Горные дороги бога Иванова Вероника
Мои ладони сами собой приготовились к хлопку, но справа, оттуда, где за странным собранием наблюдал дряхлый старик, раздался слишком хорошо знакомый мне голос:
— Он не должен уйти живым. И это твоя забота.
Когда смотришь краем глаза, картинка всегда кажется нечеткой, но тут, даже когда я повернул голову, марево, окутывающее фигуру охотника за демонами, никуда не делось. Наоборот, с каждым мгновением становилось все гуще, и Иттан со-Логарен словно раздваивался, расчетверялся, раздесяте…
Распадался на свои точные, но почти бесплотные копии.
— Ну, бывай.
Это было последнее, что он сказал перед тем, как сорваться с галереи. Вниз, вверх, влево, вправо. Армия призраков, не поддающихся счету, заполнила собой пространство танцевального зала, чтобы…
Боль в кулаке, которым я со всей дури стукнул по перилам, только добавила моей злости новых оттенков.
Зачем? Почему? Ради какой непонятной цели? На кой ляд он бросился их спасать?! Ведь все же складывалось таким замечательным образом! Такую глупость еще мог совершить Натти, никогда не объяснявший причин своих поступков скорее всего потому, что и сам их не понимал. Но Иттан? Расчетливый, хладнокровный, опытный и умелый Иттан?!
Конечно, он успел. Разделив свою послушную и всемогущую плоть на кусочки, наделив каждый кусочек сознанием, охотник на демонов сделал то, что должно было быть противно его природе. Стал для всех одержимых в зале щитом на пути смертельной угрозы. Надежным щитом: ни одна из убийственных безделушек не добралась до первоначальной цели, и все же…
Исполнила свое предназначение целиком.
Они рассыпались по полу, пряжки, обвитые сыто подрагивающими стеблями. Под ногами у демонов, приговоренных к смерти и чудом избегнувших казни. Под ногами, которые тут же брезгливо и испуганно переступили с места на место, только бы оказаться подальше от обезвреженных орудий убийства.
Второго заряда у арбалетчика, похоже, при себе не было, и все же никто не попытался наброситься на него с кулаками или иным способом выразить свое недовольство, хотя, надо сказать, ряды одержимых медленно, но верно смыкались вокруг неудавшегося убийцы.
В кои-то веки демоны почувствовали себя единым целым? Плохо. Еще хуже, чем хуже некуда.
Он не уйдет, этот отчаянный. Ему не позволят. Теперь уж точно найдутся желающие пролить кровь, пусть и кровь своей собственной куклы. Возмездие свершится, вот только…
— Уж лучше бы тебя и впрямь Боженка побрала!
Не знаю, почему я произнес это вслух. Стоило бы промолчать, оставаясь в тени событий, чтобы потом, когда все уляжется, потихоньку убраться восвояси и наконец согласиться стать тем, кого видел во мне демон по имени Конран. Убийцей. Да, для его мира мои деяния станут благом, но убивать-то все равно придется прежде всего людей…
Золотое сияние, которому неоткуда было взяться посреди наступившего вечера, темным оком заглядывающего в разрушенный купол, проступило сквозь складки грубого одеяния той, кого боготворец назвал Боженкой. Очертания девичьей фигуры поплыли, растворились в воздухе, чтобы вновь сгуститься за спиной арбалетчика. Тонкие руки простерлись, обняли, потянули человека назад, и он должен был бы рано или поздно остановиться, но почему-то все двигался и двигался, прямо в сияние, пока не пропал в нем. Полностью и навсегда.
Мне со своего места было не разглядеть выражение его лица, и потом я еще долго жалел именно об этом. О том, что не узнал, с какими чувствами ушел в небытие несостоявшийся убийца. Оставалось только надеяться, что ни страха, ни боли он не испытывал, потому что больше прочих заслужил небесный покой.
— Вот! Вы видели? Вы… все видели? — лихорадочно взмахивая руками, взвился боготворец. — Это истинные божества!
— Только вашу просьбу они не услышали, — напомнила красная маска. — Почему же?
— Потому, что боги слышат только тех, кто в них верит.
Это было легко понять, едва рукотворная Боженка сорвалась с места, получив мой приказ. Нет, даже не приказ, а всего лишь пожелание.
Это ведь были боги моего мира.
Мои боги.
