Даниил Галицкий. Первый русский король Павлищева Наталья
– Нет, он только Владимирское княжество огнем и мечом прошел да те, что по пути попались…
– Та-ак… ладно, иди, отдыхай, после еще поговорим, как проснешься через три дня.
Конечно, гонец не три дня спал, а всего день, но храпел так, что стены тряслись! Любопытные дворовые девки бегали на такое чудо поглядеть. Две такие заглянули, а Викула как раз примолк, они чуть дальше в дверь сунулись, снова тихо, еще чуть… Вторая напирала на первую, тоже хотелось увидеть. И тут у Викулы вырвался особенно сильный храп. От неожиданности девки завизжали на весь двор и бросились наутек.
Перепуганная старуха-знахарка, что жила еще со времен княгини Анны, на которую они налетели, заорала в свою очередь. Возник знатный переполох. Когда разобрались, в чем дело, долго смеялись. Виновницы сгорали от стыда, а Викула продолжал храпеть как ни в чем не бывало.
Даниил Романович снова не спал ночь, снова давило под левой грудью, сжимало, мельтешили мушки перед глазами, и кружилась голова. Но он не звал лечца, понимал, что все это от переживаний за любимую дочь. Дочь с мужем и маленьким сынишкой где-то вдали в опале и беде, а он помочь не может.
Осуждал ли он зятя, ввергнувшего княжество и семью в такую беду? Нет, потому что и сам в детстве бывал в беженцах, и свою семью тоже вынужден был бросить, когда к Беле со Львом уезжал, а потом искал Анну с детьми по всей Польше. Но не осуждал еще и потому, что сам дань Батыю не платил и готов был выступить против татар в любой день! Даниил Романович не просто не осуждал зятя, он его мысленно поддерживал, мало того, он уже понял, что на мужа повлияла разумная Устинья, ведь не раз слышала, как ярились отец с дядей. Ай да Устинья, ай да дочь!
Почему-то мысль немедленно выступить на защиту владимирской земли у князя не возникла.
Зато возникла другая, нехорошая… Почему не помог князь Александр? Почему он был в это время у Сартака? Даниил Романович забыл, что вызывали обоих братьев, и Невский просто послушно поехал, не желая рисковать. Он не обращал внимания на вызовы Батыя и даже Туракины, пока сам не побывал в Сарае, а потом в Орде. Похоже, из поездки каждый из Ярославичей вынес свое. Старший решил лучше решать все миром и послушно платить дань, только чтобы земли не разоряли, а младший поверил в свои силы, которых было попросту мало!
Даниил забыл о собственной осторожности, о том, как прятался в Поморье, пока на его земле хозяйничали татары, как по первому даже не зову, а требованию отдать Галич метнулся к Батыю с дарами, понимая, что не сможет противиться и потеряет все.
Сейчас галицкий князь забыл обо всем, он помнил только одно: зять был жестоко бит, а его старший брат в это время пил кумыс у царевича. Вот тут и появилась эта подлая мыслишка, которая засела и не желала уходить: это Александр, недовольный тем, что Владимиром правит младший брат, навел рать на Андрея! Конечно, кому еще выгодно, чтобы Андрей бежал или вообще погиб? Невскому! Теперь он Великий князь, под его рукой и Владимиро-Суздальское княжество, и Новгород, и все остальные более слабые, вроде Муромского или битой-перебитой Рязани, тоже под ним стоять будут. Вот чего добивался старший Ярославич!
Все они такие, отец и дядья такими же были, меж собой за власть так дрались, что кровушкой всю Русскую землю полили. Вот оно, Всеволодово племя, и Михаил Черниговский из них, потому всю жизнь успокоиться не мог, пока в Орде не убили!
В этих словах была своя правда, сыновья сильного князя Всеволода Большое Гнездо еще при жизни отца за власть сцепились, а уж когда его не стало… И правда Русь кровушкой залили. Старшие, Константин с Юрием, боролись не на жизнь, а на смерть, а остальные каждый за своего стояли. Ярослав, чьи сыновья теперь во Владимире, встал за Юрия, но еще умудрился так поссориться со своим тестем Мстиславом Удатным, что тот едва дочь не забрал у ненавистного зятя!
Размышляя так, Даниил Романович забывал, что и сам был в смертельной ссоре с тем же тестем – Мстиславом Удатным, и тоже людской крови не жалел, за Галич воюя. Но свое казалось справедливым, а такое же чужое – нет. И он уже жалел, что во второй раз породнился со Всеволодовым семенем, сначала выдав замуж за Михаила Черниговского сестру, а теперь вот за Андрея Ярославича Устинью.
