил, оказался уже слишком стар для поисков. Или вовсе забыл о них. Но возвращаться не стал. Даже когда тело было уже при смерти, он хладнокровно дождался последней минуты, чтобы перейти от отца к сыну.
— Думаешь?
— Ваши желания… Они крепко нас держат. Очень крепко. Нельзя сделать ни шагу в сторону с назначенного пути. Но когда они исполняются, мы обретаем свободу. Получаем обратно свою волю. Никто не мешал ему вернуться, понимаешь? Но он не стал этого делать.
— Надеялся продолжить поиски в новом теле?
— Я хотел бы в это поверить. Очень хотел бы. Пожалуйста, посмотри в записи, которые нам дали… Сколько времени прошло со дня смерти старого садовника?
Я раскрыл дощечки и пробежал взглядом по выписке из наследственной книги. Потом еще раз. И еще.
— Ну? Сколько? — нетерпеливо переспросил демон.
— Пять лет.
— Целых пять лет!
— Возможно, они требовались ему на исполнение нового желания, — предположил я.
— Если он не был дураком… А Глоди дураком никогда не был, уж можешь мне поверить! Любой из нас, собираясь остаться в этом мире, готовит себе тело на замену. Вот эта девушка, к примеру. Ее растили как раз для такого дела. И воспитывали, уничтожая волю. Полностью. Из нее делали пустоголовую куклу. Конечно, у того мерзавца было больше возможностей, но…
Вот почему Лус всегда так странно себя вела. Почему все время спрашивала, что она должна делать. Он и верно был мерзавцем, ее воспитатель. Удачливым и успешным. И то, что девушка нашла в себе силы принять одно-единственное решение…
Настоящее чудо. Причем чудо, в котором демоны не смогли наследить.
— Должно быть, его сыну было совсем немного лет, когда все случилось. И у него было вдоволь времени, чтобы добиться послушания.
— Пусть так, — кивнул я. — Но не это главное, правда? Не это важно для тебя.
— Не это, — качнулась белокурая голова Лус. — Важно другое. Он не вернулся. Когда стало понятно, что поиски невозможны или бесполезны, он должен был…
— Ну вот, последняя неприятная обязанность на сегодня закончилась! — довольно объявил демон по имени Глоди, присоединяясь к нашему немногочисленному обществу.
— А что ты должен был делать? — невинно спросил демон по имени Конран, ясно показывая, что не верит своему старому приятелю.
— Поклониться влиятельному человеку, — уклончиво ответил садовник.
Карие глаза Лус смотрели вопросительно, но дальнейших объяснений мы не дождались. Зато вдруг получили приглашение.
— Я совсем забыл, как надо принимать дорогих гостей… Пойдемте, угощу вас кое-чем особым. Такого в этом мире вы больше нигде не найдете!
Обещанное угощение оказалось вином, запечатанным в пузатом кувшине.
— Я разлил его в прошлом году, — гордо сообщил демон по имени Глоди, осторожно снимая восковую оплетку. — Должно уже было созреть окончательно.
И созрело, по всей видимости: едва горлышко кувшина освободилось от пут, воздух комнаты пронизали струйки аромата, который и впрямь не был похож ни на что, знакомое мне прежде. А вот лицо Лус мечтательно просветлело.
— Неужели каинна? Настоящая?
— Ну как я мог сделать настоящую? — развел руками садовник. — Всего лишь попытался приблизиться, найти похожую ягоду… Почти получилось.
Хм. Еще один довод в пользу сомнений Конрана. Его приятель не просто не делал попыток искать кого-то, а тратил свое время совсем на другие вещи. Свое уже свободное от чужой воли время.
— Пить нужно медленно, маленькими глотками… Да что я тебе рассказываю? Ты и сам все знаешь! — подмигнул демон по имени Глоди, по очереди подвигая к нам стаканчики из лакированного дерева.
Пахло заманчиво. Почти одурманивающе.
— За встречу! — провозгласил садовник, пригубливая вино и шумно вдыхая ноздрями густой аромат.
Лус последовала его примеру, блаженно зажмурившись.
— Если отличия и имеются, то я их не чувствую. Знатная каинна!