— Нет, не может быть…
— Тебе надо было обращаться к своему божеству. У вас же там, в вашем гадюшнике, есть свой божок, верно? — Я двинулся по галерее в сторону лестницы, со злорадным удовлетворением наблюдая прикованные ко мне удивленные и всерьез испуганные взгляды. — А ты сам захотел создать бога… Как думаешь, может, он просто тебе отомстил, а? За святотатство?
Конечно, эти ступени не были и на сотую часть столь же величественны, как престол катральского храма, но я, пожалуй, чувствовал себя сейчас не менее возвышенно, чем прибоженный, назначенный держателем кумирни. И куда могущественнее.
— Тебе было мало того, что ты и твои приятели делают людей рабами? Или, как вы их называете, куклами? Ты покусился даже на наших богов. Захотел превратить их в бессловесных слуг? Ну что сказать, тебе удалось. Вот только хозяина они выбрали себе сами.
Спускаться ниже второй ступеньки я не стал. Именно так, чтобы их макушки не доставали мне до пяток. Только так.
— Твоему деянию нет названия в моем мире. Не придумали еще такого преступления. Представляешь, никто из людей никогда не помышлял о том, чтобы сделать бога своими руками. Только образ. Смутный, непонятный, странный. Потому что бога нельзя видеть. И тем более богу нельзя приказывать. Не положено. Мы живем по таким правилам. Наш мир. У тебя свои законы? Понимаю. И судить не берусь. Знаешь ли…
Слова возникали будто сами собой. Словно кто-то невидимый и неощутимый вдруг подчинил мое тело своей воле. Прямо как демон, только на сей раз я не чувствовал необходимости бороться с захватчиком. Наоборот, готов был исполнять любое его повеление.
— Бож тебе судья.
Золото вспышки сверкнуло в другой стороне. Там, где стоял второй из рукотворных богов. Но никакого движения не было, все оставались на своих местах: и названный «Бож», и тот, кого следовало осудить. По лицу одержимого было видно, что он до смерти напуган, правда, когда стало ясно, что представления, подобного устроенному «Боженкой», не ожидается, черты боготворца заметно расслабились. А зря.
Праздничные одежды всегда обильны тканью и всевозможными украшениями, на них очень трудно заметить как проступающую кровь, так и сполохи света, особенно если не чувствуешь ни малейшей боли внутри и снаружи, поэтому одержимый понял, что происходит, только когда синеватые искорки затанцевали в воздухе прямо перед его лицом, сливаясь в плотный комок. Не знаю, как это вообще было возможно, оставить демона в сознании и одновременно разделить с этим самым сознанием, но на то боги и есть боги, а не простые смертные.
Боготворец, то ли уже неспособный пошевелиться, то ли оцепеневший от ужаса, смотрел не отводя глаз на звезду, которой сам и являлся, пока она медленно плыла по воздуху прямо в простертую ладонь безразлично улыбающегося «Божа». Смотрел, как хрупкие пальцы смыкаются вокруг синего сияния, сжимают, сдавливают и… стряхивают на пол горсть тусклых крупинок.
Он так и остался стоять, даже когда жизнь покинула его окончательно. Статуей, наглядно указывающей всем присутствующим в зале, что может произойти с тем, кто выступит против меня и моих богов.
Я мог пожелать, чтобы все одержимые в единый миг исчезли с лица обоих миров. Или остались. Неважно. Главное, здесь и сейчас любое мое желание могло стать исполненным. Безо всяких условий. Безо всяких жертв. Ведь истинные боги даруют свою всемогущую милость просто так. Просто потому, что могут это сделать.
Десятки глаз в прорезях разноцветных масок осторожно касались взглядом моего лица, стараясь угадать, что случится дальше, и надеясь избежать участи, уже постигшей двоих в этом зале. А я смотрел поверх голов и мучительно думал, как поступить.
Будь все хоть чуточку иначе, сомнений бы не возникло: смерть, и все. Но зачем-то, по какой-то нелепой, сумасбродной и все же веской причине Иттан со-Логарен пожертвовал собой, чтобы спасти всех этих тварей. Ведь ему было легче легкого дождаться, пока пряжки и стебли сделают свое дело. Или боялся за свою жизнь тоже? Но тогда пусть лучше бы сбежал. Неужели не мог? Не верю.
Нет, он точно знал, что ему надо. И нарочно показал это мне. Чтобы я не отступил ни на шаг в сторону от начертанного им пути.
