Архангелы Сталина Шкенёв Сергей

Боцман Заморский уже две недели пребывал в черной меланхолии. Виновники этого недуга, те самые штатские из экспедиции, старались не попадаться на глаза, чувствуя за собой вину. И не только вину. Да что вину, если с точки зрения просоленного моремана совершались форменные преступления. Кинооператор, прикрываясь московскими связями, кощунственно разбрасывал папиросные бычки в мыслимых и немыслимых местах с такой скоростью, что пять судовых уборщиц не успевали их перехватывать. А недавно прожег новую форменную фуражку, подаренную боцману женой на серебряную свадьбу, невзначай уронив окурок на голову проходившего под трапом Заморского.

А зоолог? Ну, понятно, что уход за ездовыми собаками ему попросту навязали. Но этот очкастый товарищ за ними не только не ухаживает, но и не присматривает. Привык, понимаете, что у него подопытные морские свинки в клетках сидят. А собаки по всему судну бегают и гадят больше кинооператора. Да куда там оператору, больше чаек гадят. А убирать кому, зоологу? Как бы не так. Он отказывается опознавать какашки на палубе как собачьи и, ссылаясь на свой научный авторитет, сваливает все на мышей. Разве мыши могут навалить такую кучу? Это же сколько им скушать надо?

Геологи тоже не лучше. Пока шли неделю от Копенгагена, они при испытании новой переносной буровой установки умудрились продырявить палубу в двух местах. Так это насквозь. А сколько просто лунок сделали?

Боцман осторожно переступил через очередной зоологический подарок и нос к носу столкнулся со старшим радистом. Тот лихо скатился по поручню, балансируя руками. В зубах старшего радиста была зажата папироса, к которой Заморский отнесся совершенно равнодушно. Этот не бросит окурок на палубу. Немецкое происхождение не позволит. Да и полярник уже бывалый. Не какая-то сухопутная шушера.

– Чего какой смурной, Сан Саныч? Посмотри, погоды-то какие стоят! Даст бог льдов не будет, так к половине сентября во Владивостоке ошвартуемся.

– Сплюнь, Теодорыч. Да не на палубу, просто за борт сплюнь.

Надо сказать, что старшего радиста, несмотря на молодость, все старались называть просто по отчеству. Если «товарищ Кренкель» еще можно было выговорить, то произнести «Эрнст Теодорович Кренкель» с первого раза получалось только у начальника экспедиции Отто Юльевича Шмидта.

– Я ведь к тебе, Сан Саныч. – Кренкель ожидаемо выбросил докуренную папиросу в ведро с водой. – Спирт нужен.

– Зачем?

– Странный вопрос. Конечно же, аппаратуру протирать, – пояснил радист. – Помнишь, в Баренцевом море южный ветер дул?

– Ну, – подтвердил Заморский.

– Вот с Норвегии пыли в радиостанцию и надуло. Профилактику надо делать.

– Так я помогу. Бутылки спирта хватит? – уточнил боцман.

Кренкель задумчиво помолчал, видимо, прикидывая количество аппаратуры, нуждающейся в профилактике.

– Ну, если вдвоем протирать, то, пожалуй, хватит. И еще, Саныч, огурцов соленых прихвати.

Радио и радистов Заморский уважал еще с германской, когда служил на одном из номерных миноносцев. Тогда их 012 выскочил из тумана прямо под главный калибр двух немецких крейсеров и, изрядно потрепанный при маневре удирания, удачно радировал в Мемель и дождался помощи. Радиостанция, пробитая осколком во время боя, была починена чуть ли не при помощи запчастей от граммофона. Радиста потом всей командой неделю водили по кабакам, и сам лейтенант Подольский возглавил штурм полицейского участка, куда бестолковые стражи порядка уволокли не стоявшего на ногах героя. И поговаривали, что на своей свадьбе уже капитан-лейтенант Подольский заключил с будущей женой дополнительное соглашение, по которому все их потомки будут в обязательном порядке изучать радиодело.

– Ты в радиорубке будешь? – спросил Заморский у Кренкеля. – Я минут через десять подойду.

Кренкель смущенно развел руками.

– Да меня Кандыба из радиорубки выгнал. У него срочное донесение в Москву.

– Ну ты бы и передал.

– Так сообщение особо секретное. При посторонних не положено.