— А вы не хотите попробовать? — Демон словно впервые заметил мое присутствие. — Это вино императоров. Другого шанса, поверьте, вам не представится.
Я поднес стаканчик ко рту, и в памяти всплыла совсем свежая картинка.
Меня уже угощали вином. По-дружески. С самыми лучшими намерениями. И что из этого получилось?
— Пожалуй, воздержусь. Не знаю, кто такие императоры, о которых вы говорите, но мне явно до них далеко.
— Как хотите, — пожал плечами садовник, а в следующую минуту капли драгоценного вина полетели мне в лицо.
За такой поступок, что в нашем мире, что в любом другом, наглецу полагается воздавать по заслугам, и я шагнул к обидчику, но на моем пути невесть откуда вдруг появился стол. Прямо на уровне глаз, и даже выше. Да, намного выше. А вдохом спустя моему взгляду и вовсе оказались доступны только пол да покрытые коркой высохшей грязи сапоги.
— Ты прав. Далеко тебе до императоров. И с каждым мгновением будет становиться все дальше! — хохотнул демон по имени Глоди. — Вкус получился похожим, я старался, как мог. А вот последствия…
Он прошел мимо меня туда, где должна была сидеть Лус, но когда я смог повернуть голову, то с удивлением увидел девичье лицо примерно на том же уровне, что и свое. На полу. С закрытыми глазами.
— Демону оно не повредит, — продолжил садовник разговаривать сам с собой, потому что явно не рассматривал меня в качестве собеседника, а своего приятеля отправил в беспамятство. — Сделает смирным и послушным на время. Хотел бы увидеть здесь Либ… Только настоящую, а не эту наглую подделку! Думал разбередить мне сердце воспоминаниями? Добился своего. Только зачем, Конран? Зачем? Она всегда пряталась за твоей спиной, пока могла. Прикрывалась твоим именем. Думала, это меня остановит… Останавливало, да. Пока я не понял, что тебе наплевать на нее. Что она ничего для тебя не значит. И нужно было только выбрать удачный момент… Но знаешь… — Он наклонился над телом Лус, позволяя мне увидеть свой профиль. — Знаешь, она ведь тоже догадывалась. Чувствовала, что настоящей помощи от тебя не дождаться. Поэтому и сбежала.
— Подлец, — тихо прошептали девичьи губы.
— О, я был в ярости! Представляешь, каково это, преследовать день за днем и в последний миг упустить желанную добычу? Я не мог не отправиться следом, иначе какой же из меня охотник? Думал, что смогу ее настичь сразу же… Просчитался. Час времени нашего мира может обернуться здесь месяцем, если не повезет, а мне не повезло. Да подвернулся еще и этот упертый старикан!
Садовник поднял неподвижное тело, оставляя в поле моей видимости только подол платья.
— Он заставил меня делать то, что я раньше терпеть не мог. И заставлял так долго, что однажды я почувствовал к этому вкус. А потом все начало получаться! Все, как мне хотелось. И сейчас получится.
Тяжелые шаги перенесли его через порог, на посыпанную мелкими камешками площадку перед крыльцом.
— И тебе лучше будет смириться поскорее, иначе… Не получишь удовольствия!
Раскатистый хриплый смех растворился в шуме листвы где-то за дверьми дома. Где-то далеко, вместе с девичьим телом, которое я обещал защищать. А мне ведь нужно идти следом…
За ней.
За ним.
За ними.
Пол не желал расставаться с моим лицом: удалось лишь немного приподняться, чтобы не елозить носом по шершавым доскам. Ноги не слушались. Не желали отталкиваться. Оставались лишь руки, пальцы на которых согнулись один раз и больше не могли изменить свое положение.
Больно не было. Ничуть. Но ощущение сознания, отделяющегося от плоти все дальше и дальше, оказалось намного омерзительнее нытья всех ран, что я получал прежде. Меня словно свежевали, не удосужившись сначала убить. Слой за слоем медленно снимали сначала кожу, а потом принялись за мышцы. За каждое волоконце…
В саду дело пошло живее. Наверное, потому, что крюками занемевших пальцев удавалось цепляться за дощечки дорожки. Иногда вырывая их с корнем из земли, в которую они были старательно вдавлены, но чаще помогая продвигаться вперед. Куда именно, я уже не видел: перед моими глазами почти сразу же после порога наступила ночь. Пронизанная звездами, не дававшими света.