Вот так и заканчивается всемогущество. Разбиваясь об узы долга. Если эти одержимые должны были остаться в живых, я не мог их убить. Потому что не простил бы себе никогда преступления против последней воли, против памяти…
Были ли мы друзьями? Бож его знает. То есть Бож-то наверняка знает, только отвечать не станет.
Иттан со-Логарен не раз спасал мне жизнь. И он же убил меня, когда другого выхода не было. С ним мы точно были чужими друг другу людьми, а вот Натти…
Без него в смотрительском доме будет пусто и скучно. Теперь уже навсегда.
— Вы должны были принять одно решение, верно? И вам предъявили все необходимые доводы. Решите уйти из этого мира? Помашу вам платочком. Рискнете остаться? Что ж, тогда вас буду судить уже не я, а сами знаете кто. Думайте, но думайте скорее, потому что безгранично только божье терпение, а не человеческое. И да… Думайте за дверью. Убирайтесь отсюда. Вон!
Повышение голоса оказалось лишним: одержимые высыпали из танцевального зала быстрее, чем мои слова превратились в эхо. Впрочем, вскоре выяснилось, что не все здесь отличались завидным послушанием.
Не прошло и минуты, как из темного угла раздалось слегка растерянное и одновременно восхищенное:
— Никогда бы не подумал, что так обрадуюсь, когда мое приглашение будет принято.
Он даже ради пестрого праздника не изменил своей привычке странно одеваться, но теперь, на фоне опустевшего и полуразгромленного зала, смотрелся в своем мрачном костюме вполне уместно. Как могильщик на поле закончившегося боя.
— То письмо… запечатали вы? — срывающимся голосом спросила Лус.
— Да.
— Лично?
— Вообще-то я даже его написал, — уточнил молодой человек и добавил, криво улыбнувшись: — Лично.
— Мой принц.
Женщинам не полагается преклонять колена перед своим сюзереном. Наверное, потому, что, нося длинное платье, это довольно трудно сделать, не запутавшись в складках ткани. И все же демона по имени Конран подобное обстоятельство не только не остановило, но и не смутило. Ни на мгновение.
Девица, опустившаяся на правое колено и почтительно склонившая голову, просто обязана была выглядеть смешной. Или нелепой. Однако смеяться мне почему-то не хотелось.
— Мой принц, — повторила Лус еще раз, словно заклиная.
— Встаньте и… представьтесь. Ведь я, назвав свое имя, так пока и не услышал вашего.
Демон поспешно выполнил сначала один приказ, поднявшись на ноги, потом другой:
— Конран Глен да-Диан.
— О, мне следовало бы догадаться! Такой выбор тела не мог быть простым совпадением.
— Я не выбирал, мой принц. Выбрала она.
Молодой человек приподнял брови, но переспрашивать не стал. А все потому, что не удивился. Ни капельки.
Я видел слишком мало одержимых, чтобы делать далеко идущие выводы. Да и, наверное, слишком мало людей. Когда не хватает наблюдений, обычно обращаешься к собственному опыту, тому, который успел накопить. Зачастую такой подход приводит к неверным решениям, непониманию, путанице, оговорам и отчаянному противостоянию, однако в нынешнем своем впечатлении я был уверен от начала и до конца.
Одержимый, стоящий напротив Лус, давно уже забыл, каково это — быть молодым.
Пожалуй, происходящие события вызывали у него интерес. Возможно, некоторый азарт. Заставляли задуматься и дать оценку случившемуся. Все что угодно, только не удивляли. А не удивляется лишь тот, кто успел многое повидать. На своем веку, как говорится. И век молодого человека в старомодной одежде, похоже, был очень долог.
А вот совесть вряд ли.
— Вы знали, кто вас сопровождает?
Я не стал делать упор на слово «кто», и правильно поступил. Расходовать зря душевные силы не требовалось: меня поняли сразу, во всех возможных подробностях.
— Да. Я просил его об этом.
Вот даже как? Весьма многозначительное дополнение. Стало быть, парень высоко летает, другого объяснения действиям Иттана нет.
Зачем ему было скрываться от друзей и знакомых? Только ради спокойствия своего подопечного.
Зачем ему было молчать о своем решении? Затем, что на его пути не должно было оказаться препятствий.
— Вы приказали ему умереть?
Не знаю, что подтолкнуло меня к такому вопросу. В самом деле, он ведь уже не имел почти никакого значения. Прозвучи «да», и я только утвержусь в своем мнении. Прозвучи «нет»…
— Он знал достаточно, чтобы поступать по собственной воле. Любым образом.