Мысли скакнули в сторону. А чудно выходит, на Руси, почитай, все князья родственники! Сын Всеволода Большое Гнездо Ярослав был женат на одной дочери Мстислава Удатного, а он, Данила, на другой. Дочь одной Мстиславовны вышла замуж за сына другой – князя Андрея Ярославича. А сестра Данилы Мария была замужем за другим сыном Всеволода – братом князя Ярослава Михаилом Всеволодовичем Черниговским. Их дочь Мария Михайловна вышла замуж за Василька Ростовского, который был сыном старшего сына того же Всеволода! Вроде далеко от Владимирской Руси Холм и Галич, а вот как судьбами сплелись обе ее части…
Но постепенно он снова стал думать о, как ему казалось, предательстве, причем продуманном предательстве Александра Ярославича! И как может Кирилл его оправдывать?! Нашлись два замирителя, тому бы все мирно решать, и этому тоже. Теперь предателем стал казаться и митрополит: где он был, почему не предостерег Андрея и не остановил Александра? Не может быть, чтобы не ведал его предательских мыслей!
К утру у Даниила Романовича были синяки под глазами, страшно болела голова, точно пил неделю, и вызрела твердая уверенность, что Невский – предатель. А если уж Невский, то и все остальные! Никому доверять нельзя, все предают! Фон Стирланда перекупили, Невский брата татарам продал, Кирилл бросил…
С утра пораньше, не отстояв службы, не завтракая, князь, к огромному изумлению дворского, потребовал себе вина! Пил Даниил Романович в одиночестве, никого в ложницу не пуская. Первый раз в жизни он пытался забыться вином, это далось трудно, голова трещала, словно деревья на морозе, но пьянеть не желала, мысли были тяжелыми, но совершенно трезвыми, а оттого еще более злыми.
Единственный человек, на которого он мог положиться, – брат Василько, он не то что Невский, он не предаст! Еще вон Андрей, тоже душу готов отдать за князя. И все! Нахлынула обида на дочь, стало казаться, что и Устинья предала, поехала не к отцу, а к какому-то Биргеру! К чему ей Биргер, если есть отец в Холме? Неужели испугалась, что он не сможет защитить перед татарами? Все обидели, все… Отец рано умер, осиротив… мать в обитель ушла… жена померла… Злата тоже… дочь другому больше верит, чем ему… Кирилл бросил… Стирланд, собака, и тот ради денег предал… и Лев который день из своего города глаз не кажет…
Даниилу казалось, что несчастней человека на свете не сыщешь.
Он не помнил, сколько времени пил, что пил, что говорил тому же Андрею, пытавшемуся возражать. Кажется, пообещал повесить на березе. Кажется, дворский ответил только «Э-э-эх!..». Князь возмутился:
– Что «э-эх»?! Что значит вот это твое «э-эх»?! Нет, ты мне по-русски объясни!
– Зря ты пьешь, Данила Романович.
Даниил укоризненно посмотрел на дворского долгим взглядом, вздохнул и довольно четко возразил:
– Я не пью!
Андрей удивился:
– А кто же столько выпил, я, что ли?
– Ты не пил! И я не пью. Я напиваюсь! Налей еще!
– Не буду. Хватит с тебя, Данила Романович. Княгиня уже приходила ругалась…
– Княгиня? Гони в шею! Пусть едет к своему Мин… Мидно… Мигно… тьфу ты! Миндовгу!
– Пойдем спать, а?
– Выпей со мной, пойду.
Выпили, потом еще, и еще, и еще…
На следующий день срочно приехавший в Холм Василько застал Данилу и Андрея, выпивающих в обнимку. Они пытались доказать друг дружке, что в мире все предатели!
– И я?
Вопрос Василька застал пьяных князя и дворского врасплох. Даниил посоображал и помотал головой:
– Ты нет! Остальные предатели! Предатели!
Его поддержал Андрей:
– Предатели!
Поняв, что разговаривать с братом бесполезно, Василько распорядился, чтобы слуги, во-первых, утащили бочонок с вином, там еще оставалось что-то. Во-вторых, уволокли отоспаться дворского, а уж за Даниила он взялся сам.
Даниил очнулся и не сразу сообразил, где он и что происходит. Невыносимо болела голова, и страшно мутило. Он попытался хоть что-то вспомнить. Получилось плохо. Слуги приволокли бочонок вина, он начал пить… кажется, пил долго и в одиночестве…
Стало не по себе, ни разу в жизни Даниил не позволял себе напиваться, помнил, как противно выглядят пьяные, и терпеть не мог утреннего похмелья. А вот теперь оно было сполна… Застонав, князь попробовал повернуться на бок, чтобы встать и хоть напиться водички, если уж кисленького кваску не найдется. Болело все…
Но еще тяжелее было увидеть над собой Василька. Брат протягивал ему ковшик с тем самым квасом, по которому так тосковало нутро Даниила. Тот с трудом приподнялся на локте, жадно выпил квас, не замечая, как капает с бороды на постель, снова откинулся:
– О-ой…
– С чего ты напился-то?
– Вести принесли такие, что хоть вой.