Кафтан держался недолго, до первой пуговицы, отлетевшей в сторону. Потом распахнулся совсем, оставляя между моей грудью и землей только тонкое полотно рубашки. Конечно, его хватило ненадолго. Наверное, всего на несколько шагов, для меня показавшихся милями. А зелени вокруг явно становилось все больше и больше…
Она обступала со всех сторон. Лезла в лицо. Хваталась за руки, за полы одежды, за щиколотки, тормозя мое и без того не слишком быстрое движение. И в какой-то момент я понял, что добрался до своего предела.
Говорят, умирать лучше всего, глядя в небо. Чтобы встретиться взглядом с богами за мгновение до того, как душа отлетит ввысь. Я не верил в эту чепуху и не понимал ее смысла, но все же собрал последние силы, чтобы перевернуться.
Зрение так и не вернулось, но если под спиной была земля, то где-то в противоположной стороне явно должно было находиться небо. И наверное, на нем было солнце. Такое же душное, как в Катрале, иначе почему моя глотка начала вдруг так стремительно пересыхать?
И оно с каждым вдохом жарило все сильнее. Так сильно, что где-то поблизости, наверное, всего лишь в шаге от меня разгорелся костер. По крайней мере, дрова затрещали. Много-много крохотных дров.
Шаг третий
Где-то здесь…
Большую часть года отроги Микана — хмурое место. Место существования всего двух цветов, серого и желтого, неравномерно смешанных друг с другом. И даже весна рассыпает на скалах все те же бледно-желтушные или грязно-белые чахлые бутоны. Только лето приносит с собой подобие зелени, напоминающее о том, что далеко внизу, за покатыми склонами и осыпающимися шрамами расселин ярко живет совсем другой мир, наполненный красками, ароматами, чувствами и людьми.
Коротких месяцев никогда не хватает на то, чтобы вырастить хоть какую-нибудь пищу, не говоря уже о запасах на голодную зиму, поэтому время от времени приходится спускаться в долину или ждать, пока до тебя не доберется кто-то из добрых соседей с осликом, навьюченным долгожданными тюками. Но можно жить и иначе. Жить в строгости, скупости и смирении, как жила здесь уже многие десятилетия тихая приветливая женщина, не ищущая общества, но и не чурающаяся общения, если случайный путник вдруг свернет с перевала на узкую тропку, ведущую к полуразвалившейся башне.
Когда-то давно и в этих краях гремели войны. Не слишком кровопролитные, потому что враждующие армии состояли не из пришлых наемников, а из местных жителей, которые, конечно, горели желанием защитить свой дом от врага, но поголовно умирать не собирались. В те времена отроги Микана и обзавелись дозорными башенками, наполовину высеченными в скале, наполовину сложенными из наспех тесанных камней. Памятники древних войн были похожи друг на друга, как близнецы, и сейчас даже старожилы не взяли бы на себя смелость сказать, какие кому принадлежали. Да это было и неважно, потому что некогда враждовавшие между собой племена давно уже слились воедино собственной нуждой и заботами Дарохранителя. А если все вокруг друзья, беречь и беречься больше не нужно, поэтому вот уже пару столетий подряд никому не было дела до цепи неуклюжих строений, оплетающей горные отроги. И любой желающий или нуждающийся легко мог занять пустующую башню, как и сделала Янна Лири да-Дрокк.
Она пришла в этот мир через «врата мечты», благоговейно распахнутые для нее учениками и соратниками, но поначалу показавшиеся чуть ли не эшафотом. Наверное, нужно было остаться, нужно было мягко, но решительно отринуть навязанные решения и принять свою судьбу. Сдаться в руки Крыла искупления и молить Всеединого о милости умереть легко и быстро.
