Горные дороги бога Иванова Вероника

— Чего скалишься?

А я-то тешил себя надеждой, что улыбаюсь!

— В этой девушке больше нет демона.

Мое заявление смутило бритоголового, отчасти подтвердив первую версию. Но он поступил так, как и собирался. Разве что пожертвовал впечатлением, которое хотел произвести, подольше мучая меня угрозами.

— А вот сейчас посмотрим!

Стебли-пиявки шлепнулись на грудь Лус. Пришелец даже придавил их ладонью. Для надежности.

Это был момент истины, что называется. Момент, определяющий дальнейшие обстоятельства. Обычно такие развилки событий заставляли меня испытывать определенное волнение в предвкушении действий. А еще нетерпение и желание поскорее узнать, верную ли ставку я сделал. Но сегодня все происходило иначе.

Не имело значения, найдут пиявки себе добычу или нет: мы сделали все, что смогли придумать, и старались на совесть, так что, если что-то не получилось, значит, таков Промысел божий. А главное, на сцене больше не оставалось других актеров, кроме меня. Не было других воинов на поле боя.

Один перед миром — это нехорошо. Наверное, даже очень плохо. Но, Боженка меня подери, иногда это так удобно!

Они не двигались. Стебли. Лежали там же, сохраняя форму, которую им придала ладонь бритоголового. Горстка скошенной травы, не более.

— Я же говорил.

Конечно, он не обрадовался. И конечно, вместо того чтобы убежать, пока есть возможность, заявил:

— Не думай, что неудача меня остановит!

— Надеюсь, что нет.

Я никогда не любил убивать. Наверное, потому, что во время обучения наставники прилагали все усилия, чтобы отвратить будущих сопроводителей от каких-либо чувств по поводу смерти, и своей и чужой. Вот человек живет, вот он умер — таков мир. И только мир решает, чей путь закончится в срок, а чей до срока. Но наступающее утро вместе с рассветом разжигало во мне прежде ни разу не испытанное желание.

— Очень надеюсь…

Я слишком тяжел, чтобы двигаться быстро. Более того, сделать подобный вывод, глядя на меня, не составило бы труда даже не очень наблюдательному человеку. Вот и бритоголовый конечно же не особенно опасался внезапной атаки, ведь мне нужно было для начала покинуть кресло, а такая задержка давала моему противнику достаточную фору. Правда, преимущество — слишком хрупкая вещь, если не упрочивать его каждое мгновение подряд.

В темноте это выглядело бы куда более пугающим, но сгодились и серые сумерки. Важно было проделать все одновременно, и тут я не оплошал: пришелец метнулся в сторону, уходя от широкой дуги, по которой летела горящая свеча, а кресло проехало по полу, перекрывая проход к двери. Теперь между мной и моим противником было расстояние едва ли не большее, чем между самим бритоголовым и окном, а значит, шансы сравнялись.

Шанс спастись и шанс добраться кулаком до лица человека, еще не испугавшегося по-настоящему лишь из-за того, что осознание всегда опаздывает, пытаясь угнаться за событиями.

— Очень надеюсь, что ты не остановишься.

В подобии драки желанный итог меньше походил бы на убийство, и пришелец должен был понять, к чему я клоню. Правда, понимание пришло бы слишком поздно, чтобы успеть поменять образ действий.

— Это не то, что тебе нужно.

Я стоял к окну вполоборота, но, даже если бы пялился в проем, окаймленный подрагивающими от утреннего ветра занавесями, вряд ли уловил бы мгновение, когда вместо троих в комнате оказалось четверо…

Хотелось бы сказать «людей», но разве люди могут возвращаться с того света?

Трехцветные пряди, словно бы стали короче, чем мне помнилось. Рубашка повисла на все еще широких, но заметно подсохших плечах. Вены взбороздили кисти рук и запястья, намекая на то, что их хозяин совсем недавно тяжело потрудился.

Его невозможно было не узнать, последнего охотника на демонов, тем более что казался он именно последним: изможденным, усталым, поизносившимся. Правда, лишь до подбородка, потому что, взглянув на надменно изогнутую складку губ, на полуприкрытые, как будто сонные глаза, на лоб, никогда не знавший морщин раздумий и сомнений, я понял, что мне и в самом деле настоятельно требовалось кого-то убить. Для пробуждения чувств.