– Это ты про Неврюя? А чего вы ждали, что Батый станет терпеть непослушание? Прав Невский, хана дразнить – что против медведя с голыми руками ходить. А Андрей твой дурак, хорошо хоть бежать удалось.
У Даниила так болела голова, что не смог даже вытаращить глаза, только застонал:
– И ты туда же! Спелись с митрополитом?
– Так чего пил-то? Кого жалко? Устинья спаслась, от шведов заберешь, и все.
Даниил вспомнил свои мысли про предательство, теперь они показались попросту глупыми. Но он все же высказал брату. И чем больше говорил, тем больше снова уверовал, что так и есть. Василько не согласился:
– Нет, не думаю, чтоб Невский навел на брата татар, чтобы самому на великокняжеский стол сесть. Ему проще можно было, попросил бы у Батыя ярлык, тот не отказал бы. А Андрей и впрямь дурень, куда ему теперь? Неужели думает, что Биргер станет ради него с татарами воевать?
– Василько, с кем союз держать, а? С кем договариваться? С одной стороны Батый, с другой Миндовг, с третьей Бела, хорошо хоть свои галицкие успокоились.
– А вот есть ты и есть я, еще Лев в своем городе сидит, твои сыновья подрастут, мои тоже…
– Это не скоро, сейчас с кем? Скоро ли татарская сила ослабнет, чтобы можно было без оглядки на нее жить?
Брат тяжело вздохнул и покачал головой:
– Нет, Данила, не скоро.
– Папа все к себе в союзники зовет.
– Миндовг решил корону принять.
– Что?! – Князь от неожиданности вскрикнул и снова застонал, схватившись за голову. – Дай еще кваску.
– Держи, пьяница!
Миндовг будет королем?! Совсем немыслимо.
– Зачем это?
– А чтоб Стирланд себе его земли не захватил! У Миндовга какое было правило? Кто что завоевал, тот тем и владеет. А если с его собственными землями так же? Стирланд может. Миндовг теперь свое Великое княжество Литовское Великим королевством звать станет.
Немного поговорили о Миндовге, потом Василько вздохнул:
– Слушай, Данила, может, принять эту корону, а? Хотя бы рыцарей можно будет не бояться, и Миндовга тоже, если он будет король.
Даниил болезненно поморщился:
– На что мне она?
Устинье помогать не пришлось, из Ревеля пришел ответ, заставивший Даниила, с одной стороны, порадоваться за Устинью, с другой – чуть обидеться на нее. Княгиня написала, что она мужнина жена и к отцу возвращаться не будет. Перед Богом клялась у алтаря, что будет с мужем до конца дней в радости и в горе, как же такую клятву предавать? Князь Андрей и впрямь отправился к Биргеру договариваться, но не о походе, такое быстро не решается, а о том, где им пожить.
У Даниила сразу мелькнула мысль предложить пожить у него, но он эту мысль отбросил, Устинья оказалась умней его самого, жить в Холме или даже у угров опасно, давно ли Батый пол-Европы из-за Котяна прошел? Конечно, князь Андрей не Котян, но он прав, что за море бежал, там надежней. Только что там делать будет? Даниил хорошо помнил, каково это, быть обузой на чужбине. Оставалось только молиться, чтобы как-то удалось безопасно вернуться.
Дочь ни словом не обмолвилась о князе Александре и о самой рати, даже о Марии Ростовской вскользь, мол, княгиня не захотела с ней бежать, осталась дома. Письмо у Устиньи получилось небольшое и все посвящено князю Андрею и ее верности мужу. Но отец был рад и такому.
Миндовга точно подменили, он крестился, помирился со всеми соседями и даже предложил дружбу Васильку и Даниле. Мало того, его сын Войшелг вдруг принялся сватать свою сестру за Данилова сына Шварна! Сын не дочь, тот жену к себе в дом приведет, Даниил согласился. Шварн был послушен родительской воле.
БЕЗ БАТЫЯ
За столько лет они привыкли, что гонцы приносят только дурные вести, но эта была такой, от которой хотелось заорать во все горло, выйдя на крыльцо, или начать трезвонить в колокола, – умер Батый!
Не в силах усидеть, Даниил вышел на крыльцо, остановился, оглядываясь и вдыхая напоенный осенней легкой прохладой воздух. Дышалось особенно легко. Стояли последние теплые денечки перед осенней непогодой, по ветру летели тонкие паутинки, пахло сложенными под крыльцом яблоками, легкий ветерок едва шевелил листву. Изредка пожелтевший лист отрывался от ветки, медленно кружа, тихонько опускался на землю. Тепло, красиво и… вольно.
Умом Даниил понимал и то, что радоваться человеческой смерти нехорошо, и то, что смерть Батыя вовсе не означает избавления от татар вообще, и что последнее время уже не Батый держал огромный улус, он болел и был слаб. Но само понимание, что смерть нашла и человека, поставившего на колени большую часть Европы, радовала, и вовсе не было совестно от этой радости.