Молить Всеединого…
Из-за него Янна и оказалась здесь, в чужом мире, так странно похожем на родину и так безжалостно отличающемся в каждой черточке. Даже богов здесь было двое. Супружеская чета или причудливое смешение близких родственников — так сразу не разберешь. Да и потом тоже. Эсса Лири и не пыталась разобраться, тем более что для нее самой бог всегда был единым и неделимым.
Веру в ее сердце вложили родители, жившие в глухих, малопроходимых краях, где легче всего было сохранять свою душу в неизменности. И тогда, много-много лет назад, маленькой девочке все казалось простым и понятным, кроме одного. Что же такого дурного совершили люди, если Всеединый отобрал у них радость творить чудеса?
Именно за чистую, наивную веру последователи запрещенного божества и возвысили Янну Лири до своей главной наставницы. Ее голос, кроткий, ласковый и неизменно спокойный, мог проникнуть в любое сердце, а из него уже и в сознание, принося туда неизлечимую заразу древней веры. Заразу, которую власти искореняли со всей возможной жестокостью, и тому была причина.
Первыми за «врата мечты» начали уходить именно верующие, в поисках пропавшего бога. И первые, кто вернулся, вселяли дикий ужас оставшимся, ведь теперь они снова обладали силой, той самой, давным-давно утерянной. Правда, вскоре стало ясно, что новоявленным повелителям стихий не нужны ничьи смерти и ничьи жизни, даже свои собственные, и Янна, сначала наблюдавшая за превращениями, а потом оплакивающая их, одна из немногих поняла, что загадочная пыльца с крыльев редкой бабочки — истинный дар Всеединого, но вовсе не благой.
Это был искупительный дар, взимающий плату за некогда совершенное святотатство, принимающий от каждого посильное воздаяние. Возвращаясь обратно, беглецы не просто получали способность управлять магией родного мира: они сами становились ее частью, неотъемлемой и живущей по непонятным человеческому разуму законам. Они послушными каплями вливались в существующее могущество, подчиняясь воле Всеединого раз и навсегда, а потому безвозвратно теряя собственную.
Было ли то наказание для всех людей, Янна не знала. Не могла даже представить. Но, возможно, когда-нибудь и впрямь каждый человек должен был уйти и вернуться, чтобы соединиться со всеми остальными творениями божества, и тогда… Тогда мир возник бы заново, очищенный от прежних грехов и ошибок, и начал бы новый путь в будущее. Наверное. В это хотелось верить, но немногие могли справиться со страхом потери себя ради существования всех.
Эсса Лири не была исключением. Одно дело смиренно служить, и совсем другое — жертвовать, неважно, собой или кем-то еще. Янна почитала жизнь так же свято, как и Всеединого, потому и не смогла пойти против желания учеников спасти свою наставницу. Было страшно уходить, бросая на произвол судьбы друзей, но еще страшнее было сознавать, что расстаешься с собой самой на вечные времена. А прощаться оказалось некогда: времени хватило, только чтобы дождаться пробуждения бабочки. Последний глоток воздуха родного мира совместил в себе собственное волнение беглянки, благоговейно-тревожное дыхание ее защитников и морозный ветер, ворвавшийся через дверь, сорванную с петель напором гончих Крыла искупления…
В здешнем мире случались всякие зимы, и некоторые из них отдаленно напоминали ту последнюю, что еще застала эссу Лири дома. Наверное, именно поэтому Янна бессознательно бежала от краев вечного лета туда, где могла закрыть глаза и хотя бы на мгновение представить себя прежней. Ей попадались разные тела. Одни охотно принимали в себя гостью, другие противились чуть ли не до самого конца. Она не настаивала. Ни разу не попробовала подчинить кого-то раньше срока: сначала боялась, потом решила для себя, что и куклы, как их обычно называли ее соплеменники, заслуживают права выбора, а значит, все что остается — это смиренно ожидать назначенного срока, неустанно молясь своему богу.
И молитвы не пропали даром. Последнее тело, которое приютило Янну, почти сразу же дало ей полную власть над собой. Та женщина хотела немногого и настолько мимолетного, что исполненное желание почти сразу же забылось и ею самой, и демоном, а впереди оказалась… целая жизнь.