Ну конечно. Я и не сомневался. Если Натти еще можно было попытаться заболтать, надавить на жалость и прочие человеческие чувства, то Иттан со-Логарен всегда действовал исключительно в ему одному известных интересах. Хотя и на благо людей. Вот только его последний поступок странным образом выбивается из общего ряда.
— Он хотел спасти вас. — Я понял, что угадал, когда взгляд молодого человека все-таки полыхнул алой искрой. — И ни мгновения не колебался. Интересно было бы узнать почему.
— Ревнуете?
А вот теперь мой противник нанес безошибочный удар в цель. Я бы сам не назвал ревностью терзавшее меня обиженное негодование, но в целом эти чувства весьма походили друг на друга. И мне не было стыдно признать ни первое, ни второе:
— Да, я предпочел бы, чтобы он погиб, спасая меня, а не кучку демонов, в первый раз чего-то испугавшихся по-настоящему.
— А я благодарен ему за спасение. — Он не возражал, не пытался спорить, просто всего лишь еще раз напомнил свое мнение.
Случившееся не подлежало исправлению, и изливать злость на того, кто каким-то способом вынудил охотника за демонами отдать свою жизнь ради благополучия прежних целей охоты, было бессмысленно. Я понимал это, но ничего не мог поделать со злостью, горчащей на языке.
— Посмертно?
— Мне очень жаль.
Ну да, а что еще можно сказать? Только мне-то что делать с этой жалостью?
— Надеюсь, оно того стоило. Но клянусь, если вы сейчас же не уберетесь отсюда, его жертва окажется напрасной.
— Ты не сделаешь этого.
Хрупкая девичья фигурка встала между нами. Не угрожая, нет. Просто давая понять, что если придется убивать, то не одного, а двоих.
Вообще-то это было нечестно. Меньше всего мне хотелось причинять вред девушке, единственный раз за короткую и не слишком счастливую жизнь поступившей по велению сердца. С другой стороны, вряд ли ее душу можно было вернуть обратно. Как говорил Натти? Разделение проходит успешно, пока демон и человек не срослись слишком сильно. То есть если не тянуть время. А в случае Лус…
— Ты меня не остановишь.
— Знаю. Я видел, на что ты способен. Помнишь?
Как там он обращался к одержимому? «Мой принц»?
— Уходите. — Я немного подумал и добавил: — Желательно, подальше.
— Последнее слово в любом споре остается за человеком?
Он ни к кому не обращался с этим вопросом. Скорее, напомнил самому себе о чем-то важном и не слишком радостном, а потом взял Лус под локоть, как полагается мужчине, сопровождающему женщину. Больше не прозвучало ни слова. Ни от кого из присутствующих. Демон по имени Конран и его повелитель вышли из танцевального зала, осторожно обходя набухшие синевой стебли, рассыпанные по полу вместе с осколками стекла.
Их оказалось много, этих стеблей, сыто обвившихся вокруг серебряных пряжек: мне еле-еле удалось связать вместе концы плаща, на котором громоздилось величайшее сокровище мира. И если бы вдруг захотелось разбогатеть… Или лучше самому употребить?
Тьфу. Это походило бы на то, что я высасываю кровь прямо из вен охотника за демонами. Каплю за каплей.
Нет, никто не получит его могущество. Недостойны. Ни один человек. И я в том числе, хотя, учитывая две неподвижные фигуры, ожидающие приказа, меня можно считать…
Да, почти богом.
Я мог бы сделать все вокруг лучше и прекраснее? Еще бы, с такой-то силой! Но мне бы пришлось вечно прятать своих могущественных помощников, ведь, не дай Бож, кто-то еще рядом проронит заветные слова! И, не дай Боженка, этот кто-то поймет, что именно произошло. Куда тогда покатится мир?
Первым делом соседи поубивают друг друга, ведь у каждого человека наверняка найдется чего в сердцах пожелать ближнему своему. Те, кто выживут, конечно, будут вести себя осторожнее. Наверное, тоже попрячутся в норы. Или устроят бойню еще кровавее, так сказать, за право быть услышанным «богами». Кто-то обязательно выйдет победителем, но проигравших, как обычно, будет больше. Собственно, проиграют все остальные, и будет уже неважно, насколько благороден тот единственный возвысившийся человек.
Да, есть лишь два пути. Либо пожелать, чтобы весь этот мир побрали воплощенные божества, от греха подальше. Либо…
В танцевальном зале не было окон, зато нашлись задние двери, ведущие в узкий коридор, опоясывающий здание и выходящий к крохотному балкону над рекой. Должно быть, его использовали для пополнения питьевых запасов. А может, для обратных целей. Главное, что под моими ногами монотонно шумела вода, ни на мгновение не останавливающая свой бег.
Растения-пиявки отдавали свою добычу неохотно: пальцы начали уставать уже на половине пряжек. Зато, пустея, стебли становились податливыми и легко позволяли снять себя с серебряных загогулин. Капли мерцающей синевы летели вниз светлячками посреди ночной темноты, судорожно подмигивали, касаясь воды, расплывались лужицами и, не успевал я моргнуть, меркли. Навсегда.
Не знаю, хотел ли Иттан такого упокоения. Я бы на его месте не отказался. Жаль только, что сказать над водной могилой мне было нечего. Да и вообще не хотелось ничего говорить, пока дела не будут закончены.
Два дела, если быть точным. Пусть одинаковые, но все же два.
Они стояли на том же месте, где я их поставил, в укромном закутке за дверью, и вряд ли подозревали о своей дальнейшей участи. Истуканы. Статуи, почти такие же, как изваяния в кумирнях, только чьим-то капризом разделенные пополам. Идеальные слуги: молчаливые, могущественные и безгранично послушные. Вот только лучший мир явно надежнее строить с друзьями, чем со слугами. Да и приятнее.
Лучший…
Мои пальцы дрожали, зачерпывая из плаща горсть стеблей, заметно оживившихся при приближении к «богам». Мои ноги подкашивались, когда я заходил истуканам за спину. Заходил с тыла, потому что мне было больно смотреть на их лица. Лица несчастных детей, искалеченных в угоду чужой воле.
Нельзя убить тех, кто и так уже мертв, можно только отпустить их души на свободу…
Я повторял это себе снова и снова, обнимая «богов» и прижимая стебли к их шеям. Насытившиеся пиявки скатывались на пол и сыто замирали под ногами одна за другой, но их должно было хватить, чтобы забрать божественную силу.
И их хватило.
Когда последние посиневшие стебли лениво повисли на моих пальцах, я понял, что сжимаю в объятиях воздух. Да, пока еще плотный, густой, вязкий, пока еще обманывающий зрение призрачными линиями и красками, но уже бесплотный. Боги, лишенные могущества, превратились в туман, рваными клочками разлетевшийся от моего усталого выдоха.
Второй раз выливать эссенцию в реку оказалось еще труднее: руки почти не слушались. В конце концов я просто кинул пиявок на дощатый настил и начал топтать ногами. Наверное, со стороны мои движения походили на что-то вроде танца на раскаленных углях с той лишь разницей, что каждый шаг взметал в воздух не алые, а пронзительно-синие искры, бросавшие пугающие отсветы на все вокруг. И только когда последняя из них погасла, наступила ночь. Настоящая. Снаружи и внутри.
Конечно, так должно было случиться. Обязательно должно было.
Разве я собирался всю оставшуюся жизнь странствовать по миру в компании одержимого? Да ни за что!
Разве мог я всерьез рассчитывать, что Натти будет опекать меня до самой могилы? Конечно нет. Только надеяться — в перерывах между приступами злости и обиды.
Так стоило ли огорчаться тому, что развилка, которая рано или поздно должна была оказаться у меня на пути, лишь чуть-чуть поторопилась подвернуться под ноги?
Стекло, хрустящее на каждом шагу. Рваные гирлянды, превратившие танцевальный зал в подобие неухоженной лужайки. Созвездия свечных огоньков на стенах…
Осколки мира.
Прошлое.
Мое прошлое.
А где-то там, на улице, жизнь идет своим чередом, и нужно только шагнуть за порог, чтобы попасть в настоящее, неотвратимо и неуклонно стремящееся к будущему.
Своему будущему.
— Да что же это такое… Да как же так…
Он не выглядел огорченным, этот лысоватый мужчина, растерянно уставившийся на учиненный в зале разгром: он выглядел убитым. По крайней мере, я ни разу еще не видел, чтобы на человеческом лице мелко тряслась каждая черточка, причем в своем собственном особенном ритме.
— Да чем же я все это заслужил… — Он не спрашивал. Не причитал. Не удивлялся. Скорее, повторял одни и те же слова для того, чтобы хоть что-то связывало его сейчас с реальностью. — Да почему же…
— Вы здешний хозяин?
Вопрос не очень-то помог вывести незнакомца из оцепенения: мужчина повернул голову в мою сторону, но остановившийся взгляд проясняться не пожелал. Впрочем, заученный ответ все же последовал, пусть и в прежнем бесстрастно-безжизненном тоне:
— Леви Лотт, к вашим услугам.
— Значит, украшение зала — ваших рук дело?
— Как же иначе, разумеется, мо… — Тут до него, видимо, дошло, о чем идет речь, и хозяин танцевального зала чуть ли не взвизгнул: — Нет! Я их не вешал!
Вообще-то, посмотрев на полноватую фигуру, мало приспособленную к тяжелому труду, а тем паче к труду, требующему определенной ловкости, можно было уверенно исключить эрте Лотта из исполнителей грязного дела. Но не из заказчиков.
— Но вы их поручили кому-то, эти работы, и оплатили?
Вот теперь мой собеседник не спешил что-то признавать или отрицать:
— На яра-мари принято приносить в дом цветущие ветви.
— И вплетать в них серебро?
— Нет, о серебре никто даже не заикался, — признал Леви Лотт, настороженно разглядывая металлические изгибы пряжки в моих пальцах. — По крайней мере, я ни слова садовнику не говорил.
— Так откуда же все это вдруг взялось? — Я откинул край плаща.
По глазам хозяина танцевального зала было понятно, что ювелирно-цветочные безделушки он видит впервые, а об истинном назначении даже вряд ли догадывается. Потому и молчит пока? Что ж, растолкую поподробнее:
— Некий злоумышленник, знающий, что сегодня вечером в танцевальном зале соберутся одержимые, пытался их убить, для чего и использовал эти штуки. А спрятаны они были как раз среди ваших цветущих ветвей. Так как считаете, нам есть о чем поговорить?
Леви Лотт напряженно сглотнул, не отрывая взгляда от серебряной груды.
— Либо вам было известно, что затевается, либо…
— Я виноват. Я во всем этом виноват.
Он по-прежнему не смотрел на меня, и это мешало понять, какой смысл вложен в неожиданное признание, потому что ни раскаяния, ни отчаяния в голосе хозяина зала по-прежнему не слышалось, одна лишь покорность судьбе.
— Скажете, что сами ползали по потолку, крепя гирлянды?
Леви Лотт невольно поднял голову:
— Нет, конечно же нет… Я бы упал и разбился раньше, чем поднялся туда.
— Тогда кто это сделал?
— Их было двое. Один… он был одержимый, как вы это называете. А второй нет. Второй был обычным человеком. Совсем обычным.
Вот, значит, как. Остался еще кто-то? Надеюсь, последний, иначе охота вслепую может продолжаться вечно, а мне уже порядком надоело чувствовать себя добычей.
— Как они выглядели? Особенно тот, который был человеком?
Хозяин танцевального зала потер виски кончиками пальцев.
— Как и все мы… Две руки, две ноги, одна голова.
— Безволосая?
Глаза Леви Лотта дружно моргнули:
— С чего вы взяли? Обычная голова. Только повязанная платком…
Дальше можно было не спрашивать. Тоже бритоголовый, как и следовало ожидать. Цепь одушевления во всей своей красе. Однако если учесть сегодняшнюю выходку побранного Боженкой, возникает сомнение, что эти три Звена орудуют в Аллари по приказу свыше.
Самодеятельность. Чистейшей воды. Иначе откуда бы взялись все те чувства, обуявшие несостоявшегося убийцу? Впрочем, неизвестно, что опаснее: строгое следование указаниям или праведный гнев человека, потерявшего своих напарников, а может, и того хуже, друзей. Если же второе хоть на шаг ближе к истине, чем первое, бритоголовый точно не уйдет восвояси просто так, без отмщения.
— Он всего лишь предложил помочь, а мне так нужна была помощь… Я должен был отказаться. Конечно, я должен был отказаться! Но разве я мог? Демонам ведь не отказывают. А он сам предложил мне…
Это верно. Демоны приходят и берут все, что им понадобится. Не спрашивая и не принимая отказа.
— Тогда не стоит себя винить.
— Винить себя? — Хозяин танцевального зала грустно улыбнулся. — Больше некого. Что бы я ни сделал, отвечать придется мне, а не кому-то другому.
Да, скорее всего. Когда понадобится виноватый, лучше выбора не придумаешь. Хотя и жаль беднягу. По-человечески жаль.
— Вас попросту обманули. Такое случается хотя бы однажды с любым из нас.
— Обманули? — на мгновение задумался Леви Лотт. — Да, пожалуй. Но меня никто не заставлял обманываться.
Тон его голоса постепенно креп, только не в самую лучшую сторону: с подобным выражением обычно говорят и чувствуют себя люди, принявшие окончательное решение. Окончательное, главным образом, для своего личного будущего.
— Вас не станут обвинять. Никто из гостей зала в ближайшее время даже не вспомнит о вас, поверьте. У них появился другой, куда более важный повод для размышлений.
— Но когда-нибудь они вспомнят.
— Так уезжайте. Сегодня же. Найдите лодку. Украдите, если понадобится. С веслами сумеете справиться?
— Я должен бежать? — Кажется, он искренне удивился.
— Тот человек, второй, который вешал гирлянды. Он вернется сюда, чтобы узнать, что случилось. И он не будет любезен в расспросах.
— Пусть приходит, — простодушно разрешил Леви Лотт. — Мне все равно нечего ему сказать.
— Боюсь, в это он не поверит. А даже если и поверит… Вы не переживете этот разговор.
— Пусть.
Он наконец-то посмотрел мне прямо в глаза, посмотрел так светло и спокойно, что можно было больше не тратить время и силы на предупреждения. Ввиду полной бессмысленности.
— Хотите умереть?
— Моя жизнь была посвящена служению. Не знаю, поймете ли вы… Ну неважно. Я не вижу себя в другом месте, при других хозяевах. И не вижу себя свободным. Если нить, привязывающая меня к залу, порвется, я не обрету свободу. Это… это больше чувств и всего прочего. Я должен был исправно служить и служил, а потом вдруг невинный поступок обернулся чуть ли не преступлением против всего, что составляет меня с ног до головы. Я предал не своих хозяев. Я предал себя. И… я не чувствую себя живым. Больше не чувствую.
Он был уверен в том, что говорит. Для меня его слова могли звучать как угодно, но достаточно было прислушаться к интонациям, чтобы поверить и принять решение Леви Лотта вместе с ним самим. Безоговорочно.
— Вы умрете, как только он доберется до вас.
— Повторю: мне не страшно умирать, эрте. Я уже мертв. Или умру в самом скором времени.
— Что ж, тогда… Окажете мне услугу напоследок? Вам она ничего не будет стоить.
— А вам?
А для меня это будет подарком. Самым роскошным на свете.
— Так окажете?
— Почему бы и нет? — согласился хозяин танцевального зала.
— Когда тот человек придет к вам… Не знаю, насколько быстро это случится, но случится обязательно. Так вот, он непременно спросит о том, кто убил его товарища. И вы должны указать на меня.
Он попробовал улыбнуться:
— Тоже торопитесь покинуть этот мир?
— Наоборот. Опишите ему мою внешность, скажите, что я остановился в гостевом доме у Западной арки и что… — Ну да, об этом непременно нужно упомянуть, чтобы убийца закусил удила. — Что я пришел сюда вместе с красивой белокурой девушкой, но приглашена на праздник была только она одна. Справитесь?
Леви Лотт понимающе кивнул:
— Хотите устроить ему ловушку?
— Самую надежную из всех.
— Я сделаю все, как вы сказали. Это и в самом деле не будет мне ничего стоить, — улыбнулся хозяин танцевального зала. — Надеюсь, у вас получится то, что вы задумали.
— И у вас, надеюсь, тоже.
Наверное, более дурацкого пожелания человеку, идущему на смерть, придумать было невозможно, но мой собеседник принял его как должное. Нет, даже как некую особую честь, потому и церемонно поклонился на прощание. Я же раскланиваться не стал, чтобы не терять время зря.
Хозяйка гостевого дома открыла на мой стук сама, и, судя по совершенно свежему и слегка разгоряченному лицу, в эту ночь не то что еще не ложилась спать, но вовсе не собиралась смыкать глаз.
— Старшина Сепп сейчас в городе или на службе?
— Малыш Рино? Должно быть, гуляет. Порт с полудня закрыт, ведь яра-мари — праздник для всех!