– Что за письмо, Данила Романович?
Дворский тут как тут, видел, что князю свиток принесли, и заметил, что чем-то доволен Даниил.
Тот широко улыбнулся:
– Батый помер!
– Да ну?! Вот новость так новость! А это точно?
Осторожность дворского словно ушат ледяной воды для Даниила, а ведь он прав, татары хитрые, могли нарочно такую весть прислать, чтобы посмотреть, кто как вести себя станет. С Батыя станется, рассказывали же, что он уже разыгрывал свою смерть, хотел посмотреть, будут плакать или радоваться. И их Чингисхан вроде тоже так делал.
Именно из-за понимания такой опасности Даниил не стал ни кричать, ни в колокола звонить, но Васильку сообщил. И сам не думать об изменениях из-за смерти Батыя не мог.
Хан держал свой огромный улус крепкой рукой, конечно, не все сам, поделил на части, левобережьем Волги правил сам, а все от правого берега отдал царевичам и вон Куремсе. Северо-Восточная Русь досталась Сартаку. Что будет теперь?
Сартак слаб, ему не только не удержать всю Золотую Орду, он и сам-то не удержится. Орда развалится, как развалилось множество сильных государств, которые держались силой правителя.
Галицкий почувствовал, что у него даже ладони вспотели. Это был его час! Пришло время осторожно, потихоньку осуществлять свою мечту, ту, о которой он не говорил даже самому близкому человеку – брату Васильку. В Орде настают трудные времена, это Даниил понимал хорошо, большую рыбку ловят в мутной воде, именно в такие трудные времена и захватывается большая власть.
Даниил прекрасно понимал, что всей Русью ему не править, на северо-востоке есть Невский, и с ним делить Русь Галицкий был согласен. Каждому свое, он не зарился на Новгород или даже вон Москву и мысленно никогда не замахивался, не его земли. Но вот Киев и Чернигов Невскому не нужны, иначе давно бы взял под себя с одобрения Батыя.
Батыя больше нет, есть куда более слабый Сартак, и есть Киев, который под Куремсой. Даниил помнил Куремсу еще по своей поездке в Сарай, едва ли наместник сильно изменился. И чего его Батый держал? Видно, чем-то обязан с молодости. Это обязательство ничуть не волновало Галицкого, он задумался о другом.
Как поведут себя те же Бела или Миндовг, узнав о смерти Батыя? Не обернется ли это известие сигналом к захвату власти, кто какую сможет? Неожиданная мысль поразила Даниила: в последние годы на Руси прекратились войны между князьями, теперь любой спор из-за княжения или куска земли решался в Сарае. Не всегда справедливо, но зато без крови! Получалось, что Батый был гарантией спокойствия на истерзанной долгими междоусобицами Руси?! Тогда прав Кирилл, твердя, что эта беда русским в наказание и в назидание. О, Господи, как же провинился пред тобой русский народ, если его приходится вразумлять такими жертвами?!
Даниил Романович сознавал, что нужно срочно встречаться с другими правителями, чтобы понимать, что делать. Василько поддержал брата:
– Особо ни с кем бесед не веди, но посмотри. Если не знают, то пока и не говори.
Конечно, уже знали. В Кракове, куда приехал Даниил, его встретили озабоченно: что же теперь будет, не пожелает ли новый правитель так же пройтись по Европе, чтобы показать свою силу?
– Кто, Сартак?
Галицкий едва не сказал, что кишка тонка, но тут же прикусил язык. Мало ли какой длины уши у татар? А то можно дорого заплатить за излишнюю разговорчивость.
У Даниила все горело внутри, словно Батый своей смертью дал ему второе дыхание, вторую жизнь. Теперь он не боялся никого и ничего, только пока это усиленно скрывал. Нет, боялся, конечно, боялся. Не хотелось, чтобы снова начались нападки на Галич со стороны угров или того же Ростислава, бывшего правителем Мачвы у своего тестя Белы.
Десять лет трогать боялись, потому что мог вмешаться Батый. Получалось, что Батый оградил Русь не только от междоусобиц, но и от нападок соседей? А ведь верно, если бы Даниил сам не трогал Миндовга, то тот едва ли решился нападать на Батыева данника. И все равно Даниил был рад освобождению от такой «защиты». Но как ни крутил, выходило, что должен прибегнуть к другой. На Галич не нападет Ростислав, его хорошо научили под Ярославом, а тот же Стирланд? Разве рыцарей остановит одно поражение? Только на какое-то время. Невский вон как их на Неве и на Чудском озере побил, но прошло время, и снова готовы напасть. Что делать? Одному против всех не выстоять.
Выхода было два: договариваться с кем-то из татар либо лавировать, пока не наберет сил сам. Даниил выбрал второе. Он будет хитрить, договариваться даже с папой Иннокентием, если нужно, но к татарам на поклон не пойдет! Поклон означал только свои собственные земли, а ему нужно куда больше. Но Галицкий не Невский, ему Киев просто так никто не отдаст.