Но вовсе не врага, а…

— Тебе-то почем знать?

— Помнишь, я сам предлагал? Одним жарким утром? Тогда ты отказался.

— Сглупил. Надо было соглашаться.

— Ты сетовал, что потерял важную для себя вещь. Помнишь?

— Да, и так пока не нашел. Может, сейчас получится. Если, конечно, мне не станут мешать.

— Мешать не собираюсь. А как насчет помощи? Примешь? Или тоже откажешься?

Бритоголовый, рассудив, что нас с охотником куда больше занимают личные дела, чем преследование убийцы, начал медленно сдвигаться назад, стараясь обойти моего собеседника с тыла и добраться до оконного проема. А как только до вожделенного пути спасения осталось примерно два шага, метнулся навстречу рассветному солнцу, взлетел над перилами балкона и…

Рухнул вниз подстреленной птицей.

— Он был слишком неуклюжим, — притворно посетовал Иттан, возвращаясь в комнату уже не в своем обычном, а человеческом ритме.

Я посмотрел на небо над крышами, розовеющее то ли от стыда по событиям прошедшей ночи, то ли от предвкушения новых развлечений, подвинул кресло назад, освобождая входную дверь, поднял обломки потухшей свечи.

— Будешь молчать?

Почему бы и нет? У меня не нашлось слов для прощания над могилой, так откуда им взяться теперь, при встрече, на которую я не мог даже надеяться?

— Дуешься?

Слабо сказано. Конечно, и раньше мой странный приятель обожал всевозможные подставы и весьма жестокие шутки, но в этот раз, пожалуй, он не просто перешел границы, а стер их. До основания.

— Если это тебя утешит, я не был уверен, что выживу.

А еще наконец-то вспомнилось, как меня бесит его вечное всезнание. Пусть по моему лицу легко понять, о чем я думаю, но разве трудно сделать вид, будто ничего не замечаешь? Разве трудно притвориться, хотя бы разок?

— Я никогда не пробовал так делать. Это было опасно.

И безответственно: невнятно попрощаться и тут же разлететься на кусочки, оставляя без ответа сотни вопросов.

— Но это был последний возможный шанс.

— Для кого? Для описавшейся со страха стайки демонов? Какого хрена ты вообще вдруг ринулся их защищать?! Пусть превратились бы в синий кисель, глядишь, хоть на что-то сгодились бы!

— Кстати, о киселе, — щелкнул пальцами Иттан. — Куда ты его дел?

— Выбросил. Вылил в реку.

— Весь? До капельки?

— Почему спрашиваешь? А, думаешь, я оставил себе заначку? Даже если так, тебе не верну, не надейся!

— А ты оставил? — Охотник на демонов шагнул в мою сторону, и в следующее мгновение уже смотрел мне прямо в глаза. — Оставил?

Это был обидный вопрос. Оскорбительный. После него следовало бы съездить кулаком по самодовольной роже вопрошающего. И если бы я был хоть немного уверен, что моя рука встретит на своем пути не только воздух, ударил бы непременно.

— Догадайся сам.

Он долго не отрывал взгляд от моего лица, человек, по собственной воле раз за разом превращающий себя в чудовище, мыслящее и действующее по ему одному известным законам и правилам. Напряженно вглядывался, чтобы потом резко отвернуться и вновь оказаться на другом конце комнаты, удовлетворенно заявив:

— Так я и думал.

Словесное снисходительное похлопывание по плечу тоже обжигает кожу. И все, что находится под ней.

— Что ты думал?

Он не ответил, лишь еще надменнее улыбнулся.

Наверное, я никогда не смог бы стать командиром. Правильно, что меня выперли из Сопроводительного крыла, жаль, что слишком долго тянули. Это никогда не было моим: приказывать, а потом ждать исполнения приказа и ставить галочки напротив имен солдат, отмечая справившихся с заданием и оплошавших.

Люди похожи друг на друга своими решениями. Можно успешно предугадать, как поступит тот или иной человек, если попадет в некие известные обстоятельства. Я умею это делать. А если умею я, значит, не такая это большая наука. Но Боженка меня подери…

Даже точно зная, как тот, кто находится рядом, поступит в следующий момент, я ни за что не смогу понять, почему он так поступает!