– И как он с телеграфным ключом управляется?

– А никак, – злорадно ухмыльнулся старший радист. – Орет в наушники, как в телефонную трубку, да еще удивляется, когда ему никто не отвечает.

– Чего хоть орет-то?

– Пока только позывные. Ну да с его голосом до Архангельска разве что докричишься. Слабоват голосок.

Боцман и старший радист согласно кивнули, осуждая надоевшего всем за две недели Кандыбу. Достал, постылый.

– Может, на камбуз заглянем? – предложил Заморский. – Заодно поедим по-человечески. А то завтрак, похоже, задерживается.

– А чего случилось? – спросил Кренкель уже на пороге боцманской каюты.

Боцман вошел в каюту, заглянул во вместительный шкафчик, довольно улыбнулся и вышел к радисту уже с узнаваемо оттопыривающимся карманом форменного кителя.

– Так ты не видел, Теодорыч? Шишки большие из Москвы приехали. Аж три штуки. Вот из-за них и выход задержали. И завтрак. Говорят, капитан обнаружил вредительство на продуктовом складе. Сейчас со старшим чекистом заперлись там и все пересчитывают. Ладно, еще холодильники не успели опечатать. Кок на камбуз свиную тушу протащил.

Классического вида кок, румяный и пузатый, в колпаке набекрень и белой куртке поверх тельняшки, виртуозно работая ножом, отхватил от туши изрядный кусок филея и шлепнул его на стол.

– Да вы располагайтесь, товарищи. – кок гостеприимно протер свободный угол стола. – А я вам сейчас отбивные соображу. А стаканы на полочке.

В ожидании отбивных профилактика была произведена почти наполовину, когда боцман спохватился:

– Батюшки, а хозяину-то?

– Нет, – отказался кок. – Только после ужина. Да ты не беспокойся, Саныч. Нешто трезвый останусь? Вот, даже свинья подтвердит.

Свинья лежала на разделочном столе, посмертно прищурив маленькие глазки, и кривила морду, высунув длинный язык. Подтверждать что-то она не собиралась. Да и кому интересно молчание свиней? Разве что старшему радисту.

Кренкель задумчиво вертел в руке пустой стакан и посматривал на тушу. Потом наклонился к уху боцмана и что-то ему зашептал. Лицо Заморского расплылось в улыбке. Сдвинув фуражку почти на нос, он почесал затылок и уже во весь голос рассмеялся.

– Максим Петрович, а подари-ка ты нам свиную башку.

– Зачем она вам? – удивился кок.

– Да, понимаешь, – пустился в объяснения боцман. – Вот Теодорыч видел, что один из московских шишек с собой собаку прихватил. Охотничью. Ох и породистая, наверное. Хотим вот подмазаться к начальству.

– Собака-то большая? – заинтересовался кок.

– Здоровенная, – подтвердил Кренкель. – Как раз аппетита на целую голову хватит.

– А, ладно, забирайте. Но вы уж скажите товарищу из Москвы, что я тоже о собачке беспокоюсь.

– Да не вопрос, Максим Петрович. – Кренкель взял с полки мешок, бросил туда голову и покинул камбуз. Заморский сунул в карман недопроведенную профилактику и, плотоядно улыбаясь, вышел следом.

– Крепче, крепче привязывай.

– Да куда тут привяжешь? У нее уши скользкие.

– Салабон ты еще, Теодорыч. – боцман достал из кармана моток толстой лески. – Держи. И крючки возьми. А не то веревку сразу разглядит.

– Ничего он там не увидит, – убежденно ответил Кренкель, цепляя свиные уши крючками. – На камбалу приготовил крючки?

– Тебе какая разница? Поднимай. Да не раскачивай ты так! Промахнемся.

Боцман и радист приподняли свиную башку над леерами, и она плавно заскользила вниз, изредка чиркая пятачком по борту. Несмотря на заявленный режим строгой секретности, иллюминатор радиорубки, из которого доносились громкие крики «Москва, Москва, товарищ Первый, вы меня слышите?», был открыт. Злоумышленники подвели башку к цели и, чуть качнув, затолкнули свиную морду в иллюминатор.

Житие от Израила

Чтобы не скучать в ожидании Гавриила, наверняка пьющего с капитаном что-то горячительное, я предложил Берии прогуляться по «Челюскину». Я остановил Шмидта, пытавшегося нас сопровождать, и мы неторопливым шагом вышли на палубу.

– Присядем? – Я показал рукой в сторону нагромождения всевозможных ящиков.

Берия согласно кивнул головой и пошел вперед, выискивая укромный и, главное, непродуваемый уголок. Вот он расположился на ящике и внимательно прищурил глаза, ожидая начала разговора. Только я сначала закурил, полюбовался искорками на надраенных сапогах, собираясь с мыслями, и только потом спросил:

– Что ты думаешь об этом, Лаврентий Палыч?

– О капитане? Или вообще? – уточнил Берия.

– Да что о капитане говорить. Сейчас укушают с Гиви пару бутылок, и пойдет твой капитан к себе на мостик. Или в рубку, как это моряки называют? В общем, к себе пойдет. А что о нас скажешь? О ситуации?

– Непонятная у нас ситуация, – вздохнул Лаврентий Павлович. – Непонятная и оттого весьма прискорбная.

– Чего тут прискорбного? – я позволил себе слегка возмутиться. – Разве мало попаданцев по мирам шастает?

– Мало, Изяслав Родионович. На самом деле мало. Можно даже по пальцам пересчитать. Уж извини, но ты просто всей информацией не владеешь. Вы с Гавриилом Родионовичем все больше по боевым действиям специализируетесь да еще географические открытия курируете. Я же до сих пор боец невидимого фронта.

– Ну, скорее, генерал. А что там с попаданцами?

– Абсолютное большинство попаданцев оказываются в так называемых халявниках.

– Интересное название.

– Это искусственные миры, создаваемые нашим вероятным противником, на основе считанной с мозга жертвы информации, – пояснил Берия. – Сами по себе они не долговечны, но способны поддерживать свое существование за счет попавшего туда человека. Но не физической его составляющей, а постепенно поедает то, что в просторечии называют душой. И для удержания человека там – дают ему все. Именно все. Читал мемуары этих похождений между мирами?

– Еще бы! – я кивнул в подтверждение. – Мое любимое чтение.

– Вот-вот. И ни разу не задумывался, почему им там дается все и сразу? В одной книге – барон. В другой – маркиз или герцог. В третьей, минуя королевское звание, сразу в императоры лезет. Но это еще не все. Колдуны, ведьмы, вампиры, оборотни и прочие маги в наличии имеются? Сколько угодно. Прямо толпами бегают и в академиях обучаются всенепременно.

– Не может быть, – не поверил я Лаврентию. – Какие же должны быть затраты энергии на создание стольких миров?

– Минимальные. Укол ЛСД мелкому бесу, и его глюки проецируются на абсолютную Пустоту.

– И она терпит?

– А ей по фигу. Она настолько самодостаточна, что просто не обращает внимания на мелкую суету

– Но это же родина его. – Я показал пальцем вверх, давая понять, чья же именно это родина.

– Тем более. Что ей после этого бесовский бред.

– А как же бессмертие? Ведь чуть ли не каждому дается.

– Бред, – отмахнулся Лаврентий. – Наукой не подтверждено.

– Опять ты про свою науку. А кто недавно утверждал, что путешествия между мирами невозможны?

– И сейчас могу это повторить.

– А «Варяг-победитель»?

– Там другой случай. Нам пришлось в срочном порядке создавать мир, аналогичный нашему, в параллельном пространстве. Иначе совокупная энергия всех, желающих переиграть русско-японскую войну, могла привести к одновременному взрыву всех Японских островов и последующему их затоплению. Но там ребята путевку в один конец получили. Без всякого шастанья по мирам. Обратный переход намертво перекрыт, во избежание… Да, во избежание!

Ух ты! Дела-то какие творятся. А я и не в курсе. Упущение, однако.

– А ты, Лаврентий, японцев пожалел? – укорил я товарища Берия.

Он в ответ сначала сурово глянул исподлобья.

– Я не думаю, что параллельный вариант покажется им лучшей альтернативой. А японцев я не больше твоего люблю. Знаешь, сколько японских шпионов я разоблачил?

– Тебе их назвать поименно? Ты лучше расскажи, чего тебе в нашем засланстве, пардон, попаданстве, не понравилось? Это тоже происки обкурившихся бесов?

– Не думаю. – Берия с сомнением покачал головой. – Не их уровень. Просто сил не хватит двух архангелов и одного… хм, райского сотрудника так заморочить. Это настоящее прошлое.

– Параллельное?

– Ну, с нашим появлением здесь оно в любом случае становится параллельным. Закон Кубикуса в действии. Дословно он гласит: «…Если вы попали в прошлое вместо параллельного мира, – не отчаивайтесь. Останьтесь в живых первые пятнадцать минут и… творите свою историю…»

– Мы, пожалуй, натворим. Ты признайся, Лаврентий, вашей конторки уши из-за всего этого выглядывают?

– Нет, – сокрушенно помотал головой товарищ Берия, – если бы наши, я бы точно знал. Подготовительная работа должна начинаться минимум за полгода. Тут явно кто-то из начальства руку приложил.

Я с большим подозрением поглядел на собеседника.

– А как же вы с Ильей, ничего не зная, уже в соответствующей форме прибыли? И какими судьбами тебя вообще к нам принесло?

– Точно тебе говорю, не знал я ничего. Мы как из-за угла глянули, так и ох… удивились очень, – пояснил Лаврентий Павлович. – Меня Александр Христофорович попросил с Ильей поехать.

– Бенкендорф?

– Он самый. Во время твоего звонка мы как раз втроем обсуждали возможность крещения в православную веру антарктических пингвинов.

– Господи, пингвины-то вам зачем?

– Забыл? Твоя же идея. Ты это еще Беллинсгаузену предлагал. Сам предложил расширить российскую зону влияния.

Вот про свои предложения я и не помню. Вот обмывание свежеоткрытого материка – отлично помню. Первые два часа. Но об этом лучше умолчим. Но меня интересует еще один вопрос.

– А что ты знаешь про «Пижму», Лаврентий?

– Там и знать-то нечего. Мало я в свое время газетных писак пересажал. Читал я эти статьи, Изяслав Родионович. Бред полнейший.

– Могу тебя порадовать, товарищ Берия, этот самый бред вышел в море два часа назад

– Не может быть!

– Я тебе что, врать буду? Вот только начальник конвоя «Пижмы», товарищ Кандыба, задержался у нас на «Челюскине».

– То-то мне фамилия знакомой показалась, – оживился Лаврентий Павлович. – Помнится, году в тридцать шестом его к стенке поставили. За расстрел чукотских шаманов в поселке Депутатский. Слушай, Изя, Кандыбу нужно срочно валить при попытке к бегству. Не дай бог до радио доберется и с Москвой поговорит. Представляешь, что ему скажут про прибывшее на корабль начальство?

– Плевать, – не согласился я с Лаврентием. – Скажем, что присланы лично товарищем Сталиным.

– Угу. И нужные бумаги в архивах появятся.

– Связи с базой нет. А то бы все документы лежали уже на нужных полках. Так что про связь твоя наука знает?

– Только подтверждает мою теорию. В этом мире наших нет. Нас невозможно скопировать.

– А как же Илья?

– А что Илья? Он довез нас до границы, а сам благополучно остался.

– Рожу бы разбить твоему Илье. – я даже мечтательно зажмурился, представляя процесс.

Но помечтать долго не пришлось. Откуда-то из глубины корабля раздался пронзительный, доходящий до ультразвука, визг, а потом глухо стукнуло несколько выстрелов. Двое моряков, до этого копошившиеся на палубе, что-то засунули в мешок и бегом исчезли из поля зрения.

– «Маузер» стрелял, – профессионально определил Лаврентий. – Посмотрим, что там случилось?

– Придется пойти. Все равно нам разбираться придется.

В узком коридорчике плотная толпа окружила коротышку, одетого в военную форму со знаками различия старшего майора на гимнастерке. Да, Лаврентий был прав, в дрожащих руках коротышки был «маузер», которым он пытался перекреститься, постоянно попадая себе по лбу. Лоб сопротивлялся вторжению постороннего предмета и в знак протеста увеличился на одну, но громадную шишку.

Кандыба, а это был именно он, при виде высокого начальства попытался что-то объяснить заикающимся голосом и не оставляя крестообразных движений «маузером». Но не смог произнести ни одного внятного слова. Ближайший ко мне штатский, видимо, знавший корабельного чекиста поболее моего, вызвался побыть переводчиком.

– Он это… товарищ командир, говорит, что черта видел.

– Какого? Где?

– В радиорубке.

Расталкивая народ, к нам пробрался старший радист, излучавший явное ехидство.

– Товарищ Решетников, – обратился он к «переводчику», – как художник, тем более советский художник, ты должен знать, что чертей не существует. Их выдумали попы для одурманивания рабочего класса. И решительно заявляю о невозможности появления чертей в моей радиорубке.

– Я-то при чем? – пожал плечами художник. – Это вот он видел.

Кандыба потихоньку приходил в себя. Во всяком случае, креститься перестал. Но начал оправдываться тонким голосом:

– Я на самом деле его видел. В иллюминатор лез. Нос пятачком, морда толстая и язык показывает. А в ушах серьги в виде больших рыболовных крючков. Это, наверное, морской черт. Я в него три раза попал, а он все ухмыляется и язык показывает.

Берия придвинулся к Кренкелю и негромко спросил:

– Пил?

– Кто, я? – уточнил старший радист, стараясь дышать в сторону.

– При чем здесь вы? – рассердился Лаврентий. – Кандыба много пил?

– Да совсем не пил. Это же Кандыба. Кто ему нальет?

– А за свой счет?

Такая постановка вопроса явно поставила Кренкеля в тупик.

– Как за свой счет? Это же Кандыба!

– Все ясно, – выдал заключение товарищ Берия, – помешательство ума на почве хронической трезвости. А ты что по этому поводу думаешь, товарищ Раевский?

С ответом я не торопился, так как в мою светлую голову пришла мысль. Я развернулся к корабельному особисту и на мгновение, только для него одного, предстал без маскировки. Как был, с крыльями за спиной и нимбом над головой. Бедняга упал на колени и пополз в мою сторону, возобновив перекрещивание «маузером».

– Ваше Сиятельство, я знал что Вы есть! И черти есть. А они в них не верят. Скажите им, Ваше Сиятельство.

Я обернулся к Кренкелю.

– Эрнст Теодорович, срочно в рубку. Радируйте в порт, пусть срочно присылают санитаров. У товарища Кандыбы помешательство. Видите, он принимает меня за генерала Раевского, героя войны 1812 года. Да, товарищи, отберите, наконец, у него оружие. – И уже чуть слышно Лаврентию: – А ты говорил, валить, валить…

Житие от Гавриила

Что сказать? Плавание наше все-таки началось. Капитан занял свое законное место у штурвала, или как там оно называется, и приказал отдать швартовы. Интересно, кстати, какая сволочь взяла у Воронина швартовы? А потом началась скука. Хоть вой на пару с таксом, что он с удовольствием проделывал, дождавшись, пока побольше народу ляжет спать.

Помнится, в бытность мою декабристом, а послан я был в Северное общество для недопущения участия Пушкина в сем сомнительном предприятии, написал я как-то рассказ об удовольствиях на море. Но то скорее было писано для произведения впечатления на дам, вздыхающих до обморока и роняющих слезы на ландыши. М-да… Пришлось потом на селенгинскую каторгу соглашаться, избегая настойчивых домогательств особо впечатленных барышень. Правда, и выбора у меня тогда не было. Закатали меня по второму разряду на пожизненное. А за особую умственность, когда по случаю собственной коронации Коля номер Первый всем сроки до пятнашки скостил, меня из списков на амнистию собственноручно вычеркнул.

Да, но в те патриархальные времена и корабли были совсем другие. Сейчас что? Накушалась калоша угля и прет себе по мелкой волне спокойно, важно и чинно. Как траурный лафет на генеральских похоронах. А где же, спрашиваю, романтика? Где мачты, которые превосходят высочайшие деревья? Где паруса, невидимые, будучи подобранными, и ужасные величиною, когда корабль взмахнет ими невиданной птицей? И где, я вас спрашиваю, пушки в каждой каюте, в которые так удобно прячется дюжина цимлянского?

А люди какие были? Нынче разве что Воронин близко с ними стоит. С десяти лет определяли судьбу свою, с младых ногтей проводя навигации на качающейся под ногами палубе. Попались бы те люди Маяковскому, вот бы гвоздей наделал. Или из него бы сделали, что скорее всего. Кто говорит, что это из Тихонова цитата? Это который Штирлица играл? Тоже на скобяные изделия пойдет. Ибо суровые будни морские закаляют тело и душу, но не ожесточают их только супротив товарищей своих. Так и делят время в плавании между службой и дружбой. У нас тогда, со времени основания флота, дуэлей между флотскими не было ни одной. Сухопутных же, особенно штабных и лейб-гвардиозусов, дырявили с превеликим удовольствием. Пистолетом или шпагою, но изрядно проредили мы гарнизоны городов приморских.

Будучи в те поры офицером флота, побороздил я моря наши и чуждые достаточно. Гаага, Нант, Брест. А пребывая в пределах туманного Альбиона, стал невольно причиной расцвета поэтического таланта Байрона, ставившего Океан превыше человека. Результатом дуэли нашей стал мой неловкий выстрел, после которого лорд совершенно перестал интересоваться женщинами и посвятил все время свое творчеству.

Да… было время счастливое. А что сейчас мне остается? Смотреть на такса, облаивающего с высокого борта качающихся на волне тюленей и иногда оборачивающегося на меня с укоризною, безмолвно обвиняя в отсутствии обещанных белых медведей. Вот гадство, опять я высоким штилем изъясняться изволил. Тьфу!

Я сидел и предавался скуке, изредка постреливая в чаек из презентованной боцманом тозовской мелкашки. Слабое утешение для такса, уже настроившегося на медвежью охоту. А что еще делать? И я стрелял. Достойное занятие для архангела, разработавшего метод ковровых бомбардировок и успешно применившего его еще в библейские времена. Вот тоже времена были нескучные. Но об этом лучше с Изей поговорить.

Мягкие шаги за спиной я услышал издалека и, узнав походку Берии, повернулся к нему.

– Что ты подкрадываешься, Лаврентий Павлович? Как злой чечен на берег Терека. Тоже зарезать хочешь?

– Зачем? – невозмутимо ответил Лаврентий.

– Ну, не знаю. Может, должность мою занять захотел.

– Угу, – кивнул Берия, – синекуру нашел. Мне и на своем месте хорошо. Опять же – диссертация у меня. А ты развлекаешься, Гавриил Родионович?

– Да какие тут развлечения. Видишь, со скуки чаек стреляю.

– Помнится, кое-кто любил ворон в парке стрелять.

– Точно не я это был. Или ты на что-то намекаешь, товарищ сталинский опричник?

Против ожидания Лаврентий за опричника не обиделся. Наоборот, мне даже почудились за стеклами пенсне пробежавшие быстро смешинки.

– Какие намеки, товарищ архангел? Я в курсе, что тебя там не было. – Лаврентий мечтательно закатил глаза к небу. – А зря.

Я не стал поддерживать запоздалые сожаления Берии. Не успели так не успели. И кто же знал, что оно так повернется? Вместо ответа я вскинул винтовку и выстрелил в ближайшую чайку. Но, к сожалению, промахнулся. Неправы те, кто считает чаек неприкаянными реинкарнациями утонувших моряков. Это, скорее, души утонувших засранцев, которые ни нам не нужны, ни даже вероятному противнику. Жирная, наглая птица прошлась над палубой на бреющем полете, и лишь своевременный порыв ветра спас мою фуражку от гнусного поругания. А чайка сделала вид, что она тут совершенно ни при чем, лениво взмахнула крыльями и закружилась за кормой в стае таких же прожорливых гадин.

Берия проследил за чайкой взглядом и поморщился.

– Вот и тот любитель стрельбы по воронам нагадил в стране и хотел смыться по-тихому. А вот почему, Гавриил Родионович, его церковь признала святым мучеником, а при моем имени попы даже в церкви матом ругаются? Ведь на самом деле все наоборот получилось?

– Лаврентий Павлович, ты у нас уже пятьдесят с лишним лет? Должен уже привыкнуть, что наша организация не страдает конъюнктурщиной и не гонится за количеством душ. Качество – вот наш критерий.

– О моем качестве, пожалуй, я и сам могу поспорить.

– Да не стоит прибедняться, не сирота казанская. Пользу своему народу принес? Принес. Пожалте к нам.

– Именно своему народу? – уточнил Лаврентий.