В Кракове очень кстати подвернулся Опизо. Весь вид монаха излучал живейшую радость от встречи с князем, он словно истекал патокой, просто лип от сладости речей и взглядов. Не знай Даниил, что за этим медом кроется яд, пожалуй, поверил бы.
У монаха от папы Иннокентия к князю Галицкому величайшее предложение. Такое, от которого не отказываются…
– Какое?
– Папа Иннокентий прислал для князя… – монах намеренно сделал паузу, чтобы Даниил прочувствовал момент, – …корону! Мне поручено, конечно, при Вашем согласии, безусловно, только в случае согласия, короновать Вас королем Галиции!
Даниилу стоило усилий скрыть свои чувства. Они были двоякими: с одной стороны, очень хотелось отшвырнуть приторного монаха от себя, как что-то непотребное и надоедливое, с другой – он говорил именно то, что Даниилу было нужней всего в тот момент. Именно коронация могла на некоторое время оградить его от наступления «друзей-королей». Некоторое время запрет папы Иннокентия трогать новоиспеченного короля будет действовать. Вопрос только, хватит ли ему этого времени.? Но выбора не было.
И все же он постарался не соглашаться поспешно.
– Но у меня были условия.
– Да, конечно, все они соблюдены! Папа Иннокентий призовет к крестовому походу против язычников!
Едва сдержался, чтобы не рассмеяться в лицо:
«Да эти язычники плевали на твой поход! Рыцари со своими крестами уже были биты и еще будут, если придется!»
Но Даниил промолчал, ожидая, что еще скажет Опизо. Монах чуть поерзал и продолжил (надеялся, что можно будет ограничиться только этим?):
– Папа Иннокентий запрещает рыцарям орденов приобретать каким-либо путем земли на территории нового королевства…
– Буллой или на словах?
– Буллой.
Постепенно Даниил вытянул из Опизо подтверждение выполнения всех своих требований, которые он выдвигал, когда пытались уговорить принять корону. Папа соглашался на все, даже проклинал тех, кто станет хулить Греческую церковь (слышал бы Кирилл!).
И тут Даниил нанес последний удар:
– Но короноваться в чужой стране я не буду!
– А… где же?
Похоже, Опизо все-таки растерялся. Одно дело «проклинать тех, кто будет хулить…», и совсем другое проводить службу в православном храме самому. Где можно короновать князя Галицкого, если в его Холме попросту нет латинского собора?!
Даниил с удовольствием наблюдал, как мучается монах, как он пытается найти выход, как мечутся его мысли, точно мыши, застигнутые котом. У самого-то решение давно было, но он позволил монаху пострадать и только потом пожал плечами:
– В Дрогичине. Там латинский храм есть.
И снова с интересом наблюдал за страданиями Опизо. Короноваться в Дрогичине, где были биты рыцари? Но если уж выбирать, то лучше пусть Дрогичин, чем вообще отказ. Папа Иннокентий строго наказал сделать все возможное, чтобы на сей раз отказа не было! Галицко-Волынские земли были нужны папе как хорошая защита от возможного повторения страшных событий пятнадцатилетней давности.
Монах вдруг осознал, как долго уговаривали этого князя принять корону! Он просто не понимал этих русских! Один и совсем отказался от короны, хотя дважды предлагали, почти прогнал кардиналов с привезенными предложениями. Этот кочевряжится, точно ему не корону предлагают, а купить старую лошадь. Другие деньги платят, чтобы быть коронованными, руки целуют, а этих уговаривать надо!
– Хорошо, это Ваша воля, в Дрогичине так в Дрогичине. Если князю Даниилу не хочется надеть корону торжественно в красивом соборе, мы можем провести этот обряд в маленьком захолустном городке…
Вид Опизо выражал сожаление, почти обиду из-за невозможности провести красочную церемонию, а внутри у него все пело! Строптивый князь согласился! Конечно, радоваться рано, сегодня согласился, завтра может и отказаться, но монах все же надеялся, что, сказав «да», Галицкий не передумает через день.
От Даниила не укрылась радость, мелькнувшая в глазах Опизо, хотя тот и поспешил глаза опустить. Ладно, пусть радуется, корона на голове и название «королевство» вместо княжества мало что меняют, зато хоть на время защитят его от нападок других королей. Это время Даниилу было как воздух нужно для другого.