Катрала. Руаннас. Ганна-Ди. Теперь вот Аллари. Почему случилось то, что случилось? Они ведь могли передумать, могли принять другое решение, пропустить мои слова мимо ушей. Почему же прислушались? Я не приказывал. Не заставлял. Не настаивал. Всего лишь говорил вслух то, что они молча день за днем твердили себе сами.

Главное, я ни мгновения не был уверен в исходе событий. А тот, кто стоял сейчас напротив меня, наоборот, почти сиял уверенностью.

— Что ты думал?

— Что ты самый предсказуемый человек во всем Логарене. И я постараюсь сделать все, что будет в моих силах, лишь бы ты всегда оставался таким.

Еще один длинный шаг, и Иттан со-Логарен уже сидит на балконных перилах, перекинув ноги на уличную сторону, а в неровно постриженной шевелюре становится все больше и больше рыжих прядей.

— Извини, я снова ненадолго сбегу. И так уж припозднился с делами… Но я вернусь, — пообещал он, ухмыляясь во весь рот. — Теперь уж вернусь обязательно!

Я не услышал звука его приземления на мостовую. Отчасти потому, что Натти, как и его разноцветная ипостась, умел двигаться, не производя лишнего шума, а отчасти потому, что как раз в эти минуты тяжелые сапоги по меньшей мере трех человек застучали коваными подметками по лестнице, ведущей на второй этаж гостевого дома.

Хорошо, что кресло уже было убрано из прохода, иначе полетело бы в сторону вместе с дверью, искалеченно повисшей на одной петле. Старшина Рино Сепп, переступивший порог первым, перевел дыхание, только найдя меня взглядом и убедившись, что я спокойно и уверенно стою на своих ногах.

— Как вы меня напугали своими словами, эрте… До смерти напугали! — сообщил он, оглядывая каждый закуток комнаты. — Вы точно целы?

— И даже невредим.

— Слава Божу! Их было много?

— Всего один.

— Тот, что лежит внизу?

— Да, он. Наверное, услышал вас и предпочел сбежать, пока не поздно.

Я сказал это безо всякого умысла, просто предлагая правдоподобное объяснение случившегося, но старшина охотно принял мои слова на свой счет. В качестве признания заслуг конечно же.

— Я боялся не успеть, эрте. Можно было сразу отправиться сюда, но привести городскую стражу не удалось бы, не случись беда с тем, чье имя вы назвали. Вот тогда уж они поверили!

— Вы все сделали наилучшим образом. И я вам благодарен.

— А уж я-то как вам благодарен! — воскликнул блондин и продолжил, понизив голос до шепота: — Есть шанс, что мое следующее место службы будет вовсе не в порту.

— Поздравляю, — шепотом сказал я.

— Ну еще рано говорить… — зарделся от смущения старшина. — Но все идет к тому. — Он повернулся к стражникам, топчущимся у двери, и махнул рукой. — Здесь закончено! Нападавший был один, и он, благодарение Боженке, сделал нашу работу за нас. — На пороге Рино Сепп обернулся и, кивая в сторону Лус, спросил: — С вашей супругой, надеюсь, тоже все хорошо?

— Да, не беспокойтесь! Она немного устала от ночных гуляний и прилегла вздремнуть.

— Набраться сил на следующую ночь? — подмигнул старшина. — И правильно, праздник еще как следует не разошелся!

— О нет, завтра нас уже не будет в вашем благословенном городе. Дела, знаете ли. Пора двигаться к дому.

— Жаль. Правда жаль. Ну, если будете в наших краях снова, милости просим! И конечно, всегда можете в этом доме остановиться. Безо всякой платы, — еще раз подмигнул мне блондин и снова загрохотал подметками по лестнице, только теперь уже спускаясь.

Остаться я и в самом деле не мог. Хотя бы потому, что минутой позже, когда в комнате наступила прежняя тишина, с кровати раздался тихий, но глубокий и протяжный вздох. Такой, каким обычно возвещает о себе пробуждение.

Распахнувшиеся карие глаза уставились в потолок, долго изучали кривизну деревянных балок, а потом Лус, теперь уже она самая, единственная хозяйка собственного тела, заключила, причем, как мне показалось, с искренним удовлетворением:

— Это не мой дом.

Шаг девятый

Где-то…

Я не верю в удачу. Призрачных помощников придумывают себе те, кто не готов добиваться поставленной цели всеми силами, своими и заемными. Не бывает ничего случайного, если твердо следуешь выбранному пути. И даже если пытаешься скользнуть на обочину и затеряться в придорожной траве, тебя все равно вернут обратно. В проложенную волей судьбы колею.

Темнота обступает со всех сторон, сгущается, обволакивает сознание. Вот я еще чувствую прикосновение руки, лишающей меня моей «чужой» жизни, а вот ощущения пропадают вовсе. Хорошо, что мысли остаются при мне. Хвала Всеединому, кем бы он ни был, богом или все-таки человеком!

Кольцо света не торопится проступать в черноте вечной ночи, и тогда я начинаю первым. Зову. Здесь нет слов, нет звуков, нет ничего, во что можно было бы облечь желание вернуться, но чем горячее и отчаяннее оно становится, тем заметнее светлеет пустота вокруг меня.

Я не могу ждать вечно. Вернее, могу, но… Не хочу. Только главным сейчас является другое. Не то, от чего бегут. Конечно, и оно имеет не меньшую силу, только это копье бьет не вперед, а назад. Выворачивается из рук, чтобы воткнуться в твою же собственную грудь. Я ведь не хотел служить императору, но разве «не-хотение» уберегло меня от странного путешествия, похожего на сон, и в то же время куда более реального, чем домашняя скука? Теперь точно стоило попробовать действовать наоборот, хотя бы из чувства противоречия.

Попробовать желать всеми силами.

Густые сумерки тают, наполняясь мерцанием. Так мог бы дрожать утренний воздух, провожая рассеивающийся туман, но здесь нет ни того ни другого. И все же свет прибывает.

Я жду приближения невыносимо яркого кольца, тороплю его, ругаю, как только могу, словно суровая отповедь способна заставить шевелиться то, что вряд ли понимает слова и мысли. А чувства…

Все мои чувства собраны воедино. В тугой комок, норовящий выскользнуть из несуществующих пальцев. Нет времени размениваться по мелочам. Сейчас или никогда!

Вспышка, накрывающая мое сознание, ослепительно-бела. Как снег, по которому совсем недавно, а может быть, вечность назад мы с Герто шли к очередной компании беспечных бездельников, вознамерившихся позабавиться с диковинной бабочкой.

Снег…

Это и вправду он. Снег на ветвях деревьев. Там, за высоким окном.

— Просыпается!

Наверное, кто-то, неизвестный мне, кричит, но в мои уши слово, отмеченное тревогой и удовлетворением одновременно, втекает, булькая, как будто проходит не сквозь воздух, а через толщу воды.

— Он в сознании?

Я узнаю этот голос. И впервые с тех пор, как когда-то услышал его, не чувствую трепета. Привычка, призывающая к покорности, еще остается где-то там, внутри меня, я знаю, только почему-то молчит, скромно стоя в темном углу.

— Он может говорить?

Надо мной склоняются. Несколько лиц вплывают в поле моего зрения, дрожа, сливаясь очертаниями, заслоняя друг друга. Нет, так не пойдет. Так я ничего не увижу.

— Я… Мне надо подняться…

Мой собственный голос звучит тихо, не оставляя эха даже внутри родной головы, но его слышат. И выполняют высказанное пожелание сразу же, подхватывая меня под мышки, таща вверх и прислоняя к подушкам, наспех сложенным горкой.

Вот так-то лучше. Теперь все, кто находится в комнате, передо мной как на ладони.

Император, куда же без него. Человек, очень похожий на дознавателя, провожавшего меня за границу мира. Юноша в черно-белой лекарской мантии, бесстрастно, но внимательно прислушивающийся к биению моего пульса. И кто-то еще, совершенно незнакомый, но, пожалуй, вглядывающийся в мое лицо с не меньшим напряжением, чем владыка Дайи.

— Сколько у нас есть времени?

— Пара минут, — предполагает лекарь, явно призванный из «выдохов». — У всех по-разному, но меньше не бывает.

— Ты нашел его? — Одно из лиц вновь приближается, оказываясь со мной почти нос к носу. — Ты видел его?

— Да, ваше величество.

Я произношу слова, с детства внушавшие почтение, и еле сдерживаю улыбку. Понять страсть отца, потерявшего родного сына, нетрудно. Но разве этот ребенок единственный у императора? Ведь мы все его дети. Все без исключения. Вот только теперь на одного послушного точно стало меньше.

— Ты говорил с ним?

Его дыхание едва не заставляет меня задохнуться, но я не отшатываюсь, хотя подушки позволяют это сделать.

— Да.

— И он…

Выдерживаю паузу, но не столько для того, чтобы хоть чуточку больше заставить императора страдать, сколько для сбора воедино всего внимания, которое имеется в моем распоряжении. Люди, находящиеся в этой комнате, разумеется, доверенные лица, допущенные к строжайшим тайнам государства и государя. Но кто-то из них должен играть еще и в свою игру, а не только в общую.

— Он вернется. В скором времени.

Растягиваю слова, будто бы рассеянно переводя взгляд с одного лица на другое, жду необходимых мне знаков и… Получаю их с лихвой.

Никто не остается равнодушным, даже «выдох»: его пальцы стискивают мое запястье сильнее, чем это необходимо, и тут же хватка снова ослабевает. Дознаватель чуть сдвигает брови, слыша доставленное мной сообщение, и, судя по короткому шевелению губ, не приходит в восторг от новости. А вот тот третий, совсем незнакомый, явно рад: его взгляд вспыхивает ярче свечных огоньков, но, конечно, сразу же поспешно прячется за сощуренными веками.

Кажется, первые цели намечены. Теперь надо набраться сил и…

Комната вдруг начинает кружиться как заведенная, и я соскальзываю с подушек. На постель. Носом в покрывала.

— Ему нужно отдыхать, — равнодушно заключает лекарь.

Наверное, он прав, потому что какое-то время я не чувствую рук и ног. Совсем. И вообще ничего не чувствую, кроме страха. Нет, даже ужаса, ведь две минуты прошли, а это значит…

Что я помню?

Нет, что я еще могу помнить?

«Половина твоего будущего зависит от тебя одного».

А другая? От кого зависит она? От кого-то свыше? Но он ведь сам сказал мне, что Всеединый вовсе не бог, а человек, некогда открывший дверь в другой мир, только не успевший выдернуть ключ из замка. Что он имел в виду? Свои любимые обстоятельства, каждый раз складывающиеся причудливым образом?

Он…

Ханнер Мори со-Веента. Сонная гладь моря, способная в любой миг взорваться смертоносной бурей. Я помню его. То, как он говорит, как редко улыбается, как часто задумывается, как меняется его лицо, словно надевая маску, когда этого требуют… Ну да, обстоятельства!

Я помню.

И я буду помнить.

Восторг, взорвавшийся где-то внутри меня, больно ударяется об ребра, словно ища выход, но выхода нет, и ему не остается ничего другого, как копиться в грудной клетке, надуваясь рыбьим пузырем, пока…

Пока воздуха во мне не становится намного больше, чем снаружи. Иначе чем можно объяснить то, что я парю над кроватью, отталкиваясь ладонями от пустоты?

— С прибытием!

Женский голос, раздающийся от дверей, смущает меня и сталкивает с высоты обратно. На пол, которого я, впрочем, так и не успеваю коснуться, поскольку нежные объятия Каны ловят меня на полпути к лакированному паркету.

Она не произносит больше ни слова, но кажется, что я продолжаю… Слышать? Слушать?

Что-то звенит в моем сознании. Не в глубине, а на самой поверхности, почти снаружи, касаясь невесомо, как ветерок. Голоса. Много голосов. Они похожи друг на друга, и все-таки их можно уверенно различать, потому что за каждым тянется образ. Лицо. Манера поворачивать голову. Осанка. Движение пальцев.

Сотни приветствий. Искренних? О нет, я не настолько легковерен!

— Ты слышишь? — спрашивает Кана, обнимая меня.

— Да…

— Поначалу ты будешь путаться, но это скоро пройдет, поверь. Семья ждет тебя.

Вот как это называется? Незримая связь с каждым из «выдохов», однажды открывших глаза. Нерушимая связь?

— Они… они всегда будут со мной?

— Конечно, всегда.

Она улыбается, но ее взгляд остается отрешенным, как будто и сама Кана все это время прислушивается к…

Ну да. Теперь понятно, почему Либбет уделяет так мало внимания окружающему миру: у нее в голове вечно звучит другой. Неужели и я стану таким? Неужели и мне придется непрестанно внимать тысячам чужих голосов?

— Они никогда тебя не оставят.

Глаза Каны затуманиваются еще больше, видно, многосторонняя беседа набирает силу. Я могу присоединиться к ней, знаю и чувствую, что могу, но… Не хочу?

Нет, надо обязательно сказать иначе: я хочу побыть без надзора.

И как только желание вспыхивает в моем сознании, наступает благословенная тишина.

— Я могу уйти отсюда?

Она отвечает не сразу, ведь ей требуется время стряхнуть с себя невидимую паутину собеседников.

— Конечно. Предупредить об этом?

— Кого?

— Тех, кто не с нами.

Непривычно звучит. И не слишком-то приятно.

— Да, пожалуйста.

Кана кивает, ослабляя объятия, бережно ставит меня на пол, и только теперь я понимаю, что все это время мы парили в воздухе.

— Будь осторожен с новыми силами. Люди… они так хрупки. Но это не их вина.

Люди? А вы-то кто такие? Мните себя выше прочих лишь потому, что правдами и неправдами, а главное, огромными жертвами нашли способ дотянуться до могущества? Почему же я раньше не замечал в «выдохах» этого снисходительного великодушия?

Потому, что не видел угрозы.

Я считал их несчастными, лишенными желаний и потерявшими вкус к жизни, а они, оказывается, живут вполне припеваючи! И с высокого высока смотрят на всех остальных.

Я ошибался. Впрочем, мою наивность можно простить, но ошибся-то не я один.

Лекарь встречает меня в коридоре:

— Уже уходите?

— Хочу посмотреть на свой дом.

— В последний раз?

Он не шутит, не ехидничает, а всего лишь скучно предлагает мне объяснение моих же действий. И я не спорю:

— Пожалуй.

— Не стоит. Сестра Либбет уже закрыла его двери.

Сестра? А, ну да, они же все — одна большая семья!

— Тогда куда мне идти?

— Есть много мест, где вас будут рады видеть отныне и навсегда. Но сначала требуется завершить оставшиеся дела.

— А что-то осталось?

— Вас ждет эсса Имарр. Она наверняка спросит, хотите ли вы остаться в Крыле. Вольнонаемным служителем, разумеется.

— А я хочу?

— Есть много других мест, — повторяет лекарь, кладя ладони мне на плечи.

— Да, есть много других мест, — соглашаюсь я.

— Они ждут вас. Все мы ждем еще одного шага к великой цели.

— К великой цели?

— Первых из нас отправили в чужой мир против нашей воли. Но те, кто вернулся, старались уже не допускать насилия. Мы не держим зла на людей. Мы дарим им исполнение мечты. И не принуждаем к возвращению: каждый волен выбирать свою дорогу.

«Дарим исполнение мечты»?! Уж не в закрытых ли поселениях «выдохов» выращиваются разноцветные коконы?

— А нам выбор уже не нужен. Потому что у нас есть цель.

— У нас есть цель… — Я повторяю его слова только для того, чтобы выровнять дыхание.

Может, это все мне только снится? Может, я сейчас открою глаза и снова почувствую под пальцами женское тело?

— Скажете, как только будете готовы. Вам укажут путь.

Киваю. Мы расходимся, и я молюсь изо всех сил, чтобы этот голос подольше не раздавался в моей голове.

Эсса Имарр стоит у окна своего кабинета, глядя на зимний наряд города. При звуке шагов она оборачивается, встречает меня долгим взглядом и наконец предлагает:

— Присядете?

— Нет, благодарю вас.

— Чувствуете себя лучше?

— Пожалуй.

Ее великолепные ноги все так же стройны и гладки, но сейчас края голенищ изящных сапог прячутся под длинными полами форменного камзола.

— Я должна задать вам вопрос.

Страницы: «« « ... 2223242526272829 » »»