Та, чью личину надела на себя эсса Лири, помимо достаточного для безбедного быта состояния обладала куда более драгоценным сокровищем. Она была одинока. Одна в целом свете. И никто из соседей не задался вопросом, куда вдруг исчезла вполне еще молодая женщина, жившая затворницей на окраине крохотного городка.
Дозорная башня в Микане нашлась не сразу: прошло много долгих лет и мучительных поисков ответа на вопрос, терзавший Янну с момента появления в чужом мире. Что дальше? Странствовать из тела в тело, наблюдая за тем, как рождаются и умирают люди и страны? Вечно брести откуда-то и куда-то, не зная покоя? Последнее было непосильно без отдыха, и эсса Лири приняла за божий знак однажды появившиеся на горизонте горы, не обремененные ни растительностью, ни шумными человеческими поселениями. А потом ей, словно в награду за веру и послушание, был явлен знак второй.
Маленький мальчик, скорее всего, отстал от обоза, переваливавшего через Микан, и наверняка замерз бы среди обжигающе ледяных камней, если бы в тот день Янну не поманило за собой странное желание осмотреть окрестности башни. Погода была не самая подходящая для прогулок, начиналась метель, но женщина все равно покинула толстые стены своего укрытия, чтобы нежданно-негаданно не просто спасти безвинную душу, а найти смысл жизни на чужбине.
Всмотревшись в юное лицо, эсса Лири вдруг вспомнила себя и свое собственное детство, счастливое не только любовью родителей, но и трепетной верой. А вспомнив, поняла: вот оно, то предназначение, что привело ее сюда.
Каждый верующий хранит в своей душе отсвет божественной сути. И каждый, умирая, раскрывает свою шкатулку, озаряя мир. На мгновение. На краткий вздох. В том мире, забывающем имя Всеединого. Но в этом…
Тогда она чуть не задохнулась от глубины и дерзости святотатства, что собралась совершить, однако всем заимствованным телом и всей сбереженной душой поняла: да, все должно быть именно так. Должно стать таким. Иначе судьба и Провидение божье не заставили бы свою покорную слугу перешагнуть границу миров.
За то долгое время, что Янна потратила на странствия из тела в тело, она волей-неволей наблюдала, сравнивала, размышляла, подбираясь все ближе к пониманию всех сторон сделки, заключаемой между человеком и демоном. И когда определилась цель, эссе Лири оставалось сделать несколько шагов из спутанной травы обочины на твердую и прямую дорогу. Спасенный мальчик превратился в орудие. Правда, даже в глубине души женщина, ставшая для него матерью, наставницей и духовной возлюбленной, не признала бы, что считает ребенка лишь средством исполнения собственного намерения.
Она заставляла его желать, то исподволь, то напрямую, впрочем, никогда не переходя грань между наставническим поощрением и открытым принуждением. Она умела вдохновлять, хотя никогда этому не училась. И ничего удивительного не было в том, что мальчик, который вот-вот должен был стать мужчиной, видел в своей спасительнице много больше, чем показывали ему глаза.
А между тем то же время, что превращало ребенка во взрослого человека, не щадило и плоть женщины, пришедшей к отрогам Микана уже далеко не юной девочкой. Эсса Лири знала о приближении смерти, но не боялась, как многие ее сверстницы, а, напротив, ждала с нетерпением. И сегодняшний рассвет встретила лицом к лицу, пусть ноги уже еле держали немощное тело.
Сегодня.
Пора.
Медлить дальше — преступление против бога.
— Как вы, матушка?
Он подошел и осторожно обнял ее за плечи, касаясь так невесомо, как только мог.
— Все хорошо. Все будет хорошо.
— Вы кашляли ночью.
Скорее, боролась с собственным телом, отказывающимся дышать. Время, отмеренное ей, истекло, и Янна не жалела ни об одной прошедшей минуте.
— Он звал меня к себе.
Его пальцы, лежащие у нее на плечах, болезненно вздрогнули, и эсса Лири, собрав остатки сил и торжественно выпрямившись, повернулась к своему воспитаннику:
— Этого не нужно бояться. На все воля божья.
— Я не хочу отпускать вас! — выпалил он, встряхнув черными как смоль кудрями.
Янна с трудом поборола в себе желание сказать: «Ты и не отпустишь». Улыбнулась. Провела морщинистой ладонью по густым волосам юноши.
— На все воля божья.
Он послушно опустил голову.
— Обними меня. Крепко.
Кости едва не хрустнули под сильными руками, сжавшими старческое тело, но эсса Лири даже порадовалась боли, ненадолго вернувшей прежнюю остроту ощущений.
— Вспомни, о чем я тебе рассказывала все эти годы. Вспомни о Всеедином. Представь себе все его могущество и милосердие…
Она говорила и говорила, произнося лучшую проповедь в своей жизни, вот только голос, натруженный прошедшими годами, звучал все тише и тише, пока не превратился в шепот. И все же его силы хватило, чтобы вложить в уши, а через них и в сердце юноши желание. Главное и единственное.
— Я могу остаться с тобой… Могу… Но только…
— Что я должен сделать?
— Ты должен стать… ты должен захотеть стать… богом…
Он вздрогнул, еще крепче сжимая объятия. Кому-то другому подобное предложение показалось бы кощунственным или по крайней мере опасным, но юноша, изо дня в день слушавший проникновенные рассказы и размышления своей наставницы, давным-давно научился верить. И ей, и в нее. В ее слова.
У него не возникло вопросов. Впрочем, он вообще очень редко спрашивал о чем-то, ведь женщина, спасшая ему жизнь, всегда рассеивала все сомнения прежде, чем они успевали появиться в черноволосой голове.
— Вспомни все и представь… Представь, что ты можешь стать таким же… Представь и пожелай…
Янна молилась лишь об одном: успеть до того мгновения, как Всеединый позовет ее обратно, в некогда покинутый мир.
И она успела.
Последний вдох встал в горле комом, сообщая, что срок подошел, но за мгновение до этого во тьме, накрывшей сознание эссы Лири, сверкнула звезда желания. Сначала призрачно, еле заметно, дрожа и колеблясь, как свечной огонек, а потом разгораясь все жарче.
Он желал со всей возможной силой, со всем рвением, внушенным ему наставницей. Он не мог не исполнить ее последней воли. И когда хрупкое тело безжизненно обмякло в его объятиях, только зажмурился сильнее, добровольно повергая себя в ту же тьму, где витала сейчас душа умершей. А если бы оставил глаза открытыми…
Она засияла серебряно-синим светом, его благоговейно чтимая наставница. Вспыхнула, словно сама вознамерилась вдруг стать небесной звездой, но в последний миг то ли передумала, то ли устыдилась своего желания, и костер, охвативший умирающую плоть, сжался в комок. Заметался из стороны в сторону, как игральный мячик на ниточке, замерцал, рассыпался светящейся пылью, полупрозрачным облаком застлавшей воздух. Ее невозможно было не вдохнуть, а юноша, отдающий последнюю дань самому дорогому для него человеку, собирался жить дальше. Жить так, как ему наказали.
Он не видел того, что происходит вокруг, и потому, сделав очередной вдох, не успел удивиться, когда мир вошел в его тело и сознание.
Весь.
Полностью.
Все просторы, видимые глазу и являющиеся воображению только в сумасшедших снах на излете ночи. Все живые души, объятые страстями и невинные, как новорожденные дети. Все души мертвые, отлетевшие прочь от своих пристанищ, но оставившие свой незримый след. Мир в его великолепии и безграничной…
Нет, это была не жестокость, всего лишь равнодушие, точно такое же, как и там, дома. Все то же бесстрастное созерцание и непреклонное принуждение к чему-то, ведомому лишь избранным. Вернее, избранному.
Ему.
Всеединому.
Янна чувствовала, как тело, принявшее ее, становится все больше и больше, пытаясь вместить все, что подвластно богу, все, что составляет божественное существо. Чувствовала восторг стремительного полета сквозь пространство, огромное и скомканное до кулака неистово бьющегося сердца, но столь же необъятное, как и небесные просторы.
Мир мчался на нее, разгоняясь все быстрее. Он походил на волну, которую эсса Лири однажды видела в море, высокую, как гора, и твердую, как камень. Когда та вода выплеснулась на берег, от встречи двух твердей не осталось ничего. Так должно было случиться и на сей раз, но в отчаянной боли приближающегося удара Янна видела то самое единение. Тот самый лик бога.
И только когда они сшиблись, женщина, к тому моменту уже утратившая свою изначальную суть, поняла последним всплеском сознания, что не нужно было пытаться вместить мир в себя. Нужно было позволить ему насыщаться…
Ни единого звука не прозвучало, ни дуновения ветерка не пронеслось по отрогам Микана, и человек, ступивший на порог башни, не почувствовал неладного, пока не добрался до комнаты на самом ее верху. Крохотной, сумрачной, пустой. Впрочем, кое-что там все-таки нашлось.
Она лежала почти посередине, хрупкая, изглоданная прожитыми годами старушка, но разглядеть выражение ее лица было совершенно невозможно из-за слоя праха, смешанного с перемолотой в вязкую пыль плотью. Этот бурый ковер покрывал все: мертвое тело, пол, стены, даже потолок. И не оставлял нежданному гостю ни малейшей надежды.
В селение он возвращался долго, останавливаясь на каждом повороте извилистой горной дороги и оглядываясь назад, словно до последнего момента надеялся услышать, увидеть или хотя бы ощутить присутствие той, по следу которой шел уже многие годы. Шел, чтобы, достигнув цели, потерять ее навсегда.
Учение, призывающее верить во Всеединого, появилось в жизни Логра Тори да-Эреден сравнительно недавно. По меркам империи. Он был уже далеко не юнцом, не знающим, куда приложить свою силу и рвение, воспитывал собственных детей и трепетно заботился о супруге. Не любил, это правда. Но разве всем и всегда выпадает такое счастье? Сердце придворного вельможи билось спокойно, и в этом спокойствии была своя прелесть, поэтому, впервые почувствовав бурю в своей груди, он испугался.
Поначалу был один только страх, потом пришло наслаждение. Логр никогда не мог себе даже представить, что звуки женского голоса способны заставить дрожать его с ног до головы. И это не было любовью в ее обычном проявлении, хотя ученики нередко испытывают к наставникам те самые особые человеческие чувства, связывающие двоих невидимой, но неразрывной связью.
Логр Тори не был влюблен в Янну Лири. И в то же время жизнь вдали от нее казалась ему пустой и никчемной. Он даже научился верить в запрещенное божество, только бы находить повод для встреч. И когда ей пришлось покинуть пределы мира, понял, что и мятежному вельможе здесь более нет места. Удерживало только одно: тело, покоящееся в усыпальнице. Он мог приходить, смотреть на молитвенно сложенные ладони и тревожно сдвинутые брови, касаться прохладной, но все еще живой кожи, пытаться услышать биение ее сердца…
Убогое счастье продлилось недолго. Кто именно поджег усыпальницу, так и не узнали, хотя поговаривали, что с факелом видели женщину, странно похожую на супругу всем известного в этих краях вельможи. Поисков не вели, потому что никто не заявил о желании покарать убийц. Логр Тори, по крайней мере, ни единым словом или взглядом не показал своего желания искать правосудия, и на какое-то время тишина и спокойствие вернулись в вельможный дом. Пока не сошли снега и по тайным тропам не зашагали первые в том году контрабандисты.
Он принял решение сразу же, как только увидел обгоревшие трупы, потому и оставался хладнокровно-рассудительным до последнего дня. Даже когда принес на своей груди кокон, обещавший долгожданную встречу, ни одна черточка лица не дрожала. И жена, получившая обычный вечерний поцелуй, ничего не заподозрила. А потом все было просто. Нужно было лишь дождаться первого хлопка крыльев…
Однако с «родной» стороны все представлялось несказанно более легким, чем оказалось на самом деле. Логр полагал, что попадет в то же место и лишь немногим более позднее время, чем та, к которой он стремился, а действительность безжалостно разрушила все планы. Ему пришлось искать, искать долго и упорно, меняя тела и ни на минуту не останавливаясь. Его торопила неясная тревога, очень похожая на ту, что крылась за мертвенным покоем лица Янны Лири.
Читать бесплатно другие книги:
