Горные дороги бога Иванова Вероника

Первый прибоженный? Должно быть. Вот только…

— То были дикие времена. Наивные и невинные. Все, что отличалось от привычного хода вещей, объявлялось чудом либо уничтожалось. А иногда и то и другое вместе. Вдовцу еще повезло: его измененную плоть начали почитать. Нет, сразу божеством не объявили. Позднее, много позднее, когда стали замечать, что в нем уживаются две разные сущности, каждая со своим нравом. А времена, повторяю, были дикие… Что обычно подносят богу? Самое лучшее, дабы не гневался, а источал благословение. И пробуют сохранить его кровь в потомках. Их было много, девственниц, взошедших на ложе Двуединого. Но ни в одном ребенке не нашлось и следа божественного. В первом поколении. Во втором. В третьем. Только четвертое и пятое породили людей объединенного пола, и вера, почти угасшая, начала возрождаться.

Что ж, дальнейшее понятно и так. Кроме одной детали, пожалуй.

— Их ведь должно было стать много?

— Кого?

— Прибоженных.

— Должно было, — согласился бритоголовый.

— Так почему не стало? Разве у них не может быть детей?

— Могут. И бывают. Правда, при определенных условиях, о соблюдении которых… Вернее, о несоблюдении которых тщательно заботятся.

— Каких условиях?

Незнакомец посмотрел на меня искоса, но с заметным любопытством.

— А вот теперь вам стало интересно, — довольно заключил он.

Конечно, интересно. Если прибоженные могут размножаться, почему им не дают этого сделать? Потому что считают их особенность уродством? Но тогда бы не почитали двуполых так свято. И главное, кто не дает? На подобное способен только кто-то вроде Дарохранителя: отдать жестокий приказ и быть уверенным в его исполнении. Но зачем?

— Он не был богом, тот вдовец, — продолжил бритоголовый.

— Потому что его желание исполнил кто-то другой?

— Потому что это было его желание. Его. Понимаете? Богом оказалась глупышка, искренне посочувствовавшая горю.

Та, что несла в себе демона? Та, что должна была умереть после исполнения желания… Но должна ли была? Она ведь хотела чего-то не для себя.

— Настоящее чудо то, которое творится для других. А вдовец… Он всего лишь нес его свет в своем теле.

— Свет чуда?

— Да. Теплый, яркий свет. Свет, который до сих пор теплится в телах его многочисленных потомков. Но иногда его накапливается слишком много, — добавил незнакомец, делая упор на последнее слово.

— Что вы хотите сказать?

— Изначально свет был рассеян. По крупице. Или по лучику, как правильнее? Но кровь имеет свойство перемешиваться снова и снова, а значит, однажды все эти лучики вновь сойдутся вместе и… — Он воздел ладони вверх. — Пфффф!

— И что будет?

— И будет свет. — Видя, что я не понимаю, бритоголовый пояснил: — И родится новый бог.

— Настоящий?

— А это как повезет, — улыбнулся он. — Боги же не рождаются на пустом месте. У них обычно бывают хоть плохонькие, да родители.

Откуда-то, как мне показалось, издалека донесся вой.

— В здешних краях водятся волки?

— Не припомню. Но звери, вышедшие на охоту, точно имеются, — скривился незнакомец. — И лучше либо не стоять у них на пути…

— Либо?

— Самому стать охотником.

Вой повторился и зазвучал еще громче. Теперь создавалось впечатление, что он идет откуда-то изнутри. Из-за толстых стен.

— Время к обеду, — заявил бритоголовый, взглянув на солнце. — Пожалуй, я вас оставлю. С собой не приглашаю, уж извините, тем более что это было бы невозможно.

Я оглянулся, попытавшись разглядеть источник воя, новым всплеском дошедшего до моих ушей, а когда повернул голову, безумно наряженного незнакомца на стене уже не было. И поблизости от стены тоже.

Он мог спрыгнуть вниз, либо по ту сторону, либо по эту, но спрятаться, да еще учитывая, насколько ярко одет, не успел бы. Походило на то, что он попросту растворился в воздухе под странные звуки, становящиеся все громче и надсаднее.

— Это там. Да, именно там, куда вы смотрите.

Я обернулся на голос так быстро, как только смог.

Бритоголовый стоял на самом краешке стены, скрестив руки на груди, и его лицо выражало явное неодобрение. Причем вовсе не в мой адрес, как можно было бы подумать.

— Если пожелаете взглянуть, вон та лесенка приведет вас в нужное место, — указал он на вьющуюся вокруг арсенала ступенчатую тропинку. — Проем закладывали остатками камней, да и раствора пожалели. С виду кладка кажется прочной, а на деле… Не собираетесь взглянуть?

— Не раньше чем вы уйдете.

Он шутливо нахмурился:

— Надеетесь понять, как я это делаю?

— Хотя бы увидеть.

— Глаза неспособны рассказать нам многое об этом мире. Разум, — бритоголовый коснулся указательным пальцем голого виска, — только разум может собрать все воедино.

Я уже получал такие намеки. Наставники обычно говорили то же самое, когда пытались добиться от нас дельного результата. Но в предложенные обстоятельства я пока еще не мог войти, и мой собеседник это понял.

— Сознанию подвластны любые чудеса, — сказал он, загадочно и чуть печально улыбаясь. — И чем теснее границы, в которых оно заключено, тем больше плотность вашего внутреннего волшебства. Настолько больше, что…

Его фигура дрогнула и рассыпалась на кусочки. Да, на небольшие такие кусочки, разноцветные, но не осыпалась вниз, под стену — тогда я бы еще мог решить, что это обман зрения, отвод глаз, иногда использующийся лазутчиками и ворами, — а продолжала висеть. И те фрагменты, что мгновение назад составляли лицо незнакомца, двигались в такт словам.

— Оно само становится чудом. Правда, чудом лишь для себя самого, так что настоящего бога из меня так и не получилось. Одно название…

Внезапно подувший ветер подхватил обрывки бритоголового и унес с собой куда-то в луга, а может, в сторону Ганна-Ди, но я не стал следить за этим странным полетом, потому что вой так и не подумал стихать. А главное, к нему присоединился стон. Значит, зверь загнал-таки свою жертву?

Возможно, самым естественным выбором было бы потихоньку убраться из развалин, благо про безопасные отходные пути мне только что рассказали. И все же из головы не желали уходить слова об охоте и охотниках. После стража божьего, ловко подставленного под любой случайный удар, следовало опасаться и других попыток держательницы объявить войну. Что, если надрывные завывания предвещают очередной спектакль, главным действующим лицом которого назначено быть мне? Обстоятельства удобные, ничего не скажешь: свидетелей моих занятий нет, место, где сейчас нахожусь, не просматривается от ворот и дверей арсенала, и все обитатели кумирни с радостью подтвердят, что я безбоязненно мог учудить какую-нибудь пакость. А потом просто придут за мной, обвинят и…

Нет уж. Если на меня и вправду решили повесить всех собак, надо посмотреть в глаза хотя бы одной из них.

Лесенка, указанная незнакомцем, оказалась настолько узкой, что взбираться по ней пришлось, прижимаясь спиной к стене. Впрочем, даже такое неудобство справедливо могло считаться сейчас подспорьем, потому что чем меньше становилось расстояние между мной и камнями, тем больше шансов было остаться незамеченным, особенно снизу. А вот входной проем выглядел почти единым целым с остальной кладкой, и сначала я решил, что надо мной жестоко посмеялись, но первый же камень, на который надавила моя ладонь, сдвинулся с места, зашуршав песком давно рассохшегося раствора.

Чтобы войти быстро, достаточно было навалиться на кладку всем весом, но тогда стало бы слишком шумно, а мне все же не хотелось привлекать внимание прежде, чем придет пора действовать, поэтому для начала я проделал смотровое отверстие. Наискось, так, чтобы солнечный свет не попал внутрь и не выдал меня. Звуки, больше не задерживавшиеся камнем, стали звонче, намного разборчивее, но от того показались еще более омерзительными. И я бы не решился представить, что они берут свое начало из человеческих уст, если бы не видел это собственными глазами.

Действо, сопровождаемое воем, вершилось внизу, прямо посередине бывшего арсенала, и участниками его были всего два человека. Вернее, двое прибоженных. Держательница кумирни, выпрямившаяся, как будто проглотила кол, и тот избежавший похищения подросток. Он, в отличие от голосящей в белой мантии, не стоял, а лежал на полу, корчась в страшных судорогах. И стонал все тише. Однако странными мне показались не действия людей, а кое-что другое.

По краям кумирни горели свечи. Немного, но достаточно, чтобы видеть очертания фигур и лица. К тому же свет не должен был подниматься выше второго яруса: у тонких свечных фитильков попросту не хватило бы сил на это. А тем не менее по своду купола прыгали всполохи. Бледные, не солнечные зайчики, а скорее их призраки, и все же они были, вспыхивая то здесь, то там и с каждым новым всплеском воя словно спускаясь вниз. К держательнице.

Звуки стихли внезапно. Оборвались на самой высокой ноте, и наступила мертвая тишина. С минуту или больше фигура в белой мантии стояла неподвижно, напоминая статую, потом покачнулась, сделала шаг, снова остановилась, будто бы собираясь передохнуть. Так она-он добралась до дверей, ведущих куда-то в помещения за главным залом кумирни, и плотно притворила за собой створки. А второй из участников непонятного обряда остался лежать, не подавая признаков жизни.

В сущности, мне не должно было быть никакого дела до тайных забав прибоженных, но тело на каменном полу принадлежало человеку, еще совсем недавно доверчиво опиравшемуся на мою руку. Человеку, принявшему мою помощь, чтобы попасть прямиком в объятия страданий и…

Нет. Он не мог умереть. Это было бы слишком несправедливо.

Как бы быстро мне ни хотелось оказаться внутри, я не стал торопиться больше необходимого и толкнул полуразобранную кладку, только когда от нее осталось меньше двух третей. Показалось, что камни посыпались вниз с ужасающим шумом, однако ни мгновение спустя, ни чуть позже стража не распахнула двери кумирни. Получила приказ не обращать внимания на звуки, раздающиеся изнутри? Что ж, тем лучше для меня.

Оказавшись рядом с прибоженным, я облегченно выдохнул, заметив слабые, но явственные движения грудной клетки. Смерть если и собиралась прийти, то запаздывала, а значит, встречу с ней можно было попытаться отложить вовсе.

— Ты меня слышишь?

Полупрозрачные веки шевельнулись, но не поднялись. Отлично, парень в сознании. Теперь осталось понять, как действовать дальше.

— Что ты чувствуешь?

Сиреневые губы вздрогнули.

— Холодно…

А вот это плохой признак.

— Постарайся не думать о холоде. Вот так лучше? — Я сгреб его в охапку и прижал к себе.

— Темно…

Конечно, темно, глаза ведь закрыты. Да и света после того, как непонятные всполохи исчезли вместе с держательницей, стало намного меньше.

— Так темно… Внутри…

Он не дрожал. Совсем. Руки бессильно лежали вдоль тела, голова, если бы не опиралась на мое плечо, наверное, повисла бы.

— Сейчас будет немного больно.

Лучше всего было бы делать это в лежачем положении, но я почему-то боялся выпустить прибоженного из своих рук. Два сильных нажатия под грудь, которая еще не успела вырасти, выгнули хрупкое тело дугой, но зато глаза сразу открылись. Во всю ширину.

— Все хорошо. Теперь твоя кровь побежит намного быстрее.

И впрямь, его щеки потихоньку начали менять цвет. Правда, не на розовый, а скорее на желтый, но по сравнению с бледной синевой это уже была победа. Да и сам прибоженный как будто стал согреваться в моих объятиях.

— Ну как, теплее?

Ран в его плоти не было, кости на ощупь тоже казались целыми, и все же парень выглядел как пропущенный через жернова. А ведь держательница к нему даже не прикасалась.

— Свет…

— Зажечь еще свечей? Хорошо, сейчас.

— Возвращается…

Я бы не понял, о чем он говорит, но в следующее мгновение по измученному лицу скользнули уже знакомые мне всполохи.

Они снова скакали под сводами кумирни, мечась из стороны в сторону, будто кем-то вспугнутые, и теперь можно было разглядеть, что это не искры, подобные сознаниям демонов, а просто клочки света. Клочки вроде тех, на которые рассыпался бритоголовый. Они не слепили глаза, просто накрывали своей золотистой вуалью то один, то другой участок пространства. И постепенно сжимали свое кольцо вокруг прибоженного.

— Свет…

Он был уже совсем близко и вроде становился ярче. А может, мне так казалось, потому что клочки накладывались один на другой, как слои ткани, и за ними уже невозможно было ничего разглядеть.

— Его так много…

Да, пожалуй. Наверное, на вершине горы в полдень и то менее светло, чем здесь и сейчас.

— Больше, чем было…

Они повисли в воздухе вокруг нас и между нами, а потом покрывало, сотканное из света, опустилось на прибоженного, словно хотело согреть, но тот вдруг отчаянно взмахнул руками:

— Нет… Не нужно… Я не хочу… Больше не хочу…

Оно не послушало. Прошло через одежду. Втянулось внутрь плоти, как вода в песок. Парень пытался протестовать, слабо отбиваясь, но свет не слушал его. А может, не мог слышать.

— Заберите… Заберите его… Кто-нибудь…

Прибоженный содрогнулся, будто собирался изрыгнуть содержимое желудка. Я не успел бы отодвинуться, даже если бы хотел это сделать, но губы, все еще сиреневые, остались сжатыми. Зато глаза…

Они не могли так расшириться, и все же показалось, что на меня смотрит не моргая не меньше чем половина лица, а то и все целиком. А потом взгляд, страдальческий, умоляющий, вспыхнул огнем. Белое золото затопило собой все вокруг, но тут же схлынуло до последней крупицы. Когда же острота зрения вернулась, можно было подумать, будто никаких блуждающих всполохов и прочих странностей не происходило вовсе: огоньки свечей по-прежнему вяло разгоняли сумерки кумирни, неподвижно вытянувшись, и только сверху, через проделанную мной дыру, спускался рассеянный лучик дневного света.

Тело в моих руках безжизненно обмякло. Но только попытавшись уложить его на пол, я понял, что оно стало не просто мягким, а…

— Я опоздал?

Это должно было прозвучать вопросом, только он-она, открывая рот, уже догадывался, что спрашивать не у кого и незачем.

Привычно запыленный, похоже, лишь минуту назад покинувший седло, прибоженный помедлил между распахнутых дверей, глядя на меня и мертвеца у моих ног, потом двинулся внутрь. Неторопливо, потому что торопиться было некуда.

Подойдя, он-она присел на корточки, провел кончиками пальцев по лицу подростка, и плоть, которая должна была бы держаться за кости, податливо следовала за движениями чужой руки. Сверху вниз. Справа налево. И не вернулась на прежнее место.

— Что все это значит?

Прибоженный мотнул головой и с мрачным видом поднялся на ноги.

— Доррис?

На первый зов никто не откликнулся.

— Я знаю, что ты здесь: больше тебе негде быть.

И снова после его слов наступила тишина.

— Выйди сюда, Доррис. Выйди сама, ты ведь всегда все делаешь по-своему.

Я думал, что и эта попытка останется без ответа, но двери в глубине кумирни скрипнули, открываясь. Правда, та, что появилась из них, больше не была похожа на прежнюю гордую и властную обладательницу белой мантии.

Обычно так выглядят старцы, пережившие свой век. Или чучела, сделанные неумелым чучельником, забывшим, что кроме скелета нужна еще и набивка. Казалось, кожа на лице прибоженной по имени Доррис прилегала прямо к черепу. Кистей рук не было видно под длинными рукавами, но ткань предательски обрисовывала то, что осталось пусть от истощенной, но совсем недавно вполне человеческой фигуры.

— У меня получилось, Парри. Я знаю, что получилось!

— Разве? Посмотрись в зеркало или… Взгляни хотя бы на свои ладони!

Держательница качнула головой, и я невольно испугался, что исхудавшая шея переломится раньше времени. Прежде чем будут даны все ответы.

— У меня получилось. Ты не верил, и зря. Ты никогда не верил мне до конца!

— Ты умираешь, Доррис. И ты должна это хорошо понимать. Посвящение никогда не делают в одиночку. Думаешь, правило было придумано просто так?

— Они просто не желают делиться… А вот я бы поделилась. С тобой. — Она-он шагнула вперед и упала, не удержавшись на остатках ног. — Я бы поделилась. Если бы ты хоть немного мне верил.

— То, что ты сделала… Это было глупо. И опасно.

— А ты всегда старался меня защитить, не так ли? — Держательница зашлась в сухом кашле. — Не вылезал из седла, только бы не дать мне попробовать провести посвящение… Я же знаю, что ты хотел найти пропавших первым. Найти и вернуть.

— Потому что они заслуживают жизни. Как заслуживала и ты.

— Разве это жизнь? — всхлипнул скелет в белой мантии. — Я умирала, Парри. Ты же сам видел! Мне оставалось совсем немного. Год. Два от силы. А посвящение вдохнуло бы в меня новую жизнь!

— Ты должна была испросить разрешения.

— И они бы позволили? Ерунда! Они слишком цепко держатся за свои привилегии, эти старые жирные сучки! Я умирала, пойми. И всего лишь сделала то, что мне оставалось.

Прибоженный покачал головой:

— У тебя всегда оставался и другой путь. Принять свою судьбу.

— Как принял ты? Да ты просто всегда был трусом и слабаком! Ты ведь мог тогда заступиться за меня перед всеми? Мог. Но промолчал. Или сам поверил, что я виновата в твоем изменении? — Руки держательницы, на которые она-он опиралась, чтобы оставаться в сидячем положении, подломились, и то, что медленно, но верно переставало быть человеком, окончательно рухнуло в ворох белой ткани. — Ты верил… Верил кому угодно, но только не мне…

Последние слова прозвучали уже еле слышно, следом раздалось что-то вроде всхрипа, и неподалеку от первого мертвеца упокоился второй.

— Что все это значит? — повторил я свой неуместный, но важный вопрос.

— Она провела посвящение, — сказал прибоженный, подходя к останкам держательницы. — И погибла, потому что не имела права это делать.

— А тот? Почему умер он? И почему…

— Я не могу рассказать вам все: это не моя тайна. Да и не знаю всего. Но каждый из нас должен пройти посвящение, чтобы не погибнуть еще до наступления совершеннолетия. Наша плоть… Она меняется дважды. Первый раз, когда проступают признаки двуполости, второй чуть позже. Примерно к восемнадцати годам. Это похоже на лихорадку, но всегда у кого-то болей меньше, у кого-то больше. И если не провести обряд… — Он-она повернулся лицом к мертвому парню. — Произойдет что-то вроде этого.

— И никто не выживал без обряда?

— Никто не пробовал. Это страшно, чувствовать, как твое тело перестает тебя слушаться.

— Но даже потом вы живете…

— Не вечно. Ну и что? Каждому отмерен свой срок. Наверное, я тоже скоро умру, ведь изменения у нас начались почти одновременно.

— У вас?

Прибоженный кивнул:

— Ее взяли в мою семью приемышем. Но любили как родную дочь, пока не стало ясно, что Доррис двупола.

— А потом возненавидели?

Он-она грустно улыбнулся:

— Не сразу. Только после того, как со мной начало происходить то же самое. Легко было решить, что виновата она. Что заразила меня. Я и сам верил. Но несмотря ни на что не переставал ее любить. Родители выгнали Доррис вон. Даже не послали весть о ней в ближайшую кумирню. А меня… держали взаперти. Надеялись, что болезнь отступит. Конечно, потом им пришлось меня отпустить, но я искал свою возлюбленную несколько долгих лет, а когда встретил, едва узнал. — Прибоженный опустился на колени рядом с телом держательницы. Вернее, теперь уже рядом со скелетом. — Она была обозлена на весь свет и исступленно мечтала о власти. Только в редкие минуты Доррис становилась похожей на себя юную, ту, в которую я влюбился. И это давало надежду. Я следовал за ней повсюду и старался повернуть все вспять. Иногда казалось, что это мне удается… Но потом случались новые приступы страха и злости. Она даже обзавелась собственной стражей, чтобы никто и никогда не смог ее выгнать! Бедняжка. Ей было больно и плохо, я знаю. Но она не желала искать утешение в моих объятиях. — Он-она ласково провел ладонью по темным волосам. — И все же ты в них окажешься, любовь моя… Потому что больше не сможешь сопротивляться.

Чувствовалось, что обстоятельства подходят к тому пределу, за которым наши пути обязаны разойтись, и я спросил, используя последние минуты:

— И куда теперь денутся стражи божьи? Оставите их при себе?

— Я вернусь в обитель. А эти юноши… Они могут стать стражей, только уже обычной. Если захотят. Я позабочусь об этом.

Прибоженный склонился над мертвой возлюбленной, и даже тупой от рождения человек догадался бы, что их пора оставить вдвоем, но меня что-то словно тянуло за язык.

— А то, что она говорила… Про обряд. Он и правда мог продлить ее жизнь?

Он-она помолчал, глядя в закрывшиеся глаза держательницы.

— Мог. Если бы она пошла другой дорогой. Но тогда она не была бы самой собой. Той, которую я полюбил.

Наверное, по возвращении у меня был слишком растерянный вид, потому что демон по имени Конран, успешно избавившийся от общества Смотрителя Ганна-Ди, и сам переменился в лице, когда я вошел в трактирную залу.

— Трудный выдался день? — спросил он, заботливо наполняя мою кружку элем.

День? Итоги подводить рановато. Только половина прошла, но сегодняшних событий хватило бы и на целый месяц.

— Никогда не любил кумирни и их приживал, — сказал я и сделал самый большой глоток, на какой был способен. Хмельные пузырьки полопались, оставляя на языке терпкую горечь, и скользнули внутрь, обжигая горло. — Забористое…

— Надо было налить чего полегче?

Он тревожился. Совершенно искренне, а в сочетании с девичьими чертами лица это выглядело и вовсе трогательно.

— Нет, скорее уж покрепче.

— Что стряслось? — Лус наклонилась над столом.

— Ничего смертельного, — успокоил я, а про себя добавил: «Надеюсь».

— Выглядишь странно.

— Насколько?

— Ну… — Демон задумался. — Как будто тебя огрели по голове.

В каком-то смысле так оно и было. Начиная со встречи на замковой стене.

— Помнишь, ты говорил, что тебя казнили за поклонение старому богу?

Ни одна черточка на девичьем лице не дрогнула, сохраняя невинное выражение, но ответ прозвучал холодно:

— И не горю желанием повторить это.

— Не нужно. Лучше расскажи мне о том боге.

— Я ничего не знаю о нем.

Скорее всего, демон просто не желал разговаривать на предложенную тему, но другого источника сведений у меня все равно не было.

— Он ушел из вашего мира, верно? А как давно это случилось?

Лус хмуро сдвинула брови:

— Очень давно. Несколько императоров назад. А каждый из наших императоров жил очень долго.

— И его уход отрезал вас от природной магии?

— Так говорят. Я не прислушивался.

— А может быть так, что…

Возможно, мне следовало молчать об увиденном и услышанном. Для своей же безопасности. Но оставлять в неведении того, кто простился с жизнью из-за полубезумного чудака, было как-то нечестно. Не по-человечески.

— Что может быть? — бесстрастно переспросил демон.

— Это был человек. Один из вас. Умный, умелый. А еще очень настырный. Однажды он всего лишь захотел раздвинуть границы мироздания и… раздвинул. Только они захлопнулись за его спиной, заодно не позволяя вернуться и магии, которую он унес с собой.

На лице Лус отразилось сомнение, но я все-таки продолжил:

— Наверняка он не в одиночку искал свой путь. Были помощники, ученики, друзья. Они пытались найти его и вернуть обратно, только уже не чудесным образом, потому что не могли воспользоваться своей магией. Зато на помощь пришла магия самого мира. Правда, она позволяла переносить лишь сознание, а не тело…

— Слишком простая история.

— Неправдоподобная?

— Наоборот. Если все это происходило кучу веков назад, того парня и впрямь могли в конце концов обозвать богом.

— Но вы не поклоняетесь ему, значит, кто-то помнит, как все было на самом деле. Помнит и передает эти знания по наследству.

— И тогда становится понятно, почему верующих вылавливают и казнят, если не удается усмирить их иначе, — пробормотал демон. — Потому что глупо поклоняться чужой ошибке, приведшей к большим бедам. Но откуда… — Лус подняла взгляд на меня. Очень пристальный и напряженный взгляд. — С чего тебе вдруг пришла в голову вся эта история? Только не говори, что вдохновила прогулка по старым развалинам!

Я вздохнул, сделал еще один большой глоток и поставил кружку на стол.

— Сегодня днем я встретил бога вашего мира.

Девичьи глаза начали расширяться, напомнив мне о мертвом прибоженном. И пока они не заняли половину лица, я поспешил добавить:

— Он появился из ниоткуда, рассказал мне свою историю и ушел.

— В никуда?

— Не знаю. Думаю, вернулся туда, где живет сейчас. Живет не тужит, как я понимаю. Хотя не оставляет попыток найти дорогу домой.

— Как он выглядел?

— Как ты или я. Как человек. Не молодой и не старый. Причудливо одетый, это да. Так обычно наряжают домашних шутов. Весь такой разноцветный, из заплаток. На заплатки, кстати, и разлетелся, когда уходил. Улетел облачком.

Лус, не сводя с меня взгляда, потянулась за моей кружкой, поднесла ко рту, опрокинула, не отрывала от губ, пока не допила весь эль, и только потом, чуть заикаясь, переспросила:

— О-об-облачком?

— Все, забудь. Не было ничего. Никаких облаков. Погода, погляди какая замечательная! Солнце в полный рост.

Солнца и впрямь было много. Зал трактира слепяще мерцал пылью, плавно кружащейся в ярких лучах, и я смог разглядеть лицо хозяйки, только когда она подошла совсем близко.

— Уже вернулись?

Она ждала хороших новостей с полным на то основанием. И самое главное, верила в то, что перемены к лучшему войдут в ее жизнь именно с моей легкой руки. Руки, которая вовсе ни к чему не прикладывалась. Об этом, впрочем, легко умолчать. Если не спросят прямо.

— Да. И кое-что должен вам рассказать.

— Позвать всех? — встрепенулась женщина.

— Не стоит. Передадите им мои слова сами.

Она понятливо кивнула и уселась за стол рядом с Лус, все еще ошеломленно пялящейся, но, слава Божу, уже не на меня, а в пространство.

Бож. Теперь это полуимя-полутитул звучало для меня совсем по-другому. И я пока не понимал как — внушительнее или легковеснее. Зато, пожалуй, многое отдал бы за то, чтобы встречи на замковой стене никогда не происходило.

— Позволите задать вопрос?

Трактирщица недоуменно кивнула, видимо полагая, что спрашивать — мое неотъемлемое право, а отвечать — ее первейшая обязанность.