Его короновали. В Дрогичине. Безо всяких особых торжеств. Опизо снова и снова всплескивал руками, всем своим видом пытаясь изобразить страдания из-за недостаточно торжественной церемонии, а в глазах плескалась радость от того, что удалось уломать строптивого русского князя. Теперь он в руках у папы Иннокентия! Теперь Галицкая земля станет вотчиной монашеских орденов. А земли-то богатые, будет чем поживиться…
Но королю Галицкому Даниилу было совсем не до строительства новых храмов и не до основания обителей для доминиканцев или францисканцев, у него на уме были совсем другие дела. И называл он себя привычно князем, да и остальные тоже. Так что изменилось после его коронации? Сам себе Данила отвечал, что ничего. Но ему и не нужно было. Корона валялась на поставце от одного праздника до другого. Носить ее было неудобно, привыкать Даниил Романович не собирался, не для того короновался, чтобы в короне красоваться. А для чего? Это пока знал только он.
То ли побоявшись поддержки со стороны папы Иннокентия, то ли еще почему, но вдруг окончательно примирился с ним Миндовг. Переговоры вел его сын Войшелг, причем предлагал то, чего Даниил и ожидать не мог: Роман Данилович в знак их примирения получал все ранее отвоеванные Миндовгом русские города и земли, но на условии подчинения его Войшелгу. Получалось, что Роман становился кем-то вроде заложника. Соберись отец воевать, и сыну не поздоровится. Но как раз воевать с Миндовгом Даниил и не собирался. И снова все складывалось как нельзя лучше. Он начинал веровать, что Господь поддерживает его в тайных мыслях. На севере и западе все словно наперебой торопились подружиться с Даниилом. Неужели действительно боялись нового похода Орды?
А в Орде происходили страшные дела. Конечно, в своих подозрениях Даниил Романович оказался прав, никто Сартака долго в качестве хана терпеть не стал, отравили, и года не правил. Ханом был назван внук Батыя Улагчи. Совсем юнец, но пыжился, стараясь изобразить из себя величину. Ни для кого не секрет, что его именем правил брат Батыя Берке. И все понимали, что Берке просто тянет время, чтобы набрать сил, а мальчишка скоро последует за своим дядей.
Берке действительно переманивал на свою сторону одного за другим тех, от кого зависело избрание его ханом. Кого-то подкупал, кого-то устранял, кого-то запугивал.
Но правление Улагчи дало возможность князю Александру Ярославичу попробовать вернуть с чужбины брата и выпросить ему прощение. Несмотря на то что Андрей умудрился насоветовать Биргеру попытаться захватить не сразу Новгород, а сначала Корелу, что тот и попытался сделать, был снова бит и прекратил свои потуги против Невского, брат простил незадачливого советчика и позвал сначала в Новгород.
Неизвестно, сколько связок мехов, сколко золота, серебра, дорогих тканей и даже красивых девушек пришлось привезти в Сарай Невскому, что он там говорил юному капризному правителю, но убедить сумел, новый хан простил опального князя.
– Только где он коназем будет?
– В Суздале посажу. Будет сидеть под моим присмотром.
Улагчи, которого пока еще никто ни о чем не просил, милостиво кивнул:
– Дозволяю.
Князь Андрей с семьей вернулся во Владимиро-Суздальское княжество. Конечно, Суздаль не Владимир, но это и не Швеция, где все чужое и, главное, не из милости.
Конечно, князю Андрею было нелегко видеть последствия своего неразумного поступка, за время на чужбине он многое передумал и давно понял хитрую разумность старшего брата. Если чувствуешь, что сил драться нет, сумей избежать драки.
Зато галицкий князь чувствовал в себе силы именно для драки. Ему показалось самое время взять свое. Всем не до него, Берке пока не стал менять никого из наместников или крупных военачальников. И Даниил задумал для начала забрать у Куремсы Болоховские земли!
Это было впервые со времени появления татар на просторах Руси и Европы. От них оборонялись, но пока никто не рисковал нападать сам. Даниил Романович все рассчитал верно. Большие силы Орды были оттянуты на войну на юге, сам по себе Куремса не столь силен, а когда опомнятся, Галицкий будет держать под собой большую часть Киевского княжества. Потом пусть попробуют отобрать, он тоже умеет и огрызаться, и подарки возить…
Первыми вздрогнули болоховские города. Не знавшие разорения татарами, они если и пострадали за последние годы, так только от самого же Даниила Романовича. Но теперь он шел на те города, которые не тронул в предыдущий поход, когда мстил Ростиславу за Понизье.
Бить чужих проще, когда перед воином вооруженный чужак, не говоря уже о рыцаре, он не чувствует угрызений совести. А вот если свои же русские… Не потому, что они лучше других или неприкасаемы, просто потому, что свои. Наверное, так и у остальных народов, своих бить тяжелее. Сначала тяжелее, пока не начнешь. Потом своих обычно бьют куда более жестоко.
И поджигать тоже, трудно только первый дом, остальные как-то тянет сжечь невольно.
У небольших городов, какими были болоховские, и посады маленькие, а чаще их нет вовсе. Раскиданы вольно избы на широких дворах неподалеку, чтоб можно было либо до ворот городских добежать, либо до леса.
Резные причелины, любовно изготовленные хозяевами, коньки на крышах, затейливые завитушки у крыльца… и все это шло в огонь! Не одни татары умели любоваться на превращенные в единый костер города, русские тоже. Правда, Русь на время забыла, как поджигают свои же, все татар стереглась. Даниловы ратники напомнили. Заполыхали избы болоховских городов, потянулись беженцы в леса, заголосили бабы, рушилась налаженная жизнь…
Конечно, галицкие не татары, на невольничий рынок не отвезут, но к себе на двор работать заберут, особенно если девка или баба красивая. И еще неизвестно, где хуже – в полоне или у какого боярина на дворе.
Звягель… На этот город Даниил был зол вдвойне, втройне! Болоховские князья всегда выступали против него в борьбе за Галич. Они договорились с татарами о поставке хлеба и проса, и город не был разорен. А еще… в Звягеле погибла Злата, и никто не заступился за нее!
У Даниила сжались кулаки. Звягель должен быть разрушен! Ему повезло в прошлый раз, когда уничтожили другие города, но в этот раз кара не минет!
Первыми к городскому валу подошли дружинники Шварна, Даниил нарочно отправил сына, чтобы тот не позволил уйти никому. Ворота, конечно, заперты, на стенах местная дружина. Вооружение плохое, в основном луки да стрелы. Княжич дал знак, чтобы не совались близко, только окружили город и посмотрели еще ворота. Но Звягель невелик, ворота всего одни. Что ж, так проще.
Завидев малое число дружинников Шварна, горожане принялись дразниться со стен. У Шварна руки чесались перебить всех, но он хорошо понимал, что придется ждать подхода если не Миндовга, то хотя бы отца, встреча меж всеми была назначена именно подле этого города. Княжич не уходил, и до жителей стало доходить, что он кого-то ждет, а значит, будет еще войско, и будет худо…
В городе принялись обсуждать, что делать. Галицкий князь уже пожег многие города вокруг – Городок, Семоц, Городеск, прошелся по Тетереву до Жедьевича… Прошлый раз им удалось обмануть князя, взяв себе тиуна, но подчиняться не стали. Княжий ставленник оказался большим любителем выпить, его и споили, пока не свихнулся и не стал кричать, что он большой сильный лось и всех забодает… Видно, княжич такого гостеприимства от звягельцев не простил, снова пришел, а теперь подмогу ждал.
Было решено жизни зря не губить, если будет понятно, что сила большая, снова взять тиуна и обещать платить десятину, а если придут татары, то и им обещать. Лучше пятой части лишиться, чем всего сразу. Далеко не все были согласны, многие хотели либо биться, либо сразу открыть ворота. Пока к княжичу подмога не пришла.
Ворота остались закрытыми, а утром было уже поздно, к городу подошли дружины Даниила и Василька Романовичей и дружина Льва Даниловича. И половины хватило бы, чтобы уничтожить город. Горожане сдались.
В покосившейся избушке на окраине города на простой лавке умирала старая женщина. Сил оставалось немного, но она все же подозвала ближе молодую:
– Поди сюда, Аннушка, перед смертью повиниться пред тобой хочу…
– Что ты, тетка Любава, в чем может быть твоя вина? Что мать тогда не уберегла, так никто бы не смог… А что мужа моего после ранения не выходила, так тоже нет твоей вины…
– Другое у меня на сердце, Аннушка. Не в том виню, что ты вдова, Домаша твоего никто бы не спас, ты права. Достань-ка за печкой сверточек, хорошо поищи только, далеко запрятан.
Женщина не сразу нашла что-то завернутое в старую тряпицу, принесла:
– Этот?
– Он… разверни…
В тряпице оказался другой сверток, теперь уже в богатом плате, хотя и небольшом, вроде как детском…
– Что шумят?
– Князь город обложил…
– Ка-кой… князь?
Слова давались старухе уже тяжело.
– Да Галицкий, чтоб ему пусто было! Все не угомонится никак, мало ему своих земель, все города болоховские пожег! Снова за наш Звягель взялся!
– Га…лицкий? Даниил?..
– Кажется.
– Развер…ни…
В плате оказались украшения, да еще какие!
– Чье это?! – ахнула Аннушка. – Откуда?!
– Твое… Твой отец…
Слишком много сил потратила Любава на расспросы, слишком поздно решилась открыть Аннушке правду, не хватило у нее сил на самое последнее слово и самое важное…
Молодая вдова осталась совсем одна, мать когда-то давным-давно татары забрали, Милослава померла, потом долго болела и умерла дочка Любавы, потом помер муж самой Аннушки, а теперь вот и Любава… Женщина закрыла глаза той, которую давно почитала как мать. Завтра, если не смогут взять город княжьи дружины, похоронит, уже договорено о помощи, про Любаву было ясно, что помрет со дня на день, потому Анна и не пугалась.
Она долго сидела, раскачиваясь из стороны в сторону и кляня жестокую свою судьбу. Родителей нет, родных никого, избенка такая, что вот-вот рухнет, изо всех щелей дует, сколько ни замазывай, печь тоже едва жива. И муж был не здешний, пожили всего ничего, только начал подновлять их нехитрое жилище, в стычке с княжьими дружинниками ранили так, что сгорел за два дня. Но слезами горю не поможешь, надо придумывать, как жить одной.
Анна взяла в руки украшения из свертка, вот что ей поможет! Не носила она богатых серег, да, видно, и не придется… Зато на них можно нанять людей, чтоб хоть избушку поставили. Что не договорила Любава? Она сказала «твои», а потом что-то про отца…
Богатые колты, массивные серьги, такими уши оттянешь быстро, шейные обручи, височные кольца, но самое интересное – перстень. Он пришелся впору, сел даже чуть плотно, надела, а снять сразу не смогла. Анна подумала и решила пока поносить, потом снимет, палец намочив. Перстень был интересен тем, что на нем знак трезубцем, точно сокол, когда на жертву свою вниз устремляется… Интересный знак.
Женщина сначала долго оплакивала единственную бывшую ей хоть какой родней Любаву, потом долго разглядывала украшения и даже не заметила, что в подслеповатое оконце уже заглянули первые солнечные лучи. А когда опомнилась, на улице кричали, визжали и выли…
Выскочив из дома, Аннушка лицом к лицу оказалась с рослым дружинником. Тот нехорошо оскалился и схватил ее за руку:
– А, красавица, пойдем со мной!
А в саму избушку уже врывались другие – грабить, убивать…
Аннушка вырвалась и метнулась следом:
– Там!.. Не тронь!
Ее отшвырнули, а первый обозлился, снова схватил, потащил за собой на улицу. Но Анна не собиралась так просто сдаваться, она отбивалась, как могла, и в какой-то момент сумела ударить своего обидчика между ног. Дружинник взревел и… женщина упала, схватившись за горло. Между красивых белых пальцев медленно струилась алая кровь, постепенно становясь темнее, а голубые глаза, не мигая, смотрели в такое же голубое небо…
Махнув рукой на несостоявшуюся добычу, дружинник бросился дальше.
Княжич Шварн ехал по улице городка, оглядываясь, от этих жителей можно всего ожидать, они хоть и сдались, но стрелу пустить могут запросто. Перед тем как запалить Звягель, он проверял, чтобы никого не осталось в городе, всех нужно вывести и распределить между князьями-победителями. Вдруг около старенькой избенки он заметил лежащую почти поперек улицы женщину. Видно, убили, когда сопротивлялась.
Шварн никогда не жалел поверженных, без этого не обходилось взятие города, но что-то заставило его приглядеться, словно увидел знакомое лицо. В голове мелькнуло: Устиша?! Даже с коня сошел.
Мертвая женщина действительно была удивительно похожа на сестру Устинью, какой ее запомнил брат, когда та уезжала в далекий Владимир замуж за Великого князя Андрея Ярославича. Шварн даже подошел осторожно… Нет, показалось, то есть женщина действительно была очень похожа, но это, конечно, не Устинья. И тут его внимание привлекла рука, зажимавшая горло. Кровь уже застыла, и теперь пальцы были видны хорошо, а главное, то, что на пальце.
Шварн хорошо знал этот трезубец – родовой знак Рюриковичей. Откуда у почти деревенской женщины княжий знак?! Конечно, и местный коваль тоже может сделать такой перстень, но что-то подсказывало Шварну, что это не так. Слишком богатым было украшение и красивой женщина.
Подозвав какого-то дружинника, он велел:
– Скачи к князю Даниилу Романовичу, зови сюда! Скажи, я зову срочно!
Город уже собирались поджигать, но Даниил отправился искать сына. Дружинник показал, где оставил княжича.
– Что, Шварн?
Тот лишь кивнул на лежавшую женщину.
У Даниила остановилось сердце, соскочил с коня, присел рядом, осторожно взял окровавленную руку, глядя на перстень.
– Аннушка…
В памяти мгновенно всплыл тот день, когда привез щедрые дары Злате и дочери. Она тогда сказала, что придет день, и отец узнает дочь по этим украшениям! Вот пришел…
– Где остальные?!
– Кто?
– Из этого дома.
– Там никого.
Город все же подожгли, пришлось срочно убегать, иначе можно погибнуть в горящем городе и самим.
Среди пленных горожан нашлись те, кто объяснил про убитую женщину. Правда, соседка твердила, что никогда не видела у Аннушки таких украшений, та жила скромно, даже очень скромно. Да, они появились в Звягеле давно, девочка еще совсем маленькой была. Две женщины и две девчонки… Жили у старой Милославы, немного погодя одну из женщин татары то ли убили, то ли с собой увезли… Повзрослев, Аннушка замуж вышла за пришлого Домаша, парень был хороший, но погиб вскоре, осталась женщина вдовой.
Читать бесплатно другие книги:
